22
Майя стала заходить ко мне утром, после того, как мама уезжала на собрания анонимных алкоголиков. Пред тем, как она приехала, я уже успевал выпить виски с колой и выкурить полкосяка. Все это, вкупе с лекарствами, помогало мне делать вид, что я чувствую себя намного лучше. Врач снял швы. Теперь ходить мне было легче. Но я все еще нервничал, когда Майя прикасалась ко мне, и поэтому мне приходилось подкреплять себя спиртным перед ее посещениями.
Спустя неделю, когда мы сидели на газоне и курили траву (она – первый раз за тот день, я – третий), она спросила меня:
– Тебе больно, когда ты меня целуешь?
– Нет.
– Тогда поцелуй. – Я так и сделал. Губы у меня болели, но я не сказал ей об этом. Она осторожно увлекла меня на траву, сказав при этом:
– Мне тебя не хватало.
– А мне тебя. – Это была правда. Если бы она просто лежала подо мной спокойно, это было бы еще ничего. Но она начала извиваться, и этого я не мог вынести. Меня тошнило. В то же время я был возбужден. В какой-то момент мне показалось, что сейчас кончу себе в штаны, но вместо этого я перевалился через нее, и меня вырвало. Мен пришлось сказать ей, что это все из-за лекарств. Майя сбегала за бумажным полотенцем и вытерла мне лицо. Потом мы сидели под кленом, я положил ей голову на колени, а она ласково говорила:
– Не беспокойся, все будет хорошо.
Когда мама уехала на работу следующим утром, я опять принял ежедневную дозу болеутоляющих, марихуаны, виски и кока-колы. Это входило у меня в привычку. Мне захотелось сделать что-то новое, и поэтому я решил почитать «Космополитен». Меня заинтересовала там одна статья. Она была озаглавлена: «Как помочь вашему другу признать, что у него проблемы с наркотиками или алкоголем». У меня, кажется, появились какие-то притязания на этот счет. Нужно было пройти тест, который был помещен рядом с этой статьей. Я стал отмечать галочкой те пункты, которые мне подходили.
«Принимает ли он наркотики/алкоголь в одиночку?» – да. «Скрывает ли он от членов своей семьи и своих друзей, что принимает наркотики/алкоголь?» – да. «Принимает ли он наркотики/алкоголь в течение дня?» – я отметил «да» и мысленно отметил, что делаю это так часто, насколько возможно. «Влияют ли наркотики/алкоголь на его сексуальную активность?» – я задумался. Трудно сказать определенно. Когда я сосчитал свои очки, то оказалось, что отношусь к категории «Брось его, если он немедленно не обратится за медицинской помощью». Меня это здорово расстроило. Но потом я прочитал в этой статье, что те, кто злоупотребляет тем или другим, часто добиваются довольно больших успехов в учебе и работе. Вообще-то, мне всегда говорили, что если бы я не ленился, то смог бы лучше учиться. Кто знает, может, если я буду регулярно напиваться и обкуриваться, то у меня улучшатся оценки.
Прошло еще несколько дней. Один был похож на другой. Однажды на нашем дворе появилась машина Осборна. Он никого не предупредил о своем визите. Я тем временем курил косяк и смотрел мультфильм о Космическом Гонщике. (Я и забыл, что его брата зовут Гонщик Икс), и даже не успел проветрить комнату, как шофер зазвонил в дверь.
– Мистер Осборн хочет, чтобы вы вернулись к работе.
– Когда?
– Сейчас. Теперь я буду приезжать за вами на машине, и отвозить обратно.
Герберт открыл нам дверь. Он проводил меня в биллиардную, спросив о моем самочувствии. На его вопрос я ответил, что мне действительно полегчало. Соврал, как обычно. Пока меня не было, Осборн явно просматривал фотографии. Аккуратно сложенные мной снимки теперь были в таком же беспорядке, как тот курган, который возвышался на биллиардном столе.
Осборн пришел в комнату через полчаса. Он был одет в строгий костюм в полоску и старомодный двубортный жилет, отделанный кантом.
– Извини, что опоздал. – Как приятно встретить человека, который не спрашивает меня о том, как я себя чувствую. – Все утро просидел с этими идиотами на собрании директоров. Поверь мне, я был председателем совета зануд. – Ему казалось, что это была смешная шутка. Я посмотрел на его брюки. Интересно, его партнеры заметили, что он надел костюм прямо на пижаму? Вместе с галстуком она смотрелась прилично, но я все-таки не совсем понял, почему он это сделал: то ли смеха ради, то ли у него стали проявляться симптомы болезни Альцгеймера. Скорее всего, все-таки второе: Осборн медленно опустился на четвереньки, издал неприятный смешок и пополз в другой конец комнаты.
– Вы что-то потеряли?
– Надеюсь, что нет, черт побери. – Я понял, что он собирался сделать, когда он откинул китайский коврик и открыл дверцу сейфа, который был вмонтирован в пол. Потом Осборн снял очки, надел другие, и повернул рукоятку сначала налево, а потом направо, и замер.
– Твою мать. Забыл эти чертовы цифры. Дай мне мой блокнот.
Я достал из кармана его пиджака ежедневник в обложке из крокодиловой кожи, заметив, что на подкладке кармана был прикреплена этикетка с датой изготовления этого костюма. Его сшили в «Севил Роу» – знаменитом лондонском ателье. Ему было больше лет, чем моей матери. Осборн полистал свою черную книжечку и опять набрал какие-то цифры. У него тряслись руки. Он повернул ручку налево, направо и обратно, но щелчка не раздалось. Он еще раз сделал это. Его пальцы так дрожали, что можно было подумать, что он засунул руку в розетку. Если бы это было в каком-нибудь мультике, я бы засмеялся.
– Черт. Открой сам. – Осборн сел на пол, задыхаясь от раздражения.
– А какие цифры набирать?
– Один, два, три.
– Да, несложная комбинация.
– Другую мне не запомнить. – Я повернул ручку, и по мановению моей руки она открылась. Мы, столкнувшись головами, уставились внутрь стального цилиндра. Там были пачки новеньких стодолларовых купюр и пара коробок из ювелирных магазинов – голубая от «Тиффани» и красная от «Картье». А еще там были помятые железные коробки, в которых хранили наличные. Выглядели они так, будто их сто лет назад купили в каком-то дешевом магазине.
– Дайте мне эту коробку, коллега. – Эта была такая дешевка, что ее замок можно было открыть шпилькой. Он вытащил золотую цепочку, которая лежала в кармане его жилета. На ней висел крошечный металлический ключик.
– Я хочу, чтобы ты увидел кое-что. Я никогда в жизни не показывал это кому бы то ни было, и никому об этом не рассказывал. – Вздохнув, он открыл шкатулку. Внутри лежали бумаги, дополняющие его завещание, три стеклянных шарика и старинная порнографическая открытка. На ней был изображена обнаженная женщина. Ее чулки были закатаны до колен, ноги задраны вверх, на плечи жирного голого мужчины, со свисающими, будто у моржа, усами. На нем были только ботинки и носки. Казалось, он напрягается изо всех сил. На шее у женщины висел крест, а на лице застыло выражение отчаяния – сам черт ей был не брат. Она повернула голову к окну.
– Ого. Она внизу такая волосатая.
– В то время, когда моя мать была молодой, женщины еще не делали депиляцию воском. – Осборн взял фотографию, поднес ее поближе к глазам, а потом отдал мне. – Она была красавицей.
– Так это ваша мать!
– Во всей своей красе.
– А кто этот мужчина?
– Президент телефонной компании, который подписал с отцом контракт, когда увидел этот снимок.
– А как он оказался у твоего отца?
– Это он сделал эту фотографию. – Осборн будничным тоном объяснил, что парень, который развлекался с его матерью, владел несколькими компаниями, и даже железной дорогой. Благодаря этой фотографии дедушка Осборна получал по два крупных заказа каждый год. Он говорил шутливым тоном, но мне было совершенно ясно, что он не считал это забавным. Потом он трясущимся пальцем показал мне на пустое расстояние между занавесками. Я посмотрел туда. И увидел там его самого, смотрящего прямо в камеру. Казалось, он был в каком-то забытьи. Ему тогда было приблизительно столько же лет, как мне сейчас.
– Зачем вы мне это показали?
– Ex malo bonum. Это латинская пословица. Худа без добра не бывает.
В пять часов в комнату вошел шофер, чтобы отвезти меня домой. Осборн проводил меня вниз. В это время солнце ярко засияло через огромное окно в холле. Мой шеф был одет в длинный халат, его омывали солнечные лучи, и сейчас он был похож на священника. Только тут я заметил, что их фамильный девиз был выложен в верхней части окна цветным стеклом. Гербы о многом могут рассказать. На нем была изображена женская головка, прикрывшая глаза рукой, а внизу была написана та самая латинская пословица. Наверное, легко поверить, что так оно и есть, если у вас достаточно денег, чтобы подтвердить свои убеждения.

24
Позвонил Осборн, чтобы сказать, что на работу мне сегодня идти не надо. Он был в Вашингтоне, где устраивал ланч, чтобы помочь Брюсу. Были приглашены сенаторы, издатели газет и генеральные директора крупнейших компаний, о которых постоянно пишут в журнале «Форчун». Надеюсь, он не забудет снять пижаму, прежде чем надевать официальный костюм. Осборн сказал мне также, что идея заключается в том, чтобы Брюс был так занят строительством «компромиссных» приютов Лэнгли по всей стране, чтобы он забыл о том, что собирался начать с Флейвалля.
– А почему вы просто не скажете ему, что вам не нравится его идея?
– Да нет же, я не против этого, наоборот, Господи! На самом деле, мне гораздо больше понравилось бы видеть в центре этого города дешевые однотипные домики. – Забавно, что он называет «центром города» овощную лавку. – Было бы чудесно, не правда ли, Финн? Вокруг носились бы разноцветные ребятишки. – Мы говорили по телефону, но я прямо видел, как он улыбается, придя в восторг от своей идеи. – Я бы всем им выплачивал стипендию, чтобы они ходили в нашу школу. – В местной школе было всего восемь классов. После ее окончания все разъезжались по частным заведениям.
– А в чем тогда проблема?
– Я просто хочу, чтобы мой внучок подождал, пока Уолтер Пикл не уйдет на пенсию или умрет. И чтобы никто не трогал моих «такернакеров». – Так называлась порода свиней.
– А разве им что-то грозит?
– А как же! Ох уж эти американские потребители. Их перестали разводить, потому что у них не так много мяса, и выращивать их не очень прибыльно. Мы с Уолтером спасли их от вымирания. Это ведь те самые свиньи, которых привезли с собой первые поселенцы/колонисты. Потом первопроходцы отвезли их на запад. Эта страна появилась благодаря их бекону! Уолтер выполнил все свои обязательства, и, если он перестанет заботиться о моих хрюшках, им конец. И я просто не хочу, чтобы все было похерено в один момент прямо на моих глазах. – Я не знал, что сказать.
– Почему бы тебе не поехать с нами в Вашингтон? Майя тоже там будет, – прервал молчание Осборн.
– Спасибо, но сейчас я как раз собирался написать своему отцу. – Это была просто отговорка. Папа использовался мной для прикрытия.
– Мне бы хотелось познакомиться с твоим отцом.
– Мне тоже. – Осборн решил, что это очень смешная шутка. Он так ржал, что начал хрипеть.
– Ладно, я кладу трубку. Всегда хотел умереть смеясь, но надеюсь, это произойдет не сегодня.

Мама была в лесном домике, где встречалась с флористом, чтобы обсудить, какие букеты будут стоять на столах на вечеринке по случаю моего дня рождения. Осборн пригласил ансамбль Слима. Ожидалось около ста гостей. Все в городе только и говорили о том, какого бога или богиню они собираются изображать. Майя готовилась нарядиться Дианой, богиней охоты. Она раскрасила свой арбалет золотой краской. Мама уже почти решила шить костюм Афины, но Осборн напомнил ей, что у той было шесть грудей. Миссис Лэнгли намеревалась изображать Шиву. Она, видимо, не знала, что Шива – богиня разрушения. Дело в том, что Лэнгли ездили в Индию на Рождество, и она привезла оттуда кучу необработанных рубинов. Теперь у нее был повод их нацепить. Всем хотелось знать, в кого бога хочу воплотиться я. Но мне было трудно решить: в конце концов, я сузил выбор до Иисуса Христа и Огдена Осборна. Я никак не мог определиться с тем, какой вариант ярче продемонстрирует, насколько у меня плохой вкус.

Настал день, когда Джилли должна была прийти убираться. С того момента, как ее приняли за птичку в дымоходе, казалось, прошли не недели, а года. Когда ее мама привезла ее к нашему дому, я как раз читал в журнале статью о ДНК и генах. Прическа ее мамаши напоминала осиное гнездо, волосы были выкрашены в цвет сырных чипсов. Ее зад был размером с холодильник. Интересно, а Джилли не боится, что когда-нибудь превратится в копию своей матери? На прощание эта баба сказала ей: «А ну-ка заткнитесь, юная леди». Горничная была одета в обтягивающий топик и обрезанные джинсы. Униформу, как обычно, она расстегнула до талии. Джилли всхлипывала и терла покрасневшие глаза. Она явно была чем-то огорчена. Но у меня было столько собственных проблем, что мне было абсолютно не до нее.
– Привет, Джилли. – Я сделал вид, что очень увлечен изучением картинки, на которой была изображена двойная спираль ДНК.
Она стала собирать пылесос, потом вдруг закричала: «Черт!». Я попытался улизнуть на кухню, но она последовала за мной.
– Спасибо за проявленный интерес и сочувствие.
– Если ты так страдаешь из-за своей аллергии на шерсть, то можешь просто снять платье.
– Пошел ты в жопу!
– Сама пошла.
– Думаешь, у тебя одного проблемы?
– Я бы с тобой с удовольствием поменялся.
– Ладно, ну тогда расскажи сначала, что у тебя за неприятности. – Минуту я размышлял, стоит ли выложить ей все начистоту, или лучше постепенно подготовить ее. – Пообещай, что никому не расскажешь.
– Обещаю.
– Нет, поклянись.
– Ладно, клянусь. Так в чем дело?
– У меня травка закончилась.
– Какой же ты засранец. – Она бросила мне сигарету, которую я сразу же закурил.
– Хорошо. Я скажу тебе правду. Тот парень не только избил, но еще и трахнул меня. – Я затаил дыхание. Мне стало легче, правда, легче. Но она возмутилась:
– Очень смешно!
– Да нет, не очень. – Я смотрел на свои ноги.
– Не будь идиотом, Финн.
– Ладно, рассказывай теперь, что с тобой стряслось.
– Мама не разрешает мне взять деньги, которые я копила на обучение, со своего банковского счета.
– А зачем они тебе?
– Не твое дело.
– Почему Двейн тебе не даст?
– Двейн говорит, что он здесь не при чем. – У меня был озадаченный вид.
– Я беременна.
Внезапно мне показалось, что я смотрю на свою маму. Такой она, наверное, была, когда узнала, что ей предстоит родить меня.
– А Брюсу ты сказала? – Я вспомнил о том, что видел в окно лесного домика.
– А ему до этого какое дело? – Ее взбесило то, что я упомянул о нем.
– Не знаю, я просто подумал… Ты хочешь сделать аборт?
– Нет, но я… – Она зарыдала, не в силах вымолвить слово.
– Я сейчас вернусь.
– Ты ведь никому не скажешь?
– Я умею хранить секреты.
Когда я спустился вниз, она сморкалась в кухонное полотенце.
– Этого хватит? – Я вручил ей шестьсот сорок пять долларов, которые получил от Осборна. Она отдала мне сто долларов. По моему мнению, мир вполне может обойтись без еще одного несчастного ребенка.
– Оставь себе. Вдруг понадобится.
Джилли обняла меня и грустно улыбнулась.
– Я у тебя в долгу, Финн. – Она сжала меня в объятиях, потом отпустила. Посмеиваясь и всхлипывая, она стащила с себя майку.
– У меня так грудь набухла, что болит.
Мы улыбнулись друг другу. Мы были очень несчастны, и нам было приятно, что никому из нас ничего не было надо от другого. А потом случилось что-то странное: мы начали целоваться. Если бы кто-то рассказал мне, как такое произошло с ним, я бы подумал, что это довольно неправдоподобно. Но в тот это было так естественно.
Джилли отступила от меня на шаг, и я думал, что сейчас она пошутит или еще что-нибудь в этом роде. Я чуть было не начал извиняться, как вдруг она взяла меня за руку и повела в спальню. Мы разделись, не говоря ни слова. Нам не хотелось причинять друг другу боль ненужными словами.
Раздевшись, я взгромоздился на нее, обхватил ее сосок губами и вообразил, что ощущаю вкус молока. Эта мысль не казалась мне странной. Я вошел в нее, и был счастлив от этого. Как приятно – ни о чем не думать. Быть просто телом. Мы использовали друг друга, чтобы обрести утешение. Секс – куда более сильный наркотик, чем любовь.
Было забавно. Когда я кончил, то сразу подумал о Майе. Теперь, когда мне удалось сделать это с Джилли, ради себя, я был уверен, что смогу осуществить это и с ней. Теперь все будет хорошо. Мне казалось, что я справился со всеми трудностями, как вдруг внизу со скрипом отворилась дверь, и я услышал, как Майя крикнула:
– Привет, Финн, угадай, кто решил не ехать в Вашингтон?
Джилли уже была на пути к ванной, а я натягивал свои брюки и орал: «Подожди меня внизу», но она уже входила в мою спальню. Майя посмотрела на меня, и я заплакал. Звучит патетично, но это правда. Мне было бы не так плохо, если бы она закричала, завизжала или ударила меня. Но она просто сказала: «Ну, до свидания, Финн».
Я десять раз звонил ей домой. Горничные повторяли, что она не может подойти к телефону. Наконец, трубку взяла миссис Лэнгли. Она говорила медленно и разборчиво. Я прямо видел, как она стоит с открытой банкой из-под лимонада и сигаретой, смотрит куда-то в пространство и произносит:
– Не знаю, как решит Брюс, но ни я, ни Майя на твой день рождения не придем. – Тон у нее был не просто ледяной – арктический. – И, пожалуйста, будь так добр, изволь не звонить больше моей дочери. Прояви элементарную вежливость. Это она просила передать тебе. А я запрещаю тебе это.
– Миссис Лэнгли, мне очень жаль.
– Это тебе не поможет.
Я три часа напролет просидел у телефона, наблюдая за тем, как растет моя тень. Когда стемнело, она исчезла.
Мама вернулась в восемь.
– Прости, что задержалась, ягненок. Мы с доктором Леффлером отрабатывали восьмой шаг.
– Что еще за восьмой шаг? – Мама сняла с плеча сумку с клюшками и включила свет. Видимо, какой-то термин, который используется среди анонимных алкоголиков.
– Нужно составить список людей, которых ты когда-либо обидел, чтобы мысленно постараться загладить свою вину. – Она поцеловала меня в макушку и поспешила на кухню.
– Пожалуй, приготовлю спагетти.
– Длинный у тебя список?
– Ну… Он у всех длинный.
Окурок косяка, который выкурили мы с Джилли, лежал в пепельнице. Но мне было лень вставать и прятать его.
– Я пригласила на ужин доктора Леффлера. Он так одинок. Его жена и дочери уехали в Нантакет. Ты ведь не возражаешь? – Мама поставила на газ кастрюлю с водой и стала накрывать на стол.
– Мне все равно.
– Мы так красиво украсим лесной домик для твоей вечеринки! Это просто фантастика! А ведь мы в первый раз устраиваем здесь праздник. Доставят лилии, белые скатерти с золотой бахромой, пурпурные салфетки, лавровые венки. В общем, это будет похоже на древний Рим. – Голос у мамы стал таким, будто у нее начался приступ мании величия. – Некоторые приведут с собой людей, которые у них гостят, так что нам потребуется еще два стола. С большинством из тех, кто придет, мы не знакомы, но разве это не прекрасный способ узнать друг друга?
– Я не хочу никаких вечеринок.
– Послушай, Финн, мы же это уже обсуждали. Мы с Майей столько всего сделали…
– Мы с ней поссорились. Даже не поссорились, а расстались. Звонила ее мать. Они не придут.
Маме вовсе не хотелось этого слышать.
– Ну, так сейчас же позвони и помирись с ней.
– Ты не понимаешь. Я действительно виноват. – Как же мне сказать ей о том, что произошло?
– Тогда звони и извиняйся. Скажи ей то, что она хочет услышать. – Мама стала раздражаться.
– Она не будет со мной разговаривать.
– Но это же твой день рождений! Если малышка Майя собирается изображать избалованную соплячку, то праздник состоится и без нее. Мне всегда казалось, что она плохо воспитана. – Мама не слушала меня, потому что ей не хотелось расстраиваться.
– Ты что, не понимаешь меня? Я же сказал: я все просрал.
– Прекрати разговаривать со мной в таком тоне!
Кухню осветили огни фар – Леффлер подъезжал к нашему дому.
– Неприятно, конечно, когда тебе говорят «просрал», но все-таки не так неприятно, как наблюдать за тем, чем вы занимаетесь с этим подлым Леффлером на полу в гостиной! – Мама обратилась во слух.
– Так что ты такого сделал?
– Я был с Джилли… и Майя нас застала.
– Что вы делали?
– А ты как думаешь? Мы лежали в моей кровати.
– Так вы с Джилли…
– Это был первый раз.
– Ты решил бросить Майю Лэнгли, чтобы переспать с горничной?
– Не совсем так. Да и вообще, какая разница – горничная Джилли или нет? Какое это имеет значение, черт побери?
– Потому что эта малявка – внучка Осборна. Господи ты мой боже, Финн, неужели ты не понимаешь, что мы живем здесь только благодаря тому, что мистер Осборн хорошо к нам относится?
– Ты же спасла ему жизнь.
– А ты, мой милый, используя твое прелестное выражение, обосрал его внучку, и обосрал свою мать.
Когда-то мне казалось, что когда мама ругается, это выходит у нее забавно.
– Я и так все это знаю! – завыл я.
– А я все-таки напомню тебе об этом. Потому что ко мне это тоже имеет отношение. Что мы будем делать, если он меня уволит? Ведь я же пригласила на твой день рождения своих родителей.
– Я говорил тебе, что не хочу никаких вечеринок.
– Заткнись. Ты разрушил все то, чего мы так упорно добивались.
– Я ничего не добивался. – Это была ложь.
– Зато я добивалась! – Мама швырнула на стол тарелку, которую держала в руках. Она разбилась, и один кусочек отлетел вверх и поцарапал ее щеку, но она даже не вздрогнула.
– Второй шанс не получают два раза в жизни. – Выглядело это так, будто у нее текут кровавые слезы.
– Ты думаешь, я не знаю? – закричал я. Тут в кухню вошел Леффлер.
– Ты это видела, Лиз? – спросил он, показывая ей самокрутку. Мама изумленно уставилась на меня. Наверное, в этот момент она думала, что мое появление на свет было большой ошибкой.
– Да ты просто идиот!
– Что вы на это скажете, молодой человек? – вопросил он, тыча мне косяком прямо в лицо.
– Огонька не найдется?
Мама дала мне такую затрещину, что я отлетел в сторону и упал на стул. Во рту я почувствовал вкус крови. Она хотела ударить меня еще раз, но отдернула руку.
– Теперь у тебя такая мать, какую ты заслуживаешь.
Леффлер обнял ее за плечи.
– Лиз, не надо так убиваться. Позвони Гейтсу. Пусть им займется полиция. Только так он чему-то сможет научиться.
– При чем здесь полиция?
– Не делай вид, что не понимаешь. Твоя мать рассказала мне, что тебя арестовали в Нью-Йорке, когда ты покупал кокаин.
– Неправда.
Леффлер стал набирать номер Гейтса.
– Положи трубку.
– Лиз, ты не должна делать ему поблажек.
– Я хочу поговорить со своим сыном наедине.
Я остался дома. Доктор уехал. С нами обоими было все кончено.

26
Вечером мама выказала мне свое отношение по полной программе. На ужин мне достались только холодные макароны в банке и консервный нож, который лежал у плиты. Мама же весело подпевала Барбре Стрейзанд, наслаждаясь ее замшелым альбомом «Забавная девчонка». Она не обращала на меня никакого внимания: сидела за столом в комнате, склонившись над столом, покрытом желтой скатертью. Перед ней лежал калькулятор, толстенный том под названием «Пособие для начинающих игроков на фондовом рынке» и кипа книжонок типа «Как разбогатеть за десять дней». В руке у нее был карандаш, и она кусала губы, быстро записывая цифры: было похоже на то, что она решила изобразить, как ее сынок выполняет задания по математике.
– Что ты делаешь?
– Я решила, что мне нужны деньги.
– Какая ты энергичная и предприимчивая!
– Хотя бы один из нас должен стать таким.
– Может, я долго запрягаю, да быстро еду?
– Будем надеяться.
Я поднялся в спальню и подождал, пока она не уляжется спать. Было уже пол-одиннадцатого, а она все еще сидела внизу. Больше я не мог ждать, поэтому взял ботинки в руки и осторожно спустился по лестнице на кухню, стараясь не наступать на те ступеньки, которые скрипели. Засвистел чайник – я замер, дожидаясь, пока она нальет себе чая и вернется в столовую. Мама уселась в кресло, которое жалобно скрипнуло. Я на цыпочках прокрался в кухню, потом бесшумно открыл входную дверь и даже успел занести одну ногу прямо в ночную темноту.
– Куда это ты собрался?
– Мне нужно поговорить с Майей.
– Я же запретила тебе выходить из дома без моего разрешения. – Мама захлопнула дверь и закрыла ее на замок. – Позвони ей.
– Ее мать не разрешает мне говорить с ней.
Мама сурово вгляделась в мое лицо, а потом отворила дверь:
– Удачи тебе.
Я просто обалдел. Мама разрешила! Когда дверь за моей спиной захлопнулась, я решил, что был несправедлив к ней.
– Финн, не забудь сказать Майе, что завтра мы с ней должны проверить все еще раз.
Когда я выбежал на газон, залитый лунным светом, я крикнул ей в ответ:
– Знаешь, мама, я тоже энергичный и предприимчивый!
Я не стал бежать по дороге, потому что мне вовсе не хотелось налететь на машину Гейтса. Не исключено, что миссис Лэнгли попросила его проследить, чтобы я держался подальше от их дома. В лесу было довольно шумно. Ветер раскачивал верхушки деревьев, и ветки падали рядом со мной. Мне пришло в голову, что мой обидчик вполне может быть где-то рядом, приготовившись напасть на меня вновь. Но все мои мысли были заняты Майей, и поэтому мне некогда было думать о призраках. Мне нужно было ее видеть. Мне казалось, что все так просто: если она меня простит, то я и сам смогу простить себя.
Огромный розовый особняк Лэнгли выглядел так безмятежно. Горело только одно окно на втором этаже. Я никогда раньше не был в спальне Майи. Представляю, как сейчас она лежит, растянувшись на кровати, и грустит: а все из-за того, что я так и не пришел к ней, чтобы извиниться и хоть как-то объяснить свое недостойное поведение. Понятия не имею, как бы мне это удалось, но я был готов рассказать ей все – как случилось, что мы приехали в Флейвалль, как меня изнасиловали, как Джилли забеременела и решила сделать аборт – меня могло извинить лишь то, что мне пришлось многое пережить. Я так отчаялся, что теперь мне казалось, что только полная откровенность может меня спасти.
Я вскарабкался на забор. Собаки, которые сидели в будках за амбаром, залаяли. Мне была нужна хорошая карма, поэтому я совершил доброе дело: помог тонущей жабе вылезти из бассейна. Входная дверь была открыта, как и обещал Брюс, а фойе заставлено мебелью, которую передвинули из библиотеки, где художник рисовал на стене портрет семьи Лэнгли. По моему плану я должен был проникнуть в эту комнату, а потом взобраться наверх по лестнице в спальню, которая находилась рядом с комнатой Майи. Но на двери библиотеки было написано: «Осторожно, окрашено. Убью того, кто пройдет по полу».
Я заглянул внутрь. Пол был окрашен таким образом, что напоминал старое лоскутное одеяло, и теперь блестел, заново покрытый свежим слоем полиуретановой краски. Настенная роспись была завершена. Миссис и мистер Лэнгли сидели в карете, Майя с Брюсом – верхом на лошадях, а Осборн прислонился к колесу «Бентли», на переднем сиденье которого восседала свинья. В небе летел их личный самолет – из иллюминатора выглядывало крошечное личико миссис Осборн. На заднем плане был нарисован дом и все окружавшие его постройки. Там были карикатуры на всех, кто жил и работал у Осборна: художник изобразил садовников-японцев, шофера, дворецкого Герберта, Уолтера Пикла, стоявшего у загончика для свиней, отца Джилли. Он, вместе со всей своей семьей (Джилли, ее мамой и братом, которого я никогда раньше не видел) выстроились по росту рядом с молочной фермой. В углу был наш маленький желтый дом. Может, я с ума сошел, а может, это запах краски так на меня подействовал, но мне померещилось, что мы с мамой тоже присутствовали на этой картине. Этот парень был и вправду хорошим художником: если это действительно были мы, то нас было трудно отличить от куста и поилки для птиц.
Я повернулся, чтобы пойти к другой лестнице, и опрокинул банку со скипидаром. Потом кое-как вытер лужу тряпкой, и, стараясь не наследить, поднялся по лестнице наверх. На полу лежали ковры, и поэтому я передвигался бесшумно. На втором этаже было большое сводчатое окно, которое выходило на восток. Где-то далеко горели огни: там была другая жизнь. Настоящая. Я и забыл, что она так близко.
Я открыл дверь, а потом осторожно прикрыл ее за собой. Брюс сказал, что Майя будет дома одна, но мне не хотелось рисковать. Я находился во флигеле – самой старой части дома. В узком длинном коридоре было темно. Мне никогда не приходилось здесь бывать. Из проема двери в конце коридора пробивался свет. Я подошел ближе и услышал, как кто-то всхлипывает. Мне хотелось закричать «Майя, это я, я здесь, рядом!», но было страшно, что она закроет дверь на ключ и прикажет мне убираться из своего дома. Для того, чтобы сказать правду, мне нужно было смотреть ей в глаза. Когда я взялся за ручку двери, свет погас.
Дверь тихонько скрипнула. В комнате было темно. Она лежала на застеленной кровати, повернувшись ко мне спиной.
– Это я.
– Я знала, что ты придешь. – Она зарылась лицом в подушки, и голос был плохо слышен. Потом перевернулась на спину и потянулась, чтобы включить свет. Ее халат-кимоно распахнулся.
– Майя… – Она зажгла свет. На прикроватном столике стояла банка с лимонадом «Таб» и открытая склянка с каким-то лекарством.
– Миссис Лэнгли, простите…– Она смотрела прямо на меня широко раскрытыми глазами, явно одурманенная каким-то лекарством.
– Я по тебе скучала. – Язык у нее заплетался. Она потянулась ко мне и взяла меня за руку, но я отпрянул и попятился к выходу. Ее ногти царапнули мне руку. Потом миссис Лэнгли попыталась встать с кровати, но споткнулась и упала. Белья на ней не было.
Теперь она лежала на полу, расставив ноги. Ее промежность странно выделялась на фоне загорелого тела. Казалось, эта женщина побывала в радиоактивной зоне.
– Не уходи. – Она меня не узнавала.
Я быстро сбежал по лестнице в холл, надеясь, что когда она проснется, то подумает, что ей просто приснился плохой сон. Вполне вероятно, что так и будет, учитывая ее состояние. Ничего, Брюс меня прикроет. Приду повидаться с Майей завтра утром. Время у меня еще есть.
Я распахнул дверь в конце коридора и замер, не веря своим глазам. Мебель в фойе горела. Языки пламени вздымались вверх по лестнице, шелковые китайские обои пузырились от жара. У потолка клубился дым. Картина катастрофы словно зачаровала меня. Огонь и удушающая гарь словно ошеломили меня. Я сделал вдох. Дым наполнил легкие. Вслед за этим пришла паника. Кашляя, я с грохотом захлопнул дверь и понесся по коридору. За мной поползли клубы дыма.
Я не стал кричать «Пожар!», просто побежал. И вдруг из двери, пошатываясь, вышла миссис Лэнгли и крепко ухватилась за меня.
– Какого черта ты делаешь в моем доме? – В руке она, как обычно, сжимала свою банку. Наконец, она поняла, кто я такой, но совершенно не осознавала, что я пытаюсь ей сказать, и что по коридору стелется дым, из-за которого она сразу же закашлялась.
– Вон отсюда! – заорала она. Потом, почувствовав, как жарко стало в доме, Лэнгли перепугалась до смерти. Я оттолкнул ее в сторону.
– Она не хочет тебя видеть! – вопила она мне вслед. Я стал открывать двери и шкафы с бельем – нет, дело не в том, что я пытался спасти Майю. Мне нужно было найти выход. Миссис Лэнгли, пошатываясь, ковыляла за мной, кашляя и хрипло приговаривая «Оставь нас в покое». Я дошел до второй с конца коридора двери, и, когда открыл ее, эта стерва сильно толкнула меня сзади, так что я налетел на стул. Взглянув вверх, я увидел, как в комнату врываются клубы дыма. «Убирайся!» – продолжала орать она, широко распахнув дверь, ведущую к черному входу. Огромный язык пламени поднялся вверх и коснулся ее  она отшатнулась назад и упала прямо на меня. Ее халатик загорелся.
Я чувствовал запах горелых волос. Кимоно тоже воспламенилось. Оно обжигало мне руки. Дышать было нечем. Потолок представлял собой черный прямоугольник – там скапливался ядовитый дым, который постепенно спускался на нас вниз. Я попытался опуститься на колени. Лэнгли просипела «Помоги мне» и схватила меня за шею. Я хотел отпихнуть ее, но у меня не хватило сил, и поэтому я ударил ее и пополз к окну на четвереньках – тогда она вцепилась в мою ногу, а я лягнул ее со всей силы.
Я полз, прижимаясь ртом к самому полу, жадно вдыхая, словно в последний раз в жизни – по крайней мере, ощущения в тот момент были именно такими. Потом, собравшись с силами, поднялся на ноги. Глаза у меня слезились, я ничего не видел, но, ощупывая стену, добрался до окна и попытался открыть его. Тут из самого пекла показалась миссис Лэнгли. Ее волосы горели. Мы прижались спинами к окну, чтобы разбить его. Стекло зазвенело. Когда мы выпрыгнули, огонь, кажется, последовал за нами. Он не хотел нас отпускать. А миссис Лэнгли не хотела отпускать меня. В воздухе мы, кажется, даже перевернулись. Она по-прежнему держалась за меня. Мы упали на куст рододендронов, причем я приземлился прямо на нее. Раздался какой-то тошнотворный хруст. Не знаю, что это было: то ли ветки, то ли наши кости.
Лэнгли крепко сжимала мою шею – она практически душила меня, злобная ведьма. К нам подбежали Гейтс с Брюсом. Я слышал, как вдалеке завыли сирены. Когда они стащили меня с нее, она посмотрела мне в глаза и улыбнулась.
Я все еще кашлял от копоти, когда приехала скорая помощь и пожарная машина. Кто-то накрыл мне плечи одеялом. Огонь полностью поглотил дом. Из грузовичков выскакивали люди, живущие по соседству. Кусок крыши с грохотом обвалился, и искры вместе с кусками угля размером с брикеты, которыми топят печки, попадали прямо на нас. Гейтс стал кричать, чтобы все отошли подальше. Потом я услышал, как пожарный сказал: «Ее уже не спасти».
И вдруг я вспомнил, что я потерял, и зачем тайно проник в этот дом, и что надеялся здесь отыскать. Покачиваясь, я шагнул прямо в огонь, выкрикивая ее имя: «Ма-айя-я»! Брюс оттащил меня в сторону.
– Ее там нет.
– А где она?
– Мы не знаем, – ответил за него Гейтс. – Видимо, она уехала куда-то на машине.

28
Когда мы с мамой покидали парковку у больницы, она обратилась ко мне:
– Ты поступил, как настоящий мужчина.
– Это они так говорят.
– Эти люди тебя не забудут, – задумчиво вздохнула она. Ты не понимаешь.
– Она вела машину, как дедушка: не забывая посмотреть по сторонам, и внимательно разглядывая местность. – Благодаря твоему поступку тебе откроются многие двери. – Мама улыбнулась, глядя на свет фар проезжающих перед нами машин.
– Господи! Ты говоришь так, словно пожар – это шанс сделать карьеру.
– Я этого не говорила, Финн. И мне очень жаль Пилар. Это настоящая трагедия. – Да нет, трагедия заключается в том, что мама называет именовать миссис Лэнгли Пилар. – Но то, что ты сейчас сказал, характеризует тебя с лучшей стороны, ягненок. – Мама отвела взгляд от дороги всего на секунду, чтобы чмокнуть меня. – Наверное, я не очень хорошая мать, но зато у меня прекрасный сын. – Мама так надулась от гордости, что пропустила поворот на Флейвалль. Я же смотрел в темное окно и пытался представить, что еще может произойти, в довершение моих несчастий.
Когда мы подъехали старому железному мосту, по которому можно было подъехать к дому Осборна, нам пришлось вернуться, чтобы дать дорогу пожарным машинам. Мама опустила стекло и помахала им, чтобы они остановились.
– Мама, не надо. – Она не обратила на мои слова ни малейшего внимания.
– Здравствуйте! Меня зовут Элизабет Эрл. Я просто хотела поблагодарить вас за то, что вы так хорошо работали. –Это прозвучало немного высокомерно. Как будто она всю жизнь прожила в Флейвалле.
Когда один из пожарных увидел меня, он сказал:
– Ваш сын – храбрый мальчик. А другой прокричал:
– Молодец, парень! – Если бы это было правдой, мне было бы легче это выслушивать. Я помахал им забинтованной рукой и улыбнулся, изображая главного героя в финальной сцене фильма с хэппи-эндом. Ну, если моя мама вела себя фальшиво, то что, в таком случае, можно сказать обо мне?
Когда мы переехали через мост, мама поинтересовалась:
– Ты случайно не знаешь, почему Майя поссорилась из-за тебя со своей матерью? – Даже со мной она говорила, растягивая гласные на великосветский манер!
– Не понимаю, о чем ты говоришь.
– Дик сказал мне, что служанка Лэнгли слышала, как она со своей матерью орали друг на друга. А потом Майя сбежала.
Надеюсь, они действительно спорили из-за меня. А что, если они ссорились из-за того, что миссис Лэнгли возражала против того, чтобы Майя неслась в Нью-Йорк и, сгорая от жажды мести, сношалась там с юнцом по прозвищу Хобот? Лучше бы я никогда не слышал или хотя бы забыл прозвище соседа братца Пейдж.
– Может быть, она посоветовала матери обратиться в Общество анонимных алкоголиков? – Мне хотелось, чтобы мама заткнулась.
– А что, у миссис Лэнгли есть проблемы?
– Господи, мам!

На следующее утро я проснулся знаменитым. На первой полосе местной газеты появилось интервью с миссис Лэнгли, в котором она изложила свою версию того, что произошло во время пожара. В «Нью-Йорк Пост» также опубликовали статью под заголовком «Подросток спасает из огня наследницу огромного состояния». Мама показала мне эти газеты, когда я ложился спать. Она купила несколько штук, чтобы послать вырезки Нане и дедушке. Наконец-то она получила доказательство того, что ее воспитание принесло свои плоды. А мне хотелось только одного: чтобы эта история быстрее забылась.
Мама стала печь для меня блины. Тут зазвонил телефон. Рука у меня болела, так что мне было сложно держать трубку. Но я был уверен, что звонит Майя. Однако оказалось, что это был журналист, который хотел, чтобы я подтвердил, что информация в его материале соответствует действительности. Еще он хотел меня сфотографировать. Я повесил трубку и сказал маме, что кто-то ошибся номером. Когда через двадцать секунд телефон опять зазвонил, она решила ответить сама. Потом прикрыла трубку рукой и протянула ее мне:
– Это репортер. Смотри, не говори ерунды.
– Я не собираюсь ничего говорить.
– Но ты должен хотя бы что-то сказать.
– Ничего я не должен.
Мама прочистила горло и прижала трубку к уху.
– Мой сын сказал, что каждый на его месте сделал бы то же самое. – Ей всегда удавалось очень точно передать мои мысли.
Когда она закончила разговаривать, я напомнил ей:
– Мне пора пить лекарство.
Мама посмотрела на рецепт, чтобы удостовериться, что я не собираюсь объедаться медицинскими препаратами в неурочное время. В ее глазах я был героем, но это ничего не меняло: кое-какие «проблемы» у меня все-таки были. Я быстро засунул одну таблетку в рот, а остальные четыре штуки зажал в руке, пока она рыскала по ящикам в поисках фотографии, которую можно было бы передать газетчикам.
Я до сих пор не мог понять, зачем миссис Лэнгли сказала Брюсу, что я спас ее, но мне было ясно, что она сделала это не для того, чтобы выгородить меня. Ложь, словно ядовитый гриб, разъедала мою жизнь. Я так увлекся, пытаясь придумать способ выбраться из этого зловонного мирка, в котором ложь была неотличима от правды, что не заметил, как мама стала пересчитывать таблетки, лежащие в баночке, которую я только что ей протянул. Она бы наверняка застукала меня, как вдруг в дверь кухни громко постучали. Это был Брюс. Он был небрит, и взгляд у него был, как у безумца – дикий и невидящий. На нем была та же пропахшая дымом одежда, что и вчера ночью. Он сказал:
– Майя вчера ночью так и не приехала домой. – Когда он сказал это, мама перестала пересчитывать таблетки.
Все ясно. Она занимается любовью с бывшим соседом брата Пейдж. У меня было такое ощущение, что кто-то заехал мне ногой в живот. Я не знал, как выглядит этот ублюдок, но прекрасно понимал, почему его прозвали Хобот. Он свисал у него, словно гигантская личинка Мотра.
. Представляю, как он проделывает это с ней. Один раз. Потом еще. И еще. Я стал ударять в стену кулаком, но даже боль не остановила порнофильм, который показывали у меня в голове.
– Финн, что ты делаешь?
Я разбил себе костяшки пальцев, так что кровь стала сочиться через перевязку.
– Она решила мне отомстить. – Как обычно, мне казалось, что весь мир вертится вокруг меня. Мои слова остановили Брюса, который уже собирался уходить. Он медленно повернул голову – это было похоже на то, как вращается видеокамера в продуктовой лавке. Ему хотелось найти кого-то, кого можно было бы обвинить в том, что произошло.
– Ты думаешь, что моя сестра подожгла дом?
– Никто его не поджигал.
– Ты не прав. Дедушка попросил, чтобы расследование начали немедленно, и Гейтс с инспекторами из пожарной охраны просидели в доме до рассвета. Они утверждают, что кто-то совершил поджог. В этом нет никаких сомнений.
– Что ты имел в виду, Финн, когда сказал, что Майя хочет отомстить тебе? – Мама говорила так, что сразу стала похожа на бабушку в Управлении по делам несовершеннолетних.
– Я подумал, что раз они с Пейдж убежали в Нью-Йорк, то все дело в том, что она хочет свести Майю с приятелем ее брата. Наверное, она… Мне не хочется так думать, но, если она проведет ночь с каким-нибудь парнем, чтобы отплатить мне за Джилли, это будет справедливо. – Мне было стыдно оттого, что теперь они будут знать, о чем я думал.
– Хобот сейчас в Европе.
– Почему ты его так называешь?
Брюс выразительно посмотрел на маму. Когда она поняла, что это значит, то сделала вид, что шокирована. Может, она действительно была шокирована: по крайней мере, она покраснела и постаралась поменять тему.
– Как чувствует себя твоя мама, Брюс?
– У нее ожоги третьей степени чуть ли не по всему телу. Она, конечно, выживет, но… – Он закусил губу и посмотрел в сторону. – Ей будут пересаживать кожу и сделают несколько пластических операций… но все равно ей наверняка будет страшно смотреть на себя в зеркало.
– О Господи! – воскликнула мама, прикрыв рот рукой.
– К счастью, ее лицо не обожжено. Ведь она же красавица, вы знаете!
Это была правда.
– Но с чего они взяли, что кто-то поджег дом? Там же было полно скипидара и тому подобное… Я опрокинул одну банку, когда пробирался на лестницу.
– Пожар начался одновременно в двух местах. В холле и у лестницы, которая в библиотеке.
– Я даже не заходил в библиотеку.
Мама была рада это слышать.
– Никто не говорит, что это ты поджег дом, Финн.
– Надеюсь, что так. – Мама решила тоже принять участие в разговоре.
– Он ведь сам чуть не погиб в огне. – Она закурила сигарету и открыла банку с кока-колой.
– Это неправда, мама! – огрызнулся я, встряхивая плечом, чтобы сбросить ее руку.
Брюс зажег от маминой спички сигарету и медленно выдохнул дым.
– Тот, кто это сделал, видел, как ты входил в дом. Потом подождал, пока ты поднимешься наверх, и развел костер.
– Но я был на втором этаже всего пару минут! Затем, когда я увидел огонь, то побежал, и… – тут я чуть не проговорился.
– Для того, чтобы разжечь огонь, много времени не потребовалось: этому человеку всего-навсего надо было разлить краску по полу и поджечь спичку.
– Судя по тому, что ты говоришь, это сделал какой-то безумец, который хотел, чтобы все, кто находился на втором этаже, погибли.
– Гейтс считает, что все произошло именно так, миссис Эрл. В общем, дедушка и Гейтс сейчас дома. Они попросили меня сходить за тобой. – Мама схватилась за сумочку. – Дедушка хочет поговорить с нами наедине.
– Что вы собираетесь предпринять, чтобы найти Майю?
– Официально она будет считаться пропавшей только через двое суток. Но дедушка уже связался со всеми, с кем только можно. Поверь мне, полиция уже ищет ее повсюду. Надеюсь, у нее была основательная причина, чтобы уехать, потому что если это не так, то, мать ее, я сам готов надрать ей задницу за то, что она так безответственно себя ведет.
Я был удивлен тем, что Брюс позволил себе использовать такие выражения в разговоре с моей матерью. Обычно перед взрослыми он изображал паиньку.
– Простите меня за грубость, миссис Эрл, но ведь она должна была знать, какой сегодня важный день для нашей семьи.
– Я понимаю, Брюс. Мы все очень огорчены из-за того, что произошло.
– А что такого особенного случится сегодня? – встрял я.
– Папа возвращается домой.
Мама обняла его.
– Мы так за вас рады!
А вот я не особенно.
Потом Брюс залез в старомодный зеленый спортивный автомобиль, который я раньше не видел. Крылья и подножка были великолепны. Сзади висели два запасных колеса.
– Где ты его откопал?
– Это «Морган» моего отца. Он стоял в гараже с тех пор, как произошел несчастный случай.
Теперь мне уже не казалось, что семье Лэнгли ужасно повезло. Не то чтобы я думал, что вся удача и везение, выпавшие на их долю, были использованы мистером Осборном для того, чтобы заработать денег. Но теперь мне было понятно, что за пьянящую радость, которая наполняла их жизнь, им нужно было расплачиваться, и поэтому мне было их немного жаль. В то же время, они стали мне больше нравится. Наверное, дело в том, что я почувствовал, что у нас есть что-то общее.
Вместо ключа в этой машине была кнопка. Двигатель заработал только тогда, когда Брюс нажал на нее во второй раз.
– Когда папа вышел из комы, я приказал, чтобы ее отремонтировали. – Двигатель дал обратную вспышку. Брюс, чуть не плача, обратился ко мне:
– Мне просто хотелось, чтобы, когда отец вернется домой, все было так, как раньше.
– Машино выглядит просто отлично, – успокоил его я. – Теперь я жалел их всех даже больше, чем себя. Это было новое ощущение.

Когда мы отъехали от нашего дома, Брюс остановился у края дороги.
– Хочешь сам повести машину? – Он надеялся, что мы оба развеселимся. Я покачал головой и проглотил две таблетки. В голове у меня была целая куча вопросов, но я трусил задать их ему.
Мы повернули на другую дорогу. Все это было так странно. Небо было ярко-голубым, словно на открытке, сады цвели, но от пожара было столько копоти, что все цветы стали жемчужно-серыми.
От целого дома осталось только два черных дымохода и стена кухни. Утренняя роса еще не сошла. В воздухе отвратительно пахло гарью. Это было похоже на утро после вечеринки, во время которой на пляже зажигают праздничный костер. Мы находились на месте преступления – и не просто видели его, но дышали им, чувствовали его привкус во рту. Избежать этого было невозможно. Медно-красная крыша дома обрушилась вниз. Когда мы приехали туда, туда уже пригнали бульдозер и экскаватор, которые пытались поднять ее. Они приподняли крышу на четыре фута, но один конец соскользнул с ковша экскаватора, и она сорвалась и с глухим ударом шлепнулась прямо на тлеющие угли, из-за чего поднялось тошнотворное облако пепла. Все рабочие отвернулись и надели на лицо специальные маски от пыли.
Брюс показал пальцем на один из углов этой крыши:
– Раньше там была моя спальня.
Когда мы вылезли из машины, Брюс сообщил, что двое мужчин в оранжевых комбинезонах – это следователи, которые раньше работали в ФБР. Один из них говорил что-то прямо в маленький диктофон, переворачивая ногой кучу сгоревших щепок, которые раньше были письменным столом, принадлежавшим самому Томасу Джефферсону. Другой методично вбивал колышки, к которым крепились веревки, чтобы создать точный план расположения комнат.
Осборн приказал, чтобы их привезли, прямо посредине ночи. Они прилетели на его вертолете. Старик обмотал лицо белым шелковым шарфом, чтобы не дышать угольной пылью. На голове у него была серая шляпа, а на глазах – нелепые солнцезащитные очки. Сейчас он был похож на Человека-Невидимку. Следователь, державший диктофон, сказал рабочему, что он уже может сгребать остатки мебели, стоявшей в библиотеке, в мусорный бак. Оказывается, это был Двейн – но я узнал его только тогда, когда он снял маску и поднял над головой расплавленную серебряную чашу, которая, видимо, раньше была спортивным кубком.
– Это, наверное, выбрасывать не нужно?
Брюс поплевал на нее и протер выгравированные слова тыльной стороной ладони. Там было написано:
«Майе Лэнгли – за победу в соревновании».
– Выбрасывайте, – приказал он. Я удивился. Потом Двейн сказал, что серебро дорого стоит, и поэтому он оставит ее себе. Мне стало стыдно, что это не я спас этот трофей.
Пыль немного улеглась, и я заметил, что в кабине экскаватора сидит Маркус, а бульдозере работает отец Джилли. Гейтс, как обычно, командовал, а мистер Осборн жевал незажженную сигару. Я заметил это, когда мы подошли к нему.
– Бог мой, а вот и наш герой! – воскликнул Маркус, махая мне рукой.
– Это что, вечеринка, по-твоему? – прикрикнул на сына Гейтс.
Отец Джилли предложил мне отхлебнуть из его термоса.
– Я бы хотел пожать тебе руку, когда с нее снимут повязку. Ты молодчага, раз сумел сделать то, что сделал.
Бывшие сотрудники ФБР закончили делать разметку комнат и уставились на меня. Я же только пожал плечами и пробормотал:
– Любой на моем месте поступил бы так же. – Мне понравилось мамино выражение. Понятия не имею, как должен вести себя герой, но теперь меня это не особенно волновало – я слишком запутался в своей лжи, и не собирался выкладывать правду кому бы то ни было – в том числе и Майе.
Я пытался убедить себя в том, что все так далеко зашло вовсе не по моей вине. Это все из-за миссис Лэнгли! Если бы все не расшумелись так из-за этого пожара, я бы уже давным-давно рассказал, что произошло на самом деле. Но я был сыном своей матери. Наверное, я подлец, потому что не мог не думать о том, что этот пожар для меня – шанс, который выпадает один раз в жизни. Мне было приятно видеть, как потеплел взгляд отца Джилли, когда он сказал, что я молодчага. А потом Осборн обнял меня за плечи – от него пахло каким-то лекарством и ромом, и спросил: «Как твои дела, сынок?». Это понравилось мне еще больше, потому что мне очень хотелось быть чьим-то сыном.
Двейн сделал шаг вперед:
– Я думаю, ваш дом поджег тот же сукин сын, который побил Финна. – Меня поразила эта мысль. Сегодня утром, когда я проснулся, то впервые не подумал о том, что меня изнасиловали. Мне вдруг показалось, что этот пожар спасет, освободит меня. Я не заслуживал этого, и не оценил вначале шанс, подаренный судьбой. Но было бы глупо не выжать из этой ситуации все, что можно.
Рабочие опять стали разгребать мусор при помощи бульдозера и экскаватора. У меня перед глазами стояла картина моего прекрасного будущего. Когда Майя вернется домой (где бы ее сейчас ни носило) и услышит о том, что я, рискуя жизнью, метался по их дому, чтобы спасти ее и ее мать, она меня простит. И мы начнем все сначала. Разумеется, мне было прекрасно известно, что все было не совсем так, но все вокруг только и делали, что твердили о том, какой я замечательный парень, и поэтому я решил, что буду нести свой крест до конца. Тем более, что он был не таким ужтяжелый.
Я никак не мог понять, почему миссис Лэнгли солгала. Но если она выйдет из больницы и начнет рассказывать все по-новому, все просто решат, что она немного двинулась умом. Мне стоит только намекнуть на тот общеизвестный факт, что она целыми днями хлестала водку, используя для прикрытия банку из-под лимонада «Таб». Вот как рассуждал тот мерзкий расчетливый молодчик, сидевший у меня в голове. Но тут крышу дома оттащили, и один из следователей заорал: «Камеру сюда, быстрее!».
Это была латунная кровать Брюса. Ее всю раскорежило от пламени. Там, где раньше был матрас, лежал обгоревший труп – на его костях оставалась плоть, так что в воздухе сразу запахло горелым мясом. Один из фэбээровцев поднял на плечо видеокамеру, а второй стал осторожно прикасаться металлической палочкой к тому месту, где должны были находиться бедра этого человека, и стал неожиданно визгливым голосом наговаривать на кассету:
– Женщина со светлой кожей… похоже, молодая…
– Майя… нет! – заорал Брюс, а меня вырвало.
Осборн зашатался – казалось, он сейчас упадет, – но потом медленно уселся на угли, закрыв глаза. Потом он посмотрел на труп.
Гейтс вызвал скорую помощь, несмотря на то, что она была мертва (в этом не было никаких сомнений). Ее останки уложили на носилки. От того, что раньше было ее лицом, отвалился кусочек. Все отвернулись. Никто не решался посмотреть на нее, но вдруг Двейн сказал:
– Это не Майя. – Труп усмехался – в его зубе сверкал бриллиант, которым так гордилась Пейдж.
Гейтс помог Осборну встать на ноги. Бог ответил на его молитвы, хотя это явно было не совсем то, на что он надеялся.
– Что она делала в твоей постели, Брюс?
Он молчал. Никогда в жизни я не видел его таким растерянным, что он не находил слов. Брюс не мог понять, как это произошло. А я понял.
– Она говорила, что собирается это сделать, – объяснил я, стирая рвоту с подбородка.
– Что именно? – настаивал Гейтс.
– Пейдж как-то сказала, что в одну прекрасную ночь она залезет в комнату Брюса и будет поджидать его там. Маркус тоже это слышал. – Гейтс перевел тяжелый взгляд на сына.
– Нам показалось, что она шутит, папа.
– Да, мы думали, что она это несерьезно. Мы никогда не упоминали о ее словах Брюсу… но он ей нравился, – добавил я, чувствуя себя полным идиотом. Следователь стал снимать нас на камеру.
– Она утверждала это, находясь под воздействием алкоголя или наркотиков? – Мы с Маркусом переглянулись и дружно замотали головами.
Хотел бы я знать, как это произошло. Возможно, она просто заснула, но не исключено, что Пейдж объелась транквилизаторами, и была не в состоянии встать с кровати, когда в комнате запахло дымом. Я беспрестанно твердил себе, что она не очнулась бы, даже если я закричал, что начался пожар.

Они отвезли ее останки в больницу Григгстауна, потому что Флейвалле морга не было. Одна из немногих вещей, которых там недоставало. Гейтс позвонил родителям Пейдж, но горничная сказала, что они уехали, чтобы поиграть в гольф. Тогда он решил, что сначала ему следует записать наши показания, а потом уже ехать в клуб, чтобы сообщить родственникам ужасную весть. Полицейский участок нашего городка представлял собой небольшую комнату, которая находилась за почтовым отделением. Свидетелей было довольно много, и поэтому Осборн предложил составить протокол у него дома. Гейтс посмотрел на него, как на сумасшедшего:
– Вы хотите, чтобы мы все туда пошли?
– Да, и давайте сделаем это побыстрее.
Старик собирался пригласить всех в библиотеку, но Гейтс, глянув на Двейна, заметил:
– Кухня вполне подойдет. – Он тоже был снобом. Наверное, эта болезнь очень заразная.
Маркус, отец Джилли и Двейн смотрели на все, разинув рот – было ясно, что раньше им никогда не приходилось бывать в большом доме. Двейн был не просто разочарован тем, что его сослали на кухню, он был ужасно зол. Он уселся на золоченый стул с вышитой шелковой обивкой – только для того, чтобы попробовать, каково это – сидеть на такой мебели. Я никогда прежде бывал на кухне в гостинице, но у меня такое впечатление, что кухня в доме Осборна была ее точной копией. Там стояли холодильники с толстыми прозрачными дверьми и четыре плиты, а с потолка свисали медные кастрюли самых разных размеров и форм – словно товары в каком-нибудь ломбарде. Осборн сказал своему повару, что сегодня у него выходной, и сварил для всех нас ужасный кофе.
Потом Двейн заметил:
– Поверить не могу, мистер Осборн – у нас с вами одинаковая кофеварка!
– Это было забавно.
Потом Гейтс стал нас опрашивать. Сначала он записал показания отца Джилли, потом – Маркуса и Двейна. Для этого он уводил каждого в комнату, где обедала прислуга, и плотно закрывал дверь. Когда они закончили, шеф велел им возвращаться к работе. Но ему и самому надо было работать, и поэтому обратно их отвез шофер мистера Осборна. Когда они уселись в его «Бентли», Двейн присвистнул: «Хорошо бы всегда так!».
Как только они уехали, визгливый следователь положил мне руку на плечо и сказал:
– А теперь расскажи нам, Финн, почему ты поджег дом. – От изумления я вздрогнул так, что уронил чашку с кофе.
Второй подошел ко мне поближе и внимательно уставился прямо мне в лицо:
– Ты разозлился из-за того, что Майя и ее мать не хотели иметь с тобой дела?
Осборн был поражен их нападками не меньше меня. А вот Гейтс не очень удивился. Полицейский с высоким голосом, казалось, готов был уже задать мне еще один каверзный вопрос, как вдруг в разговор вмешался Брюс.
– Что за ерунда! Финн виновен не больше, чем я сам. Это я предложил ему прийти к нам, чтобы помириться с моей сестрой. Это была моя идея. Господи, да если бы не он, моя мать погибла в огне.
Но пожарники на это не купились.
– Не исключено, что он поджег дом, а потом передумал. Понимаешь, это наша работа, Финн. Мы обязательно узнаем, как все произошло – рано или поздно.
Я покачал головой. К пожару я не имел никакого отношения, но невинной жертвой меня тоже нельзя было назвать.
– Это сделал ты. А потом струсил. Наверняка ты знал, что Майи нет дома, и хотел отомстить им.
– Если бы это было так, он бы не стал разводить костер сразу в двух комнатах, – Брюс орал на них.
– Может, он дебил?
– Финн далеко не дебил, – отрезал Осборн, внимательно наблюдая за мной.
В разговор вступил Гейтс.
– Мне неприятно говорить об этом, но я считаю, что Двейн был прав, когда сказал, что, по его мнению, виновник пожара – человек, который напал на Финна две недели назад. Нам необходимо рассмотреть возможность того, что дом поджег тот или те, кто имеет что-то против этого мальчика.
– Напали? – заинтересованно спросил один из следователей – тот, что выше ростом.
– Его избили – два сломанных ребра и сотрясение мозга, – спокойно солгал Осборн. Потом он медленно собрал метлой осколки чашки, валявшиеся у моих ног, в совок. – Я хочу, чтобы ты знал, Финн: я и понятия не имел, что эти два джентльмена будут клеветать на тебя. Они, видимо, извиняться не собираются – так что позволь мне самому извиниться за них.
– Ничего, – беззвучно прошептал я.
– Мы выполняем свою работу.
– Вы же пригласили нас сюда, потому что не хотели, чтобы вопросы задавали чиновники из государственной инспекции. Мы полагали, что вы действительно хотите, чтобы мы выяснили, как было дело.
– Да, именно этого я и хотел, черт подери. И хочу! – Осборн уселся на поварской стул.
Брюс же бесцельно поворачивал ручку на плите.
– Видимо, нам необходимо найти Майю, чтобы поговорить с ней.
– Думаешь, она кого-то видела? – Вдруг мне пришло в голову, что она могла убежать потому, что испугалась.
– Финн, я восхищаюсь твоей верностью. Здорово, что ты ее защищаешь. Но в этом пожаре погибла Пейдж! А моя мама при смерти! – Он посмотрел на деда и Гейтса. – Эти двое готовы Финна на медленном огне поджарить, чтобы он признался в том, чего не совершал, а мы спокойно наблюдаем за этим, несмотря на то, что мы все прекрасно знаем, что Майю выгнали из школы за то, что она подпалила общежитие!
– Она это сделала не специально! Майя говорила, что она обкурилась, и поэтому ее обогреватель… – Лучше бы я помалкивал.
– Слушай, Финн. Она – моя сестра, и я готов для нее сделать все, что угодно, но ведь уже несколько лет Майя была предоставлена сама себе! Она же с ума сходила – все эти скачки на лошадях, разговоры о том, что нужно перестрелять всех охотников, капканы, которые она ставила на браконьеров…
Было видно, что слова Брюса подействовали на следователей. Даже я подумал, что он рассуждает вполне логично. Но это была неправда. Если Майя – сумасшедшая, то кто тогда я? Мне было страшно от мысли о том, что я ошибался в человеке, которому верил всем сердцем.
– Да как ты можешь говорить так о ней?
– Думаешь, мне легко? Мне не хочется даже думать об этом. Но почему она сбежала?
– Из-за меня.
Брюс метнул на меня быстрый взгляд. В нем было и восхищение, и презрение.
– Может, это действительно так просто. – Осборн задумался. – А может, и нет.
В дверь постучали, и в кухню вошел дворецкий, который нес на серебряном блюде таблетки для своего пожилого хозяина. Я смотрел, как Осборн проглатывает их одну за другой, и мысленно прикидывал, удобно ли будет выйти сейчас в туалет. Мне тоже хотелось как-то облегчить свою участь. По пути в уборную я зашел в библиотеку, где быстро проглотил две таблетки кодеина, и, поперхнувшись, запив их водкой. Когда я дошел до ванной, почувствовал себя по-другому. Не лучше – просто по-другому. Мне подумалось, что рюмка водки мне бы сейчас помогла. Я был в отчаянии. И это еще мягко сказано. Когда я шел обратно в библиотеку, дверь, ведущая на улицу, открылась, и в нее вошел отец Майи, вместе с сиделкой, которую я видел в больнице. Он шаркал ногами по мраморному полу, двумя руками вцепившись в специальную тележку, и выглядел смущенным и потерянным. Он был не один. Его сопровождала миссис Лэнгли. Она искоса взглянула на меня.
– Мы с вами знакомы, молодой человек?
– Не думаю.

30
Июль выдался поразительно жарким. Целых четыре недели, до самого августа, столбик термометра не опускался ниже девяноста градусов. Дождя тоже не было. Поэтому зеленые поля, окружавшие нас, превратились в пожухлую коричневую траву, которая могла загореться от одной спички. Губернатор штата объявил о введении чрезвычайного положения. Теперь поливать газоны было противозаконно – это касалось всех, кроме флейвалльцев, у которых, разумеется, была собственная вода. В усадьбе Осборна, например, фонтанчики на газонах журчали и днем, и ночью. Я слышал, как Уолтер Пикл, набив рот жевательным табаком, сказал как-то отцу Джилли: «Лак для волос разрушает озоновый слой, цена за свинину упала до двадцати двух центов за фунт живого веса, Элвис умер. Господи Иисусе, если это не конец света, то что же это?».
Я вернулся к работе и продолжил сортировать фотографии в доме Осборна. Но теперь все было по-другому: когда попадался снимок, напоминавший ему о счастливых днях, он по-прежнему разъяснял мне, кто есть кто из изображенных на нем людей, и где он был сделан, и что произошло сразу после или до того, как сняли эту фотографию. Иногда он даже радовал меня какой-нибудь скабрезной шуточкой, но когда переставал предаваться воспоминаниям, то медленно комкал снимок, и швырял его в мусорную корзину, которую принес сюда именно для этого. «Очко!», – оживленно восклицал он, даже если промазывал. А иногда кричал: «Гол!». Наверное, у него не только сердце было не на месте, но и кое-что другое тоже.
Мама отвергла Леффлера, и теперь встречалась с совладельцем известной брокерской компании. Его лысую макушку окружали аккуратные прямые патлы – неприхотливые, словно поля с кукурузой. Он ездил на шоколадно-коричневом «Мерседесе» с откидным верхом. Недавно развелся с женой, которая вместе с их четырьмя детьми жила в Миллбруке, и купил лошадиную ферму неподалеку от усадьбы МакКаллумов. Теперь новый мамин друг учил ее играть на бирже. Он утверждал, что у нее есть нюх. Как-то я видел из окна своей спальни, как она целует его на прощание, после того, как сделала ему минет. Вы шокированы? А вот я ни капли не удивился. Как я уже говорил, теперь все было по-другому.
Теперь за огородиком Майи и Брюса, на котором росла марихуана, ухаживали мы с Джилли. Помню, как мы с ней рыли канавку, чтобы трава не засыхала. Это было довольно забавно. Больше никаких приятных воспоминаний о том времени у меня не осталось. Вечерами, когда мамы не было дома, я курил и болтал по телефону. После того, как мою фотографию поместили в газете, друзья Майи – в основном девочки, но и парни тоже, – стали часто мне названивать. Я понятия не имел о том, кто они такие. Да еще эта марихуана – так что мне довольно легко было болтать с ними о чем угодно. Начинали они всегда с того, что очень беспокоятся о Майе. На самом деле, их интересовало только одно – им хотелось выудить у меня хоть что-то, чтобы поразить осведомленностью своих приятелей в Мэдстоуне, Хоб-Саунд, на Бейлис-Бич или еще на каком-нибудь шикарном курорте, на котором отдыхают только белые. Я делал вид, что тоже бывал во всех этих местах. А иногда я просто говорил им, что они вонючие шакалы, и вешал трубку. Бывало и по-другому: на меня нападало говорливое настроение, и тогда я начинал во всех подробностях расписывать, как обгоревшая плоть отваливалась от костей. В общем, это зависело от моего настроения, а также от количества инсектицида на листьях марихуане.
Меня ожидал довольно приятный сюрприз. Оказалось, что Хобот неплохой парень – не сомневаюсь, что я ревновал бы Майю намного меньше, если бы знал, что он шепелявит. Когда мне позвонила ее соседка, которая давала интервью газете, я заткнул ей рот, сказав, что верю в карму и не сомневаюсь, что в своей следующей жизни она превратится в жука и проведет жизнь, толкая перед собой навозный шарик. Она заплакала и заявила, что ей очень плохо. Я ответил «Вот и хорошо», и повесил трубку. В ответ она прислала мне приглашение на вечеринку ее сестры, которая жила в Ист-Гемптоне. Мама заставила меня поехать туда, потому что мне нужно заводить полезные связи. Я плохо помню, что делал на этой вечеринке. Кажется, напился. А потом эта девица теребила мой член, пока я не кончил. Я совсем отупел от алкоголя, и поэтому не чувствовал никакой вины.
В тот день, когда я вернулся с этой вечеринки онанистов в Ист-Гемптоне, нам позвонил Брюс и пригласил нас с мамой на ужин. Теперь мы обедали у них три-четыре раза в неделю. Мы, конечно, не были членами семьи, но, казалось, нас связывают кровные узы. То, что мы были связаны с кланом Осборна, помогло маме получить членство в Обществе садовников и Женском гольф-клубе. Но сегодня был особенный день. К нам собирался присоединиться мистер Лэнгли.
Меня не очень смущало то, что его движения/моторика все еще была заторможенной, и еда чаще приземлялась у него на коленях, чем во рту. Но когда он внезапно спрашивал: «А где же Майя?», разговор замирал.
Каждый раз Брюс терпеливо объяснял ему:
– Я же говорил тебе, папа, помнишь? Майя решила принять участие в выставке лошадей в Европе.
– А где именно? – нетерпеливо, словно ребенок, настаивал мистер Лэнгли, заглатывая еду.
– На прошлой неделе она была в Голландии. А завтра начинается выставка
– где-то около Брюгге. Она продлится четыре дня. Майя сказала мне, что думает о тебе каждый раз, когда просит добавить полить кетчупом картошку-фри.
Брюс врал так изобретательно и изящно, что я и сам был готов поверить, что моя возлюбленная объедается жареным картофелем где-то в Бельгии. Но мистеру Осборну явно не нравилось то, что он лжет. До того, как подали десерт, он четыре раза вставал из-за стола. Сначала – чтобы выпить таблетки, затем – чтобы взять сигарету. Потом ему понадобилась спичка. Наконец, он сказал, что ему нужно сделать срочный телефонный звонок.
– Я так скучаю по Майе, а тут еще эти разговоры… Господи, когда же она найдется.
Когда сиделка мистера Леффлера отвезла его наверх, чтобы он поспал, Брюс попросил меня сходить за Осборном. Он сидел в биллиардной, жевал незажженную сигару, комкал фотографии своей семьи и швырял их в мусорную корзину. Но у него было такое плохое настроение, что ему даже не хотелось кричать «Гол!».
Когда мы спустились в столовую, он велел дворецкому принести фисташкового мороженого и немного шоколадного печенья. Мама решила переменить тему: она стала мягко, но настойчиво спрашивать Осборна, действительно ли одна из его компаний собирается купить другую – ту, которая собирается производить какие-то нелепые приборы, при помощи которых по телевизору можно будет смотреть старые фильмы. С тех пор, как она стала встречаться со своим финансистом, она стала довольно навязчиво выпытывать у Осборна информацию, которую можно было бы использовать при игре на бирже.
Осборн разломал печенье и стал соскребать желтыми зубами ванильную начинку.
– Извини, Лиз, но сегодня я не в том настроении, чтобы посвящать постороннего человека в тонкости коммерции. – Мама покраснела так, будто он дал ей пощечину. Я улыбнулся: не потому, что она выставила себя полной дурой, а потому, что Осборн, оказывается, не совсем потерял голову от горя.
Потом старик забросил в рот печенье без начинки и попросил, чтобы ему принесли бренди. Вдруг у него улучшилось настроение.
– По-моему, я до сих пор не поздравил Финна с днем рождения. С меня подарок!
Я опустил глаза и прекратил уплетать десерт. Надеюсь, он имеет в виду мотоцикл.
– Что вы, вы ничего не должны! Мы вам так обязаны…
– В данном случае возражения не принимаются.
– Главное – не спрашивать ничего об акциях. – Мама сделала вид, что приняла это за забавную шутку.
Осборн, причмокивая, отхлебнул бренди.
– Мне бы хотелось, чтобы бы ты учился в колледже Сейнт-Марк. За мой счет. – Это, конечно, был не мотоцикл, но таким образом можно было сбежать из Флейвалля. Я был первым и единственным получателем стипендии, учрежденной Огденом К. Осборном. И мама не имела к этому никакого отношения – сначала она изумилась, а потом так обрадовалась, что кинулась обнимать старика, опрокинув при этом стакан с водой.
– Благодарю вас, – сказал я, пожимая ему руку.
– Да не за что, Финн. Мне пришлось всего лишь пообещать им отстроить новую библиотеку. Брюс потрепал меня по щеке и радостно заметил, что теперь я буду жить в том же общежитии, в котором раньше жил он. А Осборн намекнул, что у него есть одно условие.
– Лиз, надеюсь, ты не подумаешь, что я слишком много себе позволяю, но мне бы хотелось самому отвезти Финна в колледж и проследить за тем, как он там устроится. Мы поедем с ним вдвоем, согласна?
Мой успех был и ее успехом тоже, и она, конечно, жаждала разделить мой триумф. Но мама боялась, что Осборн передумает.
– Разумеется, согласна. В любом случае, мне нужно будет уехать. Но пообещайте, что вы привезете фотографии.
Потом, когда мама поцеловала его в щеку на прощание, я услышал, как он прошептал ей на ухо:
– Завтра утром, когда откроются торги, покупайте все акции – сколько сможете. В пятницу, когда их цена достигнет тридцати семи долларов, продавайте. А когда она упадет до семнадцати, опять покупайте.

32
Когда мы приехали на место, то еще полчаса разыскивали мое общежитие. Я заявил водителю, что его помощь мне не нужна, и сам затащил наверх свои чемоданы. Мое новое жилище представляло собой старое кирпичное здание. Его построил сынок того парня, который догадался, как производить презервативы из резины. В табличке, которая висела на стене здания, ничего не говорилось о том, как он заработал деньги. Просто Осборн как-то показал мне фотографию этого короля презервативов, когда мы просматривали снимки. Он был сфотографирован на велосипедных гонках в Мэдисон-скуэр-гарден. Хотите верьте, хотите нет, но он назвал своего сына Рамзес. Я стал думать об этом не только потому, что по пути из аэропорта, сидя на заднем сиденье лимузина, проглотил несколько припасенных таблеток и запил их водкой. Дело в том, что я боялся думать о Майе – мне казалось, что если я дам слабину, то сразу начну рыдать.
Моя комната находилась на четвертом этаже. Я потащился по лестнице, на каждой ступеньке задевая чемоданом, который стоил две тысячи долларов, железные перекладины. Меня это развлекало. Было приятно портить что-то по-настоящему дорогое.
– Бонджорно, Финнито! – Я взглянул наверх. Действительно, Джакомо сто раз говорил, что учится в Сейнт-Марк! Он был обут в кроссовки от «Гуччи», на которые налепил резиновые заплаты, и поигрывал футбольным мячом. Вдруг в коридор вылетело перышко пены для бритья, которое чуть не упало ему на голову.
– Porco dio! – завопил он, закидывая мяч в комнату, в которой происходила пенная битва. – Сосите у меня, пейзаны!
Мяч вылетел обратно в коридор. В ответ закричали: «Съешь меня, Гидо!». Джакомо повернулся ко мне.
– Мы с тобой будем жить вместе. Комната – в конце коридора. Это, конечно, не отель «Ритц», но у нас есть два окна. – Он взял у меня одну сумку и ударил по мячу, чтобы я отбил его. Но у меня было не самое игривое настроение.
Потом один из «пейзанов», по имени Роури, схватил меня за плечо.
– Ты ведь бойфренд Майи Лэнгли, так? – Не успел я утвердительно кивнуть, как он добавил:
– Ну и как, тебе понравилось жарить пироманку? Не слишком горячо было?
– Закрой рот!
– Не будь дураком. Тебе здесь тяжело придется, если ты шуток не понимаешь.
Я резко обернулся, чтобы дать ему ногой в пах, но вместо этого задел футбольный мяч, который угодил ему прямо по носу. Роури согнулся, закрыв лицо руками. Ему удалось растравить мои раны, и это только подогрело мою ярость. Я выбивался из сил, когда тащил по лестнице два чемодана, украшенных коваными деталями, теперь же без труда раскручивал их над головой, планируя обрушить их на его череп. Роури заметил это. Кровь хлестала из его носа, словно из бочки, из которой вытащили пробку.
– Господи, ты что, с ума сошел?
Все остальные одиннадцать человек, которые жили на этом этаже, высунули головы из своих комнат и стали наблюдали за тем, что происходит в коридоре. Нет никакого сомнения, что я разбил бы ему лицо, если бы не вмешался комендант.
– Ты нужен нашей футбольной команде!
Как это ни странно, но на нашей планете есть всего два места, где жестокость делает тебя популярным. Во-первых, это та область Южной Америки, где живут яномамо, и, во-вторых, закрытая частная школа.
Если бы наша комната была тюремной камерой, то ее можно было бы назвать просторной. Она имела восемь футов в ширину и четырнадцать – в длину. Там стояли два стола и две кровати. И еще в моей комнате проживал итальянец, который не стеснялся дрочить при включенном свете. Я бы обязательно попросил, чтобы меня перевели в другую комнату, если бы Джакомо не предложил в первую же ночь, когда выключили свет:
– Слушай, Финн! А может, нам позвонить Брюсу? Наверняка он может сказать тебе, что сейчас с Майей. – Я как раз дожидался, когда он заснет, чтобы поплакать.
– Великолепная идея! Правда, у нас нет телефона, тебе не кажется? – У кафетерия стояла телефонная будка, которой могли пользоваться студенты, но на ночь ее закрывали. Воспитатель сказал, что я могу пользоваться его телефоном, если захочу поговорить с мамой. Я вежливо отказался. Мне также приходилось уже раздумывать о побеге, но я забраковал эту идею. Если это не удалось Майе, то у меня и подавно не получится.
– А как же мой маленький гешефт? – Я подумал сперва, что Джакомо имеет какое-то отношение к евреям, но он открыл ящик в ногах кровати, и достал оттуда коротковолновый радиоприемник с какой-то странной антенной.
– Але, это Эс Эс Пескарь. Подсоедините меня к телефонному оператору, пожалуйста. – Ему удалось убедить оператора, что мы находимся на прогулочной яхте, и они связали нас с бостонской квартирой Брюса.
Никто не брал трубку: раздалось шесть гудков. Пока я раздумывал, кому еще можно позвонить, Джакомо стал поджигать комок черного гашиша, который своим видом и консистенцией больше всего напоминал грязь из-под ногтей. «Немедленно убери это», – прошипел я. Не хватало только, чтобы в первый же день меня застали за недозволенными забавами.
Мне было уже на все наплевать. Я чуть не попросил девушку соединить меня с домом Осборна в Флейвалле, как вдруг трубку сняла какая-то женщина. Она говорила с английским акцентом, и голос у нее был очень раздраженный.
– Брюса здесь нет, – сухо сказала она. Джакомо распахнул окна и стал прыскать в комнате дезодорантом, чтобы избавиться от запаха гашиша.
– Э… ну… а вы не могли бы передать ему, что звонил Финн?
– Ох, прости, что я так резко тебе ответила. – Она, видимо, успокоилась, и стала разговаривать намного дружелюбнее. – Эти чертовы журналюги трезвонят днем и ночью. Брюс сказал, чтобы я не бросала трубку, если позвонишь ты. Он говорил, что ты захочешь узнать о своей сестре.
– Она мне не сестра.
– Пардон. Оговорка по Фрейду. Брюс всегда так тепло отзывается о тебе, что мне уже кажется, что ты тоже член их семьи.
Мне было так приятно это слышать, что я взял у Джакомо его трубку с гашишем.
– Простите, а вы кто?
– Коко. – О, живая легенда!
Когда Джакомо услышал имя нигерийской принцессы, он спросил:
– Как ты думаешь, она сейчас голая?
Коко это услышала.
– Скажи Джакомо, что сейчас на мне только ремешок. – Мне показалось, что ее стороны это не очень хорошо, что она так легкомысленно относится к нашему разговору. Затем Джакомо развалился на кровати и стал теребить себя между ног, страстно пыхтя и приговаривая что-то по-итальянски. Кажется, он называл Коко прекрасной винной ягодой. Это выглядело так странно и отвратительно, что я захихикал, но потом вспомнил о том, что Майю арестовали, и сразу осекся.
– Что с Майей?
– Брюс улетел с адвокатами в Филадельфию.
– С адвокатами? – Сам не знаю, почему я так удивился. В газете говорилось, что ей собираются предъявить обвинение.
– Они все там. И мистер Осборн тоже. Брюс просил передать, что он позвонит тебе, как только у него будут какие-нибудь новости.
– С ней все в порядке?
– Не знаю точно. Но, судя по тому, что я видела по телику, тот человек, который ее подстриг, должен сидеть в тюрьме. С короткими волосами она выглядит кошмарно. Не понимаю, как они смогли ее поймать – я бы ее никогда не узнала.
– Господи, Коко, меня абсолютно не волнуют ее долбаные волосы!
– Ох, ну да, действительно, как глупо с моей стороны. Брюс еще сказал мне, что они привезут с собой психолога. Он звонил твоей матери, чтобы она порекомендовала кого-нибудь.
Я повесил трубку, даже не попрощавшись. Если они собираются привлечь к делу моего дедушку, то в будущем Майю ожидает или психиатрическая лечебница, или тюрьма. Интересно, куда чаще пускают посетителей?

Через три дня преподаватель под конвоем провел меня в кабинет директора. Он держал руку у меня на шее. Крепко держал. Брюс говорил, что он мудак. Жаль, что он не предупредил меня о том, что у него мертвая хватка, как у Вулкана. Я был уверен, что Роури заложил нас, и теперь мне попадет за то, что мы курили марихуану. Учитель спросил меня:
– Итак, ваша мать – врач мистера Осборна?
– Нет, она его массажистка, – ответил я, и тогда он ослабил хватку и взглянул на меня так, будто я осмелился смеяться над ним. Как это тяжело – говорить правду.
Директор сидел, положив ноги на стол, и разговаривал по телефону. На стене висела старая картина, на которой был изображен священник, который основал эту школу. Он неодобрительно взирал на то, как директор вертит в руках макет библиотеки, которую обещал построить Осборн, если они меня примут. Директор сказал в трубку: «Мистер Осборн, позвольте еще раз поблагодарить вас за вашу помощь и средства, которые мы собираемся направить на строительство… Да, он уже здесь». Мне стало ясно, что нагоняя не будет.
Я не слышал, что ответил ему мой благодетель, но директор протянул мне телефон, прибавив при этом: «Можете говорить, сколько хотите, мистер Эрл». Они разговаривали со мной очень мило и вежливо. Наверное, эта библиотека была нужна им позарез.
Как только они закрыли за собой дверь, я завопил:
– Так что там с Майей?
– Я же сказал… – Вместо голоса Осборна в трубке раздался какой-то противный треск. – Господи, да снимите же с меня этот слуховой аппарат. – Я и не знал, что он носит слуховой аппарат. Казалось, что он постарел за эти три дня. Его голос звучал очень раздраженно. – С Майей все в порядке, насколько это возможно, учитывая обстоятельства.
– Какие обстоятельства?
– Окружной прокурор – честолюбивый сукин сын. Этот писюн думал, что прославится, если ему удастся отправить мою внучку под суд.
– Почему они арестовали ее? Ведь дом подожгла не она? – От волнения у меня задрожал голос.
– К счастью, прокурору хватило ума, чтобы постичь мудрость этого логичного заключения. Я добьюсь того, чтобы этого ублюдка избрали в Конгресс, но сам за него голосовать точно не буду.
– Мистер Осборн, я полагаю, что не стоит обсуждать эту тему по телефону, – почтительно прервал его юрист. – То, как легко он признался в том, что дал взятку, конечно, достойно удивления, но еще более странно – это то, как я разволновался, услышав об этом.
– Но вы же знаете, что она этого не делала.
– Да, она так говорит, и я решил, что буду ей верить. – Я бы предпочел услышать другой ответ. Никому нельзя доверять.
– А что там делает мой дедушка? Надеюсь, вы не дадите этому старому ослу уговорить вас сослать ее в Оук-Нолл?
– Успокойся, Финн, никто не собирается запирать Майю в психушку. Твой дедушка действительно осел. Это факт. Но, к твоему сведению, именно он проводил психиатрическое обследование, результаты которого убедили прокурора, что она не могла поджечь дом. – Интересно, что дед получил за это? Грант? А может, место штатного психолога в одной из компании Осборна? Или таким образом он избавлялся от угрызений совести за то, как поступил с моей мамой?
– Позвольте мне поговорить с Майей. – Мне нужно было только это.
– Она сейчас на пути в Швейцарию.
– Но если вы ей верите, то зачем ее наказывать?
– Если бы я хотел ее наказать, она бы… – Осборн осекся. – Майя должна окончить школу, правильно? Хоть какую-нибудь. Это я плачу за то, чтобы утрясти дело, и поэтому все будет так, как я считаю нужным. Ей будет лучше там, где никто из ее одноклассников и их родственников не будет знать о пожаре и о том, как она сбежала… и так далее. Ей бы здесь нелегко пришлось.
– Она спрашивала обо мне? – Я делал паузы после каждого слова, чтобы Осборн не слышал, как я всхлипываю.
– Майя сказала, что если ты ей напишешь, она тебе ответит.
Я пытался убедить себя, что все могло быть намного хуже. Учитывая обстоятельства.
– А куда писать?
– Ну вот, так-то лучше. Слушай, знаешь что? Если ты станешь отличником (сказать по правде, сам-то я всегда был разгильдяем), то на Рождество мы вместе полетим в Швейцарию, чтобы навестить Майю. Не исключено, что вам обоим выпадет удовольствие видеть, как я погибну героической смертью, катаясь на лыжах. – Старик хотел подбодрить меня. А может, и себя тоже. Потом он передал трубку Брюсу, чтобы тот продиктовал мне адрес.
– Финн, можешь писать на имя месье Буре, Ле Роси, Рю де Рен 26, Женева, Швейцария.
Я решил, что Ле Роси – это название школы. Могу себе представить, сколько Осборн заплатил им, чтобы они ее приняли. Теперь я стал лучше понимать, как все делается в этом мире – нравилось мне это или нет.
– А кто такой месье Буре?
– Воспитатель. Ну, как вы там с Джакомо уживаетесь? Он по-прежнему тешит свою плоть, не выключая свет?
– Ага.
– Тогда скажи ему, что та штука, которая торчит у него между ног, действительно похожа на пенис. Только по размеру меньше. – Старый Брюс вернулся! Какая радость. Настроение у меня улучшилось. Но тут он сказал:
– Знаешь, Майе очень повезло: она может начать жизнь сначала. Мы оба должны сделать все от нас зависящее, чтобы она использовала этот шанс. – Это было что-то новое. Чем-то его тон подозрительно напоминал мамин. – Нам следует внимательнее относиться друг к другу, Финн.
– Точно. – Может, Брюс просто хотел меня утешить? Я опять повеселел.
– Так ты собираешься ей написать?
– А можно я позвоню?
– Это очень строгая школа. Никаких телефонных звонков. Наверное, это даже к лучшему. Нам бы не хотелось, чтобы туда названивали репортеры или, тем более, родители Пейдж, и оскорбляли ее.
Родители Пейдж. О них я совершенно забыл. Теперь эти люди стали для меня всего лишь еще одним препятствием между мной и Майей.
– Хотя бы разок с ней поговорить.
– Ты же слышал, что сказал тебе дедушка. Старайся, учись, и повидаешься с ней на рождественских каникулах. Ты умеешь кататься на лыжах, Финн?
– Нет.
– Ну, ты же способный. Мы с Майей быстро тебя научим.
– Ладно… пока. – Мне хотелось быстрее закончить разговор, чтобы не начинать опять клянчить.
– Всегда помни, что я люблю тебя, Финн.
Он говорил эти слова не так, как мама или бабушка с дедушкой. Это, скорее, было похоже на то, как делала это Майя. Я ему верил.
Сначала я писал Майе каждый день, а через две недели стал писать через день. Мне было трудно выдумывать новые способы извиниться за Джилли. В школе было очень скучно. Мои дни были заполнены бессмысленной рутиной, и мне не хотелось снова и снова повторять рассказы о домашних заданиях, потому что я боялся показаться еще большим идиотом, чем был на самом деле. Когда обнаружилось, что мой учитель алгебры заодно является тренером студенческой футбольной команды, я тоже вступил в нее – Джакомо сказал, что он всегда помогает своим игрокам на экзамене. Я не гнушался использовать любую возможность, чтобы улучшить свои оценки. Лишь бы меня взяли в Швейцарию. В общем, я превратился в ботаника: засыпал, сидя над учебниками, искал незнакомые слова в словаре в словаре в кожаном переплете, который прислала мне мама, и занимался дополнительно, когда Джакомо и другие мои приятели развлекались в городе – покупали сигареты и кадрили девчонок. Невероятно, но, тем не менее, это правда – я прослыл зубрилой.
Была только одна проблема: Майя на мои письма не отвечала. Мистер Осборн каждые две недели звонил мне, чтобы узнать, как мои дела. Иногда Брюс тоже брал трубку. Они спрашивали, что мне пишет Майя, и я врал – говорил, что у нее все прекрасно и что она чувствует себя великолепно. Дело не в том, что мне было стыдно говорить им правду, а в том, что в глубине души я верил, что если буду повторять одно и то же, то, в конце концов, все действительно так и будет.
Время пролетало быстро. Иногда меня уже начинало тошнить от нелепости того положения, в котором я оказался – ведь я отправил ей сорок семь писем, а она не посчитала нужным прислать мне хотя бы одну открытку с видом Альп. Мне оставалось только повторять себе, что она просто хочет помучить меня. Иногда в моей жизни случались нечаянные радости. Например, как-то я получил самую высокую оценку по экзамену по биологии. Потом забил гол (честно говоря, это произошло случайно – просто мяч срикошетил от моей спины прямо в ворота). А однажды мне удалось очень убедительно притвориться, что я чуть не подавился, проглотив колпачок своей шариковой ручки – специально, чтобы отвлечь воспитателя, который уже собирался открыть Библию, в которой Джакомо сделал углубление, чтобы прятать там свою трубку для курения гашиша. В такие дни я, прогуливаясь по территории колледжа, поддавал ногой упавшие листья и говорил себе, что Майя молчит вовсе не потому, что сердится на меня. Наверное, она просто до сих пор стыдится того, что сбежала из дома. В самые удачные дни мне даже казалось, что я вижу, как сейчас Майя сидит за своей партой в швейцарской школе и старается подобрать слова, чтобы написать мне о том, как ей меня не хватает.
Но когда в комнатах выключали свет, мне было труднее себя обманывать. Джакомо храпел, а я, лежа в темноте, трогал себя и старался представить, что это ее рука прикасается к моему телу. Мои фантазии обрушивались на меня, и я с ума сходил от возбуждения: вспоминал, как она ласкала меня, и терзался, воображая, что сейчас ее руки и рот касаются чужого тела. Иногда мне виделось, что она ублажает какого-нибудь студента (в школе Ле Роси совместно обучались мальчики и девочки; это известие привело меня в ужасное смятение). Еще я ревновал ее к преподавателям. А однажды мне приснилось, что она собирается заняться любовью с парнем, который был точь-в-точь похож на ее брата. Знаете, когда мастурбируешь с такими мыслями в голове, особого удовлетворения это не приносит.
Если такие мысли посещали меня наяву, я отдергивал руку, включал свет и начинал вспоминать периодическую таблицу, или принимал холодный душ. Но когда я засыпал, от этих видений избавиться было невозможно. Мои сны предавали меня. Я просыпался, задыхаясь, а моя пижама была запачкана спермой. Мне ничего не оставалось делать, кроме как дожидаться рассвета.
Когда наступила зима, и окна покрылись морозным узором, сон перестал приносить мне отдых. Ночи терзали меня. Когда футбольный сезон закончился, я начал кататься на коньках, потому что надеялся, что после многочасовых тренировок буду спать без задних ног. К сожалению, вместо этого меня записали в группу, которая занималась бегом с препятствиями, и все, что я получил – это разбитые ноги, которые я постоянно расчесывал, сдирая струпья. В общем, спорт мне не помог. Тогда я отдал свой чемодан и сшитый на заказ гардероб одному моднику из шестого класса в обмен на сильное снотворное. Таблетки были упакованы в целлофановый пакет. Нелегкое это было дело – травиться этой дрянью. Если я выпивал одну таблетку, то чувствовал страшное возбуждение. Если две – то не просыпался, даже если Джакомо лил мне на лицо воду из своей трубки для гашиша. И видел вместо снов только пустую темноту.

34
На День Благодарения все разъезжались по домам. За день до этого я позвонил маме, чтобы попросить у нее разрешения провести выходные у своего одноклассника, который жил в Нью-Йорке.
– Нет, ягненочек мой, это абсолютно невозможно, – она говорила как будто бы ласково, но мне было ясно, что ее здорово разозлило то, что я вообще осмелился спрашивать об этом.
– Только не подумай, что я не хочу тебя видеть. – Мне и без мамы хватало проблем в жизни. И поэтому я хотел как можно быстрее от нее отделаться.
– Мистер Осборн пригласил нас к себе. Он будет нас ждать. Брюс и его родители тоже придут. И миссис Лэнгли хочет тебя видеть. Бедная женщина! Кажется, последняя операция по пересадке кожи прошла неудачно. Она сказала мне, что с нетерпением ждет, когда сможет поговорить с тобой.
Теперь вы понимаете, почему я дрожал от страха при мысли, что мне придется ехать домой?
– Я не хочу приезжать. – Разумеется, мама не знала, что я пытался покончить жизнь самоубийством, выпрыгнув из окна, или о том, что у Майи появился парень.
– Знаешь, Финн, я так старалась для того, чтобы мы хорошо отпраздновали этот день! Я приготовила соус из клюквы, испекла три пирога… – Тут я вспомнил, как, когда мы жили на Сейнт-Джонс-стрит, и она только начала принимать наркотики. Тогда она, помнится, подпевала Ван Моррисону и раскатывала тесто для лапши бутылкой, которую только что допила, потому что у нее не было скалки. В этот момент мне даже показалось, что идея приехать домой не так уж плоха.
– А что за пироги?
– С мясом, с тыквой и с яблоками.
Я был готов сдаться.
– Зачем ты их пекла? Нас же пригласил Осборн.
– Ну, мне просто хотелось принести что-то с тобой, поскольку мистер Осборн был так добр, что позвал также Джеральда и его дочерей. – Джеральдом звали ее дружка-финансиста.
– Понятно.
– Ты еще не все знаешь. Осборн собирается вложить деньги в тот проект, который мы с Джеральдом подготовили.
– А я тогда зачем тебе нужен? – Я чуть не сказал, что у меня время заканчивается, но потом вспомнил, что это она платит за звонок.
– Мы же одна семья.
– А бабушка с дедушкой приедут?
– Приедут, представь себе.
– Тогда знаешь что? Начини индейку валиумом, чтобы все были в хорошем настроении. А то мало ли что они выкинут!
– Почему бы нам просто не порадоваться тому, что у нас все хорошо?
– Я не хочу ссориться. Просто хочу провести День Благодарения с моим другом в Нью-Йорке.
– Почему ты так на этом настаиваешь? Ведь в Флейвалль приедут все твои приятели, которые учатся в других школах. Тебе не стоит забывать людей, с которыми ты здесь познакомился.
– Мама, пожалуйста, не заставляй меня!
– Даже не проси. Ты должен приехать на выходные домой. И хватит на эту тему.
Что ж, придется действовать по-другому.
– Мне казалось, ты говорила, что я должен извлечь от своей учебы в Сейнт-Марк все, что можно.
– Ты моешь съездить навестить своего друга в Нью-Йорке на следующей неделе.
– Было бы здорово. Только, к сожалению, Джеки Кеннеди пригласила к себе его родителей на День Благодарения, а не на следующие выходные. – Последовала долгая пауза. Я знал, что человеку, помешанному на Джеки, было над чем призадуматься.
– А Джеки Онассис знает, что ты тоже придешь? – Мамин голос дрожал. Она предвкушала блестящие возможности, которые могут выпасть на долю парнишки, знакомого с этой женщиной.
– Вообще-то, сейчас она носит фамилию Кеннеди, кажется. Ну да, родители моего приятеля спросили, не возражает ли она против того, что они приведут с собой еще одного человека, она спросила, кто я такой, а потом, когда они объяснили ей, сказала, что не возражает. – Во всем рассказе не было ни слова правды, но если бы говорить маме правду было бы слишком жестоко. Она не привыкла к таким издевательствам. И не заслуживала этого. Даже она. Нашей семье достаточно одного самоубийцы. Кроме того, мой рассказ ее словно оглушил.
– А Джон-Джон и Кэролайн тоже приедут? – Мне даже показалось, что она стала насвистывать мелодию из «Камелота».
– Ему не нравится, когда его так называют. В общем, да, мы действительно будем сидеть за одним столом. Все вместе.
– Что ж, это просто замечательно, Финн!
– Я так и думал, что эта идея тебе понравится.
– Но почему же ты сразу мне не сказал, что тебя пригласили на вечеринку с Кеннеди? Почему я должна все выпытывать?
– Я боялся, что ты обидишься.
– Ты странный мальчик, сынок. А как фамилия твоего приятеля?
На самом деле, это Джакомо пригласил меня отпраздновать День Благодарения вместе со своей семьей. В данный момент она состояла из его матери-итальянки и третьего по счету отчима – немца по национальности. Еще они пригласили кучу иностранцев. Не то чтобы мне очень хотелось туда ехать, но это было лучше, чем сидеть в Флейвалле и делать вид, что все в порядке. Разумеется, в Нью-Йорке мне тоже придется напускать на себя веселость, но перед незнакомыми людьми легче притвориться, что ты вовсе не пытался покончить жизнь самоубийством, выпрыгнув из окна. Я мог бы, конечно, сказать, что это Джакомо пообещал свести меня с Кеннеди. Но дело в том, что один из его бывших отчимов жил в Флейвалле. И я живо представлял, как мама сталкивается с ним где-нибудь в городе и начинает распространяться о том, как мне повезло, что меня познакомили меня с Джеки О.
– Их фамилия Марс. – Я увлекался шоколадными батончиками.
– Ты имеешь в виду миссис Марс? Это они разбогатели на сладостях? – Черт! Лучше бы я ел шоколадки «О'Генри».
– Ты ее знаешь?
– Я бы очень хотела с ней познакомиться. У нее лошадиная ферма в Фар-Хиллс. – Это было местечко в двадцати милях от Флейвалля. – Говорят, она очаровательная женщина. Миллиардерша.
– Да, они ужасно богатые. Слушай, мам, тут люди ждут.
– Финн, не клади трубку! Это важно!
– Да, что такое? – Мне не хотелось, чтобы она говорила, что любит меня, потому что я и так чувствовал себя виноватым.
– Ты еще не потратил те сто долларов, которые я дала тебе?
Я покупал на эти деньги марихуану – еще до того, как почувствовал настоятельную потребность в снотворном.
– Когда приедешь в Нью-Йорк, купи в «Бальдуччи» банку белужьей икры для Джеки.
– Отличная идея, мам! – Я уже собирался положить трубку.
– Да, и еще кое-что!
– Да, мам? – Сейчас она скажет, что любит меня.
– Не забудь снять ценник.

36
Когда я проснулся, тени все еще лежали на полу. Я не сразу понял, что уже наступило утро. Потом включил лампу и увидел, как на электронных часах поменялась цифра. Они показывали одиннадцать часов сорок три минуты. По всей комнате была разбросана одежда, нижнее белье и бутылочки из-под джина и виски (оказывается, ром мы тоже пили). Голова у меня болела, а скомканные простыни пахли так, что сразу было ясно, что на них происходило. Майя включила в ванной воду – все это казалось мне смутно знакомым. Так делают взрослые. Кажется, нечто подобное я видел в фильмах, на которые дети до шестнадцати лет не допускаются. Вдруг я почувствовал, что мои пальцы и член покрыты засохшей кровью.
– Если ты проснулся, то не смотри, пожалуйста, под одеяло, – выкрикнула Майя из душа.
Естественно, это было первым, что я сделал. Я потянулся и дотронулся до влажного темно-красного пятна посредине кровати. Странно. Засохшее симметричное пятно растекшейся крови напоминало мне картинку из теста Роршаха – помнится, когда я был в восьмом классе, дедушка заставил меня пройти его, чтобы узнать, не сойду ли я в один прекрасный день с ума, как моя мама. Разумеется, он не говорил этого, когда доставал свои чернильные кляксы. Но я до сих пор помню, как он противным голосом спокойно выспрашивал у меня: «А здесь что ты видишь, Финн?». Словно мистер Роджерс в Швейцарии.
Это пятно напоминало красную летучую мышь. Когда я смотрел на него, то вспоминал о кровавых жертвах, которые приносят яномамо. Кроме того, это доказательство того, что Майя была девственницей. Или это какая-то болезнь? Одно из двух. Я сразу перестал предаваться воспоминаниям и ассоциациям, и осмотрел свой окровавленный член на предмет повреждений, но никаких ран не увидел.
Именно в эту минуту мне показалось, что события начинают складываться в единую цепь. Привиделось ли мне, или я видел на самом деле, как насильник вытащил из моего тела опавший член, покрытый темной кровью, мерцающий в темноте, словно угорь, а потом поднялся на ноги? На самом ли деле он уронил зажигалку, закуривая сигарету после того, как насладился моим бездыханным телом? Или это фантазии моего воспаленного мозга?
Я потянулся за сигаретой, и чиркнул спичкой. Мне казалось, что никотин поможет мне избавиться от тяжелых мыслей. Вместо этого я вспомнил о пожаре. Об этом мне тоже думать не хотелось. Но дом, в котором жила Майя, все еще теплился – по крайней мере, в моем воображении. И там, под обломками и пеплом, лежала Пейдж – обгоревший кусок мяса с бриллиантом в зубах.
Потом Майя опять выкрикнула из ванной:
– Не хочешь ко мне присоединиться? – Спичка обожгла мне пальцы. Я потушил ее, и задернул одеялом простыню, чтобы спрятать улики. Мне очень хотелось принять с ней душ, не опасаясь того, что сейчас появятся взрослые и помешают нам. И мне никак не удавалось отогнать мысль о том, что теперь мы связаны кровью.
Мы проделали это еще дважды. Один раз – стоя в душе, а второй – на диване, ожидая, когда нам принесут в номер завтрак. Потом, уписывая яичницу с беконом, я начал подумывать о том, не стоит ли нам попробовать те позы, которые предпочитали люди племени яномамо и респонденты журнала «Пентхаус». Но тут Майя потянулась через поднос, поцеловала меня щеку, оттопыривающуюся из-за того, что я набил рот едой, и предложила:
– Теперь можешь задавать мне свои вопросы.
– Прямо сейчас? – Пожалуй, было бы безопаснее просто продолжать заниматься любовью.
– Ты ведь этого хотел, кажется.
Я на нее разозлился. Зачем он все усложняет?
– Почему ты не отвечала на мои письма?
– Я получила их только на прошлой неделе. – Она подошла к своему чемодану и вытащила оттуда пачку открытых конвертов, перевязанных обувным шнурком.
– Брюс дал мне этот адрес. Я знаю, что он правильный: месье Буре, Рю де Рен 26, Женева.
– Месье Буре – это Билли Буре, дружок Брюса. Он закончил Гарвард на год раньше моего брата, и решил поработать годик учителем геометрии в школе Ле Роси, чтобы кадрить богатых девиц.
– Какого черта этот засранец не отдавал тебе письма?
Майя посмотрела на меня так, что мне сразу стало ясно: ее ответ мне не понравится.
– Это Брюс попросил его об этом.
Меня затошнило, прямо как в те бессонные ночи, когда я лежал и воображал, как Майя трахается с другими парнями. Меня предали, и это было ужасно. Слишком ужасно. После того, как Майя застала меня с Джилли, у нее, конечно, были причины на меня злиться. Но что такого я сделал Брюсу, чтобы он не хотел, чтобы его сестра получала мои письма? Если он решил, что я говнюк, и недостаточно хорош для Майи, то почему он продолжал звонить мне? Зачем он приезжал в школу с Коко и знакомил меня с той блондинкой – как там ее зовут? А потом сказал мне, что у Майи появился парень?
– Что ты имеешь в виду? – настаивал я. – Мне казалось, что Брюс хорошо ко мне относится, и что он хочет, чтобы мы были вместе. Это он сказал мне, чтобы я пришел к вам домой и помирился с тобой – в ту ночь, когда случился пожар. Он же был моим другом! Зачем ему нужно, чтобы мы расстались?
– Он боялся, что когда мы с тобой помиримся, я расскажу тебе, из-за чего начался пожар. – Майя нервно одернула простыни и выглянула в заснеженный парк. Мне казалось, что я сижу в автомобиле, который въезжает в кирпичную стену. Машину вела Майя. Сейчас, вот сейчас она скажет мне, что это она подожгла дом. Вряд ли я смогу дать ей разумной объяснение своим поступкам. Пейдж погибла, и она не воскреснет, если я начну орать на Майю. Кто знает, может, это был несчастный случай. Кроме того, возможно, что, если я промолчу, то Майе по-прежнему ничего не будет угрожать, а Брюс поверит в то, что я – один из них.
Моя подруга пустилась в объяснения:
– Когда меня поймали в Филадельфии, Брюс пытался уговорить дедушку, чтобы он заставил меня подписать какую-то бумагу, по которой меня лишат наследства, если я расскажу кому-нибудь о том, что произошло. Но дед сказал, что, во-первых, это дело будет разбираться в суде, а во-вторых, я уже достаточно взрослая, чтобы понимать… как он это сказал, не помню… – Майя дрожащими пальцами сжала сигарету и, подражая Осборну, продолжила:
– Грязное белье не станет чище, если стирать его прилюдно.
– О чем я мог рассказать, по мнению Брюса?
– Он заявил, что в один прекрасный момент ты решишь, что у тебя есть отличное средство, чтобы заставить нас платить. – За что платить? Я недоумевал. Неужели он действительно полагал, что шестнадцатилетний подросток может попытаться выжать из них деньги? Я едва поспевал за ее словами.
– Я пообещала, что не скажу тебе, но он понял, что я вру, и поэтому устроил все так, что мне не передавали твои письма. Видимо, он решил, что если я подумаю, что у тебя нет желания мне писать, а ты – что мне некогда тебе отвечать, потому что я развлекаюсь, то мы скоро забудем друг о друге. И тогда ему не придется беспокоиться о том, что когда-нибудь, сидя рядом с тобой, я расскажу, что… это моя мать подожгла дом.
– Этого не может быть. Я все видел. Миссис Лэнгли никак не могла этого сделать. – Мне надоело, что мне постоянно врут. Поэтому я заорал: – Твою мать! Ты, кажется, пообещала, что скажешь мне правду!
– Ты что, правда думаешь, что это сделала я?
Я промолчал.
– Значит, все то, что ты мне писал – что ты знаешь о том, что я ни в чем не виновата, что ты меня любишь, и всегда будешь любить – неправда? Ты такой же, как все.
– Нет.
Майя чуть не перевернула столик на колесиках, когда кинулась к своему чемодану.
– Между прочим, Финн, мама подтвердила это, когда мы с Брюсом и дедушкой навещали ее в больнице, после того, как ее выписали из отделения интенсивной терапии.
Мне очень хотелось ей верить. Я стал припоминать все, что случилось той ночью. Сначала я проскользнул в дом и случайно забрался в комнату миссис Лэнгли, затем побежал вниз, открыл дверь, увидел огонь, а потом… Нет, версия Майи не соответствовала действительности. Огонь развели, пока я и ее мать были на втором этаже.
– Она вообще наговорила много всякой ерунды.
– Например? – Она перестала собирать вещи.
– Ну, что я – герой, который спас ее. На самом деле, я обыкновенный трус, потому что даже не собирался искать тебя или помогать твоей матери – наоборот, я отталкивал ее и даже ударил ногой. Я думал только о том, как спастись самому.
– Это мне известно. – Майя подошла, чтобы обнять меня. Но мне было так стыдно, что ее утешения на меня совсем не подействовали. – Это Брюс захотел, чтобы все думали иначе.
– Зачем?
– Он сказал, что если мы будем говорить всем, что ты спас маму, то никто не заподозрит, что она хотела покончить жизнь самоубийством. – Странно, но я готов был простить Брюсу все, но только не то, что он заставил меня разыгрывать из себя героя.
– А мистер Осборн знал об этом?
– Сначала нет.
– А что он сказал, когда узнал?
– Что герои бывают разные.
– Да, здорово.
– Дедушка все еще злится на Брюса из-за этого. Он тебе сочувствует.
– Можешь передать своим родственникам, что им не о чем беспокоиться. Я получил стипендию на обучение в престижной школе. Мама – массажистка, которую Осборн называет врачом. Я еще не совсем с ума сошел, и поэтому не буду никому ничего говорить. Но это не меняет дела. Твоя мать не имеет никакого отношения к этому пожару, черт бы его побрал, и она вовсе не пыталась покончить жизнь самоубийством.
– Нет, пыталась! И это моя вина! – Майя завыла так, что я сразу заткнулся. Теперь она уже не была малолеткой, которая изображает тридцатитрехлетнюю особу. Она стала рыдать, как виноватый ребенок. Внимательно разглядывая носки своих туфель, делая длинные паузы и слизывая слезы, она дрожащим голосом медленно и подробно рассказала, что произошло в тот день. Я внимал каждой паузе, каждому изменению тона ее голоса. Дело не в том, что мне хотелось понять ее, просто я хотел уловить тот момент, когда она соврет. Мне не терпелось узнать о еще одном предательстве, чтобы я, наконец, смог повернуться спиной к этому племени и освободиться от болезненной, унизительной потребности быть любимым этими людьми.
– Я страшно злилась на тебя из-за Джилли. Она пришла ко мне в то утро и сказала, что вы делали это всего один раз, и то только потому, что с тобой случилось что-то ужасное. Джилли сначала подумала, что ты шутишь, но потом поняла, что это не так, что ты говорил вполне серьезно. Но она так и не объяснила мне, что имеет в виду, и тогда я просто взбесилась: орала, чтобы она убиралась, что ее отца уволят, хотя, конечно, никто никого не уволил. У меня просто в голове не укладывалось, что ты доверяешь ей больше, чем мне.
– Я хотел тебе рассказать, но…
Майя закрыла мне рот рукой, совсем как маленький ребенок, который просит маму замолчать.
– Потом все расскажешь, если захочешь. Дай мне закончить. В общем, я села в машину и поехала искать маму, чтобы сказать, что мы с Пейдж поедем в Нью-Йорк и остановимся там у ее брата. Я увидела, что ее автомобиль припаркован у лесного домика. Дверь была закрыта. Я заглянула внутрь и увидела ее голой. Она сидела на каком-то мужчине.
– Кто это был?
– Я видела только его ноги, и когда она слезла, он начал… – Майя задыхалась от слез. – Понимаешь, она ждала все эти годы, пока папа был в больнице, а когда он выздоровел, то… Я решила подождать, пока она выйдет оттуда. Тогда она сделала вид, что вспотела от игры в теннис.
Я припомнил две совокупляющиеся фигуры, закрытую дверь, и миссис Лэнгли в теннисном костюме: время сжалось до одной секунды, которая изменила мою жизнь. В моей жизни тоже было что-то похожее. Помню, в один прекрасный летний день я тоже разыскивал маму, и, так же, как и Майя, набрел на голубой «Пежо», припаркованный у домика. И дверь дома была закрыта. Я смотрел в то же окно, что и она. Но что я там видел? Женское тело и светловолосую голову меж ее раскинутых ног. Когда в окне появился Брюс, я разговаривал с его матерью. Он сделал мне знак молчать. Потом, когда миссис Лэнгли ушла, Брюс повернулся и сказал что-то Джилли. Но ее я не видел. А потом, когда поинтересовался у нее, не ревнует ли ее Двейн к Брюсу, она так расхохоталась… «Ты – единственный человек, к которому он может меня приревновать». Она вовсе не хотела меня обмануть. Просто сказала правду. Но если Брюс был там не с Джилли… То с кем?..
Тут я чуть не сказал вслух то, о чем думал, но Майя меня перебила:
– Я вошла в дом, чтобы посмотреть, с кем она там была, но этот человек закрыл дверь изнутри. Он не впускал меня, а мама кричала: «Ты ничего не понимаешь, это не то, что ты думаешь».
Я изо всех сил сдерживался, чтобы не проболтаться. Иначе наш разговор превратился бы в страшный скандал. За закрытой дверью был Брюс. В этом не было никаких сомнений. Он был там не с Джилли, а со своей матерью. Когда их застали, Брюс представил все так, чтобы я решил, что он развлекается с горничной.
– Как ты думаешь, кто был там с твоей матерью?
– Бен Николсон.
– Кто это?
– Этот ублюдок – ее теннисный тренер. Ты же видел, как они мило общались на моем дне рождения. – Я не видел, но даже если бы и так, это ничего не меняло: с ее матерью был Брюс, а не какой-то Бен Николсон. Однако я закивал с глубокомысленным видом. В свою защиту могу сказать только одно: не так уж легко, знаете ли, сообщить человеку, что его мать и брат – любовники. Но я молчал не только по этой причине.
– Что случилось после этого? – Теперь, когда мне был известен их отвратительный секрет, я почувствовал нечто вроде превосходства. Представляете, препарируете вы какое-то экзотическое животное, и вдруг обнаруживается, что оно гораздо больше похоже на человека, чем вы сами!
– Я поехала домой и стала собирать сумку. Мне хотелось уехать как можно быстрее. Но потом пришел Брюс.
– Ты сказал ему, что застала маму с этим теннисистом? – Майя утвердительно кивнула. – И что он тогда сделал?
– Он такой хороший, ты знаешь. Брюс заплакал – прямо как на Рождество, когда его заставляли раздавать свои подарки, а потом пошел к ней в комнату, и, когда вернулся, сказал, что она сделала ошибку, но это больше никогда не повторится. Он просил меня пообещать, что я никогда не расскажу об этом папе или дедушке. Как будто такое могло прийти мне в голову! Из комнаты вышла мама. Со своей банкой лимонада, естественно. И когда она увидела чемодан, то ударила меня, и стала кричать, что не разрешает мне уезжать без спроса, и что у меня нет никакого права судить ее, потому что я сама готова сбежать из дома, чтобы трахаться с тобой. И зачем только я сказала ей, что собираюсь рассказать все дедушке… – Майя, уткнувшись лицом мне в шею, сотрясалась от рыданий.
– Ты ему рассказала? – Оказывается, точек, которых необходимо было объединить в одну линию, было больше, чем я предполагал.
– Нет. Я поехала в Нью-Йорк. Гуляла по Гринич-Виллидж. Спала в машине. Я собиралась возвращаться домой, но потом увидела фотографию Пейдж в газете. Мы ведь хотели вместе уехать, но она купила эти транквилизаторы, а потом, пока меня не было, она, видимо, приняла их, залезла в спальню Брюса и заснула там. Он ей всегда нравился. – Он нам всем нравился.
Я, конечно, сказал ей, что все понял, хотя это было не так. Майя перестала плакать только тогда, когда я рассказал ей, как, когда мы жили на Грейт-Джонс-стрит, я просыпался ночью и слышал, как мама трахается с какими-то мужиками. Не помню точно, что именно рассказывал ей. Пока мы болтали, я все вспоминал о том, как Брюс распевал «трахать и убивать», когда мы смотрели фильм про пир «жестоких людей».

38
Майя спала на животе, закинув на меня ногу и прижавшись грудью к моей правой руке. Волосы в низу ее живота щекотали мое бедро. В таком положении думать о чем бы то ни было невозможно. Мне удалось высвободиться из ее объятий и тихо выскользнуть из кровати, не разбудив ее. Но я знал, что дверца ловушки захлопнулась.
Я пошел в туалет, опорожнил мочевой пузырь, а потом, выйдя из него, увидел телефон и припомнил, как в детстве, когда мама привозила меня утром в детский садик, она всегда говорила: «Если тебе будет здесь плохо, ты всегда можешь вернуться домой. И мы будем вместе смотреть мультики».
Глупо, конечно, но в ту минуту мне хотелось только одного: снова стать ребенком, сидеть в нашей квартирке на Грейт-Джонс-стрит и следить вместе с мамой за приключениями Космического Гонщика. Моя тоска по забытым временам, когда все было так просто, была такой сильной, что я чуть не набрал мамин номер – мне так хотелось, чтобы она назвала меня «ягненком», а потом собрала вещи в свой старый розовый чемодан и заперла дверь в нашем флейвалльском доме. Мне казалось, что мы действительно вполне можем сбежать в какой-нибудь маленький городок, в котором есть тротуары, а по дорогам ездят американские автомобили, и спрятаться там. И чтобы никаких частных самолетов, Охотничьих клубов, миллионеров и шестнадцатилетних охотниц за браконьерами. Я надеялся, что тогда у нас появится второй «второй шанс». Я уже собирался снять трубку, как вдруг зазвонил телефон.
– Да, нелегко было выследить тебя, парень. – Это был Брюс. Когда я это понял, то чуть не описался от страха.
– И как это тебе удалось?
– Да вот, случайно налетел на Джакомо в ночном клубе. Как там моя сестренка?
– Отлично.
– Что она сказала, когда ты спросил ее о новом друге? – Он проверял меня.
– Я ее не спрашивал.
– На тебя это не похоже.
– Если бы я стал скандалить и устраивать сцены ревности, то вряд ли находился бы сейчас вместе с ней в этой гостинице. Верно?
– Ты здорово поумнел, – рассмеялся он.
– Хочешь поговорить с Майей? Сейчас она, правда, спит, но я могу ее разбудить. – Теперь я его проверял.
– Не надо. Я не хочу, чтобы она думала, что я суюсь в ее дела. Знаешь, она ведь такая скромница – умрет от стыда, если узнает, что мне известно о том, что вы провели вместе ночь
– Две ночи, сказать по правде.
– Стараетесь нагнать потерянное время?
– Вроде того.
– Что ж, наслаждайтесь моментом. Слушай, я вообще-то звоню тебе затем, чтобы сказать тебе, что вчера твоя мама застряла в снегу у нашего дома. Была сильная буря.
– Странно. А здесь снега не было. – Я выглянул в окно. С восточной стороны парка поднималось солнце.
– Да? А у нас все завалило. В общем, твоя мама ночевала у дедушки. И она сказала мне, что миссис Марс предложила тебе провести праздник с семьей Кеннеди.
– Неплохо, правда?
– Финн, я всегда говорил, что ты джентльмен и ученый. И превосходный лжец. – Раньше, когда он говорил это, я хихикал. – Да не беспокойся, приятель, я тебя не выдам. Но если ты приедешь домой раньше, чем она, я могу позвонить, прежде чем она наберет номер миссис Марс. Твоя мать умирает от желания узнать, что надела Джеки.
– Спасибо, что предупредил, Брюс.
– Ну, я тоже на тебя рассчитываю. Пообещай мне, что Майя вернется в школу вовремя. Нам бы не хотелось, чтобы у нее опять начались неприятности.
– Все будет в порядке. Она сегодня улетает.
– Правда? – Он сказал это так, будто не поверил. – Ну, в таком случае, приезжай домой. Я могу рассказать тебе, как выглядит квартира Джеки. В Бостоне мы с Кэролайн и Джоном часто видимся… Мне не терпится услышать, как ты будешь расписывать все это своей матери. Ты бы умер со смеха, если бы видел, как на одной вечеринке она хвасталась твоими успехами. Ты превратился в настоящего светского льва!
Меня это взбесило. Было ужасно неприятно слушать, как Брюс издевается над тем, что моя мама хочет добиться более высокого положения в обществе. Когда это делал я, то посмеивался не над ее мечтой, а над тем, как она добивается ее осуществления. Мне хотелось его одернуть, но я сдержался. Было не совсем понятно, что мне делать, но одно я знал наверняка: Брюс ни в коем случае не должен был знать, что ему удалось меня рассердить. Нужно было поменять тему разговора.
– Много у вас снега насыпало?
– Сантиметров тридцать. Сначала это был дождь со снегом, но потом стало подмораживать. – Брюс так мило болтал о погоде. В жизни бы не подумал, что он действительно хотел убить меня. Он говорил, не останавливаясь. Мне хотелось попросить его заткнуться. Вдруг он сказал:
– Помнишь тот большой клен, который стоял с правой стороны вашего дома? Он переломился, прямо посередине.
– Какой клен?
– Он стоял у самого дома. Ветки пробили крышу, теперь там большая дыра. Так что еще неделю твоя мама будет жить у деда.
– Спасибо, что приютили ее.
– Да ладно тебе. Приезжай домой. Поедем на коньках кататься.
– Я не умею.
– Мама всегда говорила, что ты быстро учишься. – Когда я повесил трубку, то уже принял решение, которое навсегда изменило мою жизнь.

Через час Майя наконец-то проснулась. Она открыла один глаз и потянулась, потом увидела меня и улыбнулась. Я сидел в углу комнаты и курил, глядя на нее. Одеваться у меня не было желания.
– Знаешь, мне всегда казалось, что ваши причиндалы довольно уродливы.
Я в этот момент думал о том, на какое озеро собрался повести меня Брюс, чтобы преподать свой урок.
– Какие причиндалы?
– У тебя очень красивый член.
До этого момента я не осознавал, что всю свою жизнь ждал, что какая-нибудь девушка скажет мне это. Но, вместо того, чтобы порадоваться комплименту, я только позавидовал тому, что у Майи есть невидимая броня, сделанная из невинности, безразличия и уверенности в себе, благодаря которой она могла просто наслаждаться происходящим. Не то чтобы в ее мире не было никаких забот и проблем; просто она верила, что там всегда найдется кто-то, кто позаботится о том, чтобы все они были решены.
Вполне вероятно, что именно поэтому у нее так хорошо получалось удить рыбу и заниматься любовью.
Майя села ко мне на колени, поцеловала, прошептала, что любит меня, и, видимо, удивилась тому, что у меня не встал. По моему плану, теперь я должен был сказать ей ровно столько, чтобы она всегда впоследствии думала, что я был с ней абсолютно честен.
– Брюс звонил, пока ты спала. – Мне пришлось сказать об этом, потому что впоследствии этот факт мог выплыть на поверхность. – Джакомо сказал ему, что мы здесь.
– Представляю, как он лепетал! Ты же, наверное, начал орать на него за то, что он хотел разлучить нас?
– Я и не думал на него орать. – Это ее удивило. И расстроило. Майя встала с моих коленей и надела халатик. Теперь я в ее глазах был тряпкой. Мне предстояло убедить ее в том, что в действиях ее брата не было недоброжелательности по отношению к нам.– Я ничего не сказал ни о письмах, ни о твоей матери, ни о пожаре. Вообще ничего.
– Ты, видно, сошел с ума! Поверить не могу!
– Мне просто не хочется, чтобы у нас или у твоей семьи были неприятности. Пусть все будет так, как было раньше. – В каком-то смысле, это действительно было самым большим моим желанием.
– Ну, а я позвоню ему прямо сейчас и скажу, что он – говнюк. – Майя подошла к телефону. Это не входило в мои планы. Брюс должен был думать, что я ему доверяю. А мне теперь приходится изображать спокойствие. Это было тяжелее всего. Я попытался сделать вид, что беззаботно подкуриваю сигарету, но руки у меня тряслись, а сердце билось как сумасшедшее. Мне было так плохо, что я буквально заставлял себя дышать.
– Знаешь, если Брюс позвонит в твою школу и скажет, что ты полетела в Нью-Йорк, чтобы переспать здесь со мной здесь в гостинице, они тебя непременно выкинут. – Ей это явно в голову раньше не приходило. Но и сейчас не особенно испугало. – Зачем так рисковать? Мы оба знаем правду. Если ты улетишь на следующем самолете в Женеву, то все будет шито-крыто, и тогда мистер Осборн возьмет меня с собой на Рождество в Швейцарию. И мы будем вместе кататься на лыжах.
– Дело в принципе, Финн. Кто-то должен остановить этого ублюдка. Он зашел слишком далеко, и я собираюсь сказать ему об этом.
Майя уже набирала его номер. Она могла все испортить.
– Может, ты его боишься? Зато я не боюсь. – Тут я вытащил последний козырь.
– Ничего подобного. Мне просто его жаль. – Она положила трубку. Надежда есть.
– С какой это стати ты его жалеешь?
Я знал, что она имеет в виду «ведь у него есть все, а у тебя ничего». Но от этого я не стал любить ее меньше. Просто теперь мне стало легче изображать добряка, которым я на самом деле не являлся.
– Твоя брат просто хотел защитить миссис Лэнгли. В огне погибла Пейдж, и поэтому твою мать могли отправить в тюрьму. Брюс начал врать, и попал в ловушку. Бедняга, да ведь он, наверное, сходил с ума от отчаяния, а ведь он просто пытался помочь ей. – Сам не понимаю, о ком я тогда говорил на самом деле – о Брюсе или о себе самом?
– Думаешь, он знал о Бене Николсоне?
Я не сразу понял, что Майя до сих пор считает, что ее мать была в лесном домике со своим тренером. Мне и раньше приходилось действовать в двух параллельных мирах. В одном из них жила Майя, а в другом – я. Теперь это стало очевиднее.
– Наверное… Только представь, что Брюсу пришлось пережить. Он не мог отступить назад. После пожара у него не было возможности поговорить с дедом или с адвокатами, чтобы они посоветовали ему, что делать. Он понял, что это миссис Лэнгли подожгла дом. И что он должен был предпринять? Сдать ее полиции? А ты бы как поступила? Он же не знал, что Пейдж пробралась в дом. Но ему было известно, что со мной все в порядке. Брюс не знал, что кто-то погиб в пожаре. Он лгал мистеру Осборну, Гейтсу, следователям, но нам-то он не врал! На твоем месте я бы не сердился на брата, а постарался понять его.
Знаете, это ужасно выматывает – защищать человека, который тебя предал. Брюс постоянно лгал мне, не говоря уже о том, что он хотел меня убить, когда поджег дом, в который я забрался. В общем, это было довольно утомительно. Но Майя заплакала – значит, мне удалось ее убедить. Я чувствовал себя виноватым за то, что погибла Пейдж. Бедная девушка. Да еще этот дурацкий бриллиант в ее зубе… Несчастная, невинная жертва.
Майя опять села мне на колени, обняла меня и заплакала.
– Ты очень хороший друг, Финн. Но мне кажется, Брюс не заслуживает такого доброго отношения.