КНИГА 1
Сонька Золотая Ручка. История любви и предательств королевы воров
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

1860 год. Городское еврейское кладбище утопало в зелени. В солнечный летний день оно походило на лесную лужайку, усыпанную, будто серыми пенечками, надгробиями. Черноволосая и черноглазая Сура-Шейндля, рослая девочка лет пятнадцати, стояла возле гранитной плиты, немигающими глазами смотрела на красивую вязь староеврейского языка и едва слышно шептала:

— Моя дорогая мамочка… Мне так одиноко, так тяжело без тебя. Ты снишься мне почти каждую ночь, и во сне я тихо плачу. Папа живет с грубой и неотесанной Евдокией, которая непонятно откуда взялась на нашу голову Она никого не любит — ни меня, ни Фейгу. Один раз она так била меня по лицу, что из-за синяков я целую неделю не выходила на улицу. Для этой жлобки главное — чтобы папа побольше воровал. А это, мамочка, может плохо кончиться. Полиция уже много раз приходила в наш дом, они хотят узнать, с какими блатыкайными имеет дела папа. Он молчит, но все равно это плохо кончится. Единственный, кто любит меня, кроме тебя, конечно, это пани Елена. Ты должна помнить ее — она занималась со мной музыкой. А кроме музыки, мы теперь читаем по-французски и по-английски. Она очень добрая и красивая, эта пани Елена…
* * *
Брусчатая улица городка Повонзки была сплошь загажена пометом гусей и кур, то тут, то там лежали лепешки конского навоза. Дневная духота к вечеру только усилилась, и город непривычно опустел: жители попрятались от жары, кто в своих домах, а кто охлаждался в местной таверне.

Выбеленный пожелтевшей известкой двухэтажный дом, в котором жил Лейба Соломониак, выглядел бестолково большим. Из окна второго этажа доносилась бойкая фортепианная музыка, на первом этаже слышался голос самого Лейбы, который громко бранился с прислугой Матреной.

— Послушай, Матрена! Или я слепой идиот, или ты просто толстая ленивая корова! — кричал по-русски тощий и нервный Лейба, одетый, как и полагалось правоверному еврею, в черный сюртук и черную ермолку.

— Скорее все-таки первое, пан Лейба. Извиняйте, конечно, — огрызалась раскормленная Матрена, плавая по комнате широченными бедрами и лениво переставляя глиняные кувшины.

— Я рассчитаю тебя сегодня же! — окончательно выходил из себя хозяин. — Нет, завтра, как только уедут гости! Сейчас же наведи порядок в доме, иначе я сгорю от стыда и позора!

— Сколько раз обещали и ни разу таки не сгорели, — снова огрызнулась Матрена.

Из своей спальни не спеша выглянула старшая дочь Лейбы, пухлотелая и волоокая Фейга, с печальным укором посмотрела сначала на прислугу, потом на отца.

— Ой, перестаньте, папа, так громко кричать. Голова и без того на части разваливается.

В дверях соседней комнаты тут же показалась моложавая грудастая Евдокия, по-хозяйски прикрикнула на Фейгу:

— Что за манеры, детка? Мужу будешь делать замечания, а не отцу.

— Будет муж, будут и замечания, — лениво огрызнулась Фейга и снова направилась в спальню. — А вам, мадам Дуня, я не детка, а госпожа Фейга.

— Хамка!

— От такой слышу!

— Лейбик, ты слышишь, как твоя дочь разговаривает с мачехой? — повернулась к господину Соломониаку Евдокия.

— Фейга, — сурово прикрикнул тот, — либо извинись перед Дуней, либо исчезни!

— Лучше, папа, я исчезну, — ответила дочь и скрылась в своей комнате.
* * *
Худенькая пятнадцатилетняя Сура сидела в своей комнате и самозабвенно музицировала на фортепиано, не обращая никакого внимания ни на крики внизу, ни на полуденную духоту. В паузе между аккордами девочка вдруг услышала цокот копыт, скрип колес, а затем протяжный визг ворот. Она оставила инструмент и выглянула в окно. Сура увидела, как отец широко открыл ворота, и во двор въехала крытая повозка, запряженная двумя лошадьми.

Лейба помог полному господину ступить на землю, подобострастно потряс ему руку, поздоровался еще с одним человеком, тоже приехавшим в этой повозке, затем увел гостей в дом. Матрена принялась закрывать ворота. Когда прислуга тоже скрылась за дверьми дома, а повозка осталась без присмотра, Сура юркнула вниз по черной лестнице и выскочила во двор.

Почти не дыша, девочка осторожно обошла повозку, заглянула за тяжелый брезент и увидела там множество узлов, мешков и мешочков. Она ловко нырнула внутрь повозки и принялась торопливо изучать ее содержимое. Здесь были какие-то украшения, посуда, фигурки из глины и фарфора, меди и бронзы, дорогие платья. Вдруг в одном из мешочков Сура нашла золото, много золота: кольца, браслеты, ожерелья. Со знанием дела она выбрала из этого богатства самый крупный перстень, сунула его под платьице, выпрыгнула из повозки и стремительно побежала со двора.
* * *
Модистка пани Елена, молодая ухоженная дама лет сорока, как раз натягивала сшитое платье на манекен, когда в двери ее дома раздался стук. Женщина поспешила вниз по лестнице, но не успела даже подойти к дверям, как они распахнулись и в прихожую влетела Сура. Девочка замерла в двух шагах от пани и изящно выполнила книксен.

— Пани Елена, можно я побуду у вас?

Модистка оставила манекен.

— Что случилось, Сура?

Сура плюхнулась в кресло.

— Пани Елена, я же просила не называть меня этим дурацким именем.

— Но это имя дали твои родители, твоя покойная мама!

— Все равно. Мне больше нравится — Соня.

— Хорошо, Соня. Ты этюд выучила, Соня?

— Конечно!

Сура-Соня быстро подошла к стоящему в углу пианино, уселась на стульчик, заиграла легко и изящно. Пани Елена стояла за спиной девочки, с нежной улыбкой наблюдая за ее игрой. Соня закончила этюд, вопросительно оглянулась на женщину в ожидании похвалы. Та подошла к ней, взяла ее ладошки, нежно погладила их:

— Сонечка, девочка, ты очень талантлива. У тебя поистине золотые ручки. Но тебе надо больше работать, чтоб стать знаменитой пианисткой.

Соня, откинув голову, с удовольствием расхохоталась:

— Красиво: Соня Золотые Ручки! Я хочу, чтобы меня так все называли — Соня Золотые Ручки! Маме понравилось бы.

— Как у вас дома? — спросила модистка.

Соня пожала худыми плечиками.

— Фейгу выгнал очередной муж.

— За что?

— За то же самое. За очередного любовника.

Пани Елена внимательно посмотрела на девочку:

— Ты знаешь, что такое любовник?

— Как не знать? — рассмеялась Соня. — У Фейги как очередной муж, так и очередной любовник.

— А отец, как у него с Евдокией?

— Не знаю. Я с этой дурой не разговариваю.

— Соня!

— Простите, пани Елена.

Соня вдруг замолчала, заговорщицки посмотрела на пани модистку. Осторожно полезла под платьице, вынула оттуда украденный перстень и показала женщине.

Та взяла украшение, некоторое время внимательно рассматривала его.

— Откуда это?

— Нашла.

— Нашла? Это же очень дорогая вещь. — Пани Елена взяла ладонями личико девочки, повернула к себе. — Ты правда нашла это, Соня?

— Нашла, — лукаво улыбнулась Соня. — В повозке людей, которые приехали к отцу. В мешочке.

— То есть… ты украла?

— Там много мешочков. Никто даже не заметит!

— Но ты украла!

— Пани Елена, — Соня перешла на доверительный шепот. — Я не украла. Я просто взяла украденное. Мой отец ведь перепродает ворованное, ему привозят, часто привозят… а он продает!

Пани Елена вернула перстень девочке, сухо произнесла:

— Ты должна сейчас же вернуться домой и положить вещь на место.

— Но они же жулики! И отец мой — жулик! — воскликнула Соня.

— Не знаю, может быть. Но ты должна оставаться честной девочкой. Ступай домой и сделай то, что я тебе велела. И выучи на завтра следующий музыкальный этюд.

— Хорошо, пани, — понуро произнесла девочка, снова спрятала перстень под платьице и направилась к выходу. — До свидания, пани.

Проводить Лейбу в последний путь на городское кладбище пришло человек пятьдесят. В основном это были пожилые евреи в черных шляпах и черных сюртуках. Правда, в этой толпе выделялся десяток краснолицых мужиков, явно не семитского розлива, но кем были эти люди покойному, никто не знал. Они стояли отдельно, печально слушали раввина, так же печально смотрели на осиротевших дочек, на грудастую энергичную мачеху.

Матрена искренне плакала, крестилась и молилась по-христиански. Евдокия, одетая в черное закрытое платье, выглядевшая в нем эффектно и даже соблазнительно, переходила от одной группы людей к другой, о чем-то предупреждала, иногда улыбалась и скользила дальше.

Соня, не сводя с мачехи злого тяжелого взгляда, тихо сказала Фейге:

— Я ее ненавижу.

Сестра опустила на нее красивые печальные глаза, так же тихо ответила:

— Спокойно, сестра. С этой коровой можно варить кашу.

— Ты хочешь иметь с ней дело? — удивилась Соня.

— Я уже имею. Поговорим после похорон.

Раввин закончил молитву, и близкие люди принялись выполнять похоронный ритуал. Евдокия тут же устроила прощальный визгливый плач с причитаниями, Соня осталась стоять на прежнем месте и издали наблюдала за происходящим. Глаза ее были сухими и застывшими. Почувствовав на себе чей-то взгляд, она обернулась и увидела, что на нее внимательно и влюблено смотрит упитанный пятнадцатилетний Соломончик, сын известного в городке лавочника. Соня показала ему язык и отвернулась.
* * *

Спустя несколько часов печальная часть церемонии похорон наконец перешла в другую, тайно ожидаемую всеми присутствующими, — в поминки.

С первого этажа дома доносился шум поминального обеда. Соня сидела на подоконнике в своей комнате и смотрела в окно, как по двору кучками разбредались люди. Раздался скрип лестницы, в спальню поднялась Фейга. Уселась на кровать, широко разбросав ноги, с усмешкой уставилась на Соню. Она была слегка пьяна.

— А ты у нас хорошенькая! Пора подыскивать жениха.

— Подыскивай лучше себе, — огрызнулась Соня.

— В этом не будет проблем. Открою дом приемов, там всякой швали будет навалом.

— Какой дом приемов? — не поняла Соня.

Фейга подсела к сестре поближе, обняла за плечи, заговорила доверительным шепотом:

— Ты ведь догадываешься, чем занимался наш покойный отец и почему к нам так часто заглядывала полиция?

— Пани Евдокия должна подать в суд на офицера из полиции.

— И не подумает.

— Почему?

— Если суд начнет заниматься смертью нашего бедного папочки, мы с тобой останемся без порток.

Соня удивленно посмотрела на сестру.

— Я что-то не понимаю.

Та придвинулась еще плотнее к ней, крепче обняла за плечи.

— Полиция искала и не нашла. Знаешь почему? Потому что пани Евдокия хорошенько все перепрятала! — Сестра довольно рассмеялась, подмигнула малышке. — Так перепрятала, что даже бедный папочка не мог найти.

— А много там всего?

— Много, очень много. Хватит на всех! — Фейга отпустила сестру, откинулась на спинку кровати. — Куплю дом пани Елены, и будет там дом приемов.

— Моей пани Елены? — переспросила Соня. — Модистки?

— Да, твоей пани Елены, модистки, — кивнула Фейга. — А зачем ей такой большой дом?

Соня помолчала, негромко попросила сестру:

— Покупай другой дом. Не трогай дом пани Елены, Фейга.

Фейга рассмеялась.

— Дурочка, маленькая дурочка! Не я куплю — кто-то другой купит. Модистка все равно собирается уезжать отсюда.

— Кто сказал? — От неожиданности Соня даже привстала.

— У заборов есть уши, у домов — глаза, — повторила Фейга поговорку офицера полиции, поднялась и направилась к двери. Оглянулась, бросила сестре уже с лестницы: — А насчет жениха все-таки подумай. В городе достаточно богатых и глупых юношей, облапошить которых одно удовольствие.

Убедившись, что сестра ушла, Соня быстро спустилась по лестнице, выбежала из ворот дома и, не оглядываясь, со всех ног понеслась по улице. Увернулась от резвой повозки, налетела на утиный выводок и чуть не растянулась на булыжнике.

Подбежав к дому пани Елены, девочка резко сбавила шаг, секунду постояла на пороге, затем с достоинством прошагала в гостиную. Пани Елена занималась своим привычным делом — подгоняла на манекене скроенное дамское платье. Увидев неожиданно появившуюся Соню, удивленно проследила за нею, оставила занятие и подошла к девочке:

— Извини, что я не была на похоронах твоего отца. Просто твоя мачеха не хотела меня там видеть.

Соня подняла на нее глаза, тихо спросила:

— Вы правда уезжаете отсюда?

— Тебе сказала Евдокия?

— Фейга. Они хотят купить ваш дом.

Пани Елена помолчала, провела ладонью по голове Сони.

— Да, они уже дали задаток.

— Почему вы, пани Елена, ничего мне не сказали?

— Я собиралась поговорить с тобой. И не только о продаже дома. Я хочу предложить поехать со мной.

— Мне?

— Тебе.

— Куда?

— В Россию. В Санкт-Петербург. Там у меня сестра, у нее большой доходный дом. Нам там будет хорошо.

Соня отрицательно повела головой.

— Нет, не хочу.

— Ну почему? — наклонилась к ней женщина. — Ты — талантливая девочка. Ты должна получить хорошее образование. Ты музыкальна. Ты можешь стать знаменитой пианисткой.

— Не стану.

— Станешь. Непременно станешь! Смотри, какие у тебя изумительные пальчики. — Пани Елена взяла пальцы девочки, стала рассматривать их. — Такие пальчики — редкость. Я ведь не зря сказала: Соня Золотые Ручки.

Соня внимательно взглянула на свои пальцы, совсем по-взрослому усмехнулась:

— Нет, пианисткой я точно не стану.

— Если тебя смущает недостаток средств, я возьму все расходы на себя, — не унималась пани. — Повторяю, у меня состоятельная сестра. Ты должна уехать со мной, будешь мне вместо дочери. Я поговорю с мачехой, и она с радостью отпустит тебя.

Девочка сняла руку пани Елены со своего плеча, поднялась, посмотрела прямо ей в глаза.

— Послушайте, пани Елена. Разве вам неизвестно, что моя семья — сборище воров и негодяев? Мой папа… Мой старый жалкий папа Лейба, он торговал контрабандой. Бессовестно впихивал артелям, магазинам, банкам, просто обычным людям фальшивые злотые! Моя горячо любимая мама, когда была жива, помогала отцу прятать ворованные вещи. Перепродавала их. Сестра моя, Фейга, шлюха и воровка. Она обкрадывала не только всех своих мужей, которые имели глупость попасться в ее объятья, она обкрадывала даже гостей, которые приходили в их дом! Она лазила по карманам, пани Елена. Я видела это! И я такая же. Не хуже, но и не лучше. Поэтому я не поеду с вами. Задержусь в этом вонючем городке. Задержусь совсем ненадолго. Закручу голову какому-нибудь жирному идиоту, обчищу его до последний ниточки и скроюсь. Пусть меня ищут по всему белому свету! Я хочу, пани Елена, красивой и веселой жизни!

Пани с ужасом смотрела на девочку.

— Что ты говоришь. Соня?

— Все нормально, пани Елена! Мы с вами обязательно еще встретимся. — Девушка поднялась. — Не скоро, но встретимся. Может, даже в том самом Петербурге.
* * *

Городской рынок был типичным для маленького провинциального городка. Тут продавалось все — от раскормленных свиней и цыганских лошадей до огородной растительности и ворованного золота. Народ тут был на любой лад, голова кружилась от цветастости и гама. Громко ругались польские пани, шастали в широких юбках цыганки, в окружении свиты надменно передвигались в толчее состоятельные господа, переругивались торговки, пытался перекричать всех волосатый шарманщик, сторонились всего нечистого пейсатые евреи в черных шляпах.

Соня с наслаждением болталась по этому бедламу. Ненадолго остановилась в толпе зевак, наблюдавших за проделками дрессированного медведя. В толпе было тесно. Соню прижали к какому-то толстому важному пану, она попыталась выбраться из-под его мощной туши и тут вдруг обнаружила, что большой карман пана уткнулся ей в самое лицо. Девушка опустила глаза и увидела в кармане бумажник. Соображала Соня секунду. Ловко запустила тонкие пальцы в оттопыренный карман, легко вытащила из него бумажник, нырнула под ноги того самого пана и быстро выбралась из толпы. Оглядываясь, отыскала за кургузыми лавчонками нелюдное место, раскрыла бумажник и при виде толстой пачки ассигнаций по-детски счастливо рассмеялась. Соня сунула бумажник под юбку и снова ринулась в толчею базара.

На этот раз ее прибило к ювелирным лавкам. Здесь публика была спокойная, немногочисленная, богатая. Чаще всего попадались семейные пары. Расфуфыренные женщины торговались в лавчонках, их терпеливые мужья стояли рядом, обреченно наблюдая за капризами своих привередливых слабых половин.

Соня вошла в одну из таких лавочек, протолкалась к украшениям, выставленным в специальных столиках со стеклом, и стала жадно изучать соблазнительный товар. По соседству молодая красивая пани терзала продавца-еврея и своего немолодого, порядком уставшего мужа.

— Нет, — капризничала пани-полька, — это колье никак не подойдет к вечернему платью. Янчик, почему ты молчишь? Можешь ты хоть что-то посоветовать мне в этой жизни?

Потный Янчик неловко сопел, пытаясь выдавить из себя хоть что-то.

— Колье очень дорогое. Может, подберем другое вечернее платье?

— Мне нравится именно то, которое я выбрала! И не смей перечить! — топнула ножкой пани и обратилась к продавцу: — Пан Соломон, что вы мне посоветуете?

— Лучше, чем посоветует ваш муж, я вряд ли смогу это сделать. — Хитро улыбнулся Соломон и с готовностью перебросил внимание на Соню. — Что желает прелестная пани?

— Желаю этот перстень, — ответила та.

— Но он очень дорогой. У пани хватит денег на покупку?

— Вполне. — Соня достала из-под юбки украденный бумажник. — Я желала бы посмотреть несколько перстней.

— Желание покупателя — закон для продавца. — Хозяин открыл стекло столика. — Говорите, пани, на что еще обратили внимание ваши прелестные глазки?

— Вот на это, на это и это…

— Милая панночка, все, что вы показываете, очень дорогое удовольствие. — Ювелир внимательно посмотрел на девушку. — А вы не дочка ли покойного Лейбы?

— Нет, пан Соломон, я не дочка покойного Лейбы.

— А пан намерен когда-нибудь заняться мною? — возмутилась пани с колье.

— Непременно, пани. Пока юная прелестница будет выбирать перстни, я весь ваш.

Соня взяла первый перстень, надела на пальчик, повертела перед зеркалом, перед глазами. Сняла его, стала мерить второй. Краем глаза заметила, что продавец, занимаясь семейной парой, держит ее в поле зрения. Померив третий, высокомерно попросила:

— Когда пан Соломон освободится, я бы хотела посмотреть еще кое-что.

— Пару секунд, пани.

Соня отодвинула от себя перстни, принялась скучающе изучать другие украшения, выставленные в лавчонке. Капризная пани стала громко отчитывать вконец растерявшегося мужа:

— Больше я никуда не пойду с тобой! Вечно ты молчишь и жадничаешь! Я женщина, мне надо выглядеть хорошо! Тебе не должно быть стыдно выходить со мной в общество!

Муж молчал и потел. Наконец они ушли, так ничего и не купив. Продавец вернулся к молодой симпатичной девочке:

— Сколько вам лет, прелестница?

— Шестнадцать, — соврала Соня.

— Уже шестнадцать? — искренне удивился Соломон. — У панночки есть жених?

— Жениха нет, — улыбнулась в ответ Соня.

— Нет — так будет, — обрадовано растопырил пальцы продавец. — У меня для вас есть исключительная пара — это мой сын Мойша. Я обязательно вас с ним познакомлю! Вы ведь тоже иудейка?

— Разве не видно? — продолжала улыбаться Соня и попросила: — Эти перстни не убирайте, я еще не выбрала. Но я бы желала посмотреть вот эти четыре.

— У вас отличный вкус, панночка.

Соломон стал суетливо доставать из ящичка указанные перстни, а в это время в лавку вошли две шумные семейные пары.

— О боже! — обрадовано закричал продавец, увидев их. — Кто пожаловал в мою бедную лавочку! Неужели такие уважаемые люди оказали честь скромному Соломону?!

Продавец и гости стали обниматься и здороваться. Соня, перебирая перегни, незаметно бросила один из них в карман своей широкой юбки и повернулась к продавцу:

— Простите, пан Соломон, если позволите, я приду к вам в следующий раз. Глаза разбегаются, поэтому нужно посоветоваться с любимой мамочкой.

— Конечно, прелесть моя! — запричитал Соломон, сгребая перстни в ящичек. — В любой день, как только пожелаете. Вас буду ждать не только я, но и мой сын Мойша!

— Большое спасибо, пан Соломон, — с достоинством кивнула Соня и, покидая лавчонку, озорно подмигнула: — Привет Мойше!
* * *

Соня вбежала в прихожую дома и успела мельком увидеть незнакомого грузного мужчину лет сорока пяти в черной тройке, пьющего в гостиной чай из блюдечка. Фейга быстро оставила гостя и устремилась за Соней. Она взяла сестру за руку и потащила в соседнюю комнату.

— Это барон Лощинский, — зашептала она в самое ухо. — Богатый, интересный, не жадный. Ступай к нему и пококетничай.

Соня с недоумением смотрела на Фейгу.

— Зачем?

— Затем, что хватит сидеть на моей шее. Пококетничай, поулыбайся, дай потрогать за задницу. Он любит это.

Соня резко отодвинулась от сестры.

— С ума сошла! Он же противный!

Та перехватила ее за руку, крепко сжала кисть.

— Слушай, что я говорю. Отец умер, пора помогать семье. Пошла! — и резко подтолкнула в спину.

Сестры вернулись в гостиную, где находился барон. Соня остановилась напротив, уставилась на него нагло и с откровенной издевкой.

Тот отодвинул блюдечко, восторженно развел толстыми короткими ручками.

— Какая маленькая прелесть! — Он перевел взгляд на Фейгу. — Так это и есть ваша сестра, о которой говорят все соседи?

— Да, это моя сестра Шейндля, наша гордость, — кивнула Фейга.

— Сколько тебе лет, девочка? — спросил барон Соню.

— А сколько вам надо?

Гость расхохотался:

— Мне, детка, надо столько, чтобы ты была достаточно разумной и не задавала ненужных вопросов.

— Пан барон, — вмешалась Фейга, — девочка взрослеет не по дням, а по часам. И я гарантирую вам отсутствие всяких глупостей и бестактностей. — Повернувшись к сестре, она тихим жестким голосом велела: — Пригласи пана Лощинского в свою комнату и покажи, как хорошо ты играешь на фортепиано.

Соня молча развернулась и начала подниматься по лестнице. Барон поднялся с кресла и, получив одобрение Фейги, двинулся следом. Оглянувшись на сопящего и с трудом поднимающегося по крутым ступенькам немолодого господина. Соня тихо рассмеялась в ладошку.

В своей комнате девочка подошла к фортепиано, открыла крышку инструмента, уселась на стульчик и пробежалась пальчиками по клавишам. Барон остановился сзади, окинул взглядом изящную фигурку, перевел взгляд на ловко бегающие по клавишам тонкие пальцы. Провел ладонью по голове Сони, пробормотал:

— Какие пальчики! Их бы целовать, любить, кусать…

Девочка перестала играть, поднялась, растопырила пальцы перед лицом пана Лощинского.

— Пальчики у меня золотые, пан барон. Имейте это в виду.

— Имею, детка, — засопел тот, обхватил Соню за талию, стал страстно целовать ее руки, глаза, лицо. — Конечно имею! С ума сойду… Ничего не соображаю… Любимая, желанная…

Соня, со смехом отбиваясь, нащупала в боковом кармане его брюк цепочку, ловко оттянула кармашек и вытащила оттуда увесистые золотые часы. Быстро сунула их себе под юбку, резко оттолкнула барона:

— Что вы позволяете себе, пан барон!

— Деньги, золото, богатство… Требуй все, что захочешь, только позволь прикасаться к тебе, деточка, — продолжал бормотать тот, не в состоянии прийти в себя. — Не гони прочь, не отказывай! Ты не представляешь, какая ты восхитительная!..

— А что скажет ваша жена?

Барон оторопело уставился на нее:

— А почему она должна что-то говорить?

— Вы не любите ее?

— С чего ты взяла?

— Тискаете меня!.. Вам что, жены не хватает?

Пан Лощинский в крайнем смущении отступил на пару шагов, растерянно пожал пухлыми плечами:

— Жены, конечно, хватает. Но… ты такая молоденькая, восхитительная.

Соня подошла к нему:

— Тогда женитесь на мне. Вы мне нравитесь. Толстенький, богатенький, я люблю таких.

Она попыталась обнять барона, но он оттолкнул ее, суетливо полез во внутренний карман сюртука, достал мятую ассигнацию и протянул девочке.

— Купи себе вкусностей. Но только твой язычок должен быть за замком. Пусть все останется между нами.

И скатился вниз по ступенькам.

Соня постояла некоторое время в улыбчивой задумчивости, достала из-под юбки тяжеленные золотые часы, спрятала их за стопку нотных тетрадок. Села за фортепиано, взяла несколько аккордов и тут услышала шаги на лестнице — кто-то поднимался к ней наверх.

Это была Фейга. Она подошла к девочке сзади, некоторое время слушала музыку, затем изо всех сил ударила сестру по голове.

Соня вскочила, но все же удержалась на ногах, шагнула к старшей сестре, крепко сжав кулачки:

— Ненавижу тебя.

— Я тебя не меньше. Но учти, буду ломать, пока не сделаю послушную шлюшку, приносящую доход семье.

Внизу хлопнула входная дверь, и до слуха сестер донесся бодрый голос мачехи:

— Девочки, вы дома? Чем вы там занимаетесь?

— Разучиваем новый этюд на фортепиано! — весело ответила Фейга. — У вас к нам разговор, пани Евдокия?

— Не пани Евдокия, а мама. Спускайтесь, надо кое о чем посоветоваться.

Мачеха была слегка подшофе. Она сидела на стуле вытянув ноги и насмешливо смотрела на спускающихся по скрипучей лестнице девушек. На столе перед ней стояла бутылка вина и стакан.

Когда девушки послушно уселись за стол, Евдокия налила себе вина и сделала пару глотков.

— Первое: будете грызться как собаки, воспитывать начну я. И тебя, малая, и тебя, дылда.

Фейга дернулась было от оскорбительного обращения, но мачеха жестко взглянула на нее и кивнула на стул:

— Сидеть! И запомните, стервы, в доме должны быть любовь и порядок! — Она сделала еще глоток. — Теперь по делу. — Евдокия остановила глаза на старшей сестре. — Дом пани Елены наш. Деньги я уже внесла.

— Значит, пани Елена уехала? — тихо поинтересовалась Соня.

— Уедет. Завтра, — ответила Евдокия, продолжая смотреть на Фейгу. — Ты, Фейга, будешь вести этот дом. Это будет салон для избранного общества.

— Ни один уважаемый пан не пойдет в такую халупу. Дом надо привести в надлежащий вид, — возразила Фейга.

— Приведем. Но прежде надо привести в надлежащий вид тебя, милая. Подойди к зеркалу, глянь на себя: халда халдой! — Мачеха достала из ящика бюро пачку крупных купюр и положила на стол. — Хорошая одежда, вкусный парфюм, дорогие украшения — вот что должно отличать хозяйку салона от прочей публики!

— Я тоже буду при салоне? — спросила Соня.

— Ты будешь при муже, — посмотрела на нее мачеха. — Завтра нам нанесет визит пан Школьник с сыном, думаю, парень тебе понравится.

— Но мне только пятнадцать, — попыталась возразить Соня.

— Детка моя, тебе не «только» пятнадцать, а уже пятнадцать. А через месяц будет целых шестнадцать.

— Но, может, пусть Сура до замужества попрактикуется в салоне? Там будут интересные мужчины, — неуверенно заметила Фейга.

Евдокия рассмеялась:

— Одно другому не помешает. Салон — отдельно, муж — отдельно.

Подвенечное платье, в котором Фейга уже не однажды выходила замуж, Соне было велико. Невеста стояла на стуле посреди гостиной, а вокруг нее колдовала Фейга, держа в руке иголку, а в зубах — булавки с цветными головками. Мачеха сидела за столом, традиционно попивала вино, наблюдая за процессом подгонки платья. Фейга рассказывала:

— Папочка купил мне это платье пять лет тому назад, когда выходила замуж за первого своего мужа Йосю Циммермана. Тогда оно было совершенно белое, почти прозрачное. Когда Йосик увидел меня в этаком наряде, он просто озверел и едва дотерпел до ночи! Боже, что он вытворял со мной, что выделывал! Хотя и второй муженек, Веня Кугельман, тоже не отличался особой нравственностью в постели. Знаете, что он придумал? Вы даже не можете себе представить, какие кульбиты он выделывал…

— Надеюсь, ты не станешь демонстрировать сейчас эти кульбиты? Девочка может этого не вынести, — попробовала остановить ее Евдокия.

Фейга рассмеялась:

— Ой, я вас умоляю, пани Евдокия! Эта девочка в скором времени выкрутит такие кульбиты, что дай бог нам с вами вынести это! — и шутливо ущипнула сестру за бок. — Или я не права, сестренка?

Соня недовольно убрала ее руку и с сияющей улыбкой ангелочка посоветовала:

— Подшей повыше левый край. Иначе я загребу всю пыль на дороге.
* * *
День был пасмурным, сыпал мелкий дождь. Городское кладбище выглядело пустынным и унылым.

Соня, стоя возле могильной плиты, под которой были похоронены отец и мать, едва слышно шептала:

— Дорогая мамочка, дорогой папа… Извини, папа, но я буду говорить с мамочкой. Мне так плохо, так одиноко без тебя. Ты мне опять приснилась, и я опять во сне плакала. Через три дня я выйду замуж, так хочет Евдокия и Фейга. Мне жених совсем не нравится, но выхода нет. Я стану женой тощего и глупого Шелома. А вот пани Елена уехала. Уехала навсегда. И я теперь одна. Совсем одна, мамочка…
* * *
Свадьбу Сони и Шелома справляли в ресторане при постоялом дворе. Ресторан был большой и светлый, гостей собралось не менее ста человек, причем публика пришла самая разнообразная — от ортодоксальных чопорных иудеев в черных шляпах и с пейсами до польских панов, веселых, шумных, бесцеремонных, быстро пьянеющих.

Соня, прелестная и юная, сидела во главе стола, рядом с ней сопел и краснел от счастья и стеснения Шелом. По бокам от жениха и невесты, соответственно, расположились их родственники.

Из Евдокии вовсю лезла украинская сочность и сексуальность, Фейга была томной и соблазнительной. Время от времени она бросала взгляд на красивого и, видимо, состоятельного поляка, сидящего напротив. Пану томная еврейка определенно нравилась, он время от времени приподнимал фужер с вином, давая понять Фейге, что не прочь продолжить знакомство. Рядом с паном Школьником сидела его жена, мать Шелома, пухлая, клюющая носом дама, которая много и вяло ела и ни с кем не общалась.

Отец жениха, быстро захмелев, перетягивался через своего сына, пытался объясниться с невесткой:

— Девочка, дочечка моя! Я не был знаком с твоим папой и сожалею об этом. Но убежден, что он был бы очень доволен твоим выбором. Ты будешь жить у нас, как у индюшки под крылышком, и ни в чем не будешь нуждаться. Главное же, а это самое главное, чтоб ты любила нашего Шеломчика, была ему верной и преданной женой!

— Папа! — не выдержал Шелом. — Ты мне изгваздаешь своей вилкой весь костюм!

— Тебе не совестно, Шелом? — удивился пан Школьник. — Не совестно прерывать папу какими-то глупостями, когда он говорит твоей жене о серьезных вещах! Изгваздаю этот костюм — куплю другой! Но никогда не смей перебивать папу!

— Извини, папа.

— Паны и Панове! — закричал пожилой еврей, ведущий свадьбу. — Думаю, настало самое время выпить за пана Школьника и очаровательную пани Школьник — отца и маму счастливого Шелома! Папе и маме всегда везло друг с другом, так пусть теперь повезет и молодым в гнездышке, которое для них свили родители! Лыхаем, панове!

Все поднялись и выпили. Соня неожиданно увидела среди гостей пана Лощинского, того самого, что не так давно приходил в их дом с определенным предложением. Рядом с Лощинским сидела его жена, худенькая тусклая пани. Сам же неудачливый ухажер не сводил с юной невесты жадного взгляда, сгорая от желания и страсти.

— На кого ты смотришь? — шепотом спросил Шелом, склонившись к Соне.

— Так… На гостей, — пожала она плечиками. — Какие разные и какие противные.

— Кто, например?

— Например, вон тот, — кивнула Соня на пана Лощинского.

— Что ж в нем противного? — поднял брови Шелом. — Это мой дядя, брат мамы.

Соня мило и удивленно рассмеялась.

— Я пошутила! Я знала, что этой твой дядя! Милый, очаровательный пан!

В это время пан Лощинский покинул свое место и направился к молодоженам.

Фейга, увидев его маневр, на миг напряглась, но быстро уловила взгляд младшей сестры и поняла, что беспокоиться не следует.

Пан Лощинский подошел к молодоженам, взял руку Сони, поднес к сочным жирным губам.

— Дорогой племянник, у тебя восхитительная жена.

— Вы тоже ей понравились, — обрадовался жених.

— Вот и прекрасно. Позволь преподнести вам скромный подарок. — Он извлек из кармана плотный бумажный пакет, положил на стол. — Пусть твоя женушка купит на эти деньги такое украшение, которое по красоте не уступало бы ей самой.

Соня подняла на Лощинского смущенный взгляд, тихо произнесла:

— Благодарю вас, пан. Постараюсь выполнить ваше пожелание.

Оркестр громко заиграл веселую мазурку, гости дружно поднимались с мест, пускаясь в пляс.

Шелом тоже поднялся, взял Соню за руку и повел ее в общий круг. Она послушно поддавалась ему в танце, скользила взглядом по сидящим за столом: Евдокии и Фейге, пану Школьнику и его жующей жене, но чаще всего ее взгляд пересекался с бессовестным и откровенным взглядом пана Лощинского.
* * *
Шеломчик рыдал на супружеском ложе. Рыдал безутешно и взахлеб. Переворачивался с живота на спину, хватался за курчавую голову, вытирал слезы белой длинной сорочкой, бормотал что-то неразборчивое и горькое.

— Я умру от стыда! Не вынесу этого позора! Я не мужчина… Я слабое животное. Ты должна презирать меня! Ненавидеть! Смеяться! Прости меня… Прости, любимая!

Соня молча стояла в ночном полумраке возле широкой кровати, с удивлением и брезгливостью наблюдая за истерикой юного мужа, и отцепляла его пальцы, которыми он хватался за ее пеньюар.

Шелом рухнул с постели, встал на колени, поднял руки к жене.

— Только не уходи! Не бросай меня! У меня получится! Обязательно получится! Все от волнения! Я же никогда не был с женщиной. Не уходи, прости меня! Единственная, любимая, незаменимая Шейндля!

Соня решительно взяла его за тощие плечи, заставила сесть на постель.

— Все, успокойся. Слушай меня. Ты можешь выслушать меня, идиот? Вытри сопли. Слюни вытри! — Взяла край простыни, вытерла лицо мужа. — Вот так… И больше не реви.

— Но мне стыдно! — с трудом сдерживая рыдания, произнес Шелом.

— Стыдно перед чужими людьми, а здесь чужих нет. Здесь все свои. — Соня чмокнула его в мокрую голову. — Теперь слушай меня. Такое бывает со всеми мужчинами, особенно в первую ночь. Но после первой ночи будет вторая, будет и третья… Так что спешить нам особенно некуда. Понял?

— А ты откуда знаешь, что такое бывает в первую ночь? — подозрительно нахмурился муж.

Соня откинулась назад, насмешливо уставилась на парня.

— Угадай!

— У тебя уже был кто-нибудь?

— Нет, ты, Шелом, все-таки идиот. Причем полный. Сестра рассказывала, Фейга!

— А зачем она тебе это рассказывала?

— Шелом, я сейчас дам тебе по морде! — Соня встала с кровати, обошла ее вокруг, легла с другой стороны, натянув на себя простынку.

Шелом посидел какое-то время в одиночестве, потом тоже лег. Попытался притронуться к жене, она резко отбросила его руку.

Он затих, и спустя некоторое время снова послышались его сдавленные рыдания.

— Детки, как вы там? У вас все хорошо? — послышался снизу голос пана Школьника.

— Все хорошо, пан Школьник! — крикнула в ответ Соня. — Ваш сын просто молодец!

— Ну и слава богу, слава богу… Он у нас мальчик хороший.

В доме снова стало тихо, и в тишине Шелом строго прошипел:

— Не смей моего папу называть паном. Он тебе папа, а не пан. Папа! Поняла?

Соня молчала.

— Ты поняла, спрашиваю? — не унимался Шелом. — Почему молчишь?

— Потому что сплю.
* * *
По брусчатой улице городка неслась изящная двухколесная пролетка, в которой восседала Соня. Теплый ветер бил в лицо, развевал волосы, заставлял улыбаться жизни, прохожим, городку.

Пролетка остановилась возле дома покойного Лейбы, Соня расплатилась с извозчиком, легко соскочила на брусчатку и быстро вошла в ворота. Пересекла двор, так же торопливо юркнула в дверь родного дома. В гостиной ее ждала Фейга. Приложив палец к губам, она указала наверх, на второй этаж. Соня с пониманием кивнула, взяла сестру за локоть, отвела в глухой уголок гостиной, капризно топнула ножкой, прошептала:

— Но я не хочу быть с ним. Не хочу! Старый, толстый. Он мне противен!

— А тебя никто и не заставляет быть с ним. Повертись, поулыбайся, пообещай, раскрути на хорошие деньги. Ты что, совсем глупенькая?

— Он жадный.

— Он богатый, детка. Очень богатый.

— Ты говорила — не жадный. А он жадный!

— Все богатые — жадные. Это правило, девочка. Добрых богатых не бывает.

— Ну и зачем он мне?

— Он влюблен в тебя. У него в городе восемь ювелирных лавок! Любые бриллианты даст, лишь бы потрогать такое молодое нежное тело.

Фейга со смехом приобняла сестру за талию, но та оттолкнула ее.

— Ну да. Трогать будет и думать — как бы ничего не дать.

— Когда мужчина хочет женщину, мысли из головы опускаются вниз, совсем в другое место, — поучительно сказала старшая сестра и подтолкнула девушку. — Ступай.

Уже поднимаясь по лестнице на второй этаж. Соня оглянулась и насмешливо сообщила:

— Но ведь он родной дядя моего Шеломчика!

— Вот и прекрасно, — засмеялась Фейга. — Укрепляй родственные отношения!
* * *
Соня вошла в спальную комнату, стараясь держаться как можно спокойнее. Пан Лощинский при виде прелестной девушки привстал с кресла, сделал неуверенный шаг навстречу:

— Боже… Какая прелесть… Какая красота…

Соня стояла возле двери спальни, смотрела на барона.

Тот сделал еще шаг, девушка жестом остановила его.

— Не подходите пока. Сначала поговорим.

Пан Лощинский согласно кивнул.

— Вы правда влюблены в меня? — спросила Соня.

— Кто вам сказал, детка? — удивился барон.

— Сестра, Фейга.

— Ну… — замялся гость. — Наверно, она почти права. Я без ума от вас.

— И что вы от меня хотите?

— Любви.

— Но вы ведь знаете, что я замужем?

— Конечно знаю. Я тоже женат.

— Я замужем за вашим племянником, пан барон!

Тот приблизился к ней и мурлыкающим голосом произнес:

— Откажешь мне — обидишь племянника.

Соня засмеялась, подошла к нему поближе.

— То есть вы хотите стать моим любовником?

— Именно так, — серьезно согласился пан Лощинский.

— Но за любовь надо платить.

— Не отрицаю. Сколько вы хотите?

— А сколько вы можете? — Соня насмешливо смотрела на вдруг вспотевшего мужчину.

— Все относительно. Не могу же я подарить вам целую ювелирную лавку!

— Почему — не можете? У вас же их целых восемь.

— Но это слишком!

— Слишком за любовь? — искренне удивилась Соня.

— Нет, я о ювелирных лавках. Было восемь, станет семь. Как я объясню жене, родственникам, друзьям?

— Да, это проблема, — девушка ласково потрепала барона по полным щекам, развернулась, направилась к двери. Возле порога она остановилась. — Подумайте, как вы все это объясните. У вас есть время. — И с достоинством покинула спальню.
* * *
Вечером неширокая главная улочка городка превращалась в своеобразное модное дефиле, в демонстрацию нарядов, украшений, причесок. Сюда выходили целыми семьями, все друг друга знали и раскланивались. Мужчины несли себя подчеркнуто высокомерно и несуетливо. Женщины же наоборот — стреляли по сторонам глазками, от чего-то столбенели и чуть ли не падали в обморок, а от чего-то хихикали, чувствуя свое очевидное превосходство.

Соня, одетая в изящное нежно-розовое платье, шла под руку с Шеломом. Она чувствовала на себе внимательные взгляды как мужчин, так и женщин, улыбалась им спокойно и приветливо. Шелом гордо и нежно поглядывал на молодую эффектную жену. Следом за молодыми шагали родители Шелома. Пан Школьник был одет в черную тройку, которую украшали карманные часы с крупной золотой цепочкой. Пани Школьник, не обладавшая ни вкусом, ни внешностью, нацепила на толстое тело яркое красное платье и смотрела на встречных с высокомерной насмешкой.

— На тебя все смотрят, — прошептал Соне молодой муж. — Ты самая красивая.

— Мне нравится, что ты это заметил, — спокойно ответила она.

Они шли дальше, и Соня увидела поодаль мощную фигуру пана Лощинского. Он тоже заметил ее, едва заметно раскланялся и исчез в толпе. Неожиданно навстречу им выплыла пара, Евдокия и Фейга. Мачеха была увешана невероятным количеством украшений — золотом, серебром, драгоценными камнями — и чем-то смахивала на безвкусно наряженную новогоднюю елку. На Фейге было подчеркнуто скромное черное платье, и это выгодно выделяло ее в общем потоке гуляющих. Женщины увидели молодоженов, расплылись в улыбке и двинулись им наперерез.

— Матерь божья! — воскликнула Евдокия, целуя падчерицу. — Какая ты у нас, оказывается, красотка! Забыла родственников, не заходишь. Что случилось, девочка?

— Окунулась в богатство и никак не может из этого дерьма вынырнуть, — бросила Фейга, тоже целуя сестру.

Пока мачеха лобызалась и щебетала с Шеломом, а потом с паном и пани Школьник, Фейга, оттащив Соню в сторонку, довольно зло спросила:

— Послушай, сестра. Ты что, правда, забыла родственников?

— Мне не нравится твой тон, — жестко ответила Соня.

— А мне не нравится твое хамство! Тебя зачем выдали замуж за этого урода?

— Ну и зачем? — насмешливо переспросила младшая.

— А затем, чтоб помогать семье. Мачеха без дохода, я тоже пока на мели.

— А дом для «избранного» общества?

— Дом надо еще раскрутить. И ты, красотка, должна там появляться. Работать то есть!

— У меня муж ревнивый.

— Муж у тебя — идиот! Специально такого выбирали. Поэтому не забывай о семье и готовься к выходу в свет. Про тебя, кстати, регулярно спрашивает пан Лощинский. А с этого борова есть что взять.

К ним подошел Шелом, аккуратно взял жену под руку.

— Извините, мы пойдем.

Фейга громко рассмеялась:

— В кроватку торопишься? — Она похлопала его по щеке. — Понимаю тебя, парень. Жена у тебя — ягодка! Но смотри, чтоб не набил оскомину. Сладкое быстро приедается.

Парень смущенно оглянулся на родственников, на Евдокию, неожиданно заявил:

— Мне Шейндля не приестся. Я люблю ее.

Они двинулись дальше и шли некоторое время молча.

— Тебе сестра испортила настроение? — заглянул в лицо жене Шелом.

— С чего ты взял?

— Вижу. О чем вы разговаривали?

— Потом скажу, дома.

— Что-то сильно нехорошее?

— Дома.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Дом Школьников блаженствовал в объятиях Морфея. Большие часы в углу гостиной пробили час ночи. Соня тихонько поднялась с постели, на цыпочках прошла к двери, ведущей в соседнюю спальню, и осторожно приоткрыла ее: муж спал на кровати, разбросав руки и громко храпя. Девушка натянула юбку, набросила на плечи кофту, сунула ноги в мягкие туфли, по ковровой лестнице спустилась на первый этаж. Неожиданно, видно заслышав шаги, из детской вышла сонная крупнотелая кормилица.
   — Как девочка? — шепотом спросила Соня.
   — Недавно покормила, спит. — Няня удивленно смотрела на хозяйку. — А вы куда, пани?
   — Не спится. Подышу свежим воздухом, — ответила та и направилась к выходу.
   Торопливыми шажками Соня обошла вокруг дома, через огород пробралась к калитке, выходящей к реке. Было темно, прохладно, влажно. Квакали лягушки, временами вскидывалась в речке крупная рыба.
   От реки навстречу Соне двинулась высокая крупная фигура, это был пан Лощинский. Он с ходу обнял девушку, крепко прижал. Соня рассмеялась:
   — Раздавишь.
   — Любимая, ненаглядная, самая лучшая!
   Девушка отстранилась.
   — Я совсем ненадолго.
   — Не отпущу тебя. Я схожу с ума, — еще сильнее прижал ее барон. — Ты моя… Моя!
   Она опять рассмеялась.
   — Не твоя. Мужняя! — чмокнула в щеку. — Мне пора. Не дай бог муж проснется!
   — Он спит?
   — А что ему еще остается?
   — Боже, как можно спать, если такая красотка рядом? — Пан отпустил ее, заглянул в лицо. — Хочешь, я украду тебя?
   — Не хочу.
   — А что ты хочешь?
   — Жить. Любить. Наслаждаться. — Лукаво взглянула на пана. — Ты сегодня без подарка?
   — С подарком! Обязательно с подарком! — Лощинский полез в карман, достал сафьяновую коробочку с украшением. — Это должно тебе понравиться!
   — Пан барон как-то обещал мне акции одной из лавок? — полувопросительно произнесла девушка. — Или пан забыл?
   — Пан все помнит. Но всему свое время.
   Соня, не открывая коробочки, ловко спрятала ее под кофточку, махнула рукой:
   — Все. Побежала.
   Мужчина перехватил ее за руку.
   — Так быстро?
   — Но там же твой племянник! Он ждет.
   Барон резко привлек ее к себе.
   — Что я могу для тебя сделать, чтоб все время быть рядом?
   — Все время рядом? — переспросила Соня и задумалась. И вдруг предложила: — А если мы сбежим?
   Барон опешил.
   — Куда?
   — Куда угодно. Свет большой.
   Лощинский с недоумением и страхом продолжал смотреть на нее:
   — А как же дом, дела? У меня ж ювелирные лавки, за ними надо следить.
   — Продай. А на вырученные деньги купишь новые лавки в другом месте.
   — Ты это серьезно?
   Соня весело расхохоталась:
   — Шутка! — Пошла прочь. Остановилась, изящно махнула ручкой: — Подумай, пан барон. Может, в этой шутке есть доля истины!
   Она проскользнула в приоткрытую калитку, тенью метнулась через двор к дому. Вошла в спальню и увидела Шелома, сидевшего на ее постели. Он поднялся, грозно спросил:
   — Ты где была?
   — Почему таким тоном? — удивилась жена, снимая с себя теплую кофту.
   — Я спрашиваю, где ты была?
   — У сестры Фейги. У родственников, Шеломчик… Или ты запрещаешь их проведывать?
   — В такое время к родственникам не ходят!
   — А к кому ходят? — насмешливо спросила Соня.
   Шелом смешался.
   — Не знаю! Говори, где была! — повысил он голос.
   Жена приблизилась к нему, нежно обняла, заглянула в глаза.
   — Вот ты сейчас кричишь на меня, а потом будешь жалеть. Извинись, пожалуйста.
   — За что?
   — За тон. — Снизу послышался плач ребенка. — Видишь, ребенка разбудил. Извинись.
   — Ты правда была у родственников?
   — Конечно, я ведь скучаю! С тобой хорошо, но и сестру не надо забывать.
   Шелом поцеловал ее в нос, в глаза.
   — Извини, Сурочка. Я действительно, наверное, идиот.
   — Боюсь, это надолго, — с сочувствием погладила его по голове жена.
* * *
   Ранним утром Соня стояла у могильной плиты, под которой покоились ее родители, и тихо разговаривала с матерью.
   — Знаешь, мамочка, я решилась. Сегодня я покину этот город, покину мужа, забуду навсегда Евдокию и даже родную сестру Фейгу. Ты не можешь представить, как они мне все опостылели. Видеть их не могу… Заберу дочку и начну другую, совсем новую для меня жизнь. Какой она будет? Думаю, интересной. По крайней мере, никто и ничто не будет мне мешать. Я буду свободной. Буду жить так, как хочу. От прошлой жизни у меня ничего не останется. Останешься только ты, моя любимая и единственная мамочка. Я тебя никогда не забуду.
* * *
   Кормилица старательно пеленала на столике ребенка, Соня торопливо складывала вещи в большую плетеную корзину.
   — Что все-таки передать пану Шелому? — поинтересовалась кормилица, недоуменно следя за снующей из комнаты в комнату молодой хозяйкой.
   — Он все знает, — ответила Соня. — Скажешь, что уехала в соседний город показать девочку доктору. Ты ведь знаешь, что у нее не все в порядке с животиком?
   — Ничего такого не замечала.
   — Значит, плохо следила. Скажешь, что к вечеру вернусь.
   Соня вошла в комнату мужа, прошлась по карманам сюртуков, висевших в платяном шкафу, выудила из них деньги, быстро сунула их в глубокие карманы своей юбки. Затем принялась обследовать ящики стола и комода, обнаружила припрятанные купюры и там. В итоге денег набралось довольно много — плотная тяжелая пачка.
   На улице возле дома уже ждала пролетка, запряженная двумя лошадьми. Кормилица вынесла из ворот тяжелую корзину с личными вещами Сони, передала ее извозчику, проворчала:
   — Будто навсегда уезжает.
   Пока извозчик пристраивал вещи, Соня с ребенком уселась в пролетку и подняла верх, чтобы скрыться от посторонних глаз. Извозчик занял свое место, ударил по лошадям, и они резво понесли по неровной булыжной улице. Кормилица смотрела им вслед, пока пролетка не скрылась за поворотом. Не спеша перекрестила.
* * *
   Небольшой фаэтон пана Лощинского стоял недалеко от железнодорожной платформы. Сам барон топтался возле фаэтона, нетерпеливо высматривая Соню. Наконец, увидев несущуюся пролетку, быстро пошел навстречу. Помог девушке спуститься на землю, махнул своему кучеру, чтобы тот забрал вещи беглянки.
   Соня в сопровождении барона и его кучера поднялись на высокую платформу. Дежурный, молодой человек в щегольской форме, вежливо козырнул им:
   — Поезд прибудет через пятнадцать минут.
   Когда кучер ушел, пан Лощинский заглянул в прикрытое простынкой личико девочки, спросил:
   — Что будем делать с панночкой Ривой?
   — Панночка Рива будет нашей общей доченькой, которую мы будем безумно любить и бесконечно лелеять, — спокойно и уверенно ответила Соня.
   — А когда у нас появятся свои дети?
   — Ты хочешь этого?
   — И хочу, и могу.
   — Тогда вперед, — засмеялась Соня. — Какие проблемы?
   Наконец к перрону шумно подошел поезд, и беглецы проследовали в вагон. Войдя в купе. Соня с трудом подавила восторг: оно было отдельным, богато декорированным: бархат, начищенная медь, красное дерево. Лощинский нарочито по-хозяйски принялся раскладывать багаж по полкам.
* * *
   Поезд шел медленно и мягко, на столике позвякивали бокалы и бутылки с вином. Ребенок тихо спал в специальной корзинке. Соня сделала глоток из фужера, капризно наморщила носик.
   — Что за вино?
   — Не нравится? Это очень дорогое вино.
   — Дорогое? А откуда у тебя деньги на дорогое вино?
   — Как это — откуда? — возмутился барон. — Я ведь продал все свои акции!
   — Все акции?! — взвизгнула от радости Соня. — Всех магазинов? А почему мне не сказал?
   — Потому что не успел. Так что денежек у нас полно!
   — Если так, закажи нормальное вино.
   Пан Лощинский хотел дотянуться до колокольчика, но Соня остановила его.
   — Сходи сам, — капризно приказала она. — А то посыльный опять какую-нибудь бурду принесет.
   Барон покинул купе. Соня быстро заперла дверь на защелку, вытащила из-под полки один из больших саквояжей Лощинского, с трудом отщелкнула замки. Переворошила все содержимое, но денег там не было. Соня достала второй саквояж, судорожно открыла его и тут увидела то, что искала: толстенный пакет с деньгами лежал чуть ли не под самой крышкой! Девушка быстро выхватила пакет и лихорадочно начала искать, куда его пристроить. В дверь сильно постучали.
   — Кто? — срывающимся голосом выкрикнула Соня.
   — Я, моя голубка, принес вино, — послышался голос барона.
   — Сейчас, дорогой, я слегка приведу себя в порядок… Потерпи!
   Она сунула пакет с деньгами в корзинку, где спала Ривочка. Быстро пристроила на место саквояжи, пригладила волосы, поправила платье и после этого открыла дверь купе.
   — Извини, милый, — повисла она на шее барона, — женщина всегда должна прекрасно выглядеть в глазах любимого!
   — Ты всегда выглядишь прекрасно, — чмокнул ее в щечку Лощинский.
   Пан поставил открытую бутылку на столик, разлил вино по чистым фужерам. Беглецы чокнулись, выпили.
   — Ну? — вопросительно посмотрел на Соньку барон.
   — Спасибо, любимый. Совсем другое дело.
   — Знаешь, я даже испытал какое-то удовольствие, когда сам лично выбирал для тебя вино.
   — А я скучала… Так скучала, что еле дождалась своего птенчика!
   Поезд стал замедлять ход, за окном поплыли дома какого-то городка.
   Проводник, проходя по вагону, громко сообщил:
   — Станция Пшибички! Панове, станция Пшибички! Стоянка десять минут!
   — Какая станция? — забеспокоилась Соня. — Как он сказал?
   — По-моему. Пшибички, — пожал плечами барон.
   — Боже, Пшибички! — вскочила девушка. — Как же это я забыла? Пшибички!..
   Она стала суетливо собирать свои вещи: сняла с вешалки шляпку, вынула из корзины кофточку, взяла на руки ребенка. Барон удивленно наблюдал за нею.
   — Ты это куда?
   — Я же совсем забыла! — бросила Соня. — В Пшибичках меня должна встречать сестра Евдокии!
   — Какой Евдокии?
   — Евдокии! Сестра моей мачехи! Забыл, что ли? — Она открыла дверь купе. — Сейчас вернусь, — и выскочила в коридор вагона, оставив пана Лощинского в полном недоумении.
   Соня выбежала на привокзальную площадь, увидела бричку, бросилась к ней. Легко вскочила на подножку, крикнула извозчику:
   — Гони!
   — Куда, пани?
   — Пока прямо, потом скажу!
   Мужик ударил по лошадям, и бричка резво понеслась в сторону узких улочек города.
   Тем временем пан Лощинский стоял возле вагона, тревожно высматривая исчезнувшую девушку. Прозвенел вокзальный колокол, состав тронулся. Барон еще растерянно посмотрел по сторонам и на ходу вскочил в вагон.

Отредактировано 77pantera777 (17.06.2013 21:07)

Поезд дал гудок, готовясь продолжить путь. Из вагона выскочил полусонный и взъерошенный юнкер Горожанский, бросился к проводнику.
   — Простите… здесь дамочка… мы находились в одном купе… Вы не видели ее?
   — Непременно видел, — заулыбался проводник. — Даже помог поднести чемодан.
   — Это мой чемодан! У меня его украли!
   — Кто? Прелестная дамочка украла?!
   — Куда? В какую сторону она ушла?
   — На площадь. Полагаю, за извозчиком.
   — Задержи отправление, голубчик! Я мигом! — крикнул юнкер и бросился к станции.
   Выбежав на площадь, Горожанский налетел прямо на городового. Вначале опешил, потом обрадовался.
   — Милейший! Честь имею, юнкер Горожанский! Тут дамочка… Она украла мой чемодан! Не видел, милейший, дамочку с чемоданом?
   — Как это — украла? Дамочка?! — опешил городовой.
   — Да, дамочка! Красивая, юная! С чемоданом!
   — Так ведь вон она! — показал городовой на извозчика, который как раз привязывал чемодан к своей пролетке. — И чемодан — вот он!
   — Мой! Это мой чемодан! — закричал юнкер и понесся к пролетке.
   Городовой грузно побежал следом.
   Горожанский подбежал к извозчику, дернул его за руку.
   — Голубчик! Слышь, голубчик… это мой чемодан!
   — Это как так? — недоуменно посмотрел на него мужик.
   — Мой! Его у меня украли, увели! Из купе!
   — Извините, ваше благородие, — уверенно произнес извозчик и убрал руку юнкера со своей руки, — чемодан этот не ваш, а дамочки.
   — Какой дамочки?! Она у меня его украла!
   — Не могу знать, — стоял на своем кучер. — Дамочка принесла чемодан, значит, дамочка и хозяйка.
   — Молчать! Не разговаривать! — вдруг взорвался городовой. — Слыхал, Михеич, что говорит господин юнкер?! Где эта самая дамочка?
   — В повозке, где же еще она может быть! — смягчился извозчик.
   В это время из повозки выглянула улыбающаяся Соня, весело крикнула:
   — В чем дело, господа?! Что-нибудь случилось?
   — Она… Точно она, — шепнул юнкер городовому и бросился к дамочке. — Вы узнаете меня, мадемуазель?
   — Конечно, юнкер. Что стряслось?
   — Вы… вы… — Горожанский не мог произнести в лицо девушке слова обвинения, поэтому обратился к городовому: — Объясните, любезный, мадемуазель, что «стряслось».
   Тот выступил вперед, откашлялся.
   — Господин юнкер утверждает, что вы украли его чемодан.
   — Вы это утверждаете? — Пиза Сони округлились.
   — Да, я это утверждаю. Потому что это мой чемодан.
   — Вы с ума сошли! Который? — Соня выбралась из повозки. — Этот?
   — Именно.
   — Но это мой чемодан, господин юнкер! — воскликнула девушка. — Как вам не стыдно лгать? — И кокетливо добавила: — Или вы хотите таким образом удержать меня?
   — Это… чемодан… мой… — внятно и вразбивку произнес Горожанский. — И удерживать вас теперь я вовсе не собираюсь.
   — Зря.
   — Отвязывай чемодан, Михеич, — распорядился городовой, — показывай содержимое.
   Извозчик не спеша исполнил приказ полицейского, поставил чемодан на землю. Присутствующие склонились над ним.
   — Открывай, — распорядился городовой и повернулся к юнкеру: — Что в вашем чемодане, юнкер?
   — Сорочки, парадный мундир, хромовые сапоги.
   — А в вашем, мадемуазель?
   — Несколько платьев, обувь, кофточки, пеньюар.
   Михеич открыл чемодан, и все увидели лежащий сверху парадный мундир юнкера, сорочки, сапоги…
   — Боже! — всплеснула руками Соня. — А где мой чемодан?
   — Вы утверждали только что, будто это ваш чемодан! — взъерошился Горожанский.
   — Мой! Потому что у меня точно такой. — Девушка расплакалась. — Господин городовой, где мой чемодан?
   — Не могу знать, мадемуазель.
   — Как не можете?! А вы для чего здесь стоите? Ищите, задерживайте!
   — А был ли у вас чемодан? — язвительно поинтересовался Горожанский.
   — Вы не мужчина, не офицер! Как вы можете подозревать женщину? Я что, похожа на воровку? — Соня повернулась к городовому. — Я похожа на воровку?
   — Никак нет, мадемуазель. Внешне — никак.
   — А он утверждает!
   Послышался звон станционного колокола, юнкер схватил чемодан, бросился к поезду.
   — Куда? — закричала вся в слезах Соня. — А как быть с моим чемоданом? Где он? — Она затеребила городового, задергала за мундир. — Бегите, задержите поезд! Злоумышленник наверняка там!
   Полицейский дернулся было бежать, но поезд уже пополз вдоль перрона, и догонять его смысла не было.
   Девушка безутешно рыдала:
   — Что же делать, как быть? Все вещи, все драгоценности остались в чемодане!
   — Мадемуазель, минуточку, — попытался остановить ее городовой, — а как все-таки получилось, что вы прихватили именно чемодан юнкера?
   — Вы тоже меня подозреваете?
   — Пока что я спрашиваю, мадемуазель.
   — У меня был точно такой чемодан, вот я и прихватила. Разве я могла подумать, что какой-то прохвост украдет мой чемодан? — Соня просительно коснулась мундира полицейского. — Помогите, придумайте же что-нибудь.
   — Не убивайтесь так, мадемуазель, — ответил он. — Ничего с вашим чемоданом не случится… если он, конечно, был.
   — Господин городовой, вам не стыдно? Вы же мужчина. Притом интересный мужчина!
   Тот смущенно кашлянул:
   — Хорошо. Я сию же минуту сообщу по всем станциям, и, думаю, злоумышленника задержат. — Он повернулся к извозчику: — Отвези мадемуазель по адресу. При этом денег не смей брать! Узнаю — не отвертишься.
   Соня, всхлипывая, поплелась к повозке, Михеич сел на облучок, ударил вожжами по лошадям:
   — Пошли, любезные!
   Городовой козырнул на прощанье, медленно и задумчиво зашагал к станции. Временами он оглядывался и укоризненно качал головой.
* * *
   Повозка въехала в темные улочки городка.
   — Куда везти, госпожа? — оглянулся извозчик. — По какому адресу живут родственники?
   — Не будем огорчать родственников. Отель здесь есть?
   — Есть, но уж больно паршивый. Весь в клопах.
   — А что-нибудь получше?
   — Есть купеческий дом. Только туда посторонних не пускают!
   — Пустят. Гони в купеческий дом!
   Михеич ударил по лошадям.
* * *
   Двухэтажный купеческий дом был хорошо освещен и обнесен высоким железным забором.
   Повозка подкатила к парадному подъезду. Извозчик взял сумку Сони, двинулся к дверям.
   Там передал сумку вышедшему навстречу солидному усатому швейцару, поклонился и ретировался.
   Соня прошла в вестибюль, подошла к портье за стойкой, представилась:
   — Софья Александровна Менжинская. Здесь должен был остановиться мой муж — Менжинский Вениамин Альбертович.
   Служащий полистал книгу постояльцев, отрицательно покачал головой.
   — Токовой не значится.
   — Не может быть, я получила от него телеграмму!
   Тот снова просмотрел записи, повторил:
   — Господин Менжинский Вениамин Альбертович отсутствует, — и уточнил: — У нас, мадам, останавливаются исключительно персоны купеческого клуба.
   — Мой муж — купец первой гильдии! — вспыхнула гостья.
   — Ничем не могу помочь, — развел руками портье. — В связи с этим приношу свои извинения.
   — И что прикажете мне делать?
   — Вам виднее, мадам. У нас закрытый дом.
   — Но не могу же я ночевать на улице?!
   В это время из ресторана, расположенного рядом с вестибюлем, вышел толстячок сильно навеселе. Увидев расстроенную красивую молодую женщину, он крикнул администратору:
   — Что случилось, любезный?
   — Вот госпожа… — растерянно показал тот на Соню. — Ищет мужа. А муж здесь вовсе и не останавливался.
   — Мужа? — игриво переспросил купец и подошел к Соне. — Вы ищете мужа, мадам?
   — Да, своего мужа. Купца первой гильдии Менжинского.
   — И куда же он подевался?
   — Не знаю. Получила телеграмму, что он остановился в купеческом доме, но здесь вовсе не значится. Придется ночевать на улице.
   — Вы? На улице? — изумился купец и крикнул администратору: — Любезный, есть свободные нумера?
   — Есть, Виктор Алексеевич. Есть подешевше, есть подороже.
   — Мне нужен дорогой номер, — сказала Соня. — Самый дорогой.
   — Это большие деньги, мадам.
   — У меня деньги есть.
   — Эй, уважаемый, ты оглох? Плохо слышишь? — Виктор Алексеевич возмущенно прикрикнул на портье. — Открой мадам нумер, который она требует! — Он поцеловал Соне руку, проворковал: — Жду вас в ресторане, мадам.
* * *
   Номер был просторный, трехкомнатный.
   Соня прошлась по всем комнатам, заглянула в ванную и, оставшись довольной, принялась извлекать вещи из сумки. Перед зеркалом приложила одно платье, затем другое, улыбнулась своему отражению.
* * *
   Как ни странно, в ресторане публики было предостаточно. Играл цыганский оркестр, от курева клубился сизый дым, над столиками стоял гул голосов и звон посуды.
   Виктор Алексеевич немедленно увидел вошедшую в зал девушку и ринулся из-за стола ей навстречу.
   Взяв под руку, он галантно подвел ее к столу, за которым сидели еще три купца.
   — Прошу, господа! Моя давняя знакомая, — повернулся к Соне, спросил: — Простите, как вас? Запамятовал.
   — Софья Александровна Менжинская.
   — Софья Александровна! Супруга моего давнего товарища, купца первой гильдии Менжинского.
   — Браво! — почему-то зааплодировали купцы и по очереди стали лобызать руки девушки.
   Виктор Алексеевич подставил Соне стул, и она легко опустилась на него.
   — Простите, как зовут вашего супруга? — поинтересовался крайний из купцов, худенький, с пронырливыми глазами.
   — Менжинский Вениамин Альбертович. Купец первой гильдии.
   — Иудей?
   — Да, он еврей. Выкрест.
   — Да знаю я Вениамина! Менжинского! Точно знаю! — воскликнул второй купец. — Высокий такой, ладный! У него сахарные заводы в Украине!
   — И не только в Украине, — улыбнулась Соня. — В Польше, например.
   — Ему лет сорок, да?
   — Больше. Он на тридцать лет старше меня.
   — О, — загудели за столом. — Старик…
   — Господа, — вмешался Виктор Алексеевич. — Внимание, господа! Давайте выпьем за супругу нашего дорогого товарища — Софью Александровну! Очаровательную, молодую, восхитительную!
   Дружно выпили. Виктор Алексеевич стал обильно накладывать на тарелку гостье закуску, она мило засмеялась:
   — Вы хотите, чтобы я растолстела?
   — Вам это никак не грозит, Софья Александровна! — Он налил себе рюмку и выпил до дна. — Знаете… Софья Александровна… — Голос у него заплетался. — Вы мне чертовски нравитесь! Я даже готов вызвать вашего Альберта…
   — Вениамина.
   — Какая разница кого! Допустим, Вениамина… На дуэль Вениамина!
   Девушка расхохоталась:
   — А вы, однако, гусар в душе!
   — Гусар? — возмутился купец. — А чем гусар лучше купца? Господа! — Он снова налил. — Наша прелестная гостья утверждает, что на дуэль готовы только гусары. Давайте, господа, выпьем за купцов. Кто не выпьет — тот враг!
   Снова выпили.
   — У вас невероятно красивые пальчики, — стал целовать руки Сони Виктор Алексеевич. — Изысканно красивые.
   — Золотые, — звонко рассмеялась та.
* * *
   Уже несколько часов спустя пьяный купец пытался втащить Соню в свой номер.
   — Умоляю! Ну, хотя бы на пару минут. Прошу… Заклинаю… Софья Александровна.
   Она со смехом отбивалась:
   — Виктор Алексеевич, позвольте! Мой номер совсем в другом конце коридора. Любезный Виктор Алексеевич!
   — Я вас люблю, — бормотал тот, стараясь проникнуть в номер. — Я женюсь на вас. Пошлю ко всем чертям вашего Альберта и… женюсь! Хоть сейчас, хоть завтра.
   — Виктор Алексеевич…
   — На минутку! Хотя бы на полчаса! Дорогая, любимая Софья… Софочка… Красавица моя!
   Ему все-таки удалось втолкнуть девушку к себе, и он тут же запер номер.
   — Я не выпущу вас! До конца жизни не выпущу! Вы будете моей вечной пленницей!
   — Это нехорошо, дорогой Виктор Алексеевич. Я ведь замужняя женщина.
   — Плевать! Плевать на всех! Теперь я ваш муж!
   — Ну, хорошо. — Соня провела его глубже в номер. — Сядем сюда и поговорим серьезно.
   Она усадила его в кресло, сама пристроилась на пуфик напротив.
   — Вы мне тоже очень понравились. И я готова на ваше предложение.
   — Милая! Дорогая моя! — он рухнул на колени и расплакался. — Я бесконечно счастлив! Это лучший день в моей жизни!
   Она подняла его, снова усадила в кресло.
   — Вы позволите мне на несколько минут удалиться?
   — Нет! Ни в коем разе!
   — Но я должна переодеться, приготовить себя к ночи. Вы же хотите видеть свою женщину красивой?
   — Вы самая красивая… самая сногсшибательная.
   — Откройте дверь, и через десять минут я ваша.
   — Точно? Не обманете?
   — Я похожа на обманщицу?
   — Все бабы — обманщицы. Но вам я верю. — Он с трудом поднялся и, пошатываясь, подошел к двери. — Через десять минут… Иначе сам приду, и разговор у нас будет серьезный. Обещаете?
   Соня поцеловала его в щеку, кивнула:
   — Конечно, милый.
   Девушка быстро прошла к себе в номер, так же быстро стала переодеваться. Сбросила вечернее платье, надела более простое. Затем сложила все вещи в сумку, присела на край кровати, взглянула на большие часы со звоном. Когда прошло полчаса. Соня поднялась, вышла за дверь и последовала по коридору. Осторожно заглянула в номер купца.
   Тот, распластавшись на неразобранной постели, крепко спал.
   Соня аккуратно прикрыла за собой дверь, прошлась по номеру, изучая возможности Виктора Алексеевича. Из сюртука выудила несколько купюр, затем обшарила карманы пиджаков, висевших в платяном шкафу, и извлекла оттуда определенную сумму.
   Подошла к спящему купцу, принялась тащить из карманчика брюк золотые часы. Купец недовольно заурчал, девушка замерла. Когда раздался храп с полной силой. Соня все-таки достала часы, сунула их в карман кофты. После этого с невероятной осторожностью стащила с пальцев спящего два огромных перстня, прикрыла купца простынкой и, выключив свет в номере, удалилась.
* * *
   В фойе гостиничного дома не было ни души. Сонный портье, увидев выходящую с вещами девушку, удивленно поинтересовался:
   — Вы отъезжаете?
   — С чего вы взяли? — возмущенно ответила Соня. — Мне необходимо проведать родственников, и через час я вернусь.
   — А оплата за номер?
   — Вы меня не расслышали? — Она бросила ему ключ и попросила: — Проследите за номером Виктора Алексеевича. Я проходила мимо и видела, что дверь у него открыта.
   Она двинулась к выходу, но администратор остановил ее:
   — А почему вы с вещами?
   — Вы полагаете, здесь все мои вещи? — вскинула брови барышня. — Здесь подарки для родственников, которых я не видела пять лет.
   Швейцар открыл перед нею дверь, она махнула одиноко стоявшему извозчику, вскочила на подножку.
   Когда несколько отъехали от купеческого дома, Соня приказала кучеру.
   — На станцию. И поживее!
* * *
   Поезд медленно подходил к платформе Санкт-Петербурга.
   Соня в толпе прибывших вышла из вагона первого класса, щелчком позвала носильщика.
   — К каретному ряду!
   Носильщик донес сумку пассажирки через Николаевский вокзал на площадь. Соня взглядом выбрала одну из самых помпезных карет в длинном ряду ожидания, жестом велела подъехать поближе, расплатилась с носильщиком.
   Извозчик ловко положил сумку в багажный отсек, вскочил на кучерское место и ударил по лошадям.
* * *
   Город поражал высокими домами, широкими проспектами, невероятным многолюдием.
   Соня сидела в карете, изумленно и с удивлением созерцая столичную жизнь.
* * *
   Гостиница «Астория» располагалась рядом с грандиозным храмом с колоннами, посередине площади стоял памятник царю.
   Извозчик подкатил к главному входу гостиницы, передал вещи швейцару и умчался, весело гремя колокольчиками.
   Соня в сопровождении швейцара подошла к конторке портье.
   — Что угодно, мадам? — вежливо поинтересовался тот.
   — Вы полагаете, я попрошу у вас денег? — нелюбезно ответила гостья. — Угодно номер.
   — Попрошу документ.
   Соня протянула паспорт, портье внимательно изучил его:
   — Какой вам номер угодно, мадам Рудиштерн? Подороже, попроще?
   — Апартаменты!
   Портье от неожиданности даже снял очки, удивленно уставился на гостью:
   — Эти апартаменты занимают половину этажа, мадам!
   — А чтобы весь этаж, нет?
   — К сожалению, нет.
   — Значит, сойдут эти.
   — Простите, но за апартаменты у нас оплата вперед.
   — Как угодно.
   — Сколько дней будете пребывать?
   — Пока три.
* * *
   Апартаменты были действительно роскошные.
   Соня прошлась по всем комнатам, а их было не менее пяти, остановилась возле широченного окна, выходящего прямо на Исаакиевскую площадь: мельтешил на площади народ, проносились кареты, фаэтоны, повозки, величественно блестел золотом купол Исаакиевского собора.
   Соня сбросила с себя одежду, вошла в моечную комнату и стала наполнять ванну теплой водой.
* * *
   Проснулась Соня оттого, что ей почудились в номере чьи-то вкрадчивые шаги. Она приподнялась на постели, пытаясь разглядеть гостя в темноте, прислушалась — в номере действительно кто-то был.
   Девушка достала из-под подушки пистолетик, встала с постели и пошла туда, откуда доносились шаги. Высокий мужчина копался в ее сумке. Соня выставила вперед оружие, негромко приказала:
   — Не оборачивайся.
   Мужчина замер, положил вещи, вытащенные из дорожной сумки.
   — Подними руки.
   Тот выполнил ее команду.
   — Теперь повернись.
   Грабитель повернулся, и Соня от неожиданности даже ахнула — мужчина был настолько хорош, что стрелять в него было невозможно.
   — Как тебя зовут? — спросила она.
   — Миша. Точнее, Арон Фиксман.
   — Что здесь потерял, Арон?
   Он, широко улыбаясь, смотрел на очаровательную хозяйку номера.
   — По-моему, сердце.
   — Я сейчас вызову портье, и тебя отведут в полицию. — Соня, не сводя с него пистолета, двинулась к звонку на столе.
   — Не стоит, мадам, — попросил грабитель, — я еще ничего не успел взять. Клянусь.
   — Покажи.
   Тот вывернул карманы, показал пустые руки.
   — Оружие есть?
   — Мы с пушками на дело не ходим. Мы — люди мирной профессии.
   Соня внимательно осматривала его.
   — Значит, ты вор?
   — Грабитель. Работаю по квартирам, по гостиничным номерам.
   — Кто тебя вывел на меня?
   — Как кто? Портье! Сказал, что очень богатая дамочка.
   Соня опустила оружие, приказала:
   — Подойди ближе.
   Тот повиновался.
   — Сядь.
   Он сел.
   — Один работаешь, Арон?
   — Почему один? С братом.
   — Брат где?
   — На шухере.
   Соня подумала о чем-то, улыбнулась.
   — Может, это судьба. Ты мне нравишься, — и велела: — Сейчас уйдем отсюда, познакомишь меня с братом.
   — Зачем?
   Она весело засмеялась.
   — Взгляну на вас обоих. Может, брат больше понравится.
   — Не-е, — хохотнул Фиксман. — Я лучше.

Утро было ясным, солнце отражалось бликами в витринах и окнах зданий.
   На противоположной стороне банка «Балтийский» на Литейном проспекте находился меховой магазин. Соня подкатила к нему в дорогой карете, велела извозчику ждать и скрылась за дверями магазина.
   Она принялась не спеша прогуливаться между выставленными шубами, полушубками и прочими меховыми изделиями, не сводя глаз с банка «Балтийский».
   Ее преследовал назойливый служащий, пока Соня довольно резко не приказала ему:
   — Оставьте, милейший, меня в покое. Я хочу осмотреть все!
   Служащий оставил ее, и Соня теперь могла спокойно отслеживать происходящее возле банка.
   Она увидела, как к входу в банк не спеша подошел Арон в широченных штанах, как швейцар-охранник, подозрительно покосившись на его штаны, все-таки пропустил его внутрь.
   Вокруг было тихо, спокойно и почти безмятежно.
   Полицейский, подошедший к швейцару, перебросился несколькими репликами, ничего дурного не заметил и куда-то не спеша удалился.
   И вот теперь возник Лева.
   Расхлябанной походкой питерского денди, хорошо одетый и прифранченный, он довольно хамски ткнул швейцара тростью и тоже скрылся в банке.
* * *
   Лева вошел в большой вестибюль, быстро сориентировался и направился к кассе. Именно к той, возле которой стоял Арон.
   Арон в это время спорил с кассиром.
   — Я прошу внятно ответить мне, под какие проценты я могу положить у вас серьезную сумму денег.
   — Какую конкретно?
   — Допустим, десять тысяч.
   — На какой срок?
   — Это имеет значение?
   — Имеет. В банке все имеет значение.
   Лева не выдержал и, наклонившись вперед, довольно грубо прервал этот диалог:
   — Простите, и как долго я буду слушать эту чепуху?
   — Какую чепуху? — возмутился Арон. — Вы серьезный разговор называете чепухой? Это банк, между прочим, и здесь никто никуда не торопится.
   — А я вот, господин хороший, тороплюсь.
   — Ну и торопитесь в другом месте.
   Лева возмущенно потоптался за спиной Арона и решительно направился к выходу.
   Арон краем глаза проследил за ним и, когда брат вышел за тяжелые деревянные ворота, истошно заорал, показывая в его сторону:
   — Ограбил! Банк ограбил!
   — Кто ограбил? — К нему бросились сразу несколько банковских охранников, явно до этого скучавших.
   — Вот этот господин! Который возмущался! Держите его, он ограбил!
   В банке начались паника и шум, банковские служащие немедленно ринулись смотреть на грабителя, которого уже скрутили и тащили обратно в банк.
   Кассир тем временем принялся выгребать из сейфа плотно упакованные пачки рублевых банкнот и быстро передавать их Арону. Тот ловко и умело хватал их и рассовывал в карманы широченных брюк.
   Полицейские, охранники, просто служащие тащили бедного Леву в банковскую конторку надзора, он же истошно кричал:
   — Что вы от меня хотите? Я ничего не крал! Обыщите меня! С ног до головы обыщите!
   Арон, пользуясь общей заварухой, быстро направился к выходу, где его буквально с ходу подхватила Сонька на своей пролетке. Извозчик лихо ударил по лошадям, и двойка понеслась по Литейному.
* * *
   Посетителей в ресторане было немного. Соня и два ее подельника отмечали успех ограбления банка скромно: на столе стояли две бутылки французского шампанского и фрукты.
   Арон давился от смеха, пересказывая перипетии сегодняшнего приключения:
   — Я как заору: «Ограбил!» Ору, а наш кассир белый стал и шепчет мне: «Не ори так громко!» Почему, спрашиваю. Страшно, говорит… И все деньги кидает, кидает.
   — А меня охранники облапили и тащат, — вспоминал Левка. — Особенно один был бугай! Я говорю ему: больно. А он успокаивает: сейчас, говорит, сука, будет еще больнее! Когда карманы станешь выворачивать!
   — Это который стоял на входе?
   — Нет, который прибежал. Я ему — не грабил я, ни гроша в карманах! Не верит, тащит. А когда стали шмонать, ничего, окромя старого носовика, не нашли! Где тысячи, которые спер? Ищите, отвечаю. Найдете — все ваши!
   Соньку тоже трясло — то ли от нервного напряжения, то ли от радости.
   — А я села в карету и жду, когда Арончик выбежит. А извозчик ничего не понимает и все успокаивает. Что это с вами, барышня, говорит. Чего вас так колотит? Кого вы так нервно ждете? Наверно, любовника? Ага, говорю, любовника.
   — А чем я не любовник? — возмутился Арон.
   — Вот теперь любовник. Почти. — Сонька поднялась и крепко поцеловала его в губы.
   — А меня? — обиженно спросил Лева.
   — Можно и тебя. — Она поцеловала мягко, в лоб. Подняла бокал, чокнулась с парнями. — Вот когда все воры объединятся, не такими делами будем вертеть!
   — Опять, да? Не хочу ни с кем объединяться, к чертям! — разозлился Арон. — Хочу сам по себе. Втроем грабанули, на троих поделили — и все путем. Ну, кассир еще.
   Соня не стала спорить, повернула голову в сторону пожилого человека в черном сюртуке. Того самого, который был в ювелирном магазине Савельева. Он внимательно смотрел в их сторону.
   Соня тронула за рукав Арона.
   — Там господин… он все время смотрит в нашу сторону. По-моему, я его знаю.
   Тот взглянул в сторону пожилого господина, тихо присвистнул.
   — Ты чего? Это ж самый знаменитый вор — Левит Санданович. Правда, он сейчас уже не работает. Но дать совет может по любому вопросу. А откуда ты его можешь знать?
   — Было дело.
   Неожиданно Левит Лазаревич поднялся и направился к их столику.
   Элегантно приподнял шляпу, поклонился.
   — Здравствуйте, господа. Не обессудьте, если я помешал вашей интересной беседе. Но я буквально на пару слов. — Он внимательно посмотрел на Соньку и поинтересовался: — Вы меня не помните?
   — Помню.
   — Прекрасно. Для людей вашей профессии память — важнейшее качество, — с некоторым пренебрежением он оглядел братьев Фиксман. — Это ваши коллеги?
   — Друзья.
   — Я тоже их знаю. Не ваш уровень, мадам.
   — С чего вы взяли, господин Санданович?
   — Мне выпала честь видеть однажды, как блистательно вы работали в ювелирном магазине. У вас истинный талант, мадам, у вас большое будущее. А эти юноши… — вор снова осмотрел братьев. — Это, как говорят в Одессе, рядовые биндюжники. Знаете, что такое биндюжник? Это, мадам, очень низкого полета птица. Клюет то, что находит под собой. Но никак не выше и не дальше.
   — Может, сядете? — предложил Арон.
   — Я уже свое отсидел, молодой человек, — сострил старый вор. — Хватит. — Он ласково коснулся волос Соньки. — А с вами, девочка, я бы очень хотел встретиться. У нас с вами мог бы состояться душевный и полезный разговор. Вам сколько лет, кстати?
   — Семнадцать.
   — Вам всего семнадцать? — воскликнул Левит Лазаревич. — Боже, у вас все впереди! Вы только начинаете свой блистательный путь!
   — Блистательный? — удивилась Сонька.
   — Именно! Я все вижу! Со временем о вас будут слагать легенды! Итак, где мы встретимся?
   — Я могу назвать гостиницу, где остановилась, — сказала Сонька.
   — О нет. Только не гостиница. Как только я оказываюсь в гостинице, мне сразу хочется забраться в чей-то богатый карман.
   — Можно к нам, — подал голос Левка.
   — К вам? — переспросил Левит Лазаревич и задумался. — Хорошо, я прибуду к вам. Мне интересно посмотреть, как устроились братья Фиксман, когда их папочка загремел в Сибирь копать самые полезные в мире ископаемые!

Сонька твердым и уверенным шагом вышла из дома во двор, увидела выглянувшего из привратной будки охранника, бросила:
   — Князь спит. Устал!.. Передай, что баронесса Нежинская будет ждать его ежедневно в ресторане на Мойке. Он знает. — И быстро вышла за ворота.
   Сонька торопливо шла по улице, высматривая извозчика. Услышала цокот копыт, подняла руку.
   Фаэтон, запряженный двумя лошадьми, подкатил к ней, и извозчик крикнул:
   — Куда желает барышня?
   — Скажу.
   Тут же открылась дверца фаэтона, и чья-то рука с силой втащила девушку внутрь.
   В фаэтоне сидели двое. Один из мужчин с силой зажал Соньке рот, шепотом предупредил:
   — Не вздумай орать, — и блеснул перед глазами лезвием ножа.
   Извозчик ударил по лошадям, и коляска понеслась в питерскую ночь.
* * *
   Васька Лютый и его напарник втащили Соньку в большую, довольно неухоженную комнату, швырнули на пол.
   От сильного броска из рук Соньки вылетела сумка с крадеными вещами, а следом развязалась на животе наволочка с золотыми ложками, чашками, блюдечками. Все рассыпалось по грязному полу.
   — О, — протянул Васька. — Как мы и предполагали, с добычей. — Он склонился к пленнице. — Здорово ты, курва, князька обчистила.
   Сонька с трудом села, посмотрела на него, затем на второго захватчика. Из соседней комнаты вышел еще один мужик — здоровенный, мрачный, с закатанными, как у мясника, рукавами.
   Второй, тот, что был в фаэтоне, стал подбирать добычу, тщательно укладывая ее на подоконники.
   Васька присел на корточки перед девушкой, оскалился.
   — А мы ведь вели тебя. Видели, как нырнула в кабак, как вытащила оттуда князька, как отправились в ювелирку. Все видели, Сонька. Так что от нас, милая, не скроешься. Придется теперь работать на нас.
   — Не придется, — усмехнулась девушка. — Скорее вы потрудитесь на меня.
   — Слыхали? — повернулся к товарищам Васька. — Умничает. — И вдруг коротко и сильно ударил ее по лицу.
   Голова Соньки болтнулась и упала на грудь.
   Лютый приподнял ее, снова заглянул в глаза.
   — Чего сказала, курва? Может, повторишь?
   Она вытерла рукавом разбитую губу, снова усмехнулась.
   — Пожалеешь, Васька, о содеянном.
   Тот задумчиво помолчал, махнул мрачному:
   — Веди.
   Мрачный скрылся во второй комнате и вскоре вытащил оттуда окровавленного Левку. Бросил рядом с Сонькой.
   — Когда тебя атасили, и родственничка заодно поймали, — объяснил Лютый и попросил: — Лев, повтори, что давеча говорил нам.
   Левка посмотрел на девушку, отрицательно повел головой.
   — Сонь, не надо идти против них. Они — сила… Надо лечь под Ваську. Давай сообща с ним. Мы дорожку топчем, он по ней идет. Так вернее. Сонь. Будь умной жидовкой.
   Мужики громко засмеялись.
   — Арон тоже там? — спросила она.
   — Пока что нет, — ответил Васька. — Но вскоре будет. От нас хрен куда денешься.
   — Дай воды, — попросила Сонька Ваську.
   — Принеси, — распорядился тот одному из соратников.
   Второй мужик дал девушке попить, она тяжело поднялась, прополоскала окровавленный рот, выплюнула в раковину в углу.
   — Зачем сразу бить? — спросила она Ваську. — Можно ведь сначала поговорить, потом уже кулаками махать.
   — С кем? С тобой говорить? Ты — сукаха щенная, харатка, и с тобой можно о чем-то говорить?
   — Вась, может, я приложусь? — спросил разрешения здоровенный мужик-палач.
   — Успеешь. — Васька снова повернулся к Соньке. — Так о чем с тобой говорить, лялька? О том, как легла под князька и как ломанула его? Ну, ломанула, и какой толк? Все ваше стало нашим.
   — Ненадолго, Васька. Верни чужое, отпусти с миром меня и Левку и завтра приходи для разговора.
   — С тобой?
   — Со мной. Рано или поздно все одно придется.
   Васька с сожалением посмотрел на нее, повернулся к друзьям:
   — Нет, не понимает баба. — И попросил мрачного: — Улюкай, потрудись над дамочкой. Может, после этого кой-чего поймет.
   «Мясник-Улюкай» уволок Соньку в соседнюю комнату, и оттуда послышались глухие удары.
   Вскоре Улюкай вернулся.
   — Крепкая бабенка. Ни стона, ни звука, ни просьбы. — Он вытер тряпкой красные руки и предложил: — Пусть маленько полежит. Оклемается — пойдем по новой.
   — Пожалейте девушку, — жалобно попросил Левка. — У нее ведь мозги золотые!
   — А мы чего делаем? — заржал Васька. — Мы как раз мозги ей и прочищаем!
* * *
   В окна уже пробивалось белесое утро, когда Сонька пришла в себя.
   С трудом перевернулась с боку на бок, с еще большим трудом села. Огляделась: в комнате, где ее оставили, не было ни души.
   Она осторожно приоткрыла дверь в большую комнату, увидела спящих мужиков — кто где. Васька и могучий Улюкай на диване, еще один мужик просто на полу, рядом с тихо стонущим Левкой.
   Он увидел Соньку, одними глазами показал ей, чтобы не совалась сюда, и снова стал тихо стонать.
   Она тем не менее на цыпочках подошла к подоконнику, на котором была свалена вся ее добыча, сунула кое-что из драгоценностей в собственную сумочку и вернулась назад в свою комнату.
   Подошла к окну, попробовала его открыть. Окно не поддавалось — было крепко заколочено гвоздями.
   Сонька пробралась к еще одной небольшой двери, толкнула ее.
   Это был вход в туалет.
   Она встала на какой-то ящик, дотянулась до окна под самым потолком, потянула на себя.
   Окно поддалось. Сонька вцепилась в раму, невероятным усилием подтянулась до плоского подоконника и влезла на него. Прямо перед ней уходила вниз ржавая пожарная лестница. Соня нащупала ногой верхнюю перекладину и начала спускаться.
* * *
   Ей удалось добраться до дома братьев незамеченной. Через час Соня уже лежала в постели, возле нее на стульях сидели мрачный Арон и задумчивый Левит Санданович.
   — Надо так понимать, девочка, что вам воры Питера объявили войну, — произнес старик. — А это дело опасное, если не смертельное.
   — Левку жалко, — сказала Сонька. — Из-за того, что я сбежала, они могут добить его.
   — И добьют, можете не сомневаться, — вздохнул Левит Лазаревич.
   — Может, я пойду к Ваське? — подал голос Арон.
   — Хорошая идея, — поддержал Левит. — Будем хоронить не одного из братьев Фиксман, а сразу двоих. Все меньше траты.
   Старый вор еще помолчал, нехотя произнес:
   — Есть одна маленькая идея, но ее надо хорошенько обложить мозгами. А мозги уже не те, скудные… Но дайте мне день-два, и я сумею предложить вам нечто оригинальное.
   Он встал, попросил Арона:
   — Проводите меня, молодой человек. Боюсь в темноте подъезда споткнуться и вытряхнуть остатки того, что в народе называют серым веществом. — Улыбнулся, подмигнул Соньке: — Я ведь в свое время, детка, чуть не получил звание доктора медицины.
   Левит Санданович и Арон вышли из мрачного подъезда, миновали большой двор и уже на улице, под забором, увидели человека, ничком лежавшего на брусчатке.
   — Если меня не подводит интуиция, — произнес старик, — это должен быть ваш родной брат.
   Арон со страхом подошел к телу и с трудом перевернул его.
   Это был Лева. С синим лицом, избитый до неузнаваемости.
   — Вот теперь, — после паузы печально подмигнул Левит Лазаревич, — мое серое вещество проснулось и начало работать. Давайте-ка, молодой человек, вернемся к нашей умненькой Сонечке. Мы обязательно что-нибудь придумаем.
   — Я убью… — пробормотал Арон, сжимая кулаки. — Буду убивать каждый день по одному, пока не перебью всех.
   — Именно к этой схеме мы и постараемся приблизиться, — согласился Левит Лазаревич и одобрительно похлопал его по спине. — С вас, юноша, начинает улетучиваться дурак, а осадок производит весьма приятное впечатление.
* * *
   Сонька, закутавшись в плед, стояла у окна, смотрела на темный вечерний двор дома, о чем-то напряженно думала. Левит Лазаревич и Арон сидели в этой же комнате и ждали ее решения.
   — Нет, — наконец повернулась она к ним, — я не пойду на мокрое. Я не хочу остаток жизни провести на каторге.
   — Милая девочка, — утешил ее старик, — к сожалению, каторга все равно от вас не уйдет, и рано или поздно вы там окажетесь. Это вам говорю я, старый мудрый вор.
   — Значит, лишнее время побуду на свободе.
   — Если получится. Но, скорее всего, в самое ближайшее время вы окажетесь в ласковых и вечных объятиях Господа нашего Бога. Убитый Левочка принес нам самую полезную и своевременную весть. Надо действовать. Сегодня же. Завтра будет поздно.
   Сонька вернулась к постели, со вздохом спросила:
   — Что мы должны делать?
   — Моя карта давно уже бита, и здесь я выступаю всего-навсего как советчик. — Левит Лазаревич налил из чайничка остывшего чаю, неторопливо глотнул. — Примерно то, что желает проделать Арон, но элегантнее. Необходимо обезглавить все воровские шайки, а потом взять эти шайки голыми ручками в свое распоряжение. — Он повернулся к Арону: — Сколько примерно таких шаек в Питере?
   — Серьезных? — переспросил тот.
   — Шушеру мы не имеем в виду.
   — Шаек двадцать.
   — Значит, двадцать головорезов должны в спешном порядке отправиться в интересную прогулку, из которой больше никогда не вернутся.
   Сонька с усмешкой смотрела на старого вора.
   — Можете сказать то же самое, но по-человечески?
   — По-человечески? — тихо засмеялся старик. — По-человечески такие вещи не говорят. — И поинтересовался: — У вас имеется что-то такое, что можно дорого продать?
   — Можем добыть, но на это уйдет время, — сказал Арон.
   — Есть золото, серебро, камни. — Соня взяла свою сумку. — Я все-таки успела кое-что унести.
   — Тысяч двадцать пять сумеем выручить?
   — Думаю, сумеем.
   — А почему именно двадцать пять? — не понял Арон.
   — Выслушайте мою арифметику, молодой человек, — повернулся к нему Санданович. — На двадцать воров нужно двадцать уважаемых приставов. То есть по тысяче каждому. Множим, и сколько у нас получается?
   — Двадцать тысяч.
   — Правильно, хорошо считаешь.
   — А куда еще пять?
   — Я подумал, что хорошо было бы погрузить наших воров на старую дырявую баржу и отправить их прогуляться по Финскому заливу.
   — И что?
   — Вода — самая святая жидкость на свете. Принимает как праведников, так и грешников. И потом — не расстреливать же воров! Шум будет такой — мало не покажется. А вода проглотит, и дело с концами.
   — Пять тысяч за дырявую баржу? — воскликнул Арон.
   Старик с укором посмотрел на Соню, цокнул языком:
   — Перехвалил молодого человека! — И объяснил ему: — Баржа вообще ничего не стоит, но человек, который будет стоять у руля и управлять этой гиблой посудиной, должен получить хорошие деньги! За хорошую работу надо платить хорошие деньги и не жлобничать. Запомни это, Арон, на будущее. Если, конечно, будущее у тебя будет.
   — Хозяин тоже с ворами пойдет на дно? — с испугом спросила Сонька.
   — Если полный идиот, то пойдет. Но, надеюсь, он придумает что-то такое, что поможет ему спастись. Это его проблемы, детка!
   Была пауза, после которой опешившая от такого плана Сонька тихо спросила:
   — А приставы… они пойдут на это?
   — Приставы? — переспросил Левит. — Они загребут всех воров до одного. А куда им деваться? Во-первых, деньги. А во-вторых, полиции эта жестокая публика так надоела, что они просто будут нам благодарны. Это будет тот редкий случай, когда мы и полиция будем делать одну работу.
* * *
   Со стороны зрелище, должно быть, выглядело более чем странно: возле набережной Невы, на окраине города, стояла старая, видавшая виды баржа. По хлипким деревянным мосткам на нее — под усиленным надзором полиции — направлялась понурая толпа из двадцати человек.
   Погода была типично петербургская — дул ветер, моросил затяжной мелкий дождь. Зевак собралось достаточно, но никто не понимал, что происходит. Сонька и Арон тоже были в числе наблюдающих. Но сидели они в повозке и смотрели на происходящее через мокрое стекло.
   В числе тех, кого конвоировали на баржу, были Васька Лютый, Степка Косой, Сеня Ясный, Лексей Шарик и другие видные воры города.
   Степка Косой поднял голову на стоявшего наверху хозяина баржи, крикнул:
   — Куда повезешь, хозяин?
   — По желанию! — оскалился тот. — Вас тут много, вот и будем крутить.
   Неожиданно Васька Лютый рванул с помостков и бросился в воду.
   — Держи! — бессмысленно заорал кто-то из полицейских.
   Васька широченными аршинками стал загребать поперек течения, беря направление на другой берег.
   — Назад! Будем стрелять! — послышалась команда.
   Лютый плыл дальше.
   — Внимание! — раздалась команда. — Ружья на взвод! Пли!
   Послышались сухие щелчки, кто-то в толпе закричал от страха.
   Вокруг беглеца запрыгали фонтанчики.
   — Пли!
   Снова раздались выстрелы, и снова фонтанчики.
   — Пли!
   В карете Сонька, вцепившись в руку Арончика, не сводила глаз с убегающего вора.
   — Уйдет, — прошептала.
   — Хреново будет, если уйдет, — качнул головой парень и некстати переспросил: — А почему воров на баржу? Проще или на рудники, или под пули.
   — Идиот ты, Арон, — огрызнулась Сонька. — Как говорит Левит Лазаревич, вода — самая святая жидкость на свете!
   Тут раздался еще выстрел, Васька неожиданно вскинул руки, резко повернул голову к стреляющим и вдруг ушел под воду. Шли секунды, ждали зеваки на набережной, ждали полицейские с ружьями, но вор больше не вынырнул.
   — Продолжать посадку! — закричал старший полицейский чин, и движение на мостках возобновилось.

Самый богатый в городе ювелирный магазин Карла фон Меля располагался именно здесь, на Фонтанке.
   В полдень возле него остановилась карета о двух лошадях, из нее, поддерживаемая сутулым лакеем, вышла шикарная дама с опущенной на лицо изящной вуалью и направилась в магазин. Дамой была Сонька, а в роли лакея выступал не кто иной, как вор Красавчик. Он остался ждать Соньку на улице, незаметно подмигнув сидевшему на кучерском сиденье Улюкаю.
   Сонька, как только вошла в магазин, была немедленно встречена вышколенным продавцом, который помог ей снять дорогую шубу и препроводил к высокому худощавому Карлу фон Мелю, хозяину означенного заведения.
   — Милости просим, сударыня, — вежливо раскланялся немец и поинтересовался с очевидным акцентом: — Что привело вас в наш магазин: любопытство или желание что-нибудь приобрести?
   Сонька небрежно протянула ему визитку, тот удивленно развел руками.
   — Вы — супруга доктора Лифшица? Самого знаменитого в городе психиатра?
   Посетительница высокомерно промолчала, не спеша, прошлась вдоль прилавков.
   — Желаю посмотреть, а потом приобрести. Покажите последнюю вашу коллекцию, — мило грассируя, велела она.
   — Колье? Кольца? Броши? — Фон Мель был приятно удивлен уровнем запроса.
   — Все, что имеется.
   Немец с удовольствием принялся доставать самые дорогие и модные украшения, выкладывать их перед богатой клиенткой. Соня внимательно и придирчиво изучила предложенное, кое-что не приняла и отодвинула в сторону, оставив два колье, три кольца и три очень дорогие броши, сплошь усыпанные бриллиантами.
   — Я это беру.
   — Сумма приличная — тридцать тысяч рублей.
   — Вы не расслышали?
   — Простите. Как желаете платить? — вежливо изогнулся заинтригованный хозяин магазина. — Наличными или по счету?
   — По счету. По счету моего мужа, Лифшица Самуила Эмильевича.
   — Когда прикажете доставить покупку?
   Соня взглянула на крохотные изящные часики.
   — Сегодня, к трем дня. Адрес в визитке указан.
   Продавец тут же помог ей надеть дорогую шубу.
   Карл фон Мель самолично пожелал проводить молодую покупательницу до выхода. Красавчик помог Соньке сесть в карету, Улюкай ударил по лошадям, и карета понеслась в сторону Невского проспекта. Хозяин лавки, доверчивый немец Карл фон Мель, смотрел ей вслед ласково и благодарно.
* * *
   Доктор, обладатель изящной профессорской бородки, смотрел на печальную юную посетительницу с пониманием и сочувствием. Она понуро сидела на краю кресла.
   — Я много моложе своего мужа, — рассказывала Сонька. — Разница более тридцати лет. И он изводит меня, изводит бесконечно: ревностью, подозрениями, скаредностью! Он болен. Очень серьезно болен. Психически. Он патологически жаден. Вы не можете себе представить, что с ним начинает твориться, когда речь заходит о деньгах! Ему кажется, будто я транжирю их направо и налево, будто покупаю дорогие украшения, дарю их подругам, любовникам, просто случайным господам… Он способен ворваться к совершенно незнакомым людям и требовать оплаты каких-то счетов, к которым я не причастна! — Соня не выдержала, расплакалась. — Я не в состоянии с ним больше жить, он изводит меня. Мне стыдно выходить с ним в свет! Прошу вас, доктор, обследуйте его, вылечите. Я ведь по-настоящему люблю его. Но болезнь мешает мне чувствовать его как человека, как мужчину, как единственного моего господина…
   — Да, — вздохнул доктор с пониманием, — мне знаком этот симптом, — и взглянул на прелестную девушку. — Запишите его ко мне на прием.
   — Он не захочет. Его можно привести сюда только обманом.
   — К примеру?
   — К примеру, будто вы должны оплатить мои счета по покупке украшений.
   Доктор рассмеялся:
   — Но это же бред. Полный бред!
   — Вот в таком бреду я живу, доктор.
   — Ну так что же, я должен оплатить ваши счета? И на какую, допустим, сумму?
   — Ну, скажем, на тридцать тысяч рублей.
   Лифшиц рассмеялся еще громче.
   — Спросить бы меня, когда и кому я мог купить на такую сумму украшений? Никому! Даже своей любимой Саре больше чем на сотню я ничего подобного не дарил.
   — Пожалуйста, — Сонька умоляюще смотрела на него, — помогите! Подыграйте мне, будто я уже купила украшений на тридцать тысяч. А я их не покупала. Пожалуйста… — Она опустила глаза, негромко призналась: — Я ведь на четвертом месяце беременности.
* * *
   Дом доктора, служивший одновременно лечебницей, находился совсем недалеко от Невского проспекта, потому повозка Карла фон Меля прибыла по адресу точно в назначенное время — к трем дня.
   В сопровождении дюжего продавца хозяин ювелирного магазина вынес из повозки драгоценную коробку с украшениями, и тут же от ворот дома ему навстречу вышли лакей Красавчик и кучер Улюкай.
   — Вы к госпоже Софье Андреевне? — пробасил Улюкай.
   — Совершенно верно, — заулыбался немец. — Я доставил украшения, которые отобрала в моем магазине госпожа Лифшиц.
   — Госпожа ждет вас.
   Дюжий продавец остался в повозке, а фон Мель в сопровождении Красавчика направился в дом доктора. В холле, увешанном картинами, уже стояла Сонька. С открытой и радостной улыбкой она повела немца в одну из комнат.
   — Вы по-немецки пунктуальны, — произнесла она, впуская ювелира в комнату.
   — Я и есть немец, — весело рассмеялся тот, поставил коробку на стол, принялся открывать ее. — Должен вам признаться, я редко встречаю дам с таким изысканным и требовательным вкусом. Вы выбрали самые красивые вещи, которые имеются в моем магазине. И я готов даже сделать вам небольшую скидку.
   — Благодарю.
   Сонька вынула украшения, приложила колье в груди, примерила броши, полюбовалась кольцами.
   — Сколько получается со скидкой?
   — Двадцать восемь тысяч рублей, сударыня.
   Девушка подошла к двери, показала на комнату в самом конце длинного коридора:
   — Там, в кабинете, вас ждет мой муж. Ступайте, и он оплатит.
   — Простите, имя мужа?
   — Лифшиц Самуил Эмильевич.
   — Ну конечно, Самуил Эмильевич! — Немец взял ручку девушки, облобызал ее. — Еще раз благодарю. Как говорят у нас в Германии, данке шён.
   — Битте шён, — ответила она с очаровательной улыбкой.
   Как только Карл фон Мель вышел из комнаты и исчез в кабинете доктора, Сонька быстро схватила коробку с украшениями, махнула Красавчику, который стоял на стреме.
   Бегом они бросились вниз, промахнули на первом этаже мимо медсестер, которые вели на процедуры какого-то несчастного, и выскочили во двор. Нырнули в карету, Улюкай изо всех сил огрел лошадей, и они понеслись прочь от докторского дома, сопровождаемые удивленным взглядом продавца, сидевшего в повозке фон Меля.
* * *
   Карл фон Мель вошел в кабинет, вежливо поклонился.
   — Здравствуйте, господин доктор Самуил Эмильевич. Я — Карл фон Мель. Вам жена говорила обо мне?
   Лифшиц с интересом смотрел на него, кивнул, указывая на стул.
   — Говорила. И весьма подробно. Присаживайтесь.
   — Благодарю.
   Немец сел и с деликатным ожиданием уставился на психиатра.
   — Рассказывайте, — предложил тот.
   — Она назвала вам сумму?
   — Да, тридцать тысяч рублей.
   — Из уважения к вам и к очаровательной супруге я сделал скидку. Теперь сумма составляет двадцать восемь тысяч.
   — Замечательно. И что же входит в указанную сумму?
   — Два колье, три кольца и три броши.
   — Она это купила?
   — Да, она купила. Украшения находятся здесь, в ее комнате.
   — Даже так? И в чем проблема?
   — Вы должны платить.
   Доктор опешил:
   — Я?!
   — Вы. Так сказала жена.
   Доктор встал, с улыбочкой профессионала прошелся по кабинету.
   — Такого интересного случая в моей практике еще не было. — Он остановился напротив немца и спросил: — Скажите, любезный… А почему именно я должен оплачивать покупки вашей жены?
   Немец удивленно уставился на него:
   — Не понимаю.
   — Жена выбрала покупки, верно?
   — Да.
   — Вы их одобрили.
   — У нее отличный вкус.
   — Ну так и платите за ее отличный вкус!
   — Но почему я? — вскочил Карл фон Мель.
   — А кто — я?
   — Вы! Конечно вы!
   — Почему?
   — Потому что вы муж этой прелестной молодой женщины?
   — Я ее муж?!
   — Вы!
   — А вы кто?
   — Я — немец! Владелец ювелирной лавки на Фонтанке!
   — А я, по-вашему, император Наполеон?
   — Почему? По-моему, вы доктор Лифшиц.
   — А вы — сумасшедший! — окончательно вышел из себя Лифшиц. — И вас давно пора лечить! Ваша жена мне все о вас рассказала!
   — Моя жена? Она ничего не могла рассказать. Ее здесь нет, она в Германии. Я здесь пока один!
   — А кто эта молодая женщина?
   — Которая покупала бриллианты? Ваша жена. Ваша молодая красивая жена!
   — Моя жена — Сара! Она старая! И бриллианты никогда не покупала!
   — Платите мне деньги, двадцать восемь тысяч! — завопил разъяренный немец.
   — Санитары! — ринулся к двери доктор Лифшиц. — Свяжите его — он буйнопомешанный! В лечебницу!
   В кабинет ворвались три санитара, набросились на испуганного ювелира и принялись связывать его крепкими простынями.
* * *
   Вскоре Сонька уже была в гостинице. В сопровождении Красавчика и Улюкая она шла к своему номеру, неожиданно увидела в коридоре Арона. Он попытался придержать ее, она коротко приказала ворам:
   — Уберите его.
   Те взяли Арона за руки, он попросил:
   — Два слова, Соня…
   — Я все уже знаю.
   — Не знаешь. Я хочу, чтоб ты простила меня.
   — А я хочу, чтоб ты пошел вон.
   — Соня!
   — Вон.
   Воры снова взялись за Арона, и Улюкай поинтересовался:
   — Сонь, бить его?
   — Отпустите. Он и без того жизнью вдаренный.
   Когда Арона уводили по коридору, он, оборачиваясь, крикнул:
   — Смотри, сучка, пожалеешь! Сама приползешь, да поздно будет — не прощу унижения, не приму! И выблядка твоего не признаю!
   Воры оглянулись на хозяйку, и она кивнула:
   — Пригладьте его. Только без увечий.
* * *
   Гостиничный номер, где остановилась Соня, был большой и довольно дорогой. Воровка лежала на изящном диванчике и читала, когда раздался стук в дверь. Улюкай, дремавший в прихожей в качестве охранника, быстро поднялся, спросил через дверь.
   — Прошу открыть, — послышался старческий голос. — Это здесь принимают бездомных и замерзших?
   Сонька сразу узнала голос старого вора Левита Сандановича, бросилась к двери.
   Улюкай впустил старика, и девушка с визгом повисла на шее гостя.
   — Ну, ну, поаккуратней! — заворчал тот. — Если ты думаешь, что мне двадцать лет, то сильно ошибаешься.
   Санданович прошел в номер, передал Улюкаю тяжелую трость и промокшую шляпу, сам с удовольствием рухнул в кресло.
   — Хочу задать вам, девочка, вопрос. Почему так получается? Молодая и красивая дама обязательно живет в роскошных, дорогих номерах и наверняка в обществе красивых мужчин, а старому еврею достаются только его болячки, плохая погода и уродливые старухи?
   Сонька рассмеялась:
   — Пройдет время — я тоже стану старой, и ко мне в гости тоже начнут приходить болячки и уродливые старики.
   Левит Лазаревич улыбнулся.
   — Удивительно! Вы еще не стары, но уродливый старик уже пришел!
   Девушка подсела к нему, обняла.
   — Я соскучилась.
   — Запомните, мадемуазель: сентиментальность — главный враг вора. Как только мы впадаем в это состояние, то теряем все, вплоть до свободы. Держите себя в руках, детка. Даже при виде меня. И еще — никогда не влюбляйтесь. Влюбленный вор — самое глупое создание в мире. У него в таком состоянии путь один — в острог. — Он рассмеялся и хитро спросил: — Признавайтесь, моя прелесть, это вы упекли господина Карла фон Меля в психушку?
   — С чего вы взяли?
   — С ваших ясных глаз! — Вор вынул из кармана мятую газету, положил на диван. — Мне, знаете, понравилась ваша выходка, изысканная и талантливая.
   Улюкай принес поднос с чайным сервизом, громадными неуклюжими руками принялся разливать чай. Санданович ласково посмотрел на девушку, опустил взгляд к ее животу.
   — Кого ждем — мальчика, девочку?
   — Кого Бог пошлет.
   — Но чтобы ребенок родился спокойным и здоровым, с профессией надо на время осадить! Это мой совет, детка.
   — Попробую.
   — Что значит — попробую? Вы не в состоянии остановиться?
   — Трудно. Это как игра в карты. День не выйдешь на дело — и сходишь с ума.
   Санданович с восторгом посмотрел на Соньку.
   — Я могу констатировать — вы стали настоящей воровкой. Но настоящая воровка иногда должна становиться женщиной. Или когда любит, или когда носит в себе новую жизнь.

ЧАСТЬ ЧЕТВЕРТАЯ
   В пресловутом номере «Астории» собралась вся воровская команда Соньки: Красавчик, Улюкай, Кочерга, Тимка, еще несколько воров. Арон тоже находился в номере, сидел неподалеку от Соньки, тихий и прибитый. Она помолчала, глядя в пол, затем подняла глаза.
   — Сандановича убили свои, — произнесла она севшим голосом. — И мы должны узнать, кто пошел на такую низость, на такую подлость.
   — Как узнаешь? — подал голос Красавчик. — Даже если эта тварь среди нас, все одно — не признается.
   — Он среди нас, — сказала Сонька.
   Воры от таких слов напряглись, замерли. В соседней комнате заплакал младенец, туда сразу же заторопилась нянька. Воры продолжали переглядываться между собой.
   — Ты чего, Сонь, бузишь? Чего напраслину гонишь? — возмутился Улюкай. — Рассорить нас хочешь, что ли?
   — Наоборот, хочу, чтобы мы еще дружнее стали. Определить гадину — это все равно что вырвать больной зуб. — Она внимательно оглядела сидевших. — Кто первым принес весть, что Левита убили?
   Все посмотрели на Арона.
   — По-твоему, эта гадина — я? — сглотнул нервно Арон.
   — Я этого не сказала, — ответила Сонька. — Как ты узнал, что старика убили?
   — Как узнал? Увидел случайно, вот и узнал. А потом полиция…
   — Что — полиция? Ты был в полиции?
   — Ну! Сходил, сообщил… Чтоб подозрений не было…
   — Каких подозрений?
   — Подозрений на нас, на воров. Пусть убийцу ищут в другом месте.
   — Почему не пришел к нам сразу?
   — Пришел. Вот он я, перед вами, — Арон поднялся. — Если я тут чужак, тогда самое время мне уйти. А то, чего доброго, на меня все свалите.
   — Сядь! — приказала Сонька.
   — Чего раскомандовалась?! — возмутился Арон. — Я тебе не муж, не товарищ. Воры, чего она? И вообще, чего вы бабе подчинились? Рассорит, рассобачит, и поди ищи крайнего!
   Девушка выдвинула ящик стола, достала оттуда черный картуз с кожаным козырьком.
   — Твой?
   — Ну, мой, — не сразу ответил Арон и побледнел. — Почему он здесь?
   — Ты его обронил.
   — Где?
   — На том месте, где убили Левита Лазаревича.
   — Чего опять? — метнулся Арон. — Мужики, защитите меня от этой гадины! Не убивал я Сандановича! Клянусь!
   Сонька взяла картуз, вывернула его, и все увидели на подкладке бурые пятна засохшей крови.
   — Он сам на меня! — рванул на груди сорочку насмерть испуганный парень. — Из-за ревности! Он набросился, а я защищался! Из-за нее набросился! Из-за Соньки! Это она убийца, а не я, она все заварила! Не убивал я!
   — Зачем ходил в полицию? — Красавчик схватил его за ворот сорочки. — Доносить? Аль чечетку плясать?
   — Не плясал! Не доносил я! — закричал Арон. — Иначе зачем сюда бы явился?
   — И зачем же ты явился? — не отпускал его вор. — Чтоб на тебя не подумали? Или вынюхивать пришел?
   — По-твоему, я вертожопый? Паскуда, по-твоему? Шнырь? — Арон рванулся к выходу. — Пустите меня! Не желаю видеть ваши рожи!
   — Держите его, — распорядился Красавчик.
   Улюкай с помощью Кочерги мощно скрутил парня и потащил в одну из комнат.
   — Интересно, чего он нашпрехал в полиции? — негромко произнес Красавчик.
   — Думаю, нашпрехал, — усмехнулась Сонька. — Поэтому надо всем затаиться, а мне первым делом съехать отсюда.
   Из соседней комнаты донеслись глухие удары и стоны — это Улюкай работал над Ароном.
   Снова заплакал ребенок.
* * *
   Это было похоже на хорошо подготовленную и рассчитанную на внезапность операцию: ко входу в гостиницу «Астория» подлетело сразу несколько крытых повозок, из них тут же высыпало десятка два полицейских, они скопом ринулись в гостиницу. Полицейские бежали на тот этаж, где жила Сонька. Разбегалась, уступая дорогу, испуганная гостиничная обслуга, удивленно сторонились постояльцы, грохот от кованых сапог разносился по всем этажам.
   Когда первые полицейские ворвались в номер, кроме разбросанных мелких вещей и неаккуратно сдвинутых стульев, на которых недавно сидели воры, они ничего не обнаружили.
* * *
   Сонька вышла из пролетки и, прижимая к груди закутанного младенца, в сопровождении Улюкая направилась к подъезду дома. Улюкай, придерживая девушку под руку, помог ей подняться на третий этаж, дернул за кисточку звонка одной из квартир. Дверь открыла незнакомая пожилая дама, удивленно поздоровалась:
   — Здравствуйте. Вы к кому?
   — К пани Елене. Она здесь живет?
   Женщина всплеснула руками:
   — Вы — Соня? Конечно, пани Елена живет здесь! Вы вовремя, она как раз дома.
   — Ступай, жди меня внизу, — бросила Сонька Улюкаю и переступила порог.
   — Кто пришел? — раздался голос пани Елены из глубины квартиры.
   — Это к тебе, Лена, сюрприз! — ответила сестра.
   В длинном коридоре возникла пани Елена, увидела Соньку, радостно бросилась к ней.
   — Боже мой! Вот это действительно сюрприз! — Обняла, расцеловала, аккуратно взяла захныкавшего ребенка. — Это кто у нас?
   — Доченька, — улыбнулась девушка. — Табба.
   — Табба, Таббочка… Необычное имя.
   Они двинулись в глубь квартиры.
   — Да, — вспомнила вдруг пани Елена. — Я ведь вас не представила. — Она оглянулась на женщину, которая открывала дверь. — Это моя сестра, пани Мария, я тебе много о ней рассказывала. — Пани Елена весело рассмеялась. — Маруся, ничего, если Соня будет называть тебя пани?
   — Очень даже мило, — улыбнулась та и оставила их в комнате пани Елены. Та приподняла краешек кружевного одеяльца, заглянула в лицо младенца.
   — Хорошенькая. На маму похожа.
   — Пани Елена, — прервала ее Сонька, — у меня совсем мало времени. Можно по делу?
   — По делу? Конечно, можно.
   Они сели друг против друга, и девушка, немного помолчав, сказала:
   — Я должна срочно покинуть Петербург.
   — Что-нибудь случилось?
   — Случилось. Сложилась такая ситуация, что я должна уехать одна, без ребенка.
   — Ты хочешь ее оставить? — вскинула брови пани Елена.
   — Да, я хочу оставить ее на ваше попечение.
   Пани была явно растеряна:
   — Но у меня у самой никогда не было детей… то есть ребенка.
   Сонька улыбнулась.
   — Не было — появился.
   Пани Елена все равно не могла ничего понять.
   — А что случилось, Сонечка? Ничего, что я тебя так — Сонечка, как доченьку?
   — У вас теперь две доченьки — я и Табба.
   Пани снова заглянула в конвертик.
   — Спит. — Она подняла глаза на девушку. — Я могу задать не слишком деликатный вопрос?
   — Конечно, пани Елена.
   — Чем ты занимаешься? Твоя профессия?
   Сонька какое-то время смотрела в сторонку, потом усмехнулась:
   — Если я скажу, вы упадете со стула.
   — Не упаду. Я примерно догадываюсь, — внимательно посмотрела в глаза девушки. — Ты именно по своей… «работе» была тогда на даче?
   — Да, — кивнула девушка, — я воровка.
   — Что?!
   — Я, пани Елена, воровка.
   — Ты вот так просто… Так просто об этом говоришь?
   Та дернула плечами.
   — Я могу врать кому угодно, только не вам.
   — Но почему так случилось?
   — Это длинный разговор, а у меня нет времени. — Сонька поднялась.
   Пани Елена придержала ее.
   — Я не верю. Вы обманываете.
   — Я сказала правду.
   — А зачем, зачем вы выбрали такой путь?
   — Путь не выбирают. — Сонька взяла руку пани, приложила к своему лицу. — Он определяется свыше.
   — Вас Бог за что-то наказал?
   — Думаю, Он наградил меня, — серьезно произнесла девушка. — Да, я каждый миг рискую. Но это та жизнь, которая тащит меня вперед с такой силой, что все время кружится голова. И поверьте, пани Елена, я счастлива своей судьбой. Другой судьбы я не хочу.
   Вдвоем они прошли к выходу, Сонька на прощанье сказала:
   — Проблем с деньгами ни у вас, ни у дочки не будет. Я приложу к этому все усилия. — Поцеловав в щеку старую пани, она покинула квартиру.
* * *
   Состав Санкт-Петербург-Москва уже стоял у перрона Николаевского вокзала, готовый к отправке. Отъезжающая публика не спеша и с достоинством шествовала к вагонам, проводники стояли неприступные и торжественные.
   В самом начале перрона и дальше вдоль состава прохаживались полицейские чины. Здесь же сновали филеры и шпики, выделяющиеся острым глазом и характерной одеждой — шляпами и одинаковыми длинными пальто.
   Сонька в сопровождении элегантного мужчины, в руках которого был небольшой саквояж, также направлялась к своему вагону. Выглядела она изысканно, держалась достойно и слегка кокетливо. Элегантный мужчина в модном пальто был не кто иной, как Красавчик.
   — Не верти головой, — с улыбкой велела Сонька Красавчику. — В таком виде тебя никто не признает. Возьми мою руку, поцелуй.
   Тот довольно неуклюже выполнил приказ, с натянутой улыбкой произнес:
   — Чего делать с Ароном?
   Сонька кому-то кокетливо улыбнулась, повернула милую головку к спутнику:
   — А чего с ним делать? Пусть живет.
   — Нельзя, — покрутил головой Красавчик, — выпусти его на волю — он вообще всех заложит.
   — Решай сам.
   — Получается, теперь я в Питере за главного?
   — Получается так.
   Они прошагали какое-то время молча, и Красавчик снова вернулся к своей теме:
   — Может, его замуровать?
   — Кого? — рассеянно переспросила Сонька.
   — Ну, Арончика.
   Она рассмеялась.
   — Как графа Монте-Кристо?
   — Какой из него граф? — ощерился вор. — Мелочевка, мизер. Замуруем в подвале, пусть там спит, жрет… Короче, живет.
   — Тебе виднее.
   Они подошли к вагону, Красавчик передал проводнику посадочную карту Соньки. Тот проверил ее и впустил молодую даму в вагон.
* * *
   В купе Сонька была одна. Сняла шубку, задвинула саквояж поглубже под полку, села за столик и начала задумчиво смотреть в окно на медленно проплывающие мимо фонари вокзала — состав набирал обороты. В дверь постучали, и в купе заглянул проводник:
   — Что мадам желает? Покушать или, может быть, вина? У нас имеется отличный французский продукт десятилетней выдержки.
   Она пожала худенькими изящными плечиками, улыбнулась.
   — Пожалуй, вина.
   — Один момент, сударыня!
   Проводник ушел, оставив по рассеянности дверь открытой. Сонька снова стала смотреть в окно и в отражении стекла увидела, что мимо ее купе прошел молодой статный господин в дорогом пальто и с тростью в руке. Девушка приняла стойку: повернула лицо к вагонному проходу, забросила ногу на ногу, демонстрируя каждому желающему модные сапожки с высокой шнуровкой. Спустя какое-то время молодой человек прошел по вагонному проходу в другом направлении, бросив при этом заинтересованный взгляд в сторону красивой одинокой женщины в купе.
   Вернулся проводник с подносом, на котором стояла бутылка дорогого вина, два фужера и фрукты.
   — Почему два бокала? — удивилась девушка.
   — Дорога предстоит длинная, — объяснил проводник, возясь с бутылкой, — мало ли кто может заглянуть к вам в гости.
   Она никак не отреагировала на его реплику и, когда проводник ушел, взяла наполненный бокал, пригубила. Неожиданно в дверях купе возник тот самый молодой господин, в руке он держал бутылку вина и два фужера.
   — Прошу великодушно простить меня, — с очаровательной улыбкой промолвил он, — но я органически не переношу одиночества. Не позволите ли вы провести хотя бы несколько минут в вашем обществе?
   Сонька с безразличным выражением лица кивнула на место напротив:
   — Милости прошу.
   Молодой человек благодарно поклонился, уселся в мягкое кресло.
   — Что пьете?
   — Вино. — Сонька взяла бутылку, пробежала глазами этикетку. — Кажется, неплохое.
   — Можем обменяться, — предложил молодой человек и представился: — Михаил.
   — Софья Менжинская.
   — Вы полька?
   — По отцу. — Взяла фужер с вином, наполненный молодым человеком, сделала крохотный глоток. — Мое мягче, попробуете?
   — Сочту за счастье из ваших рук.
   Коснулись звенящим хрусталем, ощутили вкус вина из бутылки Соньки, сделали многозначительно-оценивающие выражения лиц и неожиданно оба рассмеялись.
   — С вами невероятно легко и просто, — сказал Михаил.
   — С вами тоже. А чем занимается господин Михаил? — взглянула на молодого человека девушка.
   — Моя жизнь скучна и неинтересна, — вздохнул Михаил. — Я совладелец акций двух московских банков.
   — Разве иметь дело с деньгами скучно и неинтересно? — лукаво спросила Сонька, обратив внимание на перстень с крупным бриллиантом на пальце молодого человека.
   — Когда их много и они большей частью не твои, ты перестаешь реагировать на них как на деньги. Так, бумажки.
   — То есть вы — человек бедный? — с явной иронией спросила Сонька.
   — Все относительно. — Михаил взял руку Соньки, стал внимательно рассматривать дорогие кольца и перстни. — К примеру, я не могу себе позволить купить такие украшения.
   Сонька рассмеялась:
   — А вам и не надо. Вы — мужчина!
   Мужчина тоже улыбнулся:
   — Ну почему же? Мужчины тоже любят украшения. Может, не в таком количестве, но красивый перстень на пальце — это всегда достойно. — Он весьма скромно сверкнул своим перстнем.
   — У вас очень красивая речь, — заметила Сонька.
   Молодой человек смущенно пожал плечами.
   — Это не моя заслуга, папа с мамой постарались. — Он снова взял руку девушки. — Красиво, и главное — не подделка.
   Сонька заинтригованно взглянула на него:
   — Вы разбираетесь в украшениях?
   — Более-менее.
   — Значит, вы и банкир, и ювелир?
   — Больше все-таки банкир.
   Девушка вдруг уловила интригу игры.
   — А мне кажется, вы и не банкир, и не ювелир.
   Молодой человек удивленно вскинул брови:
   — И кто же?
   — Таинственный господин.
   — Вы намерены разгадать мою тайну?
   — Нет, — повела она головой. — Сейчас — нет. Было бы время — попыталась.
   — Я бы этого хотел, — он нежно сжал пальцы девушки. — Красивые украшения, красивые пальцы… Вы замужем?
   — Такие женщины могут быть свободными?
   — Думаю, нет. Украшения подарил муж?
   — Да, он весьма состоятельный господин.
   — Это он провожал вас?
   Девушка оставила вопрос без ответа, посмотрела в глаза Михаилу и неожиданно спросила:
   — У вас есть в Москве хороший ювелир?
   — Естественно. Вы хотите что-то купить?
   — Я бы хотела кое-что предложить. — Она снова остановила на Михаиле взгляд. — Вы поможете мне?
   — Постараюсь.
   — Выпьем за это, — она подняла бокал и вдруг что-то вспомнила. — Простите, я через минуту.
   Сонька быстро покинула купе и направилась в сторону тамбура. По пути достала из кармана небольшое зеркальце и, делая вид, будто прихорашивается, навела его на свое купе. Увидела быстро выглянувшего оттуда Михаила. Он осторожно выглянул из купе и, проследив за уходящей девушкой, вернулся обратно. Затем достал из кармана небольшой флакончик, спешно отсчитал несколько капель в фужер Соньки и принял спокойную, расслабленную позу. Наконец Сонька вернулась, Михаил взял свой фужер, потянулся к девушке:
   — Ну, за то, чтобы у вас все получилось.
   Она хотела чокнуться, но вдруг о чем-то вспомнила.
   — Черт, — выругалась она, — у меня небольшая проблема. Вы не могли бы разыскать проводника?
   — А что случилось?
   — Надо, чтобы он разбудил меня, когда будем проезжать Тверь.
   — Сейчас посмотрю.
   Михаил вышел. Сонька быстро поменяла фужеры местами и принялась ждать возвращения попутчика. Тот вернулся, с сожалением пожал плечами:
   — Не нашел. Но, думаю, он обязательно объявится. — Он взял «свой» бокал, снова потянулся к девушке: — До дна.
   — Вы тоже.
   Чокнулись, оба выпили до дна.
   — А кто у вас в Твери? — поинтересовался Михаил.
   — Тетушка, она должна кое-что передать.
   — Бриллианты? — хитро сощурился молодой человек.
   — А вам бы все хотелось знать? — шутя, стукнула его по плечу Сонька и вдруг зевнула. — Все, расходимся, очень хочу спать. Устала, наверное.
   — Может, помочь? — участливо склонился к ней Михаил.
   — Сама. Ступайте… — Она тут же медленно откинулась на спинку дивана и отключилась.
   Молодой человек закрыл дверь купе, какое-то время постоял над спящей женщиной, на всякий случай похлопал ее по лицу и принялся снимать с пальцев Сони украшения. Михаил работал быстро: уже через несколько минут Сонька услышала стук закрывшейся двери. Она выждала какое-то время и открыла глаза. Немного повременив, воровка вышла в коридор и почти сразу нашла нужное купе: дверь была приоткрыта, а сам Михаил крепко спал, нелепо пристроившись на полке, не успев даже спрятать снятые с Соньки кольца. Сонька не спеша собрала их, сняла с пальцев Михаила перстни и вернулась в свое купе.