— Тебе это понравилось! Он стоял! Никогда не видел, чтобы ещё у кого-то он так сильно стоял!
— Да, ты, наверное, их видел много, не сомневаюсь, ты, маленький гомик! Не забывай, что я тебе говорил насчёт твоего холодильника. Твоего! Если попадёшься мне на глаза, я оторву тебе башку!
Патрик молчал.
Генри начал удаляться. Беверли увидела, как он проходил мимо противоположного борта «форда». Стоило ему повернуть голову влево и… Но он не повернул её. Минуту спустя она услышала, как он поднимается в том же направлении, в котором ушли Виктор с Белчем.
Теперь оставался один Патрик.
Беверли подождала, но ничего не услышала. Прошло уже пять минут. Желание помочиться стало невыносимым. Она ещё могла бы вытерпеть две или три минуты, но не больше. Больше всего её беспокоило то, что она не знала, где Патрик.
Выглянув через лобовое стекло, она увидела, что он всё ещё сидит на том же месте, рядом с забытой Генри зажигалкой. Патрик сложил свои учебники обратно в холщовую сумку, но его штаны вместе с трусами болтались на ногах. Он играл зажигалкой. Он поворачивал колёсико, вспыхивало пламя, почти невидимое при дневном свете, он защёлкивал крышку зажигалки и начинал всё сначала. У Патрика был совершенно заворожённый вид. С угла его рта по подбородку сбегала узенькая струйка крови и разбитая губа начинала набухать. Он, казалось, ничего не замечал, и на долю мгновения Беверли стало так противно, что её чуть не стошнило. Патрик-то был чокнутый, дело понятное, но никогда в жизни ей ещё не было так противно находиться рядом с другим человеком.
Она осторожно протиснулась под рулевым колесом «форда», вылезла из этой развалюхи и на корточках перебралась за неё. Вскочив, Бев побежала в том направлении, откуда перед этим пришла. Оказавшись в сосновой рощице за автомобилями, она обернулась. Сзади не было никого, только на корпусах машин поблёскивало солнце. Бев почувствовала несказанное облегчение. Оставалось только одно неудобство — переполненный мочевой пузырь.
Натягивая шорты, Бев услышала шаги. Сквозь ветки были видны голубые джинсы и выцветшая клетчатая рубашка Патрика. Она снова присела, ожидая, что он пойдёт к Канзас-стрит. Укрытие было надёжным, желания — выполнены, а Патрик погружён в свои сумасшедшие мысли. Когда Патрик пройдёт, она побежит назад в штаб.
Но Патрик не прошёл мимо, а остановился прямо напротив неё и уставился на ржавый холодильник «Амана».
Просвет в кустах позволял Беверли наблюдать за Патриком, не рискуя быть замеченной. В ней снова стало просыпаться любопытство, и теперь она могла бы в случае чего убежать от Патрика, который, хотя и был не таким толстым, как Бен, всё же бегал не очень быстро. Бев вытащила из кармана рогатку и несколько стальных дробинок. Один меткий выстрел по колену заставил бы его отказаться от преследования.
Теперь она вспомнила этот холодильник — единственный, с которого Мэнди Фазио не сорвал клещами замок и не снял дверь.
Патрик начал что-то бубнить и раскачиваться из стороны в сторону перед старым ржавым холодильником. Бев стало не по себе: Хокстеттер был похож на человека, пытающегося вызвать из склепа дух мертвеца, как в фильмах ужасов.
Что он затевает?
Если бы она знала, что произойдёт после того, как Патрик закончит свой странный ритуал и откроет дверь холодильника, она бы не задумываясь бросилась бежать как можно дальше.
5
Никто, включая Майка, не подозревал, до какой степени свихнулся Хокстеттер. Сыну торговца краской был двенадцать лет. Его мать, очень религиозная католичка, умерла от рака молочной железы в 1962-м, через четыре года после того, как её сыном поживились силы зла, обосновавшиеся в Дерри и под ним. Хотя его «Ай-кью», показатель умственного развития, был не намного ниже, чем у остальных, Патрик уже дважды оставался на второй год — в первом и третьем классе. Теперь он ходил в летнюю школу, чтобы не остаться ещё и в пятом. Учителя находили его неспособным (некоторые из них написали об этом в его регистрационной карточке на шести строчках, которые обычно всегда оставались пустыми, и были озаглавлены «Замечания учителя») и довольно неприятным (об этом не написал никто: слишком уж неясными были их чувства по отношению к этом ученику; едва ли их можно было описать и на шестидесяти строчках, не говоря уж о шести). Родись Патрик десятью годами позже, куратор направил бы его к детскому психиатру, и тот, возможно, обнаружил бы зловещие глубины за этим бледным мучнистым лицом (правда, может быть, ему бы это и не удалось: на самом деле Патрик был гораздо умнее, чем можно было судить по результатам тестов «Ай-кью»).