— Оно, — прошептал Билл почти про себя.

— Оно, — повторил Майк. — Если мы хотим как-то обозвать Это, то лучше всего называть его ОНО. Я пришёл к мысли, что, понимаете, Оно пребывало здесь так долго… чем бы Оно ни было… что стало как бы частью Дерри, так же, как Городской парк, Труба, Канал, Бассей-парк или библиотека. Только Оно — не часть географии города, вы понимаете. Может быть, когда-то и было так… но сейчас Оно — внутри. Каким-то образом Оно проникло внутрь. Это единственное, чем я могу объяснить происходящие здесь ужасные вещи, номинально — объяснимые, а фактически — нет. В 1930 году здесь был пожар в негритянском ночном клубе «Чёрное Местечко». А за год до этого несколько грабителей было казнено на набережной Канала прямо среди бела дня.

— Банда Брэдли, — сказал Билл. — ФБР поймало их, да?

— Так говорят исторические источники. Но это не совсем точно. Насколько мне удалось разузнать — и я почти уверен, что так оно и было, потому что я люблю этот город и многое бы дал, чтобы это было не так, — банда Брэдли, всего их было семь человек, фактически была расстреляна примерными гражданами Дерри. Когда-нибудь я вам об этом расскажу.

Также произошёл взрыв на чугунолитейном заводе Кичнера во время Пасхи 1906 года. Затем была серия чудовищных увечий животных в том же году, которые в конце концов приписали Эндри Рулину — сейчас его внучатый племянник заправляет на Фермах Рулина. Очевидно, его до смерти забили дубинками те самые депутаты, которые и притащили его с собой. Ни одного из депутатов ни разу даже не вызвали в суд.

Майк Хэнлон вытащил небольшую записную книжку из внутреннего кармана и пролистал её.

— В 1877 году произошло четыре линчевания в черте города, — заговорил он, не поднимая глаз. — Одним из тех, кто вздёргивал людей на верёвку, был проповедник из мирян из Методистской церкви. Впоследствии он утопил своих четверых детей, как котят в ванной, а потом убил свою жену выстрелом в голову; он вложил ей в руки ружьё, чтобы это походило на самоубийство, но никого не удалось одурачить. За год до этого четверо бродяг были обнаружены мёртвыми в хижине вниз по течению Кендускеага, они были буквально разорваны на части. Исчезновение детей и целых семей — вот что записано в старых хрониках… но ни в одном официальном документе нет даже упоминаний об этом. Подобное продолжается и поныне. Что вы думаете по этому поводу?

— Я думаю, что происходящее здесь носит частный характер, — сказал Бен.

Майк закрыл свою записную книжку, положил её во внутренний карман, а потом спокойно посмотрел на них.

— Будь я страховым агентом, а не библиотекарем, я, возможно, нарисовал бы график. Он бы показал необыкновенно высокую степень жестокости в каждом известном нам насильственном преступлении; я имею в виду изнасилования, кровосмешения, грабежи и кражи, угоны автомобилей, плохое обращение с детьми, супружеская неверность, угрозы физическим насилием. В Техасе есть город средних размеров, где степень насильственных преступлений гораздо ниже, чем можно было ожидать от города таких размеров и с таким смешанным по расовым признакам населением. Чрезвычайная безмятежность жителей города была объяснена весьма незначительным количеством естественного транквилизатора в воде. А у нас как раз наоборот. И в обычные годы Дерри — неспокойное место, но каждые 27 лет — хотя цикл этот никогда не бывает абсолютно точным — насилие возрастает до чудовищных размеров… но это никогда не становилось достоянием широкой общественности. Дерри процветает… каким-то странным недостойным образом. Это преуспевающий маленький город в относительно малонаселённом штате, где слишком часто происходят вещи непотребные… а раз в четверть столетия — просто чудовищные.

— И периодичность соблюдается? — спросил Бен. Майк кивнул:

— Да, соблюдается. 1715 — 1716 годы; с 1740 почти до 1743; 1769 — 1770 и так далее и тому подобное. И так до настоящего времени. И я чувствую, что раз от разу становится всё хуже и хуже, может быть, потому, что в конце каждого цикла людей в Дерри прибавляется, а может быть, по какой-то другой причине. А в 1958 году, судя по всему, цикл закончился преждевременно. И причиной тому — мы.

Билл Денбро подался вперёд, глаза его неожиданно засверкали:

— Ты в этом точно уверен?

— Да, — сказал Майк, — прочие циклы достигали пика где-то в сентябре и завершались очень страшно. Жизнь более или менее начинала стабилизироваться к Рождеству… а то и к Пасхе. Другими словами, «плохие годы» длились от 14 до 20 месяцев каждые 27 лет. Но плохой год, который начался в октябре 1957 года, когда убили твоего брата, резко завершился в августе 1958 года.

— Почему? — спросил Эдди настойчиво. Дыхание его стало свистящим. Билл вспомнил этот высокий свист, когда Эдди втягивал воздух, и знал, что скоро ему придётся воспользоваться своим аспиратором. — Что мы такого сделали?

Вопрос повис в воздухе. Казалось, Майк раздумывает… наконец, он тряхнул головой.

— Вы вспомните, — сказал он, — скоро вы вспомните.

— А что, если нет? — спросил Бен.

— Тогда Господь поможет нам.

— Девять детей погибли, — сказал Ричи, — Господи!

— Лиза Албрехт и Стивен Джонсон в конце 1984 года, — сказал Майк. — В феврале исчез мальчик по имени Дэннис Торрио. Старшеклассник. Тело его нашли в середине марта в Барренсе. Изуродованное. Здесь недалеко.

Он вытащил фотографию из того же кармана, в который положил записную книжку. Она пошла по рукам. Беверли и Эдди посмотрели на неё в замешательстве, но Ричи отреагировал неожиданно. Он бросил её, как будто она жгла ему руки.

— Я пообещал себе после смерти Стивена Джонсона, когда нашли его тело, что если случится что-либо ещё — если случай не будет вызывать сомнений, — я непременно позвоню вам, но я не звонил ещё два месяца. Казалось, я был загипнотизирован тем, что происходило, сознательностью и обдуманностью происходящего, фотография Джорджа была обнаружена около упавшего ствола дерева в десяти футах от тела мальчика Торрио. Она не была спрятана, напротив. Убийца словно бы хотел, чтобы её увидели.

— А как тебе удалось заполучить полицейское фото, Майк? — спросил Бен. — Это ведь полицейское фото, не правда ли?

— Да, ты прав. В Полицейском управлении есть парень, который не прочь подзаработать. Я плачу ему двадцать баксов в месяц — всё, что я могу себе позволить. Он поставляет мне информацию.

Тело Доуна Роя было найдено через четыре дня после смерти Торрио. Маккарон-парк. Тринадцать лет. Обезглавлен.

23 апреля этого года. Адам Террольт. Шестнадцати лет. Объявление о пропаже поступило на следующий день, после того, как он не пришёл домой с репетиции оркестра. Найден на следующий день на тропинке, которая ведёт через зелёный пояс позади Западного Бродвея. Также обезглавлен.

6 мая. Фредерик Каун. Два с половиной года. Обнаружен в ванной на втором этаже. Утоплен в туалете.

— О, Майк! — воскликнула Беверли.

— Да, это жутко, — сказал он почти зло. — Думаешь, я не понимаю?

— А полиция не предполагает, что это результат несчастного случая? — спросила Бев. Майк покачал головой.

— Его мать развешивала бельё на заднем дворе. Она услышала звуки борьбы — услышала, как сын её кричит. Она побежала так быстро, как только могла. Когда она поднималась по лестнице, она сказала, что слышала звуки, как будто несколько раз спускали воду в туалете, и что кто-то смеялся. Она сказала, что это был нечеловеческий смех.

— И она ничего не увидела? — спросил Эдди.

— Сына, — просто сказал Майк. — У него была перебита спина, проломлен череп. Стеклянная дверь в душ была разбита. Кровь была везде. Сейчас мать в психиатрической больнице в Бангоре. Мой… мой полицейский источник сообщает, что она совершенно потеряла разум.

— Ни хрена удивительного, — сказал Ричи хрипло.

— Полиция предполагает, что убийца прошёл через переднюю дверь в то время, как мать вешала бельё на заднем дворе. Потом, когда она бежала по лестнице, он мог выпрыгнуть из окна ванной во двор, из которого она только что убежала, и легко смыться. Но окошечко очень маленькое, разве только семилетний мальчик сможет пролезть через него. А прыгнуть надо было с высоты 25 футов на каменный дворик. Рэдмахер не любит об этом говорить. И никто в прессе не заставит его заговорить.

Майк вылил воды и потом передал им ещё одну фотографию. Не полицейскую, а просто школьную; на ней был изображён улыбающийся мальчик лет тринадцати. Он был одет в самое лучшее — явно для фотографии; чистые руки аккуратно сложены на коленях. В плазах его блестел какой-то лукавый огонёк. Он был чёрным…

— Джеффри Холли, — сказал Майк. — 13 мая. Через неделю после убийства Кауна. Растерзан. Обнаружен в Бассей-парке, возле Канала.

Девять дней спустя, 22 мая, пятиклассник по имени Джон Фьюри обнаружен мёртвым на Нейболт-стрит.

Эдди издал высокий дрожащий крик. Он схватил свой аспиратор, но он упал и стукнулся о стол. Он подкатился к Биллу, который подобрал его. Лицо Эдди стало болезненно жёлтым. Дыхание клокотало в горле.

— Дайте ему что-нибудь выпить, — прорычал Бен. — Кто-нибудь… Но Эдди отрицательно замотал головой. Он просунул аспиратор прямо в горло и вдохнул воздух. Его грудь содрогалась, когда он стремился глотнуть немного воздуха. Он вдыхал и выдыхал снова и снова, а потом сидел с полузакрытыми глазами.

— Всё будет хорошо, — произнёс он задыхаясь. — Дайте мне минутку прийти в себя. Я с вами.

— Эдди, а ты уверен? — спросила Беверли. — Может быть, тебе лучше полежать?

— Сейчас всё будет хорошо, — повторил он раздражённо. Это был… просто шок. Понимаете? Просто шок. Я всё забыл о Нейболт-стрит.

Никто не возразил. Билл подумал: Вам уже кажется, что все ваши ресурсы исчерпаны, а потом Майк произносит ещё имя, а потом ещё одно, как фокусник с шариками, — и вы опять отпали на свои задницы.

Ричи делают «Бип-Бип»

Майк забрал свои фотографии. Он подумал: Билл мог бы попросить одну из последних фотографий Джорджа, но не сделал этого. Майк положил их во внутренний карман пиджака, и, когда они исчезли с глаз долой, он почувствовал облегчение.

— Девять детей, — сказала Беверли тихо, — я не могу в это поверить. Я имею в виду… я верю в это. Но не могу поверить, что такое может быть. Девять детей и ничего, ничего вообще? Совсем ничего?

— Это не совсем так, — ответил Майк. — Люди разозлены, люди испуганы… или так кажется. Невозможно понять, кто в самом деле чувствует так, а кто притворяется.

— Притворяется?

— Беверли, ты помнишь, когда мы были маленькими, того человека, который уронил газету и спрятался в доме, когда мы звали на помощь?

Что-то всколыхнулось в её глазах, и она посмотрела одновременно испуганно и подавленно. Потом взгляд её выразил только изумление.

— Нет… когда это было, Майк?

— Не бери в голову. Вспомнишь, когда придёт время. Я могу только сказать, что сейчас всё выглядит, как и должно быть в Дерри. Очутившись лицом к лицу с жуткой чередой убийств, люди делают почти то же самое, что в том, 58-м году, когда дети исчезали или были найдены мёртвыми. Снова собирается Комитет Спасения Детей, только на этот раз не в средней школе, а в начальной. Сейчас здесь шестнадцать детективов из Государственного министерства юстиции, а также агенты ФБР, правда, не знаю, сколько их. И хотя Рэдмахер много говорит, не думаю, что он столько же делает. Снова ввели комендантский час.

— О, да. Комендантский час. — Потирая шею, Бен сказал:

— Как сейчас помню.

— Ещё созданы Дружины матерей, которые следят за тем, чтобы каждого школьника кто-нибудь сопровождал домой. «Ньюз» за последние три недели получили больше двух тысяч писем, требующих принять меры. И, конечно, опять началась миграция. Иногда я думаю, что только так можно обнаружить, кто искренне хочет, чтобы это прекратилось, а кто нет. Искренние те, кто испугался и уезжает.

— Что и правда люди уезжают? — спросил Ричи.

— Это происходит с началом цикла. Трудно сказать точно, сколько людей уезжает, потому что цикл не кончается внезапно. Но их довольно много. Они убегают, как дети, которые вдруг обнаружили, что их дом заселён привидениями не понарошку, а в самом деле.

— Вернитесь домой, вернитесь домой, вернитесь домой, — глухо сказала Беверли. Выглянув из-под руки, она посмотрела на Билла, а не на Майка. — Оно хотело, чтобы мы вернулись. Почему?

— Оно может хотеть, чтобы мы вернулись, — сказал Майк немного загадочно. — Уверен. Оно может. Оно может жаждать мести. В конце концов мы мешали Ему когда-то.

— Месть… или просто расставить всё по своим местам, — сказал Билл.

Майк кивнул.

— И с вами не всё в порядке, с вашей жизнью — тоже. Никто не уехал из Дерри нетронутым… невредимым… без Его отметины. Вы всё забыли, что случилось здесь, а воспоминания о том лете отрывочны. А потом ещё один любопытный факт: вы все богаты.

— О, давай, давай! — сказал Ричи. — Это уж слишком…

— Полегче, полегче, — сказал Майк, поднимая руку. — Я ни в чём вас не обвиняю, я просто стараюсь собрать факты и выложить их вам. Вы богаты по стандартам библиотекаря из маленького города, который получает одиннадцать тысяч в год после уплаты налогов, понятно?

Ричи неловко передёрнул плечами своего дорогого костюма. Бен, казалось, целиком был поглощён разглаживанием салфетки. Никто, за исключением Билла, не смотрел прямо на Майка.

— Никто из вас, конечно, не принадлежит к элите, — сказал Майк, — но вы богаты по стандартам американского среднего класса. Мы все здесь друзья, так что по-честному: кто-нибудь из вас заявил на 1984 год доходов меньше 90 тысяч долларов? Поднимите руку.

Они посмотрели друг на друга украдкой, смущённые, как все американцы, грубыми фактами их собственного успеха, которые, как и яйца вкрутую, вызывают неприличные звуки, если их переешь. Билл почувствовал, что краснеет, и не мог одержать краску стыда. Ему заплатили на 10 тысяч больше суммы, названной Майком, только за первые наброски сценария «Аттик Рум». Ему пообещали ещё 20 тысяч за каждую переработку, если понадобится. Да ещё гонорары… да ещё большая часть прибыли от контрактов на две книги, только что подписанных… сколько же он заявил в декларации на 84 год? Около 800 тысяч долларов, да? Достаточно, чтобы выглядеть в глазах Майка Хэнлона монстром в свете его доходов в 11 тысяч в год.

Вот сколько мы тебе платим, чтобы ты поддерживал огни маяка, Майк, старина! — думал Билл. — Господи Иисусе Христе! Когда-нибудь ты должен был бы попросить поднять цену!

Майк сказал:

— Билл Денбро — преуспевающий писатель в обществе, где так мало писателей, а ещё меньше зарабатывающих себе на жизнь этим трудом. Беверли Роган — продажа тряпок, та область, где больше «званных, чем избранных», она, конечно, самый популярный дизайнер, обслуживающий почти третью часть страны.

— О, но это не я, — сказала Беверли. Она подавила нервический смешок, зажигая новую сигарету от старой. — Это Том. Только Том. Без него я до сих пор подшивала бы юбки и метала подолы. У меня нет никакой деловой сноровки, даже Том говорит. Это только… вы понимаете, Том. И случай. Счастливый случай.

Она затянулась и выпустила дым.

— Мне думать, что леди протестовать слишком сильно, — шутливо сказал Ричи.

Она бистро повернулась и сурово, свысока посмотрела на него:

— Нет… а ты?

— Я почти… Я почти вспомнил! — Ричи был и сконфужен и испуган.

— И ты говоришь, это не дьявольские вещи? — спросил Эдди Майка. — Он уставился на шрамы, как загипнотизированный. — Это что же, явление… естественного порядка?

— Это не то явление естественного порядка, которое мы понимаем и прощаем, — сказал Майк, застёгивая свою рубашку. — И я не вижу причин исходить из иной посылки, чем та, которую мы в самом деле понимаем: что Оно убивает, убивает детей, и что это ужасно. Билл понял это прежде, чем кто-либо из нас. Ты помнишь, Билл?

— Я помню, что я хотел убить это Оно, — сказал Билл, в первый раз услышав, что это местоимение обрело (и, наверное, навсегда) значение имени в его собственных устах. — Но у меня никогда не было такой широты охвата предмета, вы, надеюсь, понимаете, что я имею в виду. — Я просто хотел убить Оно, потому что Оно убило Джорджа.

— А ты и до сих пор этого хочешь?

Билл старательно обдумывал свой ответ. Он посмотрел на свои сложенные на столе руки и вспомнил Джорджа в его жёлтом дождевике, весёлого, с бумажной лодкой, покрытой тонким слоем парафина. Он взглянул на Майка.

— Ббболыпе, чем когда либо.

Майк кивнул, как будто только этого и ожидал.

— Оно оставило свои знаки на нас. Оно избрало нас объектами приложения своей воли, так же как весь наш город, изо дня в день даже во время тех длинных периодов, когда Оно спит или находится в спячке, или что-то там ещё делает в промежутках между… между более деятельными периодами. Но если Оно каким-то определённым образом распространило на нас свою волю, то и мы тоже воздействовали своей волей на Оно. Мы остановили Оно, прежде чем Оно что-то успело сделать с нами, — я знаю это точно. Ослабили ли мы Оно? Причинили ему боль? Не убили ли мы Оно? Я думаю, мы так близко подошли к этому, что устранились, думая, что уже свершили это.

— Но ты тоже не помнишь эту часть? Да? — спросил Бен.

— Нет. Я могу вспомнить всё до 15 августа 1958 года, почти всё. Но с 15 августа до 4 сентября, когда начались занятия в школе, — всё в плотной завесе тумана. Но это не туманная дымка, а полное отсутствие памяти. За одним исключением: мне кажется, я помню, как Билл кричал о чём-то, называя это мёртвые огни.

Рука Билла конвульсивно дёрнулась. Он сбил одну из пустых пивных бутылок, и бутылка разбилась об пол, как бомба.

— Ты не порезался? — спросила Беверли. Она привстала.

— Нет, — сказал он. Голос у него был сухой и хриплый. Руки покрылись гусиной кожей. Казалось, он ощущал свои скулы (мёртвые огни)и это впивалось в кожу лица, как острые кнопки.

— Я подберу…

— Нет, сиди. — Он хотел посмотреть на неё и не мог. Он не мог отвести глаз от Майка.

— Ты помнишь мёртвые огоньки, Билл, — мягко спросил Майк.

— Нет, — сказал Билл так, будто дантист переборщил с новокаином.

— Ты вспомнишь.

— Ради Бога, не надо.

— Всё равно ты вспомнишь, — сказал Майк. — Но не сейчас… Я тоже. А кто-нибудь из вас?

Один за другим они отрицательно покачали головами.

— Но мы же сделали что-то, — спокойно сказал Майк. — В каком-то месте мы смогли применить свою групповую волю. По какому-то вопросу мы достигли определённого понимания, сознательно или бессознательно. — Он взволнованно зашевелился. — Боже, если бы Стэн был здесь. Я чувствую, что Стэн с его логичным мышлением, мог бы что-нибудь придумать.

— Не исключено, — сказала Беверли. — Может быть, поэтому он убил себя? Может быть, он подумал, что если это что-то сверхъестественное, то не подействует на взрослых.

— Я думаю, что подействовало бы, — сказал Майк. — Потому что у нас, шестерых, есть нечто общее. Может быть, кто-нибудь из вас понял, что это?

Билл открыл было рот, но тут же закрыл его.

— Продолжай, — сказал Майк, — ты знаешь, по лицу вижу.

— Я не уверен, — ответил Билл, — но может быть, что все мы бездетны?

— Вы никогда не могли оценить настоящий талант, вот и всё, — сказал Ричи примирительно. Как и в дни детства, его можно было свалить с ног, но он неизменно поднимался, как ванька-встанька, и всё начиналось сначала. — Это был один из твоих небольших вкладов в «Клуб Неудачников», не так ли. Стог?

— Да, именно так.

— Что за человек! — дрожащим голосом восхищённо сказал Ричи и, чуть не задевая чайную чашку, стал кланяться, как будто повторяя своё «салям». — Что за человек! Что за человек!

— Бип-бип, Ричи, — сказал Бен шутливо, а потом взорвался смехом. Его грудной баритон ничем не напоминал его мальчишеский голос.

— Парни, хотите выслушать мою историю, или нет? — спросил Ричи. — Я не буду вдаваться в подробности, но вы оставьте ваше бипанье, если хотите услышать историю. Иначе я обижусь. Так вот, перед вами человек, который когда-то брал интервью у Оззи Осборна.

— Расскажи, — сказал Билл. Он взглянул на Майка и заметил, что Майк выглядит более счастливым, чем в начале завтрака, а может быть, он просто отдохнул? Или причиной было то, что он уловил незримую нить, которая связывала их всех с прошлым, они так легко вошли в свои старые роли, чего обычно не случается, когда старые друзья собираются после долгой разлуки? Так думал Билл. И ещё он думал: «Если есть определённые предпосылки для веры в сверхъестественное, что делает возможным воздействие на него, то может быть, всё как-то образуется? Мысль была не слишком успокоительная. Он чувствовал себя человеком, привязанным к носу управляемой ракеты. Вот уж в самом деле „бип-бип“.

— Ну, так вот, — начал своё повествование Ричи. — Я могу говорить либо долго и нудно, либо дать вам комическую копию с Блонди и Дэгвуда, но я остановлюсь на чём-то среднем. Через год после того, как я поехал в Калифорнию, я встретил там девушку, и мы почувствовали сильное влечение друг к другу. Начали жить вместе. Сначала она принимала противозачаточные таблетки, но от них постоянно плохо себя чувствовала. Неплохо было бы поставить спираль, говорила она, но я ещё не совсем сошёл с ума: тогда в газетах впервые появились публикации о том, что они небезопасны. Мы много говорили о детях и отлично договорились, что если мы даже узаконим наши отношения, то всё равно не будем их иметь, потому что не хотим. Мы не имеем права бросить детей в этот грязный, перенаселённый, говенный мир… и бам-бам, бабл, бабл, — пойдём положим бомбу в мужском туалете Банка оф Америка, а потом отойдём на безопасное расстояние, закурим и поговорим о разнице между маоизмом и троцкизмом, если вы понимаете, что я хочу сказать. А может быть, я слишком давил на нас обоих. Ёлы-палы, мы были молоды и разумно идеалистичны. Развязка наступила, когда меня кастрировали, толпа на Беверли Хилл сделала это без всякого сожаления — вульгарный «чик» — и всё. Операция прошла без проблем и без всяких последствий. Хотя они могли быть, вы знаете. У одного моего приятеля это место вспухло до размеров колеса от «Кадиллака» образца 1959 года. Мне пришлось подарить ему на день рождения пару подвязок и две бочки, этакий дизайнерский бандаж, но опухоль спала.

— Всё исполнено с твоим обычным тактом и чувством собственного достоинства, — отметил Билл.

— Спасибо, Билл, за слова поддержки. В твоей последней книге ты применил слово «совокупление» 206 раз, я считал.

— Бип-бип, Словесный Понос, — сказал Билл важно, и все засмеялись. Биллу показалось невероятным, что десять минут тому назад они говорили об убитых детях.

— Поскорее, Ричи, — сказал Бен. — Время летит.

— Мы с Сэнди прожили два с половиной года, — продолжал Ричи. — Дважды подходили к тому, чтобы пожениться. Когда всё кончилось, я подумал, как мы спасли себя от сердечной боли и всего прочего, живя просто так, без всякого объединения в семью. Вскоре она получила предложение работать в юридической конторе в Вашингтоне, а я получил предложение в КЛАД, работать по выходным жокеем — не много, но всё-таки. Она сказала мне, что это её шанс, и я буду самым бесчувственным шовинистом в Соединённых Штатах, если стану вставлять ей палки в колёса; вскоре она навсегда покинула Калифорнию. Я сказал ей, что у меня тоже есть шанс. Так мы всё вытряхнули и трахнулись, и в конце концов вытряхнутая и трахнутая Сэнди уехала.

Через год после этого я решил сделать обратную вазектомию. Никакой реальной причины для этого не было, и я знал по литературе, что шансов мало, но подумал — чем чёрт не шутит.

— У тебя был кто-то постоянный? — спросил Билл.

— В том-то и дело, что нет, это самое смешное, — сказал Ричи, ухмыляясь. — Просто однажды проснулся… с этим в голове.

— Да, хорошенькое дельце, — сказал Эдди. — Общая анестезия, вместо местной? Хирургия? Неделя в больнице!

— Да, доктор предупредил меня об этом, — ответил Ричи.

— Но я настаивал, не знаю почему. Доктор спросил меня, понимаю ли я, что операция будет очень болезненной, а результат — как игра в «орёл или решка». Я сказал, что знаю. Он сказал: о'кей. А я спросил, когда же, потому что по мне — чем скорее, тем лучше. Тогда он сказал: «Попридержи коней, сынок, попридержи коней. Первым делом надо взять анализ спермы, чтобы убедиться, что операция необходима». Я сказал, что сдам анализы после вазектомии. Это сработало. Но он сказал мне, что иногда операция не нужна, потому что всё происходит само собой. «Ой, мама! — сказал я. — Никто мне этого не говорил». Он сказал, что шансы невелики, почти равны нулю, но раз такая серьёзная операция, мы должны всё проверить. Ну, я и пошёл в мужской туалет с каталогом голливудских красоток Фредерика и спустил в Дикси-чашку…

— Бип-Бип, Ричи, — сказала Беверли.

— Да, ты права, — сказал Ричи, — часть о каталоге Фредерика — ложь, конечно, вы никогда не найдёте ничего подобного во врачебном кабинете. Тем не менее, доктор вызывает меня через три дня и спрашивает, какие новости я хочу услышать сначала — плохие или хорошие.

«Конечно, хорошие», — сказал я.

«Хорошие новости, что операция не нужна, — сказал он. — А плохая новость в том, что каждая, с кем ты был в постели последние два или три года, может предъявить к тебе иск как к потенциальному отцу своего ребёнка».

«Вы говорите то, что я слышу, я не ослышался?» — спросил я его.

«Я говорю и повторяю, что ты способен к деторождению, в твоей сперме миллионы живых клеточек. И дни твоего скакания на неосёдланных лошадках сочтены, Ричард».

Я поблагодарил его и встал. Потом я позвонил Сэнди в Вашингтон.

— Давайте убьём Оно, на этот раз действительно убьём Оно. Только одно мгновение единственно его рука была поднята, как у единственного ребёнка в классе, который знает правильный ответ и которого все остальные ненавидят. Потом Ричи вздохнул, поднял руку и произнёс:

— К чёрту всё. Это не может быть хуже, чем брать интервью у Оззи Осборна.

Беверли подняла руку. Краски вернулись на её лицо, пятна выступили на скулах, щёки горели. Она выглядела и чрезвычайно взволнованной и испуганной до смерти.

Поднял руку и Майк.

Бей поднял руку.

Эдди Каспбрак сидел в кресле и выглядел так, как будто желал раствориться в этом кресле и исчезнуть. Его тонкое лицо было ужасно испуганным, когда он посмотрел направо и налево и потом назад на Билла. И Биллу на миг показалось, что наверняка Эдди просто встанет, толкнёт дверь и выйдет из комнаты, не глядя ни на кого. Но Эдди поднял руку, а другой рукой схватил свой аспиратор.

— Так и надо, Эдс, — сказал Ричи. — Мы действительно собираемся дать себе пищу для размышления, я думаю.

— Бип-бип, Ричи, — дрожащим голосом сказал Эдди.

6

Неудачники получают сюрпризы

— Так что у тебя за идея, Майк? — спросил Билл. Роза, хозяйка, вошедшая с целым блюдом печенья с сюрпризом, окончательно испортила им настроение. Она вежливо и внимательно, без тени любопытства, оглядела этих шестерых людей со вскинутыми руками. Они медленно опустили руки, и никто не произнёс ни звука, пока Роза не вышла.

— Это довольно просто, — сказал Майк, — но может оказаться чертовски опасно.

— Валяй, говори, — сказал Ричи.

— Я думаю так мы будем спорить до вечера. Мне кажется, каждый из нас должен вернуться в то место в Дерри, которое он — или она — помнит лучше… но не в Барренс. Туда идти ещё рано. Можете считать, что это прогулка, если хотите.

— Зачем, Майк? — спросил Бей.

— Я не совсем уверен. Поймите, я во многом полагаюсь на интуицию…

— Тем не менее, мы кое-что узнали и можем от этого отталкиваться, — сказал Ричи. Все улыбнулись, кроме Майка, он просто кивнул.

— Да, такая постановка вопроса хороша, как, впрочем, и любая другая. Взрослым трудно полагаться на интуицию, и это главная причина, почему мы должны сделать именно так.

В конце концов дети на 80% поступают именно так, по крайней мере, пока им не стукнет четырнадцать.

— Ты говоришь, что нужно вернуться к этому делу? — спросил Эдди.

— Я так думаю. Если не знаете точно куда идти, положитесь на свои ноги, они выведут куда-нибудь. А вечером встретимся в библиотеке и поговорим о том, что с вами случится.

— Если что-нибудь случится, — сказал Бен.

— Думаю, что-нибудь да будет.

— А что, как ты думаешь? — спросил Билл. Майк покачал головой.

— Понятия не имею. Думаю, что бы ни случилось, наверняка это будет неприятно. Вполне возможно, что кто-то из нас не придёт в библиотеку сегодня вечером. Нет причин так думать… кроме… той же интуиции:

Все молчаливо согласились.

— Но почему поодиночке? — наконец спросила Беверли. — Если уж нам предстоит делать это всем вместе, почему ты хочешь, чтобы мы начинали по одному, Майк? Особенно если это настолько рискованно?

— Думаю, я могу ответить, — сказал Билл.

— Давай, Билл, — предложил Майк.

— Это начиналось для каждого из нас отдельно, — сказал Билл, — и я кое-что запомнил. У меня — фото в комнате Джорджа, у Бена — мумия. Потом прокажённый, которого Эдди видел на балконе на улице Нейболт-стрит. Кровь на траве около канала в парке. И птица… была ещё какая-то птица, да, Майк?

Майк мрачно кивнул.

— Большая птица.

— Да, только не такая добрая, как в «Сезам-стрит». Ричи усмехнулся.

— Кошмар, неужели мы все прокляты!

— Бип-бип, Ричи, — сказал Майк, и Ричи умолк.

— У тебя был голос в трубе и кровь, капающая из водопровода, — сказал Билл Беверли. — А у Ричи… — здесь он остановился в замешательстве.

— Я, должно быть, исключение, подтверждающее правило, Большой Билл, — сказал Ричи. — Впервые я соприкоснулся с этим тем летом, в комнате Джорджа, когда мы с тобой пришли к тебе и смотрели его альбом с фотографиями. Фото Центральной улицы возле канала начало двигаться. Ты помнишь?

— Да, — сказал Билл, — а ты уверен, что до этого ничего не было, Ричи? Вообще ничего?

— Ну, — что-то мелькнуло в глазах Ричи. — Ну, да, однажды Генри и его приятели гнались за мной, как раз перед окончанием школы, и я убежал от них в отдел игрушек в универмаге. Потом я пошёл по Центральной улице и сел на скамейку в парке на минуту, и я подумал, что я видел… но это было только то, что я видел во сне.

Вместо крика Беверли сдавленно замычала. А Эдди издавал какие-то свистящие звуки, которые Билл запомнил очень хорошо. Здесь всё в порядке. Звуки были похожи на свист, издаваемый старым насосом. «Всё в полном порядке», — как сказал бы Фрэдди Файер-стоун. Билл подумал уже не в первый раз, почему человеку лезут в голову такие мысли в самое неподходящее время.

Он сурово оглядел всех и произнёс то, что прозвучало одновременно и до невозможности ностальгически и удивительно своевременно:

— Замолчите! Ни звука! Все замолчите!

Ричи закрыл рот рукой. Лицо Майка стало тёмно-серым, но он кивнул Биллу. Все отошли от стола. Билл не стал открывать своего печенья, но сейчас увидел, что оно начало медленно пульсировать туда-сюда — вдох-выдох, вдох-выдох, вдох-выдох. А все остальные старались избавиться от этого.

— М-м-м, — опять промычала Беверли под его рукой.

— Замолчи, Бев, — сказал он, убирая руку. Глаза у неё были во всё лицо. Губы дрожали.

— Билл… Билл, ты видел? — Её глаза снова остановились на сверчке. Казалось, он подыхает. Его глаза в складках смотрели на неё, и тут Беверли снова начала жалобно стонать.

— С… совершенно верно, — сказал он непреклонно, — возвращайся обратно к столу.

— Я не могу. Билли, я не могу быть рядом с этим…

— Ты можешь. Ты обязана. — Он услышал шаги, лёгкие и быстрые, идущие через небольшой холл по другую сторону занавеса из бус. Он посмотрел на остальных.

— Эй! Обратно к столу. Разговаривайте. Держитесь естественно!

Беверли посмотрела на него умоляюще, и Билл кивнул. Он сел, придвинул стул к столу, стараясь не смотреть на печенье с сюрпризом в своей тарелке. Оно набухало, как какой-то невообразимый нарыв, полный гноя, и всё ещё медленно пульсировало вверх-вниз.

А я мог бы попасться на эту удочку, — подумал он вяло. Эдди опять взял свой ингалятор и впустил лечебный туман в лёгкие с длинным тонким скрипучим звуком.

— Кому, ты думаешь, достанется приз? — спросил Билл Майка. В это время из-за занавеса вышла Роза с вежливо-вопросительным выражением лица. Боковым зрением Билл увидел, что Бев заставила себя вернуться к столу. Молодец, — подумал он.

— По-моему, «Чикагские медведи» особенно хороши, — сказал Майк.

— Всё в порядке? — спросила Роза.

— Ззамечательно, — сказал Билл. Он указал пальцем на Эдди. — У нашего приятеля был приступ астмы. Он принял лекарство и сейчас ему лучше.

Роза взглянула на Эдди, размышляя.

— Лучше-лучше, — прохрипел тот.

— Не хотите ли вы, чтобы я убрала?

— Попозже, — сказал Майк, пытаясь улыбнуться.

— Всё хорошо? — Её глаза снова обшарили стол, но очевидность взяла верх над сомнениями. Она не увидела ни сверчка, ни глаза, ни зубов, ни дышащего печенья Билла, она, не останавливая взгляда, скользнула по кровавым пятнам на скатерти.

— Всё было очень вкусно, — с улыбкой сказала Беверли; улыбка получилась даже более естественной, чем у Билла или у Майка. Это, казалось, совсем успокоило Розу, убеждая её в том, что, если и было что-то не так, то это случилось не по вине Розы и не из-за её кухни.

— У девчонки хорошая выдержка, — подумал Билл.

— А сюрпризы были хороши? — спросила Роза.

— Ну, — сказал Ричи — не знаю, как у остальных, а у меня был настоящий глаз.

Билл услышал лёгкий треск. Он посмотрел на свою тарелку и увидел лапку, слепо выбирающуюся из своего печенья, она скреблась по тарелке. Я мог бы попасться на это, — снова подумал он, но продолжал улыбаться.

— Очень хорошо, — сказал он. Ричи смотрел в тарелку Билла, где огромная чёрно-белая муха медленно выбиралась из остатков печенья. Она слабо жужжала. Что-то желтоватое и вязкое вытекало из остатков печенья и пачкало скатерть. Теперь появился запах, тяжёлый запах гниющей раны.

— Ну, если я вам пока не нужна…

— Нет-нет, спасибо, — сказал Бен, — превосходное печенье. Самое… Самое замечательное.

— Тогда я пойду, — сказала она, пробираясь сквозь бусины в занавеске. Бусины ещё колебались и звякали друг о друга, когда все они снова отшатнулись от стола.

— Что это? — спросил Бен сипло, глядя в тарелку Билла.

— Муха, — сказал Билл. — Муха-мутант; наверное, подарок от писателя по имени Джордж Лэнглохем. Он написал рассказ «Муха».

По нему был поставлен фильм — ну, не такой уж хороший. Но эта история что-то во мне всколыхнула. Это, похоже. Его старые штучки. Это дело с мухой было у меня на уме давно, потому что я думал написать роман «Жуки на дороге». Я понимаю, что название звучит по-идиотски, но видите ли…

— Извините, — сказала Беверли отстранение. — Меня сейчас вырвет, я думаю.

И она ушла, прежде чем кто-либо из мужчин успел встать. Билл схватил свою салфетку и придавил ею муху, которая была размером с птенца ласточки. Ничего большего не могло вылезти из такого маленького китайского печенья с сюрпризом… но она смогла: она дважды прожужжала из-под салфетки, а затем умолкла.

— Господи, — пробормотал тихо Эдди.

Слово пришло неожиданно, слово, которое вообще ничего не означало, но заставило сжаться его плоть. Чудь.

Он посмотрел на тротуар и некоторое время видел изображение черепахи, нарисованное мелом, — казалось, мир заплясал перед его глазами. Он крепко зажмурил глаза, а когда снова открыл их, то увидел, что это была не черепаха, а просто нарисованные «классы», наполовину смытые дождём. Чудь.

Что это значило?

— Я не знаю, — сказал он громко, и когда он оглянулся, чтобы посмотреть, не видел ли кто, как он разговаривает сам с собой, то обнаружил, что он свернул с Канзас-стрит на Костелло-авеню. За обедом он говорил другим, что только в Барренсе, единственном месте в Дерри, он чувствовал себя счастливым, когда был мальчишкой… но это была не совсем правда. Было ещё одно место. Либо случайно, либо в беспамятстве, но он пришёл на это место — это была Публичная библиотека Дерри.

Он погулял по лужайке перед библиотекой, отмечая, что его матерчатые туфли постепенно намокают, глядя на застеклённый проход, который соединял взрослую библиотеку с детской. Проход также не изменился, и отсюда, стоя за свисающими ветвями плакучей ивы, он мог видеть людей, проходящих взад и вперёд. Старое восхищение наполнило его сердце, и он на самом деле забыл, впервые забыл о том, что случилось в конце ланча. Он вспомнил, как гулял по этому самому месту ребёнком, только в зимнее время, и ему приходилось прокладывать путь сквозь глубокий снег, доходивший почти до бёдер. Он приходил в сумерки, вспоминал Бен, и опять его пробирало до кончиков пальцев, которые уже онемели, а снег таял в его зелёных ботинках. Темнота опускалась над местом, где он стоял, и мир становился лиловым от зимних теней, небо на востоке было пепельно-серым, а на западе тлели последние красные угольки. Там, где он стоял, было холодно, возможно, градусов 10, но было бы ещё холоднее, если бы ветер дул из замёрзшего Барренса, как это частенько бывало.

Но там, меньше чем в сорока ярдах от места, где он стоял, люди ходили туда-сюда в одних рубашках. Там лился поток яркого белого света, отбрасываемого флюоресцентными лампами, висящими над толовой. Маленькие ребятишки вместе хихикали, влюблённые школьники старших классов держались за руки (и если библиотекарша видела их, то запрещала им делать это). Это было что-то волшебное, волшебное в хорошем смысле этого слова, и он был слишком мал, чтобы считаться с такими земными вещами, как электрический свет. Волшебством был этот сверкающий цилиндр света и тепла, соединяющий эти два тёмных здания, как дорога жизни; волшебством было наблюдение за людьми, идущими через это тёмное заснеженное поле, но не тронутыми ни темнотой, ни холодом. Это делало их прекрасными, почти богоподобными.

В конце концов он уходил, всегда останавливался и оглядывался (как он сделал это и сейчас), пока громоздкий каменный корпус взрослой библиотеки не закрывал линию обзора, а потом и огибал здание, подходя к парадной двери.

Ошеломлённый ностальгической болью в сердце, Бен поднялся по ступеням взрослой библиотеки, подождал минуту на узкой веранде поя колоннами, где всегда в самый жаркий день было прохладно. Затем он толкнул дверь, обитую железом, с отверстием для того, чтобы опускать книги, и шагнул в тишину. Сила памяти на мгновение закружила ему голову, когда он вступил в неясный круг света, падающего от подвешенного стеклянного глобуса. Сила эта была не физическая — не удар в челюсть или пощёчина. Она была больше сродни тому странному чувству времени, помноженному на самоё себя, которое люди называют, за неимением лучшего термина, дежавю.

Бен уже переживал подобное чувство прежде, но никогда он не получал удара такой силы, который полностью дезориентировал его. Несколько мгновений он стоял в дверях, буквально потеряв представление о времени, даже не представляя, сколько ему лет. Было ли ему тридцать восемь или только одиннадцать?

Здесь стояла такая же тишина, нарушаемая только внезапным шёпотом, слабым стуком штампа, который библиотекарь опускал на книги, запоздалыми замечаниями, да сухим шорохом газетных или журнальных страниц. Ему нравился этот свет, как тогда, так и сейчас. Он косо падал из высоких окон, серый, как крыло голубя в этот дождливый полдень, свет, который был усыпляющим и печальным.

Он шёл по полу с чёрно-красными узорами линолеума, которые были почти полностью стёрты ногами, стараясь, как всегда, не шуметь; перед ним вырастала библиотека для взрослых с куполом в центре, и все звуки становились волшебными. Он видел всё те же железные ступени лестниц — по одной на каждой стороне от главного подковообразного стола, но он также видел, что за те двадцать пять лет, как они с мамой уехали отсюда, появился небольшой эскалатор. Он почувствовал облегчение, смягчившее это удушающее чувство дежавю. Он чувствовал себя контрабандистом, пересекающим границу, или шпионом из другой страны. Он всё ещё ожидал, что библиотекарь за столом поднимет голову, посмотрит на него, а потом обратится к нему ясным звенящим голосом, который нарушит сосредоточенность всех читателей и заставит всех посмотреть на него: «Вы, да вы! Что вы здесь делаете Вам нечего здесь делать. Вы не отсюда! Вы из прошлого! Сейчас же уходите, пока я не позвала полицию!»

Она действительно подняла голову, симпатичная молоденькая девушка, и на одно мгновение Бену показалось, что все его фантазии сейчас превратятся в реальность, и сердце его подкатило к горлу, когда её бледно-голубые глаза посмотрели на него. Взгляд её равнодушно скользнул по Бену, и он увидел, что может продолжать идти. Если он и был шпионом, его не обнаружили.

«О, я знаю, что ты не ответишь, ты не можешь ответить, — прокричал Пеннивайз вниз и захихикал. — Я почти одурачил тебя, не так ли? Извините, сэр, нет ли у вас „Принс Альберт“ в банке?.. Есть?.. Лучше отпустите бедного парня! Извините, мэм, это ваш холодильник потёк?.. Да?.. Тогда не хотите ли вы поймать его?»

Клоун откинул голову и закатился от смеха. Его хохот гремел и отдавался эхом в куполе ротонды, как чёрная ракета, и Бен только огромным усилием воли смог сдержаться от того, чтобы не зажать уши руками.

«Иди сюда, Бен, — продолжал звать клоун. — Мы поговорим. На нейтральной территории. Что скажешь?»

Я не собираюсь подниматься, — думал Бен. — Если я наконец доберусь до тебя, тебе это вряд ли понравится. Мы собираемся убить тебя.

Клоун опять покатился со смеху: «Убить меня? Убить Меня?!»

И вдруг, неожиданно пугающе его голос сделался голосом Ричи Тозиера, передразнивающего голос негритёнка: «Не трогайте меня, масса, я буду хорошим негром, не убивайте этого чёрного мальчишку, Соломенная Голова!» И затем снова истерический хохот.

Дрожащий, бледный Бен прошёл через центр ротонды, гремящей эхом. Он почувствовал, что вот-вот завопит. Он встал перед книжной полкой и наугад выбрал одну из книг, перелистывая её дрожащей рукой. Его холодные пальцы оставляли следы на страницах.

«Это твой единственный шанс. Соломенная Голова! — гремел голос сверху и сзади него. — Убирайся из города, убирайся, пока не стемнело. Сегодня вечером я всюду буду преследовать тебя… тебя и остальных. Ты слишком стар, чтобы остановить меня, Бен. Вы все слишком стары. Слишком стары, чтобы сделать что-нибудь, за исключением того, чтобы позволить себя убить. Убирайся, Бен! Ты что, хочешь полюбоваться на всё это вечером?»

Он медленно повернулся, всё ещё держа книгу в холодных руках. Он не хотел смотреть, но было похоже, что какая-то невидимая рука взяла его за подбородок и поднимает вверх, вверх, вверх. Клоун исчез. На краю левой лестницы стоял Дракула, но не киношный Дракула; это был не Бела Лугоци, и не Фрэнк Лэнгелла, и не Фрэнсис Ледерер, и не Кристофер Ли, и не Реджи Нолдер. Древний человеко-зверь с лицом искажённым и мертвенно-бледным, с пурпурно-красными глазами, цвета запёкшейся крови, с разинутым ртом, открывающим синие оскаленные клыки, торчащие под углом; это было похоже на лабиринт зеркал, где любой неверный шаг приведёт к тому, что тебя разорвёт на части.

«Ки-и-и-Рач», — прокричало оно и клацнуло челюстями. Кровь потекла изо рта красно-чёрным потоком. Она капала с плотно сжатых губ на белую шёлковую рубаху и текла по ней, оставляя кровавые следы.

«Ты знаешь, что видел Стэн Урис перед тем, как умереть? — прокричал вампир, хохоча через кровавую дыру своего рта. — Был ли это Принц Альберт в банке? Был ли это Дэви Крокет — Король Дикого запада? Что он видел, Бен? Что? Ты хочешь увидеть это тоже? То, что видел он?» И опять этот истерический смех. И Бен знал, что и он тоже скоро забьётся в истерике, и не было способа остановить крик; он едва сдерживал его. Кровь лилась потоком с лестницы, как из мерзкого душа. Одна капля упала на скрюченную от артрита руку старика, читающего «Уолл-стрит джорнэл». Она текла и текла между его суставами, невидимая и неосязаемая.

Бен затаил дыхание, уверенный, что сейчас вырвется крик, немыслимый в тишине этого мягкого моросящего весеннего полудня, как неожиданный удар ножом… или как рот, набитый лезвиями.

Вместо этого нерешительно и нетвёрдо, не выкрикнутые, а сказанные, сказанные, как молитва, тихо, пришли слова: Мы сделаем вместо этого шарики. Мы перельём серебряный доллар в серебряные шарики.

Джентльмен в шофёрской кепке, который просматривал заметки де Варгаса, посмотрел напряжённо.

— Чепуха, — сказал он. На этот раз люди действительно посмотрели вверх: кто-то шикнул на старика, на что тот очень обиделся.

— Простите, — сказал Бен низким дрожащим голосом. Он прекрасно знал, что его лицо покрыто потом и что его рубашка прилипла к телу. — Я думал вслух…

— Чепуха, — повторил старик громче. — Кто сможет делать серебряные шарики из серебряных долларов? Чепуха! Фантастика! Проблемы гравитации…

Неожиданно подошла мисс Дэннер:

— Мистер Брокхил, вы должны соблюдать тишину. Люди читают, — сказала она достаточно вежливо.

— Человеку плохо, — сказал Брокхил, возвращаясь к своей книге. — Кэрол, дайте ему аспирин.

Кэрол Дэннер посмотрела на Бена, и лицо её заострилось.

— Вы больны, мистер Хэнском? Я понимаю, что это невежливо спрашивать, но выгладите вы ужасно. Бен сказал: