Я поднялась, но трезвон в моем кабинете прекратился, зато зазвонил Лешкин аппарат. Сняв трубку, он протянул ее мне:
- Это Василий Кузьмич.
- Я слушаю, Василий Кузьмич, - сказала я в трубку.
- Хорошо, что я тебя застал, Машечка. Приезжай-ка срочненько, я тебе машинку пришлю.
- А что случилось-то, Василий Кузьмич?
- Мы по взрывникам работаем, есть интересная информация. Сейчас мы кое-какие действия предпринимаем, может потребоваться твое присутствие, чтобы сразу и закрепить.
Я встала и пошла к себе одеваться.
- Маш, может, с тобой поехать? - крикнул мне вслед Лешка.
- Да ладно, Лешенька, отдыхай.
В РУБОПе мне первым делом налили чаю и придвинули тарелку с большим бутербродом с вареной колбасой. Но я отказалась. На бутерброды с колбасой, хоть батон был очень свежим, а колбаса вкусно пахла, я уже смотреть не могла, организм просил чего-то горяченького.
Василий Кузьмич мне объяснил, что они тут еще побеседовали с Анджелой покурили, кофейку попили, полюбезничали, - и она назвала им один адрес, где, Кузьмич уверен на сто один процент, находится мастерская по изготовлению радиоуправляемых подарочков. И как раз после этого "наружка" отчиталась: подхватили бывшего опера Сиротинского наконец и довели его прямиком до этого самого адреса, где он и засел. Надо сейчас выписать обыск на этот адрес, без санкции прокурора, неотложный, рабочий день уже кончился, и хорошо бы проехаться вместе с ребятами в адрес.
- Ты в машине посидишь, пока они там хату посмотрят, а потом сразу сориентируешься - допросить кого, изъять, задержать, ну сама увидишь. Сиротинского возьмут, так надо будет с ним вопрос решать. Ладно, Машечка? - Он заглядывал мне в глаза.
- А кто поедет? - спросила я, смирившись с неизбежным.
- Твой другая Кораблев и наши старшие товарищи из ГУУРа и ГУОПа.
- Да-а? - удивилась я. - Неужто тряхнут стариной и покажут, как надо работать?
- Ну! - подтвердил Кузьмич. - Потом будешь рассказывать, как тебе повезло, с такими зубрами выезжала.
- Это им повезло, раз они со мной выезжают, - мерзким голосом сказала я.
- Ну ладно, это вы там с ними определитесь.
Пришел Кораблев, а за ним подтянулись москвичи.
- Ну что, никого больше не надо в подмогу? - спросил их Василий Кузьмич.
- Не надо, - загрохотали в два голоса эти здоровяки.
Кораблев только плечами пожал. Пока спускались вниз, он обратил внимание на мои грязные сапоги, сообщил, что некрасиво женщине расхаживать по присутственным местам в нечищеной обуви, и посоветовал купить специальную губку, которую можно носить с собой, и в случае необходимости протирать грязные сапоги. Вот он без такой губочки никуда не выходит, и в доказательство он достал из кармана куртки и продемонстрировал мне губочку в пластмассовой коробке.
В машине нам было никак не рассесться, поскольку мужики галантно предоставляли мне переднее сиденье, но москвичам даже вдвоем было не поместиться сзади, а уж Кораблеву там было совсем некуда головушку приклонить. Я плюнула и пошла назад, села в угол, все равно мне сразу на месте не выходить; ко мне всей тушей прижался москвич с блестящим галстуком (из ГУОПа, подумала я, гууровец сегодня в галстуке в полосочку), а на трех квадратных сантиметрах у двери устроился Ленька. По дороге добрые дяди из Москвы рассказывали про эту самую банду взрывников и про то, что бандитские умельцы там взяли обыкновение минировать оставленные ими помещения, и даже не оставленные, просто вышли в магазин - и заминировали. Два участковых у них так подорвались, устройство сработало один раз на открывание двери, второй раз - аж на голос.
Когда мы подъехали к нужному дому, москвичи стали выяснять, куда выходят окна искомой квартиры. Высчитали с большим трудом окна, после чего один из них спросил Леньку:
- Парень, ты вооружен?
- Вооружен, - Кораблев показал им пистолет.
- Ну давай иди вперед, мы тебе спину прикроем. Сначала лучше нам всем гуртом по лестнице не топотать, а как войдешь, мы сразу за тобой.
- Ладно, - согласился Кораблев.
Он вышел из машины. Я видела, как он достал из кармана губочку и протер свои и без того сверкающие ботинки. Потом аккуратно губочку упаковал обратно, вытащил ствол, передернул затвор, дослав патрон в патронник, и вошел в парадную.
Мы стали ждать. В машине тихо играла музыка. Москвичи притихли и даже не разговаривали друг с другом. Я закрыла глаза и откинула голову на спинку сиденья. Почему они не идут за Ленькой? - подумала я. Вроде бы уже пора, он давно подошел к квартире. Они же обещали ему спину прикрывать! Я открыла глаза, подняла голову и убедилась, что москвичи сидят, как и сидели. Я, конечно, не особо сильна в их оперских манерах, но ведь они русским языком обещали ему спину прикрыть... Они сидели не шелохнувшись, глядя перед собой, а я ругала себя за то, что стесняюсь задать им вопрос: чего они ждут? Почему не идут вслед за Кораблевым? Из подъезда, в котором скрылся Ленька, донесся какой-то звук. Я вздрогнула, но они даже не шелохнулись. И вдруг я поняла, чего они сидят: они ждут, подорвется он или нет. Если нет, спустится за ними, а если хата заминирована, они услышат. И словно отвечая на мои мысли, в парадной глухо ухнуло. Послышался звон стекол, грохот. Чуть погодя кто-то крикнул.
- Что же вы сидите?! - резко спросила я.
- Нормально, нормально, - забормотали они в два голоса.
- Да что нормально-то?!
И в этот момент ухнуло еще раз, только в два раза громче.
- Опа! - довольно сказал один, с переднего сиденья.
Полуобернувшись ко мне, он подмигнул и сообщил, что "эти ребята", взрывники, за которыми мы охотимся, всегда "двойку" закладывали: у самой двери один заряд, слабенький; он рванет, только чтобы попугать, бдительность притупить, и те, кто входит в квартиру, пережидают, думают, что уже все, и идут дальше, и вот тут-то ухнет по-настоящему.
Мне было не выйти из машины, дверь с моей стороны не открывалась, и я с силой пихнула в бок москвича, сидящего рядом со мной:
- Дайте мне выйти!
Тот даже не шелохнулся.
- Еще немного посидим, вдруг там "тройку" заложили, - пробормотал он.
Тут я пожалела, что не получила оружия, - я бы его пристрелила. Водитель дисциплинированно ни во что не вмешивался.
- Нет, "тройки" нет, теперь пошли,:- обернулся бугай с переднего сиденья к напарнику.
Они выгрузились из машины и неторопливо потопали в парадную. У меня потемнело в глазах. Потом запрыгали золотые звездочки... Теперь я уже боялась выйти из машины и подняться туда, на место происшествия. Что-то там с Ленькой?
- Что там с Ленькой? - спросила я водителя уже вслух. - Может, сходите туда?..
- Не могу, - ответил он, - не могу оставить машину.
- Ну я же здесь сижу!
- Все равно не могу.
Я посмотрела на часы. Ленька ушел двадцать восемь минут назад. Господи, что там с ним?! Никто не выходил. Зато к парадной с воем подъехала "скорая помощь", за ней две пожарные машины. Мне оставалось только наблюдать, потому что у меня вдруг стали ватными ноги, я бы не смогла встать. Когда в проеме двери парадной показались силуэты врачей в белых халатах, ведущие под руки мужчину в темной куртке, я подумала, что миновало уже несколько часов, но взгляд на собственное запястье убедил меня, что не прошло и десяти минут. Вели они Леньку. Онемение в ногах прошло, я вылезла из машины и подошла к ним.
- Леня, как ты?
Голова у него безвольно болталась.
- Контузия, - сказал один из врачей. - Он не слышит.
- Это страшно?
- Не смертельно, - ответил второй.
Они повели его к машине "скорой помощи".
Ну слава Богу, хоть жив... И мне вдруг так все надоело. Мне остро захотелось другой жизни, мира, добрых человеческих отношений... Стало противно, что я стою здесь ночью одна, в темноте, на ветру, что при мне только что фактически послали на смерть человека, моего товарища...
- Пошли! - крикнул мне гууровец, высунувшийся из парадной, и призывно махнул рукой. - Осматривать пора.
И я пошла...
Добравшись под утро до дома, я разбудила Сашку и горько разрыдалась у него на груди. Я рыдала из-за того, что меня в университете не учили военным действиям. Я проходила криминалистику, уголовное право и процесс, судебную психологию, меня учили обрабатывать и фиксировать отпечатки пальцев, изымать слепки следов, квалифицировать преступные деяния и составлять процессуальные документы. Но меня никто не учил прятать вещественные доказательства, чтобы их не украли мои продажные коллеги, и мне не рассказывали, как нужно отправлять дело зональному прокурору, предварительно вытащив из него самые важные документы, чтобы их содержание не стало известно обвиняемым.
Да что там криминалистика! Жить меня никто не учил! Я только сейчас, больше десяти лет проработав следователем, стала мало-мальски разбираться в людях. Меня выпустили в жизнь совершенно неподготовленную, до окончания школы держали в инкубаторе, а потом открыли дверцу и выпихнули: "Лети!" И - делать нечего - я замахала своими куцыми крылышками, и жила как умела, а теперь оказалось, что я просто перелетела тогда в другой инкубатор. А за пределами этого инкубатора джунгли. Я устала находиться в перманентном состоянии борьбы, я женщина, в конце концов!
Сашка терпеливо меня слушал, поддакивал, гладил меня по голове. Потом спросил:
- А что сегодня делать будешь?
- Сегодня Денщиковым займусь, и в страховую контору съездить надо, посмотреть, какой же договор они состряпали, хотя я процентов на восемьдесят знаю...
- На Иванова? - спросил Сашка.
- Ага, - кивнула я.
-Слушай, а с крестом ты разобралась до конца? Между прочим! Ты убрала крест из своего сейфа?!
- Нет еще. А куда я его дену пока? Его надо на экспертизу направлять. Да я и не бываю практически в своем кабинете, не волнуйся.
- Машка, ты понимаешь, что у тебя кабинет уже заражен, раз у этого креста такое сильное излучение?! Как маленькая, прямо. Скажу Горчакову, чтобы он тебя в твой кабинет не пускал, пока там не произведут необходимую очистку или другое помещение тебе не дадут.
- Ага, кабинет прокурора района...
- Все, спать.
"Заткнули рот", - горько подумала я, устраиваясь на подушке, и тут же заснула. Уже во сне пробормотала, что на сегодня у меня запланировано еще одно мероприятие, слышала, как Сашка поинтересовался какое.
- Раскрыть убийство Чвановых, - еле слышно проговорила я, всхлипывая и ворочаясь, и отключилась.
Но жизнь внесла коррективы в мои наполеоновские планы. Наутро мне пришлось заниматься совсем другими делами. Когда я уже собиралась уходить на работу, позвонил Василий Кузьмич и тревожным голосом сообщил, что его и оперативника Гарина, который занимался вертолетовской темой, вызывают к прокурору города.
- Зачем? - удивилась я.
- С материалами на квартиру Денщикова.
- Да-а? А какие претензии?
- Зачем "корки" завели на прокурорского работника без согласования с прокуратурой города.
- Не поняла. А при чем тут согласование?
- Нельзя якобы проводить оперативно-розыскные мероприятия в отношении прокурорского работника без согласия его руководства.
- Василий Кузьмич, ну вы же грамотный человек. Во-первых, нигде в законе таких ограничений нет, а во-вторых, вы что, проводили оперативно-розыскные мероприятия? Насколько я понимаю, изъятие документов на квартиру еще не является оперативно-розыскными мероприятиями. Успокойтесь вы, ничего вы не нарушили.
- Твоими бы устами, Машечка. Только мой нос чует ба-а-а-льшие неприятности.
Старый волк Кузьмич как в воду глядел. Меня тоже пригласили на этот разбор полетов. Председательствовал Дремов, присутствовали начальник отдел Будкин и разбираемые. В их числе оказалась и я.
- Какое право вы имели? - распалялся Дуремар. - Это же прокурорский работник! Так вы и за мной скоро следить начнете!
Поскольку Василий Кузьмич со своим подчиненным выбрали самую грамотную тактику - молчать, Дуремар пытался и меня вовлечь в свару. Свои упреки он адресовал в основном мне.
- Да поймите же, документы, собранные РУБОПом по квартире Денщикова, никоим образом не собирались путем оперативно-розыскных мероприятий, только запросы-ответы. Да если бы даже они и проводили оперативно-розыскные мероприятия в отношении Денщикова, - закон этого не запрещает.
- Что значит "не запрещает"? - взвился Дремов. - Всегда так делается, приходят к прокурору города, сообщают ему о разработках...
Кузьмич не выдержал и шумно вздохнул. Последний раз к прокурору города приходили докладывать о разработках семь лет назад, когда накрыли на получении взятки заместителя начальника отдела следственного управления прокуратуры города. Только тогда умные опера пришли к городскому прокурору и сказали, что хотят посоветоваться: мол, высокий чин из следственного управления ГУВД ими уличен во взяточничестве при таких-то обстоятельствах, как прокурор города считает, есть состав? Конечно, ответил прокурор города, надо возбуждать дело и привлекать к ответственности. Вот документы, сказали опера. "Как? - возопил прокурор города, - вы же сказали, что он из милиции?!" - "Разве? - удивились опера. - Мы просто оговорились, или вы нас не так поняли".
А с тех пор, сколько ни докладывали о разработках, ни одного дела не возбуждалось.
- Короче, - распорядился прокурор города, - вы должны за это ответить. Пишите объяснения, и вас, Мария Сергеевна, это касается... Будет приказ о наказании.
- А мне-то почему писать? - удивилась я.
- Вы знали про эту разработку?
- Знала, ну и что?
- Вот и напишите, что знали, но мер не приняли и прокурору города не доложили. А собранные вами документы оставьте мне.
- Но... - решился возразить Кузьмич.
- Никаких "но", - твердо заявил Дремов. - Папку дайте мне, - и держал руку протянутой, пока Кузьмич не передал ему "корочки".
Будкин все это время молчал. Когда нас отпустили, он остался в шикарном кабинете прокурора города. Шелест страниц раздался еще до того, как за нами закрылись тяжелые двойные двери.
Когда мы вышли в приемную, Кузьмич, шумно отдуваясь, сказал:
- Как тебе это нравится, Машечка? Мы же еще и виноваты, что Денщиков взятки квартирами берет.
- О чем Дуремар знает не хуже вашего. Ему просто бумажки эти захотелось посмотреть.
- Накажут? - спросил Гарин, тот самый, который когда-то показывал мне любовно собранный им компромат по поводу улучшения Денщиковым жилищных условий.
- Если накажут, считай, что поработал ты на славу. Василий Кузьмич, теперь моя очередь экспроприировать ваши сокровища. Пленку, - я протянула руку совсем как прокурор города.
- Да, молодец, что напомнила. - Василий Кузьмич достал из толстой кожаной папки, с которой ходил по начальству, кассету. - Это копия, нам с прослушки переписали.
- Отлично.
Я спрятала кассету в сумку. Там у меня уже лежала фотография Нателлы Редничук в обнимку с мужчиной на фоне районного управления внутренних дел и ксерокопия странички прокурорского журнала за 1971 год, где было написано, кому поручена профилактика поведения освободившейся из заключения Редничук. Еще там лежали протокол допроса старой зэчки Ардашевой и показания Анджелы Ленедан. А также запрошенная мной заблаговременно распечатка телефонных переговоров с одного мобильного телефона.
А еще там ждали своего часа показания женщины, с которой Ольга Чванова лежала в одной палате роддома, когда у нее родился второй ребенок. Я втихомолку гордилась, что раскопала эту женщину. Очень долго я пыталась придумать, с кем могла Ольга Чванова поделиться своими проблемами. Ведь было что-то, из-за чего она начала глушить тоску алкоголем. Женщины просто так не спиваются, особенно от хорошей, обеспеченной жизни с любящим и любимым мужем,-тут ни у кого сомнений не было, что Ольга замуж выходила по любви. А вот кому она свои печали могла поведать? С подругами отношения уже не поддерживала. В парикмахерскую не ходила, зубы не лечила. Солярий не посещала. В другие города не ездила, так что попутчики тоже отпали. В последний раз Чванова была, можно сказать, в обществе, когда лежала в четырехместной палате роддома. Я втихаря нашла всех ее соседок, и две из них, поглощенные своими собственными заботами, еле-еле вспомнили такую. А вот последняя рассказала мне очень много интересного, можно сказать, расставила все точки над "i".
Эта женщина, тоже Ольга, Лопатина, была ровесницей Ольги Чвановой, тоже родила второго ребенка, в один день с Чвановой, и тоже девочку, при наличии старшего сына. Их с Ольгой кровати стояли голова к голове, и каждый вечер они шептались о своем, о девичьем. Лопатина рассказала, что у их девочек на третий день одновременно резко подскочил билирубин в крови, и они поэтому провели в родильном доме не четыре положенных дня, а полторы недели. Две их соседки выписались в срок, и неделю они были вообще вдвоем в палате. Пока их было четверо, Ольга Чванова ничего не рассказывала о себе, только слушала Лопатину да отделывалась ничего не значащими замечаниями. Но потом та разговорила ее.
Лопатину удивляла какая-то внутренняя подавленность внешне благополучной женщины, - дети здоровые, муж красивый, внимательный, обеспеченный, чего она комплексует?
И только когда на третий их вечер вдвоем Ольга Лопатина, повинуясь внезапному порыву, - так бывает, когда в помещении полумрак, дети спят себе в детском отделении, а женские души рвутся к любимым, и это надо обязательно обсудить, - Лопатина вдруг рассказала, как давно, в юности, была изнасилована в лесочке на даче, - только после этого Чванова сказала ей: "Как я тебя понимаю!" И ее словно прорвало. Лопатина слушала и не верила своим ушам. Конечно, она читала иногда продвинутую прессу типа "СПИД-инфо", но такого она даже представить себе не могла: чтобы женщину изнасиловал не кто-нибудь, а собственная свекровь!
Чванова говорила захлебываясь, и это было понятно: никогда и никому, ни единой живой душе она не могла рассказать о том, что с ней случилось.
Она рассказала, что, когда познакомилась с будущей свекровью, та очаровала ее. Ольга готова была ловить каждый ее взгляд, движение, старалась подражать ей в манере одеваться, говорить, двигаться, так ей нравилась эта женщина. И первые годы все было прекрасно, а потом, когда уже был маленький Эльдар, свекровь как-то подловила ее. Приехала вечером, когда Дмитрий был в недолгом отъезде, сын был еще совсем малышом, ей и самой было скучновато дома, а тут любимая свекровь, не женщина, а пышный праздник. Ольга уложила Эльдара и накрыла ужин при свечах. После того как они со свекровью пригубили токайского, свекровь сказала ей открытым текстом, чего она от Ольги хочет. А Ольга, размякнув от романтического огня свечей и легкого хмеля токайского, поначалу даже не испугалась; удивилась, но не возмутилась. И не оттолкнула Нателлу, когда та обняла ее и поцеловала в губы, раздвигая их кончиком языка. Но вот когда ласки стали настойчивее, а особенно когда руки Нателлы причинили ей боль, и она осознала, что Нателла умышленно старается доставить ей страдание, она стала молча вырываться: кричать было бесполезно, в квартире больше никого не было, соседи не прибежали бы, да и сына она не хотела будить... Но было поздно. Такого гадливого ощущения Ольга не испытывала никогда. Омерзение, ужас, боль, стыд. Нателла наполнила их бокалы токайским и протянула Ольге ее бокал. Но Ольга, не в силах справиться с отвращением, оттолкнула руку Нателлы, державшую богемское стекло. Вино пролилось Нателле на ногу, и в следующую секунду бокал полетел в голову Ольге. Нателла деловито избила ее, повалив на пол и пиная ногами. А потом еще раз изнасиловала уже на полу. Ольга отплевывалась кровью. Она понимала, что никому никогда не сможет сказать про то, что пережила, ни единого слова.
"Почему ты не можешь сказать мужу?"-допытывалась Лопатина.
"Не могу, Ольга. Во-первых, он не поверит мне. Во-вторых... Во-вторых, не могу. Я очень его люблю и не знаю, как он будет относиться ко мне после того, как узнает, что меня изнасиловали".
"Глупая, ведь это было с женщиной, а не с мужчиной! Он поймет".
"Нет, Оля, я не смогу. Как ты думаешь, что он должен чувствовать при мысли, что над его женой надругалась его мать? Я никогда не смогу ему заложить его собственную мать. Он же ее из своей жизни не вычеркнет. Он будет разрываться между нами, пытаться поверить и мне, и ей, и должен будет в конце концов потерять либо меня, либо ее. Неужели я создам такую ситуацию?"
А ситуация усугублялась тем, что эти отношения со свекровью продолжались и развивались. Свекровь стала приезжать довольно часто в отсутствие Дмитрия, и через некоторое время Ольга всерьез собралась повеситься. Но когда все уже было приготовлено, заплакал ребенок, маленький Эльдар, и она не смогла, бросилась к сыну. И отчетливо осознала, что окончательного шага в потусторонний мир сделать не сможет никогда. Выход был один - молча терпеть. Правда, был еще один выход. Ольга перестала за собой следить, не мылась, не причесывалась, ходила в потрепанных джинсах и рваном свитере; сначала - в надежде оттолкнуть этим свекровь, но та прекрасно понимала ее детские уловки и на них не покупалась. Потом Ольга втянулась, пила все больше, и на душе становилось все спокойнее... Никакие подруги больше к ней не заходили, и она нигде не бывала. Особенно после намеков Нателлы, что втроем еще интереснее и хорошо бы попробовать всем вместе, еще с двумя Ольгиными подружками, которые ей, Нателле, понравились. Ольгу после этих слов обуял ужас и с подругами было покончено.
Так продолжалось несколько лет. Нателла не понимала отказов и молча избивала Ольгу, делала что хотела.
Когда Ольга и Дмитрий решили завести второго ребенка, в отсутствие Дмитрия приехала Нателла. Ольга впервые проявила твердость и с силой оттолкнула свекровь. В этот раз она была избита так, что потеряла ребенка. После этого она больше не пыталась сопротивляться и все глубже погружалась в алкогольный дурман, а муж относил это на счет психической травмы из-за выкидыша. Много раз Нателла говорила ей - когда-нибудь я тебя убью, если ты скажешь мне "нет".
После выписки из родильного дома Лопатина пыталась поддерживать отношения с тезкой, но та в корне пресекла попытки видеться, приезжать и звонить. В сентябре прошлого года Лопатина все-таки нарушила запрет и приехала к Ольге в загородный дом. Она была поражена, увидев, как Ольга постарела и опустилась. Ольга уже с трудом поддерживала разговор, с трудом следила за ускользающей мыслью - и вдруг оживилась.
- Ты знаешь, скоро кончатся мои мучения. Мы все умрем, - сказала она вроде бы даже с удовольствием. "Алкогольный бред", - подумала Лопатина.
- Вчера она опять приезжала, - продолжала Чванова. - А я знаешь, что сделала? Я все, что она говорила, записала на диктофон. Мне его дал Димкин охранник, Олег Петрович. Я ведь ему все рассказала. Он мне хочет помочь, но вряд ли у него получится. Она безумно хитрая и уже сказала, что убьет меня, но сделает это так, что ее никто не заподозрит. Знаешь, что? Хочешь, я дам тебе эту кассету? Может, когда-нибудь пригодится,..
Ольга Лопатина была журналисткой. Она давно хотела обработать эту историю, а тут такая фактура, в виде записи нецензурных угроз убийством из уст уважаемой бизнес-леди и в прошлом - звезды модельного бизнеса! Конечно, она ухватилась за эту кассету (и при допросе моментально выдала ее мне, оставив, как я подозревала, себе копию), но не могла же она предать подругу, разгласив все это и покрыв Ольгу Иванову позором!
Уехав от Чвановой в подавленном состоянии, Лопатина после этого несколько раз звонила ей, но никто не отвечал, и та звонить перестала. Когда я вызвала ее к себе и рассказала о смерти Ольги и ее мужа, Лопатина была потрясена. Она, конечно, всерьез воспринимала рассказы Чвановой, но в самое страшное все-таки отказывалась верить.
Василий Кузьмич обещал мне содействие в доступе к технике, на которой можно скородумовские кассеты прослушать и просмотреть, а это было не так просто. Рубоповские спецы сразу сказали, что они такой техникой не располагают, это экзотика, надо искать в ФСБ. Я снарядила искать Кузьмича, и - отдавая мне кассету с записью звонка неизвестного Вертолету в день взрыва - он сказал, что может организовать просмотр и прослушивание хоть сейчас.
- Поехали, - сказала я.
И мы поехали в царство экзотической техники, куда нам потребовалось, кроме провожатого, еще три пропуска и мой паспорт, одного удостоверения не хватило.
Устроившись в комнате с аппаратурой, мы послушали, без всякого сомнения, голос Нателлы Редничук, спрашивающий у невестки, хорошо ли она подумала, и после утвердительного ответа Ольги спокойно обещающий той, что та подохнет. В том же разговоре Ольга вдруг парировала эту угрозу словами: "Кто знает? Может, ты подохнешь раньше нас или опять сядешь в тюрьму. Как же я тебя ненавижу". У меня даже сердце сжалось, с такой тоской это было сказано; спокойно, без истерики, без восклицательного знака. После этого на пленке грохот, звон стекла, Ольгин стон. И голос Нателлы: "Я тебе обещаю, что ты сдохнешь, ты теперь думай - когда".
Две следующие кассеты относились к шантажу. Аудиозапись содержала разговор шантажиста по телефону с жертвой, видеофонограмма фиксировала передачу денег потерпевшим Денщикову.
Включив следующую аудиозапись, не на микро-, а на обычной кассете, мы услышали четкий, с легким прибалтайским акцентом, голос Олега Петровича Скородумова. Впрочем, он назвал свою фамилию и объяснил, что, являясь сотрудником фирмы "Фамилия" и обеспечивая безопасность своего шефа, Дмитрия Чванова, провел некоторые розыскные мероприятия. Их результаты он перечислял дальше: угрозы в адрес Чванова, поступавшие от неустановленных лиц в последнее время, не были связаны с деловой жизнью Чванова. Ему удалось выяснить, что угрозы были инспирированы матерью Чванова и связаны с отказом ее невестки сожительствовать с ней. Однако, чтобы отвести от себя подозрение, Редничук организовала угрозы в адрес сына якобы от преступных группировок, затем заключила договор с охранной фирмой на оказание Дмитрию Чванову охранных услуг. По условиям договора, охранники должны были приступить к своим обязанностям с 10 октября, понедельника. Она взяла в свои руки заключение договора с той целью, чтобы Чванов, успокоенный наличием такого договора, до нужного ею срока оставался без охраны. Эта аудиозапись, пояснял Скородумов, сделана 10 октября в больнице, где он находится в связи с сердечным заболеванием, обострившимся после известия об убийстве его работодателя, сделана на случай его, Скородумова, смерти, для передачи правоохранительным органам, заинтересованным в раскрытии убийства семьи Чвановых. Правда, в настоящее время он не намерен передавать имеющиеся материалы в распоряжение правоохранительных органов в связи с их недостаточностью для привлечения Редничук к уголовной ответственности.
Следующая запись на той же кассете была сделана через два месяца после первой. Скородумов рассказывал, что ему удалось раскопать страховой договор, заключенный якобы Чвановым, о котором самому Чванову ничего известно не было. Страховую сумму по завещательной записи получила Редничук и потратила ее на приобретение ювелирного изделия - креста, украшенного драгоценными камнями, который передавала, с неустановленной целью, на три дня одному из руководителей Института радиологии, посещавшему ее фитнесс-клуб. В настоящее время, говорил Скородумов, им проводится работа по установлению лица, исполнившего убийство.
Третье сообщение на той же кассете относилось к лету этого года. Скородумов ровным голосом отчитывался, что исполнитель убийства им до сих пор не установлен, однако Нателлой Редничук при реконструкции загородного дома было обнаружено место установки скрытой видеозаписывающей аппаратуры, и она заподозрила, что в распоряжении Скородумова имеется видеозапись происшествия седьмого октября. В связи с этим у него есть основания полагать, что обыск по постановлению следователя прокуратуры города Денщикова был предпринят не только в целях обнаружения компрометирующих его материалов, но и, по заданию Редничук, в целях обнаружения и изъятия материалов, относящихся к убийству семьи Чвановых. Поэтому в настоящее время он занят тем, что устанавливает возможную связь между Денщиковым и Редничук.
- А что, - сказала я Василию Кузьмичу, - вполне возможно: Редничук пожаловалась Вертолету на Скородумова, а тот подтянул Денщикова для исполнения задания, тем более что его интересы с Нателлиными совпали.
- Нет, Машечка, - покачал головой Кузьмич, - не стала бы Редничук подставляться перед Вертолетом и фактически признаваться, что где-то есть на нее компромат. Вертолет бы этот компромат сам к рукам прибрал, если бы нашел. Думаю, она скорее нашла выход на Денщикова через Анджелу.
- Похоже, - согласилась я.
- Тем более что Анджела что-то лепетала, что Игорек Вертолету слил какую-то важную информацию, помимо того, что Вертолета москвичи заказали, что-то такое ценное, с компроматом связанное, что Вертолету могло пригодиться...
- Да? А когда это было?
- Да незадолго до дня рождения Вертолета, за месяцочек примерно.
- Да? Василий Кузьмич, а не могло быть, что Нателла действительно вышла на Денщикова со своими проблемами, а тот именно эту информацию слил Вертолету? А Вертолетик ею воспользовался и подписал себе приговор: стал Нателлу шантажировать, но не на ту напал, и польстился на подарочек... Мне, кроме этого варианта, что-то больше ничего в голову не приходит, зачем Нателла отправила своего дружка закадычного на тот свет, двухсот тысяч не пожалела.
- А может, он ей и без компромата стал руки выкручивать, он же ее "крышей" был?
- Нет, Василий Кузьмич, раз Нателла пошла на такой шаг, значит, ситуация могла разрешиться только полным устранением Вертолета.
- Ну хорошо, покопаемся еще в этой куче.
- Так что, на следующей кассете видеозапись убийства?
- Давай посмотрим, - Кузьмич тоже волновался.
Да, на кассете оказалось записанным убийство Ольги Чвановой. На убийце действительно была куртка один в один с кораблевской. Не такая, как была изъята у Пруткина. Лица преступника не было видно под маской из черных колготок, но фигура была как на ладони. Одно можно было сказать с очевидностью: это не маленький и худосочный Пруткин.
У меня закололо сердце.
- Василий Кузьмич, родненький, остановите, - взмолилась я.
Одно дело - читать об этом в протоколах и даже осматривать уже мертвое тело. Но видеть, как преступник методично наносит удары ножом отчаянно борющейся с ним женщине, отпихивая при этом детей, и знать, что это не кино, а настоящее убийство - невыносимо.
Когда пленка остановилась, Кузьмин тихо сказал: - Где бы стакан водки опрокинуть...
Ожидая в следственном кабинете, пока мне приведут Пруткина, я не испытывала торжества от того, что я знаю, как все было. И вообще ничего я не испытывала - чувство опустошения было моей единственной эмоцией. И Пруткин это уловил.
- Я опять без адвоката, Владлен Ильич.
- Это хорошо, - отозвался он. - Такие вещи лучше обсуждать без посторонних.
Мы помолчали. Потом я нехотя достала из сумки фотоотпечаток, который мне на японской аппаратуре сделали с видеозаписи, и положила его перед Пруткиным.
Он не стал брать его в руки, глянул и перевел глаза на меня.
- Я же предупреждал, что поверить в это трудно. Что Ельцин, что он, Пруткин кивнул на снимок мужчины с ножом в руке, - у меня шансов никаких.
- Зачем согласились? - спросила я для проформы.
- Таким людям не отказывают. Я же его знал двадцать пять лет, еще тогда был его человеком, в вашем районе. Дружил я тогда с милицией, иначе сидел бы уже не четвертый, а сто четвертый раз. Подсвечивал ему кое-что, ну и он мне, чем мог, помогал. Я же понял сразу, зачем я ему нужен. Если бы взяли нас прямо там, он бы меня подставил, а сам бы выкрутился, - мол, поймал на месте преступления. Один он не мог пойти. А кому он, кроме меня, мог довериться? Только мне, потому что я у него в кулаке сидел. Он столько про меня знает, что я ему не страшен.
- Он и так вас подставил.
Мы с Пруткиным говорили тихими голосами, без выражения, как будто оба обессилели.
- Нет, на меня вышли без него, случайно. А тут все совпало, кражи из дач, куртку нашли с кровью. Я до сих пор не знаю, как на ней кровь оказалась.
- Нож он вытер о вашу куртку. И в вашу печку лезвие бросил.
- Ну, это случайность, что на меня вышли. Он, как узнал, прилетел. Посидишь, говорит, от силы полгода, потом все развалится, только не рыпайся. Ну, я смотрю, за полгода зашкаливает, ну и отказался от своих признаний. Я тогда действительно под дурью был. Но про него я нигде никогда не скажу.
- Уже сказали.
- Это не имеет значения, - махнул Пруткин рукой. - Разговор неофициальный. Даже если он будет сидеть передо мной и признаваться, я все равно отопрусь. Я вообще его не знаю. Наше сотрудничество документально не оформлялось.
-Ну ладно. Мне только интересно, зачем он это сделал?
- Да, это интересно. Мне он, знаете, что сказал? Что эти люди, муж и жена, развращают своих детей, ну, развратные действия в отношении их совершают, там мальчик и девочка, так вот оба, и муж, и жена, с ними такое вытворяют. И чем дальше, тем больше. И надо это остановить. А в тюрьму их нельзя: во-первых, не доказать, а если дети на них будут показания давать, они детей убьют. А во-вторых, каково детям будет, если мама с папой в тюрьме сгниют за то, что с ними совершали? Им же житья не будет... Так что выход только один...
Нателла Редничук, подумала я, ее легенда, бесспорно. "Какая жизнь у девочки будет, если мама в тюрьме за то, что убила папу?" - вспомнила я Нателлочкину тетю.
Из изолятора я поехала в главк. Чем дальше, тем муторнее становилось у меня на душе.
- Сергей Сергеевич на месте? - спросила я у пожилой секретарши в приемной.
- На месте. Как вас представить?
- Швецова из прокуратуры.
- Минуточку. - Она нажала на кнопку внутренней связи. - Сергей Сергеевич, Швецова из прокуратуры.
- Пусть заходит, - раздался голос Голицына из динамика.
Я вошла в кабинет и притворила за собой дверь. Генерал встал из-за стола, обошел вокруг него и принял от меня куртку.
- Присаживайтесь. Кофе хотите?
- Нет, спасибо.
По предложению генерала мы сели не к столу, а в угол кабинета, где стояли два кресла и журнальный столик.
- Сергей Сергеевич, я раскрыла убийство Чвановых, - бесцветным голосом сказала я.
- Поздравляю. - Его-то голос был не бесцветным, а очень даже насыщенным модуляциями.
- Особо не с чем.
- А что такое?
- Я не знаю, что делать дальше, - призналась я. - Посоветуйте.
- Нужна помощь, люди? -- Он внимательно на меня посмотрел.
- Нет. Я только хочу знать, чем она вас купила. Вы же знали, что она собой представляет.
- О чем вы? - Он еще по инерции улыбался.
- Почему вы не отказались?
- Я вас не понимаю, - но улыбка уже исчезла, у губ сложилась жесткая складка.
- Вы же знали, что Нателла собой представляет. Она не человек, у нее нет человеческих чувств. Неужели вам в голову не пришло, что она вас использует?
Голицын молчал.
Я достала из сумки фотографию парочки на фоне РУВД.
- Узнаете?
Рядом я положила фотоотпечаток с видеозаписи убийства.
- Узнаете?
Следующей на столик легла выписка из прокурорского журнала - про то, что профилактику поведения Редничук Н. И., освободившейся из мест лишения свободы 18 февраля 1971 года, осуществляет оперуполномоченный Голицын С. С.
- Помните?
Голицын молчал.
Из сумки я достала диктофон с кассетой из "прослушки". Включив воспроизведение, я услышала голос Голицына: "Але! А Романа можно? Рома? Живой еще? Ну, с наступающей тебя годовщиной!.."
- Узнаете? Вы же практически при мне туда звонили, разговор в четыре часа. Вот распечатка ваших переговоров с мобильного телефона. Помните день взрыва? Вот ваш исходящий звонок - аккурат по домашнему телефону Вертолета.
- Схулиганил, - неожиданно сказал Голицын. - Я знал, что Вертолета слушают, а тут подвернулся такой удобный случай еще раз подставить его под убийство Чвановых. Я ведь и год назад понимал, что он первый кандидат под подозрение, он ведь Чванову угрожал.
- По просьбе Нателлы Ивановны.
- Просто Нателлы, - машинально поправил он меня и осекся. - Чего вы хотите?
- Не знаю, - честно ответила я. - Наверное, отдать кому-нибудь это дело и забыть о нем. Она правда сказала, что ее сын и невестка совершают развратные действия в отношении детей?
- Хуже. - Голицын достал из кармана пачку сигарет, зажигалку и закурил.-Не возражаете?-запоздало спросил он.
- Что вы, что вы, чувствуйте себя совершенно свободно...
- Не ерничайте. Судя по всему, вы знаете о наших отношениях?
- Я знаю, что они были.
-Маша... Можно мне вас так называть? Вы мне в дочки годитесь.
Я кивнула.
- Я очень виноват перед Нателлой. У нее была тяжелая жизнь. Зона, смерть мужа, ребенок, который не узнал ее, когда она вышла из заключения... Да еще и я. Ничего хорошего я ей не смог дать и ужасно обидел. Она чуть не умерла из-за меня. Выгнала меня потом, и правильно сделала. А я до сих пор не могу себя простить. Мы не виделись много лет. Когда она меня нашла в прошлом году и сказала, что только я могу ей помочь, у меня язык не повернулся ей отказать. Она рассказал мне о ситуации, и я согласился с ней, что другого выхода нет, детей можно спасти только так.
- И вы ей поверили?
- Да, Маша, я ей поверил. Я ей привык верить еще тогда. Мне до сих пор бывает тошно, когда я думаю о Нателле и нашей с нею совместной жизни. Она была на три года меня старше, я был еще сопляк и вел себя как сопляк. Я принимал как должное то, что она корячится на каких-то показах в тьмутаракани, чтобы денег заработать, меня обеспечить. Она ведь мне даже рубашки и дезодоранты покупала. Я, бугай, занимался только своей работой, денег ей практически не отдавал, но жрать и пить любил. Она меня обслуживала, а я это принимал. А ведь я должен был ее на руках носить. Я больше никого в жизни так не любил, как ее. И до сих пор ее люблю. Как я с нею жил! Как свинья, как скотина последняя. Ну ладно, это вам неинтересно. Что делать будем?
- Не знаю, Сергей Сергеевич, - повторила я.
- Вы ведь понимаете, что вряд ли докажете...
- Наверное, вы правы. Да я и не хочу доказывать. Я напишу рапорт прокурору с просьбой передать это дело другому следователю. И отдам ему все материалы, которые у меня есть. Сделает он из этих материалов те же выводы, что и я, тогда готовьтесь к разговору с другим человеком.
- Вряд ли, - Голицын усмехнулся. - Пруткин вам что-нибудь сказал?
- Пруткин сказал, что то, что было на самом деле, так же невероятно, как участие в преступлении президента Ельцина.
- Это вам он такое сказал, а больше никому даже сотой части этого не скажет. Чем-то вы ему понравились, наверное.
- А если другой следователь ему еще больше понравится?
- Посмотрим. Поживем - увидим.
- До свидания, Сергей Сергеевич. - Я поднялась с кресла и собрала свои документы.
-До свидания, Мария Сергеевна, было приятно с вами поболтать.
Голицын тоже поднялся и галантно подал мне куртку.
Как я хотела раскрыть это убийство, думала я, бредя по проспекту и наступая на корочки льда, затянувшие лужи. Зачем? Кому от этого лучше? Кто это сказал: "Чем больше я узнаю людей, тем больше мне нравятся кошки"?
В РУБОПе меня должен был ждать Денщиков с адвокатом, для предъявления обвинения. Арестовывать его прокурор города запретил, санкцию на него мне никто не даст, спасибо хоть обыск в его квартире санкционировали. Я писала протокол допроса своего бывшего коллеги, и мне очень хотелось напиться.
Подписывая протокол, Денщиков сказал:
- С обыском вы можете ехать куда угодно, только залезть туда, где я живу сейчас, у вас ручки коротки.
- То есть? - не поняла я.
- Вам санкционировали постановление на обыск по месту моей регистрации, у бывшей жены,-после предьявления ему обвинения мы с ним стали общаться исключительно на "вы", - но я сейчас живу не там, а у сотрудницы прокуратуры города Петровской Татьяны Васильевны. Вот туда попробуйте суньтесь. Быстро вам по ручкам нашлепают. Санкцию на этот обыск вам никто не даст.
- А зачем нам обыск у Петровской? Вы теперь там живете, и все ваше имущество там?
- Да, - подтвердил Денщиков.
- Значит, там и наложим арест на имущество.
- Но там и ее имущество!
- Мы опишем все, а она может обратиться в суд с иском об исключении имущества из описи. Потерпевшим причинен крупный материальный ущерб, и я обязана принять меры к обеспечению гражданского иска. Поехали прямо сейчас, для наложения ареста на имущество санкции не требуется.
- Поехали, - усмехнулся Денщиков.
И мы поехали туда, где он жил теперь с Таней Петровской. Адвокат Денщикова отправился на своей машине и вскоре пропал из виду. У меня еще хватило ума заехать в прокуратуру города, но Тани не было в приемной. Мы поискали ее в здании, но не нашли и поехали в адрес.
- Дайте ключи, - сказала я Денщикову, но он ухмыльнулся и ответил:
- А у меня нет ключей. Ключи у Петровской.
- Когда она должна прийти?
- Не знаю. - Он явно издевался. - Может, и вообще не придет сегодня.
Понятые, пожилые соседи с нижнего этажа, спросили:
- Ломать будете?
Я поколебалась:
- Будем.
Опер из РУБОПа недоверчиво на меня посмотрел, но принес из машины ломик и, еще раз потребовав подтверждения, ковырнул обвязку двери, от нее отлетела щепка, и треск ее вернул меня к действительности.
- Нет! - сказала я. - Стоп! Будем ждать. Это же не обыск, а наложение ареста на имущество.
Шел третий час ожидания на лестничной площадке; понятые, которых я не отпускала, извелись и прокляли все на свете. Денщиков сидел на корточках, прислонясь спиной к шахте лифта.
Лифт загудел, кабина лифта остановилась на нашем этаже. Из нее вышли гуськом Таня Петровская, адвокат Игоря Денщикова и, замыкающим шествие, начальник отдела прокуратуры города Будкин.
- Что здесь происходит? - закричал Будкин, не успев выйти из лифта.
-Ждем хозяйку, чтобы наложить арест на имущество, - ответила я.
Петровская зашипела как рассерженная кошка.
- Открывали?! - истерически спросила она, увидев валяющуюся на полу у двери щепку.
- Пытались, но не стали, - ответила я.
- Вон отсюда! - закричал Будкин рваным фальцетом.
- Что-о? - тут я уже возмутилась.
- Вон, уйдите отсюда! Вам нечего тут делать! Зачем вы сюда пришли без согласования с прокурором города?!
Я посмотрела на часы. Был восьмой час вечера.
- А вы, Андрей Иванович? - задала я встречный вопрос.
- Я здесь по поручению прокурора города, - ответил он так же нервно. - Я требую, чтобы вы ушли. Это квартира сотрудника городской прокуратуры. Какие у вас правовые основания находиться здесь?
Я подошла к нему и помахала перед ним постановлением о наложении ареста на имущество.
- Вот наше правовое основание. А какие у вас правовые основания выгонять меня отсюда и запрещать проводить следственное действие?
Стоя перед Будкиным, я явственно ощутила запах алкоголя, причем, похоже, не пива...
Он помолчал.
- У меня нет правовых оснований вас выгонять, - наконец признал он. - Но лучше бы вам отсюда уйти.
- А если я не уйду?
- У вас будут неприятности. Вы уже их заработали. Почему вы не подчиняетесь приказам вышестоящего руководителя?!
Он меня разозлил.
- Потому что я не считаю возможным подчиняться приказам пьяного руководителя, - отчетливо ответила я.
Понятые и работники милиции, затаив дыхание, следили за развитием событий.
Будкин нервно передернулся и, схватив меня за рукав, утащил за лифт.
-Зачем вы это сказали?-зашипел он мне на ухо, и я отшатнулась, поскольку на таком близком расстоянии запах алкоголя был невыносим.
- Что?
- Что я пьян.
-А что, нет? - удивилась я. - Разве я неправду сказала?
- Зачем вы это сказали? - повторил Будкин. - Понимаете, я вынужден был выпить, так сложились обстоятельства...
- Андрей Иванович, я не ваш начальник, - сказала я проникновенно. - И мне абсолютно все равно, где и с кем вы пьете, добровольно вы рюмку опрокидывали или вас заставили. Но подчиняться я вам не буду, пока вы в нетрезвом состоянии.
- Что же делать? Что делать? - забормотал Будкин. - У меня указание прокурора города вас отсюда убрать...
- Я не уйду, пока не сделаю то, зачем пришла. Дайте мне наложить арест на имущество, и я сразу уйду.
- Но почему здесь?
- Потому что Денщиков назвал именно этот адрес местом своего жительства и сказал, что все его имущество здесь, а в квартире жены ничего, ему принадлежащего, нет.
Будкин высунулся из-за лифта.
- Игорь Алексеевич, - позвал он Денщикова. - Вы где живете?
- Здесь, - ухмыляясь, ответил тот.
- Игорь Алексеевич, - вступила я в разговор, - я не настаиваю на наложении ареста на ваше имущество именно по этому адресу. Назовите любой другой, и я поеду туда и арестую имущество там.
- Нет, я живу здесь, - упрямо сказал Денщиков.
-Ну что ж, значит, будем ждать, пока сможем попасть сюда.
- Я же вам сказал, убирайтесь! - снова повысил голос Будкин. - Почему вы не подчиняетесь приказам руководителя?!
- Товарищи понятые! - громко сказала я, выглядывая из-за лифта на площадку. - Подойдите, пожалуйста, сюда, понюхайте, какой от руководителя запах спиртного.
Понятые нерешительно двинулись к нам, но Будкин простер вперед руку и закричал:
- Не надо подходить!..
Разъяренная, как фурия, Петровская рывком достала из сумки ключи и стала дергать дверь, приговаривая:
-Ладно, пусть все быстрей кончится, составляйте протокол и выметайтесь!..
Мы вошли за ней в квартиру и в течение десяти минут составили протокол. Будкин изъявил желание подписать его, но не сделал никаких замечаний. После соблюдения, необходимых формальностей мы откланялись, а Будкин остался в квартире.
Утром следующего дня я надела форму, поскольку не сомневалась ни секунды: меня ждет вызов к прокурору города. Предчувствия меня не обманули. Через полчаса мы с родным шефом, которому я по дороге рассказала все, сидели в кабинете Дремова, перед лицом прокурора города и начальника отдела кадров. Будкина не было, сказали,
что он заболел.
Шеф по дороге в прокуратуру города высказал мне все. А завершил свой монолог словами:
- Машка, ты, конечно, очень умная, но ты круглая дура!
Второй раз в жизни он обращался ко мне на "ты"...
- Я согласна, Владимир Иванович, что я опять поддалась эмоциям. Я могла бы обойтись и без этого ареста. Я могла бы, в конце концов, уйти, когда приехал Будкин. Но мне было стыдно перед милицией и понятыми. Есть же закон. Я все-таки действовала по закону...
- Сейчас тебя уволят по закону, будешь знать, - проворчал шеф. - Денщиков этот - подонок, безотносительно к твоему поведению. Зачем он бабу туда вплел? Мог бы назвать любой адрес...
Дремов бушевал. Ему поддакивал начальник отдела кадров.
-Как вы могли, - кричал прокурор города, - не подчиниться приказу начальника?
- А почему я должна подчиняться незаконному приказу? Он же сам признал, что у него нет правовых оснований выгонять нас оттуда.
- Вы что, не понимаете? Это же политика!
- Да-а? - удивилась я. - А я думала, что работаю в прокуратуре.
- Ведь закон о прокуратуре запрещает... - начал говорить кадровик.
- Перед отъездом туда я внимательно прочитала закон о прокуратуре. - Я вытащила заготовленный мной заранее текст закона. - Покажите, что я нарушила?
Оба начальника отмахнулись от текста закона.
- Это же витает в воздухе, что такие мероприятия должны проводиться только с согласия прокурора города.
- Я не понимаю, что значит "витает", - тихо возразила я. - Я юрист, и для меня имеет значение только то, что написано в законе.
- В общем, идите, пишите объяснение, ждите приказа о наказании.
Когда мы вышли и сели в машину, шеф прервал молчание:
- Хорошо вы его приложили, что он не юрист.
- Я его приложила? - удивилась я. - Я только сказала, что я юрист...
- Он понял, - усмехнулся шеф.
Придя вечером домой, я отказалась есть. Саша поел один и занялся чтением медицинской литературы. А я некоторое время тупо смотрела в стенку, готовая расплакаться.
Вытерев набежавшие слезы, я несколько минут сидела молча, уставясь в пол, потом подняла голову и с чувством сказала:
- Нет, все! Больше никогда! Никогда я не полезу в сомнительные мероприятия, не буду больше спорить с начальниками, и вообще, хватит! Уйду, на фиг, из следствия.
Сашка закрыл сборник "Актуальные вопросы судебной медицины", свернул его в трубочку, оперся на него подбородком и стал задумчиво на меня смотреть. Помолчав, он вкрадчиво сказал:
- Маш, извини за грубость, но уж пример больно хороший... Когда я был студентом, нас привели на практику в родильный дом, в родилке молодая девчонка, лет семнадцати, орала как резаная - первый раз рожала. А знаешь, что орала? "Ой, мамочка! Чтобы я еще когда-нибудь хоть один раз дала?!." А вообще, Машка, я не понял, ты победила или проиграла?
- А это как посмотреть. За жизненный опыт, сколько ни плати, не переплатишь. А вообще-то я, конечно, проиграла. И причем по своей вине. Я еще, наверно, недостаточно квалифицированный следователь. Но я буду стараться.