ЮЛИЯ ПЕРЕСИЛЬД: «Не желаю окружать себя фальшивыми чувствами»
Posted on 26.11.2012
Молодая талантливая артистка Юлия Пересильд — личность известная и среди заядлых театралов, и среди поклонников кино. Её потенциалу и мастерству, востребованности и успеху позавидовали бы даже самые знаменитые и именитые. Юлия играет в Театре Наций на одной сцене с Евгением Мироновым и Чулпан Хаматовой, на главные роли в свои фильмы её приглашают такие режиссёры, как Алексей Учитель и Кирилл Серебренников. В свои 28 она уже обладательница статуэтки «Хрустальная Турандот» за роль в спектакле «Варшавская мелодия» и кинопремий «Белый слон» и «Золотой орёл» за роль в фильме «Край». А ведь это только начало… Но интересна артистка не только своим творчеством, чувствуется в ней мощная харизма, которая притягивает окружающих, как магнит. Юлия — таинственный сплав несоединимого: женственности и твёрдости, категоричности и терпимости, амбиций и простоты, внутренней свободы и зависимости. Для мужчин же она остаётся Женщиной-загадкой, которую страсть как хочется разгадать.
— Каждый взрослый с ностальгией вспоминает беззаботную пору детства. Ваше самое яркое воспоминание о том золотом времени?
— Это моя бабушка. До сих пор во мне живёт ни с чем не сравнимый запах бабушкиного дома, то тепло и уют, которые он излучал. Эти ощущения не передать словами, они на уровне подсознания.
С любовью вспоминаю и свой детский садик, в который начала ходить с полутора лет, и школьных учителей, хотя многие, повзрослев, почему-то пытаются вычеркнуть эти годы из своей памяти. Помню детсадовские игры и праздники, всех воспитателей и учителей могу назвать по именам, до сих пор со многими общаюсь и дружу. Мне интересно, как и чем они живут, поэтому, когда приезжаю в родной Псков, обязательно прихожу к ним в гости.
Безусловно, моё детство не может похвастаться теми радостями, которых в избытке у современных детей, я не знала, что такое шоколадки, жвачки, киндер-сюрпризы каждый день, новое красивое платье было целым событием. Но моё богатство заключалось в другом — в тех людях, которые постоянно меня чему-то учили, причём не словами, а одним своим существованием, и в том, что мне жутко хотелось научиться всему, что умели они, узнать столько же, сколько открыто им.
— А каким вы были ребёнком? Родителям много хлопот доставляли?
— Во мне сочеталось несовместимое: я была прилежной ученицей, ходила на городские олимпиады по разным предметам, а с другой стороны — без озорства не обходилось. У меня была единственная подруга, вернее, друг, Ира Петушкова, с который мы до сих пор вместе, а все остальные приятели — это мальчишки, с которыми мы и в казаки-разбойники играли, и по крышам бегали, и на чердаки и в подвалы лазали. Были и синяки, и коленки разбитые в кровь…
Но родители за нас не переживали, потому что, несмотря на хулиганистость, мы были достаточно надёжные — знали рамки, за которые нельзя заходить. Мне кажется, что вот такая внутренняя черта, за которую даже мысленно невозможно переступить, появляется лишь тогда, когда нет жёсткого контроля. Именно благодаря тому, что мамы не бегали за нами по пятам и не следили за каждым нашим шагом, благодаря той допустимой свободе, которую мы ощущали, выработалось чувство самосохранения, чёткое понимание того, что можно, а что недопустимо. Моя мама никогда не говорила мне «туда не ходи», «так не делай», «это категорически запрещено». Сейчас всё по-другому, мир стал опаснее. Не представляю, как свою дочь, когда она подрастёт, буду отпускать одну на ночные дискотеки, как это совершенно спокойно делала моя мама.
— Будете ходить вместе с ней?
— Что-то придумаю, пока не знаю. Ещё есть время подумать, ведь дочери всего три года…
— В Москву вас толкали амбиции, желание покорить столицу и стать известной или совершенно другие мечты и идеалы?
— Скорее всего, амбиции, но после окончания театрального института, понимаешь, что помимо притязаний, просто дико хотелось стать артисткой, и по-другому твоя жизнь и сложиться не могла.
— А как, по-вашему, честолюбие — это плюс или минус?
— Вообще это прекрасная движущая сила, главное — чтобы не было перебора. Ведь всем известно, что даже самое хорошее качество, проявляющееся без меры, превращается в свою противоположность.
Только что на репетиции был неприятный момент — я столкнулась с человеческими амбициями в чистом виде. До сих пор не могу успокоиться. Когда у человека самомнение выше некуда, а претензий ещё больше, то ничего и никого, кроме себя, он не видит и не слышит. С такими людьми бесполезно искать контакт, чтобы ты им ни говорил, их гордость, самолюбие и высокомерие не позволят тебя услышать. Слишком амбициозные люди по-настоящему глухие и слепые.
— Тот стержень и качества, что в вас есть, — заслуга родителей или результат самовоспитания?
— В некоторых вопросах я действительно кардинальна. Не позволяю себе слабостей, особенно в ситуации, когда решается вопрос, мой человек или не мой. И к работе у меня такой же подход: либо «да», либо «нет». А если говорить про чувства, то я прекрасно понимаю, что бывает: и «не знаю», и «может быть», и «вероятно», и «хотелось бы».
Очень долго могу терпеть, это касается всех сторон жизни, но когда понимаю, что затягивать больше нельзя, решение принимаю молниеносно. Ужасно не люблю, когда меня обманывают. Вот сейчас так сложилось: мне позвонили продюсеры одного фильма и сказали, что я утверждена на роль, а потом выяснилось, что информация ложная и окончательного утверждения не было. Как только я это узнала, то сказала категорическое «НЕТ»: «даже если вы будете просить меня, ни за что не соглашусь». А всё из-за лжи и хитрости. Хоть я и мечтала сыграть эту роль, но теперь не выйдет.
— В каких ещё вопросах вы также принципиальны?
— Не хочу окружать себя обманом, лестью, фальшивыми чувствами, людьми, которые ценят только деньги или ищут только славу. Некоторые на меня, наверное, из-за этого обижаются, но я имею право выбора. К тому же есть вещи существенные, весомые и первостепенные — это то, чего я не хочу и не принимаю. А в других вопросах я достаточно мягкий человек, меня можно попросить о чём угодно, я терпелива и терпима, когда у кого-то что-то не получается в работе, но если начинаю догадываться, что что-то там нечисто, моё терпение лопается в одну секунду, как мыльный пузырь.
— Известность сказалась на вас каким-то образом, изменились вы после того, как ощутили себя в лучах славы?
— Пока слава выражается лишь в том, что меня чаще стали приглашать на телевидение и брать интервью. А хочется, чтобы известность влияла совсем на другое — на роли, которые тебе предлагают. То ли их нет тех серьезных женских ролей, о которых мне мечтается, то ли ещё какая-то причина.
А если честно, я достаточно иронично отношусь к славе и популярности. Мне приятно, что за счёт моей узнаваемости можно кому-то помочь, а в остальных случаях меня это не волнует. Нельзя же серьёзно относиться к тому, что тебя десять раз пригласили на первый канал. С моими однокурсниками мы долго смеялись, когда какой-то журнал напечатал рейтинг 50-ти самых красивых людей Москвы, где я значилась под номером одиннадцать. После этого друзья в шутку стали звать меня «Одиннадцать». «Привет, Одиннадцать. Как дела, Одиннадцать?» Если к славе относиться серьёзно, то звёздная болезнь неминуема. Её нужно использовать в хороших целях, во благо.
— Если вернуться к теме кино и хороших ролей. Вы во всём доверяете режиссёру или можете поспорить, если чувствуете, что играть надо по-другому, что ваш персонаж не такой, как написано в сценарии?
— Безумно люблю спорить с режиссёрами, и мне обидно, когда за это они на меня обижаются. Тогда я не понимаю, в чём смысл актёрской профессии. Быть просто куклой в руках режиссёра? Ведь бывают совершенно разные ситуации: иногда ты чувствуешь, что нужно отдаться воле мастера, и он тебя выведет, куда надо, но когда ты понимаешь, что сейчас из-за спора родится что-то более интересное, глубокое, чем тебе предлагают, почему я должна молчать? Например, мы сильно спорили с Остермайером по поводу моей героини в спектакле «Фрекен Жюли». Я долго не могла понять, чего от меня хотят. Видно, он сам колебался, до конца не чувствуя эту роль. Поначалу он выстраивал треугольник с кардинально разными вершинами, желая, чтобы и Жюли, которую играет Чулпан Хаматова, и Жан (Женя Миронов), и служанка Кристина — я, представляли собой совершенно непохожие по мировосприятию характеры. Я недоумевала по поводу своей героини, что значит, у неё совсем нет амбиций, такого быть не может. Мой организм не принимал этого. Когда Остермайер дал посмотреть мне фильм братьев Дарденн «Розетта», я стала догадываться, чего от меня требуют. Но мы всё-таки нашли компромисс: в конце пьесы у героини появлялись и самолюбие, и гордость, хотя на протяжении всего спектакля она была серой мышкой, которую режиссёр и хотел видеть. Мне кажется, что благодаря нашему спору спектакль стал лучше, а режиссёру пришлось пусть и маленькой роли, но уделить больше внимания, наполнить её большим содержанием, расширить узкие рамки созданного однозначного образа.
— Похвастаться таким достижением могут далеко не все актёры, всё-таки режиссёры не любят, чтобы им указывали?
— Вы знаете, я недоумеваю, почему они этого не любят. Ведь дело не в том, что я указываю или сую нос не в своё дело, а в том, что нормальный человеческий спор — это столкновение мировоззрений. Если режиссёр считает, что только он главный, скорее всего это какие-то комплексы. Когда человек в чём-то не уверен, он не хочет и боится, чтобы с ним вступали в прения, и возражений не терпит. Спорят всегда люди уверенные в себе. Умный человек готов принять точку зрения оппонента, если тот прав, в этом его ум и сила.
— Ваши партнёры по съёмкам и театральным постановкам сплошь люди великие: Чулпан Хаматова, Евгений Миронов, Михаил Пореченков, Владимир Машков, Сергей Безруков. Нет ощущения Золушки, случайно попавшей на бал?
— Когда сразу после 4-го курса я пришла в театр и попала в такую компанию титанов, как Лия Ахеджакова, Женя Миронов, Авангард Леонтьев, Еленой Морозовой (меня ввели в спектакль «Фигаро» Кирилла Серебренникова), то ощутила настоящий страх. Первое время было тяжело, но только на уровне эмоций. За актёрское мастерство мне никогда не было стыдно, потому что мой мастер Олег Кудряшов дал мне столько в плане театральной школы, что бояться было не за что. Я морально не была готова играть с такими величинами на одной сцене, не чувствовала себя достойной. В последний месяц перед премьерой просыпалась в холодном поту и даже приняла решение: отыграем, и ухожу из профессии, зачем позориться.
Вообще на этот спектакль обрушилась жесточайшая критика, это не было связано со мной лично, но для меня она обернулось хорошей школой. Тогда актёры попали под ужасный прессинг, так совпало, что в это же время ещё и Женю назначили руководителем театра, но нас это не сломило, наоборот, мы объединились, сплотились воедино — и родилась компания людей близких по духу. Для меня совсем юной, начинающей артистки это оказалось важно, я поняла, что и великие люди не застрахованы от нелестных замечаний и осуждения, и что серьёзно к оценкам критиков относиться не стоит, а главное — хоронить себя не за чем и глупо.
— Сейчас вы чувствуете себя на равных с мастерами сцены?
— Ни в коем случае, они всё равно остаются где-то там — на недосягаемой высоте. Я не могу по той лишь причине, что мы работаем вместе и играем во многих спектаклях, сказать: «Эй ты, Женька». Для меня это недопустимо, я его очень люблю и уважаю. Они всё равно остаются кумирами, хотя мы очень дружны. Недавно моя мама, побывав на спектакле «Фрекен Жюли», где я играю с Женей и Чулпан, заметила: «То ли вы втроём так давно вместе, что понимаете и чувствуете друг друга с полувзгляда, но я порой не могла понять, вы это текст говорите или просто между собой болтаете; были моменты, когда мне казалось, что вы куда-то в сторону уходите и забыли о роли, о зрителях». Я эти слова восприняла как комплимент. Мне тоже кажется, что на эмоциональном уровне мы совпадаем, несмотря на то, что все очень разные.
— А с Евгением Мироновым как с режиссёром, руководителем театра трудно работать?
— С Женей тяжело работать только в том смысле, что ему надо соответствовать. Но когда кому было легко с гениями? С талантливыми людьми трудно, потому что ты не имеешь права быть хуже. Даже если во время репетиций бывают какие-то замечания, повышенный тон, я стараюсь не обижаться, потому что головой понимаю, что слышать от Евгения Миронова критику — великое счастье, и дуться на это глупо. Знаю, он не желает мне плохого, и если он что-то говорит, это нужно слушать и слышать. Точно также и с Чулпан. У меня нет повода и причин не делать так, как они требуют или предлагают, напротив, то, что они дают замечания — это прекрасно, значит, им не всё равно. Ими движет желание, чтобы ты рос профессионально и сложился сценический ансамбль, все выглядели достойно, приблизительно на одном уровне.
— Вы согласны, что не бывает маленьких ролей, бывают маленькие актёры?
— Дело не в том, какая роль, бывает и большая, а в ней нет какого-то зерна, души, не заложено чего-то такого, чтобы трогало зрителя. И, наоборот, маленькая роль — а в ней столько глубины и содержания, что не заметить и не задуматься о том, что этой ролью хотели сказать драматург, режиссёр, невозможно. Есть немало примеров, как эпизодическая роль будоражила души людей, переворачивала сознание.
— В фильме «Дело гастронома №1» вам досталась небольшая роль, чем она показалась вам интересной?
— Когда мы встретились с режиссёром Сергеем Ашкенази первый раз, я сказала, что ничего, кроме адюльтера, в этой истории не вижу. Потом мы поговорили ещё, и он попытался объяснить, в чём смысл моей роли: не в том, как жена, забытая и покинутая вечно занятым работой мужем, бросается в объятья молодого любовника. Проблема — в женском одиночестве. Режиссёр по-другому взглянул на героиню, наполнил её большим содержанием, для этого пришлось дописать какие-то сцены, чтобы зрителю открылась совсем другая суть, чем была заложена в роли изначально. Тогда мне стало интересно — говорить через свою героиню про покинутую любимым женщину, про одиночество вдвоём, про полное непонимание самого близкого человека.
— А вы свою героиню не осуждали за то, что она изменила мужу?
— Нет. А за что? Ведь это был психологический срыв. Это не значит, что нужно решать свои проблемы только таким способом, но в данном случае она просто устала ждать, когда любимый муж обратит на неё внимание, когда не работа, а она будет главным смыслом его жизни. Ей не хватало мужской ласки, внимания, заботы, а рядом всегда крутился юный обожатель, который ловил каждое её движение и слово. И вот в один момент она не выдержала, позволив себе быть слабой, любимой, просто женщиной. Но она сразу же осознала степень своего поступка, ей было стыдно, поэтому она собрала вещи и ушла от мужа. Это яркий пример того, до чего можно довести женщину своим невниманием. Разве можно молодую красавицу оставлять без присмотра? (улыбается).
— А вам тяжело быть сильной, красивой и независимой женщиной?
— Иногда я считаю себя сильной, но на самом деле, наверное, мне это только кажется. Есть по-настоящему сильные женщины, которые выбирают себе цель, например, стать звездой или разбогатеть, и прут. Во что бы то ни стало они должны достичь намеченного, и для этого все средства хороши. Я совсем не такая. Принципиальная — да, но сильной себя назвать не могу. У меня такое количество слабостей, меня так просто свернуть с пути, легко обидеть, а что касается работы, меня легко «забить». Роли получаются только с теми режиссёрами, которые меня любят как актрису, как человека, как персонаж, который я играю. Не могу я по-другому, не получается у меня. И работа из разряда наберу пять фильмов параллельно — не моё, хотя возможность такая есть.
Если я вижу, что режиссёр мною не горит, рабочий градус падает сразу же, и я ничего не могу с собой сделать. Конечно, можно себя настроить, заставить, но всё это будет не по-настоящему, не от души, а зрителя не обманешь, он сразу чувствует фальшь. К примеру, Сергей Анатольевич Голомазов весь свой разбор пьесы из-за меня поменял. Мы два месяца разбирали текст, а потом он на меня посмотрел и решил всё изменить, потому что начал выстраиваться совсем другой характер, более интересный, нежели придуманный ранее. И это такое великое качество в режиссёре, когда он чувствует артиста, пытается его понять, влюбляется в свой персонаж. А если меня начинают ломать, кричать, портить настроение, всё, дальше двигаться бесполезно, во мне в такие моменты закрывается какая-то дверца, я всё выполняю как надо, но механически. В этом смысле меня хорошо чувствовал Олег Львович Кудряшов — это первый человек, который со мной просто заговорил. Потому что куда бы я ни приходила: «давай пой», «давай танцуй», «что ещё можешь, покажи». А Олег Львович сказал: «Сядь, ну что? Как? Откуда ты?» И вот этот разговор на человеческом нормальном языке и дал свои результаты. Если со мной по-людски, то достать из меня можно многое.
— А что у вас за «интересная» история с театром Калягина вышла?
— Кто-то из однокурсников потащил меня показаться в этот театр, хотя играть в репертуарном театре у меня не было желания изначально. Самого Сан Саныча не было, смотрел нас кто-то из его замов. Я играла сцену из «Троянок» Еврипида, и вот, когда у Андромахи забирают ребёнка, чтобы сбросить его со скалы, в самый эмоциональный момент, когда я шла по табуреткам и мне отдавали куклу-ребёнка, вдруг прозвучало «стоп», «что у вас ещё есть?». У меня ещё было столько, что я могла показаться во все театры Москвы. Но я молча собрала табуреточки, мешочки, куколку, и ушла. Потому что если ты останавливаешь в кульминационную минуту, значит, тебя ничего не трогает, а если это так, ты не мой человек, и не надо нам тогда быть вместе. Получиться может, если люди находят друг друга. Может быть гениальный режиссер и гениальная актриса, но у них никогда ничего не произойдёт, а может быть очень простой режиссёр и артистка с не ахти какими данными, которую никто никогда не замечал, и вдруг вместе они создадут такое, чего ни от одного, ни от другого не ожидали.
— Как думаете, женщина должна быть слабой, покладистой, терпимой или свою силу и характер всё-таки стоит показывать мужчинам?
— Быть покладистой? Только не в моём случае. Вот у моего знакомого жена, которой я просто восхищаюсь, необычайной силы женщина, при желании она любого мужика в бараний рог скрутить может, но вместо этого: «Володечка, а что надо?». Она делает вид, что мужчина главный, хотя всё наоборот. Это такая великая женская хитрость, я так не смогу никогда, не умею. И мне в отношениях не важно, кто главный, а кто подчинённый, для меня принципиальна прямота, искренность, откровенность. Могу сделать замечание или высказать, если что-то не устраивает. И что мне себя переделывать? В какую сторону? Но тогда это буду не я. И не понимаю, зачем? Если это органично рождается, вопросов нет, а если нужно думать о том, что и как сказать, вечно себя контролировать. Мне кажется, мужчины, как дети, они чувствуют неправду. Какой смысл ломать себя и подстраивать под кого-то? Чтобы через пять лет сойти с ума или в старости понять, что ты этого человека настолько ненавидишь, что сейчас убьёшь. Конечно, я могу себя держать в руках, но потом меня как прорвёт, и всё, что я думаю и чувствую, обязательно выльется.
— Булгаков не сомневался, что «Тот, кто любит, должен разделять участь любимого». Вы могли бы, как жёны декабристов, ради любимого бросить всё самое дорогое?
— До тех пор, пока человека любишь, принимаешь его беды и горести как свои. Как только чувства проходят, всё это не имеет смысла. Хотя тут легко обмануться, многие женщины приносят себя в жертву, думая, что мужчина без них пропадёт, а на самом деле это надо им самим, чтобы чувствовать себя нужными. Иногда из-за страха остаться одной женщины придумывают себе героическую роль, объяснение, почему они так страдают и не могут свою жизнь прожить, как им хочется. Так жили наши бабушки, которые не могли развестись, боясь общественного мнения: а что скажут соседи, сослуживцы, если ребёнок будет без отца. На самом деле всё это от слабости, от страха начать новую жизнь. Ведь мучиться легче, удобнее, потому что тебе известно, что будет завтра, через месяц, через год. Со временем ты начинаешь в себе это страдальчество культивировать, роль героини нравится тебе всё больше, а главное у тебя появляется основание себя жалеть. Это величайшее заблуждение. Хотя думаю, что так живёт 80% людей.
— Фридрих Ницше счастье мужчины называл «я хочу», а женщины — «он хочет». По-вашему немецкий философ был прав?
— Спорить с Ницше, конечно, тяжело (улыбается), но попробую. Я понимаю, что не бывает гармонии, но мне почему-то кажется, что должен быть какой-то момент, когда они хотят вместе одного и того же. Может быть, есть некая жизненная мудрость в том, что хочет он, а она это выполняет, тогда тихое безоблачное существование гарантировано. Не знаю, смогу ли я когда-нибудь к этому придти, пока я категорически не согласна и не принимаю данную позицию. Получается, что женщина всю жизнь обязана находиться в плену чьих-то желаний, исполнять волю мужа, детей, старых родителей, и растрачивать всю себя на «ой, давайте приготовим вот это».
— На что, по-вашему, мужчина не имеет права?
— Для меня важны общечеловеческие рамки и мерила, хотя я понимаю, что мужчина и женщина — совершенно разные субстанции, но в первую очередь они люди. Поэтому правильнее говорить о том, на что человек, безотносительно пола, не имеет права.
Если честно, то нужно верить, что простить можно всё, что любящим людям всё под силу и они милосердны. Если человек любит, он имеет право на всё. Если это настоящая любовь, значит, он не причинит тебе вреда, и чтобы он ни сделал, будет во благо. А если тебе причиняют боль — предают, бьют, унижают, при этом заверяя в самых светлых чувствах, это не любовь.
— Чтобы покорить ваше сердце, прогулки при луне, свечи, серенады и прочая романтика обязательны?
— Нет. Это, скорее всего, меня напряжёт, мне будет казаться, что в этом есть что-то ненастоящее, неискреннее. Покорять не надо, это должен быть просто мой человек, причём нельзя всё низводить до одной черты характера, от которой твоё сердце растает. Если бы у меня был такой ориентир, было бы попроще.
— Коко Шанель считала: «Сдерживать себя, когда обидно, и не устраивать сцен, когда больно — вот что такое идеальная женщина». У вас свои признаки женского совершенства?
— Никогда не покажу, что человек меня обидел, но внутренне буду требовать, чтобы он сам это понял. Ни за что не скажу напрямую, если только не наступит крайняя точка, буду долго терпеть и ждать, когда до него дойдёт, что он поступил неправильно. Если же он не почувствует, что сделал что-то не так, то, скорее всего, мы разойдёмся. Ужасно не люблю скандалов, выяснение отношений — не для меня. Я просто не буду с этим человеком, причём он может даже не понять, почему я не с ним. Если мужчина не чувствует меня, значит мы не понимаем друг друга, а если у нас нарушена главная связь, то можно объяснить какие-то вещи, если видишь, что человек искренне заблуждается, но выяснять отношения из разряда «ты меня обидел» — бессмысленно и ни к чему.
Мне кажется, понятие идеал женщины и мужчины — нечто надуманное. Лучше, если человек неидеален, потому что совершенные люди — это что-то страшное, это роботы, а не живые существа. По-моему, такие люди неинтересны. Должен быть в человеке какой-то изъян, отклонение от нормы, боль, комплекс, если этого нет, то отчасти и любить его не за что.
— Кто-то из великих сказал: «Всё, что не убивает меня, делает только сильнее». А что закаляет вас как личность?
— Такие моменты происходят с каждым из нас постоянно, любое кардинальное решение так или иначе связано с болью, и, перестрадав, ты выходишь из проблемы сильнее, нежели раньше. Что касается актёрской профессии, то любая неудача, любое неутверждение на роль, любое непризнание, даже самое минимальное, всё равно болезненно. Но пережив это, осознав, почему и как, что это было, ты становишься чуть твёрже. Все страдания, даже самые маленькие болячки идут на пользу, делают нас крепче, главное, чтоб они не превращали нас в толстокожих слонов.
— Дружба между мужчиной и женщиной — миф или такое бывает?
— Мне кажется, это возможно, но все мои знакомые уверены, что это иллюзия. Не знаю, у меня много друзей мужчин, потому что я вообще не очень разделяю на мужчин и женщин, что касается не личных, не любовных чувств, а жизни вообще. Если я дружу с мужчиной, то не воспринимаю его как противоположный пол, он для меня человек. Мы можем шутить на какие-то очень личные темы, из разряда «какие девушки тебе больше нравятся».
— Как правило, женщины обожают сладкое, вы в их числе?
— Бесспорно, пастила, мармелад — моя страсть. Я — сладкоежка нереальная, могу съесть килограмм сладостей…
— А как вы себе это позволяете? А фигура?
— Не знаю, как-то себе позволяю (смеётся). Мне как-то жалко себе этого не позволить. Главное для меня в этот момент — не думать о фигуре, как только появляется мысль, что от этого пирожного могу потолстеть, так оно и будет, у меня сразу происходит сбой организма. А если не задумываюсь, могу полторта одна съесть, и на мне это никак не отразится.
— Какое блюдо вы готовите с удовольствием?
— Обожаю готовить всякие салаты, причём один и тот же не повторяется, также и пироги делаю: намешаю всего-всего, получается вкусно, все друзья хвалят. Никогда ничего не делаю по рецептам. Когда находит желание испечь пирог, не задумываюсь, 150 г или 100 г насыпать, это своего рода спонтанное творчество, импровизация.
Люблю достаточно простую кухню, нравятся мне и итальянские блюда, и украинские, и белорусские. Дома в основном готовит мама, но без изысков, мы не гурманы.
— Простота в еде, прямолинейность и простота в отношениях, а в одежде какой стиль вам ближе всего?
— Ношу только то, что мне нравится: и платья шёлковые, и джинсы рваные. Если вещь полюбилась, буду носить её не снимая. Отдаю предпочтение удобному стилю, чтобы было просто выбежать из метро и добраться до нужного места.
— Могли бы вы последние деньги потратить на шикарный наряд или модные туфли?
— Это могла бы быть не обязательно шикарная вещь, главное, чтоб она мне приглянулась, и не важно это Дольче Габбана или нет. Какая женщина не любит красивую одежду? Другой вопрос — у меня дома висит такое количество платьев, как в бутике, но куда мне их носить каждый день. Конечно, мне приятно, что они есть, но в основном я хожу в том, что схвачу утром с полки. Бывает настроение, когда хочется надеть что-то нарядное, яркое, а бывает — еле проснулся, настроение плохое, тогда берёшь то, что попалось под руку.
Вообще мне нравятся перепады, когда вчера ты была королевой в шикарном платье на 20-тисантиметровых каблуках и с макияжем, что никто тебя не узнал, а сегодня ты в потёртых джинсах ешь в Макдональдсе. Чем чаще происходят такие скачки, тем лучше и увереннее я себя чувствую. Потому что все эти выходы в свет в шикарных нарядах — всего лишь роль, эдакая актёрская история, которую нужно сыграть. Но ведь я совсем не такая, конечно, один день ощущать себя богиней здорово, но не всю же жизнь.
Я — разная, и это всего лишь маленькая часть меня, мне не хотелось бы быть заложницей одного образа.
