– Эшли и сам может за себя постоять – без вас, защитников, – спокойно заявил дедушка. – А говорил он сейчас, как самый настоящий подлипала. Подчиниться им – черта с два! Прошу проще-ния, Скарлетт.
– Я никогда не считал, что Джорджия должна отделяться, – заявил Эшли дрожащим от гнева голосом. – Но когда Джорджия отделилась, я не перешел на другую сторону. Я не считал, что война нужна, но я сражался на войне. И я не верю, что надо еще больше озлоблять янки. Но если законода-тельное собрание решило так поступить, я не перейду на другую сторону. Я…
– Арчи, – сказал вдруг дядя Генри. – Вези-ка мисс Скарлетт домой. Здесь ей не место. Политика – не женское дело, а мы тут скоро начнем такие слова употреблять, что только держись. Езжай, езжай. Арчи. Доброй ночи, Скарлетт.
Они поехали вниз по Персиковой улице, а сердце у Скарлетт так и колотилось от страха. Неу-жели идиотское решение законодательного собрания как-то отразится на ее благополучии? Неужели янки могут до того озвереть, что она лишится своих лесопилок?
– Ну, скажу я вам, сэр, – буркнул Арчи, – слыхал я про то, как зайцы плюют бульдогу в рожу, да только никогда до сих пор не видал. Не хватает только, чтобы эти законодатели крикнули: «Да здравствует Джеф Дэвис и Южная Конфедерация!» – много бы от этого было толку им, да и нам. Все равно эти янки решили поставить над нами своих любимых ниггеров. Да только хошь не хошь, за храбрость наших законодателей похвалить нужно!
– Похвалить? Чтоб им сгореть – вот что! Похвалить?! Да их пристрелить надо! Теперь янки на-летят на нас, как утка на майского жука. Ну, почему они не могли рати… ратиф… словом, что-то там сделать и ублажить янки, вместо того чтобы будоражить их? Ведь они же теперь совсем прижмут нас к ногтю, хотя, конечно, прижать нас можно и сейчас, и потом.
Арчи посмотрел на нее холодным глазом.
– Значит, чтоб они прижали нас к ногтю, а мы и пальцем не шевельнули? Право же, у бабы не больше гордости, чем у козы.
Когда Скарлетт подрядила десять каторжников, по пять человек на каждую лесопилку. Арчи выполнил свою угрозу и отказался служить ей. Ни уговоры Мелани, ни обещание Фрэнка повысить оплату не могли заставить его снова взять в руки вожжи. Он охотно сопровождал Мелани, и тетю Питти, и Индию, и их приятельниц в разъездах по городу, но только не Скарлетт. Он даже не согла-шался везти других леди, если Скарлетт сидела в коляске. Получалось не очень приятно – надо же, чтобы какой-то старый головорез осуждал ее действия, но еще неприятнее было то, что и семья ее и друзья соглашались со стариком.
Фрэнк ведь умолял ее не нанимать каторжников. Эшли сначала отказывался иметь с ними дело и согласился лишь скрепя сердце, после того как она, испробовав и слезы и мольбы, пообещала снова нанять вольных негров, лишь только настанут лучшие времена. А соседи столь открыто выражали свое неодобрение, что Фрэнк, тетя Питти и Мелани не решались смотреть им в глаза. Даже дядюшка Питер и Мамушка заявили, что каторжники – они только несчастье приносят и ничего хорошего из этого не выйдет. Вообще все считали, что это не дело – пользоваться чужой бедой и несчастьем.
– Но вы же не возражали, когда на вас работали рабы! – возмущенно восклицала Скарлетт.
Ах, это совсем другое дело. Какая же у рабов была беда, да и несчастливы они не были. В раб-стве неграм жилось куда лучше, чем сейчас, когда их освободили, и если она не верит, пусть посмот-рит вокруг! Но как всегда, когда Скарлетт наталкивалась на противодействие, это лишь подхлесты-вало ее решимость идти своим путем. Она сняла Хью с управления лесопилкой, поручила ему развозить лес и окончательно сговорилась с Джонни Гэллегером.
Он, казалось, был единственным, кто одобрял ее решение нанять каторжников. Он кивнул сво-ей круглой головой и сказал, что это – ловкий ход. Скарлетт, глядя на этого маленького человечка, бывшего жокея, твердо стоявшего на своих коротких кривых ногах, на его лицо гнома, жесткое и деловитое, подумала: «Тот, кто поручал ему лошадей, не слишком заботился о том, чтобы они были в теле. Я бы его и на десять футов не подпустила ни к одной из своих лошадей».
Ну, а команду каторжников она без зазрения совести готова была ему доверить.
– Я могу распоряжаться этой командой как хочу? – спросил он, и глаза у него были холодные, словно два серых агата.
– Абсолютно – как хотите. Я требую лишь одного: чтобы лесопилка работала и чтобы она по-ставляла лес, когда он мне нужен, и в том количестве, какое мне нужно.
– Я – ваш, – коротко объявил Джонни. – Я скажу мистеру Уэлберну, что ухожу от него.
И он пошел прочь враскачку сквозь толпу штукатуров, плотников и подносчиков кирпича, а Скарлетт, глядя ему вслед, почувствовала, что у нее словно гора свалилась с плеч, и сразу повеселе-ла. Да, Джонни именно тот, кто ей нужен. Крутой, жесткий, без глупостей. «Ирландский голодранец, решивший выбиться в люди», – презрительно сказал про него Фрэнк, но как раз поэтому Скарлетт и оценила Джонни. Она знала, что ирландец, решивший чего-то в жизни достичь, – человек нужный, независимо от его личных качеств. Да к тому же Джонни знал цену деньгам, и это сближало ее с ним гораздо больше, чем с людьми ее круга.
За первую же неделю управления лесопилкой он оправдал все ее надежды, так как с пятью ка-торжниками наготовил пиленого леса больше, чем Хью с десятью вольными неграми. Мало того: он дал возможность Скарлетт, – а она весь этот год, проведенный в Атланте, почти не знала роздыху, – почувствовать себя свободной, ибо ему не нравилось, когда она торчала на лесопилке, и он сказал ей об этом напрямик.

– Это ложь, – пылко возразила она. – Ни в какой гроб он их не вгонит. Уж я об этом позабочусь.
– Вы?
– Конечно я! Да как вы можете говорить такое?!
– Ах, извините, пожалуйста, миссис Кеннеди! Я знаю, ваши мотивы всегда безупречны. И од-нако же, этот коротышка Джонни Гэллегер – такая бессердечная скотина, каких еще поискать надо. Так что лучше следите за ним в оба, не то будут у вас неприятности, когда явится инспектор.
– Занимайтесь-ка своими делами, а уж я буду заниматься своими, – возмущенно отрезала она. – И не желаю я больше говорить о каторжниках. Все становятся такими мерзкими, как только речь за-ходит о них. Какая у меня команда – никого не касается… Кстати, вы мне так и не сказали, что у вас за дела в Новом Орлеане. Вы ездите туда так часто, что все говорят… – Она поспешно умолкла. Она вовсе не собиралась заходить так далеко.
– Так что же все говорят?
– Ну… что у вас там возлюбленная. Что вы собираетесь жениться. Это правда, Ретт?
Она так давно сгорала от любопытства, что не удержалась и все же задала этот вопрос. Что-то похожее на ревность шевельнулось в ней при мысли о том, что Ретт может жениться, хотя с чего бы ей ревновать.
Его дотоле равнодушный взгляд стал вдруг острым; он посмотрел на нее в упор и смотрел не отрываясь, пока румянец не вспыхнул на ее щеках.
– А вы это очень примете к сердцу?
– Ну, мне совсем не хотелось бы терять вашу дружбу, – церемонно произнесла она и, накло-нившись, с деланно безразличным видом поправила одеяльце на головке Эллы-Лорины.
Он вдруг отрывисто рассмеялся и сказал:
– Посмотрите на меня, Скарлетт.
Она нехотя подняла на него глаза и еще больше покраснела.
– Можете сказать своим любопытным подружкам, что я женюсь лишь в том случае, если не смогу иначе получить женщину, которая мне нужна. А еще ни одной женщины я не желал так силь-но, чтобы жениться на ней.
Вот уж тут Скарлетт действительно сконфузилась и смешалась; в памяти ее возникла та ночь на этой самой веранде во время осады, когда он сказал: «Я не из тех, кто женится», и как бы между прочим предложил ей стать его любовницей, – возник и тот страшный день, когда она пришла к нему в тюрьму, и ей стало стыдно от этих воспоминаний. А он, казалось, прочел эти мысли в ее глазах, и по лицу его медленно поползла ехидная улыбка.
– Так и быть, я удовлетворю ваше вульгарное любопытство, поскольку вы спросили напрямик. Я езжу в Новый Орлеан не из-за возлюбленной. А из-за ребенка, маленького мальчика.
– Маленького мальчика, – от неожиданности смятение Скарлетт как рукой сняло.
– Да, я его законный опекун и отвечаю за него. Он ходит в школу в Новом Орлеане. И я часто навещаю его.
– И возите ему подарки? Так вот почему он всегда знает, какой подарок понравится Уэйду!
– Да, – нехотя признался он.
– Ну, скажу я вам! А он хорошенький?
– Даже слишком – себе во вред.
– И он послушный мальчик?
– Нет. Настоящий чертенок. Лучше бы его не было. А то с мальчиками одни заботы. Вам еще что-нибудь угодно знать?
Он вдруг разозлился, насупился, словно пожалел о том, что вообще выложил ей все это.
– Да нет, если вы сами не хотите о чем-то рассказать мне, – высокомерно заявила она, хотя и сгорала от желания узнать побольше. – Только вот не могу я представить себе вас в роли опекуна. – И она расхохоталась, надеясь вывести его из себя.
– Да, думаю, что не можете. Вы ведь не отличаетесь богатым воображением.
Он умолк и затянулся сигарой. А Скарлетт отчаянно пыталась придумать, что бы такое погру-бее сказать, чтобы не остаться в долгу, но в голову ей ничего не приходило.
– Я буду признателен, если вы никому об этом не расскажете, – наконец промолвил он. – Впрочем, просить женщину держать рот на замке – это все равно что просить о невозможном.
– Я умею хранить секреты, – с видом оскорбленного достоинства сказала она.
– Умеете? Приятно узнавать о друзьях то, чего и не подозревал. А теперь перестаньте дуться, Скарлетт. Я сожалею, что был груб, но это вам за ваше любопытство. Улыбнитесь же, и доставим друг другу две-три приятные минуты, прежде чем я приступлю к разговору о вещах неприятных.
«О господи! – подумала она. – Вот теперь он заведет разговор про Эшли и про лесопилку!» И она поспешила улыбнуться, заиграв ямочками в надежде, что это направит его мысли на другое.
– А куда еще вы ездили, Ретт? Не все же время вы были в Новом Орлеане, правда?
– Нет, последний месяц я был в Чарльстоне. У меня умер отец.
– Ох, извините.
– Не надо извиняться. Я уверен, он вовсе не жалел, что умирает, да и я вовсе не жалею, что он мертв.
– Какие страшные вещи вы говорите, Ретт!
– Было бы куда страшнее, если бы я делал вид, будто жалею о нем, хотя на самом деле это не так, верно? Мы никогда не питали друг к другу любви. Я просто не могу припомнить, чтобы старый джентльмен хоть в чем-то одобрял меня. Я был слишком похож на его отца, а он не одобрял своего отца. И по мере того как я рос, его неодобрение превратилось в настоящую неприязнь-правда, дол-жен признаться, я не прилагал особых усилий, чтобы исправить дело. Все, чего отец ждал от меня, каким хотел бы меня видеть, было так нудно. И кончилось тем, что он вышвырнул меня в широкий мир без единого цента в кармане, не научив ничему дельному, кроме того, что обязан уметь чарль-стонский джентльмен – быть хорошим стрелком и отменным игроком в покер. Когда же я не подох с голоду, а извлек немало преимуществ из своего умения играть в покер и по-королевски содержал себя игрой, отец воспринял это как личное оскорбление. Такой афронт: Батлер стал игроком! Поэтому, когда я впервые вернулся в родной город, отец запретил матери видеться со мной. И во время войны, когда я прорывался сквозь вражескую блокаду в Чарльстон, матери приходилось лгать и встречаться со мной тайком. Естественно, моя любовь к отцу от этого не возрастала.
– Ох, я же понятия обо всем этом не имела!
– По общепринятым воззрениям он был типичным добропорядочным джентльменом старой школы, а это значит, что он был невежествен, упрям, нетерпим и способен думать лишь так, как ду-мали джентльмены старой школы. Все чрезвычайно восторгались им за то, что он отлучил меня от дома и считал все равно что мертвым. «Если правый глаз твой соблазняет тебя, вырви его» . Я был его правым глазом, его старшим сыном, и он, пылая мщением, вырвал меня из своего сердца. – Ретт слегка усмехнулся, но глаза его оставались холодно-ироничными. – Это я еще мог бы ему простить, но не могу простить того, до какого состояния он довел мою мать и сестру, когда кончилась война. Они ведь остались совсем нищие. Дом на плантации сгорел, а рисовые поля снова превратились в болота. Городской дом пошел с молотка за неуплату налогов, и они переехали в две комнатенки, в которых даже черным не пристало жить. Я посылал: деньги маме, но отец отсылал их обратно: они, видите ли, были нажиты нечестным путем! Я несколько раз ездил в Чарльстон и потихоньку давал деньги сестре. Но отец: всегда это обнаруживали устраивал ей такой скандал, что бедняжке жизнь становилась не мила. А деньги возвращались мне. Просто не понимаю, как они жили… Впрочем, нет, понимаю. Брат давал им сколько мог, хотя, конечно, немного, а от меня тоже не желал ничего брать: деньги спекулянта, видите ли, не приносят счастья! Ну, и друзья, конечно, помогали. Ваша тетушка Евлалия была очень добра. Вы ведь знаете: она одна из ближайших подруг моей мамы. Она давала им одежду и… Боже правый, мама живет подаянием!
Это был один из тех редких случаев, когда Скарлетт видела Ретта без маски – жесткое лицо его дышало неподдельной ненавистью к отцу и болью за мать.

– Вы оскорбляете меня. Я же вернула вам ваши деньги, теперь лесопилка моя, и что я с ней де-лаю, никого не касается.
– А не скажете ли вы, откуда у вас взялись деньги, чтобы вернуть мне долг?
– Само собой, нажила их, продавая пиленый лес.
– А пиленый лес вы могли производить потому, что у вас были деньги, которые я вам для начала одолжил. Вот так-то. Значит, с помощью моих денег вы поддерживаете Эшли. Вы бесчестная женщина, и если бы вы не вернули мне долг, я бы с удовольствием востребовал его сейчас, а не за-плати вы мне – все ваше добро пошло бы с аукциона.
Он произнес это пренебрежительным тоном, но глаза его гневно сверкали.
Скарлетт поспешила перенести войну на территорию противника.
– Почему вы так ненавидите Эшли? Можно подумать, что вы ревнуете к нему.
Слова вылетели сами собой – она готова была прикусить язык за то, что произнесла их, ибо Ретт откинул голову и так расхохотался, что она вспыхнула от досады.
– Вы не только бесчестная, но еще и самонадеянная, – сказал он. – Никак не можете забыть, что были первой красавицей в округе, да? Вечно будете считать, что более лакомой штучки в туфельках нет на всем белом свете и что любой мужчина, узрев вас, должен тут же ошалеть от любви.
– Ничего подобного! – запальчиво выкрикнула она. – Просто я не могу понять, почему вы так ненавидите Эшли, и это единственное объяснение, какое приходит мне в голову.
– Ну, так пусть вам в голову придет что-нибудь другое, прелестная моя чаровница, потому что ваше объяснение неверно. А насчет моей ненависти к Эшли… Я не питаю к нему ненависти, как не питаю и любви. Собственно, единственное чувство, которое я испытываю к нему и ему подобным, – это жалость.
– Жалость?
– Да, и еще немного презрения. Ну, а теперь наберите в легкие побольше воздуха, надуйтесь как индюшка и объявите, что он стоит тысячи мерзавцев вроде меня, да и вообще, как я смею чувст-вовать к нему жалость или презрение. А когда вы выпустите из себя весь воздух, я скажу вам, что имею в виду, если вас это, конечно, интересует.
– Ну, так меня это не интересует.
– А я все равно скажу, ибо не могу допустить, чтобы вы продолжали строить себе эти ваши ми-лые иллюзии насчет моей ревности. Я жалею его потому, что ему бы следовало умереть, а он не умер. И я презираю его потому, что он не знает, куда себя девать теперь, когда его мир рухнул.
В этом было что-то знакомое. Скарлетт смутно помнилось, что она уже слышала подобные ре-чи, но не могла припомнить – когда и где. Да и не стала пытаться – слишком она раскипятилась и не в состоянии была сосредоточиться.
– Дай вам волю, все приличные люди на Юге были бы уже покойниками!
– А дай им волю, и я думаю, люди типа Эшли предпочли бы лежать в земле. Лежать в земле под аккуратненькими мраморными плитами, на которых значилось бы: «Здесь лежит боец Конфеде-рации, отдавший жизнь ради Юга», или: «Dulce et decorum est» , или какая-нибудь другая популяр-ная эпитафия.
– Не понимаю почему!
– А вы никогда ничего не понимаете, пока это не написано дюймовыми буквами и не подсунуто вам под нос, верно? Если бы они умерли, все их беды были бы уже позади и перед ними не стояли бы эти проблемы – проблемы, которые не могут быть разрешены. А кроме того, их семьи на протяжении бесчисленного множества поколений гордились бы ими. И еще я слыхал, что мертвые – счастливы. А вы считаете, что Эшли Уилкс – счастлив?
– Ну, конечно… – начала было она, но тут же вспомнила, какие в последнее время были у Эш-ли глаза, и умолкла.
– Он счастлив, или Хью Элсинг, или доктор Мид? Мой отец или ваш отец были счастливы?
– Ну, может, и не были так счастливы, как могли бы: они ведь потеряли все свои деньги.
Он расхохотался.
– Дело не в том, что они потеряли деньги, моя кошечка. Дело в том, что они лишились своего мира – мира, в котором выросли. Они – точно рыба, вынутая из воды, или кошка, которой обрубили лапы. Они были воспитаны, чтобы стать людьми определенного типа, выполнять определенные обя-занности, занимать определенное место в обществе. А этот тип людей, эти обязанности, это общество навсегда исчезли, когда генерал Ли подошел к Аппоматтоксу. Ох, Скарлетт, не будьте же дурочкой! Ну, что Эшли Уилксу делать теперь, когда у него нет дома, плантацию у него отобрали за неуплату налогов, а цена благородным джентльменам – пенни за двадцать штук. Может он работать головой или руками? Готов побиться об заклад, что вы немало потеряли денег с тех пор, как он взялся управлять лесопилкой.
– Ничего подобного!
– Как славно! Могу я взглянуть на вашу бухгалтерию как-нибудь в воскресенье вечером, к да у вас выдастся свободное время?
– Пошли вы к черту – и не только в свободное время. И вообще можете убираться: вы мне оса-танели.
– Кошечка моя, я уже был у черта, и он оказался невероятно скучным. Больше я к нему не пой-ду, даже чтобы вам угодить. Вы взяли у меня деньги, когда они были вам до зарезу нужны, и употре-били их в дело. Мы с вами уговорились, как вы будете ими пользоваться, и вы наш уговор нарушили. Но запомните, бесценная моя маленькая обманщица: настанет время, когда вам захочется занять у меня еще. И захочется получить эти деньги под невероятно низкий процент, чтобы вы могли купить новые лесопилки, новых мулов и построить новые салуны. Так вот: вы получите их, когда рак свистнет.
– Если мне потребуются деньги, я возьму заем в банке, так что премного благодарна, – холодно заявила она, с трудом сдерживая клокочущую ярость.
– Вот как? Что ж, попытайтесь. Я владею, кстати, немалым количеством акций банка.
– Да?
– Да, у меня есть интерес и к добропорядочным предприятиям.
– Но есть же другие банки…
– Превеликое множество. И уж я постараюсь, чтобы вам пришлось изрядно поплясать, а все равно вы от них ни цента не получите. Так что за денежками придется вам идти к ростовщикам-«саквояжникам».

– Да все так, как я слышал. Здорово вы умеете выкачивать монету из людей беспомощных и не-сведущих – из вдов и сирот! Но если уж вы залезаете в чужой карман, Скарлетт, то почему к бедным и слабым, а не к богатым и сильным? Со времен Робин Гуда и по наши дни потрошить богачей счи-тается высокоморальным.
– А потому, – отрезала Скарлетт, – что куда легче и безопаснее залезать, как вы изволите выра-жаться, в карман к беднякам.
Ретт весь так и затрясся от беззвучного смеха.
– А вы, оказывается, отменная мерзавка, Скарлетт!
Мерзавка! Как ни странно, это слово больно укололо ее. Никакая она не мерзавка, пылко сказа-ла себе Скарлетт. Во всяком случае, ей вовсе не хотелось такою слыть. Ей хотелось быть настоящей леди. На секунду мысли ее вернулись назад, к тем годам, когда еще была жива Эллин, и она увидела свою мать – стремительно прошуршали юбки, пахнуло духами; она была вечно в движении, эта хрупкая женщина, непрестанно трудившаяся для других, предмет всеобщей любви, уважения и пре-клонения. И внезапно Скарлетт стала сама себе противна.
– Если вы хотите довести меня до белого каления, – устало сказала она, – то зря стараетесь. Я знаю, я не такая… совестливая, какой следовало бы мне быть. И не такая добрая и милая, как меня учили. Тут уж ничего не поделаешь, Ретт. Честное слово, ничего. Как я могу вести себя иначе? Что стало бы со мной, с Уэйдом, с Тарой, со всеми нами, будь я… кроткой тихоней, когда тот янки явил-ся в Тару? Мне бы следовало быть… Нет, даже думать об этом не хочу. А когда Джонас Уилкерсон задумал отобрать у меня родной дом, вы только представьте себе, что было бы, будь я… доброй и совестливой! Где были бы все мы теперь? А если б я была милой простушкой и не наседала на Фрэнка по поводу долгов, мы бы… ну, да ладно… Может, я и мерзавка, но я не буду всю жизнь мерзавкой, Ретт. А эти годы – что еще мне оставалось делать, да что еще остается делать и сейчас? Разве могла я вести себя иначе? У меня было такое чувство, будто я пытаюсь грести в тяжело нагруженной лодке, а на море – буря. Мне так трудно было держаться на поверхности, что не могла я думать о всякой ерунде, о том, без чего легко можно обойтись, – как, скажем, без хороших манер, или… ну, словом, без всякого такого. Слишком я боялась, что лодка моя затонет, и потому выкинула за борт все, что не имело для меня особой цены.
– Гордость, и честь, и правдивость, и целомудрие, и милосердие, – хмуро перечислил он. – Вы правы, Скарлетт. Все это перестает иметь цену, когда лодка идет ко дну. Но посмотрите вокруг на своих друзей. Они либо благополучно пристают к берегу со всем этим грузом, либо, подняв все фла-ги, идут ко дну.
– Они идиоты, – отрезала Скарлетт. – Всему свое время. Когда у меня будет достаточно денег, я тоже буду со всеми милой. Такая буду скромненькая – воды не замучу. Тогда я смогу быть такой.
– Сможете… но не станете. Трудно спасти выброшенный за борт груз: да если его и удастся вытащить, все равно он уже безнадежно подмочен. И боюсь, что когда вы сочтете возможным втя-нуть обратно в лодку честь, целомудрие и милосердие, которые вышвырнули за борт, вы обнаружи-те, что они претерпели в воде существенные изменения, причем отнюдь не к лучшему…
Он вдруг поднялся и взял шляпу.
– Вы уходите?
– Да. Разве вы не рады? Хочу дать вам возможность побыть наедине с остатками вашей совес-ти.
Он на секунду приостановился, посмотрел на малышку, протянул ей палец, и та мгновенно ух-ватилась за него ручонкой.
– Фрэнк, надо полагать, лопается от гордости?
– О, конечно.
– И надо полагать, уже строит планы на будущее для этого младенца?
– Вы же знаете, до чего мужчины становятся глупы, когда речь заходит об их детях.
– В таком случае передайте ему, – начал было Ретт и умолк; на лице его появилось странное выражение. – Передайте ему: если он хочет, чтобы его планы относительно будущего этого младенца осуществились, пусть чаще сидит дома по вечерам.
– Что вы хотите этим сказать?
– Лишь то, что сказал. Передайте, чтоб сидел дома.
– Ах вы, подлое существо! Да как вы смеете намекать, будто бедняга Фрэнк…
– О боже правый! – И Ретт раскатисто рассмеялся. – Я вовсе не хотел сказать, что он бегает к женщинам! Фрэнк-то! О боже правый! – И продолжая смеяться, он сошел по ступенькам вниз.

Глава XLIV

Стоял холодный и ветреный мартовский день, и Скарлетт, ехавшая по Декейтерской дороге на лесопилку Джонни Гэллегера, натянула полость до самых подмышек. Ехать одной было опасно, и она знала это, – опаснее, чем когда-либо, потому что негры совсем вышли из повиновения. Как и предсказывал Эшли, теперь приходилось расплачиваться за то, что законодательное собрание отка-залось ратифицировать поправку к конституции. Разъяренный Север воспринял этот отказ как пощечину и тотчас ответил ударом на удар. Север твердо решил заставить Джорджию дать неграм право голоса и, объявив, что в штате возник бунт, установил там строжайшее военное положение. Джорджия вообще перестала существовать как штат и вместе с Флоридой и Алабамой превратилась в Военный округ N 3 под командованием федералистского генерала.
Если жизнь и раньше была неустойчивой и пугающей, то теперь она стала такою вдвойне. Пра-вила, установленные военными властями и казавшиеся столь суровыми год тому назад, выглядели сущей ерундой в сравнении с приказами, изданными генералом Попом. Будущее, где в перспективе маячила возможность негритянского большинства в законодательном собрании, представлялось мрачным и безнадежным, и бывшие белые хозяева штата, чувствуя свою беспомощность, озлобля-лись все больше. Негры же, осознавая свою недавно обретенную значимость, держались все незави-симее; к тому же они знали, что армия янки – на их стороне. И многие из них решили, что могут по-зволить себе что угодно.
Времена настали буйные, страшные, и Скарлетт была изрядно напугана – напугана, но испол-нена решимости не бросать своих дел, и продолжала разъезжать одна, засунув за обшивку двуколки пистолет Фрэнка. Про себя она кляла законодательное собрание за то, что оно навлекло на них новые беды. Ну кому нужна эта благородная бравада, этот жест, который все называют таким смелым? Ведь все только хуже стало.
Подъезжая к тропе, что вела сквозь голые деревья вниз к ручью, где расположился Палаточный городок, она прищелкнула языком, погоняя лошадь. Ей всегда становилось не по себе, когда она проезжала мимо скопления этих грязных, омерзительных, отслуживших свое армейских палаток и глинобитных хижин. Поселение это пользовалось самой дурной славой в Атланте и ее окрестностях, так как здесь, в грязи, жили отщепенцы-негры, черные проститутки и немного белых бедняков, самых последних голодранцев. Говорили, что здесь укрывались преступники – и негры и белые, – и именно сюда первым делом направлялись солдаты-янки, когда кого-то искали. Здесь так часто пускали в ход нож и пистолет, что власти почти не утруждали себя расследованием и обычно предоставляли обитателям Палаточного городка самим утрясать свои темные дела. В лесу находилась винокурня, где гнали из кукурузы дешевое виски, и к вечеру вся балка у ручья оглашалась пьяными воплями и проклятиями.
Даже янки признавали, что это – чумное место и городок надо бы снести, но никаких шагов для этого не предпринимали. Обитатели Атланты и Декейтера, которым приходилось пользоваться этой дорогой, связывавшей между собой два города, громко выражали свое возмущение. Мужчины, проезжая мимо Палаточного городка, расстегивали кобуры пистолетов, а добропорядочные женщины по своей воле никогда не ездили тут даже под защитой мужчин, ибо обычно у дороги валялись или сидели пьяные, сквернословили и выкрикивали оскорбления.
Пока рядом был Арчи, Скарлетт и не думала о Палаточном городке, потому что даже самая на-глая негритянка не осмелилась бы при нем посмеяться над ней. Но с тех пор как она стала ездить од-на, уже случилось немало досадных мелких происшествий. Гулящие женщины словно старались пе-рещеголять друг друга, когда она проезжала мимо. Она же ничего не могла поделать – приходилось не обращать на них внимания, хотя внутренне она и кипела от гнева. Даже пожаловаться соседям или родне она не могла, потому что соседи злорадно сказали бы: «А чего же еще вы ждали?» Родные же принялись бы ее увещевать, уговаривая прекратить поездки. А она вовсе не собиралась их прекращать.
Хвала небу, сегодня на дороге не было этих оборванок! Проезжая мимо тропы, спускавшейся к Палаточному городку, Скарлетт с отвращением посмотрела на скопление хижин в глубине балки, освещенных косыми лучами предзакатного солнца. Дул холодный ветер, и до обоняния Скарлетт долетел смешанный запах древесного дыма, жареной свинины и грязных отхожих мест. Она отвернулась и хлестнула лошадь по спине, спеша быстрее проехать мимо и выбраться на прямую дорогу.
Она только было вздохнула с облегчением, как сердце от испуга переместилось у нее в горло, ибо из-за большого дуба на дороге внезапно возник огромный негр. Она, конечно, испугалась, но не потеряла голову, мгновенно остановила лошадь и выхватила пистолет Фрэнка.
– Что тебе надо? – крикнула она со всей суровостью, на какую была способна.
Огромный негр снова нырнул за дерево, и оттуда раздался испуганный голос:
– Господи, мисс Скарлетт, да не стреляйте вы в Большого Сэма!
Большой Сэм! Скарлетт не сразу осознала, кто это. Большой Сэм, надсмотрщик из Тары, кото-рого она последний раз видела в дни осады. Какого же черта…
– А ну выходи, чтоб я видела, в самом ли деле ты Сэм!
Он нехотя шагнул из-за своего укрытия – босоногий гигант-оборванец в холщовых штанах и синем мундире солдата Союза, слишком коротком и узком для его могучей фигуры. Увидев, что это в самом деле Большой Сэм, Скарлетт снова сунула пистолет за обшивку и заулыбалась.
– Ох, Сэм, как приятно тебя видеть!
Сэм кинулся к двуколке, закатив от радости глаза, сверкая белыми зубами, и обеими ручищами, большими, как два окорока, схватил протянутую ему руку Скарлетт. Он широко осклабился, обнажив розовый, цвета арбузной мякоти язык, и нелепо запрыгал, весь извиваясь, точно огромный английский дог.

Скарлетт сидела насупясь. То, что Сэм убил человека, не взволновало и не расстроило ее, а вот то, что он не может быть у нее кучером, вызывало досаду. Такой огромный негр охранял бы ее не хуже Арчи. Что ж, надо как-то переправить его в Тару – нельзя же, чтобы янки схватили его. Слиш-ком он ценный негр – таких нельзя вешать. Он был лучшим надсмотрщиком, какого знала Тара! Скарлетт и в голову не приходило, что он теперь вольный. Она считала, что он по-прежнему принадлежит ей, как Порк, Мамушка, и дядюшка Питер, и кухарка, и Присей. Она по-прежнему считала его «своим», следовательно, одним из тех, о ком надо заботиться.
– Я сегодня же вечером отправлю тебя в Тару, – наконец сказала она. – А сейчас, Сэм, мне еще надо проехать немного по этой дороге, но я вернусь до заката солнца. Жди меня здесь. Никому не говори, куда ты собрался, и если у тебя есть шляпа, захвати ее, чтоб закрыть лицо.
– Нет у меня никакой шляпы.
– Ну, так вот тебе четвертак. Купи себе шляпу у одного из этих негров и жди меня здесь.
– Да, мэм. – Сэм так и просиял: у него явно полегчало на душе от сознания, что кто-то проявля-ет заботу о нем.
А Скарлетт в задумчивости поехала дальше. Уилл, конечно, обрадуется появлению хорошего работника в Таре. От Порка было мало пользы в полях, да никогда и не будет. С приездом Сэма Порк сможет переехать в Атланту и жить вместе с Дилси, как Скарлетт и обещала ему, когда умер Джералд.
Когда она подъехала к лесопилке, солнце уже садилось – обычно а эти часы она предпочитала быть дома. Джонни Гэллегер стоял в дверях жалкого сарайчика, который служил кухней для малень-кого лагеря лесозаготовителей. У барака, сооруженного из горбыля, где спали рабочие, на большом бревне сидели четверо из пяти каторжников, которых Скарлетт определила на лесопилку Джонни. Робы у них были грязные, пропахшие потом; когда они устало двигали ногами, на щиколотках по-звякивали цепи, и весь их вид говорил об апатии и отчаянии. Какие они тощие, изнуренные, подумала Скарлетт, внимательно оглядывая их, а ведь еще совсем недавно, когда она их подряжала, это была крепкая команда. Они даже не подняли глаз при ее появлении – только Джонни повернулся в ее сторону, небрежно стащил с головы шляпу. Выражение его узкого смуглого личика сразу стало твердым.
– Не нравится мне вид этих людей, – внезапно сказала Скарлетт. – Они плохо выглядят. А где пятый?
– Говорит, что болен, – отрезал Джонни. – Он в бараке.
– А что с ним?
– Главным образом лень.
– Я хочу взглянуть на него.
– Не надо. Он скорей всего голый. Я сам им займусь. Завтра он у меня уже будет на работе.
Скарлетт медлила в нерешительности и в эту минуту увидела, как один из каторжников устало поднял голову и с неистребимой ненавистью посмотрел на Джонни, а потом снова уставился в зем-лю.
– Ты их бьешь, этих людей, кнутом?
– Вот что, миссис Кеннеди, извините, но кто здесь управляющий? Вы поставили меня на эту лесопилку и велели мне ею управлять. И сказали, что не будете вмешиваться. Вы ведь на меня не можете пожаловаться, правда? Разве я не приношу вам дохода в два раза больше, чем мистер Эл-синг?
– Да, приносишь, – сказала Скарлетт, но при этом по телу ее пробежала дрожь, словно на нее повеяло могильным холодом.
В этом лагере с его отвратительными бараками появилось что-то зловещее, чего не было при Хью Элсинге. Словно место это отъединили от остального мира, окружили высокими стенами – Скарлетт почувствовала, что кровь у нее леденеет. Эти каторжники были здесь так удалены от всего, настолько всецело зависели от Джонни Гэллегера, что вздумай он хлестать их кнутом или вообще жестоко с ними обращаться, она скорее всего никогда об этом и не узнает. Каторжники не решатся даже пожаловаться ей, страшась более жестоких наказаний, которые могут обрушиться на них после ее отъезда.
– Люди у тебя такие тощие. Ты их хорошо кормишь? Видит бог, я трачу достаточно денег на их еду – они должны бы быть откормленными, как боровы. На одну муку и свинину в прошлом месяце ушло тридцать долларов. Что ты даешь им на ужин?
Она подошла к сараю, служившему кухней, и заглянула внутрь. Толстуха мулатка, склонив-шаяся над ржавой старой плитой, поспешно выпрямилась, присела при виде Скарлетт и тут же снова повернулась к горшку, где варились черные бобы. Скарлетт знала, что Джонни Гэллегер живет с му-латкой, но решила лучше закрыть на это глаза. Ничего, кроме бобов и кукурузной лепешки, жарив-шейся на сковороде, на кухне видно не было.
– У тебя, что же, ничего для этих людей больше нет?
– Нет, мэм.
– А в бобы ты не кладешь грудинки?
– Нет, мэм.
– Значит, бобы ты варишь без свинины. Но без свинины черные бобы есть нельзя. Они же не дают никакой силы. А почему нет свинины?
– Мистер Джонни, он говорит – ни к чему класть ее, грудинку-то.
– Сейчас же положи грудинку. Где ты держишь свои припасы?
Негритянка в испуге закатила глаза, указывая на маленький чуланчик, служивший кладовкой, и Скарлетт распахнула ведущую туда дверь. Она обнаружила открытый бочонок с кукурузой на полу, небольшой мешок пшеничной муки, фунт кофе, немного сахара, галлоновую банку сорго и два окорока. Один из окороков, лежавший на полке, был недавно запечен, и от него было отрезано всего два-три куска. Скарлетт в бешенстве повернулась к Джонни Гэллегеру и встретила его злой взгляд.
– Где пять мешков белой муки, которые я послала на прошлой неделе? А мешок с сахаром и кофе? И я послала еще пять окороков и десять фунтов грудинки, и одному богу известно, сколько бушелей ирландского картофеля и ямса! Ну, так где же все это? Ты не мог истратить такую уйму за неделю, даже если бы кормил людей пять раз в день. Значит, ты это продал! Вот что ты сделал, вор! Продал мои продукты, а денежки положил себе в карман, людей же кормишь сухими бобами и куку-рузными лепешками. Неудивительно, что они такие тощие. Пропусти меня! – И она вихрем вылетела во двор. – Эй, ты, там, в конце… да, ты! Поди сюда!
Человек поднялся и, неуклюже ступая, позвякивая кандалами, направился к ней; Скарлетт уви-дела, что его голые лодыжки стерты железом в кровь.
– Когда ты последний раз ел ветчину?
Каторжник уставился в землю.
– Да говори же!
Тот продолжал стоять молча, с отрешенным видом. Наконец он поднял глаза, умоляюще по-смотрел на Скарлетт и снова опустил взгляд.

У Скарлетт не было сил даже ответить, но заметив направление взгляда Сэма и то, как он быст-ро отвел глаза, она вдруг осознала, что лиф ее разодран до пояса, так что видны и голая грудь, и кор-сет. Дрожащей рукой она стянула края лифа и, опустив голову, разрыдалась.
– Дайте-ка мне вожжи, – сказал Сэм и выхватил вожжи у нее из рук. – А ну, пошла, лошадка!
Свистнул кнут, и испуганная лошадь понеслась диким галопом, грозя опрокинуть двуколку в канаву.
– Очень я надеюсь, что не убил эту черную обезьяну. Но проверять я не стал, – с трудом пере-водя дух, проговорил Сэм. – Ну, а ежели он вам чего повредил, мисс Скарлетт, я вернусь и добью его.
– Нет… нет… поедем скорее отсюда, – всхлипывая, пробормотала она.

Глава XLV

В тот вечер Фрэнк отвел ее, тетю Питти и детей к Мелани, а сам отправился куда-то с Эшли – Скарлетт казалось, что она сейчас лопнет от обиды и возмущения. Да как он мог в такой вечер отправиться на политическое собрание?! Подумаешь – политическое собрание! Уехать в тот самый вечер, когда на нее напали, когда с ней бог весть что могло случиться! Какой же он бесчувственный, какой эгоист! И вообще он отнесся ко всей этой истории с возмутительным спокойствием – стоял и смотрел, как Сэм внес ее в дом, рыдающую, в разодранном до пояса платье. Он даже ни разу не дернул себя за бороду, пока она, обливаясь слезами, рассказывала ему, что произошло. Он только мягко спросил: «Лапочка, вас покалечили – или вы просто перепугались?»
От бешенства и слез она не в состоянии была вымолвить ни слова, и Сэм сказал, что она просто перепугалась.
«Я так считаю, это потому, что они платье ей разорвали…»
«Ты молодчина, Сэм, и я не забуду, что ты для нас сделал. Если я чем-то могу тебе отпла-тить…»
«Да, сэр, вы можете послать меня в Тару – только побыстрее. Янки-то ведь за мной охотятся».
Фрэнк и это выслушал спокойно, ни о чем не спрашивая. Вид у него был такой же, как в ту ночь, когда Тони постучался к ним в дверь: это-де чисто мужское дело и решение надо принимать без лишних слов и эмоций.
«Иди садись в двуколку. Я велю Питеру довезти тебя, до Раф-энд-Реди, ты побудешь там в лесу до утра, а потом на поезде поедешь в Джонсборо. Так оно будет безопаснее… Ну, лапочка, пере-станьте же плакать. Все прошло, и ничего с вами особенного не случилось. Мисс Питти, могу я по-просить у вас нюхательных солей? А ты, Мамушка, принеси-ка мисс Скарлетт бокал вина».
Тут Скарлетт снова разрыдалась – на этот раз от ярости. Она обкидала услышать слова утеше-ния, возмущения, угрозы, мести. Она предпочла бы даже, чтобы Фрэнк накинулся на нее, сказал, что как раз об этом он и предупреждал, – что угодно, только не это безразличие: ведь ей же грозила опасность, а он делает вид, будто это все ерунда. Он, конечно, был мил с ней и мягок, но так, словно сам в это время думал о чем-то другом, куда более важном.
И этим важным событием оказалось всего-навсего какое-то никчемное политическое собрание!
Скарлетт ушам своим не поверила, когда Фрэнк сказал, чтобы она переоделась: он отведет ее к Мелани на вечер. Должен же он понимать, через какое страшное испытание она прошла, должен бы понимать, что не хочет она торчать весь вечер у Мелани, – она так измучилась и нервы ее так напря-жены, ей нужен покой, тепло – лечь в кровать, накрыться одеялом, положить горячий кирпич к но-гам, выпить горячего пунша, чтобы прийти в себя. Если бы он действительно любил ее, ничто не заставило бы его покинуть жену в такой вечер. Он бы остался дома, держал бы ее за руку, повторял бы снова и снова, что случись с ней что-нибудь – он бы этого не пережил. Вот вернется он домой и останутся они одни – она все ему выложит.
В маленькой гостиной Мелани было мирно и тихо, как всегда в те вечера, когда Фрэнк и Эшли отсутствовали, а женщины собирались вместе и шили. Комната была теплая и казалась веселой при свете камина. Настольная лампа бросала желтый отблеск на четыре гладко причесанные головы, склоненные над шитьем. Четыре юбки падали на пол скромными складками, восемь маленьких но-жек грациозно покоились на низеньких скамеечках. Из детской сквозь открытую дверь доносилось ровное дыхание Уэйда, Эллы и Бо. Арчи сидел на стуле у камина, повернувшись к огню спиной, же-вал табак и что-то старательно вырезал из кусочка дерева. Этот грязный лохматый старик выглядел рядом с четырьмя прибранными, изящными дамами столь нелепо, как если бы рядом с четырьмя ко-шечками уселся старый злющий седой сторожевой пес.
Мелани долго и нудно рассказывала о последней выходке Дам-арфисток, и в мягком голосе ее звучало возмущение. Они никак не могли договориться с Хоровым клубом джентльменов относи-тельно программы будущего выступления и явились днем к Мелани с заявлением, что вообще выхо-дят из музыкального кружка. Мелани пришлось пустить в ход все свои дипломатические способно-сти, дабы уговорить их не спешить с решением.
Скарлетт еле сдерживалась, чтобы не крикнуть: «Пошли они к черту, эти Дамы-арфистки!» Ей не терпелось поговорить о собственных переживаниях. Ее буквально распирало от желания расска-зать об этом во всех подробностях, чтобы, напугав других, самой избавиться от страха. Хотелось описать свою храбрость и тем убедить самое себя, что она и в самом деле была храброй. Но всякий раз, как она заговаривала, Мелани умело переводила беседу в другое, более спокойное русло. Это безмерно раздражало Скарлетт. До чего же все они мерзкие, не лучше Фрэнка.
Как могут они держаться так спокойно и безмятежно, когда она едва избегла столь страшной участи? Да они просто невежливы – не дают ей возможности облегчить душу, рассказав о случив-шемся.
А то, что с ней произошло, потрясло ее куда больше, чем она склонна была признаться – даже самой себе. Стоило ей вспомнить об этом чернокожем, который, осклабясь, глазел на нее из сумереч-ного леса, как ее пробирала дрожь. А вспомнив о черной руке, схватившей ее за горло, и представив себе, что могло бы случиться, не появись так вовремя Большой Сэм, она ниже опускала голову и крепко зажмуривалась. Чем дольше сидела она в этой комнате, где все дышало миром, и молча пыта-лась шить, слушая голос Мелани, тем больше напрягались ее нервы. Казалось, вот сейчас, тоненько звякнув, они лопнут, как лопается у банджо натянутая струна.
Звук ножа, строгающего дерево, раздражал ее, и она хмуро посмотрела на Арчи. Внезапно ей показалось странным, что он сидит тут и возится с этой деревяшкой. Обычно, оставаясь вечерами охранять их, он ложился диван и засыпал и при этом так отчаянно храпел, что его длинная борода подпрыгивала при каждом всхрапе. А еще более странным было то, что ни Мелани, ни Индия даже не намекнули ему, что хорошо бы подстелить! газету, а то стружка разлетается по всему полу. Он уже! изрядно насорил на коврике перед камином, но они этого словно бы и не замечали.
Пока Скарлетт смотрела на Арчи, он вдруг повернулся к огню и сплюнул свою жвачку с таким трубным звуком, что Индия, Мелани и тетя Питти подскочили, точно рядом с ними разорвалась бом-ба.
– Да неужели обязательно так громко плеваться? – воскликнула Индия звенящим от раздраже-ния голосом.
Скарлетт в изумлении подняла на Индию глаза: обычно она была такая сдержанная.
Арчи же, нимало не смутившись, в упор посмотрел на Индию.
– Выходит, обязательно, – холодно заявил он и снова сплюнул.
Мелани, в свою очередь, хмуро взглянула на Индию.
– Я всегда была так рада, что наш дорогой папочка не жевал табака, – начала было тетя Питти, и Мелани, нахмурясь, резко повернулась к ней.
– Да перестаньте, тетушка! Это же бестактно!
Скарлетт еще ни разу не слышала, чтобы Мелани говорила таким тоном.
– Ах ты, батюшки! – Тетя Питти опустила шитье на колени и обиженно надулась. – Ну, сказку я вам, просто не понимаю, что это на всех вас сегодня нашло. Вы с Индией обе такие злющие, такие раздраженные, точно две старые перечницы.
Слова ее повисли в воздухе. Мелани даже не извинилась за резкость, а лишь усиленно зарабо-тала иглой.
– Стежки-то у тебя получаются с целый дюйм, – не без ехидства заметила тетя Питти. – Все это придется распороть. Да что с тобой?
Но Мелани и тут ничего не ответила.

– Нет, Арчи, нет! – воскликнула Мелани и, словно желая защитить Регга от Арчи, положила дрожащую руку Ретту на плечо. – Что случилось? Откуда… откуда вам стало известно?
На смуглом лице Ретта нетерпение сменилось взявшей верх вежливостью.
– О господи, миссис Уилкс, они же с самого начала все находятся под подозрением… только вели они себя очень умно – до сегодняшнего вечера! Откуда мне все известно? Я сегодня играл в покер с двумя подвыпившими капитанами-янки, они мне и выболтали. Янки узнали, что сегодня вечером будет заварушка, и приготовились. Эти ваши идиоты сами лезут в капкан.
Мелани даже пошатнулась, словно ее ударили чем-то тяжелым, но Ретт, быстро обхватив ее за талию, не дал ей упасть.
– Не говори ему! Он хочет тебя поймать! – выкрикнула Индия, глядя в упор на Ретта сверкаю-щими глазами. – Разве ты не слышала – ведь он сам сказал, что был сегодня вечером с капитанами-янки?!
Но Ретт по-прежнему не удостаивал ее взгляда. Его глаза были прикованы к побелевшему лицу Мелани.
– Скажите мне. Куда они поехали? У них есть определенное место встречи?
Охваченная страхом, ничего не понимая, Скарлетт тем не менее подумала, что никогда еще не видела более непроницаемого, ничего не выражающего лица, чем у Ретта, однако Мелани явно уви-дела в нем что-то, побуждавшее довериться ему. Она высвободилась из поддерживавшей ее руки, выпрямилась во весь свой невысокий рост и спокойно, но дрожащим голосом, сказала:
– На Декейтерской дороге, близ Палаточного городка. Они собираются в погребе на бывшей плантации Салливана – той, что наполовину сгорела.
– Спасибо. Я помчусь туда. А если янки придут к вам, никто из вас ничего не знает.
Черная накидка его мгновенно растворилась в ночи – он исчез так быстро, что казалось, его тут и не было: послышалось лишь шуршанье летящего из-под копыт гравия да отчаянный топот мчащей-ся во весь опор лошади.
– Янки идут сюда? – вскрикнула тетя Нитти; маленькие ножки ее подкосились, и она плюхну-лась на диван, забыв от испуга даже заплакать.
– Да что происходит? Что это значит? Если вы сейчас же все не скажете, я с ума сойду! – Скар-летт схватила Мелани за плечи и так тряхнула ее, точно хотела силой вытрясти ответ.
– Что это значит? А то, что вы, по всей вероятности, явитесь причиной смерти Эшли и мистера Кеннеди! – Несмотря на страх, в голосе Индии звучали злорадные нотки. – И перестаньте трясти Мелли. Она сейчас лишится чувств.
– Ничего подобного, – еле выговорила Мелани, хватаясь за спинку стула.
– Господи, господи! Я ничего не понимаю! Убили Эшли? Ну, пожалуйста, кто-нибудь скажите же мне…
Голос Арчи проскрипел, как дверь на ржавых петлях, оборвав причитания Скарлетт.
– Да садитесь вы, – коротко приказал он. – Возьмите свое шитье. И шейте, будто ничего не слу-чилось. Ведь янки, может, уже с заката за этим домом следят. Садитесь, говорят вам, и шейте.
Дрожащие от испуга женщины повиновались, и даже Питти трясущимися руками взяла носок; глаза ее, широко раскрытые, как у испуганного ребенка, вопрошающе перебегали с одного лица на другое.
– Где Эшли? Что с ним случилось, Мелли? – вырвалось у Скарлетт.
– А где ваш муж? Он вас не интересует? – Светлые глаза Индии горели неуемным ехидством; она комкала и разглаживала рваное полотенце, которое собиралась латать.
– Индия, прошу тебя! – Мелани сумела овладеть голосом, но побелевшее взволнованное лицо и измученные глаза выдавали, в каком она находится напряжении. – Скарлетт, возможно, нам следовало сказать тебе, но… но… ты столько пережила сегодня, что мы… что Фрэнк решил… и к тому же ты всегда была так настроена против клана…
– Клана… – Скарлетт произнесла это слово так, будто никогда его не слышала и понятия не имела, что оно значит, и вдруг воскликнула: – Клан! Но Эшли же не в ку-клукс-клане! И Фрэнк не может там быть. Он же мне обещал!
– Конечно, мистер Кеннеди в ку-клукс-клане, и Эшли тоже, и все мужчины, которых мы знаем, – выкрикнула Индия. – Они же настоящие мужчины, верно? Притом белые и южане. Вам следовало бы гордиться своим мужем, а не вынуждать его втихомолку убегать из дома, точно он идет на по-стыдное дело и…
– Значит, вы все это знали, а я нет…
– Мы боялись, что ты расстроишься, – с сокрушенным видом сказала Мелани.
– Так вот куда они ездят, когда говорят, что едут на политическое собрание! Ах, он же обещал мне! А теперь янки придут, и отберут мои лесопилки и лавку, и посадят его в тюрьму… А на что на-мекал Ретт Батлер?
Индия метнула на Мелани несказанно испуганный взгляд. Скарлетт вскочила, швырнув на пол шитье.
– Если вы мне не скажете, я сейчас же поеду в город и сама все выясню. Всех буду спрашивать, пока не узнаю.
– Садитесь, я вам скажу, – заявил Арчи, пригвождая ее к месту своим единственным глазом. – Вы вот раскатывали сегодня где не след и попали в беду, а теперь мистер Уилкс и мистер Кеннеди и другие отправились убивать этого негра и этого белого, если сумеют их найти, и вообще весь Пала-точный городок хотят смести. И если этот подлипала правду сказал, значит, янки чего-то заподозри-ли или даже чего-то узнали и послали солдат, чтоб устроить там западню. И наши люди в капкан-то и попадут. А если этот Батлер сказал неправду, тогда, значит, он шпион, и он выдаст их янки, и наших все равно убьют. А если он их выдаст, то я убью его, и пусть это будет последним делом моей жизни. А если их не убьют, тогда, значит, всем им придется тикать отседова в Техас и сидеть там тихо, и, может, они никогда уж и не воротятся сюда. А все вы виноваты, и руки у вас в крови.
Страх сменился на лице Мелани возмущением: она увидела по лицу Скарлетт, что та начала прозревать и ее захлестывает ужас. Мелани встала и положила руку на плечо Скарлетт.
– Еще одно слово, и ты уйдешь из этого дома, Арчи, – решительно заявила Мелани. – Она ни в чем не виновата. Просто она вела себя… вела себя так, как считала нужным. А наши мужчины ведут себя так, как они считают нужным. И все люди должны так поступать. Мы не все одинаково думаем и одинаково поступаем, и неверно… неверно судить о других по себе. Как вы с Индией можете говорить так жестоко-ведь муж Скарлетт, да, возможно, и мой… возможно…
– Чу! – тихо прервал ее Арчи. – Садитесь, мэм. Слышите – лошади.
Мелани опустилась в кресло, взяла одну из рубашек Эшли и, низко склонив голову, бессозна-тельно принялась сдирать с нее кружева и сворачивать в клубок.

Прошло немало времени, и вот голос Мелани дрогнул – она осеклась и умолкла. Повернула го-лову к окну и уставилась в него, точно за стеклом вовсе не стоял солдат-янки и не смотрел на нее. Оголтелые, заметив ее напряженную позу, тоже подняли головы и тоже стали прислушиваться.
Послышался стук копыт и пение – приглушенное закрытыми окнами и дверьми и относимое ветром, но все же отчетливо слышное. Это была самая мерзкая и ненавистная из всех песен – песня про солдат Шермана «Шагая по Джорджии», и пел ее Ретт Батлер.
Не успел он допеть первый куплет, как два других пьяных голоса принялись подпевать – гром-ко, по-дурацки, спотыкаясь на словах, сливая их вместе. У парадного входа раздалась команда капи-тана Джэффери и послышался быстрый топот ног. Но еще прежде, чем звуки команды долетели до гостиной, дамы в изумлении переглянулись. Ведь пьяные голоса, тянувшие песню вместе с Реттом, принадлежали Эшли и Хью Элсингу.
На дорожке у входа завязался громкий разговор; слышался отрывистый, вопрошающий голос капитана Джэффери, пронзительный, прерываемый дурацким хохотом голос Хью, густой, беззабот-ный бас Ретта и неестественный, странный голос Эшли, который все повторял:
– Какого черта! Какого черта!
«Нет, это не может быть Эшли! – вертелось в мозгу Скарлетт. – Он же никогда не напивается! А Ретт… Ретт, когда напьется, становится совсем, совсем тихим… он никогда так не шумит!»
Мелани поднялась с места, и вместе с ней поднялся Арчи. Раздался резкий возглас капитана: «Эти двое – арестованы». И Арчи схватился за рукоятку пистолета.
– Нет, – решительно шепнула Мелани. – Нет. Предоставь это мне.
И Скарлетт увидела на ее лице такое же выражение, как в тот день в Таре, когда Мелани стояла на площадке лестницы и, сжимая в слабом кулачке тяжелую саблю, глядела вниз на мертвого янки, – нежное, застенчивое существо, превращенное обстоятельствами в настороженную, разъяренную тиг-рицу. Мелани широко распахнула парадную дверь.
– Тащите его сюда, капитан Батлер, – крикнула она звонким, не лишенным яда голосом. – Вы, должно быть, опять напоили его до бесчувствия. Тащите же его сюда.
Со стороны темной дорожки, по которой гулял ветер, послышался голос капитана-янки:
– Извините, миссис Уилкс, но ваш муж и мистер Элсинг арестованы.
– Арестованы? За что? За то, что напились? Если бы в Атланте арестовывали за пьянство, то весь ваш гарнизон не вылезал бы из тюрьмы! Ну, тащите же его сюда, капитан Батлер, если, конечно, сами в состоянии идти.
Скарлетт соображала медленно, и сначала в голове у нее была полнейшая каша. Она же пони-мала, что ни Ретт, ни Эшли не пьяны, и понимала, что Мелани это понимает. И однако же, вот тут стоит Мелани, обычно такая мягкая и благовоспитанная, и кричит как мегера, да еще при янки, уве-ряя, что и Ретт и Эшли пьяны до бесчувствия – даже идти не могут.
Послышалось какое-то бормотание, краткие препирательства, пересыпаемые бранью, и чьи-то нетвердые шаги по ступенькам крыльца. В дверном проеме показался Эшли, белый как мел; голова у него болталась, светлые волосы были спутаны, и он от шеи до колен был закутан в черную накидку Ретта. Хью Элсинг и Ретт, оба тоже еле передвигая ноги, поддерживали его с двух сторон, и было ясно, что без их помощи Эшли тут же бы упал. Следом за ними шел капитан-янки – лицо его выра-жало недоверие, и в то же время все это явно его забавляло. Он остановился на пороге, из-за плеч его с любопытством выглядывали солдаты, а в дом ворвался холодный ветер.
Перепуганная, ошарашенная Скарлетт взглянула на Мелани, потом на повисшего на руках у друзей Эшли и только тут начала что-то понимать. Она хотела было крикнуть: «Но он же не пья-ный!» – и прикусила язык. До нее вдруг дошло, что перед ней разыгрывается пьеса, пьеса отчаянно смелая, где от игры актеров зависит их жизнь. Скарлетт чувствовала, что ни она сама, ни тетя Питти в этой драме не участвуют, тогда как у остальных есть роли и они подают друг другу реплики, как актеры в хорошо отрепетированной пьесе. Она лишь наполовину понимала, что происходит, но все же достаточно, чтобы молчать.
– Да посадите же его в кресло! – возмущенно выкрикнула Мелани. – А вы, капитан Батлер, не-медленно покиньте этот дом! Да как вы смеете показываться здесь после того, как снова довели его до такого состояния!
Мужчины опустили Эшли в кресло-качалку; Ретт пошатнулся и, схватившись за спинку стула, чтобы не упасть, обратился к капитану – в голосе его звучало искреннее огорчение:
– Хорошенькую благодарность я получил, а? Не дал полиции забрать его, привел домой, а он еще орет на меня и пытается драться!
– А уж вы, Хью, постыдились бы! Что скажет ваша бедная матушка? Напились, да еще шатае-тесь по городу с… с этим подлипалой, с этим любимчиком янки, капитаном Батлером! Ах, мистер Уилкс, как вы могли дойти до такого?
– Мелли, я не так уж и пьян, – пробормотал Эшли и с этими словами упал лицом на стол и ос-тался лежать, прикрыв руками голову.
– Арчи, отведи его в спальню и уложи в постель – как всегда, – приказала Мелани. – Тетя Пит-ти, пожалуйста, пойдите постелите ему и… Боже мой, боже мой! – Она внезапно разразилась слеза-ми. – Ну, как он мог? Ведь он же обещал!
Арчи уже просунул руку под мышку Эшли, а перепуганная Питти неуверенно поднялась на ноги, но тут вмешался капитан:
– Не смейте его трогать. Он арестован. Сержант!
Сержант вошел в комнату, волоча за собой ружье. Ретт, явно с трудом сохраняя равновесие, по-ложил руку на плечо капитана и постарался сосредоточить на нем свой взгляд.
– Том, ну за что ты его арестуешь? Ведь не так уж он много и выпил. Я видел его более пьяным.
– Да при чем тут, пьяный он или нет, – воскликнул капитан. – Мне плевать, пусть бы он хоть в канаве валялся. Я же не полицейский. Они с мистером Элсингом арестованы за то, что участвовали в налете клана на Палаточный городок сегодня вечером. Убиты негр и белый, и мистер Уилкс был там главарем.
– Сегодня вечером? – расхохотался Ретт. Расхохотался так безудержно, что рухнул на диван и ткнулся головой в руки. – Нет, только не сегодня вечером, Том, – произнес он, обретя, наконец, дар речи. – Эти двое были сегодня вечером со мной – с восьми часов, а все думали, что они на собрании.
– С вами, Ретт? Но… – Капитан сдвинул брови и неуверенно посмотрел на храпящего Эшли и его плачущую жену. – Но… где же вы были?
– Вот этого мне не хотелось бы говорить. – И Ретт с пьяной ухмылкой стрельнул взглядом в Мелани.
– Нет уж, вы лучше скажите!

– Не шуточки, – сказал он и заковылял через холл к черному ходу.
Что-то в этом тихом обмене вопросами и ответами вызвало у Скарлетт новый прилив страха и догадок, и страх этот начал расти в ее груди, наполняя ее холодом. И когда он прорвался наружу…
– А где Фрэнк? – воскликнула она.
Ретт быстро пересек комнату и подошел к кровати Эшли – его широкоплечая фигура двигалась по-кошачьи бесшумно и легко.
– Всему свое время, – сказал он и слегка улыбнулся. – Не наклоняйте лампу, Скарлетт. Вы же не хотите сжечь мистера Уилкса. Мисс Мелли…
Мелани, как хороший солдат, ожидающий команды, быстро подняла на него глаза, даже не за-метив от волнения, что Ретт впервые фамильярно назвал ее по имени.
– Прошу прощения, я хотел сказать: миссис Уилкс…
– Ах, капитан Батлер, пожалуйста, не извиняйтесь! Я почту за честь, если вы будете звать меня «Мелли» без всякой «мисс»! У меня к вам такое чувство, будто вы мой… мой брат или… ну, по крайней мере двоюродный. Какой же вы добрый и какой умный! Смогу ли я когда-нибудь отблаго-дарить вас за все!
– Спасибо, – сказал Ретт и на какое-то мгновение даже смутился. – Я не должен был бы себе это позволять, но, мисс Мелли, – извиняющимся тоном продолжал он, – мне, право, жаль, что при-шлось сказать, будто мистер Уилкс был в доме Красотки Уотлинг. Мне очень жаль, что пришлось его и остальных втянуть в такую… такую… Но когда я уехал от вас, надо было что-то срочно придумать, и ничего другого мне в голову не пришло. Я знал, что моему слову поверят, потому что у меня много друзей среди офицеров-янки. Они оказывают мне сомнительную честь, считая за своего, ибо знают мою… назовем это «непопулярность»… среди земляков. И я, видите ли, действительно играл в покер в баре у Красотки сегодня вечером. И там было с десяток солдат-янки, которые могут это подтвердить. А Красотка и ее девочки с восторгом будут до посинения утверждать, что мистер Уилкс и все остальные провели весь вечер… у них наверху. И янки поверят им. В этом отношении янки – странные люди. Им невдомек, что женщины… м-м… определенной профессии способны быть преданными патриотами. Янки не поверили бы ни одной добропорядочной атлантской леди, поклянись она в том, что мужчины, отправившиеся сегодня на собрание, находились там-то, но они поверят клятве… женщины легкого поведения. И я думаю, можно надеяться, что с помощью честного слова одного подлипалы и десятка женщин легкого поведения удастся вызволить ваших мужчин из беды.
При последних словах на лице его появилась сардоническая усмешка, которая тут же исчезла, ибо Мелани в эту минуту повернулась к нему с выражением безграничной благодарности во взгляде.
– Капитан Батлер, вы такой умница! Да вы могли сказать, что они были сегодня вечером в аду, лишь бы это спасло их! Потому что ведь я-то знаю, как знают и все, чье мнение мне дорого, что мой муж никогда не бывал в таких мерзких местах!
– Видите ли… – несколько неуверенно произнес Ретт, – дело в том, что он в самом деле был се-годня у Красотки.
Мелани с ледяным видом выпрямилась.
– Вы никогда не заставите меня поверить подобной лжи!
– Прошу вас, мисс Мелли, дайте мне объяснить! Когда я сегодня вечером прискакал в бывшее поместье Салливана, то обнаружил там раненого мистера Уилкса и с ним Хью Элсинга, доктора Ми-да и старика Мерриуэзера…
– Но он же совсем старый! – воскликнула Скарлетт.
– Мужчины и в старости способны глупить. И еще вашего дядю Генри…
– О господи, смилуйся над нами! – воскликнула тетя Питти.
– Остальные после схватки с солдатами разбежались, а эта группа вернулась на плантацию Салливана, чтобы спрятать в трубе свои балахоны и посмотреть, насколько тяжело ранен мистер Уилкс. Если бы не его рана, они бы уже сейчас мчались в Техас-все без исключения, – но ему так да-леко было не доехать, а бросать его они не хотели. Необходимо было найти алиби, чтобы доказать, что они находились совсем не там, где были на самом деле, и я всех их объездными путями привез к Красотке Уотлинг.
– А-а… понятно. Прошу извинить меня за резкость, капитан Батлер. Теперь я понимаю, что не-обходимо было отвезти их туда, но… Ах, капитан Батлер, люди же наверняка видели, когда они туда заходили!
– Никто нас не видел. Мы прошли в дом через черный ход, которым никто, кроме его обита-тельниц, не пользуется: он выходит на железнодорожное полотно. Там всегда темно, и дверь заперта.
– Тогда каким же образом?..
– У меня есть ключ, – коротко ответил Ретт, спокойно встретясь с Мелани взглядом.
Поняв, что это означает, Мелани так смутилась, что затеребила полотенце и оно съехало с пле-ча Эшли.
– Я вовсе не хотела любопытствовать, – глухо сказала она и, густо покраснев, поспешно верну-ла полотенце на место.
– Сожалею, что пришлось говорить даме о таких вещах.
«Так, значит, это правда! – подумала Скарлетт, и сердце у нее почему-то упало. – Значит, он действительно живет с этой отвратительной Уотлинг! И ему принадлежит ее дом!»
– Я позвал Красотку и все ей объяснил. Я дал ей список тех, кого сегодня вечером не было до-ма, и она с Девочками под присягой подтвердит, что все эти люди провели сегодняшний вечер у нее. Затем, чтобы ваш уход не прошел незамеченным, она позвала двух вышибал, которых держит в доме для порядка, и велела им спустить этих хвативших лишку пьяниц и скандалистов с лестницы, – а мы при этом отчаянно сопротивлялись, – протащить через бар и вышвырнуть на улицу. – Он усмехнулся, видимо вспомнив, как это было. – Доктор Мид оказался совсем никудышным пьяницей. Его чувство собственного достоинства было явно уязвлено уже тем, что он находится в таком месте. А вот ваш дядя Генри и старик Мерриуэзер лихо себя вели. Театр потерял двух великих актеров – жаль, что они не пошли на сцену. Причем все это им явно нравилось. Боюсь, у вашего дяди останется синяк под глазом – так разбушевался мистер Мерриуэзер. Он…
В эту минуту дверь черного хода распахнулась и вошла Индия, а следом за ней старый доктор Дин. Его длинные седые волосы были всклокочены, под накидкой бугром выпирал лекарский сак-вояжик. Он молча кивнул всем и, быстро подойдя к постели, приподнял полотенце, лежавшее на плече Эшли.
– Легкое не задето – слишком высоко, – сказал он. – Если ему не раздробило ключицу, то ниче-го серьезного. Ну-ка, дамы, дайте мне побольше полотенец и ваты, если у вас есть, а также коньяку.
Ретт взял у Скарлетт лампу и поставил на столик, а Мелани с Индией засуетились, выполняя указания врача.
– Вам здесь нечего делать. Пойдемте со мной в гостиную, посидим у огня. – Ретт взял Скарлетт под руку и вывел из комнаты. В его голосе и в том, как он держал ее за локоть, была необычная мяг-кость. – У вас ведь препоганый был день, верно?
Она позволила ему отвести себя в гостиную и остановилась на ковре поближе к камину – ее трясло. Боль догадки все разрасталась в груди. Впрочем, теперь это была уже не догадка, а уверен-ность. И уверенность страшная. Скарлетт посмотрела в застывшее лицо Ретта и на секунду лишилась дара речи. Потом все же спросила:
– А Фрэнк… тоже был у Красотки Уотлинг?
– Нет. – Голос Ретта звучал ровно. – Арчи везет его сейчас на пустырь, что за домом Красотки. Он мертв. Убит выстрелом в голову.