Глава 21
   Рассвета Чикаго, смрадный воздух и серое, низкое небо….
   Из дверей «Сплетника» вышел, потирая поясницу, сторож и закурил сигарету. Тишина. Было слышно, как в одном квартале от «Сплетника» на вершине холма, щелкает, переключаясь, светофор.
   За полквартала к северу от светофора, вне поля зрения сторожа, Фрэнсис Долархайд надвинул покрывало на голову Лаундса.
   Журналисту было ужасно больно. Он казался заторможенным, но мозг работал лихорадочно. Лаундс понимал, что просто обязан запомнить некоторые детали. Его повязка чуть задралась на носу, и он видел Долархайда, ощупывающего кляп.
   Долархайд надел белый медицинский халат, положил термос на колени Лаундса и выкатил кресло из фургона. Затем поправил колеса кресла и вернулся к машине, чтобы убрать доску. В это время Лаундс смог разглядеть из-под повязки часть бампера.
   Если повернуться еще немножко-то можно будет увидеть номер машины… Он увидел номер на какую-то долю секунды, но запомнил его навсегда.
   Они двинулись, похоже, по тротуару. Завернули за угол. Под колесами зашуршала бумага.
   Долархайд остановил кресло в вонючем закутке между каким-то грузовиком и мусорным ящиком. Сдернул повязку с глаз Лаундса. Журналист закрыл глаза. Долархайд сунул ему под нос пузырек с нашатырным спиртом.
   Вкрадчивый голос спросил:
   — Вы меня слышите? Мы почти у цели. Повязка снята. Моргните, если вы меня слышите.
   Долархайд пальцем приподнял веко Лаундса, и тот увидел… лицо Зубастого парии.
   — Я немножко обманул вас. — Долархайд постучал по термосу. — На самом деле я не стал класть ваши губы в лед.
   Зубастый пария откинул одеяло и открыл термос.
   Почуяв запах бензина, Лаундс рванулся что было мочи, отдирая приклеенные руки от подлокотников. Дубовое кресло застонало. Бензин холодил тело, от его паров перехватило дыхание. Кресло выкатывалось на середину улицы.
   — Приятно быть любовником Грэхема, Фре-е-едди-и-и-и?
   Огненная вспышка, толчок — и кресло покатилось под горку к подъезду «Сплетника». Колеса завизжали. Сторож поднял глаза, услышав крик, вместе с которым изо рта Лаундса выпал кляп. На него несся огненный шар, подпрыгивая на выбоинах, дымя и разбрасывая искры. Пламя вздымалось сзади этого шара, словно крылья, а в витринах мелькали огненные отблески.
   Шар крутанулся, стукнулся о стоявшую машину и перевернулся прямо перед входом в «Сплетник». Одно колесо отвалилось, пламя принялось лизать его спицы, а из шара показались воздетые кверху руки горящего заживо человека.
   Сторож кинулся в вестибюль. Он боялся, что шар вот-вот взорвется, и хотел отбежать подальше от окна. Он включил сигнал пожарной тревоги. Что еще он мог сделать? Схватил со стены огнетушитель и выглянул на улицу. Шар пока не взорвался.
   Тогда сторож, с опаской пробираясь сквозь густой дым, низко стелющийся по тротуару, приблизился к инвалидной коляске и направил пенную струю на Фредди Лаундса.

Глава 23
   Серое с заостренными чертами лицо капитана Осборна из Чикагского отдела расследования убийств, напоминало высеченную в камне лисью мордочку. По всему кабинету были разбросаны экземпляры «Сплетника». Одна газета лежала на его столе.
   Он не предложил сесть ни Грэхему, ни Крофорду.
   — Вы что, не собирались встречаться с Лаундсом в Чикаго?
   — Нет, он должен был прилететь в Вашингтон, — ответил Крофорд. — У него был заказан билет на самолет. И вы наверняка это знаете.
   — Да, конечно. Он вышел из офиса в половине второго, а нападение в гараже произошло примерно в десять минут третьего.
   — В гараже что-нибудь обнаружили?
   — Ключи от его автомобиля оказались под ним. В гараже нет обслуги. Когда-то там была радиоуправляемая дверь, но она прихлопнула пару машин, и ее демонтировали. Никто не видел, как это случилось. Нам, похоже нечего сообщить. Пока мы занимаемся автомобилем Зубастого парии.
   — Может мы сможем вам помочь?
   — Я сообщу вам результаты, как только мы их получим. Вы молчите, Грэхем. Зато много чего наболтали в статье.
   — От вас я тоже немного услышал.
   — Вы разозлились, капитан? — усмехнулся Крофорд.
   — Я? С какой стати? Мы тогда в доску разбились, когда сцапали для вас этого волосатого щелкопера. А вы вместо того, чтобы приструнить его, вступили с ним в сговор, и он даже сфотографировался с вами на первой странице своей бульварной газетенки. И сейчас все носятся с его материалами. А теперь в Чикаго свое убийство с Зубастым парией в главной роли! Потрясающей «Зубастый пария в Чикаго»! Вот это да! К полуночи у нас уже зарегистрировано шесть непредумышленных убийств. Один парень пытался пьяным вломиться в собственный дом, жена услышала, и — бах, трах! Зубастому парии может понравиться в Чикаго. Вдруг он решит тут задержаться и порезвиться как следует?
   — У нас два выхода. — сказал Крофорд. — Можно столкнуться лбами, поставить на уши комиссара полиции и главного прокурора, а можно спокойно все обсудить и попытаться общими усилиями поймать этого гада. Я отвечал за операцию. Она провалилась, и я это знаю. Неужели у вас тут, в Чикаго, никогда не случалось подобных осечек? Я не хочу грызться с вами. Я хочу арестовать его и спокойно лечь спать. Ну, а каковы ваши намерения?
   Осборн поменял местами два предмета на своем столе: стаканчик для ручек с портретом ребенка с лисьей мордочкой. Откинулся в кресле, сложил губы трубочкой и присвистнул.
   — Сейчас я намереваюсь выпить кофе. А вам, ребята?
   — Я бы не возражал, — ответил Крофорд.
   — Я тоже, — сказал Грэхем.
   Осборн передал пластмассовые чашечки с кофе и кивком указал Крофорду и Грэхему на стулья.
   — Зубастый пария наверняка угнал фургон или микроавтобус, чтобы перевезти Лаундса вместе с этой коляской. — размышлял Грэхем.
   Осборн кивнул.
   — Регистрационный номер машины, который сообщил Лаундс, украден с телевизионной технички на Оук-парк. Он взял номер, годящийся для фургонов и микроавтобусов, на машине телевизионщиков повесил другой, украденный где-то еще. Большой он хитрец, этот Зубастый пария. Но одно мы знаем наверняка: номер с телевизионной технички снят вчера после половины девятого утра. Техник заправлял вчера машину и расплачивался кредитной карточкой; служащий бензоколонки записал правильный номер машины, поэтому кража явно произошла позднее.
   — Никто не заметил, что это был за микроавтобус или фургон? — спросил Крофорд.
   — Никто. Охранник из «Сплетника» не заметил ничего. Как рефери в состязаниях по борьбе. Первыми к «Сплетнику» подъехали пожарные.
   Они занимались только огнем. Мы сейчас допрашиваем соседей «Сплетника», работавших в ночную смену, и тех, кто живет неподалеку от места, где работали вчера телеремонтники. Может, кто-нибудь заметил, как Зубастый пария менял номерной знак…
   — Хотелось бы еще раз взглянуть на коляску, — сказал Грэхем.
   — Она в нашей лаборатории, Я позвоню сотрудникам, — ответил Осборн и, помедлив, добавил. — Лаундс, надо отдать ему должное, был бойким парнем. Запомнить номер машины и назвать его в таком состоянии…
   Вы слышали, что Лаундс сказал в больнице?
   Грэхем кивнул.
   — Не хочу вмешиваться в ваши дела, но мне нужно знать, одинаково ли мы его поняли.
   Как, по-вашему, звучат его слова?
   Грэхем монотонно процитировал:
   — Зубастый пария. Грэхем меня подставил.
   Этот гад знал… Грэхем меня подставил. Обнимал меня на фотографии, как любовник.
   Осборн так и не понял, как относится к этому Грэхем. А поэтому задал еще один вопрос:
   — Он говорил о снимке в «Сплетнике», где вы изображены вдвоем?
   — Да. Судя по всему, да.
   — А откуда взялась идея сделать такой снимок?
   — Мы несколько раз с ним встречались.
   — На фотографии вы улыбаетесь Лаундсу. Выходит, Зубастый пария сначала убивает пассивного педика, так?
   — Получается, что так, — сказал Грэхем и мысленно добавил: А ты, старый лис, довольно шустер.
   — Жаль, что он не попался в ловушку.
   Грэхем не отвечал.
   — Предполагалось, что Лаундс будет с нами, когда Зубастый пария увидит «Сплетник», — пояснил Крофорд.
   — Мы сможем извлечь что-нибудь еще из слов Лаундса?
   Задумавшийся Грэхем прежде, чем ответить, мысленно повторил вопрос.
   — Из слов Лаундса понятно, что Зубастый пария прочел «Сплетник» до того, как совершил нападение.
   Так?
   — Так.
   — Если предположить, что он завелся, прочитав «Сплетник», то выходит, он действовал в страшной спешке. Тираж вышел в понедельник ночью, а уже во вторник! возможно, утром, Зубастый пария украл номерной знак, а днем сцапал Лаундса.
   О чем это говорит?
   — О том, что либо он прочел «Сплетник» очень рано или же отирался где-то поблизости, — ответил Крофорд. — Он мог увидеть газету здесь, в Чикаго, или где-либо еще, но в любом случае он, судя по всему, прочел ее в понедельник ночью. Не забывайте, он следил за выпуском «Сплетника» — ведь его интересовали частные объявления.
   — Он был либо тут, на месте, либо приехал откуда-то на автомобиле, — сказал Грэхем. — Зубастый пария моментально напал на Лаундса, причем притащил с собой большую инвалидную коляску, которую не засунешь в самолет — она даже не складывается. Он не мог прилететь, украсть фургон, стащить номерной знак и метаться по окрестностям, разыскивая подходящую старую коляску. Ему нужна была именно старая коляска — новая для его целей не подходит. Грэхем стоял, крутя в руках шнур от жалюзи и разглядывал кирпичную стену напротив. — Следовательно, либо коляска у него уже была, либо он знал, где ее взять.
   Осборн собрался что-то спросить, но взглянул на Крофорд и все понял.
   Грэхем пытался завязать узел на шнуре. Его пальцы дрожали.
   — Итак, он знал, где ее взять, — напомнил Крофорд.
   — Угу, — кивнул Грэхем. — Наверное, именно коляска натолкнула его на эту мысль. Он постоянно видел коляску, думал о ней… Именно тогда его и осенило, что надо сделать с мерзавцем, оскорбившим его. Фредди, катящийся под гору в клубах дыма и пламени… Да, что и говорить, грандиозное зрелище!
   — Думаешь, он сперва представил себе такую картину?
   — Думаю, что да. Он представил ее себе, когда вынашивал план мести.
   Осборн наблюдал за Крофордом. Тот был очень серьезен. Осборн знал, что Крофорд — человек очень даже не глупый. И если Крофорд не опровергает предположения Грэхема…
   — Если коляска у него была или если он мог ее часто видеть, то надо обшарить все дома инвалидов и травматологические пункты, — сказал Осборн.
   — Коляска оказалась идеальным средством, позволяющим удерживать Фредди в одном и том же положении, — продолжал Грэхем.
   — Причем удерживать довольно долго. Он отсутствовал пятнадцать часов двадцать пять минут или что-то около того, — подхватил Осборн.
   — Если бы Зубастому парии хотелось просто прикончить Фредди, он мог бы убить его в гараже, — сказал Грэхем. — Или же сжечь прямо в машине. Но он хотел поговорить с Фредди или помучить его.
   — Как бы там ни было, он сделал это в фургоне или завез его куда-то, — решил Крофорд. — Но поскольку это продолжалось пятнадцать с лишним часов, я склоняюсь к мысли, что он его куда-то завез.
   — Место должно было быть безопасным. Если Зубастый пария прибинтовал Фредди как следует, то он мог катать его взад и вперед у дома инвалидов, не привлекая особого внимания, — сказал Осборн.
   — Нет, все равно кто-нибудь рано или поздно обратил бы внимание и ему пришлось бы дать объяснения, — возразил Крофорд. — Давайте предположим, что коляска у него была давно, равно как и безопасное место, где можно осуществить задуманное. Не кажется ли вам, что это… дом?
   Зазвонил телефон. Осборн схватил трубку и прорычал:
   — Что? Нет, я не желаю разговаривать со «Сплетником». Ладно, но если это не по делу, то… Дайте ей трубку… Капитан Осборн слушает. Да… Когда? Кто первым ответил на звонок на коммутаторе? Свяжите меня с ней. Повторите, что он сказал. Через пять минут у вас будет наш сотрудник.
   Осборн повесил трубку и задумчиво посмотрел на телефон.
   — Пять минут назад позвонили секретарше Лаундса. Она божится, что узнала голос Фредди. Он что-то сказал, что, она толком не поняла. Что-то про могущество Большого Красного Дракона… Ей показалось, что он сказал именно так.

Глава 25
Спрингфилд, Миссури, 14 июня 1938 года
   Мэриан Долархайд Тривейн, усталая и измученная, вышла из такси, остановившегося возле городской больницы. Горячий ветер хлестал по ее ногам колючими песчинками. Чемодан Мэриан был гораздо приличней ее застиранного платья свободного покроя. То же можно было сказать и о вязаном кошельке, который она прижимала к своему большому животу. В кошельке лежали две монеты по двадцать пять центов и десятипенсовик. А в животе сидел Фрэнсис Долархайд.
   Мэриан записалась в приемном покое как Бетти Джонсон. Это была ложь.
   Еще она заявила, что ее муж — музыкант, но она не знает, где он сейчас. И это была правда.
   Мэриан поместили в отделение, где рожениц содержали бесплатно. Она лежала, уставившись в пол.
   Через четыре часа ее положили на родильный стол, и Фрэнсис Долархайд появился на свет. Акушер сказал, что новорожденный больше похож на летучую мышь, чем на младенца, и это тоже было правдой. Мальчик родился с двусторонними разрывами верхней губы и твердого и мягкого неба. Средняя часть верхней челюсти выдавалась вперед. Вдобавок у младенца отсутствовала переносица.
   Персонал больницы не решился сразу показать его матери. Врачи решили проверить, выживет ли он без кислородной подушки. Под дружный рев других младенцев Фрэнсиса положили в кроватку спиной к окну. Дышать-то он дышал, а вот принимать пищу не мог — ему не давались сосательные движения.
   В первый день своей жизни Фрэнсис плакал не так много, как дети наркоманов, но голосок у него оказался пронзительный.
   К полудню следующего дня он лишь тихонько хныкал.
   Когда в три часа пришла вторая смена, на кроватку малыша упала белая тень. Принс Истер Майз, дородная женщина, весившая 260 фунтов, которая убирала палаты и была на побегушках у медсестер, скрестив руки стояла и глядела на Фрэнсиса. За двадцать шесть лет работы в роддоме через ее руки прошло около 39 тысяч младенцев.
   Если этот уродец сможет есть, он выживет, решила она.
   Господь не приказывал Принс Истер уморить младенца голодом. Да и остальной медперсонал вряд ли получил подобный приказ. Принс Истер вынула из кармана резиновую пробку с изогнутой стеклянной трубочкой и заткнула ею горлышко бутылочки с молочком. Младенец весь умещался на ее огромной ручище. Принс Истер крепко прижала его к груди и, убедившись, что он слышит ее сердцебиение, перевернула на спину и сунула ему в рот стеклянную трубочку. Он выпил примерно две унции и заснул.
   — Угу, — кивнула Принс Истер.
   Она положила младенца в кроватку и приступила к исполнению своих обязанностей.
   На четвертый день медсестры перевели Мэриан Долархайд Тривейн в отдельную палату. На умывальнике стояли розы в эмалированной жестяной банке. Они прекрасно сохранились.
   Мэриан была миловидной девушкой, ее лицо постепенно приобретало нормальный вид. Она глядела прямо в глаза доктору, который говорил с ней, положив руку ей на плечо. Мэриан почувствовала, как от руки доктора воняет мылом. Обратила внимание на морщинки в уголках его глаз. И только потом до нее дошел смысл его слов. Когда это произошло, она закрыла глаза и не открывала их до тех пор, пока в комнату не внесли младенца.
   Наконец Мэриан отважилась на него взглянуть…
   Услышав ее вопль, врачи плотнее закрыли дверь. И сделали ей укол.
   На пятый день Мэриан выписалась из больницы без ребенка. Она не знала, куда податься. Домой возвращаться было нельзя: мать еще раньше сказала ей об этом прямо в глаза.
   Мэриан Долархайд Тривейн шла, считая шаги от одного фонаря до другого. Возле третьего фонаря садилась на чемодан и отдыхала. Хоть чемодан у нее есть — и то слава Богу! А в каждом городе возле автобусной станции есть ломбард… Она узнала об этом, путешествуя по Штатам с мужем.
* * *
   В 1938 году в Спрингфилде еще не делали пластических операций. С каким лицом человек родился, с таким он и жил всю жизнь.
   Хирург, работавший в городской больнице, сделал для Фрэнсиса Долархайда все, что мог: выкроил верхнюю губу из мягких тканей, залатал квадратным (сейчас это вышло из моды) лоскутком кожи. Подобная операция, разумеется, не превратила ребенка в красавца.
   Хирург долго думал и наконец принял правильное решение: не оперировать твердое небо, пока ребенку не исполнится пять лет. Иначе это.
   Может исказить черты его лица.
   Местный стоматолог вызвался изготовить пластинку, закрывающую небо младенца, чтобы молоко не заливалось в носовую полость.
   Полтора года Фрэнсиса держали в спрингфилдском доме ребенка, потом перевели в сиротский приют Моргана Ли.
   Приют возглавлял преподобный С. Б. Ломаке по прозвищу Братец Бадди. Он собрал всех мальчиков и девочек и рассказал им, что у Фрэнсиса заячья губа, но они ни в коем случае не должны его дразнить.
   Братец Бадди просил детей молиться за Фрэнсиса.
* * *
   Родив Фрэнсиса, его мать быстро встала на ноги во всех отношениях.
   Вначале Мэриан Долархайд поступила машинисткой к деятелю демократической партии Сент-Луиса. С его помощью ей удалось расторгнуть брак с отсутствовавшим мистером Тривейном.
   При разводе о ребенке не упоминалось.
   С матерью у Мэриан был полный разрыв.
   — Я тебя вырастила не для того, чтобы ты стала подстилкой этому ирландскому ублюдку! — заявила миссис Долархайд на прощанье, когда Мэриан уходила из дома с Тривейном.
   Однажды бывший муж позвонил Мэриан на работу и заявил торжественным и благочестивым тоном, что спас свою душу и хочет узнать, не могут ли они с Мэриан и ребенком, «которого он не имел счастья лицезреть», начать втроем новую жизнь. Похоже, дела у него были хуже некуда.
   Мэриан сказала, что ребенок родился мертвым, и повесила трубку.
   Муж напился и пришел с чемоданом в пансион, где жила Мэриан. Когда она велела ему убираться, он сказал, что во всех бедах виновата только она. И добавил, что ребенок, скорее всего, был не от него.
   Мэриан Долархайд пришла в ярость, описала в подробностях, что за сыночка породил муженек, сказала, что он того заслужил, не преминув при этом напомнить, что в семье Тривейнов было двое с волчьей пастью.
   Мэриан выставила бывшего мужа за дверь и велела ему больше никогда не появляться. Он и не появлялся, но через несколько лет, к тому времени Мэриан вышла замуж за богача и жила припеваючи, напившись в доску, позвонил ее матери.
   Тривейн рассказал миссис Долархайд о ребенке-уроде и заявил, что в рождении монстра виноваты не Тривейны, а Долархайды — ведь у миссис Долархайд тоже торчат зубы.
   Через неделю трамвай в Канзас-сити разрезал Майкла Тривейна пополам.
   Узнав от Тривейна о том, что у Мэриан есть ребенок, миссис Долархайд провела без сна всю ночь. Высокая, худощавая бабушка Долархайд видела в кресле-качалке и глядела в горевший камин. К утру она обхватила руками голову и стала медленно раскачиваться в кресле.
   Где-то на верхнем этаже ее большого дома кто-то громко вскрикнул во сне. Над головой бабушки Долархайд скрипнули половицы: кто-то поплелся в ванную.
   Затем раздался тяжелый стук упавшего на пол тела и стон.
   Бабушка Долархайд, не отрываясь, смотрела на огонь. Она раскачивалась все быстрей и быстрей, и стоны наверху постепенно стихли.
* * *
   Незадолго до того, как Фрэнсису Долархайду исполнилось пять лет, в приют пришла первая и последняя посетительница.
   Он сидел в насквозь провонявшей убогой пищей столовой. К нему подошел большой мальчик и отвел его в кабинет Братца Бадди.
   Там его ждала высокая, пожилая, густо напудренная женщина с тугим пучком на затылке. Ее лицо было белее мела. Ее седые волосы, зубы и глаза, казалось, были покрыты желтоватым налетом.
   Фрэнсиса больше всего поразило то, что, увидев его, женщина довольно улыбнулась. Это он запомнил на всю жизнь. Еще бы — такого никогда не случалось! И не случится…
   — Это твоя бабушка, — сказал Братец Бадди.
   — Здравствуй! — улыбнулась миссис Долархайд.
   Братец Бадди утер губы длинными пальцами.
   — Скажи «здравствуйте». Ну же!
   Фрэнсис научился говорить кое-какие слова, закрывая ноздри верхней губой, но с приветствиями у него было туго. — «Ддаффу», — все, что он мог сказать.
   Но бабушка пришла в еще больший восторг.
   — А «бабушка» ты можешь сказать?
   — Постарайся сказать «бабушка», — велел Братец Бадди.
   Взрывная «б» никак не выходила у Фрэнсиса. Он разревелся.
   Рыжая оса жужжала и билась в потолок.
   — Ничего, — успокоила его бабушка. — Я уверена, что ты можешь сказать, как тебя зовут. Такой большой мальчик наверняка умеет произносить свое имя. Ну, скажи! Для меня!
   Мальчик просиял. Большие ребята научили его говорить это слово. Он так хотел угодить бабушке. Он сосредоточился и отчетливо произнес:
   — Выблядок.
* * *
   Спустя три дня бабушка Долархайд забрала Фрэнсиса из приюта. И тут же, не откладывая, начала учить его говорить. Они упорно разучивали одно и то же слово: «мама».
* * *
   Через два года после того, как Мэриан Долархайд развелась с первым мужем, она вышла замуж за Говарда Вогта, преуспевающего юриста, имевшего большие связи в высших кругах Сент-Луиса и среди бывших приятелей Пендергаста в Канзас-сити.
   Вогт, вдовец с тремя малолетними детьми, человек в высшей степени честолюбивый, был на пятнадцать лет старше Мэриан Долархайд. Всю свою ненависть он сосредоточил на сент-луисской газете «Пост-Диспетч», которая здорово подпалила ему перышки, раздув скандал с регистрацией выборщиков в 1936 году, а в 1940 году помешала стать губернатором штата.
   К 1943 году звезда Вогта снова начала восходить. Он был выдвинут кандидатом в законодательное собрание штата и имел все шансы стать делегатом предстоящего съезда.
   Мэриан проявила себя как очаровательная, гостеприимная хозяйка, и Вогт купил прекрасный старинный особняк на Олив-стрит, где они устраивали пышные приемы.
   Через неделю после того, как Фрэнсис Долархайд поселился в доме бабушки, она повезла его туда.
   Миссис Долархайд ни разу не была у своей дочери. Служанка, открывшая ей дверь, разумеется, не знала ее.
   — Я — миссис Долархайд, — сказала бабушка и, громко топая, прошла мимо служанки.
   Ее комбинация на три дюйма висела сзади из-под платья. Бабушка провела Фрэнсиса в большую гостиную, в которой уютно потрескивал камин.
   — Кто там, Виола? — раздался сверху женский голос.
   Бабушка торопливо прошептала:
   — Иди к матери, Фрэнсис. Иди к матери. Беги!
   Он отшатнулся и съежился под ее пронзительным взглядом.
   — Иди к матери! Быстро! — Бабушка схватила его за плечи и подвела к лестнице. Он взобрался по ступенькам и, оглянувшись, посмотрел вниз. Бабушка кивком показала наверх.
   В конце незнакомого коридора он увидел открытую дверь.
   Мать сидела за туалетным столиком и красилась, глядя в зеркало, по краям которого горели лампочки. Она готовилась к политическому митингу, куда не полагалось являться слишком нарумяненной. Она сидела спиной к двери.
   — Меме, — пропищал Фрэнсис, как его учили. Он очень хотел, чтобы у него получилось. — Меме!
   Она увидела его отражение в зеркале.
   — Если тебе нужен Нед, то он еще не вернулся из…
   — Меме! — он вышел на свет, на безжалостный свет…
   Мэриан услышала внизу голос матери, требовавшей чаю. Ее глаза округлились. Она сидела все в той же позе, потом вдруг быстро выключила лампы, освещавшие зеркало, и ее изображение исчезло. Мэриан издала тихий жалобный стон и всхлипнула. Может, она горевала о себе, а может, о нем.
   После этого бабушка водила Фрэнсиса на все политические сборища и объясняла, кто он и откуда. И со всеми заставляла здороваться. А «здравствуйте» они дома не разучивали.
   Мистер Вогт проиграл выборы, не добрав 1.800 голосов.

Глава 27
   Поведение бабушки изменилось зимой 1947 года, когда Фрэнсису было восемь лет. Отныне бабушка с внуком садились за общий стол со своими престарелыми жильцами. Бабушке прививали в детстве навыки гостеприимной хозяйки. Теперь она извлекла откуда-то серебряный колокольчик, надраила его до блеска и положила возле своей тарелки.
   Следить, чтобы за обеденным столом царило оживление, а служанки проявляли расторопность, умело направлять разговор в нужное русло, поощрять одних гостей рассказывать остроумные истории, поднимающие настроение других — да это целое искусство, которое теперь, увы, почти забыто.
   В свое время бабушка владела им в совершенстве. Ей удалось втянуть в разговор двух постояльцев, способных поддержать беседу, и трапеза слегка оживилась.
   Фрэнсис сидел на хозяйском месте на противоположном конце стола, отделенный от бабушки рядом кивающих голов, а миссис Долархайд старалась разговорить своих подопечных. Она проявила большой интерес к свадебному путешествию миссис Флоудер, которая ездила в Канзас-сити, в очередной раз посочувствовала миссис Итон — та переболела когда-то желтой лихорадкой, и доброжелательно внимала нечленораздельным звукам, издаваемым остальными постояльцами.
   — Правда, интересно, Фрэнсис? — восклицала бабушка и звонила в колокольчик, повелевая принести следующую порцию блюд. На обед подавали овощи и мясо, и бабушка устраивала несколько смен блюд, чем существенно затрудняла работу кухонной обслуги.
   О несчастьях за столом не говорили никогда. Если кто-то проливал на скатерть суп, засыпал или попросту забывал, почему он сидит за столом, бабушка звонила в колокольчик и, прервав говорящего на полуслове, жестами показывала служанкам, что нужно сделать. Она старалась держать как можно больше прислуги. Разумеется, насколько позволяли средства.
   Бабушкино здоровье ухудшалось, она похудела и теперь влезала в платья, которые были давным-давно убраны в сундуки. Некоторые наряды выглядели элегантно. Чертами лица и прической бабушка удивительно напоминала Джорджа Вашингтона, изображенного на долларе.
   К весне ее поведение снова изменилось. Теперь она командовала всеми, кто сидел за столом, не позволяя никому вставить ни слова, и все время рассказывала о своей юности, проведенной в Сент-Чарлзе. Бабушка даже разоткровенничалась о своей личной жизни, надеясь, что это послужит благотворным примером для Фрэнсиса и приведет в восторг постояльцев.
   В светском сезоне 1907 года бабушка слыла настоящей красавицей, и ее приглашали на самые шикарные балы, которые устраивались в Сент-Луисе, расположенном на противоположном берегу реки.
   Бабушка утверждала, что ее история весьма поучительна. И пристально поглядела на Фрэнсиса, который скрестил под столом ноги.
   — Я росла в то время, когда врожденные недостатки человека почти нельзя было исправить, — сказала бабушка. — Я имела успех благодаря своей чудесной коже и роскошным волосам. Сила воли и жизнерадостность помогли мне превозмочь физический недостаток, и мои некрасивые зубы даже стали, что называется, моей изюминкой. Это была как бы моя торговая марка, и я ни за что на свете не рассталась бы с нею!
   Наконец бабушка призналась, что не доверяла докторам, но когда стало ясно, что из-за болезни десен она лишится зубов, отправилась к одному из знаменитейших стоматологов, доктору Феликсу Бертлу, швейцарцу. «Швейцарские зубы» доктора Бертла пользовались популярностью, — рассказывала бабушка. — У него была обширная практика.
   Среди его пациентов были оперные певцы, боявшиеся, как бы изменившееся строение ротовой полости не повлияло на их голос, актеры и разные общественные деятели.
   К Бертлу приезжали даже из Сан-Франциско.
   Доктор Бертл умел изготавливать зубные протезы, которые совершенно не отличались от настоящих зубов, экспериментировал с различными составами, изучая их влияние на дикцию.
   Искусственные зубы, которые сделал для миссис Долархайд доктор Бертл, нельзя было отличить от ее настоящих. «Сила воли» и тут помогла бабушке «превозмочь ее физический недостаток», и миссис Долархайд не потеряла своего неповторимого очарования, в чем и призналась с косой усмешкой.
   Мораль сей истории Фрэнсис уразумел гораздо позже, а она была такова: операцию он сделает лишь тоща, когда сможет выложить за нее собственные денежки.
   Обычно Фрэнсис вел себя за обеденным столом тихо — он предвкушал долгожданный вечер.
   Вечером муж Королевы-матери приезжал за ней на тележке, запряженной мулами, на которой возил дрова. Если бабушка была занята чем-нибудь наверху, Фрэнсису удавалось проехаться с ними по узенькой дорожке до тракта.
   Этой вечерней прогулки он ждал целый день, мечтая о том, как он усядется в тележку рядом с Королевой-матерью и ее долговязым, тощим мужем, который всегда сидел молча, почти невидимый в темноте. Мальчик уже заранее слышал громкое скрежетание железных ободьев колес по гравию. Два коричневых мула с гривой, напоминавшей старую щетку, стояли, обмахиваясь хвостами. В воздухе пахло потом и кипящим бельем, нюхательным табаком и нагревшимися на жаре вожжами. А порой и дымом — это когда мистер Бейли расчищал в лесу новую поляну. Иногда он прихватывал с собой ружье, и тогда в тележке лежала пара кроликов или белок. Они лежали вытянувшись, словно смерть настигла их в прыжке.
   По дорожке ехали молча, только мистер Бейли разговаривал с мулами. Тележка покачивалась, и мальчик с удовольствием прижимался к супругам Бейли. Они высаживали его в конце дорожки, он обещал им сразу вернуться домой и потом глядел вслед удалявшемуся огоньку, прикрепленному сзади к тележке. До Фрэнсиса долго доносились обрывки разговоров. Порой Королеве-матери удавалось рассмешить мужа, и тогда она смеялась вместе с ним. Как приятно было стоять в темноте, слушать их смех и знать, что они смеются не над ним!
   Однако потом мальчик изменил свое мнение на этот счет…
* * *
   Фрэнсис Долархайд иногда играл с дочерью испольщика, жившего за три участка от них. Бабушка разрешала девочке приходить к ним в дом потому, что ей нравилось наряжать малютку в платьица, которые в детстве носила Мэриан.
   Девочка была рыжеволосой и апатичной. Она быстро утомлялась от игр.
   Однажды жарким июльским полднем, когда ей надоело копаться в соломе, отыскивая жуков, она попросила Фрэнсиса показать ей «одно место».
   Стоя между курятником и низкой изгородью, заслонявшей от них окна первого этажа бабушкиного дома, Фрэнсис показал ей то, что она просила. Девочка не осталась в долгу и задрала нижнюю юбчонку из хлопчатобумажной ткани. Он присел на корточки, чтобы получше разглядеть, как вдруг из-за угла вылетела курица с отрубленной головой и упала на спину, вздымая крыльями пыль. Почувствовав, что ей на ногу капает кровь, перепуганная девочка отпрыгнула в сторону.
   Фрэнсис вскочил, забыв поднять штаны. Королева-мать завернула за угол в поисках курицы и увидела детей.
   — Значит так, ребятишки, — спокойно сказала она, — если вы хотели узнать, что к чему, считайте, что вы теперь все выяснили. А поэтому найдите себе другое занятие. Играйте в детские игры и больше не снимайте одежду. А сейчас ты, Фрэнсис, и ты, девочка, помогите-ка мне поймать вон того петушка…
   Гоняясь за не хотевшим умирать петухом, дети быстро оправились от смущения.
   Но с верхнего этажа за ними наблюдала бабушка…
* * *
   Бабушка подождала, пока Королева-мать вернется в дом. Дети снова вошли в курятник. Бабушка выждала еще пять минут и бесшумно приблизилась к двери. Распахнув ее, увидела, что Фрэнсис с подружкой собирают перья для плюмажей.
   Бабушка отослала девочку домой, а Фрэнсису велела идти за ней.
   Она заявила, что накажет его и отправит обратно в приют к Братцу Бадди.
   — Ступай наверх. Иди в свою комнату, сними штаны и жди, пока я принесу ножницы.
   Он ждал несколько часов: лежал на кровати со спущенными штанами, комкал покрывало и трепетал при мысли о ножницах. Внизу ужинали, потом он услышал скрип телеги, топот и фырканье мулов. За Королевой-матерью приехал муж.
   Под утро Фрэнсис заснул, но потом, вздрогнув, проснулся и снова стал ждать.
   Бабушка не пришла.
   Наверно, она забыла.
   Он ждал ее все последующие дни и не раз леденел от ужаса, вспоминая ее угрозу. Он и до сих пор не перестал ее ждать…
   С того времени Фрэнсис избегал Королеву-мать, не разговаривал с ней, не объяснив, почему он себя так ведет. Фрэнсис думал, что это Королева-мать рассказала бабушке об увиденном возле курятника. Теперь Фрэнсис был убежден в том, что смех, который он слышал, глядя на удалявшийся огонек тележки, относился к нему.
   Отныне он знал, что доверять нельзя никому.
   До чего ж трудно лежать не шевелясь и пытаться уснуть, когда тебя обуревают тягостные мысли! Особенно в такую лунную ночь…
   Фрэнсис знал, что бабушка права. Он ужасно ее обидел. И опозорил. Всем было известно, что он наделал. Даже там, в Сент-Чарлзе! Фрэнсис не сердился на бабушку — он так любил ее! И очень хотел быть хорошим.
   Он воображал, что в дом врываются грабители, а он спасает бабушку, и она берет свои слова назад.
   — Все-таки ты не сын дьявола, Фрэнсис. Ты мой хороший мальчик…
   Фрэнсис все думал и думал о грабителе. Вдруг он решит показать бабушке «одно место»?
   Как Фрэнсис сможет ее защитить? Он ведь маленький, и ему не справиться с бандитом.
   Он долго ломал над этим голову. В кладовке Королевы-матери лежал топорик. Зарубив курицу, она всякий раз обтирала его газетой.
   Фрэнсис должен взять этот топор. Он обязан это сделать! Он переборет свой страх темноты. Если он на самом деле любит бабушку, то пусть не он боится, а его боятся! Грабители должны его бояться!
   Фрэнсис спустился по лестнице и нащупал топор, висевший на крючке. Топор пах очень странно, словно раковина, в которой мыли зарубленную курицу. Он был острый, и его тяжесть подействовала на Фрэнсиса успокаивающе.
   Он пошел с топором к бабушке в комнату: хотел посмотреть, нет ли там грабителей.
   Бабушка спала. Было очень темно, но Фрэнсис точно знал, где она лежит.
   Если бы в комнате находился грабитель, Фрэнсис услышал бы его — ведь бабушкино дыхание он слышал! Фрэнсис прекрасно знал, где у грабителя горло — он же знал, где горло у бабушки! Чуть пониже рта, из которого вырывалось дыхание.
   Окажись в доме грабитель, Фрэнсис подошел бы к нему бесшумно, как сейчас. И обеими руками занес бы над его головой топор. Ну, прямо как сейчас!
   Фрэнсис наступил на бабушкин шлепанец, лежавший возле кровати. Топор качнулся — ночной мрак так зыбок — цокнул по металлическому колпаку бабушкиной настольной лампы.
   Бабушка повернулась и издала какое-то хлюпанье. Фрэнсис замер. Его руки дрожали, с трудом удерживая топор. Бабушка снова захрапела.
   Любовь, которую Фрэнсис питал к бабушке, жгла ему грудь. Он тихонько выскользнул из комнаты. Ему страстно хотелось защитить бабушку. Он должен что-то сделать, должен! Фрэнсис больше не боялся темноты, но она его угнетала.
   Он вышел через черный ход и немного постоял под луной, задрав кверху голову и глубоко дыша. Он словно пил лунный свет. Маленький диск луны отражался в белках его глаз (Фрэнсис закатил глаза), а потом, когда глаза вернулись на место, заплясал в черных зрачках.
   Фрэнсиса буквально распирало от любви, он не мог справиться с этим чувством. Он сорвался с места и поспешил к курятнику. Земля под ногами была холодной, топор, касавшийся его ноги, тоже… Под конец Фрэнсис уже бежал, а затем…
* * *
   Моясь у колонки, Фрэнсис ощущал неведомую доселе радость и умиротворение. Он не сразу обрел покой, но теперь понимал, что это чувство безбрежно.
   Орган, который бабушка, смилостивившись, так и не отрезала, показался Фрэнсису бесценным даром, когда он смывал кровь со своего живота и ног. Голова Фрэнсиса была ясна, мысль работала четко.
   Нужно что-то сделать с ночной сорочкой. Лучше всего спрятать ее под мешками в котельной…
* * *
   Бабушка очень удивилась, обнаружив мертвую курицу. Она сказала, что это не похоже на лисицу.
   Через месяц, собирая яйца, Королева-мать наткнулась на вторую жертву. На сей раз курице свернули шею.
   За обедом бабушка сказала, что наверняка это делает в отместку «какая-нибудь обиженная служанка», которую она рассчитала. Еще бабушка добавила, что сообщила о случившемся шерифу.
   Фрэнсис молча сидел на стуле, сжимая и разжимая кулак: он вспоминал, как курица моргала, когда ее голова была у него на ладони. Порой, лежа в кровати, он трогал всего себя — ему хотелось убедиться, что у него ничего не отрезали. И когда он себя трогал, ему казалось, что внутри кто-то моргает…
   Бабушка менялась прямо на глазах. Она становилась все сварливее и не могла ужиться ни с одной служанкой. С прислугой и так было плохо, а бабушка еще постоянно околачивалась на кухне, поучая Королеву-мать, как готовить еду. Королева-мать, проработавшая на Долархайдов всю жизнь, была единственной служанкой, которая еще не попросила расчета.
   Раскрасневшаяся от жары бабушка неустанно хлопотала, хватаясь то за одно, то за другое. Часто она уходила из кухни, не закончив готовить то или иное блюдо и его выкидывали в помойное ведро. Бабушка варила и жарила из очистков, а хорошие овощи гнили в кладовке.
   Она буквально помешалась на экономии. Теперь отчаянно экономили на мыле и отбеливателях, и в конце концов простыни приобрели грязно-серый оттенок.
   В ноябре в доме Долархайдов сменились одна за другой пять служанок.
   В тот вечер, когда ушла последняя служанка, бабушка окончательно потеряла над собой контроль. Она носилась по дому с громкими воплями. Влетев в кухню, увидела, что у месившей тесто Королевы-матери осталась на доске чайная ложка муки.
   Это произошло за полчаса до обеда.
   Бабушка подскочила к Королеве-матери и ударила ее по лицу.
   Потрясенная Королеву-мать выронила половник. На ее глаза навернулись слезы. Бабушка снова занесла руку, но Королева-мать оттолкнула ее своей большой розовой ладонью.
   — Никогда больше не делайте этого! Вы не в себе, миссис Долархайд, но все равно, больше не делайте этого!
   Изрыгая проклятья, бабушка толкнула свободной рукой котел с, супом. Жидкость вылилась на плиту, раздалось шипенье… Бабушка кинулась к себе в комнату и захлопнула за собой дверь. Фрэнсис слышал, как она кричала и швыряла на пол все подряд. В тот вечер она так и не вышла из спальни.
   Королева-мать помыла плиту и покормила стариков. Затем уложила в корзину свои скудные пожитки, надела старый свитер и вязаный колпак с помпоном. Она искала Фрэнсиса, но не смогла его найти.
   Уже сидя в тележке, Королева-мать заметила мальчика, стоявшего в углу у забора. Старуха с трудом вылезла и подошла к нему.
   — Опоссум, я уезжаю и больше не вернусь. Сирония из продовольственной лавки позвонит твоей маме. Если я тебе понадоблюсь до того, как мама приедет, приходи ко мне.
   Она хотела потрепать его по щеке, но он увернулся.
   Мистер Бейли щелкнул кнутом, понукая мулов. Фрэнсис смотрел на удалявшийся огонек. С тех пор, как ему стало понятно, что Королева-мать предала его, он глядел на этот огонек с тоской и печалью. Но теперь ему на все наплевать. И он этому рад. Тусклый керосиновый фонарь, прикрепленный к тележке, постепенно растаял вдали. Разве его можно сравнить с луной?!
   Фрэнсису было интересно, что чувствует человек, убивающий мула.
* * *
   Мэриан Долархайд Вогт не откликнулась на зов Королевы-матери.
   Она приехала через две недели, когда ее вызвал шериф Сент-Чарлза. Мэриан пожаловала после обеда. Она сидела за рулем довоенного «паккарда». На Мэриан были перчатки и шляпка.
   Помощник шерифа встретил ее у ворот и нагнулся, заглядывая в окно автомобиля.
   — Миссис Вогт, ваша матушка позвонила нам в полдень и стала жаловаться на воровство прислуги. Но, извините, когда я сюда приехал, то увидел, что она все выдумала, и здесь… что-то неладно. Шериф решил, что лучше сперва связаться с вами… Ну, вы меня понимаете. Ведь мистер Вогт — общественный деятель…
   Мэриан его поняла. Мистер Вогт в то время входил в комиссию по муниципальному строительству в Сент-Луисе и был в немилости у партии.
   — Насколько я знаю, тут еще никто не побывал, — сказал помощник шерифа.
   Когда Мэриан вошла в дом, ее мать спала. Двое стариков сидели за столом, ожидая ланча. Еще одна старуха бродила в одной комбинации по заднему двору.
   Мэриан позвонила мужу.
   — Как часто бывают проверки в таких местах?.. Похоже, никто ничего не заметил… Насчет жалоб родственников не знаю… По-моему, у этих людей нет родственников… Нет. Ты оставайся дома. Мне нужны негры. Пришли мне несколько негров… и доктора Уотерса. Об остальном я позабочусь сама.
   Через сорок пять минут явились доктор и санитар в белом халате. Следом за ними приехали на машине горничная Мэриан и пятеро других слуг.
   Когда Фрэнсис вернулся из школы, Мэриан, доктор и санитар были в бабушкиной спальне. Фрэнсис слышал, как бабушка ругается. Наконец, ее выкатили из комнаты в кресле на колесиках. У бабушки были какие-то стеклянные глаза и забинтована одна рука. Без зубов, с ввалившимися щеками, ее лицо казалось совсем чужим. На руке Мэриан тоже красовалась повязка — бабушка ее укусила.
   Бабушку усадили на заднее сиденье вместе с санитаром и увезли на машине доктора. Фрэнсис смотрел, как ее увозят. Он начал было махать рукой, но рука сама опустилась.
   Бригада Мэриан мыла, скребла и проветривала в доме. Все привели в порядок, стариков искупали. Мэриан работала наравне со всеми. Она проверила скудные запасы еды.
   К Фрэнсису мать обращалась только чтобы спросить, где что лежит.
   Затем Мэриан отослала негров и позвала представителей окружной администрации. Она объяснила им, что миссис Долархайд хватил удар.
   Уже смеркалось, когда за стариками приехали на школьном автобусе работники службы социальной защиты. Фрэнсис думал, что его тоже заберут. Но этот вопрос даже не обсуждался.
   Мэриан и Фрэнсис остались в доме вдвоем. Она сидела в гостиной, уронив голову на руки. Фрэнсис вышел во двор и вскарабкался на дикую яблоню.
   Наконец Мэриан его позвала. Она уже уложила вещи мальчика в небольшой саквояж.
   — Тебе придется поехать со мной, — сказала она, идя к машине. — Залезай. Только, пожалуйста, не становись ногами на сиденье.
   Они уехали в «паккарде», а пустая инвалидная коляска так и осталась во дворе.
   Скандала не получилось. Власти сказали, что обвинения в адрес миссис Долархайд — сплетни и выдумки. Она все делала по совести. И Вогты сохранили свою репутацию.
   Бабушку поместили в частную психиатрическую клинику. И лишь четырнадцать лет спустя Фрэнсис вернулся домой. К ней.
* * *
   — Фрэнсис, это твои сводные сестры и брат, — сказала мать. Они сидели в библиотеке Вогтов.
   Неду Вогту было двенадцать, Виктории — тринадцать, а Маргарет — девять. Нед с Викторией переглянулись, Маргарет уставилась в пол.
   Фрэнсису отвели комнату наверху — в ней раньше жила прислуга. С тех пор, как Вогт в 1944 году с треском провалился на выборах, эта комната пустовала.
   Мальчика определили в начальную школу Джерарда Поттера. Она находилась близко от дома и далеко от хорошего частного колледжа, который посещали дети Вогтов.
   В первые несколько дней они старались не обращать внимания на Фрэнсиса, но в конце первой недели Нед и Виктория подошли к лестнице для прислуги и позвали его.
   Фрэнсис слышал, как они, посовещавшись шепотом, попробовали повернуть дверную ручку. Обнаружив, что дверь заперта, Нед сказал:
   — Отопри дверь.
   Фрэнсис открыл.
   Дети принялись молча шарить в его платяном шкафу. Нед Вогт выдвинул ящик маленького туалетного столика и двумя пальцами взял лежавшие там вещи: носовые платочки с вышитыми на них инициалами «Ф. Д.» — их Фрэнсису подарили на день рождения — медиатор для гитары, пестрого жука в пузырьке из-под таблеток, подмокший номер бейсбольного журнала и открытку с пожеланием выздоровления и подписью «Твоя одноклассница Сара Хьюджес».
   — А это что такое? — спросил Нед.
   — Медиатор.
   — Для чего?
   — Для гитары.
   — У тебя есть гитара?
   — Нет.
   — Тогда зачем он тебе? — спросила Виктория.
   — Им пользовался мой отец.
   — Не понимаю. Что ты сказал? Пусть он повторит, Нед.
   — Он сказал, что эта штука принадлежала его отцу. — Нед высморкался в платок Фрэнсиса и бросил его обратно в ящик.
   — Сегодня у нас забрали пони, — сказала Виктория.
   Она присела на узкую кровать. Нед уселся рядом, прислонившись спиной к стене, и положил ноги на покрывало.
   — Пони больше не будет, — сказал Нед. — И летом мы не поедем отдыхать на озеро. А знаешь, почему? Ну, говори, маленький ублюдок!
   — Отец плохо себя чувствует и не может заработать много денег, — сказала Виктория. — Иногда он вообще не ходит на работу.
   — А знаешь, почему он себя плохо чувствует, ублюдок? — спросил Нед. — Но только говори так, чтобы я мог тебя понять.
   — Бабушка говорила, он пьяница. Ты меня понимаешь?
   — Ему плохо от твоей мерзкой рожи, — прошипел Нед.
   — Из-за тебя за него не проголосовали! — добавила Виктория.
   — Убирайтесь! — выкрикнул Фрэнсис.
   Он повернулся к двери, и тут Нед пнул его ногой в спину. Фрэнсис схватился за поясницу обеими руками, прикрывая почки, и благодаря этому его пальцы уцелели, потому что следующий удар пришелся в живот.
   — О, Нед! — воскликнула Виктория. — О, Нед!
   Нед сгреб Фрэнсиса за уши и подтолкнул к зеркалу над туалетным столиком.
   — Вот почему он плохо себя чувствует! — Он ткнул Фрэнсиса лицом в зеркало.
   — Вот почему он плохо себя чувствует!
   Еще раз.
   — Вот почему он плохо себя чувствует!
   И еще раз.
   Зеркало было все заляпано кровью и соплями.
   Нед отпустил Фрэнсиса, и тот упал на пол. Виктория посмотрела на него широко раскрытыми глазами и закусила нижнюю губу. Они ушли, оставив его одного. Лицо Фрэнсиса было в крови и в соплях. От боли на глаза мальчика навернулись слезы, но он не плакал.

Глава 29
   Фрэнсис Долархайд заведовал самым крупным отделом фирмы Гейтвей — здесь занимались проявлением любительских фильмов. В фирме было еще четыре отдела.
   Экономический спад 70-х годов резко сократил количество кинолюбителей, к тому же появились видеокамеры и видеомагнитофоны. Чтобы выдержать конкуренцию, фирма расширила ассортимент услуг. Появились отделы, которые занимались переносом изображений с пленки на видеоленту, печатали аэротопографические карты и выполняли заказы режиссеров коммерческих роликов.
   В 1979 году компания Гейтвей заключила выгодные контракты с министерством обороны и министерством энергетики. Предстояла разработка и испытание новых эмульсий для инфракрасной съемки. Министерство энергетики хотело получить чувствительную инфракрасную пленку для исследований при высоких температурах, а министерство обороны — для ночной разведки.
   Осенью 1979 года Гейтвей прикупил небольшую компанию по соседству и организовал там исследовательский центр.
   Долархайд отправился туда во время обеденного перерыва. Небо было голубым и безоблачным. Он шел, тщательно обходя лужи на асфальте. После смерти Лаундса он пребывал в хорошем расположении духа.
   В лабораториях не было ни души — по-видимому, все ушли на обед.
   Нужная дверь оказалась в конце целого лабиринта комнат. Рядом висела табличка «Инфракрасные чувствительные материалы. НЕ курить, НЕ пить алкогольные напитки, НЕ зажигать спички». Над каждым «НЕ» горела красная лампочка.
   Долархайд нажал на кнопку звонка, и почти сразу же красный свет сменился зеленым. Он открыл внешнюю дверь и постучал во внутреннюю.
   — Войдите, — послышался женский голос.
   Прохладно, абсолютная темнота. Журчание воды, знакомый запах проявителя Д-76, слабый аромат духов.
   — Я — Фрэнсис Долархайд. Пришел по поводу сушилки.
   — А, хорошо. Извините, я с полным ртом. Только что закончила ланч.
   Он услышал, как скомкали бумажки и бросили в мусорную корзину.
   — Да, я помню, Фергюсон хотел сушилку, — произнес в темноте голос. — Он в отпуске, но я знаю, где ее нужно установить. У вас в Гейтвей есть лишняя?
   — У меня две. Одна большая. Фергюсон не сказал, какого размера его комната. — Несколько недель тому назад Долархайд видел объявление о том, что нужна сушилка.
   — Я покажу вам, если вы немного подождете.
   — Хорошо.
   — Прислонитесь к двери, — голос ее звучал, как у лектора, — затем сделайте три шага вперед, пока не почувствуете под ногами кафель, тогда слева от вас будет стул.
   Теперь он был к ней ближе и мог слышать, как шуршит ее лабораторный халат.
   — Спасибо, что пришли, — продолжала женщина. Голос звонкий, с еле заметным стальным призвуком. — Вы — руководитель отдела проявления пленки в большом здании, да?
   — Мммм.
   — Тот самый мистер Д, который рассылает выговоры, когда требования оформлены неверно?
   — Тот самый.
   — А я — Риба Макклейн. Надеюсь, у нас все в порядке.
   — Сделано не по моему проекту. Я едва успел закончить планировку фотокомнаты, когда мы купили это здание. Не заходил сюда почти полгода. — Для Долархайда это была длинная речь, но произнести ее в темноте оказалось сравнительно легко.
   — Еще минутку, и я зажгу свет. Вам не нужна рулетка?
   — У меня есть.
   Долархайду, можно сказать, нравилось разговаривать с женщиной в темноте. Он услышал, как она открыла сумочку, затем раздался щелчок пудреницы.
   Отработало реле времени и раздался звонок. Долархайд даже слегка огорчился.
   — Ну вот, наконец-то. Спрячу только все в темное место.
   Он почувствовал дуновение холодного воздуха, услышал, как захлопнулась дверца холодильника. Когда она прошла мимо, на него повеяло духами.
   Долархайд прикрыл ладонью нижнюю часть лица, постаравшись принять глубокомысленное выражение, и ждал, когда зажжется свет.
   Когда вспыхнули лампы, мисс Макклейн стояла у двери, повернувшись в ту сторону, где должен был находиться посетитель, и улыбалась. Ее глаза слегка двигались… под закрытыми веками.
   Он заметил в углу белую тросточку, убрал от лица ладони и улыбнулся.
   — Можно мне взять сливу? — спросил он.
   На столе, за которым только что сидела женщина, лежало несколько слив.
   — Конечно. Они вкусные.
   Рибе Макклейн было около тридцати. Ее красивое скуластое лицо говорило о твердости и решительности характера. На переносице виднелся небольшой, похожий на звездочку, шрам. Короткая прическа — «под пажа» — с загнутыми внутрь концами пшенично-рыжих волос выглядела несколько старомодно. Лицо и руки покрыты веснушками.
   На фоне кафеля и нержавейки фотокомнаты она казалась яркой и соблазнительной, как само грехопадение.
   Долархайд мог открыто смотреть на нее, свободно и без опаски скользить глазами по ее фигуре, не опасаясь вызвать недовольство.
   Долархайд нередко чувствовал, как при разговоре с женщиной его кожа покрывается горячими пятнами, которые причиняют жгучую боль. Они перемещались вслед за чужим взглядом. Даже если женщина смотрела в сторону, Долархайд подозревал, что она видит его отражение. Все его тело воспринимало законам оптики — так воспринимает рельеф дна и плотность воды акула.
   Но сейчас его кожа оставалась холодной. А на руках и шее Рибы, наоборот, россыпи симпатичных веснушек.
   — Я покажу вам комнату, куда он хотел поставить сушилку, — сказала Риба.
   Вдвоем они быстро проделали все необходимые замеры.
   — Теперь я бы хотел попросить вас об одолжении, — произнес Долархайд.
   — Я вас слушаю.
   — Мне нужна инфракрасная кинопленка. Очень чувствительная, примерно около тысячи нанометров.
   — Вам придется хранить ее в холодильнике. После съемок тоже.
   — Знаю.
   — Не могли бы вы пояснить мне условия съемок, тогда я могла бы…
   — Снимать нужно будет примерно с расстояния восьми футов, с двумя рентгеновскими фильтрами. — Это уже на- поминало служебный отчет. — Словом, в зоопарке. Они хотят сделать фильм о ночных животных.
   — Животные и в самом деле будут похожи на привидения, если воспользоваться коммерческой пленкой.
   — Мммм.
   — Думаю, это дело мы устроим. Только вот что. Вы знаете, что мы работаем по контракту. Поэтому за все, что отсюда выносится, вам придется расписаться.
   — Ладно.
   — Когда вам потребуется пленка?
   — Приблизительно двадцатого. Не позже.
   Не мне говорить вам, что чем чувствительнее пленка, тем сложнее с ней обращаться. Нужны холодильники, сухой лед и тому подобное. У нас тут будет демонстрация некоторых образцов — сегодня, часа в четыре, — не хотите ли взглянуть? Сможете сами выбрать подходящую эмульсию.
   — Я приду. После ухода Долархайда Риба Макклейн пересчитала сливы. Он взял всего одну.
   Какой странный человек, этот мистер Долархайд. После того, как она включила свет, ни в его голосе, ни в поведении не чувствовалось ничего такого, что говорило бы о ненавистной ей жалости или участии. Может, он уже знал о ее слепоте? Или ему просто наплевать, видит она или нет?
   Последний вариант ее устраивал.

Глава 31
   Проекционная комната была невелика: пять рядов кресел с проходом посередине.
   Долархайд немного опоздал. Он стоял сзади со скрещенными на груди руками, глядя на экран, где демонстрировались разноцветные карточки и кубики, заснятые в инфракрасном свете на пленки, покрытые разными эмульсиями.
   Присутствие Долархайда несколько смущало Дендриджа, молодого руководителя лаборатории. Долархайд пользовался авторитетом — он был сведущим специалистом в своей области и работал в соседней компании, владеющей контрольным пакетом акций. Его знали как придирчивого и педантичного человека. Дендридж не обращался к нему за советом уже несколько месяцев. Причиной тому было мелкое соперничество, возникшее после того, как Гейтвей приобрел их компанию.
   — Скажите, Риба, какой проявитель использовался для образца… номер восемь? — спросил Дендридж.
   Риба Макклейн сидела с краю, держа на коленях специальный блокнот. Двигая в полумраке пальцем по странице, она четким голосом сообщала химический состав проявителя, температуру и срок проявления, режим хранения и другие данные. Девушка определенно знала свое дело.
   Наконец демонстрация закончилась.
   Риба Макклейн оставалась на месте, а остальные гуськом выходили из комнаты. Дождавшись, пока проекционная совсем опустела, Долархайд осторожно приблизился к девушке.
   — А уж я решила, что вы передумали, — сказала она.
   — У меня спустило колесо, поэтому я опоздал.
   Зажегся свет. Стоя над ней, он видел, как просвечивает сквозь волосы кожа на ее голове.
   — Успели увидеть образец типа тысяча си?
   — Да.
   — С этой пленкой обращаться легче, чем с тысяча двухсотой серией. Как вы полагаете, она вам подойдет?
   — Конечно.
   Риба взяла сумочку, легкий плащ и двинулась по проходу, нащупывая дорогу тросточкой. По-видимому, она не ждала никакой помощи. Он ничего ей и не предложил.
   Из-за двери высунулась голова Дендриджа.
   — Риба, дорогая, Марсия очень спешит. Вы справитесь одна?
   На щеках девушки выступили пятна.
   — Прекрасно справлюсь, спасибо, Денни.
   — Я подбросил бы вас, но уже опаздываю. О, мистер Долархайд, если вам не трудно, может быть вы…
   — Денни, я поеду домой сама. — Риба умело сдерживала гнев, и лицо ее оставалось невозмутимым, но остановить прилив крови к щекам она не могла.
   Наблюдая за ней своими холодными желтыми глазами, Долархайд прекрасно понимал ее состояние. Он знал, что неуклюжее сострадание Дендриджа воспринимается как плевок в лицо.
   — Я подвезу вас.
   — Спасибо, не надо. — Она ждала этого и собиралась согласиться, но не хотела, чтобы его вынудили сделать это предложение.
   Чертов Дендридж!
   Из-за его бестактности придется трястись в проклятом автобусе. Но в конце концов у нее есть проездной, она знает дорогу и сможет сама дойти куда ей надо.
   Риба оставалась в дамской комнате, пока все не разошлись. Служитель помог ей выйти из здания.
   Набросив на плечи дождевик, она медленно шла по краю тротуара к автобусной остановке. Казалось, что палочка, постукивая по асфальту, сама ведет девушку между лужами.
   Долархайд наблюдал за ней из фургона. Он чувствовал возбуждение, и это его тревожило. Было бы слишком опасно проявлять свои чувства при дневном свете.
   Но какое-то мгновение ему показалось, что ветровые стекла машин, лужи, телеграфные провода сверкнули под лучами заходящего солнца, как лезвия огромных ножниц.
   Но беззащитный вид белой палочки успокоил его. Блеск исчез, исчезли и сами ножницы. Он завел мотор.
   Риба Макклейн услышала позади себя шум фургона. Машина поравнялась с ней.
   — Спасибо, что пригласили меня.
   Она кивнула, улыбнулась, продолжая осторожно идти дальше.
   — Поехали со мной.
   — Спасибо, но я обычно езжу автобусом.
   — Дендридж болван. Поехали со мной… Как это говорят?.. Мне будет очень приятно.
   Она остановилась. Услышала, как хлопнула дверца машины.
   Люди обычно брали ее за плечо, не зная, что делать дальше. Слепые не любят, чтобы их равновесие нарушалось посторонним прикосновением. Они испытывают при этом такое же чувство, как при взвешивании на неустойчивых весах. Неприятно, когда тебя подталкивают.
   Но Долархайд не двинулся с места. Помедлив мгновение, она сказала:
   — Будет лучше, если я сама возьму вас за руку.
   Необычайная твердость руки Долархайда поразила ее. Казалось, будто ее пальцы легли на дубовые перила.
   Она и не подозревала, каких волевых усилий ему стоило позволить ей к себе прикоснуться.
   Фургон показался ей большим и высоким, а гул включенного двигателя совсем непохожим на привычный шум легкового автомобиля. Окруженная новыми звуками, Риба ждала, пока он подтянет у нее на груди и закрепит ремни безопасности.
   По дороге они почти не разговаривали. Останавливаясь на красный свет, Долархайд поглядывал на спокойное лицо девушки.
   Она жила в левом крыле двухквартирного дома на тихой улице возле университета Джорджа Вашингтона.
   — Заходите, выпьем что-нибудь.
   За всю свою жизнь Долархайд не побывал и в десятке чужих домов, а в последние десять лет — побывал только в трех: совсем недолго у Эйлин, у Лидсов и Джекоби. Чужое жилье казалось ему чем-то вроде заграницы.
   Она почувствовала, как фургон качнулся на рессорах, когда Долархайд спрыгнул на землю. Открылась дверца с ее стороны… Подножка располагалась довольно высоко. Вылезая, она слегка задела его плечом, и это было похоже на столкновение с деревом. Он намного массивнее, намного крепче, чем можно подумать, судя по голосу или походке. Очень крепкий и очень ловкий.
   Отперев дверь и поставив палочку в угол, Риба Макклейн внезапно ощутила полную свободу. Легко и быстро передвигаясь, она включила музыку и повесила пальто.
   Долархайду приходилось все время напоминать себе о том, что она в самом деле слепа. Он волновался.
   — Как насчет джина с тоником?
   — Пожалуй, одного тоника.
   — Может быть, лучше сок?
   — Тоник.
   — Вы не любитель выпить, да?
   — В общем да.
   — Пошли на кухню. — Она открыла холодильник. — А как насчет… — наклонившись, Риба быстро пробежалась пальцами по содержимому холодильника, — кусочка пирога с орехами? Потрясающе вкусно.
   — С удовольствием.
   Она взяла с полки поднос и поставила его на стол. Затем, образовав из ладони некое подобие циркуля, определила центр пирога и воткнула туда зубочистку.
   Долархайд решился начать беседу, чтобы у нее не было времени почувствовать на себе его взгляд.
   — Давно вы работаете у Бэдера? — В произнесенных словах не было ни одного «с».
   — Три месяца. Вы не знали?
   — Они не хотят говорить много.
   Она усмехнулась:
   — Вы, по-видимому, наступили им на больную мозоль с вашей планировкой фотокомнат. Зато технический персонал вам за это благодарен. Они считают, что чем больше водопроводных кранов, тем лучше, а вы их спланировали больше, чем достаточно.
   Поставив средний палец левой руки на конец зубочистки, а большой — на край подноса, Риба отрезала кусок пирога. Движение ножа направлялось указательным пальцем левой руки.
   Он наблюдал, как ловко она орудует острым ножом. Ему непривычно было смотреть на лицо женщины сколько хочется. Многие ли мужчины могут себе это позволить? И часто ли?
   Риба смешала себе крепкий джин с тоником и пригласила Долархайда в гостиную. Войдя, провела рукой над бра и, не ощутив тепла, щелкнула выключателем.
   Долархайд уже доел свой пирог и в напряженной позе сидел на диване, положив на колени сильные ладони. Его напомаженные волосы блестели под лампой.
   Риба поудобнее расположилась в кресле и вытянула ноги.
   — Когда им в зоопарке понадобится пленка?
   — Кажется, на следующей неделе. — Он был рад, что позвонил в зоопарк и предложил инфракрасную пленку: Дендридж мог навести справки.
   — Это большой зоопарк. Я ходила туда с сестрой и племянницей, когда они приезжали помочь мне с переездом. У них там, знаете, есть вольер, где можно постоять рядом с животными. Помню, я гладила там ламу. Это было приятно, но запах… Он преследовал меня до тех пор, пока я не переоделась.
   Все это означало «поддерживать беседу». Ему нужно ответить что-то или уйти.
   — Как вы попали к Бэдеру?
   — Они обратились в институт Рейкера в Денвере, где я работала. Я случайно наткнулась на объявление, висевшее на доске. А все дело было в том, что по контракту с министерством обороны они были обязаны набрать определенный контингент обслуживающего персонала. Им пришлось взять шесть женщин: двух негритянок, двух мексиканок, парализованную китаянку, ну и меня в придачу. Как видите, мы делимся на две категории.
   — Вы отрабатываете свой хлеб в поте лица.
   — Другие тоже. У Бэдера ничего не дают просто так.
   — А раньше? — Долархайд вспотел — разговаривать было трудно. Но смотреть на Рибу ему нравилось. Ноги у нее красивые. Она пошевелилась в кресле, подвинувшись ближе к нему.
   — После окончания школы я в течение десяти лет обучала недавно ослепших людей в институте Рейкера в Денвере. Теперешняя служба — это моя первая работа во внешнем мире.
   — Во внешнем мире?
   — Да, я имею ввиду большой мир. У Рейкера мы были словно на острове. Мы обучали людей жить в мире зрячих, но сами в нем никогда не жили.
   Мы только вели бесконечные разговоры. Я подумала, что хорошо бы выйти из изоляции и немного пошататься по свету. Вообще-то я собиралась заняться логопедией с детьми, у которых не в порядке с речью и слухом. Надеюсь, когда-нибудь я к этому вернусь. — Она осушила свой стакан. — Ох, у меня же есть салат из крабов. Очень вкусный.
   Зря я сначала подала десерт. Хотите?
   — Мммм…
   — А вы сами себе готовите?
   — Мммм…
   Риба чуть нахмурилась. Поднялась, пошла в кухню и крикнула оттуда:
   — Хотите кофе?
   — Угу.
   Она что-то заметила о ценах в бакалейной лавке и не получила ответа. Вернувшись в гостиную, Риба пересела на диван.
   — Поболтаем минутку, пока кофе сварится, ладно?
   Молчание.
   — Вы совсем ничего не говорите. Вы не сказали ни единого слова после того, как я упомянула логопедию. — Ее голос был ласков, но тверд — в нем не чувствовалось даже намека на жалость. — Я вполне хорошо вас понимаю — вы говорите достаточно отчетливо, да и я умею слушать. Обычно люди очень невнимательны. Они все время переспрашивают: что, что? Но если вам неприятно разговаривать, что ж, не будем. Я все-таки надеюсь, что вы разговоритесь. Потому что вы умеете говорить, а мне интересно.
   — Мммм.
   Хорошо, — тихо ответил Долархайд. Несомненно, эта маленькая речь имела для нее большое значение. Не приглашает ли она его вступить в клуб вместе с ней и парализованной китаянкой? Интересно, к какой категории она его относит?
   То, что последовало, потрясло Долархайда.
   — Можно я коснусь вашего лица? Мне хочется узнать, улыбаетесь вы или хмуритесь? — И пояснила с кривой улыбкой: — Мне нужно знать, пора мне заткнуться или еще нет.
   Риба подняла руку и ждала.
   Интересно, с откусанными пальцами она смогла бы обходиться? — размышлял Долархайд. Ведь даже зубами, которые он носит постоянно, сделать это так же легко, как откусить кусок хлеба. Если упереться подошвами в пол, откинуться назад и сжать обеими руками ее запястье, она не сможет вырваться. Хрусть, хрусть, хрусть, хрусть. Пожалуй, большой палец стоит оставить. Чтобы могла резать пироги.
   Он осторожно взял ее запястье и повернул ладонью к свету. Видно, что эта красивая рука привыкла работать. На ней было много мелких шрамов и несколько совсем недавних ссадин и порезов. На тыльной стороне ровный рубец — видимо, след от ожога.
   Слишком близко к дому. Слишком рано. Он только начал свое Преображение.
   А потом она ведь не сможет это увидеть.
   Просить о таком — значит, ничего не подозревать. Значит, ей не успели насплетничать.
   — Поверьте мне на слово, что я улыбаюсь, — проговорил он. Звук «с», кажется, получился неплохо. Действительно, в его арсенале имелась улыбка, позволявшая демонстрировать красивые, предназначенные для публичных мест, зубы.
   Он отпустил женскую руку, которая упала ему на бедро; полусомкнутые пальцы начали теребить ткань. Зрячая отвела бы при этом взгляд.
   — Наверное, кофе уже готов, — спохватилась Риба.
   — Я пойду. — Ему необходимо домой. Надо успокоиться.
   Она кивнула.
   — Если я обидела вас, то не нарочно.
   — Ну, что вы.
   Оставшись одна, Риба Макклейн приготовила себе еще джина с тоником. Она поставила пластинку Сеговии и удобно свернулась калачиком на диване. От Долархайда осталась теплая ямка на подушке. Следы его пребывания еще витали в воздухе — запахи начищенных туфель, нового кожаного ремня, хорошего лосьона после бритья.
   Какой необычайно замкнутый человек. Она слышала совсем немного — только раз Дендридж сказал о нем в разговоре с кем-то из своих подхалимов: «Этот сукин сын Долархайд».
   Уединенность много значила для Рибы. В детстве, потеряв зрение, она долго училась справляться с возникшими трудностями. Тогда у нее не было возможности оставаться одной.
   Теперь же на людях ее не оставляло подозрение, что за ней постоянно наблюдают. Поэтому замкнутость Фрэнсиса Долархайда импонировала ей. Риба не чувствовала в нем ни капли сострадания, и это было хорошо.
   Хорош был и джин.
   Внезапно Сеговия показался ей слишком серьезным. Она завела свои любимые песни.
   Три трудных месяца в новом городе. Зима на носу — придется нащупывать в снегу край тротуара. Риба Макклейн, мужественная, крепко стоящая на ногах женщина ни за что не опустится до хныканья. Жаловаться на жизнь? Да ни за что на свете! Она сознательно загоняла глубоко внутрь и боль, и гнев на судьбу, сделавшую ее инвалидом. Не в силах окончательно избавиться от этих чувств, она заставила их работать себе на благо, черпая в них силу в борьбе за утверждение своей независимости. Они помогали брать от каждого дня все, что он мог ей дать.
   Риба была по-своему жадным человеком. А вера в какую-то там справедливость — всего лишь дальний огонек в ночи, самообман. Что ни делай, кончишь как все — на спине, с трубкой в носу, с вопросом, застывшим на холодеющих губах: «И это все?» Риба знала, что ей никогда не увидеть света, но в жизни остались другие радости. Ей нравилось помогать студентам, и главным образом потому, что она может делать это, а может и не делать.
   Выбирая друзей, Риба старалась избегать тех, кто любит себе подчинять. Впрочем, кое-кем из них она даже была увлечена — таких людей влечет к слепым. Но они их враги. Бог знает, что они испытывали, сжимая ее руку.
   Романы… Риба сознавала свою привлекательность и любила секс, но уже давно поняла: большинство мужчин страшится возложить на себя бремя ответственности. В отношениях с ней их страх проявлялся еще явственнее. Поэтому мужчина вползает к ней в постель с таким видом, будто крадет цыплят, и ей это противно.
   Ралф Мэнди иногда приглашает ее пообедать. Но он так трусливо хнычет, жалуясь на жизненные невзгоды, которые лишили его способности любить. Осторожный Ралф твердил это так часто, что ее чуть не стошнило. Ралф, конечно, интересный малый, но жить с таким неинтересно.
   Она больше не желала видеть Ралфа. Ей надоело вести с ним нескончаемые беседы и при этом чувствовать, как сидящие рядом люди внезапно умолкают, наблюдая за ними.
   Как было бы здорово, если бы ее хотел человек, у которого хватит духа думать только о себе и который предоставил бы такое же право и ей. Словом, тот, кто не станет слишком тревожиться за нее.
   Фрэнсис Долархайд застенчив, но у него тело словно из железа и в голове все в порядке.
   Ей никогда не приходилось дотрагиваться до заячьей губы и она не имела представления, каким образом такая губа влияет на человеческую речь. Она спрашивала себя: неужели Долархайд думает, что она понимает его только благодаря обостренному слуху, свойственному слепым? Это всего лишь очень распространенный миф. Может, следовало объяснить ему, что на самом деле слепые просто относятся к услышанному с большим вниманием?..
   Так много ложных представлений о слепых бродит по свету. И неужто Долархайд верит, будто слепые духовно чище зрячих?
   Дескать, страдание делает их чуть ли не святыми.
   Она улыбнулась, поскольку знала, что это далеко не так.

Глава 33
   К десяти часам вечера Долархайд довел себя до изнеможения, работая со снарядами, затем просмотрел пленки и постарался успокоиться. Но это никак не удавалось.
   При одной мысли о Рибе Макклейн его трясло от возбуждения. Он не должен о ней думать.
   Долархайд включил телевизор и вытянулся в кресле. Передавали новости. На экране полиция прощалась с Фредди Лаундсом.
   Он увидел Уилли Грэхема, стоявшего рядом с гробом вместе с завывающим хором. Грэхем был худ. Перебить ему позвоночник будет легче легкого. Это лучше, чем просто убить. Перебить позвоночник и для верности еще повернуть задом наперед. Чтоб следующее расследование вел в инвалидной коляске.
   Но не надо торопиться. Пусть Грэхем поживет в страхе.
   Уверенность в собственной силе больше не покидала Долархайда.
   На пресс-конференции полицейское управление пыталось выставить себя в лучшем свете. Но вся болтовня о трудностях сводилась к тому, что в деле об убийстве Лаундса они топчутся на месте. Джек Крофорд стоял в группе людей позади микрофонов. Долархайд узнал его по фотографии в «Сплетнике».
   Представитель газеты, явившийся в сопровождении двух телохранителей, произнес:
   — Это дикое и бессмысленное зверство приведет лишь к тому, что голос «Сплетника» зазвучит еще громче.
   Долархайд хмыкнул. Ну что ж. Пока они наоборот помогли заткнуть глотку Фредди.
   Теперь читатели называют его Драконом. Совершенные им действия полиция именовала «убийствами Зубастого парии». Заметный прогресс.
   Дальше передавали местные новости. Какой-то тип с торчащими зубами вел репортаж из зоопарка. Ясное дело, они рады услать этого парня куда угодно, лишь бы не маячил перед глазами в офисе.
   Долархайд уже сумел немного расслабиться, когда неожиданно увидел на экране человека, с которым разговаривал всего несколько часов назад: директора зоопарка доктора Фрэнка Варфилда. Он позвонил в отдел Долархайда и горячо благодарил его за предложенную пленку.
   Доктор Варфилд и зубной врач что-то делали с тигром — у зверя сломался зуб. Долархайду хотелось увидеть тигра, но его заслонял репортер. Наконец он отошел.
   Долархайд не мог оторвать взгляда от огромного тигра, распластавшегося на тяжелом хирургическом столе. Тигр был под наркозом.
   — Сегодня изготовят слепок, а через несколько дней вставят зуб, — сообщил репортер-образина.
   Долархайд наблюдал, как люди спокойно ковыряются в зубах страшной полосатой морды.
   «Можно мне дотронуться до вашего лица?» — спросила мисс Макклейн.
   Ему хотелось бы рассказать кое-что о себе Рибе Макклейн. Пусть, она получит хоть какое-то представление о том, чего избежала. Он жаждал, чтобы Риба по крайней мере на мгновение приобщилась к его Славе. Но она не может сделать это и остаться в живых. А она должна жить: его видели с ней, да и живет она слишком близко от него.
   Он пытался поделиться с Лектором, и Лектер предал его.
   И все же он хотел, чтобы она прикоснулась к его Славе. Прикоснулась чуть-чуть. Так, чтобы смогла остаться в живых.

Глава 35
   — Не пора ли сказать, куда мы все-таки едем? — спросила Риба Макклейн. Уже десять минут они молча колесили по городу. Было субботнее утро, и девушка рассчитывала, что они устроят пикник.
   Фургон остановился. Она услышала, как Долархайд опускает боковое стекло.
   — Долархайд, — сказал он. — Доктор Варфилд предупреждал обо мне.
   — Все в порядке, сэр. Засуньте, пожалуйста, пропуск под дворники, когда поставите машину.
   Они медленно поехали дальше. Риба чувствовала, как дорога слегка поворачивает. Доносились какие-то странные тяжелые запахи. Затрубил слон.
   Зоопарк — это ужасно. Она предпочла бы пикник. За каким чертом его сюда понесло? Ну, да ладно.
   — Кто этот доктор Варфилд? — спросила Риба.
   — Директор зоопарка.
   — Он ваш друг?
   — Нет. Мы потрафили зоопарку с пленкой. Они платят взаимностью.
   — Каким образом?
   — Вы сможете потрогать тигра.
   — Не пугайте меня так!
   — Вы когда-нибудь смотрели на тигра?
   Она обрадовалась его вопросу.
   — Нет. Я видела пуму, когда была маленькой. Тот зоопарк назывался «Благородный олень». Мне кажется, лучше просто поговорить об этом.
   — Они сейчас собираются вставлять тигру зуб. Поэтому вынуждены были его… усыпить. И вы, если захотите, сможете его потрогать безбоязненно.
   — Там, видимо, будет полно народу, и все будут смотреть.
   — Нет, никого не будет. Только Варфилд, я, да еще два человека. Когда мы уйдем, приедут с телевидения. Хотите потрогать тигра? — В его голосе Риба уловила странную настойчивость.
   — Вот черт, не знаю… Ну хорошо, хочу! Спасибо… за неожиданный сюрприз.
   Фургон остановился.
   — Да, а как я узнаю, что он на самом деле спит?
   — Пощекочите его. Если он засмеется, то удирайте.
   Пол операционной, как показалось Рибе, был покрыт линолеумом. Комната казалась холодной и просторной, судя по звучанию в ней голосов. Тепло радиаторов наплывало откуда-то издали.
   Дружное шарканье людей, несущих что-то тяжелое. Долархайд отвел Рибу в угол. Зверь был уже здесь — она чувствовала его запах.
   Голоса.
   — Так, так, полегче. Опускаем. Можно оставить под ним канат, доктор Варфилд?
   — Да, только оберните подушку вон тем зеленым полотенцем и подложите ему под голову. Я пошлю за вами Джона, как только мы закончим.
   Шаги удалились.
   Она надеялась, что Долархайд хоть что-нибудь скажет, но он молчал. Ей пришлось заговорить первой.
   — Тигр здесь.
   — Десять человек принесли его на канатах. Он огромный, футов десять в длину. Доктор Варфилд сейчас прослушивает его сердце. А теперь он приподнимает ему веко.
   Идет к нам.
   Она почувствовала, как кто-то подошел.
   — Доктор Варфилд — Риба Макклейн, — познакомил их Долархайд.
   Риба протянула руку. Ладонь доктора Варфилда была большой и мягкой.
   — Спасибо, что разрешили мне прийти, — сказала она. — Для меня это большое удовольствие.
   — рад, что вы приехали. Внесли разнообразие в мой день. Да, мы очень признательны вам за пленку.
   Голос доктора Варфилда, низкий и немного мрачный, выдавал хорошо воспитанного человека лет сорока пяти. Из Вирджинии, решила она.
   — Мы хотим убедиться, что дыхание и сердцебиение пациента в норме, а затем доктор Хасслер приступит к работу. Хасслер сейчас прилаживает свое лобовое зеркало. Между нами говоря, он надевает его только для того, чтобы не свалился парик. Пойдемте, я вас познакомлю. Мистер Долархайд?
   — Прошу вас, я следом.
   Риба протянула руку Долархайду. Чуть помедлив, он ответил легким пожатием. Она чувствовала, что его ладонь вспотела.
   Доктор Варфилд осторожно взял ее под руку, и они медленно двинулись вперед.
   — Зверь уснул, дышит спокойно. Вы знаете в общих чертах, как он выглядит? Я подробно опишу его, если хотите. — Он замолчал, не зная, с чего начать.
   — Я помню картинки в книжках, которые читала в детстве, а один раз в зоопарке видела пуму.
   — Этот тигр намного больше пумы. Грудная клетка шире, голова крупнее, телосложение и мускулатура массивнее. Это самец из Бенгалии, ему четыре года. Длина от носа до кончика хвоста десять футов, а вес восемьсот пятьдесят фунтов. Он лежит на правом боку, залитый ярким светом.
   — Я чувствую тепло ламп.
   — Поразительный экземпляр, с необычайно яркой окраской. Черные полосы на ярко-рыжей, почти красной, шкуре. — Внезапно доктору Варфилду подумалось, что с его стороны нетактично говорить о цвете. Но, взглянув на Рибу, он успокоился.
   — Тигр в шести футах отсюда. Вы чувствуете его запах?
   — Да.
   — Мистер Долархайд, возможно, говорил вам, что какой-то болван ткнул зверя через барьер лопатой нашего садовника. А он вцепился в лопату и сломал верхний левый клык… Все в порядке, доктор Хасслер?
   — Он готов. Подождем еще минуту-другую. — Варфилд представил Рибе дантиста.
   — Дорогая, вы первый приятный сюрприз со стороны Фрэнка Варфилда за все время нашего знакомства, — заявил Хасслер. — Оцените мою работу. Он из золота, этот клык. — Небольшой металлический предмет лег ей на ладонь. — Тяжелый, не правда ли? Я удалил сломанный и сделал слепок еще несколько дней назад. Я, конечно, мог бы сделать его белым, но, думаю, так забавнее. Доктор Варфилд еще не насплетничал, что я никогда не упускаю возможности повыпендриваться? А как замечательно смотрелось бы рекламное объявление моего кабинета на клетке с тигром!
   Риба ощупала своими чувствительными пальцами конус, изгиб, острый конец зуба.
   — Очень тонкая работа.
   Она слышала невдалеке глубокое мерное дыхание.
   — Я буду подавать детям знак, когда он захочет зевать, — продолжал Хасслер. — Не думаю, чтобы какой-нибудь вор соблазнится этой коронкой. Шучу, конечно. Но вы чем-то встревожены?
   Ваш мускулистый спутник все время за вами наблюдает. Может, он притащил вас сюда силой?
   — Нет, нет, я сама захотела.
   — Мы сейчас обращены лицом к тигриной спине, — произнес доктор Варфилд. — Он лежит на расстоянии примерно двух с половиной футов от вас на столе. Хотите, я положу вашу левую руку — вы ведь не левша? — я положу вашу левую руку на край стола, а правой вы можете его потрогать. Давайте начнем. Я буду рядом с вами.
   — Я тоже, — заверил доктор Хасслер. — Все происходящее весьма забавляло обоих медиков.
   Риба чувствовала запах своих нагретых волос, запахи мыла, спирта, дезинфицирующих препаратов… И запах кошки. Зазвенело в ушах, и на мгновение подступила дурнота, но девушка справилась с ней.
   Вцепившись одной рукой в край стола, Риба осторожно потянула другую вперед. Пальцы коснулись шерсти, нагретой лампами, потом проникли к более прохладному слою и снова ощутили теплоту, идущую уже от тела. Она прижала ладонь к толстой шкуре и осторожно двигала вдоль и против шерсти, чувствуя, как густой мех скользит под ее рукой, как шерсть опускается и поднимается под широкими ребрами в такт дыханию.
   Она сжала шерсть, но мех выскользнул из пальцев, ее лицо порозовело; она впала в состояние свойственное слепым, при котором мимика становится неконтролируемой.
   Варфилд и Хасслер с любопытством следили за ее острыми переживаниями. Долархайд, наблюдая за девушкой из полумрака с трудом сдерживал судорожное подергивание мышц.
   Капли пота стекали с его лица.
   — Ну, сейчас на другую сторону, и дело с концом. — Доктор Варфилд говорил почти шепотом.
   Риба пошла за ним, ведя рукой вдоль хвоста зверя.
   У Долархайда перехватило дыхание, когда ее пальцы коснулись тигриной мошонки. Она ощупала ее и двинулась дальше.
   Варфилд приподнял огромную звериную лапу. Девушка потрогала жесткие подушечки и почувствовала слабый запах опилок, запах клетки. Варфилд нажал на лапу так, чтобы тигр выпустил коготь.
   Риба ощупала тяжелые гибкие мышцы, лопатки, огромную голову и осторожно, под наблюдением ветеринара, провела рукой по шершавому языку. Горячее дыхание шевелило ее волосы.
   Наконец доктор Варфилд поднес к ушам Рибы стетоскоп. Руки девушки лежали на вздымающейся груди зверя. Невидящие глаза смотрели вверх, уши заполнил грохот тигриного сердца.
* * *
   Раскрасневшаяся и взволнованная, Риба Макклейн всю дорогу домой сидела молча. Только раз она повернулась к Долархайду и медленно произнесла:
   — Спасибо… Большое спасибо. Если вы не против, я бы с удовольствием выпила мартини.
* * *
   — Подождите немного здесь, — попросил Долархайд, припарковавшись во дворе своего дома.
   Она была рада, что не вернулась в свою квартиру, казавшуюся сейчас такой унылой.
   — Только не вздумайте наводить порядок. Впустите меня, скажите, что все прибрано, и я вам поверю на слово…
   — Хорошо, подождите только мину ту-другую.
   Он внес в дом пакет из винного магазина и быстро огляделся. Зашел на кухню, постоял там с минуту, закрыв лицо руками. Мысли путались. Он чувствовал опасность, но исходила она не от женщины. Было страшно поднять глаза вверх. Надо что-то сделать, но что и как? Наверное, следует отвезти ее домой.
   Но внезапно понял — теперь, после Превращения, ему дозволено все. Все. Все.
   Долархайд вышел из дома; в лучах заходящего солнца фургон отбрасывал длинную голубую тень. Риба Макклейн, оперлась на плечо Долархайда и коснулась ногой земли.
   Она смутно ощущала очертания дома. Эхо от хлопнувшей дверцы фургона давало представление о высоте здания. Голос хозяина:
   — Четыре шага по траве, потом пандус.
   Она взяла его руку. Долархайда пронзила дрожь, под рубашкой выступили капли пота.
   — Тут действительно пандус. Зачем?
   — Здесь жили старики.
   — Но сейчас их нет?
   — Нет.
   — Дом кажется таким холодным и высоким…
   Она остановилась в гостиной.
   Пахнет музеем. Или ладаном?
   Где-то вдалеке тикали часы.
   — Это большой дом, да? Сколько в нем комнат?
   — Четырнадцать.
   — Он старый. И вещи здесь старые.
   Она случайно задела отделанный бахромой абажур и прикоснулась к нему пальцами.
   Застенчивый мистер Долархайд… Она прекрасно понимала, как подействовала на него сцена в зоопарке: он дрожал, как разгоряченный конь, когда вел ее из операционной.
   Устроить ей такую встречу с тигром — шикарный жест. Может, за этим кроется нечто большее? Но уверенности пока нет.
   — Мартини?
   — Давайте я пойду вместе с вами и приготовлю? — предложила Риба, сбрасывая туфли.
   Пощелкивая пальцами по стакану, она налила в него нужное количество вермута, добавила две с половиной унции джина и бросила две маслины. Она быстро ориентировалась в доме — по тикающим часам, по шуму кондиционера на окне, по воздушным потокам.
   На полу рядом с кухонной дверью было теплое место, освещенное заходящим солнцем.
   Он усадил ее в свое большое кресло, а сам сел на диван.
   В воздухе повисло напряжение.
   Она пригубила мартини. Долархайд включил проигрыватель, и ему показалось, что комната стала совсем другой, как будто разделилась на две части — его и ее. Риба была первой, кто пришел к нему, в этой дом, по собственному желанию.
   Звучала музыка Дебюсси, под которую погас солнечный свет.
   Он спросил ее что-то о Денвере, и Риба коротко ответу да — ответила рассеянно, о чем-то другом. Он описал ей дом и большой двор, огороженный кустарником и деревьями. Разговор иссяк.
   Когда Долархайд менял пластинки, Риба произнесла:
   — Этот удивительный тигр, этот дом, и вы сами, Д., - все это так таинственно. Я не думаю, чтобы кто-нибудь знал вас по-настоящему.
   — А вы спрашивали?
   — Кого?
   — Кого-нибудь.
   — Нет.
   — Тогда почему вы считаете, что меня никто не знает? — Из-за его сосредоточенности на четком произношении вопрос прозвучал бесстрастно.
   — Да, какие-то коллеги из Гейтвей видели, как мы садились на днях в ваш фургон. Их распирало любопытство. И вот нежданно-негаданно ко мне на работу ввалилась целая компания.
   — Что им хотелось знать?
   — Они просто любят посплетничать. А когда поняли, что сплетничать не о чем, ушли.
   — И что они говорили?
   Она собиралась обратить любопытство женщин в легкую насмешку над собой, но, видно, из этого ничего не выйдет.
   Риба вздохнула.
   — Выспрашивали обо всем подряд. Они находят вас очень таинственным и интересным. Считайте это за комплимент.
   — Они говорили, как я выгляжу?
   Вопрос прозвучал нарочито легко, но Риба знала, что ему не до шуток. Она решила не увиливать.
   — Я не спрашивала. Но они, конечно, сказали, каким вас видят. Хотите услышать? Дословно? Не хотите — не буду. — Она была уверена, что уж об этом-то он наверняка спросит.
   Гробовое молчание.
   Внезапно Риба почувствовала, что она совсем одна в комнате. Пространство вокруг нее казалось черной дырой, втягивающей в себя все и не излучавшей ничего. Но она не слышала его шагов — значит, он здесь.
   — Я bee же скажу, — начала она. — В вашем облике есть некая подтянутость, аккуратность, и это им очень нравится. Еще они сказали, что у вас необыкновенно развитое тело. — Очевидно, ей следует не останавливаться, а продолжать. — Они говорят, что вы болезненно чувствительны к своему лицу, но вы зря беспокоитесь. Да, там была такая… Эйлин, кажется?
   — Эйлин.
   Ага, сигнал вернулся. Она чувствовала себя летучей мышью.
   Риба умела превосходно копировать чужую речь. Она могла воспроизвести болтовню Эйлин с абсолютной точностью, но была достаточно умна, чтобы никого не передразнивать в присутствии Долархайда. Она цитировала Эйлин медленно, бесцветным тоном, словно с трудом разбирая чужие каракули.
   — «Этот парень выглядит совсем неплохо. Честное слово, я дружила со многими, кто выглядел куда хуже. Одно время я встречалась с хоккеистом, — он играл за „Голубых“, помните? — так у него была небольшая ямка на губе, там, где ему ударом шайбы повредило челюсть. У них, у хоккейных игроков, всегда что-нибудь в этом роде. По-моему, это признак настоящего мужчины. У мистера Д, замечательная кожа, чего я не сказала бы про его волосы». Удовлетворены? Да, еще она спрашивала меня, на самом ли деле вы так сильны, как выглядите.
   — А вы что ответили?
   — Я сказала, что не знаю. — Риба осушила свой стакан и приподнялась. — Где же вы, Д., черт побери? — Она услышала, как он приближается к ней со стороны стереопроигрывателя. — Ага, вот вы где. Хотите знать, что я об этом думаю?
   Она нашла пальцами его рот и торопливо поцеловала, слегка прижав свои губы к стиснутым зубам Долархайда. Риба уже поняла, что причина напряженности крылась в его застенчивости, а вовсе не в неприязни.
   Он окаменел.
   — А теперь покажите, где ванная комната.
   Она взяла его за руку и пошла рядом с ним по коридору.
   — Я сама найду дорогу обратно.
   В ванной она пригладила волосы и попыталась найти, чем бы почистить зубы. Она искала аптечку, но натыкалась на полки с фотореактивами. Она перебирала предметы осторожно, боясь порезаться, и наконец обнаружила бутылочку. Риба отвернула колпачок, понюхала, удостоверилась, что это зубной элексир и прополоскала рот.
   Вернувшись в гостиную, она услышала знакомое жужжание проектора, перематывающего пленку.
   — Мне нужно немного поработать, — сказал Долархайд, подавая ей новый мартини.
   — Ну что ж, — произнесла она, не зная, как быть дальше. — Если я отвлекаю вас от работы, то я пойду. Можно вызвать такси прямо сюда?
   — Нет. Я хочу, чтобы вы остались. Просто мне нужно просмотреть одну пленку. Это совсем недолго.
   Он взял ее за руку, собираясь подвести к большому креслу. Но Риба помнила, где стоит кушетка, и направилась туда.
   — Пленка со звуковым сопровождением?
   — Нет.
   — Музыка вам не помешает?
   — Нет.
   Риба чувствовала: она нравится Долархайду. Он хочет, чтобы она осталась, но немного испуган. Ему нечего бояться — все будет прекрасно. Она села.
   Мартини был чудесен — холодный, бодрящий.
   Тихо звякнули льдинки в стакане, это Долархайд сел на другой конец кушетки. Пленка все еще перематывалась.
   — Я, пожалуй, прилягу на несколько минут, если вы не возражаете, — сказала Риба. — Нет, нет, не уходите, здесь полно места. Разбудите меня, если я задремлю, хорошо?
   Она вытянулась на кушетке, держа стакан на животе; концы золотистых волос почти касались его руки.
   Он выключил перемотку. Фильм начался.
   Долархайд думал посмотреть фильмы с Лидсами и Джекоби в присутствии этой женщины — здесь, в своей комнате. Ему хотелось смотреть попеременно на экран и на Рибу. Но ведь в таком случае ей не остаться в живых, а люди видели, как она садилась в его фургон. Выбрось это из головы. Люди видели, как она садилась в фургон.
   Лучше он посмотрит фильм с Шерманами, которых посетит в следующий раз. Шерманы — залог его грядущего блаженства. И все это в присутствии Рибы, на которую можно глядеть, сколько угодно.
   На экране заголовок «Новый дом», написанный на куске картона. Дальний план, видны миссис Шерман и дети. Возня в бассейне. Миссис Шерман держится за канат и смотрит в камеру, полная грудь соблазнительно поднимается над водой.
   Долархайд гордился тем, что хорошо контролирует себя. Все мысли только об этом фильме. Мысленно он начал говорить миссис Шерман то, что говорил Валери Лидс в Атланте:
   Ты сейчас меня видишь.
   Ты ощущаешь это, когда видишь меня.
   Возня со старой одеждой. Миссис Шерман надевает большую шляпу. Стоит перед зеркалом, поворачивается с лукавой улыбкой и позирует перед камерой. На груди у нее камея.
   Риба Макклейн шевельнулась на кушетке и сняла очки. Долархайд почувствовал тяжесть и тепло ее тела. Она положила голову ему на бедро. У нее белая шея, освещенная бликами проектора. Он сидит очень тихо, двигается лишь его большой палец, останавливая пленку и возвращая ее назад. Снова миссис Шерман позирует в шляпе перед зеркалом.
   Она поворачивается к камере и улыбается.
   Ты сейчас меня видишь.
   Ты ощущаешь это, когда видишь меня.
   Ты сейчас меня чувствуешь.
   Долархайда пробирает дрожь. Ужасно жмут брюки. Становится жарко. Сквозь свою одежду он чувствует теплое дыхание. Большой палец конвульсивно выключает проектор.
   Ты сейчас меня видишь.
   Ты ощущаешь это, когда видишь меня.
   Ты сейчас меня чувствуешь.
   Риба расстегивает молнию на его брюках.
   Приступ острого страха — он еще никогда не испытывал эрекции в присутствии живой женщины.
   Но Дракон не должен бояться.
   Проворные пальцы обнажают его, дают свободу.
   О-о-о…
   Ты сейчас меня чувствуешь.
   Ты чувствуешь это.
   Ты здесь, я знаю это.
   Твое сердце трепещет.
   Нужно держать свои руки подальше от шеи Рибы. Подальше. Женщины видели их вдвоем. Его пальцы мертвой хваткой вцепились в подлокотник кушетки.
   Твое сердце трепещет.
   И обмирает.
   Оно обмирает.
   Оно стремится выпрыгнуть из груди.
   А теперь все быстрее и легче, все быстрее и легче и…
   Любовь моя…
   О, любовь моя…
* * *
   Голова Рибы лежала на его бедре. Она просунула руку под его рубашку и коснулась татуированной груди.
   — Надеюсь, я тебя не шокировала, — пробормотала она.
   Этот звук живого голоса потряс его. Он ощутил потребность убедиться, что ее сердце на самом деле бьется. Сердце билось. Она осторожно прижала к нему его ладонь.
   Живая женщина. Как странно. Полный силы, своей или Дракона, Долархайд легко поднял ее с кушетки. Она была гибкой и упругой — нести такую было приятно.
   Только не наверх. Не наверх. Быстрее. Куда-нибудь, быстро. Бабушкина кровать. Стеганое сатиновое одеяло скользило под ними.
   — О, подожди, я сама сниму. Порвалось… а, наплевать. Иди ко мне. О Боже, как сладко… Мой, мой мужчина. Не хочу внизу… Пожалуйста, лучше я сверху.
   Обнимая Рибу, свою единственную живую женщину, он впервые почувствовал, что все идет как: надо: он выпустил на свободу свою жизнь и отвернулся от смерти, зашвырнул ее во мрак космоса, подальше от этой несчастной планеты, подарив земле мир и обещание покоя.
   Лежа в темноте, он положил свою ладонь на ее руку и осторожно прижал, словно утверждая свою власть, преграждая путь назад. Риба заснула, а Долархайд, проклятый Богом убийца одиннадцати человек, снова и снова с беспокойством прислушивался к биению ее сердца.
   Видения… Причудливые жемчужины в праздничном небе. Ракетница Бери, из которой он стрелял по луне. Большой фейерверк, виденный им в Гонконге, назывался «Дракон разбрасывает свои жемчужины».
   Дракон.
   Он вдруг почувствовал себя оглушенным, разбитым на куски. И всю долгую ночь, полный страха Долархайд прислушивался: не спускается ли он сам, одетый в кимоно, по лестнице.
   Один раз Риба зашевелилась, начала шарить рукой по полу возле кровати и наткнулась на стоявший там стакан. О стенки стакана звякнули бабушкины зубы.
   Долархайд принес ей воды. Она обняла его в темноте. Когда она снова уснула, он снял ее руку со своей большой татуировки и положил себе на лицо.
   На рассвете он задремал.
   Риба Макклейн проснулась в восемь утра и услышала его спокойное дыхание. Она лениво вытянулась на большой кровати, восстанавливая в памяти планировку дома, расположение коридоров, направление, откуда раздается тиканье часов. Ясно представив себе все это, она тихо встала и пошла в ванную.
   Когда она вернулась, приняв душ, Долархайд все еще спал. Ее порванное нижнее белье валялось где-то на полу. Она нашарила его босой ногой и бросила в сумочку. Натянула через голову платье, взяла белую трость и вышла из дома.
   Он говорил ей, что двор большой, ровный и окружен густо разросшимся кустарником. Сначала она все же двигалась осторожно.
   Утренний ветерок холодил, но солнце уже грело. Риба стояла во дворе, и ветер швырял на нее семена самбука. Ветер проникал во все уголки ее тела, еще влажные после душа. Она подняла руки, вся устремившись ему навстречу. Жужжали пчелы. Риба не боялась их, и пчелы пролетали мимо, не тронув ее.
   Долархайд проснулся. Странно… Почему он не в своей комнате наверху?
   Его желтые глаза расширились, когда память восстановила события минувшей ночи. Резко повернул голову к подушке рядом. Пусто.
   Где женщина?
   Что она могла обнаружить? Может, что-нибудь случилось ночью? Неужели он себя выдал? Неужели в ней зародились подозрения? Может быть, нужно бежать?
   Он заглянул в ванную, на кухню, потом вниз, в подвал, где стояла вторая каталка. Идти наверх не хотелось, но надо проверить. Его татуировка блестела, когда он.
   Поднимался по лестнице. Дракон пристально посмотрел на него с картины, висящей в спальне.
   Из окошка второго этажа он увидел Рибу во дворе.
   — ФРЭНСИС.
   Долархайд знал, что голос исходит из его комнаты. Это был голос Дракона. Возникшее отчуждение от Дракона сбивало его с толку. Он впервые ощутил его, когда приложил руку к сердцу Рибы.
   Никогда раньше Дракон не обращался к нему. Долархайд испугался.
   — ФРЭНСИС.
   ПОДОЙДИ.
   Торопливо сбегая по ступенькам, он старался отгородиться от голоса, зовущего наверх.
   Что она могла обнаружить? Ночью упали бабушкины зубы, но он забрал их, когда пошел за водой. Риба не могла ничего слышать.
   Магнитная пленка Фредди! Она осталась в кассетнике в гостиной. Долархайд проверил — пленка на месте. Но кассета перемотана на начало, и он не мог вспомнить, сам ли 370 сделал после того, как проиграл ее по телефону в редакцию «Сплетника» или нет.
   Она, должно быть, не хочет возвращаться в дом. Долархайд терялся в догадках, что же все-таки могло произойти, пока он спал? Может быть, она чему-то удивилась? А вдруг Дракон спускался вниз? Он знал, как легко можно разодрать ее в клочья.
   Женщины видели, как она садилась в его фургон. Варфилд вспомнит, что видел их вместе… Он поспешно оделся.
   Риба Макклейн, гуляя по двору, пересекла прохладную полосу тени от ствола дерева и снова вышла на освещенное пространство. Она ориентировалась по солнечному теплу и по шуму оконного кондиционера. Здесь это было не так уж трудно, и она шла, касаясь руками кустарников и высоких цветов.
   Облако закрыло солнце, и Риба остановилась. Она прислушалась к звуку кондиционера. Выключен.
   Тогда она хлопнула в ладоши, и эхо указало ей направление. Риба нажала репетир часов. Пожалуй, пора будить Д, и отправляться восвояси.
   Хлопнула дверь.
   — Доброе утро, — сказала она.
   Шорох шагов по траве, звяканье ключей.
   Долархайд шел так осторожно, словно ее мог сдуть ветер, вызванный его движением. Он видел — Риба совсем не боится.
   Она не казалась смущенной, ни пристыженной тем, что они делали ночью. Она и сердитой не казалась. Не бежала от него и не угрожала ему. Может быть, это потому, подумал он, что она не видела мои половые органы.
   Риба обняла его, прижавшись головой к широкой, сильной груди.
   Он еле выдавил из себя «Доброе утро».
   — Мне было так чудесно, Д.
   Что обычно говорят в ответ?
   — Мне тоже. — Наверное так. Ее надо поскорее увезти отсюда.
   — Но теперь мне пора домой, — продолжала она. — Сестра зайдет за мной перед ланчем. Если хочешь, пойдем с нами.
   — Мне нужно на фабрику, — ответил он, живо придумав другую ложь вместо заготовленной заранее.
   — Я только возьму сумочку.
   Только не в дом!
   — Я сам принесу ее.
   Долархайд плохо соображал от страха и растерянности и не мог решить, как поступить с Рибой. Проклятая раздвоенность.
   Риба представляет для него угрозу, но непосредственной опасности пока нет. Два взаимоисключающих друг друга желания лишали его возможности выбора.
   И еще он помнил ее ошеломляющее поведение в бабушкиной кровати. Значит, Риба все-таки довольна им.
   Долархайд часто не осознавал своих чувств, пока не начинал действовать. Он еще не знал, что испытывает к Рибе Макклейн.
   Действие всегда помогало Долархайду обрести ясность мыслей. И неприятный инцидент, возникший на пути к ее дому, немного приоткрыл ему глаза на собственное отношение к Рибе Макклейн.
   Там, где бульвар Линдберга вливается в 70-е федеральное шоссе, Долархайд остановился у бензоколонки. Дежурный, мрачный грузный человек, от которого разило перегаром, недовольно хмыкнул, услышав просьбу Долархайда проверить уровень масла.
   Масла оказалось меньше нормы. Дежурный сунул один конец шланга в канистру, второй — куда-то под капот.
   Долархайд вышел из фургона, чтобы расплатиться.
   Дежурный неожиданно начал с энтузиазмом протирать ветровое стекло. Он занимался этим страшно долго.
   Риба Макклейн сидела, скрестив ноги, в высоком ковшеобразном кресле, ее платье немного задралось, обнажив колено.
   Наконец, дежурный приступил к наружной стороне ветрового стекла с большим интересом разглядывая пассажирку.
   Подняв глаза от бумажника, Долархайд взглянул в сторону машины, протянул руку в открытое боковое окно и включил дворники на большую скорость — так, чтобы они били заправщика по пальцам.
   — Эй, потише. — Поняв, что его застукали, дежурный подхватил канистру и ретировался. С его лица не сходила насмешливая улыбка.
   — Ты, сукин сын. — Так много «с».
   — Какого черта вам от меня надо? — Дежурный был примерно такого же роста и веса, как Долархайд, но явно уступал ему в физической силе. Он был слишком молод, чтобы иметь вставные зубы.
   Их белизна вызвала у Долархайда приступ раздражения.
   — Что случилось с твоими зубками? — тихо спросил он.
   — А тебе какое дело?
   — Ты что, вырвал их, чтоб угодить своему дружку, педрило вонючий?
   Долархайд подошел совсем близко к парню.
   — Отвяжись от меня.
   — Свинья. Идиот. Болван. Ублюдок.
   Долархайд взмахнул рукой, и парень отлетел, ударившись спиной о фургон. Канистра и шланг с наконечником загремели об асфальт.
   Долархайд поднял шланг.
   — Не убежишь. Поймаю. — Он вынул шланг из канистры и повертел в руках его острый конец. Дежурный побледнел. Лицо Долархайда выражало нечеловеческую жестокость.
   На какое-то мгновение Долархайд представил себе, как острый металлический наконечник шланга пронзает грудь мужчины, проникая в самое сердце и высасывая из него кровь. Сквозь ветровое стекло он увидел испуганное лицо Рибы. Она что-то говорила и пыталась нащупать дверную ручку.
   — Хочешь, чтоб я сломал тебе что-нибудь, наглая рожа?
   Заправщик лихорадочно затряс головой:
   — Я не хотел никого оскорбить! Бог свидетель!
   Долархайд поднес наконечник к его лицу, взял двумя руками и медленно согнул вдвое. Потом вытянул у парня из штанов ремень и бросил ему под ноги, к упавшим брюкам.
   — Не пялься больше своими свинячьими зенками. — Он сунул деньги в карман рубашки заправщика. — А теперь мотай. Но помни, я сумею достать тебя в любое время, стоит мне лишь захотеть.

Глава 37
   Грохот роняемых на пол мансарды штанг сотрясал весь старый дом.
   Сегодня Долархайд выжимал больший вес, чем обычно, Одет он был тоже необычно: спортивные брюки закрывало татуировку. Хлопчатобумажный спортивный блейзер прикрывал «Большого Красного Дракона и женщину, одетую в солнечный свет». Кимоно висело на зеркале, подобно сброшенной змеиной коже.
   Долархайд тренировался без маски.
   Вверх. Двести восемьдесят фунтов от пола до груди — одним рывком. Теперь на вытянутые руки.
   — О КОМ ТЫ ДУМАЕШЬ?
   От испуга он чуть не уронил штангу, закачавшись под страшной тяжестью. Долархайд отскочил, и штанга с лязгом рухнула на пол.
   Он повернулся и уставился туда, откуда раздавался голос. Его большие руки повисли, как плети.
   — О КОМ ТЫ ДУМАЕШЬ?
   Казалось, слова доносятся из-под блейзера на стене, но резкость и сила голоса раздирали его собственную гортань.
   — О КОМ ТЫ ДУМАЕШЬ?
   Долархайд знал, кто это говорит. И был очень напуган. С самого начала он и Дракон были единым существом. Он Преображался, а Дракон был его высшим «я». Их тела, голоса и желания были неразделимы.
   Теперь, с тех пор как появилась Риба, все изменилось.
   — КТО ТЕБЕ НУЖЕН? — спросил Дракон.
   — Миссис…ерман — Шерман, — с трудом выдавил Долархайд.
   — ГОВОРИ ЯСНЕЕ. Я НЕ МОГУ ТЕБЯ ПОНЯТЬ. О КОМ ТЫ ДУМАЕШЬ?
   Долархайд с застывшим лицом повернулся к штанге. Р-раз! На вытянутые руки. Стало намного труднее.
   — Миссис…ерман в воде.
   — ТЫ ДУМАЕШЬ О СВОЕЙ МАЛЫШКЕ. НЕ ТАК ЛИ? ТЫ ХОЧЕШЬ. ЧТОБЫ ОНА СТАЛА ТВОЕЙ МАЛЫШКОЙ?
   Штанга с грохотом упала на пол.
   — Мне не…ужна…шка. — Вместе со страхом вернулось косноязычие. Ему приходилось закрывать ноздри верхней губой.
   — БЕССМЫСЛЕННАЯ ЛОЖЬ. — Голос Дракона звучал громко и отчетливо. Он без труда произносил «с». — ТЫ ЗАБЫЛ ПРО ПРЕОБРАЖЕНИЕ. ТЫ ГОТОВИШЬСЯ НАНЕСТИ ВИЗИТ К ШЕРМАНАМ? ПОДНИМИ ШТАНГУ!
   Долархайд взялся за штангу и натужился. Тело и мозг были напряжены до предела. Он пытался думать о Шерманах, заставлял себя воображать, что держит на руках миссис Шерман.
   Миссис Шерман — следующая. Он держал на руках миссис Шерман.
   Борясь в темноте с мистером Шерманом, он одолел его, вонзил в него зубы и сдавливал челюсти до тех пор, пока обескровленное сердце Шермана не затрепетало, как у пойманной птицы. Он прислушивался только к замирающему стуку сердца Шермана. Он не вспоминал о Рибе. Он не делал этого — нет, нет!
   Страх лишил его силы. Он поднял штангу только до бедер и не сможет взять ее на грудь. Он думал о Шермане — тот оказывался рядом с ним то с одной, то с другой стороны. Глаза Шермана расширены от ужаса. Было пусто, одиноко. Штанга упала на пол.
   — КТО ТЕБЕ НУЖЕН?
   — Миссис…
   — ТЫ НЕ СПОСОБЕН ДАЖЕ ВЫГОВОРИТЬ «МИССИС ШЕРМАН». ТЫ ВООБЩЕ НЕ ХОЧЕШЬ ШЕРМАНОВ. ТЕБЕ НУЖНА РИБА МАККЛЕЙН. ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ОНА БЫЛА ТВОЕЙ МАЛЫШКОЙ. ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ВЫ СТАЛИ ДРУЗЬЯМИ.
   — Нет.
   — ЛОЖЬ!
   — …олко нена….
   — ТОЛЬКО НЕНАДОЛГО? ТЫ, СОПЛИВАЯ ЗАЯЧЬЯ ГУБА — КТО БУДЕТ ДРУЖИТЬ С ТОБОЙ? ПОДОЙДИ КО МНЕ — Я ПОКАЖУ ТЕБЕ, КТО ТЫ НА САМОМ ДЕЛЕ!
   Долархайд не сдвинулся с места.
   — Я НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ ТАКОГО УРОДЛИВОГО И ГРЯЗНОГО РЕБЕНКА, КАК ТЫ. ПОДОЙДИ СЮДА!
   Он подошел.
   — СНИМИ КУРТКУ.
   Он снял блейзер со стены.
   — ПОСМОТРИ НА МЕНЯ.
   Дракон пристально буравил его глазами с картины.
   — СНИМИ КИМОНО. ПОСМОТРИСЬ В ЗЕРКАЛО.
   Он посмотрел. Ему не хватало сил, чтобы отвернуться от обжигающего зрелища. У него потекли слюни.
   — ПОСМОТРИ НА СЕБЯ. Я ХОЧУ СДЕЛАТЬ ПОДАРОК ТВОЕЙ МАЛЫШКЕ. СНИМИ ЭТУ ТРЯПКУ.
   Руки Долархайд а боролись одна с другой, когда он пытался расстегнуть пояс на брюках. Пуговицы оторвались. Он стаскивал штаны правой рукой и в то же время натягивал левой.
   Наконец правая рука вырвала брюки у трясущейся, ослабевшей левой. Он отбросил их в угол и упал на мат, корчась, как омар, разорванный живьем. Он сжимал себя руками и стонал, тяжело дыша. Залитая потом татуировка блестела в резком свете ламп гимнастической комнаты.
   — Я НИКОГДА НЕ ВИДЕЛ ТАКОГО УРОДЛИВОГО И ГРЯЗНОГО РЕБЕНКА, КАК ТЫ. ВОЗЬМИ ЗУБЫ!
   — Я…е…гу.
   — ВОЗЬМИ ИХ.
   Он выбежал из комнаты и вернулся с зубами Дракона.
   — ВОЗЬМИ ИХ В РУКИ. ЗАСУНЬ ТУДА ПАЛЬЦЫ И СОЖМИ ИХ МОИМИ ЗУБАМИ.
   Грудные мышцы Долархайда напряглись.
   — ТЫ ВЕДЬ ЗНАЕШЬ. КАК ОНИ МОГУТ КУСАТЬ. ОПУСТИ ИХ К НИЗУ ЖИВОТА. ЗАЖМИ СЕБЯ ТАМ.
   — …не…
   — СДЕЛАЙ ЭТО. ТЕПЕРЬ ВЗГЛЯНИ.
   Зубы причиняли ужасную боль. Слюни и слезы стекали на грудь.
   — …е…адо
   — ТЫ, ДЕРЬМО, ЗАБЫВШЕЕ О ПРЕОБРАЖЕНИИ. ТЫ ДЕРЬМО.
   Я СКАЖУ, КАК ТЕБЯ ЗОВУТ. ТЫ ВЫБЛЯДОК. ПОВТОРИ.
   — …Выблядок. — Чтобы выговорить эти слова, ему опять пришлось заткнуть ноздри верхней губой.
   — СКОРО Я ОСВОБОЖУСЬ ОТ ТЕБЯ, — сказал Дракон без усилия. — ЭТО БУДЕТ ХОРОШО?
   —..орошо.
   — КОГДА НАСТУПИТ СРОК, КТО БУДЕТ СЛЕДУЮЩИМ?
   — …исис…ерман…
   Резкая боль пронзила Долархайда — боль и ужас.
   — ОНА МНЕ СЕЙЧАС НЕ НУЖНА.
   —..Рибу, Рибу. Я дам тебе Рибу. — Постепенно его речь восстанавливалась.
   — ТЫ НИЧЕГО МНЕ НЕ ДАШЬ. ОНА МОЯ. ОНИ ВСЕ МОИ. РИБА МАККЛЕЙН И ШЕРМАНЫ.
   — Риба и потом Шерманы. Как ты скажешь.
   — Я ПРИГОТОВИЛСЯ К ЭТОМУ ДНЮ. ТЫ В ЭТОМ СОМНЕВАЕШЬСЯ?
   — Нет.
   — КТО ТЫ?
   — Выблядок.
   — МОЖЕШЬ ПОЛОЖИТЬ ЗУБЫ НА МЕСТО. ЖАЛКИЙ УРОДЕЦ. ТЫ ОТДАШЬ МНЕ СВОЮ МАЛЫШКУ, ВЕРНО? Я РАЗОРВУ ЕЕ НА ЧАСТИ И ШВЫРНУ ИХ ТЕБЕ В МОРДУ. ЕСЛИ ТЫ ПОПРОБУЕШЬ ПОМЕШАТЬ МНЕ, Я ПОВЕШУ ТЕБЯ НА ЕЕ ТОЛСТОЙ КИШКЕ. ТЫ ЗНАЕШЬ, Я ВСЕ МОГУ. НАВЕСЬ НА ШТАНГУ ТРИСТА ФУНТОВ.
   Долархайд добавил вес на штанге. До сегодняшнего дня он ни разу не поднимал больше двухсот восьмидесяти.
   — ПОДНИМИ.
   Если он не будет таким же сильным, как Дракон, Риба умрет. Он знал это. Он напрягся так, что комната поплыла перед глазами.
   — Не могу.
   — ТЫ НЕ МОЖЕШЬ. ЗАТО Я МОГУ.
   Долархайд сжал штангу. Он смог поднять ее на плечи. Толчок! Штанга легко взмыла над головой.
   — ПРОЩАЙ. ВЫБЛЯДОК, — сказал он, гордый собой Дракон, поблескивая на стене.