Глава первая.
1
Лейтенанту милиции Гале Коньковой ужасно хотелось чихнуть. И в то же время она понимала, что если позволит себе это, то уже наверняка не сдержится и расхохочется прямо сейчас, не стесняясь хмурого мальчика, сидящего напротив. Собственно, он и был причиной едва сдерживаемого веселья, не подобающего, конечно, ее новым погонам.
Сделав вид, что внимательно изучает свои записи, Галя почесала нос, потихоньку шмыгнула и, выпрямившись, спросила как можно строже:
- Ну что, Андрей, будем рассказывать, как было дело, или нет?
Эту фразу Галя слышала в каком-то старом советском детективе и всегда мечтала использовать на допросе. Другой бы, конечно, мог поднять ее на смех. Но только не этот. Мальчик всерьез приготовился к пыткам и, по всей вероятности, принял решение стоять до последнего. Плечи худющие расправил, шею вытянул, в глазах праведный гнев, около носа синяк переливается, как пятно бензина на солнце. «А синяк, - подумала неожиданно Галя, - ему очень кстати поставили. Теперь я окончательно чувствую себя шефом гестапо».
Хихикнув про себя еще раз, девушка с достоинством, на которое только была способна в свои неполные двадцать четыре года, встала, незаметно одернула юбку и отошла к окну. Всё это время она интуитивно чувствовала, что парнишка напряженно прислушивается к ее движениям. Она же на всякий случай украдкой глянула на него, чтобы убедиться, что глаза мальчика по-прежнему упрямо смотрят в пол. Галя вздохнула:
- Будем и дальше молчать?
Если Андрей что-то и хотел сказать, то ничем своего желания не выдал. Вообще-то парень был несколько обескуражен происходившей беседой. Его не ругали, не угрожали колонией, а даже, напротив, девушка в форме как будто была настроена весьма миролюбиво. Но именно здесь он чувствовал подвох, поэтому терпеливо выжидал ее следующего шага.
Однако за последующие пару секунд она сделала лишь одно-единственное движение: отодвинула от окна тяжелый деревянный стул, который мешал ей облокотиться о подоконник.
- Хорошо, - произнесла Галя наконец, - Вот Инна Сергеевна…
«Водительша», - быстро промелькнуло у него в голове.
- Инна Сергеевна утверждает, что сегодня около половины двенадцатого ночи ты… вы, Леваков, - поправилась Галя быстро, - и задержанный Максим Макаров подрались в ее троллейбусе. А вот причины ни она, ни я не знаем. Если, конечно, вы нас… меня, - «черт», мысленно выругала себя девушка, но умудрилась сохранить внешнее спокойствие, - не просветите. По-прежнему, Андрей, не хочешь мне помочь?
Эти последние слова Галя произнесла почти с мольбой, потому что неожиданно поняла, что испытывает к мальчику симпатию, и захотела помочь Левакову, невзирая на его искреннее сопротивление.
Андрей тоже не мог не уловить в тоне девушки заинтересованности. Секунду он колебался. Но вовсе не потому, что решил признаться во всем – просто слова подбирал.
- Не хочу, - тихо, однако внятно ответил он.
Галя не сразу отреагировала на это бескомпромиссное признание. Ее внимание привлекла машина, притормозившая около отделения. Галя испытывала эстетическую слабость перед красивыми автомобилями. Она не слишком разбиралась в марках (да и водить не умела), но благоговела при виде совершенных металлических форм. Темно-синяя машина была совершенна. Когда мотор заглох, с места водителя поспешно вынырнул крепкий мужичок, суетливо приоткрыл заднюю дверцу и почтительно посторонился. Из автомобиля выплыла (как могут выплывать только очень уверенные в себе люди) невысокая женщина в скромном и весьма дорогом плаще. Женщина нервничала, и Галя уже сейчас знала почему.
- Хорошо, - Галя вернулась на место, - Тогда, думаю, Андрей, тебе лучше посидеть еще немного в соседней комнате и подумать. Только не забывай, от того, что ты там надумаешь, может зависеть твое будущее, - на мгновение ей показалось, что решимость покинула мальчика и он испугался. Может, конечно, и испугался, но всё равно промолчал.
Когда открылась дверь и ввели Андрея, Макс проворно спрыгнул с подоконника и недовольно пробубнил:
- Нет, это просто невозможно! Как, объясните, в таких условиях можно спокойно подготовить побег? Я требую одиночку!
Дежурный демонстративно повел носом:
- Курил, небось, засранец?
Макс молниеносно выкинул вперед правую руку – ладонью к милиционеру.
- Ни слова больше. Это оскорбление заключенного при исполнении, - он пригрозил пальцем, - Заметьте, при исполнении заключенным его прямых обязанностей. Я буду жаловаться.
Дежурный хмыкнул:
- Сиди уж, шут гороховый. И смотри у меня – если что, мигом на зимовку к ракам отправлю.
Едва милиционер вышел, как Макс подлетел к Левакову, успевшему сесть и спрятать лицо в ладонях, и заботливо поинтересовался:
- Друг, они тебя пытали? Но ты ведь им ничего не сказал?
Андрей резко опустил руки, зло зыркнув на Макса:
- Отвали, хуже будет…
Внезапно Макс выпрямился и в сердцах хлопнул кулаком по столу; если не считать трех стульев и подоконника, стол этот был здесь единственным предметом, по которому можно было в сердцах хлопнуть.
- Куда уж хуже? А как все хорошо начиналось…

2
А начиналось все полтора часа назад, когда Макс, Мухин, Кузя и Мордвик неспешно брели к троллейбусной остановке после напрасно потраченного на дискотеке времени. Поэтому, говоря, что все начиналось хорошо, Макс лукавил или намеренно скрывал правду с самого начала.
Мухин и Кузя были его одноклассниками в элитном классе модной гимназии, с продвинутым изучением всего, что только возможно. Соответственно, не трудно сделать вывод, что их родители вполне могли обеспечить достойное отсутствие детей дома, а следовательно, у Мухина, Кузи и Макса имелось много общего. Мордвик же был прищипенцем, которого за это ценили едва ли не втрое дороже. У родителей Мордвика денег не водилось – то есть абсолютно, - поэтому его общество придавало компании пикантный нелегальный (что в переводе означает «не одобренный бы родителями, что и требовалось доказать») оттенок.
- Эй, прогляньте! – взвизгнула Кузя, умело перебирая шпильками.
Несмотря на свое прозвище, Кузя была девушкой – миниатюрной юркой брюнеткой, такой прилипчивой, что от нее было совершенно бесполезно пытаться избавиться.
Макс с Мухиным не спеша подошли к подружке и, не ожидая увидеть ничего особенного, но заранее приготовившись смеяться, прочитали объявление под неоновой рекламой кафе с одной немигающей буквой: «Срочно требуются повара на десерт и бухгалтеры-калькуляторы».
- Желательно женского пола, - быстро прокомментировал Макс, хмыкнув, против ожидаемого, совершенно искренне.
Кузя довольно оглядела друзей, наслаждаясь своим маленьким триумфом. Она мерзла, что и неудивительно, учитывая ее прогрессивный наряд и на редкость холодную июльскую ночь. Макс хотел было предложить девушке свою куртку, но потом передумал, опасаясь, вдруг Мухин, а тем более сама Кузя растолкуют его действия неправильно, что непременно аукнется впоследствии. Максу казалось, что Кузя уже несколько месяцев оказывает ему слишком откровенные знаки внимания, однако он сам, несмотря на явную миловидность девушки (особенно ему импонировала родинка под глазом – была в этом какая-то «изюминка»), совершенно не испытывал тех эмоций, которые она, по всей видимости, рассчитывала у него вызвать.
- Троллейбус, - без всякого выражения произнес Мордвик, до сего момента занятый исключительно музыкой в МР3 плеере Макса.
Мордвик вообще мало говорил, что вне всяких сомнений придавало парню умный вид, однако никоим образом не отражалось на содержимом его головы.
Ребята прибавили шагу. Впрочем, в этом не было необходимости, потому что троллейбус стоял и, похоже, не собирался двигаться с места. Внутри никого не оказалось, не считая парня примерно одного с ребятами возраста, безмятежно спавшего на сиденье за кабинкой водителя. Сам водитель, а вернее, сама водительша – рыжая, почти красноволосая женщина с фигурой дачного комодика – появилась минутой позже и застыла в удивлении:
- Тю! А вы шо тут делаете? Я ж до парку йихать собралася!
- Ну так шо – и нам туда же треба, - имитируя южнорусский акцент женщины, ответил Макс, - Обожаю аттракционы.
- Хлопчик, - водительша издала утробный звук, который, видимо, должен был означать, что она разволновалась, - не морочь мне голову. Марш отсюда по домам.
- Так ведь мы же по домам как раз и собирались, - невозмутимо ответил Макс.
Кузя восхищенно молчала рядом. Мухин, не любивший скандалов, делал вид, что изучает маршрут, а Мордвик, как обычно, был погружен в себя, и понять, о чем он думает, не представлялось возможным.
Не ожидавшая сопротивления водительша оторопело переводила взгляд с одного на другого, потом, видимо решив обратить все в шутку, натянуто улыбнулась:
- Ха-ха-ха! Все, ребятки, давайте отсюдова, - и, чтобы не потерять лицо, опустила глаза и чересчур быстро спустилась по ступенькам, при этом тяжело, руками удерживая равновесие своего пышного, на сидячей работе откормленного тела.
В этот момент Макс отчетливо, как никогда, осознал, что последнее слово обязательно должно остаться за ним. Кузя притаилась и, словно хищница, напряженно ждала развития событий. Мухин замер, да и Мордвик, до этого, казалось, целиком поглощенный музыкой, притих и старался дышать через раз. Безусловно, сейчас можно было искрометно пошутить и, подав пример остальным, небрежной походкой выйти из троллейбуса, между делом высмеяв толстуху-водительшу. Но… Но нет – Макс, конечно, не мог выбрать этот путь! Только не он – не сын Петра Макарова. И, прежде, чем голос рассудка успел предотвратить необратимые изменения в его дальнейшей жизни, Макс решительно направился к месту водителя.
- Дамы и господа, просьба пристегнуть ремни и не курить на протяжении всего полета, в смысле проезда. Наша машина проследует по маршруту «Улица Ленина – дом» без остановок. Поехали. Ах да… - перед тем, как водрузиться на покрытое пуховым платом сиденье, Макс оглянулся на друзей и лучезарно улыбнулся: - С вами говорил командир экипажа Максим Макаров.
Усевшись за руль, он быстренько размял пальцы и уже готов был запустить машину, но тут почувствовал, как на его плечо довольно бесцеремонно опустилась чья-то рука. В первый момент Макс решил, что это кто-то из ребят решил образумить его, и даже испытал некоторое облегчение. Но когда обернулся, то увидел, что за спиной стоит незнакомый парень, решительно настроенный довести дело до конфликта.
«М-мм», - чуть не застонал Макс. Совсем забыл, что в троллейбусе кроме их компании был еще кто-то. Они, видать, разбудили того пацана у окна. Однако вслух Макаров невозмутимо произнес:
- Молодой человек, обед и прохладительные напитки будут подавать чуть позже. Пройдите, пожалуйста, на свое место.
В салоне раздался одобрительный смех, что, разумеется, не могло Макса не порадовать. Поведя плечом, пытаясь сбросить чужую руку, он повернулся к приборам. Так. Теперь главное эту штуку завести. Уж, наверное, это ненамного сложнее, чем управлять автомобилем, а уж автомобилем-то он управлять умеет. Главное – время не тратить, а то еще рыжая баба вернется и крик поднимет. И вообще, интересно, куда это она отправилась?
- Ты, вылезай отсюда! – парень по-прежнему стоял позади него и уже откровенно начинал действовать на нервы.
- Гражданин, - не отвлекаясь от изучения кнопок на передней панели троллейбуса, ответил Макс, - перестаньте «тыкать» и пройдите на свое место. Или осознайте, что ваше место за периметром.
В следующий момент он понял, что его грубо и насильно выдергивают из-за руля. Поскольку атаки Макс не ожидал, то нападение более чем удалось. Впрочем, растерянность Макарова длилась от силы пару секунд. Он резво вскочил и сверху вниз глянул на бузотера. Перед ним стоял невысокий парень, чью худобу одежда не только не скрывала, но, напротив, подчеркивала, свободно болтаясь везде, где возможно. Нос незнакомца слегка кривился влево, что, однако, делало лицо более мужественным. Густые брови были сдвинуты, и смотрел пацан из-под них не прямо, а как-то по-звериному, настороженно. Макс не смог удержаться от комментария:
- Это неприлично, когда у девушки так густо растут брови. С этим надо как-то бороться.
Парень издал какой-то приглушенный, похожий на рычание звук и бросился в атаку. Если первоначально драка в намерения Макса и не входила, то теперь, получив весьма ощутимый хук слева, он отбросил все свои благие намерения и с энтузиазмом бросился мутузить врага, подспудно не забывая обходить особо болезненные зоны, о чем противная сторона, к сожалению, не знала (или не хотела знать), так как оппонент лупил его, не чураясь использовать для победы зубы и ногти. Причем орудовал ими почти профессионально, умудрившись исцарапать Максу все не скрытые одеждой места.
Вскоре ребята благополучно сползли на пол троллейбуса, не отпуская друг друга ни на секунду, а, напротив, сцепившись еще крепче, видимо опасаясь случайно потеряться в пылу драки. Откуда-то сверху слышались женские крики и голоса, не то подбадривающие, не то пытающиеся их образумить. Но до сознания мальчиков доходил лишь отдаленный гул.
А потом появилась милиция…

3
Пока Макс перебирал в голове подробности вечера, который закончился в столь странной компании, в кабинет лейтенанта Коньковой, едва дотронувшись до двери ногтем, что должно было означать стук, впорхнула миниатюрная женщина – хозяйка той самой прелестной машины, которая давеча отвлекла Галю и заставила ее на время позабыть обо всем на свете.
- Галина Анатольевна, не уделите мне пару минут?
Не дожидаясь приглашения, посетительница присела на стул, на котором еще десять минут назад собирался умереть под пытками Андрей Леваков. Галя хорошо знала, кто сидит перед ней. Поэтому она даже не попыталась возражать, когда женщина достала сигарету и немного манерно, но определенно искренне нервничая, прикурила.
- Галина Анатольевна, - повторила визитерша, делая вид, будто подбирает слова, словно она и не обдумывала их тщательно всю дорогу в отделение (а дорогу эту ее шофер за последние два года выучил так хорошо, что мог ехать с закрытыми глазами), - Вы же знаете, что максим – такой прекрасный ребенок, - она с надеждой посмотрела на Галю, ожидая поддержки. Но лейтенант молчала. Тогда женщина едва заметно прикусила нижнюю губу. Разговор был ей неприятен вдвойне, так как посетительница заранее знала, чем он закончится, - Одним словом, я готова за него поручиться.
- А толку-то? – не выдержала Галя, в который уже раз за этот вечер позволив чувствам вырваться наружу, - Вы же, Лариса Сергеевна, не хуже меня знаете, что Максим попадает к нам отнюдь не впервые. Неужели вам это ни о чем не говорит? Колокольчик динь-динь!
- Какой еще колокольчик? – изумилась посетительница, - При чем здесь…
Но Галя не дала ей договорить. Резким движением собрав со стола бумаги и скинув их в верхний ящик, откуда те обычно перекочевывали в мусорное ведро, Галя, стараясь не смотреть на посетительницу, спокойно сообщила:
- Мне уже звонили, Лариса Сергеевна. Можете забирать Максима… И делать с ним, что хотите, - добавила она быстро.
Мать Максима сдержано кивнула, встала, повернулась, но не сразу открыла дверь, а ненадолго задержалась на пороге и явно с усилием произнесла:
- Вы не думайте, что я ничего не понимаю. Очень даже понимаю. И… и… спасибо вам.
После этих слов Макарова вышла. Однако не успела дверь закрыться, как в щелку просунулось морщинистое испуганное лицо, и, смешиваясь в невообразимый коктейль со всё ещё витавшим в воздухе сильным ароматом духов Ларисы Сергеевны, в кабинет просочился пока что едва уловимый запах валерианового корня и прелых простыней.
- Я… это… Мне там сказали, что мне вроде как сюда… Я… это… Левакова Андрюши бабушка.
Лариса Сергеевна в сопровождении милиционера прошла в комнату, где свесив ноги с подоконника, скучал ее сын. Не успел милиционер открыть рот, как мать, мельком окинув взглядом желтые стены, казавшиеся еще более желтыми из-за яркой лампочки без абажура, произнесла довольно решительно:
- Вставай, Максим, пойдем домой.
Макс, не торопясь, подобрал куртку, кивнул Андрею, который, хотя и не смотрел на товарища, однако с явным неодобрением, если не сказать – с презрением, молчал на своем стуле (откуда он, кстати, так и не вставал с тех пор, как его привели из кабинета Коньковой).
Макаров подошел к матери.
- Ты чего так долго на этот раз?
Кулаки Андрея непроизвольно сжались, однако он лишь тихо выдохнул.
Лариса Сергеевна взяла Макса за кисть и спокойно предупредила:
- Дома с отцом будешь разговаривать.
- С кем-кем? – сынок прищурился, - Это что-то новенькое. С нетерпением жду первого акта комедии.
Дверь закрылась, и Андрей остался в комнате один. После ухода Макса он позволил себе немного расслабиться, насколько это, конечно, вообще было возможно в его положении. Андрей до сих пор поверить не мог, что все его будущее оказалось теперь под угрозой – только из-за того, что ему не повезло встретиться сегодня с этими недоносками. В то же время он ни минуты не жалел, что поступил так, как поступил, и, будь у него возможность переиграть тот вечер, он, скорее всего, прожил бы его точно так же.
Поднявшись, наконец, Леваков отошел к окну и поморщился: парень из троллейбуса, напыщенно отстранив шофера, открыл перед матерью дверь их автомобиля и застыл в глубоком поклоне. А на лице женщины (и это больнее всего задело Андрея) тенью мелькнула любящая улыбка.
Быстро отойдя от окна, он принялся слоняться из угла в угол. Вот как все просто, оказывается! Приехали, забрали… А что это может значить? Да ясно что! Теперь все свалят на него, Андрея. Не останавливаясь, Леваков горько усмехнулся. А на кого же еще: он интернатовский, бабушка никому жаловаться не станет, так – поохает и успокоится (может, даже облегченно вздохнет). А его мечты… Кого они волнуют?..
«Ну, ничего, - Андрей закрыл глаза в попытке успокоиться, - Значит, другой дорогой выберусь. Но выберусь обязательно!»
Сжав зубы так крепко, что на скулах даже заходили желваки, парень обессилено, по стене, опустился на пол и запрокинул голову. На потолке коричневыми подтеками была нарисована карта. Похоже на Италию. Эта воображаемая карта почему-то еще сильнее напомнила Андрею, как далеко его отбросила судьба от мечты и он понял, что беззвучно плачет. А Андрей Леваков не плакал вот уже одиннадцать лет.
- Андрюша?
При звуке бабушкиного голоса ему вдруг захотелось вскочить и уткнуться лицом в ее жилистую, пахнущую хозяйственным мылом шею. Вот бы она удивилась! Но бабушка была не одна. За ее спиной стояла девушка – лейтенант. Она стояла и улыбалась – так ласково, что и сам Андрей не смог удержаться от ответной короткой улыбки.
- Бабушка сказала мне, что ты хочешь в Суворовское поступать? – спросила вдруг лейтенант.
Андрей нахмурился, быстро с упреком взглянул на бабушку, которая, зная внука, вся виновато сжалась.
- Хороший выбор. Хочу пожелать ни пуха ни пера. Что нужно сказать?
- Спасибо, - на автомате ответил Андрей, недоверчиво переводя взгляд с одной женщины на другую.
- А вот и нет, - покачала головой лейтенант, - Нужно сказать: «К черту!»
Бабушка и внук покинули отделение милиции в полном молчании. Старушка опасалась, что Андрей будет отчитывать ее за болтливость, однако сам он и думать об этом забыл – парень шел, с трудом веря своему счастью.
- Смотри, бабушка, - Андрей схватил старушку за плечо, - желтый лист.
Он нагнулся, поднял уже начавший гнить от сырости лист и сквозь дырочку посмотрел на электрический фонарь.
- Держи на счастье.
Бабушка лист взяла и, поняв, что буря миновала, радостно затараторила:
- Так август скоро, Андрюша, чё ж тут удивительного? Я тут на днях с директором интерната говорила. Вашему Андрею, она говорит, можно и без экзаменов поступать.
Внук поморщился:
- Вот еще. Я буду поступать как все.
Бабушка аж остановилась.
- Это еще зачем? А вдруг не поступишь?
- Значит, не поступлю, - но почему это, интересно, он не поступит? У него даже кори в детстве не было – здоровье просто отменное (быки от зависти дохнут). По успеваемости Андрей первый в интернате. С физподготовкой, правда, дело хуже обстоит. Так ведь он зарядкой каждый день занимается и отжимается на кулаках целых двадцать шесть раз. Должен поступить.
Внимательно и непонимающе оглядев внука, старушка вздохнула украдкой и решилась сказать главное:
- Тут еще такое, Андрюш, дело. Дома тебя кое-кто ждет.
- Кто еще? – не понял Андрей.
Хотя он редко бывал у бабушки дома, но ни разу не встречал там никого постороннего.
- Ну… ты ее знаешь. Вернее, не то чтобы знаешь, но все-таки… - бабушка и так плохо формулировала свои мысли, а тут еще предчувствовала, какая сейчас последует реакция, поэтому все нужные слова вылетели у нее из головы.
Андрей, догадавшись, замер. Позже он и сам не мог понять, отчего сразу догадался и почему так сильно забилось у него в груди сердце.
Медленно, повернувшись всем телом к бабушке, которая, занервничав, отвела взгляд, он, сильно волнуясь от злости, спросил:
- И ты ее пустила?!
- Да как же я невестку-то родную не пущу? – тихо начала она оправдываться. И добавила почти шепотом: - Ведь это мама твоя.
- Так, - Андрей запрокинул голову и посмотрел на небо. Когда глаза привыкли к темноте, россыпь маленьких точек-звездочек проступила из мглы, - Так. Я сейчас же возвращаюсь в интернат. Спасибо, что пришла за мной. Тут недалеко, поэтому не провожаю. Сама понимаешь, не хочу с ЭТОЙ встречаться.
Он развернулся, едва заметно для постороннего опустил плечи и пошел прочь.
- Андрюша, погоди! Вернись! – бабушка засеменила было за ним, но потом, поняв всю тщетность своих усилий (внук даже не обернулся), остановилась и потерла ставшие мокрыми глаза.
Впрочем, к старости она все чаще и чаше стала замечать за собой излишнюю слезливость, не свойственную ей в молодости, а потому и сама с точностью не смогла бы сказать, по какой именно причине сейчас плачет.
Когда Андрей скрылся из виду, старушка подняла хозяйственную сумку, в которой лежали кое-какие теплые вещи и еда, взятые перед выходом из дома на всякий случай – неизвестно ведь, чем могло закончиться пребывание внука в милиции, - и медленно (в непогоду прибаливала сломанная еще семь лет назад нога) поковыляла по направлению к дому.

4
А в это время Максим стоял перед отцом, стараясь сдержать зевок, который, он был уверен, разозлит Макарова-старшего намного сильнее, чем его сегодняшняя выходка.
Отец, видно, совсем недавно вернулся, потому как еще не успел переодеться в домашнюю одежду, а только слегка ослабил галстук. Мать сидела на кожаном диване в гостиной и задумчиво потягивала из чашки какао, приготовленное домработницей Таней. Лариса Сергеевна никогда не вмешивалась в разговоры мужчин, тем более что они случались крайне редко. Правда, сегодня ее муж был особенно в запале, что, однако, совсем неудивительно: ведь если приключения Максима попадали на страницы желтой прессы, помощникам супруга приходилось немало побегать и попотеть, чтобы замять очередной скандал, который, как назло, возникал именно тогда, когда намечался новый виток в карьере Макарова-старшего. И сегодня был как раз такой день.
Отец говорил что-то уже минут десять, но Максим даже и не пытался вникнуть в смысл – и так все ясно. Что-то вроде: «Вот так-то ты ценишь нашу с мамой заботу! Эгоист! Разве ты не знаешь, что у твоего отца теперь самый ответственный и тяжелый период в жизни?» (Макаров-старший любил говорить о себе в третьем лице).
- Па, может, завтра договорим? Спать охота, сил нет, - сын хотел было шагнуть к лестнице, ведущей на второй этаж, где располагалась его спальня, но поймал бешеный взгляд отца и остановился, - Что? Да, согласен, я хам и мерзавец. Осознал, исправлюсь. Что еще?
Далее случилось просто невероятное – такого Макс на своем веку еще не помнил. Отец в два шага подскочил к нему и, не раздумывая, отвесил громкую и болезненную пощечину. От неожиданности Макс не удержался на месте и отлетел к креслу, стоявшему недалеко от дивана, на котором видела его мать. Не поднимаясь, сын обернулся, тяжело дыша и сверкая мокрыми глазами.
- ТЫ, да как ты посмел?!! Да я по всем газетам раструблю, что Макаров сына бьет. Все журналисты мигом узнают.
Еще сильнее распаляясь, отец покраснел, а на лбу у него выступили росинки пота.
- Тогда поверь, дорогой сыночек, у тебя много чего найдется, чтобы им рассказать. Если, конечно, будет чем рассказывать.
- Ой-ой-ой… Лежу под диваном и дрожу, - опираясь на кресло, Макс поднялся и приготовился к обороне, - Сейчас же собираю вещи и ухожу из этого дома.
Никуда уходить он, естественно, не собирался, но обычно этот прием срабатывал безотказно. На сторону любимого отпрыска немедленно вставала мать, а отец, хлопая дверью, уходил в свой кабинет «лечить нервы». Однако на этот раз все пошло не так, как рассчитывал Максим.
Неожиданно отец, который уже делал следующий шаг к сыну, остановился и недобро улыбнулся:
- А вот с вещами ты очень даже своевременно придумал, - Петр Макаров отвернулся и небрежно махнул рукой, - Иди, собирай.
Максим обескуражено посмотрел на мать, но та с неестественным вниманием изучала гущу на дне своей чашки. И Максу ничего не оставалось, как обратиться за разъяснениями к отцу.
- Что это значит? Вы меня прогоняете, что ли? – и, сам не веря в то, что говорит, Макс саркастически скривился, - Да ну вас, родители. Что за бред?
Довольный собой и реакцией сына, Макаров-старший покачал головой:
- Нет, дорогой, это не бред. Иди, собирайся в новую жизнь. Не переживай! Уверен: там, где тебе предстоит провести ближайшие три года, тебе понравится.
«Да ведь он это серьезно», - неожиданно дошло до Макса, и парень решил прощупать почву:
- Ну, не в колонию же вы намереваетесь меня заслать? Нет, колония точно отпадает. Журналисты визжать от восторга будут и меня там сгущенкой каждый день в знак благодарности кормить. Значит, - Макс прищелкнул языком, - остается частная школа, где-нибудь, этак, в Англии, чтобы наверняка раньше времени не слился оттуда. Да и престиж опять же, - он торжествующе посмотрел на отца, - Ну что, угадал?
Однако по выражению лица Макарова-старшего сразу стало очевидно, что Макс попал пальцем в небо. Отец едва ли не хрюкал от удовольствия. От былого гнева не осталось и следа.
- Холодно, малыш, чертовски холодно. Еще будешь думать или сразу сдашься?
Максим промолчал, что означало капитуляцию.
- Ты, дорогой, поступаешь у меня в Суворовское училище.
Лариса Сергеевна, прекрасно знавшая с самого начала, к чему завел муж весь этот разговор, с сожалением и сочувствием посмотрела на резко побледневшего сына и решила вмешаться:
- Так будет лучше, Максим. Мне жаль, что нам с папой пришлось пойти на эту меру. Просто ты стал такой неуправляемый.
Макс сглотнул ком в горле:
- Вы что, так меня ненавидите?
- Что за глупости! – воскликнула Лариса Сергеевна и сделала попытку обнять сына, но тот довольно резко оттолкнул ее и озлобленно, как побитый волчонок, отошел в сторону.
- Конечно, ненавидите. Да я вам просто жить спокойно не даю, да? Зато теперь раздолье будет. - Тут он с силой топнул ногой и подлетел к родителям. – Но я вам все испорчу. Не поступлю туда, и все. Что тогда будете делать? А я, конечно же, не поступлю. Куда уж мне – в Суворовское!
Макаров-старший молчал. Он уже не торжествовал, а с грустью смотрел на сына. Отец понимал, что в свое время сделал что-то не так, но сейчас уже невозможно было вспомнить, когда и что именно.
Выговорившись, Максим сел в кресло, потом снова встал, не в силах смотреть снизу вверх на родителей, и пошел к лестнице. Уже на полпути вверх он обернулся. Неожиданное подозрение родилось у него в голове и быстро перешло в уверенность.
- Вы ведь, наверное, уже обо всем договорились и все устроили? Можете не отвечать, и так знаю, - возможно, если бы он сейчас бросился вниз и начал умолять папу с мамой изменить решение, то все еще можно было бы исправить. Но Макс не стал этого делать, - Одного вы не учли – вы не учли человеческий фактор в моем лице. Все ваши связи не заставят меня учиться в Суворовском училище. Вот увидите! Это я вам обещаю.

5
Через пару дней после того, как Андрей, расставшись с бабушкой, вернулся в интернат, он стоял среди толпы абитуриентов, толкущихся возле доски, на которой было вывешено расписание вступительных экзаменов. Леваков был счастлив. Не о предстоящих трудностях размышлял он в этот момент. Нет, Андрей, со всех сторон подпираемый ребятами, время от времени получавший ощутимые толчки острых локтей, наслаждался, ощущая свое единство с волнующейся группой пацанов, которых воспринимал не как конкурентов, а как будущих сокурсников. Он разглядывал их лица, стараясь угадать, кому из них суждено в последствии стать его другом, а кому наоборот.
Вынырнув наконец наружу, Леваков мечтательно вдохнул полной грудью, огляделся и увидел нечто такое, от чего его хорошее настроение улетучилось без следа. Около училища притормозила знакомая ему темно-синяя красавица-машина. Но на этот раз шофер не бросился открывать заднюю дверь. Она распахнулась сама, и оттуда вышел высокий человек-мускул в темном костюме. Вслед за ним из автомобиля, нарочито не спеша, вылез тот знакомый парень из троллейбуса. Он посмотрел по сторонам, поморщился при виде едва ли не прыгающих друг на друга абитуриентов и искренне изумился, заметив Андрея.
- Робин Гуд собственной персоной! – не обращая внимания на легко следующих за ним преданных мускулистых монстров, Макс приблизился к Левакову, - Только не говори, что тебя в ментовке приговорили к трем годам в Суворовском без права переписки.
Андрей сперва хотел проигнорировать Макса, но не сдержался:
- А тебя, похоже, Суворовским наградили? Ты как – учиться будешь или уже за крабом приехал?
- Оп, да мы, оказывается, разговаривать умеем? – Макс оскалился.
- Мы-то да, а за тебя, похоже, мама с папой обычно разговаривают, - не остался в долгу Андрей.
Последние слова Левакова не могли не задеть Макса. Недолго думая, он схватил Андрея за рубашку и притянул к себе.
- Ты сейчас быстро извинишься передо мной, и отдельно – перед моими родителями. Понял? – ровно, не повышая голоса, спросил Макс.
Тут на мальчиков легла чья-то тень.
- А вы не могли бы устроить драку где-нибудь подальше от Суворовского училища?
Макс с Андреем, не сговариваясь, повернули головы. Перед ними стоял высокий, спортивного сложения шатен с правильным, по-мужски резко очерченным лицом. К парню жалась очень красивая девушка, чьи огромные, цвета поздней осени глаза выделялись на фоне беспорядочных волн каштановых, с рыжинкой волос. Она крепко держала спутника за локоть и испуганно шептала:
- Илья, зачем ты лезешь? Пойдем отсюда, ну пожалуйста.
Илья Синицын, не спуская глаз с ребят, попытался ее успокоить:
- Не бойся, Ксюш. Сейчас разберемся.

Отредактировано 77pantera777 (15.05.2013 18:07)

Глава третья
1
Бабушка положила в тарелку тыквенной каши и, предварительно разбив алюминиевой ложкой комки, ложку облизала, а тарелку поставила перед Андреем. Потом она, не говоря ни слова, отвернулась к старенькой газовой плите и бойко застучала кастрюлями.
Андрею за всю свою жизнь не так уж часто приходилось обедать на этой кухне. Но сколько он себя помнил, она всегда выглядела так, как и теперь. Разве что заметно постарела вместе с хозяйкой. На клеенке появились новые прорези, которые возникали из-за того, что бабушка быстро слепла. Табуретки стали более шершавыми, занавески покрылись пятнами копоти, которых хозяйка попросту не замечала, а старый кот Тишка умер пару лет назад.
Нет, бабушку Андрей не винил за то, что она решила отдать внука в интернат. По крайней мере, он мог ее понять. Куда с ее пенсией парня поднимать! А вот мать – совсем другое дело. Ее фотографию он видел давно, еще маленьким. Женщина на снимке показалась Андрею симпатичной, но чужой. Просто очередной снимок из бабушкиной небогатой коллекции фотографий. А за время жизни в интернате он, чтобы заглушить обиду, приучил себя эту женщину ненавидеть. В интернате только маленькие скучали по маме и звали ее по ночам. Старшие отзывались о родителях презрительно, даже пренебрежительно, хотя про себя каждый надеялся, что однажды они вернутся.
Почему мать оставила его, почему не пыталась писать или хотя бы справляться о сыне через общих знакомых? Впрочем, и общие знакомых-то у них почти не осталось. Бабушка жила особняком, у соседей, как говорится, сахара не просила. Про нее даже сплетни распускать ленились. Зато про себя Андрей то и дело слышал какую-нибудь глупость. То он с бандюгами связался, то на Север сбежал. И, конечно, вечно это унизительное – «а, этот, интернатовский».
Поискав глазами соль на столе и не найдя ее, Андрей зажевал непросоленную кашу.
Зато теперь он – суворовец! За последние дни, прошедшие с момента оглашения результатов экзаменов, Андрей часто, особенно перед сном, произносил это слово, словно пробуя его на вкус, но до сих пор до конца не верил, что теперь имеет право называть себя так.
Они стояли на плацу: абитуриенты и родители. На крыльце – полковник Ноздрев, другие офицеры, на которых с надеждой смотрели все, кто еще не знал, будет ли он через пару минут светиться от счастья или со стыдом простится с надеждой надеть суворовские погоны.
Ноздрев назвал имена курсантов первого и второго взвода, затем представил командира третьего взвода – майора Василюка. Ничего себе мужик: уверенный, сильный и лицо располагающее, порядочное. Василюк коротко кивнул и отступил на шаг. Абитуриенты снова напряглись – ведь сейчас полковник мог назвать их фамилии.
- Гришин.
Улыбка, «я» неуверенное, - и на крыльцо.
- Горяев.
На крыльцо счастливчик!
- Дёмин.
Вскрик. Это не выдержала мать Дёмина.
На крыльцо.
Андрей не завидовал. Никогда и никому, вплоть до того момента, когда вдруг понял, что его фамилию теперь точно не назовут, да и не могут назвать. После вчерашнего.
Когда они уже покидали кабинет русского языка, оставив на столе листы со своими работами, Андрей поискал глазами Сырникова и обнаружил его выходящим в коридор. Протиснувшись мимо ребят, Леваков нагнал Сырникова и, схватив того за плечо, дернул на себя. Сырников испугался. Точно испугался – даже веснушки коричневые побелели. Но быстро овладел собой. А может, просто решил, что противник больно мелок. Дернулся:
- Пусти. Дай пройти.
Но Андрей удержал его.
- Ты зачем соврал? Мог же промолчать?
Реакция Сырникова поразила его: тот даже глаз не опустил.
- Тогда бы нас вдвоем турнули. Смысл? Экзамен – лес, а мы – звери, каждый кусает другого, защищая себя.
Андрей покачал головой:
- Нет, зверь, вернее – сука здесь только ты.
Что угодно он, наверное, смог бы стерпеть, но только не наглость и самоуверенность, которые сквозили во всем облике Сырникова. Все в этом парне, начиная от позы и заканчивая ухмылкой, казалось, говорило: «И что, чего ты добьешься этим – дело-то уже сделано». И пусть, подумал Андрей, пусть, зато я… Но сила, которую он собирался вложить в свой удар, пропала зря, потому что перед ними вдруг из ниоткуда вырос офицер. Майор Ротмистров, как Андрей узнал позже. Отец абитуриента Сырникова…
И вот один за другим теперь поднимаются на крыльцо будущие суворовцы, а Андрей стоит, с тоской разглядывая их счастливые лица, без малейшей надежды оказаться рядом.
- Леваков.
Илья Синицын, стоявший от Андрея справа, толкнул его локтем:
- Ты же Леваков, кажется? Чего тормозишь?
Неужели все-таки произнесли его фамилию? Да нет, Синицын ошибся. Только… Только никто на крыльцо не поднимается, а Ноздрев нетерпеливо оглядывает толпу.
- Так есть Леваков или нет?
Есть Леваков, есть, не вслух, но очень громко закричал Андрей, выходя из строя. Леваков – это он.
- Макаров, - невозмутимо продолжил оглашать список полковник Ноздрев.
Отсюда, с крыльца, Андрею было хорошо видно, как перекосилось лицо Макса. Не как остальные, а медленно, будто делая одолжение, отделился от других абитуриентов Макаров. Поднявшись на крыльцо, он встал было рядом с Андреем, но передумал и пристроился с противоположной стороны.
- Перепечко, - раздалось над плацем.
Толстяк просиял и шустро просеменил к Максу.
- Мы с тобой в одном взводе будем, - радостно прошептал он и помахал рукой отцу, который, прочем, не ответил, так как сосредоточенно дергал за рукава своих соседей, призывая их полюбоваться его сыном, - Вот здорово!
- Ага, просто зашибись, - мрачно согласился Макс.
- Синицын.
Илья только чуть-чуть замешкался, чтобы кивнуть отцу, и легко взлетел на крыльцо.
Теперь они суворовцы. У Андрея просто голова кругом шла, когда уже потом они, новоиспеченные курсанты, стояли перед начальником училища генерал-майором Матвеевым в ожидании вручения суворовских погон. Тот говорил что-то о Суворове, о науке побеждать и, наверное, произносил другие, приличествующие моменту торжественные слова.
В интернате не жаловали торжественные речи. Обычно их произносили так называемые благотворители – те, которые жертвуют деньги не тайно, а вручают их директору, сгоняя в актовый зал всех ребят. В таких случаях малышей ставили вперед, чтобы благотворители могли ласково потрепать их по щеке, а взрослых – ближе к стенке. Оттуда их язвительные замечания и комментарии были не так слышны.
Поэтому Андрей стыдился, чувствуя, что сейчас некоторые особенно выспренние высказывания генерала вызывают у него мурашки. Однако Леваков даже не догадывался, что подобную реакцию речь начальника училища вызывает не только у него одного.
Старшекурсники вынесли погоны. Андрей украдкой оглянулся. Недалеко стоял Илья Синицын, не сводивший взгляда с Матвеева. За ним – Сухомлин и еще пара ребят, которых Андрей уже видел раньше во время вступительных экзаменов. И у всех – абсолютно одинаковое сосредоточенное выражение, которое, наверное, отпечаталось и на его собственном лице.
Таких непохожих, пока еще совершенно чужих друг другу, их роднил этот плац и то, что каждый сейчас оставлял за забором старую жизнь, толком пока не зная, чем грозит ему новая; у всех ребят был этот общий на всех день, к которому они шли разными дорогами.
Андрею прощаться было не с кем: друзей в интернате у него не осталось. Разве что с бабушкой. К ней курсанта Левакова отпустили на полдня.
Бабушка встретила внука удивленно, но почти радостно. Даже приготовила на скорую руку свою фирменную тыквенную кашу, которую, как часто с ней случалось в последнее время, забыла подсолить.
- Ты бы, Андрюша, все-таки подумал о… - не поворачивая головы от плиты, начала было старушка, но осеклась, выжидательно замерев.
Странные и какие-то чужие отношения сложились у них с Андреем. Бабушка словно стыдилась того, что не могла и не умела всем сердцем прикипеть к внуку. Или испытывала неловкость, что собственными руками отдала его в интернат. Поэтому, наверное, во время нечастых встреч она избегала смотреть Андрею в глаза и как будто боялась его.
Быстро поняв, о чем она умолчала, Андрей отодвинул тарелку. С тех пор как эта женщина вернулась, бабушка не раз пыталась примирить их. Бесполезно! Мотивы, по которым особа, родившая его, решила вновь объявиться на горизонте, были ему неясны. Но в любом случае он не намерен вот так, по первому ее свисту мчаться, как безродная дворняжка к хозяину.
- Мне пора, - Андрей встал, - Увидимся. Если тебе что-нибудь понадобится – звони или пошли кого-нибудь в училище.
- Благослови тебя Бог, Андрюша, - печально произнесла вслед внуку старушка.

2
До первого сентября оставалась еще пара дней. Старшекурсники и «сосы», что в переводе означало «спасите наши души», как «ласково» называли первокурсников, сидели в бытовке. Старики сосредоточенно пришивали погоны к «сосовским» кителям.
К новому прозвищу ребята отнеслись по-разному. Сухомлин, например (Андрей хорошо запомнил его по вступительным экзаменам), заметил, что это по-любому лучше, чем Сухой, как его называли в обычной школе. Андрей, правда, в душе был с ним не согласен, но видно, уж очень достали Сухомлина в прошлом этим прозвищем.
- Только не кидайте в меня терновый куст, - расхохотался похожий на молодого Леонардо Ди Каприо Трофимов. Смеялся он громко, запрокидывая голову и лупя себя ладонью по коленке, - Сухой «сос». Убейте меня дверью!
- Это легко устроить, - меланхолично заметил плотный старшекурсник, которого друзья называли Бучей, - ты только ори громче.
Перепечко, потерявший где-то своего Макарова, взволновался:
- Бить, что ли будете?
Но почему-то все рассмеялись. Даже Синицын, к которому после первой их встречи, Андрей питал особое уважение. Этот говорил мало и не часто, а вдобавок еще и негромко, но остальные почему-то смолкали и внимательно его слушали. Есть такие люди.
Однако особенно заливисто ржали старшекурсники. Видно было, что растерянность «сосов» доставляет им удовольствие. А давно ли сами были на их месте!
- Бить вас будет Философ… но не больно, - Буча закончил пришивать погоны и подергал их для верности.
- А кто такой философ? – осмелел Перепечко.
Старшекурсники переглянулись.
- Вы что, еще прапорщика Кантемирова не видели? – удивился один из стариков.
- Этого видели, только не знали, что он Философ и есть, - вмешался Сухомлин, - Кстати, а почему Философ?
Честно говоря, прапорщик меньше всего напоминал философа. Типичный солдафон. С первого дня, как появился, только и слышно: уставы, приказы, «мое слово – закон». Ноги широко расставит, руки за спину уберет и смотрит, смотрит, как на лошадей перед скачками.
- Потому что Кантемиров.
Может, другие поняли прикол? Андрей оглянулся и быстро убедился, что он не одинок.
- Эх, «сосы», «сосы», - театрально вздохнул старшекурсник, - Был такой немецкий философ по фамилии Кант. Кант – сокращенно от Кантемирова. Кстати, настоятельно не рекомендую придумывать ему другие прозвища – этого прапорщик совсем не любит.
Поймав на лету готовый китель, Синицын не удержался и погладил погоны.
- Все отоварены? – Буча встал.
- Этого… как его, Макарова не видно, - огляделся Сухомлин.

3
Макс и не думал прятаться. Он, не разуваясь, лежал на кровати в казарме и вспоминал свою последнюю встречу с родителями. Вернее, с матерью. Отец, конечно, не смог выкроить время. Или (к этой версии Макс склонялся более всего) рассудил, что сын вряд ли сможет сказать ему что-то новенькое, разве что упрекнуть за «счастливое детство». Но он ошибался! Максу много чего было сказать отцу! И, прежде всего, ему хотелось послать того к черту. Упекли его сюда и думают, что все в шоколаде. Да ничего подобного! Конечно, его теперь окружают одни придурки, но ведь и здесь жить можно. И даже в большей независимости от Макарова-старшего. В этой тюряге, похоже, свои законы, к которым любимый папочка лапу свою приложить не сможет. Ох, Макс и заживет!
А вот и первый придурок, саркастически подумал он. Над кроватью склонилось испуганное лицо Перепечко.
- А меня, это, послали, - Перепечко явно благоговел перед Максом и побаивался его.
Переведя взгляд на потолок и закинув ноги на спинку кровати, Макаров лениво ответил:
- Раз послали, иди. Ничего не поделаешь.
- Куда идти? – не понял Перепечко.
- Куда послали, - усмехнулся Макс.
Степа мотнул головой:
- Так меня за тобой послали. Тебе велено в бытовку идти, погоны пришивать.
«А шнурки им не отпарить?» - Макс закрыл глаза. Ничего, как-нибудь и без него обойдутся. Спрашивали они его, когда все как один под папочкину дудку плясали? Нет. Так что сами пришьют, да еще форму на стульчике аккуратно развесят. Эх, сейчас бы компьютер…
- Ты что, «сос», совсем оборзел?
Открыв глаза, Макс обнаружил, что за спиной окончательно перепуганного Перепечко стоит столь внушительных размеров старшекурсник, что Степа на его фоне выглядит чуть ли не Дюймовочкой.
- Ого, убойная сила! Чувствую, еще пару минут – и можно ложиться на пол. Разбудите, когда приедет спецназ, - Макс хотел было перевернуться на бок, но старшекурсник преспокойно схватил его двумя широкими горячими пальцами за ухо и потянул вверх. Да какое там потянул! Он его буквально поднял в воздух и поставил на пол. Но ухо не отпустил.
Перепечко в ужасе попятился.
Бугай приблизился вплотную к Максу, так что тот мог спокойно определить, что он ел сегодня на завтрак, и с расстановкой произнес:
- Вообще-то «сосов» у нас бить не принято. Но иногда они случайно и очень больно сами падают с кроватей или даже с лестниц. Неприятно, правда?
Если Макс и хотел что-то ответить, то попросту не мог, потому что боялся вместо связной человеческой речи издать вопль боли. От унижения и досады ком подступил к горлу. Но плакать нельзя было ни в коем случае.
- Ну что, идем с энтузиазмом пришивать погоны? – почти миролюбиво поинтересовался Бугай, ослабляя хватку.
Боль стала терпимее. Макс глянул прямо в глаза своему мучителю и вытянулся, как мог, учитывая, что его ухо все еще оставалось в руках старшекурсника, по стойке «смирно».
- Могу даже песню затянуть.
- Затягивай! – Бугай опустил руки, потом сложил их на груди и весьма иронически уставился на строптивого «соса».
Маршируя, Макс бодро направился к двери, поборов искушение потереть пострадавшее ухо.
- Я шоколадный заяц, я ласковый мерзавец…
За ним двигался эскорт в виде исполненного достоинства старшекурсника и тревожно трусящего сзади Перепечко.
В коридоре мимо ребят прошел задумчивый Леваков. Только что у него произошла не особо приятная встреча, поэтому на Макса и его сопровождение он, несмотря на всю помпезность данной процессии, внимания не обратил.
Когда Андрей выходил из бытовки, то нос к носу столкнулся с Сырниковым. Невозмутимо оглядев новую форму Левакова, Сырников (его волосы все так же казались примятыми, отчего голова выглядела настолько плоской, что на макушку хотелось поставить стакан) прищелкнул языком:
- Глазам не верю! Главный специалист училища по списыванию собственной персоной. Форма чужая не жмет?
Андрей сжал кулаки:
- Гад! Таких, как ты, в болоте топить надо.
Непроизвольно сделав шаг назад, Сырников выразительно поднял брови:
- Скоро у тебя такая возможность появится. Я имею в виду – побывать на болоте. Не слышал, разве, что в нашей роте народу слишком много набрали? Ясное дело – не слышал, - не удержался от радостного комментария Сырников, - Так вот, достоверно знаю, что несколько курсантов с самого начала на особом учете у начальства стоят. Могу обрадовать – твоя фамилия в этом списке. Так что. Студент, советую вещи пока не распаковывать. Если они у тебя, конечно, есть. Ты ведь интернатовский, кажется?
И, довольный произведенным эффектом, Сырников юркнул в бытовку. Андрей развернулся и медленно пошел в казарму. Если Сырников не врет (а он, похоже, не врет), то его дело труба. Кандидатура Левакова идеально подходит на вылет: ни папочки чиновника, ни папочки офицера-воспитателя. Вообще никакого папочки…

4
Рано утром сонный голос дневального взорвал сон Макса хуже любого будильника:
- Взвод, подъем!
Что за бред… в такую рань? Натянув одеяло на голову, Макс спросонья услышал другой голос, убедивши парня еще раньше, чем с него рывком сорвали одеяло, что это не бред.
- Почему третий взвод еще не построен? У вас сорок пять секунд. Пошевеливайтесь! Помните: чем дольше подъем, тем короче завтрак, - майор Василюк шел вдоль казармы.
Курсанты, натыкаясь друг на друга и не сразу попадая в штанины, суетились возле кроватей. «Надо будет выяснить, засчитывают ли учебу в Суворовском как службу в армии», - мрачно думал Макс, растягивая покрывало и пытаясь не столкнуться с Перепечко, который, загородив собой проход, что-то запихивал в тумбочку.
Нет, Макс определенно видел нечто подобное и раньше. Но только в кино. В старой американской комедии. Кажется, она называлась «Майор Пейн». Военные там не знали, что делать с одним агрессивным темнокожим майором, и отправили его воспитывать детей в какую-то частную школу. Здорово придумали, правда? А он там над ребятишками измывался с утра до ночи. Пытался из детей солдат сделать.
Но американским ребятишкам все же проще было, зло хмыкнул про себя Макс. У тех всего-навсего один майор, а здесь целое училище. И все норовят из тебя солдафона сделать по своему образу и подобию. Чуть ли не в уши заглядывают. Как же, будущий офицер – и вдруг с грязными ушами!
Порядочки! Одна надежда: может, хоть с учебой в этой конторе особых заморочек не будет. Надо же выбирать: либо автомат, либо книга.
Однако Макаров жестоко просчитался и понял это достаточно быстро.
Первый учебный день в Суворовском училище заставил притихнуть даже самых бойких и говорливых. Все предыдущие годы, проведенные в обычной школе, показались им долгим подготовительным классом. Впрочем, и сами педагоги первым делом советовали курсантам забыть все, чему их учили раньше. Что было лишнее, потому как само забывалось уже после первого урока. Преподавательница алгебры и геометрии, прозванная кадетами БМП – аббревиатура, которая расшифровывалась как «Белова-малость-пришибленная», - несмотря на внешнее соответствие идеальному представлению об идеальном учителе математики (кстати, она в каком-то там году была признана «Учителем года») щедрой рукой раздавала двойки направо и налево. Математичке было около сорока, ходила она всегда твердой походкой, гордо выпрямив спину, и взволновать ее, похоже, могло только неправильно выведенное на доске уравнение. Тогда БМП заливалась краской, хватала указку, слегка прихрамывая на левую ногу, подлетала к доске и начинала объяснять все заново. В таких случаях ее речь начиналась неизменно: «Но как же так! Ведь все просто».
В первый же день БМП вот так просто выставила в журнал одиннадцать двоек, причем половину из них – за «принципиальное несоответствие языковым и практическим навыкам».
Но если бы она одна была такая!
Учитель химии, которого называли просто химик, устроил кадетам небольшую гимнастику, входя и выходя из класса до тех пор, пока ребята не встали при появлении преподавателя так слаженно, что сборной России по синхронному плаванию впору было удавиться от зависти. В остальном этот полноватый, круглолицый человечек вызывал безграничную симпатию: за целый урок поставил всего каких-то жалких две двойки.
Однако все прочие преподаватели просто ни в какое сравнение не шли с учителем русского языка и литературы. Курсанты уже и раньше слышали о Палочке. Однако на все их вопросы старики лишь ухмылялись в ответ. Видимо, не желали «сосам» удовольствие от первого знакомства портить. Фанатично преданный своему предмету, сухощавый и длинный Палочка, однако, получил прозвище вовсе не за внешний вид. Он имел особую методу, благодаря которой кадеты постепенно начинали не только знать его предмет, но и восторженно его любить. Дело в том, что любой намек на незнание урока или попытка вступить с педагогом в спор оборачивались в журнале аккуратной палочкой, которую впоследствии курсант мог исправить на четверку или единицу, в зависимости от того, входило ли в его намерения и дальше обучаться в стенах Суворовского училища. За урок Палочка был способен нарисовать бесконечное число своих «фирменных» значков, причем нередко одному и тому же кадету.
В третьем взводе отличился Перепечко, получивший сразу пять палочек. Уныло и растерянно плелся он теперь за Максом в столовую. Впрочем, настроение Степы разделяли и остальные кадеты.
В столовой уже обедали суворовцы из других взводов. Молча рассевшись, ребята взялись за ложки. Макс, прежде чем приступить к еде, недоверчиво оглядел свою тарелку, потом, бросив взгляд на содержимое тарелок соседей, осторожно взял ложку, зачерпнул немного супа, попробовал его и тут же выплюнул обратно.
- Что за дерьмо? – он встал, отодвигая тарелку, - Приятного отравления всем.
Но не успел парень сделать и шага, как к нему, тяжело ступая, подошел прапорщик Кантемиров (он же Философ). Мужиковатый, невысокий, но крепкий, с продолговатым, темным от быстро пробивающейся щетины лицом.
- Фамилия, курсант?
- Макаров, - нехотя ответил Макс.
- Суворовец Макаров, сесть и продолжить прием пищи, - не терпящим возражения тоном приказал прапорщик.
Макс не пошевелился, стараясь при этом не опускать глаз под тяжелым и пристальным взглядом Философа.
- Сесть, я сказал, - повторил Кантемиров, распаляясь.
- Я только команду лежать знаю. Могу ее в казарме показать.
Пальцы прапорщика сжали шею Макса. Легкий непринужденный напор – и вот уже Макс обнаружил себя сидящим за столом.
- Пока курсант Макаров будет есть испорченный им же суп, я напомню остальным суворовцам правила выживания в нашем училище.
Мимо стола с солонкой в руке шел Сырников. Пока Кантемиров, повернувшись лицом к ошарашено притихшим кадетам, сурово следил за тем, чтобы Макс не пронес мимо рта ни одной ложки, Сырников улучил момент и, будто случайно споткнувшись, опрокинул содержимое солонки в суп Андрею. Тот вскочил и, не обращая внимания на насторожено обернувшегося Философа, с тарелкой в руках двинулся на обидчика.
- Ты чего, гад, сделал? Ты сейчас этот суп у меня будешь носом есть.
Вслед за Андреем со своего места встал Илья Синицын. Он сидел рядом, а потому видел всё и решил сдержать пыл Левакова.
Сырников деланно развел руками:
- Так случайно же вышло. Ей-богу, брат, не хотел. И вообще, ты спасибо мне сказать должен – суп-то порядком недосолен.
Уже больше не контролируя себя, Андрей рванулся к Сырникову. Синицын попытался удержать его за локоть, опасаясь реакции Философа, но не рассчитал силу, и получилось, что он подтолкнул Андрея вперед. Тот, не удержавшись на месте, наклонился и опрокинул тарелку на Сырникова. Форма разом пропиталась супом, а на пуговицах повисла лапша.
- Курсанты! – незамедлительно взревел Кантемиров.
Все трое обернулись.
- Леваков и…
- Синицын, - подсказал Илья.
- … Синицын. Вам по наряду вне очереди. А ты, - Философ обернулся к Максу, - ушами не хлопай, а с аппетитом ешь свой суп.
Макс чуть не убил Кантемирова взглядом, но бросить ложку не решился.
На выходе из столовой Макарова догнал Перепечко. Макс, красный от злости, целенаправленно шел куда-то.
- А ты чего сегодня вечером делать будешь? – пытаясь поддержать Макарова, как можно небрежнее спросил Печка.
- В кино пойду, - зло огрызнулся Макс.
- А что, можно? – удивился Перепечко.
Макаров медленно повернул голову.
- Ну, если не через центральный вход, то можно. Так все здесь делают, - добавил он ехидно.
Но Печка принял его слова за чистую монету и призадумался.
- Да ну? А меня с собой возьмешь?
- Собирайся, - решительно кивнул Макс.

Глава пятая
1
Едва только дверь открылась и в класс бочком прошел преподаватель географии Илья Карлович, как суворовцы, стараясь не кряхтеть, бойко, хотя и довольно шумно, вскочили. Среди них не было ни одного, кто бы крепко спал и не стонал в последние две ночи. После спортивной выволочки их мышцы, не привыкшие к таким нагрузкам, едва ли не скрипели. Но особенно ныли икры ног, которые приняли на себя основной удар строевой подготовки.
Макс, который был уверен, что после пятнадцатиминутного «тяни носок, суворовец Макаров» не сможет и стоять, тем не менее даже относительно громко доложил:
- Товарищ преподаватель! Третий взвод к уроку географии готов. Отсутствующих нет! Вице-сержант взвода – суворовец Макаров.
Не обращая внимания на застывшие в муке лица кадетов, географ рассеянно прошел к своему столу, положил на него журнал, из которого немедленно выпало несколько листочков и улетело под стол. Нагнувшись, географ полез за ними.
Ребята внимательно следили за его передвижениями.
- Это его Василюк подговорил, точно вам говорю, - прошептал соседу Сухомлин, - Решили измором брать.
Наконец, Илья Карлович вынырнул из-под стола. Все так же не глядя в класс, аккуратненько сложил листочки в папочку, неспешно уселся и только тогда поднял голову. На лице географа отразилось полнейшее недоумение. Взвод неподвижно стоял и выжидательно на него пялился (уроки химии явно не прошли даром). Потом взгляд Илья Карловича просиял, и он быстро-быстро замахал руками:
- Вольно-вольно. Сегодня мы начнем, - «мы» географ произносил в нос, что делало его речь несколько жеманной, - с того…
- Что забудем все, что знали из географии раньше, - прошептал Андрей Синицыну, припоминая предыдущие уроки, - и, прежде всего то, что Земля круглая.
- Между прочим, - так же шепотом ответил ему Илья, - это очень спорный вопрос. Сейчас ученые сомневаются даже в теории Дарвина.
- Да ну, - произнес Андрей недоверчиво, но призадумался.
- … С того, - громко, как мог, повторил географ, выразительно посмотрев на Илью и Андрея, - что вспомним географию России, а именно географию распространения, - он сделал театральную паузу, - кадетских корпусов, - И, довольный собой, просиял: - Неожиданно, правда?
Несколько десятков глаз непонимающе на него уставились.
- Связи с географией не уловил, - пожал плечами Трофимов.
- Ну и дурaк, - оборвал его Илья.
Географ с интересом оглядел суворовцев и задержал взгляд на Синицыне.
- Кто-то хочет высказаться?
Илья охотно встал.
- Я хочу.
Открыв журнал, Илья Карлович провел пальцем по списку:
- Я – это имя или фамилия?
Илья покраснел:
- В смысле – суворовец Синицын.
Географ кивнул, присаживаясь:
- Хорошо, мы слушаем вас, в смысле – суворовец Синицын.
Смутившись еще сильнее, Илья замялся:
- Я хотел сказать… в смысле…
Илья Карлович улыбнулся:
- Да-да, в смысле, это я уже понял.
- Я хотел сказать, - решительнее продолжил Илья, - что вы, наверное, имели в виду не только суворовские училища – их история начинается лишь в сорок третьем году, но и кадетские корпуса. Они возникли в восемнадцатом веке. Еще двадцать два – в девятнадцатом веке. И еще… - Илья запнулся, наморщил лоб и закатил глаза к потолку, вспоминая, - еще…
- Еще четыре, - видимо довольный ответом Синицына, подсказал географ.
- Да, точно, еще четыре в двадцатом. А находились эти училища в разных уголках Российской империи, например, в Москве, в Сибири, в Оренбурге, в Орле, ну и так далее…
Илья сделал паузу, из чего географ заключил, что тот закончил, и хотел было уже Синицына поблагодарить. Но Илья, набрав побольше воздуху, продолжил, причем глаза его фанатично сверкнули:
- А какие люди из этих кадетских корпусов выходили! Например, Павел Иванович Пестель. Декабрист. Он учился в Пажеском Его Императорского Величества корпусе. Был ранен во время войны 1812 года и получил золотую шпагу «За храбрость». Ну, это было, конечно, еще до того, как он стал одним из лидеров декабристского движения.
- Во выделывается, - пробурчал Левакову в спину Трофимов.
Но Андрей и головы не повернул. Здорово Илья шпарит. Он бы так точно не смог.
- Замечательно, - прервал речь Синицына Илья Карлович, - но подробностями биографии Пестеля рекомендую заняться на уроке истории. А мы, пожалуй, продолжим с географией, - и он кивнул Илье, - Садитесь, пять.
Географ откашлялся, а Синицын, слегка опечаленный тем, что ему не дали закончить, но тем не менее довольный, сел на место.
Однако радость его была недолгой. Очень скоро Илья узнал нечто такое, отчего все его превосходное настроение испарилось без следа.

2
Они с Леваковым сидели в коридоре на подоконнике и болтали ногами. Андрей хотел было спросить, откуда Илья так хорошо знает про кадетские корпуса, но, глянув на мрачное лицо Синицына, осекся:
- Ты чего? Из-за географа паришься? Что он тебе про Пестеля закончить не дал, да?
- Знал бы раньше, - с горечью ответил Илья, - Так я бы не книжки исторические читал, а литературу лучше зубрил.
Андрей непонимающе на него посмотрел:
- В смысле?
Спрыгнув с подоконника, Илья засунул руки в карманы и бросил долгий взгляд в окно.
- В смысле, - повторил он тоном географа, - В смысле, мне из-за Палочки увольнительную не дали.
- Так и мне тоже, - попытался утешить товарища Андрей.
«Мне тоже, - повторил уже про себя Синицын, - Тебя-то там никто не ждет». Но тут же устыдился этих мыслей.
Просто они с Ксюхой собирались почти два дня вместе провести. Забрались бы куда-нибудь в парк. В парке в сентябре тепло, листья еще не отсырели – хрустят и шуршат под ногами. Сели бы они на скамейку за кустами, как в прошлом году, и болтали бы ни о чем, пока не замерзли бы. А потом пошли бы к нему домой и дотемна отогревались бы там чаем с шарлоткой. Мама, наверное, ее уже испекла. Она же думала, что Илья завтра дома будет.
А теперь… Эх! Не так Илья представлял себе все это. Вот если бы он был ранен или контужен. Придя в сознание, позвал бы слабым голосом медсестру и попросил бы ее позвонить любимой девушке. «Ксюша ее зовут, не забудьте!» - крикнул бы он вслед сестре и вновь впал бы в спасительное забытье.
Вот было бы здорово! Илья даже представил себе лицо Ксюши, когда та узнает о его ранении. Она, конечно, побледнеет и прямо в тапочках и халате побежит в медсанчасть.
Но звонить Ксюхе и говорить, что не сможет с ней увидеться, потому что схлопотал с десяток палочек. Детский сад!
Да, совсем не об этом думал Илья, когда не спал ночами, мечтая стать кадетом. В его воображении будущее кадетство выглядело куда романтичнее мытья полов и бесконечной зубрежки уроков.
Отец, конечно, гораздо прозаичнее, вернее – практичнее на все смотрел. Говорил, вот в Суворовском выучишься, потом в высшее военное пойдешь. Дальше его фантазии, правда, как-то не заходили.
«Пойдешь по моим стопам!»
Правильно мать сказала как-то: «Ты уж сверни где-нибудь, Илюша, туда, где полковников дают. Отец-то всего лишь майор». Конечно, мать шутила. Но, как говорится, в каждой шутке…
Хуже всего было, что впервые с тех пор, как ему исполнилось двенадцать лет, Илья засомневался, а не ошибся ли он с выбором цели?
- Я, Андрюх, пойду позвоню, - кивнул он Левакову, удаляясь.
Около телефона-автомата было на удивление пустынно. Оно и понятно – все усердно вещи собирают.
Илья набрал домашний Ксюхин номер, минуты две послушал длинные гудки и положил трубку. Набрал мобильный. Ксюша ответила не сразу. Голос у нее был подозрительно возбужденный. Или это Илья стал в последнее время слишком подозрительный?
- Ой, Илья, - обрадовалась она.
Или Синицыну только показалось, что Ксюша обрадовалась?
- Ты когда придешь? Нет, - перебила она сама себя, - Я хочу тебя встретить. Во сколько приходить?
Синицын ответил не сразу. Ему показалось, что на заднем плане чей-то мужской голос позвал его девушку.
- Ты где сейчас? – не выдержал и выдал свои сомнения Илья.
- Да так, - непринужденно отмахнулась Ксюша, - С ребятами из школы.
Даже не из класса, пронеслось в голове у Ильи. Ведь из класса он всех поименно знает – может проверить.
- Так когда мне прийти на этот, как его… КПП? – ни о чем не подозревая, нетерпеливо повторила вопрос Ксюша.
Сердце забилось сильнее, и когда Илья ответил, ему показалось, что голос стал каким-то чужим, намного тоньше, как в детстве.
- Я, Ксюш, в эти выходные не смогу прийти. Так получилось, - поспешно добавил Илья, и ему самому не понравилось, как прозвучала эта фраза.
Будто он оправдывается, что ли. Едва ли не больше всего на свете Синицын не любил, когда кто-то начинал оправдываться. Совершил поступок – отвечай за него. Чего оправдываться?
На том конце провода молчали. Только тяжело дышали. А может, не тяжело, а возмущенно. Мимо прошли, оживленно беседуя, Сухомлин с Петровичем. Илья дождался, пока они скроются из виду. Еще не хватало при всех отношения выяснять!
- Ты чего молчишь? – выговорил не без труда Синицын.
- А что говорить, - холодно и отчужденно ответила Ксюша, - Я знала, что так и будет.
- Что будет-то? – почти выкрикнул Илья, - Получилось так, случайно, понимаешь?
Не мог же он сказать Ксюше про Палочку и его драконовские методы обучения. Это все равно что оправдываться. Должна же она понять, ведь не первый день знакомы.
Но Ксюша, видимо, не поняла, потому что молчание на том конце сменилось сердитым посапыванием, по которому можно было догадаться, что она едва сдерживает слезы. Когда девушка заговорила, Илья услышал в ее голосе истерические нотки.
- Ты мне объяснишь, в чем дело, или нет?
Прикрыв глаза, Илья решительно ответил:
- Дело в том, что мне не дают увольнительную.
- И это все? – угрожающе поинтересовалась Ксюша.
- И это все.
- Короче, Синицын. Ты хочешь военным стать? Замечательно. Но только без меня. Я тебе не жена декабриста. Договорились?
Ответа Ксюша не дождалась, а просто отрубилась. Илья попытался еще несколько раз набрать ее номер, но девушка с завидным упорством сбрасывала его.
Илье стало страшно. Он оглянулся. Коридор был пуст, но где-то в глубине училища раздавались шебуршание и шепот. Какое-то время постояв, в нерешительности глядя на телефон, Илья круто развернулся и бросился наверх.

3
Около кабинета майора Василюка он ненадолго замешкался, но решился наконец и постучал. Не дожидаясь ответа, вошел.
Василюк разгадывал кроссворд. Увидев на пороге суворовца, он с шуршанием, в спешке прикрыл газету руками и вопросительно посмотрел на парня.
- Товарищ майор, разрешите?
- По-моему, суворовец, ты уже вошел, - мельком глянув на газету и для верности навалившись на нее всем телом, ответил Василюк, - Хотя и не помню, чтобы я тебя вызывал. Но даже если и так, суворовцу полагается дождаться приглашения. И не только суворовцу, а любому воспитанному человеку, - добавил он многозначительно.
- Я вот по какому делу, - Синицын по-прежнему стоял у двери, не решаясь пройти дальше. От волнения замечание командира он проигнорировал, - Мне не дали увольнительной.
Василюк кивнул – ситуация была ему хорошо знакома. Новички часто приходили к нему с такими вопросами. Этот, видать, тоже не освоился еще.
- Оценки плохие? Ну, ничего, исправишь оценки – пойдешь в увольнение, - и тут вдруг майора осенило.
Василюк отгадал в кроссворде последнее слово, над которым бился до прихода Ильи, и теперь ему не терпелось его вписать.
- Товарищ майор, я все исправлю. Но мне очень нужно в увольнение. Именно в эти выходные.
Неодобрительно крякнув, Василюк поднялся – выправка у него была отменная. Смерив Илью не терпящим возражения взглядом и выделяя слова, от которых парень почувствовал, что уменьшается в размере, произнес:
- Очень нужно, суворовец Синицын, бывает в туалет. Здесь тебе не туалет, а кабинет командира взвода. Поэтому кру-угом и марш подтягивать хвосты.
Показывая, что разговор окончен, Василюк отвернулся. Илья не уходил. Он опустил глаза, но не сдался:
- Товарищ командир взвода…
- Наряд вне очереди. Выполнять, - оборвал его майор, не оборачиваясь.
Илья был обижен. Даже не расстроен или зол, а именно обижен. Он же как к человеку к нему пришел, а майор… Неужели ничего не понимает?
Прикрыв за собой дверь (если честно, Илье хотелось шарахнуть ею что есть силы), он задумчиво пошел вниз. По дороге заметил, что народу в училище стало еще меньше. Сделалось совсем тоскливо.
Ноги сами привели его к телефону. С сильно бьющимся сердцем Илья в очередной раз за сегодняшний день набрал знакомый номер и, нервно вцепившись в трубку, прислушался. Длинные гудки. Еще гудки. Отбой.
Может, сорвалось? Илья попробовал еще раз, но результат был тот же. Ксюша ни в какую не желала с ним разговаривать.
Раздавшийся сзади топот заставил Синицына обернуться. К нему во всю прыть мчался курсант из его взвода. Авдеев, кажется.
- Синицын? – резко затормозив и тяжело дыша, спросил тот.
- Ну? – Илья повесил трубку.
Развернувшись, Авдеев махнул рукой.
- Давай за мной. Там у Печки склад продовольственный обнаружили. Теперь Философ тумбочки проверяет.

4
Перепечко обиженно сопел. Сопел, но покорно выкладывал содержимое тумбочки на стул. Остальные, из числа тех, кто остался в училище, уже выпотрошили свои тумбочки и теперь восхищенно наблюдали, как Перепечко с видимым сожалением извлекает то кругляк домашней деревенской колбасы, то помятые, полурастаявшие конфеты. Время от времени Степа украдкой облизывал приятно пахнущие шоколадом пальцы и, мельком глянув на Философа, продолжал чистить свои авгиевы конюшни.
Под конец он вытащил и положил на верхушку образовавшейся на стуле аппетитной горки кусок уже заметно зачерствевшего хлеба.
Прапорщик Кантемиров, внимательно следивший за его работой, заинтересовался:
- А это откуда?
Затравленно посмотрев вверх, Перепечко хриплым голосом признался:
- Из столовой.
- Вижу, что из столовой. Когда взял?
Ответ прозвучал еще тише:
- В обед со стола, - на всякий случай Степа добавил: - Он ничей был.
Кантемиров отреагировал не сразу. Поняв, что знак это не добрый, суворовцы насторожились. Наконец, повернув голову, прапорщик закричал:
- Дневальный! Команду строиться, живо!
И мигом все, оставшиеся в училище после раздачи увольнительных, выстроились в шеренгу.
Дождавшись, пока не стало так тихо, что эхо от стука его собственных сапог слышалось в коридоре, Философ начал:
- Для тех, кто не понял, повторяю. Согласно уставу, в прикроватной тумбочке хранятся туалетные принадлежности, носовые платки, подворотнички, предметы для чистки одежды и обуви, а также книги, уставы, фотоальбомы, письменные принадлежности.
Кантемиров сделал паузу, выразительно посмотрев на гору продуктов из тумбочки Перепечко.
- Суворовец Перепечко, выйти из строя.
Степа весь красный и мокрый от пота, сделал шаг вперед. В этот момент он был похож на большого зайца в норке, возле которой притаилась стая волков. Вроде еще и не съели, но уже облизываются.
- К чему из вышеперечисленного мы можем отнести вот это? – Кантемиров кивнул на месячный запас еды.
- Ну как же, - под нос себе пробормотал Макаров, но услышали почему-то все, - колбаса – это личное оружие суворовца Перепечко.
Недобро зыркнув на Макса, прапорщик продолжил:
- Но еще хуже, что суворовец Перепечко взял из столовой хлеб, который выдается поровну на весь взвод. Как я могу назвать человека, который украл хлеб у кого-то из своих товарищей?
- Крыса, - негромко подсказал кто-то.
- Сами святые? – обернулся Кантемиров.
Все молчали. Убедившись, что желающих вступить с ним в дискуссию нет, прапорщик подвел итог:
- В общем так, летчики-залетчики, завтра все весело убираем территорию. Внепланово, так сказать.
Когда прапорщик вышел, Печка все еще стоял посреди казармы и ловил на себе недовольные взгляды кадетов.

5
Вечером после отбоя Синицыну не спалось. Заложив руки за голову, он смотрел в потолок. В тишине слышно было, как приглушенно всхлипывает на своей кровати Перепечко. После шмона Печку все игнорировали. Его старательно избегали, словно он заразный какой. Поначалу Степа пытался разговорить ребят, а потом махнул рукой и провел остаток дня в печальном одиночестве, уныло решая задачи по алгебре.
Макаров, правда, бойкота не поддержал. Но Макаров не в счет. Он и сам какой-то ушибленный. Выделывается постоянно. Другого бы в первый же день за такие фокусы турнули, а этого вице-сержантом сделали. Хотя говорят, что он блатной. Наверняка блатной. Таких не выгоняют.
А вот с Перепечко они зря так. Прав был прапорщик – сами не святые. Просто попался именно Перепечко.
Рассуждая подобным образом, Илья перевернулся на бок и заметил, что Леваков тоже не спит.
- Андрюх, - позвал он шепотом.
Степа тут же перестал всхлипывать.
- М-м, - раздалось рядом.
- А ты зачем вообще в Суворовское пошел? – Илья напряженно ожидал ответ.
- Токарное, думаешь, лучше? – прошептал Леваков, - Или кулинарный техникум?
Илья поджал губы:
- Только поэтому?
- Да нет, наверное, - задумчиво отозвался Андрей. И после долгого молчания продолжил: - Мне форма кадетская всегда нравилась.
- Ты прям как Ксюха моя, - усмехнулся было Илья, но, вспомнив о девушке, помрачнел.
Мысль о том, что она где-то там, в большом мире, и уже, может быть, забыла о нем, мучительно грызла парня, - то меньше, а то вдруг с новой силой. Он с болью представил, что сейчас какой-нибудь развязный и наверняка высоченный парень с короткими, под самый череп стриженными волосами, приобняв Ксюшу, целует ее в шею. У Ксюши удивительно нежная и красивая шея. А она краснеет и хихикает от смущения.
- И еще, - не заметив, как изменилось настроение Ильи, опять заговорил Леваков, - я в интернате по ночам представлял иногда: вот поступлю в Суворовское, выйду на улицу такой важный, в форме, а все будут улыбаться и думать: «Вот суворовец идет».
Не то что раньше: «Гляньте, интернатовский», - горько добавил он про себя. И ОНА тоже его увидит. Только, конечно, не поймет, что это он. Просто остановится, посмотрит, и, может, даже скажет себе: «И мой сын мог бы быть таким – вот ведь кому-то повезло». Андрей прикусил губу. Он-то ЕЕ, конечно, сразу узнает – по фотографии. Подойдет, поздоровается: «Добрый день, кажется, вы моя мать? Как видите, у меня все замечательно. И без вас». Развернется и уйдет.
Вот об этом Леваков мечтал в интернате.
- А мне, Андрюх, что-то здесь не очень нравится, - внезапно сказал Синицын, - Я себе Суворовское не так представлял. Ерунда какая-то. Если б я хотел спортом целыми днями заниматься, так в физкультурное пошел бы. А прапорщики на меня и в армии орать будут. Уйду я, наверное…
Андрей аж подскочил:
- Ты чего, с дуба рухнул? Сам же говорил – отец военный, дед военный…
Синицын горько улыбнулся:
- А я, например, ментом стану. Эта профессия еще поопаснее будет.
Или адвокатом. Поработает годика три, и они с Ксюшей поженятся. Ну, может, не три, а подольше, чтобы квартиру отдельную заработать. А в армии не больно на квартиру отложишь.
Раньше-то, понятно, все по-другому было. В кадетских корпусах дворянские дети учились. И само слово «офицер» иначе звучало. Например, офицер Армии Его Императорского Величества! Да любая девушка такого офицера не то что три года учебы – всю жизнь ждать будет!
Нет, надо уходить.
Однако, уже засыпая, Илья услышал звонкий голос Сани Григорьева из «Двух капитанов». «Бороться и искать, найти и не сдаваться», - отчетливо повторил Саня два раза.
А ночью ему приснилась Катя Татаринова. Она сидела перед керосиновой лампой в осажденном Ленинграде и печально смотрела на Синицына. Лицо у нее было изможденное, худое. Только огромные глаза сверкали нездоровым блеском.
Вдруг она покачала головой и строго спросила Ксюшиным голосом: «Ты, Илья, скажешь, наконец, почему ко мне не пришел? Почему ты меня бросил?»
Синицын хотел ей ответить, да не смог. Его ведь Сырников в лесу одного умирать бросил. Или это был Ромашов?
Илья завертелся во сне.
Катя исчезла, а Синицын – или уже не Синицын, а Саня Григорьев? – отчаянно забарахтался в снегу, пытаясь выбраться из глубокого сугроба, в котором неожиданно оказался.
На следующий день Илья проснулся раньше обычного от противного чувства тревоги, причину которой объяснить не мог.

Глава седьмая
1
Раздавая увольнительные, майор Василюк наставлял кадетов. Но те слушали вполуха, жадно следя за руками командира.
- И помните, что и за территорией училища вы не перестаете быть суворовцами! Ваш внешний вид, ваше поведение – все это поведение суворовцев. И если, не дай Бог, вас поймают за какой-нибудь пакостью, все будут знать, что сделал это не кто-нибудь, а суворовец! И позор ляжет не только на провинившегося, но и на его товарищей. Да что там – на все Суворовское училище!
Получив свои увольнительные, Илья и Андрей облегченно вздохнули. Напряженная выдалась неделька, ничего не скажешь. Две контрольные и лабораторная по химии. Но не на тех напали! Из всего взвода на этой неделе увольнительные не получили только двое. И это против десятерых в прошлый раз.
- Ну что, двинули? – спросил Илья, когда командир вышел.
Выходные Андрей должен был провести у него дома.
Отметившись на КПП, ребята оказались за территорией училища. Словно сто лет здесь не были. Мимо шли люди в штатском. Лето еще резвилось напоследок, раздражая осень теплыми деньками и высушивая в гербарий листья на деревьях и асфальте.
Парни не спеша двинулись в сторону автобусной остановки.
- Кстати, насчет Сырникова, - когда Илья произнес имя их врага, Андрей удивленно обернулся, - Ты что, думал я забыл про этого гада? – Синицын недобро усмехнулся, - Ничего подобного! Я тут кое-что придумал. Рискованно, конечно, но, мне кажется, покатит.
Однако последних слов друга Андрей не услышал. Пытаясь унять волнение, он смотрел на противоположную сторону улицы. Там стояла та женщина с фотографии. Правда, сейчас она выглядела несколько иначе, чем на снимке, но Андрей все равно сразу ее узнал. Раньше, в молодости, лицо ее казалось немного надменным. Да, пожалуй, самое точное определение. Красивым и надменным. «Я вам всем покажу», - говорил ее взгляд, полный молодости и энергии.
Теперь же лицо этой женщины, хотя и сохранило следы былой красоты, выглядело осунувшимся и помятым. Темные круги и припухлость под глазами говорили о том, что она не прочь приложиться к бутылке, а одежда – о том, что на это уходили все ее средства.
Вот мечта Андрея и сбылась. Он в красивой форме идет по улице. А ОНА стоит и смотрит. Причем затравленно смотрит прямо на него. Обнаружив, что парень ее заметил, женщина робко улыбнулась и сделала попытку поднять руку. Андрей тот час отвернулся.
- Пойдем скорее отсюда, - сквозь зубы попросил он, глядя в сторону и безуспешно пытаясь успокоиться.
Синицын удивленно посмотрел на товарища и попытался возразить:
- Да вот же автобусная остановка.
- Пойдем лучше пешком, - почти умоляюще прошептал Андрей.
- Да что случилось-то? – не понял Синицын, тем не менее подчиняясь.
Леваков не ответил, только втянул голову в плечи и прибавил шагу. Насупившись, Илья пожал плечами и, больше ни о чем не спрашивая, пошел за Андреем.
Увидев, что суворовцы, развернувшись, быстро пошли в противоположном направлении, женщина безнадежно опустила руку.
Когда они свернули за угол и женщина окончательно исчезла из виду, Андрей слегка успокоился. Нет ни тени сомнения, что ОНА при ходила к нему. Видимо, бабушка рассказала, где можно его найти. И, по всей видимости, показала его фотокарточку. Иначе как объяснить, что эта женщина так сразу его узнала? Интересно, какую карточку бабушка могла ЕЙ показать? Впрочем, выбор был небольшой. Андрея мало фотографировали в детстве. Когда ему уже исполнилось лет семь или восемь, бабушка иногда стала забирать внука на выходные (а чаще, на один выходной) домой. Однажды она попросила воспитателя в интернате одеть Андрюшу во все самое лучшее. Он тогда еще подумал, что бабушка решила забрать его к себе насовсем и хочет, чтобы мальчик предстал перед соседями в лучшем виде.
Андрей до сих пор помнит, как они тогда вышли за территорию интерната и медленно побрели по переулку вниз. А когда дошли до дороги, бабушка поискала рукой ладонь внука, и он с готовностью протянул ей пальцы. Уже перейдя улицу, они еще какое-то время шли, взявшись за руки, и Андрей едва не жмурился от счастья. Но потом ладонь бабушки стала вялой и вскоре совсем обмякла, оставив мальчику ощущение быстро уходящего шершавого тепла.
Все в тот день казалось Андрюше удивительным: и закрывающий небо гул самолетов, и ухмыляющиеся лица автомобилей, и люди, и витрины магазинов. Мальчик восторженно вертел головой, за что бабушка ворчала на него, а он старался какое-то время вести себя тихо, чтобы не сердить ее. Но не проходило и пяти минут, как Андрей опять начинал вертеться, сперва украдкой, а потом уже и в открытую.
Наконец они остановились около стеклянной двери под вывеской «Салон фотографии». С витрин на них смотрели портреты красивых женщин в вечерних платьях и детей в соломенных шляпках. Среди прочих фотографий попадались и знакомые лица. Их Андрей видел по телевизору, который они по вечерам смотрели в комнате отдыха.
Войдя внутрь, бабушка усадила его в красное кресло, возле которого висело огромное, начищенное до блеска зеркало, и велела не шуметь. А сама отошла к стойке, долго листала какие-то бумаги, хмурилась, жевала губы, но потом, видимо, решилась, потому что Андрея провели в темную комнату, где стены были завешаны черными бархатными тряпками, и усадили спиной к белому экрану. Глаза сильно слепил яркий свет. Вокруг шнырял невысокий мужчина, заставляя мальчика то опустить, то повернуть, то наклонить голову. Потом фотограф потребовал, чтобы Андрей замер и не дышал. Андрюша послушно замер, набрав в грудь побольше воздуху. А через каких-нибудь пару минут его проводили обратно к бабушке.
И они снова оказались на улице. Возвращались уже знакомой Андрею дорогой. Только головой он больше не вертел. И не потому, что все видел или на улице вдруг не осталось ничего интересного. Просто Андрюша догадался, что бабушка вовсе не собирается забирать его домой.
Наверное, эту фотографию она той женщине и показала. Конечно, он изменился с тех пор, но ведь не настолько, что его невозможно было узнать.
- Вот мы и пришли! – с радостью и даже гордостью возвестил Илья.
Андрей вздрогнул, очнувшись от воспоминаний, и поднял голову.

2
Синицын жил в кирпичной пятиэтажке. В подъезде, свежеокрашенные стены которого пестрели зелеными цветами – безумная фантазия неизвестного маляра, - пахло печеным. Пока они поднимались по лестнице на пятый этаж, из-за дверей то и дело доносились голоса соседей.
- Слышимость – просто супер, - смеясь, пояснил Илья, - Рай для шантажистов.
Им открыла мать Синицына, которая тут же попросила называть ее просто Ольгой. Но Андрей не решился и упорно обращался к ней «тетя Оля», а она в ответ в шутку именовала его племянником.
Нежно обняв сына и тепло поприветствовав Андрея, тетя Оля велела им проходить в гостиную, а сама убежала на кухню накрывать на стол. Из гостиной вышел отец Ильи. Он Андрею сразу понравился. В домашней одежде, подтянутый, спортивный, с густыми черными волосами на руках и широким скуластым лицом. Подбородок сильный, волевой. При виде сына Синицын-старший улыбнулся с такой гордостью, что у Андрея защемило сердце. Гость неловко мялся в прихожей, наблюдая за встречей и чувствуя себя одиноким, несмотря на то что едва переступил порог этого дома, как уют и любовь, жившие здесь, укутали парня, словно теплым одеялом.
У Синицыных было две небольших комнаты и кухня, где семья обычно обедала. В большой комнате, которую тетя Оля гордо называла гостиной, спали отец с матерью, а маленькая принадлежала Илье. С того дня, как сын перестал жить дома, мать входила туда только вытереть пыль и помыть полы, но никогда ничего не трогала, чтобы Илья застал свою комнату такой, какой ее оставил.
Там стояли кресло-кровать, сейчас в собранном виде, письменный стол, платяной шкаф, компьютер и музыкальный центр. На стене висела книжная полка. Ничего лишнего: никаких портретов поп- или рок-звезд, обнаженных и полуобнаженных девушек или самолетов, свисающих с потолка. Зато на полке стояли фотографии: много военных в форме и с орденами (отец и дед, догадался Андрей); семейный снимок, сделанный где-то на море; и фотография девушки, которую Андрей уже видел как-то рядом с Синицыным. Эту фотографию Илья, как только они вошли, снял и молча убрал в ящик.
Мать Синицына тем временем накрыла на стол и позвала мужчин есть. Андрей сперва нерешительно уселся на краешек стула, но скоро расслабился и устроился поудобнее. Ольга Синицына приготовила к приходу сына просто царский обед. Маринованные грибочки, салат из свежих овощей, горячие бутерброды с колбасой и помидорами, несколько видов сыра, клюквенный морс. Перед Синицыным-старшим стояли графин с водкой и домашнее лечо на закуску. А еще по кухне витал аромат поспевающей в духовке шарлотки. Тут у любого слюнки потекут, а не только у соскучившихся по домашней еде кадетов.
Уминая за обе щеки самый вкусный плов, который он только пробовал в жизни, Андрей внимательно прислушивался к семейным разговорам. Илья заинтересованно спрашивал то про одного, то про другого знакомого, а мать и отец поочередно выкладывали ему новости.
Время от времени отец начинал шутливо боксировать Илью в плечо, или давал ему легкий подзатыльник, или слегка ерошил волосы, на что Синицын-младший недовольно мычал, а Андрей, мучительно краснея, опускал глаза.
Наконец, разговор коснулся училища.
- Троих уже выгнали, - одного из первого и двоих из второго взвода, - сообщил Илья, с серьезным видом жуя пирог.
- А за что? – взволновалась тетя Оля.
Илья взял еще один кусок шарлотки.
- В основном за оценки. У того, что из первого взвода, кажется, едва ли не десять двоек было.
Отец нахмурился:
- А у вас как с оценками?
Андрею так понравилось, что он обратился к ним обоим, а не только к сыну, что он даже решился впервые за весь день вставить слово:
- У нас нормально. Втягиваемся потихоньку.
- Ну-ну, - одобрительно крякнул отец, - Только скорее втягивайтесь.
Вечером Илья настоял, чтобы Андрей лег на кресло-кровать, а сам устроился на полу. Парни не разговаривали – каждый думал о своем. Илья, например, думал о фотографии, которая лежала теперь в нижнем ящике стола. А вернее, о девушке с фотографии.
Андрей, как ни странно, тоже думал о фотографии: о той, с которой дерзко и вызывающе улыбалась красивая чужая женщина. Его мать.
Потом они оба заснули.
Выходные пролетели незаметно.

3
В понедельник Левакова вызвал к себе начальник училища генерал-майор Матвеев. Раньше Андрей видел Матвеева только издали и, как многие другие кадеты, немного его побаивался. Высокий, неулыбчивый, он мог неожиданно подойти к любому суворовцу и завести с тем неспешную беседу. Суворовец при этом безнадежно терялся, бледнел, заикался, хотя генерал-майор задавал ему самые простые вопросы. Это была его привычка, к которой кадеты никак не могли привыкнуть.
Поэтому, войдя в кабинет, Андрей, нервничая, преувеличенно громко доложил:
- Товарищ генерал-майор, суворовец Леваков по вашему приказанию прибыл!
Матвеев сидел за столом. Кабинет был огромный, и любой, не только Андрей, мог почувствовать себя здесь потерянным.
Поскольку начальник училища не сразу отреагировал на его появление, Леваков хотел было повторить доклад, но тут Матвеев поднял голову, быстро оглядел Левакова и удовлетворенно кивнул.
- Проходи, суворовец Леваков. Тебя, кажется, Андрей зовут? – спросил он неожиданно, очень парня этим вопросом удивив.
Но, скрыв изумление, тот все так же громко отчеканил:
- Так точно, Андрей!
Генерал поморщился:
- Да не ори ты так. В ушах уже звенит.
Парень виновато кивнул, не расслабляясь, однако, ни на секунду.
- Я тебя, Андрей, вот по какому делу пригласил, - Матвеев явно подбирал слова, и Леваков насторожился : - Как учеба? – вдруг опять огорошил парня генерал.
У Андрея упало сердце. Выгнать его решил, не иначе.
- Нормально всё, - упавшим голосом ответил он.
- Ну и замечательно, - обрадовался почему-то генерал и без перехода выдал (наверное, решил, что уже достаточно почву подготовил): - Тут мать твоя приходила. Говорит, ты видеть ее не хочешь? – и Матвеев пристально посмотрел на Андрея.
А у того мигом изменилось лицо. Он сразу вспомнил затравленную женщину на улице, ее неловкую попытку подойти к нему и решительно ответил:
- У меня нет матери, товарищ генерал-майор. Я сирота.
Матвееву было не просто вести этот разговор, но тем не менее он его продолжил:
- Нет, Андрей, у тебя есть мать, и она очень хочет с тобой примириться.
Опять этот высокий слог. Андрей незаметно поморщился. Ему захотелось выкрикнуть Матвееву в лицо, что это не его дело, что он, генерал, и понятия не имеет, что значит просыпаться по ночам и плакать в подушку, повторяя: «Мамочка, за что?» Откуда ему всё это знать? Но вместо этого Леваков повторил:
- У меня нет матери. Я сирота.
Генерал вздохнул:
- Я тебя понимаю. Но пойми и ты. Да, когда-то она совершила страшную ошибку, за которую сейчас жестоко расплачивается. Но она же раскаялась, Андрей! – едва ли не с жаром воскликнул генерал, - Она плакала в этом самом кабинете, где мы сейчас с тобой разговариваем. Она хочет тебя вернуть!
Но Андрей молчал. Он не бракованный товар, чтобы его возвращать. Какое-то время Матвеев ждал, но, поняв, что ответа не будет, опустил плечи:
- Хорошо, Леваков, иди, занимайся, - Андрей был уже в дверях, когда генерал его снова окликнул: - Знаешь, Андрей, что я еще хочу тебе сказать, - он помолчал, - Многие люди умеют ненавидеть, но лишь единицы способны прощать. Только очень сильные люди умеют прощать, - повторил Матвеев многозначительно, - Всё, иди.

4
Андрей все еще думал над последними словами Матвеева, когда в бок его толкнул Синицын. Они сидели в кабинете самоподготовки и с завидным прилежанием решали задачи. Завтра была контрольная по алгебре. Ее уже писали первый и четвертый взвод, получившие на пару двенадцать двоек.
С первых же слов друга Андрей понял, что Синицын все еще не отказался от идеи проучить Сырникова. По мере того, как он излагал Левакову свой нехитрый план, глаза последнего округлялись всё сильнее.
- А с дежурным мы что будем делать? – усомнился он, - Или и его в дело возьмем?
Вместо ответа Илья засунул руку в карман и вытащил оттуда что-то маленькое, завернутое в пакет.
- Это снотворное, - предупредил он вопрос Андрея, - Я специально из дома взял. Дежурные и без того по ночам на тумбе носом клюют, а наш будет спать, как младенец. Я уже выяснил: сегодня в четвертом взводе дежурит Григорьев – такой рыженький, вихрастый.
Не помнил Андрей никакого вихрастого. Он все еще сомневался.
- Ты что, будешь этого Григорьева за руки держать, а я ему снотворное впихивать? – Леваков хмыкнул, - Здорово придумал, ничего не скажешь.
- Зачем за руки держать? – искренне удивился Илья, - Сегодня вечером я в буфете проставляюсь, а Григорьев мне подробности контрольной по алгебре выкладывает. Такой нынче тариф, - он ухмыльнулся, - И, главное, не подкопаешься!
Первая часть плана удалась блестяще. Илья не только подсыпал снотворного в чай Григорьеву, но и узнал, какие задачи достались четвертому взводу и кто на чем погорел.
После отбоя ребята дождались, пока стихнут последние разговоры, и с перерывом в десять минут по очереди вышли в туалет.
Андрей выходил вторым и поначалу удивился, когда обнаружил туалет пустым. «В кабинке, наверное, заперся. Молодец», - похвалил про себя друга Леваков и юркнул в свободную кабинку. Уже изнутри он осторожно постучал по перегородке, чтобы выяснить, где прячется Илья.
- Нитки с иголкой взял? – прошептал за стенкой Синицын.
Андрей утвердительно промычал. Сейчас главное – не попасться дежурному офицеру на глаза. Выбравшись из туалета, друзья на цыпочках пошли в казарму, где спал четвертый взвод. В коридоре было пусто, но парни постоянно озирались и на всякий случай держались ближе к стене. Около дверей они замерли. Внутри все было тихо. Андрея так и подмывало обменяться с Ильей впечатлениями, но он благоразумно промолчал.
Синицын знаком показал, что идет на разведку. Андрей кивнул. Стараясь не дышать, Илья в четыре приема открыл дверь и осторожно просунул внутрь голову. Быстро убедившись, что дежурный спит, он вынырнул обратно и так же знаками дал Левакову понять, что идет один. Андрей было хотел возразить, но быстро понял, что Илья прав, и снова кивнул.
Синицын по-кошачьи нырнул в приоткрытую дверь и замер. Кругом по-прежнему было тихо. Четвертый взвод сладко спал, не подозревая и диверсии. Не рискнув передвигаться в полный рост, Илья пригнулся и принялся выискивать среди спящих Сырникова. Его кровать оказалась пятой от двери. Сырников мирно посапывал, засунув руку под подушку. Стянув форму с его стула, Синицын все так же тихо покинул казарму.
Увидев друга, Андрей просиял, но тот быстро приложил палец к губам, и они снова на цыпочках помчались обратно в туалет.
Запершись в кабинках, ребята, сосредоточенно пыхтя, зашивали петельки для пуговиц, рукава и штанины формы Сырникова. Они уже практически закончили, когда в туалет кто-то вошел. Ребята замерли, молясь, чтобы неизвестный не стал ломиться в их кабинки. И главное, чтобы он не оказался дежурным офицером.
Но некто выбрал первую кабинку, ту, что ближе к выходу. Когда он вышел, ребята облегченно вздохнули.
Для верности выждав еще какое-то время, парни спокойно вернули форму на место и незамеченными пробрались в свою казарму.
Обсудить ночную вылазку друзья смогли только в середине дня, когда остались вдвоем на перемене.
- Ты слышал? – начал Андрей, - Говорят, сегодня четвертый взвод выполнил трехнедельную норму на перекладине, - Леваков быстро огляделся и продолжил: - Трофим рассказывал, у них из-за Сырникова Ротмистров такой вой поднял, что даже невиновные готовы были признаться, только бы он замолчал, - Андрей почесал затылок, - Нехорошо, что остальным ребятам тоже досталось. Может, стоило пойти им все рассказать?
- А смысл? – поджал плечами Илья, - Раньше надо было думать. Ты что, хочешь, чтобы еще и наши сегодня рекорды на спортплощадке били? В следующий раз будем умнее.
- Синицын, - раздался позади знакомый голос прапорщика.
Илья мельком взглянул на Андрея и обернулся. Первая мысль, посетившая обоих, была, что их все-таки вычислили. Но тогда почему Философ зовет одного Илью?
- Суворовец Синицын, - вытянулся Илья.
Андрей буквально дышал ему в затылок, готовый в любую минуту встать рядом.
Но прапорщик не обращал на последнего никакого внимания.
- Синицын, бегом в медсанчасть. Тебя доктор ищет.
Илья опешил. Это еще с какой стати?

5
Доктор Мурашко казался ожившей карикатурой на всех докторов вместе взятых: нелепый такой человечек, в очках и с бородкой. Он вечно что-нибудь терял, но в то же время почти ничто не ускользало от его внимания. За эту двуликость суворовцы не очень жаловали врача и не упускали случая над ним пошутить. Шутили над майором Мурашко с особым удовольствием еще и потому, что он был напрочь лишен чувства юмора. Старшекурсники, потирая руки, вспоминали, как пару лет назад на медосмотре кто-то из кадетов приклеил скотчем на халат доктора генеральские погоны. И прежде чем Мурашко это обнаружил, в санчасть зашел начальник училища Матвеев. Матвеев, мужик что надо, шутку оценил и сердечно поздравил врача с досрочным присвоением генеральского звания. Однако сам Мурашко раскраснелся и затаил обиду. Говорили, что он долго потом пытался вычислить виновного и особенно злился, когда слышал, что его называют Генералом – прозвище, которое так за ним и закрепилось.
Когда Илья пришел в медсанчасть, Мурашко пил чай. Он шумно отхлебывал из чашки и тут же вонзал зубы в пирожное, которое держал двумя пальцами, оттопырив локоть, чтобы не обсыпать крошками халат. Прервав из-за Ильи столь, видимо, приятное для него занятие, доктор засунул в рот все пирожное целиком, потер ладони, стряхивая остатки, и, сгорбившись, прошел к столу. Порывшись в бумагах, Мурашко быстро нашел то, что искал, и, не отрывая глаз от записей, присел.
- Суворовец Синицын? – зачем-то уточнил он.
- Товарищ майор, суворовец Синицын… - начал было докладывать по форме Илья, но доктор прервал его неожиданным вопросом:
- Ты, Синицын, нос когда-нибудь ломал?
Илья непонимающе на него уставился и переспросил:
- Нос?..
- Ну да, нос. В школе или в садике, например? – тут Мурашко, перевернул личную карточку Илья так, чтобы тот мог прочесть, - У тебя искривление носовой перегородки.
Мельком взглянув на записи, Илья вспомнил:
- Кажется, когда мне лет пять было, я с качелей упал. У меня еще синяк тогда долго не проходил.
- Понятно, - равнодушно произнес Мурашко, взял карточку и начал что-то спешно туда вписывать.
Илья обеспокоенно за ним следил.
- Что-то не так, товарищ майор? – не выдержал он наконец.
- Все-все так, - рассеянно промурлыкал Мурашко себе под нос, - Сейчас допишу, и будем документы твои готовить.
Илья побледнел и почувствовал, как на спине у него выступил горячий пот.
- Ка-ка-кие документы? – заикаясь, спросил он.
Мурашко неохотно поднял голову.
- Домой тебя отправим, Синицын. С таким повреждением ты не можешь учиться в Суворовском училище. Одного не понимаю, - покачал он головой, возвращаясь к прерванной работе, - как тебя при поступлении не завернули?
Опешив, Илья подбежал к столу врача и стал испуганно следить за шариковой ручкой, которая легко порхала по бумаге, выводя ему приговор. Но как же так? Его ведь уверяли, что все зажило, что все в порядке! И на медкомиссии никто слова не сказал. Что же делать? Он уже и думать забыл, как неделю назад стоял перед прапорщиком с заявлением на отчисление в руках. Казалось, это было когда-то очень давно и не с ним.
- Товарищ майор, - не своим, а каким-то чужим, противно дрожащим голосом заговорил Илья, - У меня же все получается. Правда. Может, есть какое-нибудь средство? Я все достану! Я все что угодно сделаю. Я должен стать офицером!
Помедлив, Мурашко отложил ручку и задумчиво потер переносицу:
- Что, так сильно хочешь?
У Ильи зародилась надежда, и он закивал с удвоенной энергией. Пригладив бороду, Мурашко вырвал листок из блокнота, вывел там что-то, а листок свернул.
Наконец он сказал:
- Есть одно средство. Оно, в принципе, может помочь. Только достать его нужно очень быстро. Иначе я ничего не смогу поделать.
Илья жадно смотрел на листок в руке у Мурашко. Чтобы там ни было, он достанет. Может, отец поможет. Впрочем, отцу лучше ничего не говорить. А то еще мать узнает, испугается и уговорит мужа забрать из училища документы сына. Скажет, здоровье прежде всего.
Нет, он сам в конце концов все достанет. А вслух Илья произнес:
- Я все сделаю. Спасибо, товарищ майор.
Протягивая рецепт, Мурашко пробормотал:
- Спасибо потом будешь мне говорить.
Развернув листок, Илья увидел, что там аккуратно прописью было выведено: «Десять тысяч рублей». Он изумленно посмотрел на Мурашко. Тот кивнул. Синицын медленно встал и пошел к двери. Мурашко дождался, пока суворовец выйдет, потер озябшие руки и вернулся к уже успевшему остыть чаю.

Глава девятая
1
Из кабинета полковника Ноздрева вышел Сырников. Побитым и испуганным он не выглядел. Напротив, закрыв дверь, Сырников расплылся в самодовольной улыбке и, видно, с трудом сдерживался, чтобы не подпрыгнуть.
Выкрутился. Ну а если и не выкрутился, то, по крайней мере, пострадал гораздо меньше, чем рассчитывал.
Дождавшись, пока Сырников скроется из виду, Андрей, решительно вздохнув и полный самых нехороших предчувствий, вошел в кабинет к Ноздреву.
Заместитель начальника училища стоял спиной к двери. Услышав, как Леваков вошел, он, не поворачиваясь, велел тому подойти поближе. На душе у Ноздрева было погано, как всегда бывает после неприятного разговора. Не успел он разнять готовых схватиться суворовцев, как слух об их несостоявшейся драке уже пополз по училищу и быстро дошел до майора Ротмистрова. А тот, конечно, немедленно бросился спасать сына.
Ноздреву очень не нравились как и сам Ротмистров, так и методы его воспитания. Сколько он знал майора, всегда ожидал от него какого-нибудь подвоха, хотя прямых поводов к тому вроде и не было. Одно очевидно – Ротмистров карьерист. Из тех, кто аккуратно переползая через трупы, упорно стремится к своей цели. Да ладно еще карьерист! Ротмистров вдобавок трус, а вот этого Ноздрев уже совсем терпеть не мог. Особенно ему не понравилось, как, выгораживая сына, он пытался целенаправленно утопить другого суворовца – Левакова. Ротмистров припомнил его «темное прошлое» (под которым подразумевался интернат), не забыл упомянуть и про инцидент на вступительных экзаменах, когда Леваков якобы пытался списать у его сына. Тоже темная история. Сырников-то, по всему видно, парень не промах.
А сейчас Леваков стоит у него за спиной и ждет решения своей участи. Ноздрев повернулся. Андрей не отвел взгляда, смотрел прямо, стараясь ничем не выказать волнения, от которого у него едва ли не дрожали коленки.
- Суворовец Леваков, - с трудом подбирая слова, начал Ноздрев, - я хочу узнать, почему ты напал на суворовца из четвертого взвода Сырникова?
Андрей встрепенулся. Не зря у Сырникова был такой довольный вид. Но нет, не может быть, чтобы он вот так, внаглую, оболгал его прямо в лицо заместителю начальника училища. Ноздрев ждал ответа, а Леваков не знал, что сказать. Молчание нарушил полковник:
- Ты разве не знаешь, что драки на территории училища строго запрещены?
- Так точно, знаю, - ответил Андрей, с трепетом ожидая продолжения разговора.
- Может, ты не знаешь, что за драку суворовца исключают из училища? – спросил Ноздрев.
- Знаю, - уже совсем поникнув, как маленький провинившийся мальчик из интерната, ответил Андрей.
Ноздрев тем временем обошел стол, встал рядом с Леваковым и доверительно к нему наклонился:
- Тогда, может быть, ты расскажешь мне, как было дело?
Не выдержав пристального взгляда полковника, Андрей отвел глаза и тихо ответил:
- Да ничего совсем и не было. Мы так просто… шутили.
Еще какое-то время постояв рядом с Леваковым, Ноздрев вернулся на место.
- Шутили, значит? А если я тебя за такие шутки из училища отчислю?
Быстро и испуганно подняв глаза, Андрей сглотнул, но промолчал. Ноздрев забарабанил пальцами по столу.
- Значит, шутили?
- Шутили, - глухо подтвердил Леваков. А потом не выдержал и спросил: - Мне идти вещи собирать?
- Какой быстрый! – покачал головой Ноздрев, - Вещи будешь собирать, когда приказ об отчислении выйдет. А был такой приказ? – сурово поинтересовался он.
Андрей замотал головой.
- Вот. А значит – марш в класс уроки готовить! – полковник кивнул на дверь, потом подумал с секунду и добавил: - Но запомни. У нас с чувством юмора, слава Богу, все в порядке. Мы тоже умеем шутить. Только суворовцам почему-то бывает не смешно, - Ноздрев угрожающе поднял палец, - Значит, шутили?
- Шутили, - в третий раз повторил Леваков.
Ноздрев иного ответа и не ожидал.

2
В преддверии дискотеки у суворовцев проснулся неподдельный интерес к учебе. Учителя не успевали задать вопрос, как вырастал лес рук, и им оставалось лишь наугад выбирать счастливчика. Именно счастливчика, потому что другим приходилось ждать следующего урока, чтобы исправить оценку.
Педагоги светились от счастья и втихаря благословляли дискотеку, а также тех, кто ее изобрел. Только Палочка недовольно ворчал и старательно пытался подловить кадетов, не доверяя их излишнему рвению. «Легко и быстро полученные знания также быстро и легко забываются», - не уставал повторять он. Однако, подумать только, получилось так, что Палочка едва не попался сам.
А все благодаря Трофимову. Впрочем, точнее будет сказать, благодаря таланту Трофимова быстро, без труда, сочинять стихи. Сам он этот свой дар чем-то особенным не считал, однако по мере необходимости пользовался им с завидным, хотя и с переменным успехом.
Вот так и вышло, что однажды столкнулись в равном поединке Палочка с его цепким умненьким взглядом и Трофимов с его талантом.
Все началось с того, что Трофимов не поднял руку. Все подняли, а он нет. Палочка этот факт быстро отметил и, мысленно радуясь своей проницательности, вызвал Трофимова отвечать урок. Тема была сложная и малолюбимая суворовцами – «Поэзия середины девятнадцатого века». Но Трофимов (чего Палочка, конечно, не ожидал) вышел к доске весьма уверенно и даже выбрал одного из самых непростых авторов, а именно Афанасия Фета.
Палочка устроился поудобнее и уже приготовился вывести в журнале свою коронную единичку без хвостика, но тут Трофимов, выставив ногу вперед и приложив руки к груди, начал декламировать. Палочка насторожился. Этого стихотворения великого Фета он не знал. Однако и признаться в своем невежестве не решился. Трофимов же тем временем, закончив одно стихотворение, перешел к другому. Медленно бледнея, Палочка слушал суворовца, понимая, что и сей шедевр ему не знаком. Испугавшись, что кадет выдаст что-то еще и тем самым окончательно погубит его как педагога, Палочка поспешил поставить эрудиту «отлично» и перейти к следующей теме.
Ночью литератору не спалось. Он снова и снова вспоминал выступление Трофимова, и смутные подозрения стали закрадываться ему в душу. Ни свет ни заря Палочка оделся и потрусил в училище. В тот день все свободное от занятий время он провел в библиотеке и ушел оттуда уже после закрытия. Но ушел Палочка счастливый. Наутро он первым делом достал журнал третьего взвода и с огромным удовольствием выставил Трофимову пять свеженьких палочек. Дело в том, что дотошный педагог выяснил – Афанасий Фет никогда не писал стихов, столь самозабвенно прочитанных суворовцем Трофимовым. Палочка с честью выиграл этот бой и был весьма собой доволен. «Есть еще порох в пороховницах», - радостно потирая руки, думал он.
Впрочем, приближение субботы сказалось не только на учебе. Суворовцы ни на минуту не забывали, что на дискотеку придут девушки. Поэтому чем ближе был заветный вечер, тем чаще после отбоя звучали рассказы кадетов об их прошлых победах. Больше половины историй выдумывались прямо на ходу и, пробуждая зависть и фантазию товарищей, служили поводом для еще более замысловатых и невероятных выдумок.
Во время этих разговоров Илья Синицын обычно поворачивался на бок и с головой закрывался одеялом. Его мучили совсем другие вопросы. Вновь и вновь перебирая в уме все свои нехитрые богатства, Илья понял, что, во-первых, никогда не сможет их продать, а во-вторых, даже если и продаст, то не выручит в результате и четверти той суммы, которую доктор Мурашко требует за молчание.
Прошло уже четыре дня с тех пор, как Илья узнал, что травма, полученная в раннем детстве, может перечеркнуть все его мечты стать офицером. В первый момент Илья хотел поделиться своей бедой с Андреем, но потом испугался, что секрет, высказанный вслух, перестанет быть секретом, и промолчал.
За эти дни он несколько раз издалека видел доктора Мурашко, который украдкой бросал на Синицына вопросительные и нетерпеливые взгляды. Илья понял, что доктор его торопит. Но в голову по-прежнему ничего путного не приходило. Он уже звонил домой и, прощупав предварительно почву, попросил у матери денег, якобы на подарок другу ко дню рождения. Та с готовностью согласилась дать ему пятьсот рублей. Но этого было, конечно, слишком мало. И тогда Илья понял, что единственный выход – это устроиться на какую-нибудь работу. Да хоть на рынок грузчиком. Синицын знал, что некоторые бывшие его одноклассники зарабатывали таким образом на карманные расходы.
И в ближайшую субботу, ту самую, которую столь нетерпеливо ожидали остальные, Илья собирался отправиться в город на поиски заработка.

3
Однако в конце недели произошло событие, которое выбило его из колеи едва ли не сильнее, чем шантаж доктора Мурашко. В училище пришла Ксюша. Когда Илье сказали, что его ждут на КПП, он подумал, что это мама принесла пятьсот рублей, которые он просил. И каково же было его изумление, когда из комнаты для посетителей вышла Ксюша. Илья застыл, не зная, стоит ли ему подчиниться первому порыву, то есть молча развернуться и уйти, или все-таки остаться и узнать, зачем она пришла. После секундного размышления парень понял, что первая мысль была самой разумной. Ксюша, видя, что он разворачивается и уходит, отчаянно закричала:
- Илюша, ну прости меня! Я глупая, я очень глупая!
Илья замедлил шаг, но не остановился. Очень непросто было ему в тот момент не поддаться искушению. До чего же хотелось вернуться. Вернуться, обнять ее и сказать, что он все понимает, хотя на самом деле Синицын не понимал ничего. То вдруг Ксюша обижается из-за ерунды, пишет ему письмо, из-за которого он чуть было не бросил училище, а теперь вновь появляется ни с того ни с сего и умоляет простить, объясняя все лишь тем, что она, видите ли, «очень глупая». Илья решил покинуть КПП как можно быстрее.
Ксюша осталась на проходной. В отчаянии смотрела она вслед Синицыну, понимая, что тот не вернется. Какой же наивной она была, когда думала, что испугает и вернет Илью домой, дав парню понять, что он может ее потерять. Ведь именно по этой причине Ксюша и написала то злополучное письмо. Первое время девушка была абсолютно уверена в успехе своего замысла. Ее даже не особенно насторожил тот факт, что Илья перестал ей настойчиво звонить. Твердо решив проявить характер, Ксюша старалась вести себя как обычно и только часто репетировала речь, которой встретит Илью, когда тот одумается и вернется. Однако, когда прошло уже три или четыре дня, а он все молчал, Ксюша начала нервничать, а потом всполошилась. Нервно ходила она около телефона, не позволяя никому из домашних отвечать на звонки, боясь, что Илья не захочет с ними разговаривать и отключится. Или родители не услышат его голос (ведь он так тихо всегда говорит) и бросят трубку.
Наконец, Ксюша поняла, ЧТО потеряла. Она потеряла его доверие, если не любовь. Как можно любить девушку, которая не способна и недели подождать своего парня? И тогда Ксюша решила попытаться исправить то, что сама испортила.
Жалобно глянув на дежурного, она попросила:
- Слушай, мне очень надо с этим суворовцем поговорить. Ты меня туда не пропустишь?
- Не пропустишь,- передразнил ее дежурный.
Девушка всхлипнула и пошла было прочь, когда дежурный окликнул ее:
- Эй, а ты завтра к нам на дискотеку приходи. Там со своим «сосом» и поговоришь.
- С кем? – удивилась Ксюша.
Дежурный ухмыльнулся:
- Оглохла, девочка? С «сосом». Только, - он выразительно посмотрел на короткую Ксюшину юбочку, - юбка должна быть ниже колен, хотя мне лично и так нравится, - многозначительно подняв брови, парень небрежно добавил: - И никаких колец в пупке. Иначе ты ни за что у Ноздри фейс-контроль не пройдешь.

4
Ксюша послушалась совета дежурного и на другой день, одетая так целомудренно, что прошла бы фейс-контроль не только у загадочного Ноздри, но и у папы римского, толкалась в разношерстной толпе девчонок, мечтающих попасть внутрь. Рядом с ней нервно переступала с ноги на ногу совсем маленькая еще девочка лет одиннадцати-двенадцати. Она то и дело подкрашивала губы и, совсем как опытная женщина, взбивала волосы в надежде выглядеть старше своих лет. Видя, как растерянно и настороженно оглядывается Ксюша, девочка прониклась к ней доверием и терпеливо комментировала происходящее, вводя новенькую в курс дела:
- Сейчас сюда выйдет полковник Ноздрев…
- Ноздря? – догадалась Ксюша.
Девочка сочувственно на нее посмотрела.
- Ага, ты его еще в лицо так назови, и я с удовольствием передам привет твоему парню, - тут девочка напряглась, - А вот и он.
Ксюша встала на цыпочки и, вытягивая шею, попыталась поверх пахнущих лаком причесок разглядеть, что там происходит. Ее новая знакомая, видимо, действительно была здесь частой гостьей, потому что невозмутимо стояла рядом и, явно ничего не видя, продолжала рассказывать:
- Теперь Ноздрев внимательно нас осматривает.
- Как дойных коров? – иронично поинтересовалась Ксюша, но девочка ее иронию проигнорировала.
- Видишь вон тех, - она кивнула куда-то вбок, - крашенных. Ну, с татуировками. Этих сейчас точно завернет. Я их уже в четвертый раз вижу. И всегда одна и та же история, - умудрено вздохнула девочка.
Крашенных, на которых она указала, действительно отправили домой. А вместе с ними под раздачу попала и Ксюшина знакомая. Не прошла по возрасту.
Покорно выбираясь из толпы, она бросила Ксюше:
- И вот так каждый раз. Я еще ни разу за КПП не проходила, - и оптимистично добавила: - Но в следующий раз точно получится.
Ксюша вместе с другими допущенными на дискотеку девчонками прошла внутрь. В танцзале было шумно. Около стен беспокойно озирались кадеты помоложе, а в центре уже активно дубасили старшекурсники. При появлении девчонок старшие оглянулись и немедленно бросились в атаку. Младшие жадно рассматривали вновь прибывших, но подойти не решались.
Ксюша дипломатично уклонилась от приглашения симпатичного высокого суворовца в очках и пошла вдоль зала, высматривая Илью. Но его нигде не было видно. Наконец она решилась обратиться к одному из кадетов, робко стоявшему около колонны:
- Ты не знаешь, где я могу найти Илью Синицына?
Парень взволнованно оглянулся и, убедившись, что незнакомая красивая девушка обращается именно к нему, смущаясь, ответил:
- Синицын… Кажется из третьего взвода, - и кивнул на кадетов, кучкующихся напротив, - Вон третий взвод.
Ксюша поблагодарила и направилась в указанном направлении.
Петрович первым делом увидел, что к ним целенаправленно движется очень красивая девчонка, и, толкнув остальных, приосанился.
- Я всегда знал, что самое лучшее – детям, - довольно громко сообщил он.
Старшекурсники бесцеремонно выперли их с танцпола, захватив самых симпатичных девчонок, оставив «сосам» лишь крокодилиц, которые теперь подпирали стенки или танцевали друг с другом.
Но Ксюша сразу развеяла его мечты. Остановившись рядом с кадетами, она внимательно огляделась, будто искала кого-то, и спросила, обращаясь к Сухомлину, который своими очками вызвал у нее доверие:
- Где я могу найти Илью Синицына?
- Синицу, что ли? – намеренно употребив прозвище, уточнил Сухомлин. Ничего себе красотка Синицына ищет, - Так он с Леваковым в город ушел.
- В город? – упавшим голосом переспросила Ксюша.
Сухомлин кивнул:
- Ну да. У них там, наверное, стрелка с кем-нибудь забита, - добавил он от себя.
- С кем стрелка забита? – насторожилась Ксюша.
- Известно с кем, - пожал плечами Сухомлин и вдруг подпрыгнул, потому что его сзади больно пнул Петрович, - Короче, девушка, ничего не знаем, ничего не видели, - поспешно отмазался он.
Но Ксюша уже понуро шла к выходу. Значит, у Ильи кто-то появился. Поэтому он и перестал ей звонить. Поэтому и ушел вчера, не дав ей и слова сказать.
Ревнуя к неизвестной сопернице, Ксюша и сама не заметила, как заплакала.

5
Сухомлин ошибался практически во всем. И, прежде всего, неверным было его предположение относительно Андрея. В то время как Ксюша в слезах покидала Суворовское училище, Леваков выходил из троллейбуса, крепко сжимая в кулаке адрес той женщины.
Дом он нашел практически сразу, но долго стоял во дворе, задрав голову и пытаясь угадать, за каким окном скрывалась сейчас женщина, которая его когда-то бросила. Андрей с трудом представлял их встречу. И заметно волновался. А вдруг ОНА уже передумала? Вдруг ОНА рассмеется ему в лицо и захлопнет дверь перед самым носом?
Ну что же, рассудил Андрей, во всяком случае, он попробует, и тогда уже никто, даже генерал Матвеев, не скажет, что Леваков трус.
Решившись, парень вошел в подъезд. Мимо него, удивленно оглядываясь, прошел мужчина с боксером. Андрей поднялся на второй этаж.
Обивка двери кое-где порвалась, и сквозь дыры торчала вата. Номер отсутствовал, но Андрей был почему-то уверен, что не ошибся. В углу лестничной площадки был расстелен матрац, на котором кто-то спал, беспокойно рыча во сне.
Выдохнув, Андрей нажал на грязную кнопку звонка, но тут же убедился, что тот не работает. Тогда, сначала неуверенно, а потом все активнее, парень забарабанил в дверь. Послышались спотыкающиеся шаги. Около двери шаги стихли. Кто-то с той стороны внимательно прислушивался к звукам в подъезде. Андрей постучал еще раз. Щелкнул замок, и в щелку выглянуло пьяное, худое, но припухшее лицо с засохшей коростой над верхней губой. Лицо щурилось и непонимающе смотрело на Андрея. Наконец неизвестный, с трудом разлепив губы, невнятно спросил:
- Пацан, тебе чего?
Преодолевая отвращение, Андрей вежливо ответил:
- Мне нужна Нина Левакова.
Минуту мужчина недоуменно чесал сальные, черные от грязи волосы, но затем, видимо, что-то прояснилось в его сознании, потому что он почти обрадовано переспросил:
- Нинка, что ли?
Отодвинув мужика в сторону, Андрей прошел в коридор, заставленный стульями, старой обувью и скрученными половиками.
- Эй, пацан, ты куда? – миролюбиво поинтересовался мужик, пытаясь повернуться.
Не отвечая ему, Андрей двинулся дальше. В комнате, насквозь пропахшей запахом дешевых крепких сигарет и перегара, сидели еще двое. Они даже головы не повернули, а может, просто не услышали, что в комнату кто-то вошел. На столе, за которым они сидели, беспорядочно громоздились стаканы, рюмки, полупустые и пустые бутылки, тарелки с остатками пищи и еще дымящимися бычками, коробки с недоеденной лапшой быстрого приготовления, источающей характерный аромат. Мебели в комнате было мало, а на окне, лишенном занавесок, стоял одинокий кактус.
Женщины нигде не было видно. Зато Андрей заметил в углу дверь, ведущую во вторую комнату, и решительно двинулся туда.
ОНА лежала в темноте на диване. Сначала Андрей подумал, что женщина спит, но, подойдя поближе, понял, что она без сознания. Наклонившись, парень попытался растормошить ее, но никаких признаков жизни женщина не подавала. Однако он четко уловил ее дыхание. Женщина была жива.
Андрей быстро вернулся в первую комнату и, оглядевшись, спросил:
- Где телефон?
Мужики абсолютно никак не отреагировали, и тогда Андрей заорал:
- Я вас спрашиваю, где телефон?
Тот, что открыл дверь, прижал ухо к плечу и недовольно ответил:
- Чего орешь-то? Нету здесь никакого телефона.
Секунды хватило Левакову, чтобы принять решение. Подойдя к мирно пьющим мужикам, он схватил первого попавшегося за шиворот и поволок его вяло сопротивляющееся тело к выходу. Ногой распахнув незапертую дверь, Андрей вышвырнул его на лестничную площадку и вернулся обратно. Остальные двое пытались пьяно осознать, что происходит.
- Чтобы я вас здесь через минуту не видел, - четко выговорил Леваков.
Мужики не двинулись с места. Из подъезда раздавался шум: Андрей догадался, что это выброшенный из квартиры пытается встать и вернуться. Не долго думая, парень взял за ножку стул и, подняв его над головой, замахнулся.
- Пошли вон отсюда, а не то я вам башку снесу.
Видимо, Андрей выглядел очень внушительно – с горящими, почти бешенными глазами и стулом в руке, - потому что мужики на удивление быстро подскочили и, ворча, поплелись к выходу.
Когда они ушли, Андрей поискал было телефон, но потом махнул рукой, вышел на лестничную площадку и позвонил в соседнюю квартиру. Открывшая дверь полная, не старая еще женщина в спортивном костюме и вопросительно на него посмотрела.
- Мне позвонить надо. Там женщине плохо, - Андрей кивнул на распахнутую дверь.
Соседка презрительно скривила губы:
- Нинке, что ли? Пить надо меньше. Сколько ее помню, ей всегда плохо.
- Ей правда очень плохо, - попытался убедить соседку Леваков.
Но та, закрывая дверь, с подозрением спросила:
- А ты сам-то кто? Я в нашем доме всех знаю, а тебя в первый раз вижу. Давай, топай отсюда, пока я милицию не вызвала, - и замок защелкнулся.
Андрей в отчаянии бросился к другой двери. Но там ему вообще никто не ответил. Тогда, прикрыв квартиру, он выскочил на улицу. Выходя из троллейбуса, Леваков видел около остановки таксофон. К нему-то он сейчас и бежал.
Вызвав «скорую», Андрей вернулся в квартиру. Женщина лежала все в той же позе, но теперь она тихо постанывала. Леваков сел рядом и осторожно взял ее за руку. Рука была пугающе холодной, и парень попытался ее согреть. Женщина никак не среагировала на его прикосновение. Она продолжала лежать и только время от времени мотала головой.
Десять минут до приезда «скорой» показались Андрею вечностью. Наконец в квартиру позвонили. Молодой энергичный врач, едва взглянув на Левакову, тут же распорядился готовить носилки. Андрей обеспокоенно вертелся рядом. Несмотря на действия доктора, женщина по-прежнему не подавала признаков жизни.
- А можно мне с ней поехать? – спросил парень, волнуясь.
Не отрываясь от бумаг, врач спросил:
- А вы кем больной приходитесь?
Андрей ответил не сразу.
- Я ее сын, - заикаясь, произнес он незнакомые слова.
Тут врач посмотрел наконец на него и укоризненно покачал головой.
- Хорош сын, ничего не скажешь! Мать сердечница, а ты ей пить позволяешь, - он поморщился и махнул рукой, - Ладно, поехали.
Залезая в машину вслед за носилками, на которых, не подавая никаких признаков жизни, лежала бледная осунувшаяся женщина, Андрей меньше всего думал о том, что его увольнение заканчивается через полчаса.

Глава одиннадцатая
1
Майор Ротмистров почти бежал. Его веки в предвкушении скорой расправы подрагивали от удовольствия. Только что к ним на КПП пришел некий гражданин. В ярости размахивая мокрым плащом, посетитель потребовал позвать кого-нибудь из руководства. К счастью, позвали его, Ротмистрова. Гражданин оказался помощником прокурора города. Майор, правда, не сразу уразумел, в чем дело. Помощник прокурора совел ему под нос мокрый плащ и, задыхаясь от злости, грозил кулаком небу. Вскоре, однако, Ротмистров понял, что помощник грозил вовсе не небу, а третьему этажу их училища, из окна которого прямо ему под ноги упала бумажная бомбочка и, естественно, разорвавшись, окатила столь важную персону водой.
Кое-как успокоив пострадавшего и пообещав немедленно разобраться и строго наказать виновных, Ротмистров тут же бросился выполнять обещание. И какова же была его радость, когда он обнаружил, что единственными подозреваемыми оказались суворовцы третьего взвода. В это время они как раз должны были усердно зубрить уроки в кабинете самоподготовки, который располагался непосредственно на третьем этаже.
Легко взлетев наверх, Ротмистров с шумом распахнул дверь. Суворовцы при его появлении вскочили. На первый взгляд все выглядело вполне невинно. На столах лежат раскрытые учебники и тетради, окно плотно закрыто. Приказав кадетам сесть, Ротмистров неспешно пошел между парт. Суворовцы настороженно следили за его передвижениями, что убедило майора в правильности первоначальных предположений.
Как бы невзначай он взял первую попавшуюся тетрадь и, периодически поверх нее поглядывая на парней, стал ее листать. Не найдя там, к своему огромному неудовольствию, ничего криминального, Ротмистров положил ее на место и двинулся дальше. Вдруг его внимание привлек сложенный пополам листок в клеточку, лежащий на пустом столе. И едва только майор развернул его, как лицо его расплылось в довольной улыбке.
Подняв листок высоко над головой, он торжествующе оглядел суворовцев и спросил:
- Так, кто мне объяснит, что это такое?
Кадеты переглянулись, однако ничего не сказали. Тогда Ротмистров, который, казалось, только этого и ждал, с выражением прочел:
- Самолет летит в пункт А со скоростью восемьсот километров в час. Ему осталось пролететь сто километров. Через сколько секунд пилот должен сбросить груз с самолета, чтобы тот приземлился в пункте А? – Ротмистров перевел дыхание, - Дальше читать?
Дальше (и Трофимов это точно знал) там практически ничего не было. Так, отдельные, лично им приписанные измышления по поводу решения задачи. Но наметанный взгляд Ротмистрова выловил главное.
- Значит, сила тяжести? Хорошо, - Ротмистров вышел на середину класса, - Итак, что мы имеем? Мы имеем самолет, имеем пункт А – это, если вам интересно, плащ помощника прокурора города. Следовательно, осталось выяснить самую малость – личность пилота.
Довольный собственным остроумием, Ротмистров улыбнулся.
- Чей это почерк?
Суворовцы по-прежнему молчали и теперь даже уже не решались смотреть друг на друга. Идея с бомбочкой принадлежала Перепечко. Пока остальные жарко спорили о задаче по физике, Печка молча соорудил из бумаги что-то наподобие самолета и предложил решить проблему экспериментальным путем. Решили… Это было весело…
Ротмистров снова посуровел:
- Так и будете молчать? Мне что, весь взвод к заместителю начальника тащить? Кстати, - майор заинтересованно зыркнул по сторонам,- Я не вижу тут главного нашего бузотера. Где суворовец Леваков? Нимало не удивлюсь, если это его рук дело.

2
Левакова среди ребят действительно не было, однако никакого отношения к подмоченной репутации помощника прокурора он не имел.
Андрей долго думал, как бы ему после субботнего опоздания выпросить у командования увольнительную, чтобы съездить в больницу, и в конце концов решил обратиться за помощью к бабушке. Не вдаваясь в подробности, он рассказал ей о случившемся и попросил отпросить его на полдня у командира взвода. Уж неизвестно, что такого сказала старушка, которую Андрей предупредил: ни в коем случае не упоминать имя Нины Леваковой, - но увольнительную ему дали.
В холле больницы было многолюдно. Вдоль стен и окон стояли скамейки. На них сидели больные, с наслаждением и завидным аппетитом уминая гостинцы и вполуха слушая родственников, которые с энтузиазмом делились с ними последними новостями. Мимо сновали группы студентов медицинских вузов и врачи.
Растерявшись, Андрей обратился за помощью к дряхлой старушке, которая караулила вход в отделение, а заодно торговала бахилами. Старушка оказалась словоохотливой и подробно рассказала Левакову, куда ему необходимо пройти и к кому обратиться. Благодаря ее обстоятельным разъяснениям уже минут через семь он в белом халате и бахилах стоял около двери палаты, в которой лежала Нина Левакова.
Морщась от больничных запахов, Андрей вошел внутрь. Нина Левакова Лежала около окна и дремала. Парень тихо прошел к ее кровати и сел на стул рядом. Женщина выглядела такой беззащитной, с темными кругами под глазами и черными синяками от капельницы на худых руках, лежащих поверх одеяла. Но вот что странно! В отличие от той, на фотографии, эта женщина не казалась Андрею чужой. Он чувствовал за нее ответственность и, более того, испытывал к ней жалость. Одинокая, никому не нужная, она могла умереть в той комнате, и уже через неделю после похорон мало бы кто вспомнил ее имя.
От этой мысли Андрею стало страшно. Ведь он мог бы и не прийти тогда, а о ее смерти узнать когда-нибудь потом – от бабушки. Что бы он, интересно, почувствовал? Наверное, ничего. Андрею еще ни разу в жизни не приходилось никого терять. Просто потому, что у него никого и не было. И никому, как Левакову казалось, сам он не был нужен. Воспитатели и учителя в интернате обычно бывали и добры, и строги, в равной степени почти ко всем своим воспитанникам, а если порой и злились, то опять же на всех одинаково. Конечно, у них случались любимчики, но Андрей никогда не входил в их число. Известно же, ласковый теленок двух маток сосет. Однако он не умел быть ласковым.
Тут Леваков заметил, что женщина уже не спит, а внимательно на него смотрит. Андрей смутился. Растерявшись, он пробормотал зачем-то:
- Я не знал, что вам можно из еды, поэтому ничего сегодня не принес, - и тут же поспешно добавил: - Но я узнаю. Правда. И в следующий раз…
Он осекся. Больная плакала. Андрею редко доводилось видеть женские слезы, поэтому парень окончательно растерялся:
- Вам, наверное, волноваться нельзя. Перестаньте, пожалуйста.
Утешая эту женщину, он случайно дотронулся до ее руки. Дернулся. Но она быстро поймала его пальцы и крепко сжала их. Андрей не рискнул высвободиться.
- Ты меня только прости, - услышал он ее всхлипывающий голос, - Только прости! И всё. И даже можешь потом не приходить. Я пойму. Я и так уже все понимаю.
Андрей замотал головой:
- Ну что вы такое говорите? Я обязательно к вам еще приду. Честное слово.
Но женщина словно и не слышала его. Она все повторяла, как в бреду: «Прости, прости». Испугавшись, что у нее случилась истерика, Андрей хотел было встать, чтобы позвать кого-нибудь на помощь, но женщина, почувствовав, что он уходит, вцепилась в него изо всех сил, несмотря на заметную слабость.
- Уже? – жалобно спросила она и тут же сама себя прервала: - Конечно-конечно, иди. Только скажи, ты меня простил?
Поразившись ее безмолвному крику, который сам он тем не менее услышал, Андрей кивнул. Тогда она как-то сразу обмякла на кровати:
- Вот и хорошо. Теперь можно и умереть.
- Ну уж нет! – неожиданно зло ответил Андрей, - Вы меня снова хотите бросить, да?
Он впервые произнес это вслух, но тут же испугался, потому что женщина снова напряглась, и хмуро добавил куда-то в сторону:
- Я не то хотел сказать.
- Нет, ты все правильно сказал, Андрюша, - она назвала его по имени, - Я тебя бросила. Я… - она не смогла продолжить, потому что снова зарыдала.
Тут к Андрею внезапно вернулось мужество, и одновременно в парне проснулось что-то новое, чего он и сам в себе раньше не знал. Наклонившись, он аккуратно приобнял все еще рыдающую женщину и спокойно заявил:
- Все, довольно. Иначе ты себе только навредишь. Что было, то было. Сейчас главное, чтобы ты поправилась, - отстранившись, он посмотрел ей в глаза, - И чтобы больше никаких разговоров о смерти. Ты меня поняла?
В этот момент в палату вошел врач. Увидев, что его пациентка плачет, он рассердился:
- Да вы с ума сошли! Что вы здесь мне устроили? А ну-ка, молодой человек, прощайтесь и немедленно уходите.
В коридоре Андрей задержал врача. Он должен был узнать истинное положение вещей. Почему вдруг Нина Левакова заговорила о смерти? Может, есть что-то такое, чего он не знает?
К сожалению, врач подтвердил самые худшие его предположения. Предчувствие не обмануло Нину Левакову. Несмотря на временное улучшение, женщина нуждалась в операции. Сказав об этом, врач задумчиво потер подбородок и невесело добавил:
- Увы, подобная операция стоит денег, - и заметив, что Андрей собирается что-то сказать, быстро его перебил: - Больших денег. Я не знаю, каково ваше благосостояние, но речь идет о действительно крупной сумме.
И он назвал эту сумму. У Андрея закружилась голова.
В училище парень возвращался не просто в плохом, а в отвратительном настроении. Где достать две тысячи долларов? Сумма, тут врач был прав, для него и правда астрономическая. А все его друзья, которых Андрей приобрел в училище, были, насколько он знал, тоже не намного богаче. Есть, правда, еще Макс Макаров. Но Андрей тут же отверг эту мысль. У них с Максом после памятной стычки в троллейбусе сложились совсем не те отношения, чтобы просить у него денег. Они, конечно, разговаривали, но все равно общались не настолько тесно.
Кто-нибудь из интернатовских? А что? Некоторые из них сейчас уже работают и могут подсказать что-нибудь дельное. Правда, Андрей с ними отношения не поддерживал, но в случае чего, наверное, можно выяснить, где их найти.
Впрочем, был еще один вариант. Подумав, Леваков решил остановиться именно на нем. Но для этого требовалось дождаться выходных.

3
Но тут дни, как водится, потекли на удивление медленно. Майор Василюк после истории с помощником прокурора (виновных, кстати, тогда так и не обнаружили) теперь неотрывно следил за своими суворовцами и не оставлял их одних уже практически ни на минуту. Говорили, что он получил хорошую выволочку у Ноздрева, но дело решилось миром. Кадеты временно затаились.
Случилось, правда, одно странное происшествие, которое потом еще какое-то время обсуждали в спальне после отбоя. Но обсуждали тихо, чтобы не услышал Макс Макаров.
А случилось вот что. Необъяснимым образом на столе преподавателя эстетики Полины Ольховской появился огромный букет китайских роз. Причем появился он непосредственно перед началом урока у третьего взвода. Китайские розы на языке цветов, как объяснила им потом Полина Сергеевна, означают сдержанное восхищение красотой избранницы. Ей, как она сказала, конечно, льстит подобное внимание, но все-таки хотелось бы выяснить, кому она этим вниманием обязана.
Но так этот неизвестный и признался! Хотя букет, по общему мнению, был очень даже ничего. Правда, всех удивляло, почему его подарили Этикетке, которой двадцать лет в обед! Прозвище Полины кадеты произносили, предварительно убедившись, что рядом нет Макарова. Все помнили, как он разозлился на Авдеева. Макаров был главным подозреваемым. Однако и он, когда Полина Сергеевна прямо спросила парня, не знает ли тот, откуда взялись цветы, заверил ее в своей непричастности к этому. А Перепечко, который, возможно, и мог пролить свет на загадочные события, благоразумно помалкивал.
Но суворовцы все равно косились на Макса и перешептывались за его спиной. Его поведение в последнее время изменилось до неузнаваемости. Дело в том, что Макаров вдруг начал сам вызываться в наряды, не успевал Философ в шутку, по своему обыкновению, спросить, есть ли желающие. Первое время все думали, что У Макарова, как всегда, есть в запасе какой-то хитроумный план. И надеялись, что вскоре все откроется. Но время шло, и кадеты убедились, что если Макс что-то и задумал, то он решил сохранить все в тайне. Парень добросовестно драил полы и туалеты, дежурил на кухне и отстаивал наряды по ночам. Кантемиров при этом ничего удивительного в поведении Макарова не находил и никак его рвение не комментировал, что тоже вызывало определенные подозрения.
Догадываясь, что является предметом кривотолков, Макс упорно молчал. Прапорщик сдержал слово и не выдал его Полине. Хотя жизнь Кантемирова после того случая заметно усложнилась. Скрыть что бы то ни было в училище было практически невозможно. И вскоре каким-то невероятным образом до офицеров дошли слухи о похождениях Философа на любовном фронте. Над прапорщиком стали подшучивать, а Полина Сергеевна избегала попадаться ему на глаза. Но Кантемиров стойко сносил выпавшее ему испытание и только время от времени с досадой поглядывал на Макарова. А что Макаров? Макс все прекрасно понимал и мужественно драил туалеты, а также внепланово и кабинет Кантемирова, даже когда тот его об этом не просил. У Макса был свой собственный личный кодекс чести. И нарушить его он не мог.

4
У Ильи Синицына тоже был кодекс чести. И этот кодекс заставлял парня молчать о своей беде. Никто, в том числе и Андрей, не знал, с каким страхом ждал Илья наступления каждого нового дня. Мало того, доктор Мурашко снился ему теперь даже по ночам. Правда, каждый раз он появлялся в новых обличиях. То вдруг отец начинал говорить голосом доктора, то прапорщик Кантемиров оборачивался и грозно интересовался, где деньги, а однажды Мурашко умудрился влезть в очень красивый сон, где Ксюша говорила, что скучает по нему и очень хочет помириться. Почти всегда Илья просыпался и на всякий случай ощупывал карман, куда прятал одну тысячу рублей – пока это было все, что он успел собрать.
Наяву Мурашко появлялся реже. Но один его вид вводил Илью в ступор. Синицын стал нервным, как-то раз даже не сдержался и нагрубил преподавателю географии Илье Карловичу. Да не просто нагрубил, а, хлопнув дверью, вышел из класса во время урока. До занятий ли бедняге было теперь, когда сумма в десять тысяч рублей висела над ним как дамоклов меч. Илья уже и думать забыл, что всего каких-то полторы недели назад сам положил заявление на стол Кантемирова. Каким же дурaком он был! Лишь теперь, когда его дальнейшее пребывание в училище оказалось под угрозой, Синицын осознал это в полной мере.
Перед Ильей Карловичем, конечно, пришлось извиниться. И не просто извиниться, а ответить на «отлично» урок. Причем географ едва его не подловил. После того как Синицын безошибочно перечислил столицы различный стран мира, включая и самые трудные, учитель, хитро прищурившись, попросил назвать его столицу Ватикана. Пытаясь не слушать подсказки, Илья судорожно шарил глазами по карте. Вроде бы знакомое название… Где же он его слышал? И тут Синицына осенило. Конечно! Это же государство в государстве – резиденция римского папы. Заслуженная пятерка была поставлена в журнал.
Эх, если бы все его проблемы решались так же просто. Коварный Мурашко снова и снова давал о себе знать, мелькая то здесь, то там, не подходя, впрочем к Синицыну в открытую. Вот хитрец!

5
Наконец наступили долгожданные выходные. Едва получив увольнительную, Илья поспешил на рынок. Он беспокоился, что азербайджанец передумает и на этот раз возьмет кого-нибудь другого, кто придет раньше. Но опасения его оказались напрасными. Работы на рынке хватало для всех.
Тягая мешки, Синицын старался не думать о том, что в этот момент делают его друзья. Как все-таки нелепо получилось. Дурaцкая травма десятилетней давности вдруг совершенно невероятным образом изменила его жизнь. А ведь все выглядело таким простым! Окончит Суворовское училище, поступит в высшее военное училище, станет офицером. А дальше? Теперь Илья уже не думал о «дальше». Последние события как нельзя лучше показали ему, что дальше сегодняшнего дня заглядывать не стоит. Все в нашей жизни, должно быть, имеет свой скрытый смысл.
Впрочем, забрасывая очередной мешок на спину, размышлял он, учатся же в их училище такие парни, как, скажем, Сырников. Что путное может из него получиться? Если он, разумеется, не изменится, тут же одернул себя Илья. Но ведь Сырников подлец! Невооруженным взглядом видно, что мерзавец конченый. А ведь тоже устроился в жизни. И, может, вернее – даже наверняка получше, чем он, Синицын. Илья остановился. И чего стоят тогда его теперешние потуги? Не бессмысленно ли все это?
Разумеется, вопрос был слишком философским, чтобы вот так взять и найти на него ответ. Но Илья почему-то был уверен, что все делает правильно. Как там отец тогда говорил? «Трудно увидеть белое, не замечая черного». Или что-то в этом роде.
Ближе к концу дня Синицын начал испытывать странное чувство. Ему вдруг стало казаться, что за ним кто-то пристально наблюдает. Чей-то взгляд буквально буравил Илью, но он никак не мог его перехватить. Сделав небольшую передышку, парень огляделся. Никого. Конечно, никого. Однако странное чувство не исчезало.
И тут он увидел Ксюшу. Она стояла через три ряда за горой арбузов и с тревогой наблюдала за ним.
От неожиданности Илья не сразу сообразил, как отреагировать на появление девушки. Но потом все-таки кивнул и хотел отвернуться, но не отвернулся. Ксюша тоже не уходила. Более того, она сделала то, чего он втайне опасался – пошла к нему. Убегать было глупо, да и бессмысленно. Но больше глупо. И Синицын остался стоять на месте.
Не сводя с него глаз, Ксюша обходила один ряд за другим, ловко лавируя между продавцами и покупателями, пока наконец не оказалась рядом.
И вот они уже стоят лицом к лицу и, похоже, не знают, с чего начать беседу. Как ни странно, инициативу взяла на себя Ксюша.
- Привет, - голос плохо ее слушался.
Илья сразу заметил, что девушка волнуется.
- Привет, - эхом ответил он.
Ксюша мотнула головой.
- Как дела?
- Хорошо, - быстро ответил он, - А у тебя?
Им осталось еще обсудить погоду, и можно расходиться, подумал вдруг Илья. Как же Ксюша повзрослела за те дни, что он ее не видел! Но он же не видел ее всего каких-нибудь две недели! Нет, сам себя поправил Илья, он не видел ее с прошлой жизни. И за это время они оба, похоже, успели измениться.
- Ты что это здесь делаешь? – спросила Ксюша, кивая на ужасно пахнущий мешок, который Синицын, увидев девушку, опустил на землю.
Проследив за ее взглядом, Илья невесело улыбнулся:
- Сама как думаешь? Грибы собираю, наверное.
Она покраснела, но не отреагировала на его грубость. Помолчала, а потом решительно продолжила:
- А я была в училище, - Ксюша нервно хихикнула.
Илья кивнул:
- Мне говорили.
- А мне сказали, - все еще нездорово посмеиваясь, продолжила Ксюша, - Что ты с кем-то встречаешься. И как она? – тут девушка резко оборвала смех и с вызовом поинтересовалась: - Лучше, чем я?
Искренне не понимая, в чем дело, Илья поднял брови:
- Кто она?
Ксюша с досадой отвернулась. А может, просто хотела скрыть слезы, которые невольно навернулись на глаза.
- Ну, она. Та девушка, с которой ты теперь встречаешься?
- Да я вроде сейчас ни с кем не встречаюсь, - Синицын пожал плечами и не удержался от едкого комментария: - Вообще-то моя девушка меня бросила.
С трудом сдерживая дрожь, Ксюша все же не заплакала, что, судя по всему, стоило ей больших усилий. Илья помнил, что раньше у Ксюши глаза постоянно были на мокром месте. Она всхлипывала, когда провожала родных на курорт, могла заплакать при неожиданной встрече, иногда рыдала навзрыд в кинотеатре. Вот и сейчас хотела заплакать, но не заплакала. Вместо этого она достаточно твердо посмотрела Синицыну в лицо и сказала:
- Илья, давай поговорим. Я знаю, возможно это всё уже устарело. Но мне очень нужно, чтобы мы с тобой поговорили.
Синицыну это было нужно не меньше.
- Я сейчас вернусь.
Оставив Ксюшу, он пошел к своему боссу – отпроситься домой пораньше. Азербайджанец на удивление легко согласился и отсчитал триста рублей.
- А почему не пятьсот? – удивился Илья.
- Сколько работал, столько плачу, - спокойно объяснил азербайджанец.
Не говоря ни слова, Илья вернулся к девушке. Та по-прежнему стояла там, где он ее оставил.
- Ксюша, я не могу сейчас. Подождешь полтора часа, ладно?
Ксюша улыбнулась:
- Только не забудь, что я здесь. А то придется как в одном старом рассказе, искать военного, чтобы он освободил меня от честного слова.
- Этого не понадобится, - заверил ее Илья.
Они встретились ровно через полтора часа. У Синицына оставался еще час до конца увольнения, поэтому они с Ксюшей медленно пошли пешком в сторону училища.
Сентябрь заканчивался, на улице было свежо и сыро. Возле знакомых витрин магазинов мелькали редкие прохожие. Парень и девушка шли молча, хотя обоим было что сказать друг другу. Однако они лишь шли вперед, пиная листву и избегая встречаться глазами.
- Мне кажется, я тебя люблю, - совсем тихо, так, что Илья подумал, будто ослышался, сказала вдруг Ксюша.
Бывает так, что в тишине человеку начинают мерещиться разные звуки. А потом оказывается, что это просто ветер или вода из крана капает, или дверь скрипит.
Но Ксюша действительно это сказала. Сказала и покраснела. И отвернулась. А Илья, напротив, повернулся к девушке в надежде поймать ее взгляд и убедиться, что ему все-таки не померещилось.
- Нет, - Ксюша решительно подняла зардевшееся лицо, - мне не кажется! Я тебя люблю без всяких кажется. И хочу, чтобы ты это знал. И пусть даже у тебя появилась другая. Пусть, - она едва сдерживалась, - я все равно хочу, чтобы ты знал это. А письмо то дурaцкое я написала по глупости. Ну имеет же человек право на глупости? Нельзя же быть таким чурбаном принципиальным! – она уже почти кричала.
- Конечно, нельзя, - согласился Илья, - Я тоже по тебе очень скучал.
Ксюша замерла, и глаза ее заблестели уже совсем по-другому. Теперь она явно злилась.
- Нет, Синицын, с тобой невозможно разговаривать! Ты и в самом деле чурбан!
Илья довольно заметил:
- Ну, значит, тогда ты любишь чурбана. А он, похоже, тебя.
Ксюша нахмурилась:
- Похоже?
- Нет. Без похоже, - Илья улыбнулся и обнял ее.
Как замечательно, что он может вот так ее обнимать.
И Синицын рассказал Ксюше все. И как собирался уйти из училища, и как остался, и как всё это время на нее злился. Но, главное, он рассказал Ксюше про майора Мурашко и про те десять тысяч, которые должен был для него собрать. Ксюша слушала Илью, как и в былые времена, заворожено, не перебивая. Когда он закончил, девушка молча открыла сумку, достала кошелек и извлекла оттуда семьсот рублей:
- Вот, держи, - протянула ему деньги Ксюша, - И не выпендривайся, - добавила она, заметив, что Синицын собирается протестовать.
Поразмыслив с секунду, Илья деньги взял.
- Спасибо. Но, увы, это пока даже не половина. Если Мурашко не согласится подождать, я вернусь домой гораздо раньше, чем рассчитывал.
- Не каркай, - перебила его Ксюша. И вдруг заметив кого-то, спросила: - Ой, а это не тот парень, которого мы с тобой видели тогда около училища? Ну, еще перед вступительными экзаменами.
Илья обернулся. По улице, не глядя по сторонам, шел Андрей Леваков. Парень явно был не в себе.

Глава тринадцатая
1
Перепечко ворочался во сне. Ему снился дом. Мама давно встала, покормила кур и свиней, поругалась и помирилась с соседкой, а сейчас печет блины на завтрак. Отца в хате не было. Наверное, ушел на работу. А почему он сам не в школе, всполошился вдруг Степка. Но сразу успокоился. Каникулы! И, видимо, чуть ли не первый день, раз мать его еще не разбудила.
Степка хотел уже перевернуться на другой бок, но вдруг подумал, что первые, самые вкусные блины, наверное, уже поспели и дымятся сейчас на тарелке, а мать, не пробуя, смазывает их сверху сливочным маслом.
Откинув одеяло, он опустил было ноги на холодный пол, но тут же, поежившись, отдернул их. Холодно. Наклонился, поискал рукой тапочки, обулся. Встал, потянулся, глядя в окно. В соседнем огороде мать Таси, тетя Поля, приподнявшись на цыпочки, развешивала белье. Тетя Поля была красивая, хоть и старая. Даже отец часто повторял, что Поля красавица. Услышав это, мать почему-то злилась и больно стегала отца полотенцем.
Раньше Степка удивлялся: чего это мать злится, ведь отец правду говорит? И только потом понял, что иногда можно обидеться и на правду.
Почуяв, что Степка встал, в комнату пробрался Барон – большой лохматый пес, которого никто не боялся и который лаял только от радости, когда видел своих. Выруливая хвостом, Барон начал тыкаться своей огромной мордой Степке в ноги. Тот сел на корточки и, потрепав пса за шею, уткнулся лицом в густую шерсть.
Раздался крик матери:
- Степан! А ну, живо сюда! Слышу же, что встал.
Оставив собаку, Степка побежал к матери. Барон не отставал ни на минуту. Он жил во дворе и каждый раз, когда ему удавалось проникнуть в дом, пес с опаской поглядывал на хозяйку: ведь если заметит, непременно прогонит.
Степан плюхнулся за стол, и рука тут же сама схватила с тарелки толстый блин (такие умела печь только мать), насквозь пропитанный маслом.
- Эх, - рассердилась мать, - Даже бивни не почистил.
Но Степка, не обращая внимания, уже запихивал в рот следующую порцию. Маленький кусочек второго блина он украдкой бросил Барону. Пес с готовностью открыл пасть, щелкнул зубами и, не прожевывая, проглотил.
Вдруг их дом закачало, да так закачало, что у Степки по всему телу мурашки пошли. Он испуганно дернулся. А дом все качался и качался, неприятно щекоча ему спину.
- Мама! – закричал Степка, - Что это?
Мать невозмутимо подбросила на сковородке следующий блин и, не поворачиваясь, ответила:
- Это председатель под нашим домом туннель роет. Метро будут пускать.
Степка почесал спину, но кольнуло уже в другом месте.
- А мы-то как? – спросил он.
- А что мы? – не поняла мать, - Будем под землей жить, как все.
Только тогда Степка заметил, что вместо домов вокруг одни ямы, вроде погреба, а из-под земли трубы торчат и дым валит.
Страшно переполошившись, он заорал. И проснулся. Кругом было темно и тихо. Суворовцы мирно дрыхли на своих кроватях. Перепечко поежился, поискал руками тапки, помог себе обуться и, почесываясь, отправился в туалет.
Как только он вышел, из темноты послышался приглушенный голос Сухомлина:
- Ну чего, достаем?
Из другого конца спальни ему ответили:
- Достаем, а то еще заметит.
Тогда Сухомлин аккуратно, чтобы не разбудить остальных, потянул что-то. Из-под простыни Перепечко змейкой поползла вся в узелках ниточка.
Идея принадлежала Трофимову. Под простыню кладется обыкновенная, не очень толстая нитка, на которой заранее нужно завязать как можно больше узелков, объяснил он. А когда человек крепко уснет, начинаешь за эту ниточку медленно дергать.
Уж где Трофим это вычитал или высмотрел, неизвестно, только они чуть животы не надорвали, пока Печка на кровати брейк отплясывал.
Когда Перепечко вернулся, в казарме было по-прежнему тихо.
Весь следующий день Степка клевал носом. Ему делали замечание, он вяло просыпался и через какое-то время начинал дремать снова. Не помогало ничего. Даже Палочка встревожился и предложил Перепечко сходить в медсанчасть.
- Вы понимаете, - оправдывался потом Степа в казарме, - меня словно всю ночь колошматили. Как будто бревном лупили.
- Представляю новую сказку – «Печка на горошине», - заливался Трофимов.
Все засмеялись, а Перепечко только широко зевнул и добавил:
- А тут еще метро это…
- Метро? – заинтересовался Макс, - Что еще за метро такое?
- Понимаете, - принялся объяснять Перепечко, - мне приснилось, что у нас в деревне метро строить начали. И прямо под нашим домом.
Кадеты, не сговариваясь, прыснули.
- Ну, тогда все понятно, - кивнул Макс, - Мы тут на Печку наезжаем, а он, оказывается, не спал, он индустриализацией деревни занимался.
Они еще смеялись, когда в казарму вошли двое суворовцев из роты на курс старше их. В руках они несли чей-то портрет. Не обращая внимания на «сосов», они подошли к стене и опустили портрет на пол так, что третьему взводу было не видно, кто на портрете изображен.
- Что это еще такое? – прошептал Сухомлин, обращаясь к Максу.
Тот пожал плечами. Что ему, докладывают, что ли?
Тем временем старшекурсники выбрали место, и один начал вбивать гвоздь, а второй, отойдя к кроватям, следил за его работой. Когда первый закончил, второй поднял портрет и бережно повесил его на стену. Отошел, убедился, что портрет висит ровно, кивнул своему товарищу, и оба, прихватив инструменты, вышли из казармы.
Кадеты мигом подлетели к портрету. На них смотрел лопоухий конопатый парнишка. Когда фотограф нажимал на кнопку, лопоухий явно хотел улыбнуться, но не успел и так и застыл на снимке с чуть приподнятыми уголками по-детски пухлых губ.
Трофимов пожал плечами:
- А чего это его здесь вывесили?
Сухомлин высказал предположение:
- Может, отличник? Смотрите, мол, будете хорошо учиться – станете, как я!
Суворовцы хихикнули:
- Тогда я лучше в ПТУ пойду, - честно признался Петрович, - Вон как у этого додика уши отвисли! Он за них, наверное, шпоры прятал.
Сзади раздалось задумчивое «кхм». Суворовцы оглянулись и тут же встали по стойке «смирно». В казарму незамеченный вошел прапорщик Кантемиров. Он печально посмотрел на портрет, а потом перевел взгляд на ребят.
- Этот додик, между прочим, Герой России. Посмертно…
Ребятам стало не по себе. Они снова, совсем по-другому, посмотрели на лопоухого парня, которого, оказывается, уже не было в живых. Поверить невозможно! Такой смешной, совсем еще молодой, и нет в живых. Кадеты молчали.
- Погиб месяц назад под Гудермесом, - продолжал, думая о чем-то своем, прапорщик, - Помню, его мать чуть ли не каждый день прибегала с гостинцами и всё дежурных уламывала, чтобы сыну передали. А он стеснялся. Тихий был, вроде вон, Гришина, - прапорщик кивнул на покрасневшего моментом кадета, - А спал, - Кантемиров оглянулся и, подойдя к кровати Перепечко, быстро провел по ней рукой, - вот здесь спал. Его, кстати, все лопоухим дразнили, - он помолчал, - Всего семь лет назад училище закончил.
Макс не выдержал и вышел вперед. Остальные поняли, что он хочет сделать, и были в душе согласны с Макаровым.
- Товарищ прапорщик, разрешите обратиться?
Кантемиров посмотрел на вице-сержанта.
- Простите нас, - глухо попросил Макс.
Прапорщик еще раз осмотрел взвод, кивнул и хотел было выйти, но тут вспомнил что-то и задержался:
- Я, собственно, зачем пришел. Синицын, там к тебе пришли. Только быстро. До обеда осталось двадцать минут.

2
Ксюша была сегодня красива, как никогда. Илья даже не заметил, когда вдруг его Ксюха успела так расцвести. В детстве он вообще в ней ничего такого особенного не видел. Девочка как девочка. Правда, ему всегда было с ней проще, чем с другими одноклассницами. Ксюша никогда не пыталась поднять его на смех, не начинала с мальчишками драк, чтобы потом вдруг завизжать и демонстративно расплакаться, держась за ушибленное место. Она не была заводилой среди девчонок, не острила громко на уроках и не дерзила учителям, чтобы привлечь к себе внимание одноклассников. Но почему-то, когда они с Ксюшей начали гулять, все остальные мальчишки стали завидовать Синицыну.
Но Илья даже тогда не сразу понял, что его Ксюша неожиданно превратилась в самую красивую девочку класса. Потому парни и поглядывали на него порой так недобро. Однако мысли Синицына в то время витали далеко. Он, как и в детстве, грезил наяву о подвигах и героях, поэтому мало замечал, что происходит вокруг.
А где-то года два назад они с Ксюшей неожиданно поцеловались. Все вышло как-то само собой. Просто. С Ксюшей всегда было просто. Сидели слишком близко, лампа горела слишком тускло, и Илья вдруг посмотрел на Ксюшу, которая читала что-то рядом на диване, и понял, что очень хочет ее поцеловать. Такой родной она показалась ему в тот момент. Его внезапно переполнило чувство нежности. Илья придвинулся поближе, не отрывая от нее глаз, наклонился. Ксюша сперва удивленно подняла голову, но сразу догадалась (и как только девчонки вот так сразу все понимают, мелькнуло у него в голове) и закрыла глаза. У Ильи внезапно пересохло во рту, а в висках бешено застучала кровь. Пристально смотря на губы девушки, словно боясь промахнуться, он осторожно их коснулся. Замер, а потом прижался к ним сильнее. Ксюша обняла его, и Синицыну сразу стало легко. Все показалось ему таким естественным, таким правильным, что он даже улыбнулся.
Сейчас, глядя на Ксюшу, которая подскочила при его появлении, Илья сразу вспомнил о том, первом поцелуе. И то самое знакомое ощущение охватило его вновь. Не говоря ни слова, парень подошел к Ксюше и заглянул ей в лицо. А она, как и тогда, все сразу поняла и прикрыла глаза.
Когда они оторвались друг от друга, Илья виновато прошептал девушке в ухо:
- У меня очень мало времени. Отпустили всего на десять минут.
Ксюша заулыбалась:
- Значит, выкладывай новости поскорей!
Они сели. Илья не удержался и слегка поправил у нее на коленях юбку. Слишком короткая, досадливо подумал он. А Ксюша, казалось, и внимания на это не обратила. Она сказала:
- У меня так вообще никаких новостей нет. Ребята, правда, тебе привет передавали. Ну, еще отца твоего видела, - Ксюша задумалась, - Но об этом я, по-моему, уже вчера говорила.
- Да, но тут ты, скорее всего, ошиблась. Я потом матери звонил, и она подтвердила, что папа уехал на учения.
Ксюша почесала висок.
- Да? Странно… Готова была поклясться, что это был твой отец, - но тут же мотнула головой: - Ладно, забудь. У тебя-то что нового? Всех уже стариков победил? А друзья как? Мне показалось, вы с этим мальчиком, как его, - Ксюша в раздумье прикусила губу, - Андрей, кажется… неплохо ладите.
При упоминании имени друга Илья погрустнел. С Андреем явно творилось что-то не то. Леваков и раньше болтуном не был, а теперь и вовсе замкнулся. Потом еще этот его вопрос про деньги. Зачем Андрею такая сумма? Если Леваков попал в беду, почему не обратился к нему? Уж, наверное, вместе бы они что-нибудь да придумали. Друзья ведь вроде…
Размышляя таким образом, Синицын совершенно забыл, что сам не пошел к Левакову со своей проблемой, а упрямо бился над решением ее один. Ну, теперь не совсем один. С ним была Ксюша.
Девушка поняла молчание Илья по-своему.
- Ты чего? – она погладила его по щеке, - Про своего врача вспомнил? Не бойся, я тут уже пошустрила, и, думаю, мы справимся.
- Конечно, справимся, - заверил ее Илья, хотя сам отнюдь не был в этом так уверен, - Но вообще-то я об Андрее думал. Он в последнее время всё зачем-то в город отпрашивается. И сегодня вот тоже ушел. Не нравится мне это.

3
Андрей снова был в больнице. Сегодня женщина выглядела значительно лучше, но Леваков ни на секунду не забывал, что сказал ему врач. Если не сделать операцию, рецидив может случиться в любой момент.
Когда он пришел, Нина Левакова обедала. Увидев парня, она поспешно отставила еду, дотронулась (видимо по привычке) до волос, поправила халат и неуверенно улыбнулась:
- Ты все-таки пришел? А я уж думала, не придешь…
Андрей положил на прикроватную тумбочку пакет с гостинцами и ответил:
- Я же обещал, что приду.
Женщина закивала, боясь его рассердить:
- Конечно-конечно, ты же обещал. Как я могла сомневаться? - виноватая улыбка блуждала на ее губах. – Андрюш, ты меня прости за прошлый раз. Я, честное слово, больше не буду плакать. Ты только приходи, - добавила она совсем тихо и чуть не расплакалась, хотя только что обещала обратное.
Андрей нахмурился:
- Если будешь плакать, тогда точно больше не приду. Еще не хватало, чтобы ты из-за меня в реанимацию попала.
Торопливо вытерев слезы, Левакова, как примерная девочка, положила руки на одеяло.
- Нет-нет, Андрюш, я уже все. Видишь – не плачу.
Сев на стул рядом с кроватью, Андрей еще раз внимательно оглядел больную. Нет, определенно сегодня ей намного лучше. Вон даже румянец появился. Или это жар? Не удержавшись, он потрогал ее лоб и почувствовал, как женщина вздрогнула. Неужели она его боится? Вернувшись на место, парень спросил:
- Как ты тут вообще? Как кормят?
- Хорошо кормят, - заверила она, - Только я, честно говоря, Андрюш, плохо помню, что дают, - она ласково на него посмотрела, - Я все о тебе думаю. Вот, гадала – придешь, не придешь? А ты пришел.
Они молчали, думая каждый о своем и одновременно друг о друге. Андрей думал, например, о том, какой эта женщина была в молодости. Как, интересно, они познакомились с отцом? Бабушка никогда об этом не рассказывала. Ничего, решил он, потом как-нибудь спрошу у матери. Назвав Нину Левакову про себя матерью, Андрей не удивился. Немного непривычно – пожалуй… Но не удивительно.
А следом Андрей подумал, как они потом будут жить вместе. Если, конечно, мать захочет, поправил он себя. Только вдруг у нее кто-то есть? Леваков похолодел, но тут же успокоился. Да нет, непохоже. Кроме него, мать никто не навещал. Даже бабушка.
Бабушка вообще никогда ее не жаловала. Может, она считала, что мать чем-то обидела его отца? Об отце Андрей вообще мало что знал. Раньше он пытался расспрашивать бабушку, но та лишь поджимала губы и молчала. Потом Андрей перестал задавать вопросы.
Может, теперь мать расскажет ему, что у них тогда произошло? Не прямо сейчас, конечно, а когда поправится. Когда Андрей достанет деньги, маме сделают операцию, и жизни ее уже ничего не будет угрожать.
Деньги… А вот деньги-то он до сих пор и не достал. Андрею представилось лицо Ромки, и он закрыл глаза. Интересно, будет ли считаться преступлением кража, которая совершается ради спасения жизни? Он ведь не ради себя, а ради другого человека, почти как Робин Гуд. Смешно: ведь Макаров когда-то давно назвал его Робин Гудом. Как в воду смотрел.
Нет, так рассуждать нельзя. Андрей поморщился. Кража есть кража. И если он сможет достать с ее помощью денег, то потом обязательно пойдет в милицию и во всем признается. Но только потом, когда операцию уже сделают.
Размышляя подобным образом, Андрей подошел к училищу. На КПП вместо дежурного стоял Сырников.
За всеми последними событиями Леваков успел о нем напрочь позабыть. И вот, здрасьте, пожалуйста.
Сырников не сразу заметил Андрея, поскольку напряженно разгадывал кроссворд. Он беззвучно шевелил губами, морщился, а затем неуверенно вписывал ответ.
Андрей занервничал. Срок действия его увольнительной заканчивался через пять минут. Но где же дежурный?
Очевидно почувствовав чье-то присутствие, Сырников поднял голову и, увидев Андрея, недобро усмехнулся.
- Леваков! Какая неожиданно неприятная встреча! Как успехи в учебе? – он развалился на стуле, - Надеюсь, плохо? А то что-то выглядишь ты неважно. Не хочешь передохнуть? За территорией Суворовского, естественно?
Стараясь не обращать внимания на тон Сырникова, Андрей спросил:
- А где дежурный? Мне надо увольнительную отметить.
- А дежурный тю-тю, - Сырников помахал ладонью, - Будет минут через пять.
Леваков заглянул в бумагу. Через пять минут будет поздно. Но где-то здесь должна быть печать. Переступая через себя, Андрей попросил:
- Отметь мне увольнительную, пожалуйста.
Сырников приподнял брови и быстро-быстро ими зашевелил:
- Оп-паньки! А воздух славного Суворовского училища явно пошел тебе на пользу. Какие мы вежливые вдруг стали, - он не торопясь вернулся в вертикальное положение и лениво протянул руку: - Ну, давай сюда свою бумажку.
Андрей быстро отдал ему увольнительную, нервно посматривая на настенные часы.
- Где это ты ее так извазюкал? – поморщился Сырников, - Надеюсь, не пользовался ей как сам знаешь чем?
Время, гад, тянет, взбесился Андрей и решительно подошел к столу.
- Поставь печать, - Леваков угрожающе наклонился.
Но Сырников даже не пошевелился. Он делал вид, что внимательно читает. Наконец покачал головой:
- Э… друг, а ты опаздываешь.
Андрей едва сдерживался:
- Во-первых, я тебе не друг. А во-вторых, немедленно ставь печать. Я пришел вовремя.
Вздохнув, Сырников начал медленно рыться в ящиках. Может, конечно, он и в самом деле не знал, где печать. Так или иначе, враг Андрея явно прилагал все усилия, чтобы ее не найти.
Сырников все еще рылся в столе, когда вернулся дежурный. Увидев, что «сос» самозабвенно копается в ящиках, тот разозлился:
- Это что здесь такое происходит? На минуту нельзя выйти.
Не дав Сырникову ответить, Андрей подошел к дежурному:
- Мне нужно отметить увольнительную.
Все еще злясь, дежурный сказал:
- Давай, где она там у тебя?
Андрей кивнул на Сырникова, и тот поспешно отдал документ. Дежурный сел на свое место, посмотрел на часы, потом на бумагу.
- Ты опоздал.
Возмутившись, Андрей покачал головой:
- Но я пришел вовремя!
Дежурный нетерпеливо отмахнулся.
- Во сколько ты пришел, будет отмечено здесь, - он ткнул пальцем в увольнительную, - А пришел ты на четыре минуты позже.
Спорить было бесполезно. Опоздание было аккуратно внесено куда следует. Сырников торжествующе отвернулся, словно он здесь и ни при чем.
Андрей понуро поплелся в казарму. Он понимал, что на этот раз у него очень мало шансов оправдаться перед командованием. А значит?.. А значит, пора собирать вещи. Слезы блеснули было у него на глазах, но Леваков решительно их вытер. Только не плакать!

Глава пятнадцатая
1
[Ночью Сухомлин и Трофимов, окрыленные успехом с Перепечко, протягивают ниточку уже под несколькими кроватями суворовцев. Те начинают смешно подскакивать во сне. Насладившись зрелищем, друзья вынимают нитку и довольные проделкой, засыпают… ]

… Услышав мирное похрюкивание злоумышленников, Макс Макаров сел. Его кровать попала в зону их действий. Однако он не спал, а, закрыв глаза, думал о Полине и о том, что скажет ей, когда неожиданно появится на пороге ее квартиры. Вернее, он представлял, что скажет Полина.
Когда Сухомлин с Трофимовым неслышно, как они думали, приступили к реализации своего плана, Макс одним из первых почувствовал дискомфорт. Но решил не выдавать себя. Он тут же разработал план ответного удара.
Легко спрыгнув с кровати, Макс присел около Перепечко, одной рукой зажав ему нос, а другой прикрыв рот. Степа дрыгнулся и проснулся. Заорать он не смог – Макс крепко его держал. Бешено вращая глазами, Печка увидел, кто на него напал, и заметно успокоился. Только тогда Макс ослабил хватку.
- Вставай, - прошептал он.
- Зачем? – так же тихо спросил Степа.
- Мстить будем, - сдергивая одеяло с Перепечко, ответил Макс.
Тот поежился от холода, но встал.
- Кому мстить-то? И за что? – спросил он, позевывая.
Макс нетерпеливо махнул рукой:
- Я тебе потом объясню. Значит, так, - вручая Перепечко тюбик с пастой, распорядился Макс, - Ты берешь на себя Трофима, а я Сухого. Когда рожу ему намажешь, не забудь перышком под носом пощекотать.
- А это зачем? – удивился Перепечко.
Макс загадочно ухмыльнулся:
- Увидишь.
Степа почесал затылок и поплелся к Трофимову. Тот, не подозревая ни о чем, невольно облегчил Печке задачу. Парень лежал на спине и чему-то радостно улыбался во сне. Вздохнув, Степа как можно выше поднял тюбик над лицом Трофимова и выдавил пасту. Внушительный кусок ее мягко приземлился на щеку, после чего Перепечко, как велел ему Макс, выдернул из подушки перо и поводил им под носом у спящего. Трофимов поморщился и поднял руку, так что Печка от неожиданности чуть не подпрыгнул. Но Трофим не поймал его, а только недовольно провел ладонью по лицу, самостоятельно размазывая пасту.
Перепечко улыбнулся и подумал: «Ну Макс, во дает!»…

[Утром Философ и смеющиеся кадеты видят разрисованный «спецназ» в лице Трофимова и Сухомлина. Художники скромно молчат, и весь взвод получает дополнительных десять кругов вокруг стадиона. Кантемиров обнаруживает у Андрея крупную сумму денег. Андрею приходится признаться командирам во всем. Офицеры решают помочь. ]

2
[Синицын в очередной раз пытается безуспешно вызвать друга на откровенный разговор. Наконец, Леваков сдается. Илья отдает ему все свои деньги, заработанные с таким трудом для майора Мурашко. Вскоре информация о беде Левакова облетела все училище и к нему стали подходить другие суворовцы, молча отдавая деньги на операцию. Андрей смущался, был крайне растроган, но ребята вели себя очень тактично, и после проведенной дополнительной беседы с Василюком, он без возражений принимал помощь. Все деньги он отдавал на хранение Василюку в сейф… ]

… Майор подсчитал, что за полдня они сумели собрать больше десяти тысяч рублей. А ведь знали о происходящем еще далеко не все.

3
Например, ни о чем, как ни странно, не подозревал Макс. Он нервно слонялся по коридору в надежде выловить Полину. Дело в том, что Макаров решил восстановить доброе имя прапорщика Кантемирова.
Не то чтобы Полина Сергеевна особенно злилась на Философа. Кажется, она даже приняла решение замять эту историю. Однако Максу неоднократно приходилось слышать, как кто-нибудь из офицеров (а чаще остальных – майор Василюк) отпускал, как будто в сторону, невинное на первый взгляд замечание, от которого Кантемиров, однако, покрывался багровым румянцем. И только Макс знал почему.
Наконец он понял, что дальше так продолжаться не может. Однако в планы Макарова не входило выдавать себя. И Макс решил положиться на волю случая. Ему казалось, что он сумеет уболтать Полину и отвлечь ее от основного – от истинного имени телефонного маньяка.
Полина вышла из преподавательской, закрыла за собой дверь и направилась в ту сторону, где сидел Макс.
Внутренне сжавшись, он встал и двинулся ей наперерез. Но преподавательница была так увлечена своими мыслями, что даже не сразу его заметила. Тогда, чтобы избежать столкновения, Макс позвал:
- Полина Сергеевна…
Та растерянно подняла голову и только в этот момент увидела, что едва не наступила на своего ученика.
- А, Макаров… Вы что-то хотели? – Полина единственная во всем училище обращалась к суворовцам на «вы».
Макс кивнул:
- Да. Полина Сергеевна, я хотел вам признаться… - и тут же добавил, испугавшись, что это прозвучало двусмысленно: - Это насчет вашего телефона…
- Моего телефона? – не поняла Полина.
И тут Макса осенило. Ну конечно! Он скажет, что дал прапорщику Кантемирову номер мобильного Полины, выдав его якобы за свой. Конечно, в этой версии есть множество несостыковок, но Полина на них, может, и внимания не обратит. Естественно, она поймет, что макс каким-то образом узнал ее телефон, но и здесь можно будет как-нибудь вывернуться.
Он уже было открыл рот, чтобы выложить Полине эту информацию, но та вдруг неожиданно заинтересованно посмотрела на мальчика:
- Макаров, а вы ведь из третьего взвода?
- Из третьего, - подтвердил Макс.
Он почувствовал себя так, словно его притормозили на полном ходу.
А Полина почему-то обрадовалась:
- Ой, это же замечательно!
Макс нахмурился. Раньше она в этом факте ничего замечательного не находила.
- Я сейчас очень тороплюсь, однако хотела найти вашего мальчика – того, которому деньги нужны. А тут вы, Максим, - она назвала его по имени, - Будьте добры, передайте, пожалуйста, Левакову.
Полина порылась в сумочке, достала кошелек и извлекла оттуда заранее приготовленные пятьсот рублей.
Макс ошарашенно смотрел на купюру.
- А зачем это Левакову? – только и сумел выговорить он.
Теперь настал черед Полины удивляться:
- Как, неужели вы не знаете? Его матери срочно нужна операция. Наши, - она говорила о преподавателях, - уже почти все скинулись. А это от меня.
Максим попятился. Чего же Леваков молчал? Вот дурья башка! Макаров сразу забыл, что собирался сказать Полине, и теперь, грызя ноготь, напряженно думал. Ну конечно, отец! Он точно поможет.
- А в какой больнице его мать, вы не знаете? – спросил Макс Полину, которая все это время держала деньги в руках и с удивлением на него смотрела.
- Да нет, откуда?
Ничего, это мы быстро выясним. Столько времени зря потеряли! Макс развернулся и почти бегом бросился на поиски Кантемирова.
- Макаров! – окликнул его сзади голос Полины, - А как же деньги?
Макс развел руками:
- Простите, мне в другую сторону.
- Но, Макаров, - снова позвала его Полина, - ты вообще зачем меня ждал?
- Все потом, - сказал Макс и скрылся за углом.
Кантемирова он нашел в столовой. Прапорщику не нужно было долго объяснять. Вскоре Макс уже звонил отцу. А еще спустя какое-то время он, с увольнительной в кармане, мчался в ту сторону, где размещалась администрация города.

Глава семнадцатая
1
Он ее ненавидит! Как же он ее ненавидит!
«Ах, эти персики, ах, эти ланиты! Полюбуйтесь мальчики, как играет свет! Это же восхитительно!»
Полюбуйтесь, мальчики, как ваша расчудесная, ваша возвышенная и неземная Полина Ольховская жмыхается по подъездам со старым козлом, главное достоинство которого – шикарная машина. Смотреть на нее противно, думать о ней противно! Лучше бы она была, как все. Лучше бы носила брюки и курила в компании с физиком, как паровоз. Зачем прятать свою низкую развратную душонку за красивыми словами и скромными складками длинных юбок?
Макс остервенело драил унитаз, даже не надев перчаток. Наряд вне очереди он получил за то, что не сдержался и откровенно нахамил командиру. Правда потом извинился. Ведь он и на самом деле был не прав. Но с тех пор, как он увидел Полину рядом с этим… с этим – Макс даже слов подобрать не мог для обозначения того типа с машиной. В общем, Макаров бесился. И бесился уже не первый день. Ребята стали обходить его стороной. В том числе и Перепечко.
Нет, так тоже нельзя. Что ему, из-за нее теперь из училища уходить? Ну уж нет. Не дождется.
Макс выпрямился. А может, он неправильно понял? Вдруг это ее двоюродный дядя по материнской линии? Парень усмехнулся. Так и будем называть его – дядя.
В туалет заглянул прапорщик. Оценив работу Макса, он заметил:
- Силен, без перчаток-то! Испачкаться не боишься?
Макаров вытянулся по стойке «смирно»:
- Никак нет, товарищ прапорщик. Оно своих боится.
Кантемиров хмыкнул:
- Самокритичен, уважаю, - и махнул рукой, - Давай, Макаров, строй взвод на ужин.
- Есть строить взвод на ужин! – заорал Макс.
Кантемиров только головой покачал. Неужели они с Василюком ошиблись? Вообще-то, когда майор Макарова вице-сержантом назначил, Кантемиров поначалу очень против был. Но Василюк сказал: «Вот увидишь, из парня выйдет толк. Его только в нужную сторону подпихнут нужно». Через месяц прапорщик и сам стал замечать, что Макаров начал вести себя совсем по-другому. А тут: здрасьте, приехали! Опять все заново. Прапорщик призадумался. Может, у парня случилось что? Надо будет разобраться.
Однако Макс уже и сам решил взять себя в руки. В конце концов – он Максим Макаров, а не половая тряпка. Да любой из старых друзей поднял бы его на смех! Он снова вспомнил Люсю. Нет уж, хватит, довольно эти женщины его крови попили! Вот прямо завтра же Макс начнет новую жизнь.
Но на следующий день была эстетика, и Полина, конечно же, свела на нет все его благие намерения.

2
А началось все с того, что она выбрала для урока самую что ни на есть неподходящую тему. Полина решила поговорить с кадетами о любви. Естественно, не о любви вообще, а о том, как эта тема раскрывается в шедеврах мирового искусства.
Макс чуть не плевался. Какое лицемерие! Да что вообще Полина может знать о любви? Нет, понятно, что в институте ее хорошо подковали, но разве достаточно теоретических знаний, чтобы иметь право калечить их молодые, еще не окрепшие души?
Внимательно следя за передвижениями преподавательницы по классу, Макс фыркал едва ли не после каждого ее слова. Причем фыркал так громко, что порой умудрялся заглушить речь Полины.
- Любовь является основной темой в творчестве большинства художников, поэтов и писателей. Не сомневаюсь, что все вы читали хотя бы одно произведение мировой литературы, главной темой которого была именно любовь, - Полина сделала паузу и внимательно осмотрела класс, - Это был вопрос, - уточнила она.
- «Эммануэль» считается? – с места поинтересовался Трофимов.
Кое-кто одобрительно захихикал.
Полина улыбнулась, как будто ожидала чего-то подобного:
- Данное произведение раскрывает плотской, а не духовный аспект любви. Может, есть и другие варианты?
Макс, перестав фыркать, схватил ручку и стал нервно стучать ею по столу. Полина несколько раз поворачивалась к Макарову и выразительно поднимала брови, но он принципиально ее игнорировал.
- Неужели никто не хочет ничего сказать? – удивленно спросила Полина после продолжительной паузы. И тут заметила одну поднятую руку. Это был Леваков, - Да, суворовец?
- Полина Сергеевна, можно мне выйти?
- Не совсем то, что я ожидала услышать, но да, конечно.
Пока Андрей выходил, руку неуверенно потянул Перепечко.
- Вы хотите последовать за Леваковым? – поинтересовалась Полина.
Степа слегка покраснел.
- Нет, я хотел ответить.
- Замечательно! Слушаю вас.
- «Ромео и Джульетта», - на одном дыхании произнес Перепечко и сел на место.
Полина одобрительно кивнула и предложила развить предложенную суворовцем тему.
- В бессмертной трагедии Вильяма Шекспира, - начала она, - блестяще отражена тема невозможной, запретной любви. Общество и родные против юных возлюбленных, но их чувства настолько сильны… - последнюю фразу Полина выделила, произнесла едва ли не с придыханием.
Макаров вскочил. Непонимающе глядя на него, преподавательница замолчала на полуслове. С силой бросив ручку на стол, так что та покатилась и упала на пол, Макс с вызовом предложил:
- Давайте лучше обсудим фильм «Интердевочка».
- Старье! – выкрикнул кто-то из суворовцев.
Полина же просто удивилась:
- Любопытный выбор. А можно узнать, с чем он связан?
- Не вопрос! Кое-кто из присутствующих назвал данное произведение «старьем», но я кардинально не согласен. Я считаю, что тема, которая там раскрывается, невероятно актуальна и сегодня.
- И чем же именно? – Полина присела, не сводя с Макса заинтересованного взгляда.
- Дорогая валютная проститутка отдается богатым старым мужикам за большие деньги и не строит из себя при этом ангела, - Макс вложил в свой ответ столько презрения, что не сомневался: Полина поймет, на кого он намекает.
Однако если Полина и поняла, то вида не показала. Выглядела она более чем невозмутимо.
- Может, я что-то и упустила, но мне всегда казалось, что фильм немного о другом, - она встала, - Хорошо, Макаров, садитесь.
Но Макс не сел.
- Полина Сергеевна, я могу выйти? Мне в медсанчасть нужно.
- Что-то случилось? – она озабоченно на него посмотрела.
Макс кивнул:
- Голова жутко заболела.
Полина дара разрешение и посторонилась. А Макс прошел мимо, сознательно задев ее плечом. Извиниться он и не подумал.
Оказавшись в коридоре, Макаров тяжело задышал. Ему захотелось курить.
Но ведь какова! Даже бровью не повела. Как будто это ее и не касается. Макса искренне поражало ее хладнокровие. И еще его жутко бесило, что Полина по-прежнему ему нравится. Ничуть не меньше, чем три дня назад.
В училище было тихо. За дверьми мерно жужжали голоса учителей, а кое-где и суворовцев. Макс послонялся по этажу, но, подумав, что здесь его может засечь кто-нибудь из офицеров, побежал вниз, стараясь не сильно топать по ступенькам.
Внизу, под лестницей, прислонившись лицом к стене, стоял какой-то парень. Макс притормозил и обратился к нему:
- Слышь, сигареты не будет?
Суворовец обернулся, и Макс с удивлением понял, что это Леваков. Как он его сразу не узнал? На лбу у Левакова краснело пятно – след от стены, в обнимку с которой он, видимо, стоял уже не одну минуту. Пятно особенно выделялось на его очень бледном лице. Узнав Макса, Андрей покачал головой – нет, мол, не курю, - и отступил дальше под лестницу.
Макс пошел за ним. Присел рядом на корточки и задрал голову.
- А ты чего здесь торчишь?
Андрей не ответил.
- Тоже Этикетка задрала? Понимаю, - Андрей даже внимания не обратил, что Макс вдруг назвал Полину прозвищем, которое до этого терпеть не мог, - Вообще, скажи, зачем нам этот дурацкий предмет? – он развел ладони в разные стороны, - Вот смотри, Лева. Есть ли хоть малейший шанс, что тебе, допустим, представится возможность отплясывать венский вальс? Молчишь, - Макс вздохнул, - Вот и я думаю – шансов ноль. Так чего тогда время зря тратить, а?
Но Андрей упорно его игнорировал. Макс нахмурился:
- Да что с тобой? Ты что, до сих пор на меня за троллейбус злишься? Ну не прав я был тогда – легче тебе стало?
Однако Андрей отрицательно покачал головой:
- Все в норме.
Макс ударил себя по лбу. Естественно, он тут болтает невесть что, а у Левакова там сейчас мать оперируют. Как он забыл?
Выпрямившись в полный рост, Макс спросил:
- А чего ты увольнительную не попросил?
- Я просил, не дали…
… Макс неуклюже похлопал Андрея по спине:
- Ну и ладно. Потом маму навестишь, когда она уже в палате будет, - он попытался ободряюще улыбнуться, но, к сожалению, совершенно не знал, что нужно говорить в подобных ситуациях. Максу редко приходилось кого-то утешать, - Да не переживай ты так. Врач, который ее оперирует, - просто профессор. Точно тебе говорю.
Конечно, Макс понятия не имел, кто оперирует мать Андрея. Но ему показалось, что это должно хоть в какой-то степени успокоить Левакова.
Андрея это хоть и не успокоило, но старания Макса он оценил.
- А сам-то ты что здесь делаешь? – спросил он Макарова, чтобы сменить тему.
Макс ухмыльнулся:
- Я вообще-то в медсанчасть отпросился.

3
Ни до какой медсанчасти Макс, естественно, так и не дошел. Зато туда вызвали Илью Синицына…

[Майор Мурашко переходит в решительное наступление. Леваков вернул Илье деньги, после того, как отец Макарова устроил для его матери операцию, но их по-прежнему недостаточно. Илья просит Мурашко еще немного подождать, и в расстроенных чувствах звонит Ксюше. Та утешает парня и говорит, что она обязательно что-нибудь придумает. После звонка Илья встречает в коридоре сияющего от радости Левакова.]

4
Операция прошла успешно, но нужно время, чтобы знать окончательный ее результат. Леваков снова просит у Василюка увольнительную и снова получает отказ. Мать еще в реанимации, и он ее все равно не сможет увидеть. Леваков очень расстроен, но подчиняется.

5
Вечером в комнате отдыха суворовцы лениво смотрели какой-то русский сериал про бедную девушку, которая на самом деле оказалась богатой, но пока об этом не подозревала. Трофимов и Сухомлин громко спорили о том, чем закончится сегодняшняя серия. Сухомлин утверждал, что девушка доберется, наконец, до вокзала, где ее с начала прошлой серии ждал кавалер, а Трофимов со знанием дела объяснял, что встречи не будет.
- Вот увидишь, по дороге она попадет в аварию. Мужик ее, конечно, рассердится и серий пятнадцать, а если им лимит позволяет, то и все двадцать, будет страстно переживать, что девица его кинула.
Сухомлин прищурился:
- Трофим, откуда такие познания? Твоя просвещенность по части сериалов начинает меня пугать. Что-то тут не так!
- Все путем, - спокойно заверил его товарищ, - просто у меня мать с сестрой по вечерам от телека не отлипали. Стоило нам с отцом хотя бы заикнуться, что, мол, хватит уже, так они такой визг поднимали, что мы покорно садились рядом и молчали в тряпочку, - Трофимов вздохнул, - Вот, думал, хоть здесь отдохну…
Тут не выдержал Перепечко, который, в отличие от остальных, не сводил заинтересованного взгляда с экрана:
- Слушайте, шли бы вы болтать в другое место! Мешаете ведь.
Ребята переглянулись и прыснули.
- Печка, не переживай, они будут жить долго и счастливо, - успокоил его Сухомлин, - А если ты хочешь узнать подробности, обратись к Трофиму – он у нас, оказывается, эксперт по сериалам.
- Точно? – наивно обрадовался Перепечко, но, заметив, что кадеты ржут в кулак, обиженно сказал: - Я вообще, может, к эстетике готовлюсь. Изучаю отражение темы любви в искусстве.
При упоминании эстетики Макс вздрогнул, потом резко вскочил, подошел к телевизору и начал судорожно переключать каналы. Суворовцы удивленно молчали, наблюдая, как одна картинка на экране сменяется другой. А Макс даже не следил за программами – просто щелкал и все.
И тут Сухомлин вдруг неожиданно что-то заметил и завопил:
- Эй, Макс, остановись. Там, кажется, твой отец мелькнул!
Только тогда Максим в первый раз посмотрел на экран – так, как будто впервые увидел телевизор, и щелкнул пультом назад.
На экране действительно был его отец. Он стоял в небрежно наброшенном на плечи белом халате посреди больничного коридора. Рядом волновалась молоденькая, но не очень симпатичная журналистка в очках и с косо подстриженной челкой. Макс прибавил звук.
Журналистка спросила у господина Макарова, почему он решил обратить внимание на тяжело больных пациентов именно этой больницы, на что отец, выдержав положенную паузу, ответил:
- Как вы понимаете, выбор был совершенно случаен. Не секрет, что в нашем городе немало людей, которым жизненно необходима операция, но, находясь за чертой бедности, многие просто не могут себе это позволить. Я рад, что в моих силах оказалось спасти хотя бы одну жизнь, - Макс не верил своим ушам.
Отец говорил так, словно сам только что вышел из операционной.
Журналистка тем временем продолжала гнуть свою линию:
- Значит, когда вы договаривались о том, что оплатите операцию, то даже не знали имени пациентки?
Господин Макаров улыбнулся. Макс догадался, что именно в этом месте ему по сценарию положено было улыбнуться и, возможно, пошутить, как бы говоря: «Да, я молодец, но как видите, не бравирую этим».
- Зато теперь я знаю ее имя. Нашу больную… - он так и сказал: «нашу»! – зовут Нина Владимировна Левакова.
Макс быстро выключил телевизор. А он-то, дурак, уши развесил. Подумал, отец на самом деле помочь хотел. Бескорыстно. Но Макаров-старший и здесь умудрился найти свою выгоду. Никогда еще Макс так не стыдился отца, как теперь.
- Ну зачем же ты выключил, - раздался сзади злой голос Андрея, - такая передача интересная!
Макс обернулся. Леваков стоял рядом, с трудом переводя дыхание, зрачки его сузились.
- Круто, Макс. Спасибо тебе большое. Каково это – на чужом горе светиться, а? Да если бы я знал, так лучше… - Леваков не договорил.
Он хотел сказать, что если бы знал, то лучше бы пошел к Ромке. Однако не сказал, повернулся и молча вышел.
Макс смотрел ему вслед и чувствовал, что краснеет.