— Я знаю, что ты имеешь в виду. Это был голос ребёнка?

— Сначала ребёнка, а потом мужской, — мальчик помедлил. — Я немного испугался. Побежал домой и рассказал отцу. Он сказал, что это, может быть, эхо или что-то ещё, что может доноситься из чьего-нибудь дома.

— Ты поверил в это?

Мальчик очаровательно улыбнулся.

— Я читал «Хочешь верь, хочешь не верь», и там писали про одного парня, который извлекал музыку из своих зубов. Радиомузыку. У него были пломбы, как маленькие радиоприёмники. Я думаю, что если уж я поверил в это, я мог бы поверить во что угодно.

— А-а! — сказал Билл. — Но поверил ли ты в это? Мальчик неохотно кивнул головой.

— А ты когда-нибудь ещё слышал эти голоса?

— Однажды, когда мылся в ванной, — сказал мальчик. — Это был голос какой-то девочки. Она плакала. Без слов. Я боялся вытащить пробку, когда уже помылся, понимаете? Боялся, что она утонет.

Билл снова кивнул. Мальчик смотрел на Билла в упор, широко раскрытыми глазами.

— А вы знаете что-нибудь об этих голосах, мистер?

— Я слышал их, — сказал Билл, — давным-давно. А ты ничего не знаешь о детях, которых здесь убили, сынок?

Глаза мальчика потухли и стали насторожёнными.

— Папа не велел мне разговаривать с незнакомыми людьми. Он говорит, что любой может оказаться убийцей. Он отодвинулся от Билла ещё на один шаг, пятясь к тени вяза, в который Билл когда-то, двадцать семь лет тому назад, врезался на велосипеде. Он тогда свалился и сломал руль.

— Это не я, сынок, — сказал он. — Последние четыре месяца я провёл в Англии. Только вчера приехал в Дерри.

— Всё равно мне нельзя разговаривать с вами, — ответил мальчик.

— Правильно, — согласился Билл. — У нас свободная страна. Мальчик помолчал, а потом сказал:

— Я дружил с одним из них. С Джонни Фьюри. Хороший парень. Я плакал, — сказал он со значением, слизнув остатки мороженого. Потом высунул язык, который стал ярко-оранжевым и облизал пальцы.

— Держись подальше от люков и канализации, сынок, — спокойно сказал Билл. — Подальше от безлюдных мест. Играй лучше на спортплощадке. Но больше всего берегись люков и канализации.

Глаза мальчика вновь заблестели, но он долго ничего не говорил. И вдруг:

— Мистер, рассказать вам кое-что интересное?

— Конечно.

— Вы видели этот фильм, где акула съедает всех людей?

— Ага. «Чччелюсти»

— Так вот, у меня есть друг. Его зовут Томми Викананза, у него с головой не всё в порядке. Понимаете? Крыша поехала.

— Понятно.

— Он говорит, что видел такую акулу в Канале. Он гулял один в Бассей-парке недели две тому назад и сказал, что видел плавник. Он сказал, что он был восемь или девять футов длиной. Один плавник, понимаете? Он сказал: «Вот кто убил Джонни и остальных. Это Челюсти, я знаю, потому что сам видел». А я ему говорю: «Канал такой грязный, что там никто не может жить, даже мальки. А ты говоришь, что видел там Челюсти. У тебя крыша поехала, Томми». А Томми сказал, что она выскочила из воды, как раз как в конце того фильма и пыталась схватить его и съесть, но он вовремя успел отскочить. Смешно, правда, мистер?

— Очень смешно, — согласился Билл.

— У него крыша поехала, ведь правда? Билл заколебался.

— Держись подальше и от Канала, сынок. Понимаешь меня?

— Вы хотите сказать, что верите в это? Билл снова заколебался. Он должен был пожать плечами, но вместо этого кивнул.

Мальчик шумно выдохнул. Он опустил голову, словно от стыда.

— Хорошо, — сказал Билл. — «О'кей», как мы говорим в кинобизнесе. Я тебя понял. Но всё-таки держись подальше от люков и любой канализации. И старайся держаться рядом с друзьями.

Ребёнок кивнул.

— Я уже совсем рядом с домом.

Мой брат тоже был рядом с домом, — подумал Билл.

— Скоро всё кончится, — сказал Билл мальчику.

— Вы думаете? — спросил тот.

— Да, я уверен, — сказал Билл.

— О'Кей! Тогда счастливо… трусливый цыплёнок!

Мальчик поставил одну ногу на доску и оттолкнулся другой. А когда он уже катился, поставил вторую ногу на доску и с грохотом полетел вниз по улице со скоростью самоубийцы. Но, как Билл и предполагал, он ехал с ленивой, небрежной грацией. Билл почувствовал любовь к этому ребёнку, радость и желание быть ребёнком самому, и это даже приглушило его страх. Мальчик катил так, как будто не существовало таких понятий, как старение и смерть. Он казался вечным и бессмертным в своих бойскаутских шортах цвета хаки, в своих потрёпанных теннисных туфлях без носков, с грязными ногами, с развевающимися сзади волосами.

Смотри, смотри, влетишь в угол! — подумал Билл встревоженно, но мальчик вильнул бёдрами влево, как танцор брейка, ноги его немного сместились по зелёной доске, и он без всяких усилий обогнул угол и свернул на Джексон-стрит, не думая, будет ли кто-нибудь идти ему навстречу. Мальчик, мальчик, — думал Билл, — не всегда будет так.

Он подошёл к своему старому дому, но не остановился; только замедлил шаг. Во дворе были люди: мать в садовом кресле со спящим ребёнком на руках наблюдала, как двое ребятишек лет десяти и восьми играли в бадминтон на траве, всё ещё влажной от недавно прошедшего дождя. Младший из них удачно отбил воланчик, и женщина крикнула: «Отлично, Син!»

Дом был того же тёмно-голубого цвета, и то же веерообразное окно блестело над дверью, но любимые мамины цветочные клумбы исчезли. С места, где он шёл, можно было увидеть перекладину, которую отец сделал когда-то из железных труб на заднем дворе. Он вспомнил, как однажды Джорджи свалился с самого верха и выбил себе зуб. Как он орал!

После смерти Джорджи дом опустел для него и, зачем бы он ни приехал в Дерри, но только не за этим.

И он пошёл к углу улицы и свернул направо, ни разу не оглянувшись. Скоро он очутился на Канзас-стрит, направляясь к окраине. Он постоял немного у забора, который тянулся вдоль дороги, выходя прямо к Баррснсу. Забор был тот же самый: шаткое сооружение из дерева, покрытое облупившейся белой извёсткой; и Барренс был тот же самый… ещё более дикий, если и изменился.

Билл мог слышать бульканье воды, бегущей маленькими ручейками, и видел вокруг ту же панораму Кендускеага. И запах был такой же, невзирая на то, что исчезла дамба. Даже тяжёлый аромат растущей зелени в зените весенней зрелости не смог уничтожить запаха отбросов и человеческих испражнений. Он был слаб, но определялся безошибочно. Запах гниения; дуновение подземного мира.

Вот, где всё кончилось тогда, и вот, где кончится сейчас, — подумал Билл с дрожью. — Там внутри… под городом.

Он постоял ещё немного, убеждённый, что должен увидеть что-то — какое-то знамение — знак дьявола, с которым он приехал бороться в Дерри. Но ничего не произошло. Он слышал журчание бегущей воды, весенний животворный звук, напомнивший ему о запруде, которую они когда-то строили здесь. Он видел деревья и кустарники, качающиеся от лёгкого ветерка. Но больше ничего. Никаких знаков. И он пошёл дальше, отряхивая с рук следы белой краски, покрывающей забор.

Он продолжал идти к окраине города, полувспоминая, полумечтая, и там к нему подошёл ещё один ребёнок — на этот раз маленькая девочка лет десяти в вельветовых брючках и тёмно-красной блузке. Одной рукой она била по мячу, другой держала за волосы свою куклу — блондинку Арнел.

— Привет, — сказал Билл. Она посмотрела на него:

— Что?

— Какой самый лучший магазин в Дерри? Она задумалась:

— Для меня или для всех?

— Для тебя, — сказал Билл.

— «Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз», — сказала она без малейшего колебания.

— Прошу прощения? — переспросил Билл.

— Чего ты просишь?

— Это что, название магазина?

— Конечно, — сказала она, глядя на Билла как на ненормального.

— Вы, наверное имеете в виду этот шест? — В глазах хозяина на этот раз было что-то такое, что Билл ненавидел с детства: неловкость женщины или мужчины, вынужденных выслушивать заику, попытка быстрее закончить за него мысль, чтобы этот паршивый ублюдок поскорее заткнулся. Но я не заикаюсь! Я поборол это! Я К ЧЁРТОВОЙ МАТЕРИ ПОКОНЧИЛ С ЭТИМ! Я…

(но он всё ещё говорит) Слова настолько отчётливо прозвучали в его мозгу, что казалось, он одержим демонами, как в библейские времена — человек, в которого проникло что-то Извне. И всё-таки он узнавал этот голос и знал, что это его собственный голос. Он почувствовал, как испарина выступила на лбу.

— Я могу предложить вам (что видел привидение снова) этот шест, — сказал хозяин. — По правде говоря, я могу сбавить цену. Он стоит 2-50, но вам отдам за 1-75. Как вы на это посмотрите? Это единственная настоящая старинная вещь в моём магазине.

— …почтовый ящик! — Билл почти кричал, и хозяин немного отпрянул. — Не нужен мне шест! Мне нужно… шест мне не нужен.

— С вами всё в порядке, мистер? — спросил хозяин. Его тревожный тон гармонировал с глубокой озабоченностью в глазах, и Билл увидел, что его левая рука исчезла со стола. Он осознал неожиданно больше с помощью логики, чем интуиции, что перед хозяином открытый ящик стола, который Билл не видит, и он почти наверняка положил руку на пистолет. Может быть, он боялся ограбления; а более вероятно, просто беспокоился. В конце концов он был нормальным человеком, в этом городе только недавно прикончили Андриана Меллана.

(Он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова) Откуда это взялось? Какой-то бред.

(Он стучится) Снова и снова.

Огромным, титаническим усилием Билл попытался побороть это. Он заставил себя перевести это предложение на французский. Таким путём он боролся с заиканием, когда был мальчишкой. В то время, как слова всплывали в его сознании, он изменял их… и неожиданно почувствовал, что заикание отступает.

Он понял, что хозяин говорит что-то.

— Ииизвините, пожалуйста, что?

— Я говорил, что если у вас чешутся кулаки, валите на улицу, мне здесь этого на хрен не нужно. Билл глубоко вздохнул.

— Давайте начнём сначала, — сказал он. — Как будто я только что ввввошел.

— Хорошо, — сказал хозяин довольно миролюбиво. — Вы только что вошли. И что же?

— Ввввелосипед на витрине, — сказал Билл. — Сколько вы хотите за велосипед?

— Двадцать баксов, — с облегчением сказал хозяин, тем не менее не спеша извлекать руку из стола. — Сначала я думал, это настоящий «Швин», но теперь мне кажется, что это просто имитация. — Он смерил глазами Билла. — Довольно большой велосипед, вы сможете ездить на нём сами.

Думая о скейтборде зелёного цвета, на котором он хотел проехаться, Билл сказал:

— Я думаю мои велосипедные времена уже прошли. Хозяин пожал плечами. Он наконец вытащил левую руку.

— У вас мальчик?

— Да.

— Сколько ему?

— Ооодиннадцать.

— Слишком большой велосипед для одиннадцатилетнего — Вы берёте чеки?

— Десять баксов сверх стоимости.

— Я дам вам двадцать, — сказал Билл. — Не возражаете, если я позвоню?

— Пожалуйста, если это в черте города.

— Да, это здесь.

— Тогда идите сюда.

Билл позвонил в публичную библиотеку Дерри.

Майк был там.

— Где ты, Билл? — спросил он. А потом сразу же:

— С тобой всё в порядке?

— Со мной всё отлично. Ты уже видел кого-нибудь из наших?

— Нет, мы же встречаемся вечером, — последовала пауза. — Так, по крайней мере, я полагаю. — А чем я могу помочь тебе, Большой Билл?

— Я покупаю велосипед, — спокойно сказал Билл. — Я просто думал, что смогу докатить его до твоего дома. У тебя есть гараж или что-то в этом роде, где его можно поставить?

Последовало молчание.

— Майк, ты что?

— Да-да, я здесь, — сказал Майк. — Это Сильвер? Билл посмотрел на хозяина. Тот читал свою книгу снова… или может быть просто смотрел в неё, внимательно слушая.

— Да, — ответил он.

— А ты где?

— Это называется «Секондхэнд Роуз, Секондхэнд Клоуз».

— Хорошо, — сказал Майк. — Мой адрес: Палмер-лейн, 61. Тебе лучше доехать до Мейн-стрит…

— Я найду.

— Ладно. Я тебя встречу. Будешь ужинать?

— Хорошо бы. А ты сможешь уйти с работы?

— Без проблем. Кэрол останется за меня, — Майк снова заколебался. — Она сказала, что здесь был какой-то парень, за час до моего прихода. Он выглядел, как привидение. Я попросил её описать. Это был Бен.

— Ты уверен?

— Да. И велосипед. Похоже, это часть всего прочего. Как ты думаешь?

— Без сомнения, — сказал Билл, не отрывая глаз от хозяина, который всё ещё, казалось, был всецело поглощён своей книгой.

— Встретимся дома, — сказал Майк. — Дом 61, не забудь!

— Не забуду. Спасибо, Майк.

Билл повесил трубку. В то же самое время хозяин закрыл книгу.

— Ну, что? Нашли, куда его сплавить?

— Да, — Билл вытащил свою книжку и подписал чек на двадцать долларов. Хозяин внимательно сравнил две подписи. При другом стечении обстоятельств Билл подумал бы, что это довольно подозрительно. Наконец хозяин выписал квитанцию и положил чек Билла в кассовый аппарат. Он встал, положил руки на поясницу, потянулся и пошёл вперёд, к витрине. Он прокладывал путь среди куч хлама, совершенно не спотыкаясь, что Биллу понравилось.

— Да, что-то меня толкнуло, — подтвердил Майк, продолжая смотреть на Билла. — Проснулся с мыслью, что надо пойти в магазин и купить нечто подобное. Мысль эта вертелась в голове целый день. И вот… я купил её. А теперь вот и ты можешь ею пользоваться.

— Да, вот и я, — согласился Билл. — Но, как говорят в мыльных операх: «Что бы всё это значило, дорогой?»

— Спроси у остальных, — сказал Майк, — сегодня вечером.

— Придут ли они, как ты думаешь?

— Я не знаю. Большой Билл, — он подождал и потом добавил:

— Я думаю, может случится, что не все придут. Один или два могут просто уехать из города. Или… — он пожал плечами.

— Что нам делать, если такое случится?

— Не знаю, — Майк указал на сумку с инструментами. — Я заплатил семь долларов за эту штуковину. Ты собираешься делать что-нибудь с ней или будешь просто стоять и глазеть?

Билл достал своё спортивное пальто из сетки и аккуратно повесил его на свободный крючок на стене. Потом он перевернул Сильвера, поставил его на сиденье и начал осторожно отворачивать переднее колесо. Ему не нравилось, как скрипели несмазанные колёса, и он вспомнил, как бесшумно вращались колёса на скейтборде. Немножко масла, и всё будет в полном порядке, — подумал он. — Не повредит, если смажу и цепь. Она древняя, как ад… И ещё карты. Нужно повесить на него карты. У Майка, наверное, есть карты, я думаю. Хорошие. С целлулоидным покрытием, которое делало их такими негибкими и скользкими, что когда ты в первый раз попробовал тасовать их, они рассыпались по всему столу. Карты, конечно, и зажимы, чтобы держать их…

Он остановился, внезапно похолодев.

Господи, о чём я только думаю?

— Что-то не так, Билл? — мягко спросил Майк.

— Нет, ничего.

И вновь что-то стало овладевать им: жуткое, непобеждённое и властное: Он стучится ко мне в ящик почтовый, говоря, что видел привидение снова. На этот раз за его голосом следовал голос его матери: Постарайся сказать ещё раз, Билли. Ты почти нормально сказал на этот раз.

Его передёрнуло.

(почтовый ящик) Он потряс головой. Я не могу сказать этого, не заикаясь, даже теперь, — подумал он, и на какой-то миг почувствовал, что вот-вот он поймёт всё. Потом это ушло.

Он открыл сумку с инструментами и продолжил работу. Он возился довольно долго. Майк прислонился к стене и стоял в свете закатного солнца, рукава рубашки были засучены, галстук сбился набок. Он насвистывал мелодию. Билл услышал, что это «Она ослепила меня своей учёностью».

Пока Билл ждал, когда засохнет клей, он смазал Сильверу цепь, зубчатое колесо и оси. Велосипед не стал от этого лучше выглядеть, но когда он стал вращать колёса, то заметил, что они больше не скрипят, и всё в общем более или менее в порядке. Он уже собирался перевернуть Сильвера в нормальное положение, когда услышал быстрое перетасовывание карт. Он чуть не уронил Сильвера. Майк стоял рядом держа колоду велосипедных карт с голубыми рубашками.

— Попробуешь?

Билл глубоко вздохнул.

— Думаю, у тебя и зажимы есть?

Майк вытащил четыре из кармана рубашки и протянул их ему.

— Чччто, случайно захватил?

— Да, что-то в этом роде, — сказал Майк.

Билл взял карты и попытался перетасовать их. Руки дрожали, и карты посыпались на пол. Они были везде… но только две легли лицевой стороной. Билл посмотрел на них, а потом на Майка. Взгляд Майка застыл на картах. Это были два туза пик.

— Это невозможно, — сказал Майк. — Я только что распечатал колоду. Посмотри, — он указал на коробку около двери гаража, и Билл увидел целлофановую обёртку. — Как в одной колоде карт оказались два туза пик?

Билл наклонился и поднял их.

— А как можно было рассыпать целую колоду карт по всему полу, и только две оказались открытыми? — спросил он. — Это ещё лучший вввопрос.

Он повернул тузы обратной стороной и показал их Майку. У одного была голубая рубашка, у второго — красная.

— Господи Иисусе Христе! Майк, во что ты нас впутал?

— Что ты с ними собираешься делать? — спросил Майк глухо.

— Положить обратно, — сказал Билл и неожиданно рассмеялся. — Вот что я собираюсь с ними сделать, понятно? Если уж волшебству суждено свершиться, то оно свершится. Правда?

Майк не ответил. Он смотрел, как Билл подошёл к переднему колесу и прикрепил карты. Руки его всё ещё дрожали, и потребовалось некоторое время, чтобы эта дрожь исчезла. Он набрал полные лёгкие воздуха, подержал его там, потом раскрутил переднее колесо. В тишине гаража раздавались только автоматные очереди — это трещали карты между спицами колеса.

— Давай, давай, — тихо сказал Майк. — Давай, Большой Билл. А я приготовлю чего-нибудь поесть.

Они жадно съели гамбургеры и сели покурить, наблюдая, как опускается темнота, появившаяся с заднего двора. Билл достал свой бумажник, вытащил чью-то визитную карточку и написал на ней то самое предложение, которое не давало ему жить с того самого момента, как он увидел Сильвера на витрине «Секондхэнд Роуз». Он показал это Майку, который внимательно прочитал, шевеля губами.

Итак, на первой странице номера от 6 декабря «Ньюз» во всеуслышание объявила о конце долгой ночи города Дерри, хотя даже Генри знал, что ночь в Дерри не кончится никогда.

Его запугивали вопросами, окружив плотным кольцом и тыкая в него пальцами. Начальник полиции дважды бил его по лицу, а однажды детектив по имени Лотмэн ударил его кулаком в живот и потребовал, чтобы он признался, да поживее.

«Там на улице стоят люди и страшно волнуются, — сказал этот Лотмэн. — В Дерри очень долгое время никого не линчевали, но это не значит, что с судом Линча покончено навсегда».

Ему казалось, что его будут держать в тюрьме вечно, не потому что жители Дерри, убеждённые в его виновности, готовы были ворваться в полицейский участок, вытащить Генри на улицу и повесить на ближайшей яблоне, а потому, что они отчаялись положить конец этому ужасному кровавому лету; они бы сделали это, но Генри не давал им повода. Они хотели обвинить его во всех убийствах. Он понял это спустя какое-то время. Генри не возражал. После кошмара в канализационной трубе, после того, что случилось с Белчем и Виктором, ему казалось, что не имеет смысла ничего отрицать. Да, сказал он, я убил своего отца. Это правда. Да, я убил Виктора Крисса и Белча Хаггинса. И это правда, по крайней мере, в отношении того, что он сам привёл их в тоннель, в котором их убили. Да, я убил Патрика. Да, и Веронику. Да, да, да… Всё неправда, но это не имеет значения. Кто-то должен понести наказание. Возможно, поэтому его и пощадили. А если бы он отрицал…

Он вспомнил, как пояс Патрика оказался в его комоде. В апреле он выиграл его у Патрика в карты, потом обнаружил, что он ему не подходит, и забросил в комод. Он вспомнил и про учебники — чёрт бы их побрал. Они втроём жили в одной комнате и плевать хотели на летние занятия, впрочем, как и на все остальные. Возможно, в их шкафах было не меньше его учебников, и скорее всего полицейские знали об этом.

Трусики… нет, он не знал, как трусики Вероники Гроган попали под его матрац.

Но ему казалось, он знал кто, или что, позаботилось об этом.

Лучше не говорить о таких вещах.

Лучше просто промолчать.

Итак, его направили в лечебницу в Огасту и в конце концов, в 1979 году, перевели в Джанипер-Хилл, где лишь один раз он причинил всем беспокойство, и сначала никто не мог понять, отчего это произошло. Один парень попытался выключить ночник Генри. Ночник был сделан в виде утёнка Дональда с маленькой матросской шапочкой на голове. После захода солнца Дональд был его защитой. В темноте могли прийти они. Запоры на дверях и решётки на окнах не остановят их. Они приходят, как туман. Твари. Они разговаривают и смеются… а иногда хватают его. Волосатые твари, гладкокожие твари, твари с глазами. Именно такие твари по-настоящему убили Вика и Белча, когда загнали их троих в тоннель под Дерри в августе 1958 года.

Теперь оглянувшись вокруг, он увидел остальных обитателей Голубой Палаты. Здесь был Джимми Донлин. Во всех газетах было написано, что Джимми летом 1965 года убил в Портленде свою собственную мать, но ни одна газета не осмелилась написать, что он сделал с трупом. К тому времени, когда прибыли полицейские, Джимми успел съесть больше половины тела, в том числе и головной мозг. «Они сделали меня несчастным», — как-то однажды ночью, после того, как погасили свет, доверительно сообщил он Генри.

Позади Джимми с фанатичным рвением, напевая, как обычно, одну и ту же строчку, копал француз Бенни Белью. Бенин был поджигателем-пироманьяком. Теперь он копал, напевая снова и снова строчку из «Дорз»: «Попробуй натравить ночь на огонь, попробуй натравить ночь на огонь, попробуй натравить ночь на огонь… попробуй…». Ещё дальше работали Джордж Девиль и Франклин Де Круз.

— Ты сам будешь работать или тебе помочь. Генри? — проорал Фогарти, и Генри снова начал копать.

Вскоре голоса зазвучали снова. Но теперь они были другими, голосами тех детей, из-за которых он попал сюда. Они шептали с луны-призрака.

Ты не смог поймать даже толстяка, Бауэре, — шептал один из голосов. — Теперь я богат, а ты копаешься в горохе. Ха-ха, ну ты и ублюдок!

Ббауэрс, ттты ппрочитал хоть ккакую-нибудь хххорошую ккнигу с тех ппор, как ттты здесь? Я мммного написал! Я ббогат, а ттты сидишь в Джу-джу-джунипер-Хилл! Ха-ха, ты тттупой, засранец!

— Заткнитесь! — прошептал Генри голосам-призракам, продолжая рыть всё быстрее и начав новую грядку гороха. Пот струился у него по щекам, как слёзы. Мы могли бы забрать тебя. Мы могли.

Мы посадили тебя за решётку, ты, засранец, — смеялся другой голос. — Ты преследовал меня и не смог поймать, а теперь я богат! Вот так-то, банановая кожура!

— Заткнись, — пробормотал Генри, копая всё быстрее, — Заткнись же.

Хотел поносить мои трусики, Генри? — подтрунивал над ним другой голос. — Как нехорошо! Я всем разрешала делать это со мной, потому что была проституткой, а теперь я очень богата, и мы снова все вместе и делаем это, а ты не сможешь сделать это теперь, даже если я разрешу тебе, потому что у тебя не встанет, ха-ха, Генри, ха-ха-ха…

Он рыл, как сумасшедший: сорняки, грязь, горох летели во все стороны; голоса-призраки с луны-призрака звучали, теперь всё отчётливее, громко отдаваясь в ушах эхом; Фогарти, крича во всю глотку, бежал к нему, но Генри не слышал его. Из-за голосов.

Ты даже не смог поймать такого ниггера, как я! — Вступил в общий разговор ещё один насмешливый голос-призрак. — Мы до смерти забросали камнями твоих дружков! Мы убьём и тебя, мать твою! Ха-ха, засранец! Ха-ха-ха…

Потом они забормотали все вместе, они смеялись над ним, обзывали, спрашивали, как ему понравится шоковая терапия, которую они приготовили для него, когда его переведут отсюда в Красную Палату, издевательски интересовались, нравится ли ему здесь, в Джу-джу-джунипер Хилл, спрашивали и смеялись, смеялись и спрашивали, и Генри, отбросив мотыгу, заорал на луну-призрак, висевшую на голубом небе, и впервые в его крике слышалась ярость, потом сама луна изменилась и превратилась в лицо клоуна, белое, как сыр, лицо в гноящихся оспинах, с чёрными зияющими отверстиями вместо глаз, его кровавая улыбка была такой нестерпимой, что Генри не выдержал, теперь он закричал не от ярости, а от смертельного страха, охватившего его, а голос клоуна вещал с луны-призрака: Ты должен вернуться, Генри. Ты должен вернуться и закончить работу. Ты должен вернуться в Дерри и убить их всех. Ради меня. Ради…

Вику по-прежнему было двенадцать лет.

— Я хочу того же, что и ты, — сказал Вик. — Я хочу отплатить им.

— Отплатить, — задумчиво сказал Генри Бауэре.

— Но для этого тебе надо выбраться отсюда, — сказал Вик. — Тебе надо вернуться в Дерри. Ты нужен мне. Генри. Ты нужен всем нам.

— Они не могут сделать тебе ничего плохого, — сказал Генри, понимая, что он разговаривает с чем-то большим, чем просто Вик.

— Они не могут сделать мне ничего плохого, если они в меня не верят, — сказал он. — Но здесь кое-кто мне внушает беспокойство, Генри. Мы не думали, что они снова смогут отбиться от нас, но тем не менее это случилось. Толстяк ушёл от тебя в Барренсе. Толстяк, остряк и девка улизнули от нас, когда мы пошли за ними после кино. И тогда, когда они спасли ниггера…

— Не надо об этом! — закричал Генри на Вика, и на мгновение его голос стал таким же властным, как когда он был их лидером. Но он сразу съёжился, испугавшись, что Вик обидится на него; конечно, с тех пор, как Вик стал призраком, он имел полное право делать, что хотел. Но Вик только улыбнулся.

— Я смогу позаботиться о них, если они поверят хоть наполовину, — сказал он. — Но ты жив. Генри. Ты можешь достать их независимо от того, верят они до конца, наполовину или не верят вовсе. Ты можешь добраться до них поодиночке или до всех сразу. Ты можешь отплатить им.

— Отплатить им, — повторил Генри. Затем он вновь с сомнением посмотрел на Вика. — Но я не могу выбраться отсюда, Вик. На окнах — решётки, а у дверей дежурит Кунц. Кунц хуже всех. Может быть, завтра ночью…

— Не волнуйся за Кунца, — сказал Вик, поднимаясь. Генри увидел, что он всё ещё в тех же джинсах, которые были на нём в тот день, и они всё ещё забрызганы грязью из канализационной трубы. — Я позабочусь о Кунце. — Вик протянул руку.

Помедлив, Генри взял его за руку, и они с Виком направились к двери Голубой палаты, ориентируясь по звуку телевизора. Они почти подошли к двери, когда проснулся Джимми Донлин, который съел мозг своей матери. Когда он увидел ночного посетителя Генри, его зрачки расширились от ужаса. Это была его мать. Её нижняя юбка выглядывала из-под верхней примерно на четверть дюйма, на том месте, где должна была быть макушка, не было ничего. Она уставилась на него ужасными, красными глазами и улыбнулась. Джимми увидел следы её помады на жёлтых лошадиных зубах, совсем как тогда, когда она была жива. Джимми завопил:

— Нет, мама! Нет, мама! Нет, мама!Телевизор тут же затих, и до того, как зашевелились другие пациенты, Кунц уже распахнул дверь в палату и сказал:

— Ну ладно, засранец, приготовься ловить свою башку, когда она полетит. Я тебе сейчас задам.

— Нет, мама! Нет, мама! Прошу тебя, мама! Нет, мама…Кунц влетел в палату. Сначала он увидел Бауэрса, высокого, с брюшком, немного забавного в свой пижаме, свисающей с рыхлого, как тесто, тела. Он стоял в лучах света, падающего из коридора. Потом он взглянул налево, и крик застрял у него в горле. Рядом с Бауэрсом стояло существо в костюме клоуна. Оно было, вероятно, футов восьми ростом. Его костюм отливал серебром. Спереди болтались оранжевые помпоны, на ногах были надеты немыслимого размера туфли. Но голова не принадлежала ни человеку, ни клоуну: это была голова доберман-пинчера — единственного животного из всех божьих тварей, которого боялся Джон Кунц. Глаза добермана были красного цвета. Его шелковистая морда сморщилась, обнажив белые огромные клыки.

Цилиндр с 25-центовыми монетами выпал из дрожащих пальцев Кунца и закатился в угол. На следующий день Бенни Белью, который крепко проспал всю ночь, найдёт его и спрячет в носок. Теперь он был обеспечен сигаретами на месяц вперёд.

У Кунца перехватило дыхание, когда клоун направился прямо к нему.

«Цирк приехал!» — закричал клоун рычащим голосом и положил затянутые в белые перчатки руки на плечи Кунца.

Кунц почувствовал под перчатками вместо рук собачьи лапы.

3

В третий раз за этот день, длинный-длинный день, Кэй Макколл подошла к телефону.

На этот раз она продвинулась дальше, чем предыдущие два раза. Она дождалась, когда на другом конце провода сняли трубку и голос полицейского произнёс с ирландским акцентом:

— Полицейский участок на Шестой улице. Сержант О'Беннон слушает. Чем могу помочь?

Потом она повесила трубку.

О, ты хорошо поступаешь. Да, хорошо, чёрт возьми. На восьмой или девятый раз ты настолько соберёшься с духом, что сможешь наконец назвать своё имя.

Она прошла на кухню и приготовила слабый скотч с содовой, хотя знала, что сейчас алкоголь далеко не самое лучшее. Она припомнила отрывки народных песен, которые напевали в кофейнях университета во времена её юности: Виски пей от головы, а джин — от живота. Врач сказал, они убьют меня, но не сказал когда… — и рассмеялась пьяным смехом. Подняв голову, она увидела в висящем над стойкой зеркале своё отражение и резко оборвала смех.

Кто эта женщина?

Один глаз раздулся и почти закрыт.

Кто эта избитая женщина?

Нос, как у пьяного рыцаря после трёх лет сражений в пивных, распух до невероятных размеров.

Кто эта помятая женщина, похожая на тех женщин, которые тащатся в женский приют после того, как они, окончательно запуганные, набравшись храбрости или просто свихнувшись, уходят от мужчины, который всё время причинял им боль, который систематически бил их из недели в неделю, из месяца в месяц, из года в год?

Царапина на одной щеке.

поблагодарил её и повесил трубку. Около часа, в то время, когда она занималась, раздался звонок в дверь. Она пошла открывать.

— Кто там?

— Цветы, мэм, — ответил высокий голос, и как было глупо с её стороны не разобрать плохой фальцет Тома. Как глупо было поверить, что Том так легко сдастся, как глупо было с её стороны снять цепочку перед тем, как открыть дверь.

Он вошёл, и она только успела сказать: «Ты, убирайся отсю…», как Том размахнулся и влепил ей кулаком в правый глаз. Глаз сразу же заплыл, а в голове словно раздался раскат грома. Она поползла по прихожей, цепляясь за вещи и пытаясь подняться. Хрупкая ваза с одинокой розой разлетелась вдребезги, вешалка опрокинулась. Когда Том закрыл входную дверь и направился к ней, она споткнулась и снова чуть не упала.

— Убирайся отсюда! — крикнула она.

— Как только ты мне скажешь, где она, — сказал Том, направляясь к ней через прихожую. Словно сквозь туман она вдруг подумала, что Том плохо выглядит. На самом деле, правильнее было сказать: ужасно выглядит, и она почувствовала, что её стремительно охватила смутная, но дикая радость. Что бы Том ни сделал с Бев, похоже, она сполна расквиталась с ним. Достаточно того, что он с ног сбился, разыскивая Бев, и как бы то ни было, теперь ой выглядит так, будто его место в психиатрической лечебнице.

Выглядел он посредственно и был очень зол.

Кэй с трудом поднялась на ноги и попятилась, не сводя с него глаз, как с дикого животного, сбежавшего из клетки.

— Я же сказала тебе, что не видела её, правда, — сказала она. — А теперь убирайся отсюда, пока я не позвонила в полицию.

— Ты видела её, — сказал Том. Он сделал попытку усмехнуться распухшими губами. Она увидела, что у него странные неровные зубы. Несколько передних зубов не хватало. — Я звоню и говорю тебе, что не знаю, где находится Бев. Ты отвечаешь, что не видела её уже две недели. Ничего не спрашиваешь, хотя мне известно, как ты ненавидишь мой характер. Ну, где она? Рассказывай или ты язык проглотила?

Кэй повернулась и побежала в конец прихожей, намереваясь спрятаться в маленькой гостиной. Она бросила взгляд на створки двери из красного дерева, закрытой на потайной замок, и повернула штырёк. Она добралась до двери раньше его — он хромал, но не успела она захлопнуть дверь, как он протиснулся между створками. Одним стремительным движением он ворвался в комнату. Она повернулась, чтобы снова убежать, но он схватил её за платье и так сильно рванул, что разорвал его по всей спине до самой талии. Это платье сшила твоя жена, ты, дерьмо, — подумала она безо всякой связи и обернулась.

— Где она?

Кэй замахнулась и влепила ему такую пощёчину, что его голова откинулась назад и рана на левой половине лица снова начала кровоточить. Он схватил её за волосы и ударил кулаком в лицо. На мгновение она почувствовала, что её нос будто взорвался. Она закричала, вздохнула, чтобы снова закричать, и закашлялась, захлёбываясь собственной кровью. Её охватил настоящий ужас. Она не знала, что на свете может существовать такой ужас. Этот сумасшедший сукин сын собирается её убить.

Она кричала, кричала, и тогда его кулак врезался ей прямо в живот. Задохнувшись, она стала ловить воздух ртом, кашляя и захлёбываясь одновременно. В тот ужасный момент ей показалось, что она вот-вот задохнётся.

— Где она?

Кэй замотала головой.

— Не… видела её, — выдохнула она. — Полиция… ты сядешь в тюрьму… засранец…

Он резко ударил её по ногам, и она почувствовала, как что-то отдалось в плечах. Боль была сильной, такой сильной, что вызывала ужас. Он скрутил ей руку за спину, и она, закусив нижнюю губу, пообещала сама себе, что больше не будет кричать.

— Где она?

Кэй покачала головой.

Он опять резко дёрнул вверх её руку так сильно, что она услышала, как он хрюкнул. Он тяжело дышал ей в ухо. Она почувствовала, как сжатый кулак её правой руки коснулся левой лопатки, и снова закричала от нестерпимой боли в плече.

— Где она?

— …знаю…

— Что?

— Я не ЗНАЮ!

Он отпустил её и оттолкнул. Она, всхлипывая, уселась на пол, из носа текли кровь и сопли. В голове стоял почти музыкальный треск и, когда она подняла голову, Том склонился над ней. Он отбил у вазы из уотерфордского хрусталя горлышко и теперь держал в руке нижнюю часть вазы. Острый зазубренный край находился всего в нескольких дюймах от её лица. Она уставилась на вазу словно зачарованная.

Кэй пошла в ванную и посмотрела на себя в зеркало. Расквашенный нос напоминал помидор, глаз почернел. Она не заплакала; слишком сильны были пережитый позор и страх, чтобы она могла заплакать. О, Бев, я сделала всё, что могла, дорогая, — подумала она. — Но моё лицо… он сказал, что порежет моё лицо…

В аптечке она обнаружила дарвон и валиум. Немного поколебавшись, она наконец проглотила по одной таблетке каждого. Потом она направилась в госпиталь Сестёр милосердия, чтобы там ей оказали медицинскую помощь, и познакомилась со знаменитым доктором Геффином, который сейчас был для неё единственным мужчиной, о котором она могла спокойно думать и которого ей не хотелось стереть с лица земли.

А отсюда снова домой, снова домой, ничего не поделаешь.

Она подошла к окну спальни и выглянула на улицу. Солнце уже клонилось к горизонту. На восточном побережье сумерки наступают поздно — в Мэне, должно быть, уже часов семь.

Ты можешь потом решить, обращаться в полицию или нет. Сейчас самое главное — предупредить Беверли.

Насколько, чёрт возьми, было бы легче, — подумала Кэй, — если бы ты сказала мне, где остановишься, моя любимая Беверли. Но я догадываюсь, что ты и сама этого не знала.

Несмотря на то, что Кэй бросила курить два года назад, она достала из ящика аптечки пачку «Пэлл-Мэлл». Вынула одну сигарету, закурила, поморщилась. Последний раз она курила из этой пачки примерно в декабре 1982 года, и эта малышка выдохлась больше, чем спикер сената штата Иллинойс после заседания. Тем не менее она продолжала курить, прикрывая от сигаретного дыма один глаз. Другой глаз закрывался сам. Спасибо Тому Рогану. Осторожно шевеля левой рукой (этот сукин сын вывихнул её рабочую руку), она набрала номер справочного штата Мэн и попросила названия и номера телефонов всех гостиниц и мотелей Дерри.

— Мэм, вам придётся немного подождать, — поколебавшись, ответила оператор справочного.

— Это займёт больше времени, чем ты думаешь, сестрёнка, — сказала Кэй. — Мне придётся писать другой рукой. Моя рабочая рука взяла отгул.

— Обычно мы не…

— Послушай, — беззлобно сказала Кэй. — Я звоню из Чикаго и пытаюсь отыскать свою подругу, которая только что ушла от мужа и уехала в Дерри, где она родилась и выросла. Её муж знает, где её искать. Он узнал это от меня, потому что так избил меня, что вытряхнул всё дерьмо. Этот человек — ненормальный. Она должна знать, что он едет.

Последовало долгое молчание, и потом оператор справочного сказала решительным, но более человечным голосом:

— Я думаю, что сейчас вам нужен номер телефона отделения полиции Дерри.

— Прекрасно. Я его тоже запишу. Но её надо предупредить, — сказала Кэй. — И… — Она вспомнила порезанные щёки Тома, шишку на лбу, ещё одну у виска, его тяжёлое дыхание, отвратительные распухшие губы. — Если она узнает об его приезде, этого будет достаточно.

Опять последовало долгое молчание.

— Ты здесь, сестричка? — спросила Кэй.

— «Армингтон-мотор-лодж», — сказала оператор, — 643-8146, «Бассей-парк ин», 648-4083, «Баньян-мотор-корт»…

— Помедленней немного, ладно? — попросила она, торопливо записывая. Она поискала глазами пепельницу, не нашла и стряхнула пепел с сигареты прямо на промокашку. — 6 кей, продолжай.

— «Кларендон ин»…

4

Удача улыбнулась ей с пятого раза. Беверли Роган зарегистрировалась в «Дерри-Таун-Хауз». Но удача была лишь наполовину, потому что Беверли куда-то ушла. Она назвала своё имя, номер телефона и передала для Беверли записку, в которой просила позвонить ей сразу же, как только она придёт, во сколько бы она ни вернулась.

Служащий гостиницы перечитал записку. Кэй поднялась наверх и приняла ещё таблетку валиума. Она легла и приготовилась уснуть. Сон не приходил. Прости, Бев, — думала она, глядя в темноту, накатывающую из наркотического дурмана. — Но он что-то собирался сделать с моим лицом. Я просто не могла этого вынести… Позвони скорее, Бев. Пожалуйста, позвони скорее. И следи в оба за сукиным сыном, за которого ты вышла замуж.

5

Сумасшедший сукин сын, за которого Бев вышла замуж, выбрал более удобный путь, чем накануне его жена. Он вылетел из О'Хара на самолёте континентальной коммерческой компании авиации США.

Прилетев в международный аэропорт Бангора, он направился в агентство по прокату автомобилей; девушки, одни в жёлтых, другие в красных, третьи в зелёных платьицах, с беспокойством посмотрели на его избитое злое лицо и с ещё большим беспокойством ответили, что, извините, но машин напрокат нет.

Том подошёл к газетному киоску и купил бангорскую газету. Он развернул страницу объявлений и, не обращая внимания на взгляды прохожих, выделил для себя три наиболее подходящих. Он дозвонился со второго раза.

— В газете написано, что у вас есть фургон «76 ЛТД». Тысяча четыреста баксов.

— Совершенно верно.

— Вот что я вам скажу, — продолжил Том, потрогав бумажник в кармане пиджака. Бумажник был набит деньгами: шесть тысяч долларов. — Пригоните машину к аэропорту и прямо здесь совершим сделку. Вы даёте мне машину, товарный чек и вашу регистрационную карточку. Я плачу наличными.

В десять часов вечера он уже ехал на восток по маршруту №2 согласно лежавшей на соседнем сиденье карте дорог штата Мэн. Радио в машине не работало, и он ехал в полной тишине. Это было даже к лучшему. Ему многое предстояло обдумать. Например, придумать, что он сделает с Беверли, когда наконец доберётся до неё.

В глубине души он был уверен, совершенно уверен, что Беверли уже близко.

Впервые с тех пор, как эта грязная сучка сбежала от него. Том почувствовал себя лучше.

— Всё равно. Как ты будешь работать без него?

— Я…

Он наклонился к ней.

— Ты нравишься мне, Одра. Очень. И мне нравится Билл, даже несмотря на это недоразумение. Я думаю, мы сможем всё устроить. Если нужно подчистить сценарий, то я могу это сделать. В своё время я внёс немалую лепту в такого рода работу, Бог свидетель… Если ему что-то не понравится, придётся пенять на самого себя. Я обойдусь без Билла, но не могу обойтись без тебя. Я не могу допустить, чтобы ты сбежала в Штаты вслед за мужем, и попытаюсь заставить тебя работать на полную мощность. Сможешь?

— Я не знаю.

— И я не знаю. Но я хочу, чтобы ты кое о чём подумала. Какое-то время мы сможем держать всё в тайне, может быть, до перерыва в съёмке, если ты добросовестно будешь выполнять свою работу. Но если ты уедешь, то умолчать об этом уже не удастся. Я могу где-то облажаться, но по натуре я не мстительный человек и не собираюсь заверять тебя, что если ты уедешь, я позабочусь о том, чтобы ты никогда больше не работала в кино. Но тебе следует знать, что твоя репутация темпераментной женщины может пристать к тебе до конца жизни. Это я тебе говорю, как твой старый добрый дядюшка. Ты не обижаешься?

— Нет, — апатично ответила она. По правде говоря, ей было на всё наплевать. Она думала только о Билле. Фрэдди был достаточно милым человеком, но Фрэдди не понимал её; при последнем разговоре стало ясно, что хороший он человек или нет, но он думает только о том, что будет с картиной. Он не видел выражения глаз Билла… и не слышал, как он заикается.

— Хорошо. — Он встал. — Продолжай играть со мной в кошки-мышки. Хочешь выпить?

Она покачала головой.

— Выпивка нужна мне сейчас в последнюю очередь. Я собираюсь домой и думаю, что всё решено.

— Я вызову машину, — сказал он.

— Не надо. Я поеду на поезде.

Он пристально посмотрел на неё, положив одну руку на телефон.

— Я верю, что ты едешь только ради него, — сказал Фрэдди, — и я говорю тебе, что ты совершаешь серьёзную ошибку, девочка. Ему шлея под хвост попала, но внутри у него всё в порядке. Он встряхнётся и придёт в норму. Если бы он хотел взять тебя с собой, он бы так и сделал.

— Я ещё ничего не решила, — сказала она, хотя на самом деле уже решила всё, решила всё до того, как за ней утром заехала машина.

— Будь осторожна, — сказал Фрэдди. — Не делай ничего, о чём будешь потом жалеть.

Она почувствовала, что он потерпел серьёзное поражение, когда потребовал от неё, чтобы она уступила, дала обещание, занималась своим делом, спокойно ждала, когда вернётся Билл… или снова исчезнет в дыре прошлого.

Она подошла к нему и тихонько поцеловала в щёку.

— Увидимся, Фрэдди.

Она отправилась домой и позвонила в британскую авиакомпанию. Она сказала служащей, что хотела бы попасть в небольшой городишко в штате Мэн под названием Дерри, если это возможно. Пока женщина проверяла данные компьютера, было тихо… а потом, как гром среди ясного неба: самолёт британской авиакомпании, рейс 23, с остановкой в Бангоре, менее чем в пятидесяти милях оттуда.

— Вы будете заказывать билет, мэм?

Одра закрыла глаза и увидела словно высеченное из камня очень доброе, очень честное лицо Фрэдди и услышала его голос: Будь осторожна, девочка. Не делай ничего, о чём будешь потом жалеть.

Фрэдди не хотел, чтобы она уезжала, Билл не хотел, чтобы она уезжала; почему же её сердце подсказывает ей, что она должна ехать? Она закрыла глаза. Господи, я чувствую себя такой замученной…

— Мэм? Вы ещё на проводе?

— Буду заказывать, — сказала Одра, но потом заколебалась. Будь осторожна… Может быть, после сна она откажется от этого; между ней и этим безумием проляжет расстояние. Она стала рыться в кошельке в поисках карточки «Америкэн экспресс».

— На завтра. Первым классом, если есть, но я возьму любой. — Если я передумаю, то отменю полёт. Это возможно. Завтра я встану со свежей головой, и всё станет ясно.

Но утром ничего не стало ясно, и её сердце продолжало громко подсказывать, что надо ехать.