Петербургская тяжелая синева затянула ночное небо, недалеко прогрохотала по мостовой повозка, ударил несколько раз колокол на пожарной каланче, отбивая время, и снова наступила тишина.
   Сонька сидела возле окна, бессмысленно и тупо смотрела на серый пятак двора, растирая по щекам слезы.
* * *
   Наутро Сонька сидела в экипаже за задернутыми занавесками и не сводила глаз со здания городского суда.
   Наконец тяжелые двери отворились, народ понуро и печально начал расходиться. Вскоре девушка увидела супругов Блювштейн. Они шагали молча, с достоинством, даже мать Михаила держалась, не плакала. Сонька отодвинула занавеску, повела рукой. Старики увидели ее, заспешили к экипажу. Извозчик учтиво соскочил с козел, помог им забраться внутрь.
   Некоторое время ехали молча. Затем Блювштейн-старший, глядя перед собой, ровным голосом произнес:
   — Пожизненная каторга.
   Мать вытерла глаза платочком, тронула Соньку за плечо.
   — Нам удалось поговорить. Он спросил о вас. И о ребенке. Когда вы ждете?
   — Через семь месяцев.
   — Мы будем молиться.
   — Мальчика назову Михель, — задумчиво сказала Сонька.
   — Мальчика — Михель, а если будет девочка?
   — Михелина.
   — Красиво…
   Сара обняла девушку, прижала к себе. В экипаже снова стало тихо.
   — В суде шла речь о некоей сообщнице Михеля. Какой-то молодой особе, тоже воровке. Надеюсь, это не о вас, Софья? — снова подал голос Блювштейн-старший.
   — Нет, это другая девушка.
   — Мы так и подумали, — тихо произнесла Сара, посмотрела в лицо Соньки. — Вы останетесь у нас?
   — Нет, я уеду.
   — К себе на родину?
   — Да. Хочу поклониться родителям, увидеть сестру. А потом, вам надо отойти от случившегося.
   — Вы полагаете, старикам будет легко это сделать, глядя друг на друга? — усмехнулся отец и тем же ровным голосом предложил: — Я полагаю, вы должны жить с нами. Тем более что мы надеемся на внука. Или на внучку.
   — Я подумаю, — ушла от ответа Сонька.
* * *
   Поезд Санкт-Петербург-Варшава стоял под парами, ожидая отбытия. Возле вагона стояли старики Блювштейн, они провожали Соньку. Она была одета во все черное, волосы прикрыты темным платком.
   — Когда вас ждать обратно? — спросил отец.
   — Думаю, к родам.
   — Вы уж, Софочка, не обманите нас, — попросила Сара. — Вы у нас последняя опора.
   — Я обязательно приеду. — Сонька обняла маленькую старушку.
   — Но если случится, что вы по какой-то причине не выполните свое обещание, — дрогнувшим голосом сказал Блювштейн-старший, — обещайте хотя бы дать ребенку фамилию отца.
   — Обещаю. Обещаю также, что и у меня тоже теперь будет фамилия Блювштейн, Софья Блювштейн, — улыбнулась девушка. — А Михеля я обязательно разыщу. Рано или поздно…
* * *
   Наконец поезд покинул пределы города и несся на большой скорости в сторону польско-российской границы.
   Соседкой Соньки по купе оказалась очаровательная старушка лет семидесяти, говорливая и улыбчивая. Она ловко передвигала карты разложенного пасьянса, болтая по-французски с попутчицей.
   — Вам сколько лет, детка?
   — Двадцать два, — по-французски ответила Сонька.
   — Слышу и не верю собственным ушам. Боже, двадцать два года! Когда мне было двадцать два, то казалось, что вся жизнь впереди.
   — Разве не так?
   — Увы… Не успеете прийти в себя, как вам стукнет сорок, потом пятьдесят, а дальше годы покатятся, как колеса этого состава. — Старушка замолчала, решая какую-то карточную проблему, потом снова заговорила. — И знаете, что самое невероятное? Чем ты старше, тем меньше успеваешь.
   — Если правильно распланировать дела, можно все успеть, — довольно категорично заявила девушка.
   — Слышу самонадеянный голос молодости! Планируй, не планируй — все равно не успеешь. Вот один из примеров. Моя фамилия Типлиц, Анна Типлиц. Это старинная немецкая фамилия, хотя сама я много лет живу в Париже. В Германии даже есть небольшой городок — Типлиц. Это фамилия моего прапрапрадеда, Вильгельма Типлица. Не верите? — Старушка достала паспорт, раскрыла его. — Читайте: Анна Типлиц. Год рождения не покажу, мне слишком много лет, — не без кокетства сообщила она, — но я за все годы не нашла времени, чтобы навестить землю предков. Стыдно? Не то слово. Там есть замок удивительной красоты! Дивный городок, дивные жители, которые помнят и гордятся тем, что живут в Типлице. А я не нашла времени, не спланировала!
   — Это можно проделать по пути в Париж.
   — Не успею. Вернее, не смогу: у меня уже нет сил, чтобы совершать подобные путешествия. Конечно, в мою честь там устроят приемы, рауты, фейерверки… Но я не выдержу этого, это колоссальная нагрузка. Годы, детка! Жаль… — Старушка оторвалась от пасьянса и доверительно сообщила: — Приемы, рауты — бог с ними. Больше всего я хотела бы посетить замок с его комнатой сокровищ.
   — Комната сокровищ? — искренне удивилась девушка.
   — Мой предок был очень богат, — объяснила попутчица. — После ухода в мир иной он оставил какие-то невероятные богатства. Говорят, в замке есть комната Аладдина, где хранятся поистине сказочные сокровища.
   — Ради сокровищ следовало бы заглянуть в городок, — засмеялась Сонька.
   — Ах, дорогая моя, — печально усмехнулась старушка, пряча паспорт в сумочку. — Лучшее сокровище — это годы. И вы вскоре в этом убедитесь.
* * *
   Вечер перешел в ночь. Старушка крепко спала, отвернувшись к стенке.
   Сонька тихонько взяла ее сумочку, так же тихонько открыла и вытащила оттуда паспорт.
* * *
   Повозка въехала в широкий мощеный двор. Сонька расплатилась с извозчиком, он помог ей донести чемодан до дома и укатил. С тех пор, как Сонька уехала из местечка Повонзки, здесь мало что изменилось: та же выщербленная брусчатка, те же куры и гуси, снующие вдоль заборов, те же лавчонки, торгующие тряпьем и продуктами, те же неторопливые горожане. Дом покойного Лейбы тоже мало изменился — разве что крышу вместо деревянной дранки покрыли яркой черепицей.
   Сонька огляделась, постучала в дверь, подергала за щеколду — никто не ответил. Она толкнула дверь, и на нее пахнуло затхлой прохладой дома. Сонька с трудом подхватила чемодан и вошла.
   В гостиной девушка уселась на чемодан и стала вертеть головой, осматриваясь.
   — Чего надо? — услышала она за спиной голос Евдокии. — Кто такая?
   Сонька оглянулась, и мачеха ахнула.
   — Боже, Сура! — Она не подошла, не обняла, просто смотрела удивленно на нежданную гостью и криво улыбалась. — Приехала, что ли?
   — Приехала, — кивнула та.
   — Вот уж не ждали. И надолго?
   — Не знаю, будет видно. — Сонька снова огляделась. — А где Фейга?
   — У себя.
   — У себя — это где?
   — А мы теперь живем порознь. Я — по себе, а Фейга — по себе в доме пани Елены. Опять недавно вышла замуж.
   — Ничего здесь не изменилось, — произнесла Сонька, оглядывая гостиную.
   — А что должно измениться? Как жили, так и живем. Сама-то как?
   — Хорошо.
   — Видно, что неплохо, — ухмыльнулась мачеха. — Модная, нарядная. А вообще-то зачем приехала?
   — Повидаться.
   — С кем? — хохотнула Евдокия. — Со мной, что ли?
   — С вами, с сестрой.
   — Ой, нашла с кем видаться! Хотела вот выйти замуж, да на дурня напоролась. Сама-то замужем?
   — Замужем. Звала приехать, не захотел, — соврала Сонька.
   — И правильно. Чего тут делать? От скуки на стенку лезешь! Живешь где, в Варшаве небось?
   — В Петербурге.
   — Врешь. Кто ж тебя в Петербург такую пустит?
   — Какую?
   — Шаловую! Ты тут такого намутила, что весь городок на ушах стоял.
   — Уже не стоит?
   — А некому стоять! Твой Шелом после тебя пьет. Отца похоронил, вот и пьет. А этот боров, ну, пан Лощинский, тот вообще сгинул бог знает куда. После тебя. Сура, как после пожара — кто ни приблизится, обязательно обожжется. Сама-то не думала об этом?
   — О чем? — не сразу поняла Сонька.
   — О себе. Непонятная ты какая-то. Вот даже сейчас: приехала, а я не знаю, чего со мной творится, вроде сама не своя. Надолго, спрашиваю, нагрянула? И вообще, чего тебе здесь надо?
   — Не бойтесь, — печально усмехнулась гостья, — долго не задержусь. Сестру только увижу и уеду.

День выдался довольно жарким. Сонька и Фейга прогуливались под летним зонтом по главной улице городка и весело переговаривались. Фейга была одета в облегающее платье, Сонька же наоборот — в широченную юбку с массой оборок.
   — Это ты столкнула пана Тобольского в речку? — смеялась Фейга.
   — Сам прыгнул. Оказался настоящим паном.
   — От любви прыгнул-то?
   — Еще какой любви! Говорил, всю жизнь будет преследовать меня. — Сонька улыбалась, с интересом изучая всякого рода лавки. — Он хоть живой?
   — Чуть не утонул. Выловили. Говорят, в одном исподнем был.
   — Я бросила ему одежду, видно, не поймал.
   Фейга остановилась:
   — И что, никакого улова?
   Сестра молча открыла сумочку, показала часы и кольца пана Тобольского.
   — Давай сюда, — велела Фейга.
   — С чего это вдруг? — удивилась Сонька.
   — А кто тебя с ним свел?
   Младшая сестра достала два кольца и два перстня, отдала Фейге.
   — Пополам.
   — А часы?
   — Часы я верну. Чтоб пан ничего дурного не подумал.
   — Умница, правильное решение, — одобрила старшая сестра. — Репутация семьи должна быть чистой.
   Они двинулись дальше. Когда поравнялись с одной довольно большой ювелирной лавкой, Сонька направилась туда.
   — Хочу оставить память о себе.
   — Память? — не поняла Фейга.
   — Прихвачу какое-нибудь колечко, а они пусть потом мучаются, как мне это удалось.
   — Как это — прихватишь? — не поняла сестра.
   — Пальчиками! Вот этими, золотыми. Попробуем?
   — А если не получится?
   — Получится. Могу заключить пари.
   — Ну, давай посмотрим. Если проиграешь, часы Тобольского тоже отдашь мне.
* * *
   В полуденную жару лавка пустовала. При появлении молодых женщин хозяин, он же продавец, поднялся со стула, вежливо поклонился:
   — Добро пожаловать, пани.
   Сестры подошли к прилавку, стали изучать украшения.
   — Что-нибудь показать? — поинтересовался хозяин.
   — Прошу, вот это и это, — ткнула Сонька в дорогие колье.
   Она взяла одно колье и принялась внимательно и придирчиво изучать.
   — Надеюсь, это не подделка?
   — Что вы, пани?! — вспыхнул хозяин. — У нас подделок не бывает. Мы бережем свою репутацию.
   — Мы свою тоже, — хохотнула Фейга.
   Сонька приложила колье к ее шее, затем к своей и проделала то же самое со вторым.
   — Нравится?
   — Хочу еще эти, — подыграла ей Фейга.
   Продавец извлек еще три колье, и младшая сестра вновь принялась их рассматривать. По очереди примерила украшения сначала на сестру, затем на себя. Незаметно опустила одно из колье в широченный карман юбки. Повозилась с оставшимися изделиями, отобрала из них два и повернулась к Фейге:
   — Эти нравятся?
   — Очень, — ответила Фейга.
   — Берем.
   Сонька открыла сумку и вдруг вспомнила:
   — А деньги?
   — Я не взяла.
   — Я тоже. — Младшая сестра отодвинула все колье к продавцу, извиняющимся голосом сказала: — Возьмем деньги и придем. Нам у вас понравилось.
   Когда они подошли к выходу, хозяин лавки окликнул их:
   — Прошу прощения, пани!
   Они остановились.
   — Здесь было пять колье.
   Девушки недоуменно смотрели на него.
   — Было пять, осталось четыре, — разъяснил хозяин.
   — Вы хотите сказать, мы что-то взяли?
   — Я хочу сказать, что одного колье не хватает.
   Сонька вспыхнула.
   — То есть оно у нас?
   — Не знаю. Посмотрите, прошу прощения, в своих сумочках.
   Из подсобки вышел еще один продавец, мрачно уставился на покупательниц.
   — Пожалуйста, — оскорбленно дернула плечами младшая сестра, открыла свою сумочку и попросила старшую: — Тоже открой.
   Фейга выполнила указание. Продавец подошел к ним, принялся изучать содержимое сумочки Соньки.
   — Это ваше? — показала она кольца, перстни и часы пана Тобольского.
   — Нет, но что-то знакомое. Их кто-то у нас покупал.
   — А это? — внаглую продемонстрировала «свои» перстни и кольца Фейга. — Это тоже кто-то у вас покупал?
   — Да, — вконец сбитый с толку хозяин кивнул, — но не могу вспомнить кто.
   — Мы! Мы покупали! — вдруг заорала Фейга. — Потому что мы были вашими клиентками! А после этих обвинений ноги нашей здесь не будет. Адью, хамы!
   И они возмущенно покинули лавку.
* * *
   Отойдя от магазина на приличное расстояние, сестры расхохотались от души.
   — А куда ты спрятала? — не понимала Фейга.
   — Сюда, — продемонстрировала карманы в складках юбки Сонька. — Здесь вся лавка поместится!
   — А морда у него, морда-то! Растерянная, красная! Кто-то покупал, говорит, но не помню!
   — А я испугалась, что вспомнит пана Тобольского.
   — Я тоже. Чуть не обделалась! Как это он не вспомнил?
   И вдруг обе замолчали. Навстречу им двигался пан Тобольский, высокий, статный, в дорогом белом костюме. Фейга дернулась было в сторону, Сонька резко остановила ее:
   — Стоять! Не уходи.
   Тобольский подошел к девушкам, вежливо поклонился, обратился к Соньке:
   — Я желаю видеть вас.
   — Пожалуйста, — улыбнулась она, не сводя с пана насмешливого взгляда. — Я тоже желаю. — Она достала из сумочки часы, протянула пану. — Ваши?
   — Благодарю. Я решил, что вы хотите видеть меня по другому поводу. — Он бросил взгляд на Фейгу полагая, что она отойдет, но сестра и не думала этого делать.
   — Я прошу прощения за вчерашнее приключение, — преодолевая себя, произнес пан. — Все было весьма глупо.
   — А по-моему, весело. Мне понравилось.
   — Жаль. Я полагал, вы отнеслись ко мне более серьезно.
   — А что в этом стыдного? — вмешалась в разговор Фейга. — Если б ради меня мужчина такое сделал, я бы сразу в него влюбилась.
   — Боюсь, ваша сестра вряд ли в меня влюбилась после купания. — Пан Тобольский вопросительно посмотрел на Соньку. — Я не прав?
   Она пожала плечами:
   — Любовь — дело наживное.
   Пан отрицательно повел головой, почти обреченно произнес:
   — Нет. Любовь — это то, что вмиг ослепляет человека. Как гром, как молния. Я, мадемуазель, ослеплен вами.
   Девушка с иронией заметила:
   — Простите, я этого не хотела, — и сделала движение, чтобы уйти.
   Пан деликатно придержал ее.
   — Вы когда уезжаете, пани?
   — Скоро.
   — Точнее не можете сказать?
   — Извините, нет.
   Фейга демонстративно взяла сестру под руку, и они быстро зашагали прочь, оставив господина Тобольского в полной растерянности.
   — У пана сдвинулась черепица, — сказала старшая сестра, когда они отошли подальше.
   — Его проблемы, — бросила Сонька.
   — Нет, ну жалко человека. Может, задержишься хотя бы на недельку?
   — Меня ждут.
   — Кто?
   — Дела.
* * *
   Поезд Варшава-Берлин стоял у перрона варшавского вокзала, пассажиры и их провожатые топтались у вагонов. Соньку провожала Фейга. Она прослезилась и платочком старательно вытирала слезы. Вдруг внимательно посмотрела на Соньку, как бы не решаясь что-то сказать, затем сообщила:
   — Знаешь, что мне вчера заявил один пан?
   — Ну?
   — Будто бы ты… воровка. И будто тебя в Санкт-Петербурге чуть не посадили.
   — Кто это тебе сказал?
   — Человек. Ты его не знаешь. И еще: что ты чуть ли не самая главная среди воров. Тебя они так и кличут: Сонька Золотая Ручка.
   Сонька улыбнулась:
   — Пусть говорят. Лишь бы ты не верила в эту глупость.
   — А я и не верю. Хотя было бы интересно, если бы ты была там главной.
   — У воров?
   — Ну! Ты бы смогла. Ты вон как скребанула ювелира! Отец бы тобой гордился.
   — А мама?
   — Мама — нет. Мама хотела, чтоб ты стала музыкантом. У тебя вон, какие пальцы!
   — Сонька Золотая Ручка? — улыбнулась девушка.
   — Смотри, — погрозила пальцем Фейга, — обижусь, если обманула. Ты должна говорить всю правду сестре. Тем более старшей!
   — Вот я тебе все и сказала, — Сонька поцеловала ее лоб. — Увидишь Шелома — извинись за меня. Я перед ним виновата.
   — Я-то извинюсь, да вряд ли он поймет. Пьет с утра до ночи и все тебя вспоминает. Любит. Вот ты какая у нас! Куда хоть едешь, сестра?
   — В Германию.
* * *
   Купе у Соньки было отдельное, класса люкс. Она оставила дверь приоткрытой и имела возможность отслеживать всех, кто передвигался по вагону. Народ здесь был самый разнообразный: поляки, русские, немцы, австрийцы и даже французы. Неожиданно в купе Соньки втиснулся толстый немец. Он увидел молодую красивую женщину и залопотал:
   — О! Дас ист шён гут медхен!
   Девушка решительно встала, закрыла дверь:
   — Ауфвидерзеен!
   Достала какой-то роман и начала листать его. В купе постучали — на пороге стоял проводник.
   — Что пани желает? — спросил по-польски.
   — Вина.
   — Естественно, французского?
   — Естественно.
   Он ушел, оставив дверь открытой, и тут Сонька увидела пана Тобольского. Пан смотрел в ее сторону, загадочно улыбаясь. Девушка вышла из купе и решительно подошла к нему.
   — Вы решили сопровождать меня?
   Тот кивнул:
   — Я, мадемуазель, сказал, что буду преследовать вас всю жизнь. И это не было шуткой.
   Сонька с беспомощной злостью смотрела на него:
   — Что вы от меня хотите?
   — Ничего. Просто хочу видеть вас. Быть если не рядом, то хотя бы неподалеку.
   — Но мне этого не нужно!
   — Ничем не могу вам помочь, — развел он руками. — Я полюбил. Впервые за много лет.
   Девушка раздраженно смерила его взглядом, хотела уйти, но все-таки задержалась.
   — Вы мне мешаете!
   — В чем?
   — В жизни. В работе.
   — Я готов вам помогать. Я очень богат, пани.
   Она бессильно сжала кулачки, впившись длинными ногтями в ладони, придвинулась к пану почти вплотную:
   — Я — воровка. Профессиональная воровка. Я могу только что-нибудь украсть у вас.
   — Знаю, — спокойно кивнул он. — Вы уже украли у меня: кольца, часы… Хозяин ювелирной лавки все вспомнил.
   — Вызывайте полицию.
   — Зачем? Я намерен, наоборот, охранять вас.
   — Черт!.. — Сонька не знала, как поступить. — Кто вы? Откуда взялись? Я не хочу видеть вас!
   Пан Тобольский помолчал, печально усмехнулся:
   — Доброй ночи, пани. Имейте в виду, я в соседнем купе. — И скрылся за своей дверью.

Карета неслась по узким улочкам городка, бургомистр вопросительно поглядывал на тихую, печальную гостью.
   — Вы под впечатлением?
   — Под большим. Такое ощущение, будто я всю жизнь жила в замке. Это мой дом.
   Немец довольно засмеялся:
   — Это и есть ваш дом. Приезжайте чаще, приглашайте других родственников. Если они, конечно, есть.
   — Нет, я единственная.
   — Тем более приезжайте. Если же решите здесь обосноваться навсегда, город будет счастлив. Замок — ваш.
   — Я подумаю. — Девушка подняла на бургомистра взгляд, твердо заявила: — И все-таки я хочу провести ночь в замке, чтобы понять, чем жил мой великий предок.
   — Как прикажете, графиня. Когда пожелаете?
   — В эту ночь.
   — В эту ночь я даю прием в вашу честь! — возмущенно воскликнул бургомистр.
   — Значит, после приема. Только не забудьте.
   — Немцы никогда ни о чем не забывают. У нас главное — порядок!
* * *
   Вечером городская ратуша сияла огнями: в зале приемов собрались лучшие люди городка. Их было достаточно много, не менее ста человек. Играл оркестр, прислуга разносила закуску и выпивку, шум от смеха и голосов витал над головами.
   Сонька, сопровождаемая бургомистром и его тощей высокой женой Матильдой, не спеша, расхаживала по залу, принимала знаки уважения и почитания.
   — Вы хорошо говорите по-немецки, графиня, — заметила Матильда.
   — Это мой родной язык, — улыбнулась гостья.
   — А Париж?
   — В Париже я в гостях, а здесь — дома.
   — Браво, — захлопала бургомистерша. — Вы замечательно сказали.
   — Дамы и господа! — вышел на середину зала бургомистр. — Я прошу поднять тост в честь нашей гостьи, графини Анны фон Типлиц. Мы долго ждали этого счастливого случая, мы даже не верили, что это когда-нибудь произойдет. Но вот свершилось! Добро пожаловать в родной город, прелестная госпожа фон Типлиц! Мы счастливы!
   Раздались приветственные возгласы, все дружно выпили, после чего Сонька встала рядом с бургомистром.
   — Уважаемый господин бургомистр и ваша очаровательная супруга! Уважаемые граждане моего города, города, который основал мой предок граф фон Типлиц! Я по-настоящему счастлива, и у меня нет других слов. Спасибо вам за память, за верность, за прием!
   Последние слова девушки просто потонули в овации. Бургомистр взял Соньку под руку, повел в гущу присутствующих. По пути девушка обратила внимание на массивную золотую цепь с драгоценными камнями, свисающую из кармана градоначальника. Ловко и непринужденно она пошла по другую руку от Вернера и, когда они внедрились в толпу, незаметно отстегнула цепь на боку бургомистра и так же незаметно опустила ее в свою сумочку.
   — Графиня, — проворковал ничего не почувствовавший бургомистр, — эти люди — цвет нашего города. На них держится порядок, благополучие и достоинство наших горожан.
   Мужчины принялись по очереди целовать руку графине, дамы впивались в нее глазами, жеманно приседали и что-то бормотали. Видимо, называли свои имена. Сонька обратила внимание на молодого красивого господина в ладно сшитом фраке и улыбнулась. Он ответил тем же, после чего двинулся вперед и галантно предложил:
   — Могу ли я пригласить вас на танец, графиня?
   — Буду счастлива.
   Они покинули толчею, вышли в самый центр танцевального круга. Перед ними расступились, и они закружились в вальсе под музыку Штрауса. Сонька сразу же положила глаз на изысканную булавку на галстуке партнера.
   — Вы наверняка банкир? — кокетливо поинтересовалась она.
   — С чего вы взяли? — удивился господин.
   — Манера держаться.
   — Увы! Я всего лишь полицейский.
   — Вы? Полицейский? — искренне удивилась девушка.
   — Вас это огорчило?
   — Напротив. Если в вашем городе такие полицейские, с законом здесь должен быть полный порядок!
   — Учтите, обер-полицейский.
   — О! — расхохоталась Сонька. — Никогда так близко не соприкасалась с обер-полицейским!
   — Видимо, не было повода.
   — Естественно. Я веду исключительно праведный образ жизни.
   Неожиданно за их спинами возникло какое-то движение, толпа начала взволнованно расходиться, и присутствующие принялись смотреть под ноги, явно что-то высматривая. Растеряннее всех выглядели бургомистр и его жена.
   — Что случилось? — удивилась Сонька.
   — Пардон, сейчас узнаю.
   Обер-полицейский быстро направился к бургомистру. Сонька видела, как он о чем-то спросил главу города, тот коротко объяснил, показав рукой на паркет. Полицейский вернулся к девушке.
   — Господин Вернер потерял очень дорогую цепь. Все пытаются ее найти.
   — Здесь потерял? — уточнила Сонька.
   — Да, в толчее. Но ничего страшного, думаю, найдут. — Обер-полицейский улыбнулся и прошептал девушке в самое ухо: — К тому же наш бургомистр не самый бедный человек в городе.
   — Дайте совет, — попросила Сонька. — Если я незаметно покину почтенное собрание, это будет слишком бестактно?
   — Не думаю. Но только в том случае, если я вас провожу.
   — Я готова отдаться в руки полиции.
   Ни с кем не прощаясь, будто покидает прием лишь на несколько минут, Сонька поспешила к выходу. Обер-полицейский предупредительно шел следом.
   В фаэтоне, стоявшем в стороне от отеля «Типлиц», пан Тобольский внимательно наблюдал, как Сонька в сопровождении обер-полицейского пересекала площадь.
* * *
   Когда Сонька в сопровождении полицейского вошла в отель, хозяин гостиницы, он же администратор, подобострастно подбежал к высокой гостье и доложил:
   — Графиня, вас спрашивали.
   Девушка вскинула брови:
   — Кто?
   — Некий господин. Но, странным образом, он назвал другое имя.
   Сонька быстро взглянула на полицейского, в том немедленно сработало профессиональное чутье.
   — Какое имя, господин Кремер?
   — Софья. А фамилию я записал.
   Хозяин двинулся было к конторке, но Сонька придержала его:
   — Не стоит беспокоиться. Думаю, это была чья-то шутка.
   — Нет, графиня, господин не был похож на шутника. Немолодой солидный господин.
   — Если он еще возникнет, задержите его, — вмешался обер-полицейский и жестом пригласил Соньку на второй этаж к номерам.
   Сонька и обер-полицейский подошли к двери, и девушка вопросительно повернула голову:
   — Доброй ночи?
   — Вам не страшно одной входить в номер? — почти вплотную приблизился к ней полицейский.
   — Думаете, там опасно?
   — Но ведь вас кто-то спрашивал. Я бы на всякий случай проверил.
   Сонька тронула плечами:
   — Если вы так считаете, прошу.
   Обер-полицейский первым вошел в номер, зажег свет, прошелся по всем комнатам.
   — Все спокойно. Можете располагаться, графиня.
   — Всего доброго, — ответила девушка, с улыбкой глядя на мужчину.
   Вдруг он решительно подошел к ней, обхватил ладонями лицо и стал страстно целовать.
   Сонька аккуратно сняла с его галстука булавку, после чего решительно оттолкнула наглого обер-полицейского.
   — Что вы себе позволяете?
   — Я схожу с ума! Прошу, хотя бы еще один поцелуй, я буду нести его через всю жизнь! Поцелуй графини фон Типлиц… Умоляю вас!
   — Вы действительно сошли с ума. Сейчас же покиньте номер!
   — Слушаюсь. Простите. — Полицейский дошел до двери, но оглянулся: — По моим сведениям, этой ночью вы отправляетесь в замок?
   — Вы намерены меня и там охранять?
   — Нет, — ухмыльнулся обер-полицейский. — В замке вас будут охранять совсем другие силы. Силы вашего далекого предка, графиня. — И он решительно покинул номер.
   Сонька подошла к окну, увидела, как полицейский пересекал площадь, направляясь снова в ратушу, обратила внимание на одинокий фаэтон, стоявший в сторонке от отеля. Это был фаэтон пана Тобольского.
   Она принялась складывать вещи в чемодан, затем торопливо осмотрела все комнаты, и в это время в номер сильно постучали. Сонька направилась к двери, распахнула ее. В коридоре стоял высокий человек в черной накидке, который громко сообщил:
   — Господин бургомистр велел препроводить вас в замок!
* * *
   Сторож замка, освещая коридоры факелом, проводил гостью до той самой комнаты с портретами и прокричал:
   — Как долго госпожа намерена здесь пробыть?
   — Полагаю, до утра.
   — Я буду в сторожке. Стучите громче, я плохо слышу.
   — Вы хотите меня запереть? — с испугом спросила она.
   — Нет, дверь будет открыта. — Сторож двусмысленно оскалился. — Желаю фрау приятной ночи, думаю, вам будет не скучно. Если что, я в сторожке. Но стучите громко, я плохо слышу!
   Он ушел, гулко волоча тяжелые сапоги, и Сонька осталась одна. Тьма была кромешная, лишь на одну из картин падал из окна лунный свет. Девушка осмотрелась, пытаясь сориентироваться, куда двигаться. Осторожно, стараясь не наткнуться на еле различимые в темноте предметы, она пробралась к проходу в следующий зал.
   Здесь было еще темнее. На ощупь, вытянув перед собой руки, Сонька передвигалась вдоль стены, спотыкалась о какие-то предметы, упиралась в мебель, в каменные стены, натыкалась на острые углы. Что-то с грохотом упало, и девушка замерла от ужаса. Понять, куда идти дальше, было практически невозможно. Тем не менее Сонька передвигалась.
   Наконец в одном из залов она нащупала книги, много книг, и поняла, что пришла в нужное место. Перебирая пальцами по книжным корешкам, она пыталась обнаружить ту самую нишу, где следовало на что-то нажать. Вдруг раздался четкий щелчок, и потайная дверь со скрипом отворилась.
   Странным образом комната с сокровищами была хорошо освещена. Окна в ней были расположены так, что лунный свет заливал все пространство.
   От волнения Сонька некоторое время не могла тронуться с места, затем приблизилась к одному из ящиков, открыла стеклянную крышку и принялась копаться в драгоценностях. Они маняще позвякивали, едва ощутимо царапали руки, не отпускали, заставляя погружать пальцы все глубже и глубже.
   Сонька открыла сумку и стала без разбора загружать ее слитками золота и камнями, цепями и цепочками, кольцами и перстнями. Когда сумка заполнилась до отказа, девушка принялась набивать драгоценностями карманы широкого платья.
   Наконец работа была закончена. Девушка закрыла дверь в сокровищницу и двинулась в обратном направлении. Обратно идти оказалось проще и не так страшно. Когда до выхода из замка оставалось совсем немного, Сонька вдруг услышала за спиной чьи-то шаги. Отчетливые, тяжелые, преследующие. Девушка на миг замерла. Шаги тоже затихли. Было ясно — кто-то шел следом. И тогда Сонька побежала. Преследователь тоже.
   Она неслась вперед, не понимая, куда бежать. Налетала на стены, цеплялась за какие-то углы, натыкалась на мебель и рыцарские доспехи, падала, но тут же поднималась и бежала дальше. Преследователь, тяжело дыша, не отставал.
   Бежать Соньке было трудно: мешали тяжелые карманы с золотом, сумка постоянно за что-то цеплялась. Сонька снова споткнулась, и сумка раскрылась, часть добычи рассыпалась. Девушка и не думала подбирать награбленное, ей важно было убежать от преследователя и добраться до выхода.
   Наконец впереди светлым пятном показались главные ворота, из последних сил Сонька ринулась к ним, вырвалась на простор, и в этот момент преследователь догнал ее. Схватил сзади цепко и болезненно, тяжело дыша, прохрипел:
   — Не убегайте! Не бойтесь! Я ничего дурного не сделаю! Ну, куда же вы? Куда?
   Сонька оттолкнула его и упала. Человек тоже упал, навалился на нее. И тут она узнала: это был пан Тобольский. Бледный, задыхающийся, он крепко держал ее.
   — Вон! — стала вырываться Сонька. — Пошел вон!
   Тобольский прижимал ее к себе, беспрестанно бормотал:
   — Я вас никому не отдам… Всю жизнь буду с вами… Вы — моя жизнь! Моя судьба!
   — Вы сумасшедший! Сумасшедший! Оставьте меня!
   Собравшись с силами, девушка сбросила его с себя. Пан скатился по каменным ступенькам, тяжело застонал, не в состоянии подняться. Сонька подхватила сумку и бросилась прочь.
* * *
   Она влетела в вестибюль гостиницы, кинулась к прикорнувшему за стойкой администратору:
   — Спасите! Посмотрите, что со мной! Меня хотели убить! Помогите!
   Увидев избитую, окровавленную графиню фон Типлиц, немец чуть не рухнул в обморок.
   — Кто хотел убить?
   — Сумасшедший! Он набросился на меня, я едва вырвалась! Он преследовал меня!
   — Кто? Граф? Дух графа?! — белыми губами пробормотал хозяин отеля.
   — Нет, человек… Наверное, тот, который спрашивал.
   — Это граф, фрау! Он не любит, когда к нему приходят.
   — Сообщите в полицию! Разбудите бургомистра! Я немедленно покидаю вас, я не могу здесь больше оставаться! Немедленно подайте мне карету!
   Сонька, прихрамывая и придерживая тяжелые карманы платья, решительно направилась наверх.
   Войдя в номер, она опрокинула содержимое сумки и карманов в саквояж, прихватила остальные чемоданы и поспешно вышла в коридор гостиницы.
   Когда Сонька, волоча багаж, спустилась в вестибюль, администратор уже пришел в себя и, увидев ее, сообщил:
   — Господин обер-полицейский сейчас прибудет.
   — Он меня меньше всего интересует! — резко ответила «графиня». — Где карета?
   — Ждет. — Немец попытался все-таки остановить гостью: — Мы очень сожалеем, фрау, но дождитесь полицию.
   — Нет, я покидаю ваш город. И боюсь, не скоро сюда вернусь. Кланяйтесь господину бургомистру.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ
   Сонька и ее гость сидели за столом в гостиной, на столе стояла початая бутылка вина, бокалы были наполовину опорожнены.
   — Вы мне нравитесь все больше и больше, — тихо говорил барон, нежно целуя пальцы девушки. — Вы прелестно умны, у вас великолепные манеры, а вот эти руки, эти пальцы… они способны свести с ума.
   Сонька рассмеялась.
   — Не нужно так говорить, вам надо быть в здравом уме! — И поинтересовалась с иронией: — Вы ведь снова отправитесь в игорный зал?
   — Нет. Если вы проявите ко мне хотя бы самую малость внимания, я перестану играть. Я буду вести добропорядочный, умеренный образ жизни.
   — Умеренный — значит скучный?
   — Нет, я буду любить вас. Я буду принадлежать вам и только вам. Если, конечно, вы тоже полюбите меня.
   — Господин барон, вы забыли, у меня муж.
   — Но вы ведь оставили его!
   — Оставить — не значит разорвать былые узы. Да, я оставила его, но не он, — муж везде меня преследует!
   — Я готов вмешаться в ситуацию.
   — Каким образом?
   — Я сообщу, что люблю вас и готов предложить руку и сердце.
   — А ребенок, которого я ношу? Это ведь его ребенок.
   — Это будет мой ребенок!
   Сонька печально рассмеялась:
   — Нет. Даже если бы мы стали жить вместе, вы всегда будете помнить, что это не ваш ребенок. Что это ребенок того человека, от которого я захотела родить по былой любви.
   Барон снова стал целовать пальцы девушки:
   — Не отталкивайте меня, прошу! Дайте шанс! Мне необходим шанс! Иначе я погибну! После того, как меня оставила жена, я ни на кого не обращал внимания, и вдруг вы…
   Сонька встала и быстро направилась в спальню. Гаро не отставал.
   — Это случай, судьба, это знак провидения! Я изменю образ жизни, перестану играть. Я ведь играю потому, что от меня ушла любовь. Я стану другим! Я богат, Софья, очень богат! Я сделаю все, чтобы вы были счастливы.
   Он принялся страстно целовать ее, рвать на груди кофточку. Они упали на широкую кровать, граф продолжал неистовствовать, и в это время в дверь постучали. Барон затих, напрягся, оставил девушку и вопросительно оглянулся на дверь:
   — Кто это?
   Сонька, поправляя одежду, пожала плечами:
   — Может, портье?
   — Не открывайте, — попросил барон.
   — Почему?
   — Я не хочу, чтобы кто-то разрушал нашу идиллию.
   — Может, что-то срочное.
   Девушка не успела подняться, как до слуха барона донесся громкий крик мужчины:
   — Кто у тебя? С кем ты?
   В спальне появился разъяренный Красавчик. Девушка растерянно слезла с постели.
   — Карл!
   — Кто это? — заорал тот.
   Граф продолжал сидеть, растерянно глядя на визитера. Тот вскинул руку, показывая на графа:
   — Я спрашиваю, кто это?
   — Это? — пролепетала Сонька. — Это мой гость.
   — Что он здесь делает?
   — Карл, он ничего не делает! Он мирно сидел, и мы мило беседовали.
   — В спальне? В такое время?
   — Ну и что, Карл? Это мой знакомый, он барон. Его зовут Филипп Гаро.
   — Да, месье, меня зовут Филипп Гаро. И мы действительно мило беседуем с Софьей.
   Красавчик подошел к французу почти вплотную, заставил его встать.
   — Вам известно, что это моя жена?
   — Нет, я этого не знал. — Филипп протянул руку: — Приятно познакомиться.
   Красавчик оттолкнул его руку:
   — А мне неприятно! Я сейчас буду бить тебе морду! Что ты хочешь от моей жены? — заорал он.
   — Я ничего не хочу от вашей жены. Просто мы познакомились и надумали выпить вина.
   — В спальне? Поэтому у нее такой помятый вид?
   Красавчик повернулся к Соньке, схватил ее за ворот платья.
   — Как ты посмела? Ты сбежала от меня для того. Чтобы водить в номер всякую шваль?
   — Он не шваль! Он барон!
   — Месье, — бросился к Красавчику Филипп, — не смейте трогать женщину! Я готов ответить за нее! За все готов ответить!
   — Вот ты и ответишь! — Вор развернулся и со всего маху ударил француза в лицо. — Ты ответишь! И за себя! И за нее!
   Барон упал, Красавчик набросился на него, принялся бить ногами. Сонька обхватила Красавчика за плечи, повисла на нем:
   — Карл, успокойся! Остановись! Я тебе объясню! Не бей его!
   — Что ты объяснишь? — повернулся к ней тот. — Что ты можешь объяснить?
   — Он взял у меня денег!
   — Ты взял у дамы деньги? — снова ринулся Красавчик на лежащего барона. — Сколько он у тебя взял?
   Сонька снова повисла на нем:
   — Не помню! Много! В долг! Взаймы! Поэтому я пригласила его… Чтоб не обманул, не сбежал!
   — Вы что, Софья?! — поднялся барон. — Что вы говорите? Как я мог вас обмануть? Тем более сбежать?!
   — Я вас не знаю, вы — игрок. От игрока можно ждать чего угодно!
   — Но мы с вами так прекрасно говорили, Софья!
   — О чем вы с ней говорили?
   — О том, что я влюбился, что ваша жена прелестна! Я готов предложить ей руку и сердце. Она вам не принадлежит, она оставила вас.
   — Не верь ему, Карл, — плакала Сонька. — Он все врет! Ни руку, ни сердце от него я принимать не собиралась. Я с тобой, только с тобой! Это шантаж, Карл! Спаси меня, Карл!
   Красавчик достал из кармана пиджака небольшой револьвер и сунул дуло в лицо Гаро:
   — Ты мне за все заплатишь: за мой позор, за позор жены.
   — Но я ничего такого не сделал!
   — Во-первых, ты взял у женщины деньги. Обманом взял. А во-вторых, хотел изнасиловать ее. Мою беременную жену хотел изнасиловать, — придвинулся к нему вплотную Красавчик. — Она ждет ребенка, моего ребенка! И не дай бог, с малышом что-то случится. Тогда, барон, у тебя не хватит никаких денег. А пока что, если хочешь избежать позора и остаться в живых, едем в банк, и ты снимаешь ту сумму, которую я тебе назову.
* * *
   Крытый экипаж на большой скорости несся по узким улочкам Ниццы. Окна были занавешены. В экипаже сидели Сонька, Красавчик и барон со следами недавнего разбирательства на лице. Карету трясло и подбрасывало на неровном булыжнике. Вор держал в руке револьвер, внятно и спокойно разъясняя Филиппу Гаро на плохом французском:
   — Запомни, барон, главное: одно лишнее движение — и твоя душа отправляется к Господу Богу.
   Тот перевел взгляд с револьвера на самого Красавчика, затем на молчаливую Соньку.
   — Вы… грабители?
   — Мы те люди, которые требуют компенсации за попранную честь. Особенно за честь женщины. Тем более женщины, ждущей ребенка.
   — Но я не могу дать ту сумму, которую вы обозначили.
   — Не можешь дать миллион франков?
   — Это очень крупная сумма.
   — Честь моей жены стоит дороже. А к тому же за тобой должок. С процентами!
   — Все равно, это не миллион! Я взял у Софии не более четырехсот франков.
   Красавчик крепко сжал пальцами подбородок француза, предупредил:
   — Ты можешь не доехать до банка.
   — Сумма… Она нереальная.
   — У тебя на счете нет таких денег?
   — Они у меня есть. Я — состоятельный человек. Но я вижу, что имею дело с вымогателями.
   — Я сейчас продырявлю тебе голову. — Красавчик начинал терять терпение.
   — Филипп, — подала голос Сонька, — вам дорога жизнь?
   — Мне дорога моя честь, — ответил тот совершенно искренне.
   — Значит, вы готовы распрощаться с жизнью?
   — Я должен подумать.
   Девушка повернулась к Красавчику, сказала на французском:
   — Скажи извозчику, чтобы ехал в горы.
   — Зачем? — не понял тот.
   — Дохлый вариант. Ничего не добьемся. Барону дороже не жизнь, а деньги.
   Гаро напрягся:
   — Я так не сказал. Я сказал, что должен подумать, — торопливо разъяснил он.
   — В горы, — подвела черту Сонька и по-русски сказала Красавчику: — Он еще не в той форме. Надо, чтобы он как следует наложил в свои французские штаны.
   — Вы что-то сказали по-русски, — тронул ее за руку Филипп. — Что вы сказали?
   — Она сказала, — засмеялся Красавчик, разъяснив на ломаном французском, — что ты надоел и тебя пора прикончить.
   — Нет, нет! — Гаро был ошеломлен. — Я готов! Что я должен делать?
   — Ничего, — мрачно ответил Красавчик. — Заткнуться и ждать своего конца.
   — Не надо. Не надо в горы, — спокойно и с достоинством попросил граф. — Едем в банк, и я выполню ваши условия. Я отдам вам миллион.
   Вор посмотрел на Соньку.
   — Ну что? Поверим барону?
   — Попробуем. — Сонька нежно коснулась лица француза. — Но не забудьте, дорогой, что мы ваши брат и сестра. И что вы очень любите нас и решили нам помочь финансами.
   — И что от любого дурацкого слова или жеста я немедленно продырявлю твое брюхо, — подытожил Красавчик.
   Карета подкатила ко входу в банк, из нее первым вышел Красавчик, а затем барон, который галантно помог Соньке спуститься на брусчатку. Вор вплотную приблизился к Гаро и, приставив руку с револьвером к его боку, заставил двинуться ко входу в банк. Полицейский, стоявший у входа, приветственно склонил голову перед посетителями и пропустил их в вестибюль.
   В этот довольно ранний час посетителей здесь было немного. Филипп Гаро в сопровождении воров, храня достоинство и выправку, привычно двинулся к одному из окошек и поприветствовал кассира:
   — Доброе утро, Мишель! Как дела?
   — Доброе утро, месье Гаро! Вы непривычно рано сегодня.
   За спиной Филиппа с улыбкой стоял Красавчик, а чуть в сторонке — Сонька, тоже улыбающаяся. Гаро бросил на них взгляд, снова обратился к кассиру:
   — Вы еще больше удивитесь от непривычно большой суммы, которую я хочу взять.
   — Вы много проиграли? — поднял брови тот.
   — Нет-нет, — печально улыбнулся француз. — Я теперь редко хожу в игорный дом. Ко мне приехали брат и сестра, и все свободное время я посвящаю им, — барон кивнул на Соньку с Красавчиком.
   — И сколько вы хотите взять?
   — Миллион.
   — Простите? — Банковский служащий даже поперхнулся. — Вы хотите снять миллион франков?
   — Именно. Эти деньги я пообещал отдать сестре и брату.
   Кассир снова перевел взгляд на Соньку и Красавчика, и в его глазах проскочило недоверие.
   — Но это очень большие деньги. У нас в банке может не оказаться такой суммы.
   Красавчик придвинул револьвер плотнее к спине барона.
   — Мишель, сообщите управляющему, — спокойно произнес тот, — думаю, он решит мою проблему.
   — Да, месье, я должен поставить в известность управляющего банком.
   Кассир ушел, а несколько обескураженный барон повернулся к «брату» и «сестре».
   — У них может не оказаться такой суммы.
   — Окажется, — кивнул вор. — Мы не уйдем, пока не получим деньги.
   Из глубины вестибюля спешной походкой вышел управляющий банком, маленький круглый человечек:
   — Здравствуйте, господин барон, — он крепко пожал ему руку. — Что случилось? Это не шутка по поводу миллиона?
   Филипп был бледен и решителен.
   — Вы полагаете, я отношусь к числу шутников?
   — Прошу прощения, — смутился управляющий, — но такую сумму никто из наших клиентов еще не снимал.
   — Значит, я буду первым. Надеюсь, я имею право взять собственные деньги в том размере, в каком пожелаю.
   — Безусловно. Нам необходимо время, чтобы подготовить выплату. — Управляющий посмотрел на Соньку и Красавчика, спросил барона: — Эти господа и есть ваши брат и сестра?
   — Да, это мои брат и сестра, — твердо ответил Филипп Гаро. — Вас что-то смущает?
   Управляющий еще раз оценил «родственников» барона, взял его за локоть.
   — Нет-нет. Пройдемте, вам надо подписать кое-какие бумаги.
   Тот растерянно взглянул на Красавчика, на Соньку. Девушка подошла к Филиппу, нежно поцеловала его в щеку:
   — Пожалуйста, господин банкир, не лишайте нас общества брата…
   — Извольте принести бумаги сюда, и я все подпишу, — попросил барон.
   Управляющий ушел, Филипп Гаро и «родственники» остались одни, молчаливо ожидая результата. Через вестибюль не спеша, прошелся полицейский. Кассир из своего окошка с интересом наблюдал за необычной троицей.
   — Может быть, я сам получу деньги и привезу вам? — негромко спросил Филипп. — Клянусь честью барона, я не обману.
   — Клянусь честью грабителя, — ответил Красавчик, — я не двинусь отсюда, пока не получу деньги.
   — Ах, вы все-таки грабители? — улыбнулся барон. — И прелестная Софья тоже?
   — Грабитель я, — чуть ли не вслух засмеялся вор. — А Софочка — твоя родная сестренка!
   Мимо снова прошелся полицейский, из окошка за происходящим наблюдал все тот же кассир, сновали туда и обратно служащие банка и клиенты. Наконец появился управляющий, жестом пригласил барона пройти за перегородку к кассиру. Филипп вопросительно посмотрел на Красавчика, тот кивнул:
   — Ступай. Я и отсюда достану.
   Гаро на ватных ногах зашел за перегородку и стал ставить на бумагах подписи. Сонька и Красавчик напряженно наблюдали за происходящим. Вор держал под жакетом револьвер наготове.
   Барон поставил последнюю закорючку, пожал руку управляющему, затем подошли двое дюжих охранников. Они прошли за перегородку, взяли из рук служащих две тяжелые сумки с купюрами и вместе с Филиппом Гаро направились к выходу из банка. Красавчик и Сонька двинулись следом. Они спиной ощущали взгляды охраны, полицейского, управляющего, кассира, всех служащих.
   Первыми из банка вышли охранники с сумками, затем барон, Красавчик и Сонька. Охранники погрузили сумки в багажное отделение кареты, Красавчик пропустил в карету барона и Соньку, проверил, надежно ли закреплен багаж, крикнул извозчику:
   — Поехали!
   Запрыгнул в карету, и она помчалась по улочкам курортного городка.
* * *
   Некоторое время ехали молча. Барон неотрывно смотрел в окно, Сонька чему-то мечтательно улыбалась, тоже глядя на проносящиеся дома, Красавчик был напряжен и собран — он, похоже, все еще не верил в благополучный исход операции.
   Первым прервал молчание Филипп Гаро:
   — Куда вы меня везете? — с некоторым презрением к ворам спросил он. — Кажется, я выполнил все ваши условия.
   — Скоро высадим, — кивнул Красавчик.
   — Но не в горах, прошу вас. Мне там некомфортно… Я ведь ни в чем не подвел вас. Я, как вы убедились, человек слова.
   — Мы тоже, — засмеялся вор. — И скоро ты, барон, в этом убедишься.
   — Вы что-то хотите со мной сделать? — насторожился Филипп.
   — Ничего плохого. Плохое позади.
   Снова замолчали, но вскоре барон опять заговорил.
   — Простите, Софья, — улыбнулся он воровке, — я так догадываюсь, вы не жена этого господина?
   Она отрицательно повела головой:
   — Товарищ.
   — Товарищ — это как?
   — Это — общая работа и общие деньги.
   — Общак! — уточнил Красавчик.
   — Общая работа — воровство?
   Красавчик и Сонька рассмеялись:
   — Примерно.
   — То есть это ваша страсть?
   Девушка посмотрела на него, улыбнулась одними глазами:
   — Как видите, у нас есть кое-что общее.
   — Есть, — согласился барон, — мы оба — пленники страсти. — И вдруг предложил с интригующей и искренней улыбкой: — А если вы все-таки примете мое предложение и мы станем жить вместе? Может, таким образом мы избавимся каждый от своего порока?
   Сонька покачала головой:
   — Нет. Без порока нам будет скучно. Без него мы умрем. И вы, и я.
   — Я тоже помру, — присоединился к ним Красавчик.
   Филипп Гаро помолчал, тихо произнес:
   — Наверно, вы правы.
* * *
   Карета остановилась где-то на окраине города, из нее вышли барон, Красавчик и Сонька. Извозчик отрешенно сидел на козлах, казалось, он думал о чем-то своем и лишь изредка бросал на происходящее внимательные косые взгляды.
   Вор полез в багажное отделение, вскрыл одну из сумок, вытащил оттуда большую пачку денег.
   — Это тебе, барон, — протянул он ее Филиппу, объяснив по-русски. — На твою страсть. За то, что оказался нормальным мужиком, — и легонько подтолкнул его. — Ступай себе. И не таи на нас обиды.
   — Что он сказал? — обратился к Соньке Гаро.
   — Он сказал, что все хорошо, — ответила она, подошла к нему и крепко поцеловала прямо в губы. — Теперь можете идти.
   Филипп Гаро постоял в нерешительности какое-то время, улыбнулся Соньке и Красавчику, безнадежно махнул рукой, подхватил под мышку полученное вознаграждение и зашагал вниз по неровной дороге между низкими уютными домами.
* * *
   Возле стоящего под парами поезда Сонька провожала питерского вора. Красавчик никак не походил на преступника — одет был элегантно и со вкусом. Он стоял возле вагона с тросточкой в руках, смотрел на печальную подругу и улыбался. Сонька была уже с заметным животом, и со стороны они походили на достойную семейную пару.
   — Когда приедешь? — спросил Красавчик.
   — Рожу — приеду.
   — Рожать здесь будешь?
   — Здесь. Боюсь, не успею доехать.
   Вор приобнял ее.
   — Спасибо за помощь товарищам. Этой деньгой мы крепко поднимем братство.
   — Нужно, чтобы все помогали, все воры! Общак нужен не только для поддержки осужденных, но и для подкупа полиции, судей, чиновников.
   Красавчик рассмеялся:
   — Ну и голова у тебя, Сонька. А я как-то не додумался о подкупе. — Он посмотрел на ее живот. — Кого ждешь — парня или девку?
   — Кого Бог пошлет. Одна в Питере живет, скоро привезу второго.
   — Так и будешь детей разбрасывать по свету?
   — А куда мне их? С собой возить, что ли?
   — Ну…
   — Нельзя. Не хочу, чтобы ворами стали.
   — А сама-то? Не воровка, поди?
   — Ну так это я. У меня особый путь. И особая, как говорил барон, страсть. Это как отметина Божья. Плохая или хорошая — не знаю. Знаю только, что меченая.
   — Кстати, — вдруг вспомнил Красавчик, — а что это за мизер, которого в Типлице скрутила полиция?
   Сонька пожала плечами:
   — Какой-то сумасшедший. Увязался еще в Польше, вот притащился и в Германию.
   — Смотри, — погрозил предупредительно вор, — от сумасшедших бывает большой геморрой.
   К вагону подошли два простовато одетых человека, предъявили проездные документы и скрылись за дверью. У одного из них был глубокий розовый шрам через все лицо.
   — Не нравятся мне эти господа, — заметила Сонька. — Мутные какие-то.
   — Мне тоже, — согласился вор. — Но мало ли на белом свете людей, которые нам не нравятся?
   Раздался удар вокзального колокола, проводник громко сообщил пассажирам:
   — Господа, прошу пройти в вагон! Через три минуты отправляемся!
   — Не боишься ехать с такими деньгами? — негромко спросила Сонька.
   — А кто знает, что это деньги? Так, коробки, завернутые в бумагу. Может, в них макароны или сыр швейцарский.
   — Будь осторожен. Красавчик.
   Сонька и Красавчик расцеловались, вор запрыгнул на подножку, махнул подруге на прощанье и потом долго смотрел, как она шла вдоль состава, тяжелая и неторопливая.
* * *
   Миновала полночь. Состав ровно шел на приличной скорости, вагон раскачивало, колеса довольно ощутимо стучали под полом.
   Красавчик лежал на полке, дремал. Неожиданно в дверь его купе постучали.
   — Кто? — Он поднялся, открыл дверь, увидел перед собой одного из тех мужчин, со шрамом на лице, что садился в вагон с напарником, и тут же получил сильный удар в лицо.
   — Вы чего, суки? Я вор! Вас же найдут и прикончат!
   Он сумел удержаться на ногах, изо всех сил навалился на ударившего, но в этот же момент на Красавчика набросился второй человек — они закрыли дверь и принялись бесшумно избивать упавшего на пол вора.

Экипаж летел по ярко освещенным улицам Неаполя, Сонька прижимала к себе дочку, целовала ее пухлые румяные щечки.
   — Спасибо, доченька! Ты очень выручила маму. Свою любимую единственную маму.
* * *
   Состав, окутанный облаком пара, плавно остановился у перрона. У вагона Соньку встречали знакомые: Улюкай, Тимка, Кочерга, Сутулый и еще пара воров. Сонька, бережно держа в руках завернутую в одеяльце Михелину, вышла из вагона и замерла от радости.
   — Боже, как же я соскучилась по вашим рожам. Голова кружится.
   Она по очереди обняла каждого, затем удивленно еще раз оглядела всех.
   — А где Красавчик? Наверно, с подружкой? Проспал, как обычно?
   Воры молчали. Девушка с тревогой смотрела на них.
   — Красавчика больше нет, — сообщил Улюкай. — Его убили.
   — Как? Кто?
   — Убили, когда вез от тебя деньги.
   Потрясенная Сонька не сразу заговорила.
   — Кто убил? — спросила она едва слышно.
   — Пока не знаем. Может, ты подскажешь, наведешь на след.
   — Деньги тоже украли?
   — Да, все деньги общака.
* * *
   В гостиничном номере, где обосновалась Сонька, сидели те, кто встречал воровку на вокзале. Михелина спала в соседней комнате. Сонька рассказывала:
   — О деле знали двое — я и Красавчик. Барон, который лишился денег, не мог пойти на убийство. Не тот человек… Но когда Красавчик садился в вагон, туда вошли двое. Они нам не показались. Сразу было видно — гнилые. У одного большой шрам через все лицо. Второго не запомнила. Думаю, они убили и взяли деньги.
   — Кто вас возил по Ницце? — спросил Улюкай.
   — Я его не знаю. Человек Красавчика. Сидел себе, гнал лошадей, ни во что не вмешивался… — И тут она вспомнила: — Хотя вот что: когда мы отпускали барона. Красавчик дал ему пачку денег. Как благодарность. И я заметила, как нехорошо смотрел на нас тот самый извозчик. Очень плохо смотрел.
   — Мы найдем, — сказал Улюкай. — Обязательно всех найдем и накажем. Теперь мы знаем, кого искать.
* * *
   Сонька в сопровождении Улюкая вошла в парадный подъезд невысокого дома и поднялась по узкой лестнице к дверям квартир. Подошла к одной, потянула за шнурок звонка. В руках Сонька держала сверточек с Михелиной.
   Дверь открылась, и на пороге возникла пани Елена. От неожиданности она даже вскрикнула, обняла гостью за плечи, втащила в квартиру:
   — Маруся! Смотри, кто к нам приехал!
   В коридоре появилась сестра пани Елены, всплеснула руками:
   — Господи… А мы уже и не чаяли!
   Пани Елена взяла из рук Соньки Михелину, заглянула в конвертик.
   — А это кто у нас?
   — Михелина.
   — Чудо! Красивое имя, — женщина хитро посмотрела на гостью. — А теперь взгляните еще на одно чудо. — И позвала: — Таббочка, солнышко, иди-ка сюда!
   В глубине квартиры возник колобочек трех лет и на полных ножках охотно покатился к взрослым. Девочка остановилась, озабоченно уставилась на незнакомых людей. Пани Елена присела перед ней, показала на Соньку.
   — Ты знаешь, кто это?
   Ребенок молчал.
   — Ну, вспомни, о ком я рассказываю тебе каждый вечер?
   — О зайчике, — ответила Табба и улыбнулась. — О зайчике и лисичке.
   Сонька подхватила ее на руки, крепко прижала.
   — Я мама… Я твоя мама, Таббочка!
   Ребенок вдруг расплакался и стал вырываться, просясь к пани Елене.
   — К бабе! Хочу к бабе!
   Пани взяла ее, прижала к себе.
   — Ну что ты, маленькая? Чего испугалась? Это твоя мама! Мама Соня!
   От плача Таббы проснулась Михелина, и квартира наполнилась детским плачем.
   Пани Елена ушла с ревущей старшенькой, Сонька принялась успокаивать младшую.
   Улюкай, стоя в прихожей, беспомощно улыбался, не зная, чем помочь.
   — Ничего, привыкнет, — успокоила его пани Мария. — Первая встреча с мамой должна быть такой.
   — Первая встреча может оказаться и последней, — ухмыльнулся вор.
   — Вы полагаете, Сонечка у нас не задержится?
   — Я полагаю, а Сонечка располагает, — развел руками тот.
* * *
   Через некоторое время Улюкай уже дремал на стуле в прихожей, Михелина сонно посапывала, Таббу кормила на кухне пани Мария. Сонька сидела в небольшой комнате, разговаривала с пани Еленой.
   — Отец у Михелины есть? — спросила пани.
   Девушка помолчала, пожала плечами:
   — И есть, и нет.
   — Его убили?
   — Каторга. Пожизненная. Он тоже вор.
   — Ты хочешь Михелину оставить мне?
   Сонька тихо засмеялась, обняла пани.
   — Двоих вы не потянете.
   — Почему? — удивилась та. — Ты ведь деньгами помогаешь.
   — Я не о деньгах. О вашем здоровье.
   — Сонечка, милая, — пани даже прослезилась. — Табба — одно счастье. Оставишь Михелину — будет двойное счастье. Ты, Сонечка, не представляешь, какое это наслаждение — дети. Ты продлила мне жизнь.
   — Нет, пани Елена, — ответила девушка, — Михелину я заберу. У нее в Москве есть бабушка и дедушка. Может, внучка им тоже продлит жизнь.
   Пани усмехнулась:
   — Тебе виднее, — и внимательно посмотрела Соньке в глаза. — А что такое твоя нынешняя жизнь?
   — Не знаю… — не сразу ответила та и повторила: — Не знаю. Жизнь! Куда-то бежит, катится, а вот куда — понять не могу. И самое главное, не могу такую жизнь остановить.
   — Устала?
   — Пока нет. Но со временем, думаю, устану. — Сонька взяла пальцы пани, крепко сжала. — Сейчас попробую, пани, объяснить. Каждый день страх, каждый день опасность. Но каждый день ты не можешь без этого жить:
   — Это болезнь. Соня.
   — Болезнь? — Девушка задумалась, затем отрицательно покачала головой. — Нет. Судьба. Я недавно задумалась, сколько лет я протяну при такой жизни? Год, пять, десять? И испугалась. А потом вдруг представила, что я буду жить по-другому. И еще больше испугалась. Потому что по-другому я не проживу и года. Подохну, полезу в петлю, сожру всех вокруг!
   — Я тебя не понимаю.
   — Я сама себя не понимаю, пани.
* * *
   День был сумрачный и дождливый. Карета о трех лошадях лихо неслась по Невскому проспекту, обгоняя повозки и экипажи, временами обдавая прохожих брызгами. Возле ювелирного магазина карета остановилась. Первым из нее выбрался Улюкай, затем он помог сойти на тротуар изящной девушке и проводил ее до самой двери, стараясь, чтобы спутница миновала лужи.
   Лужи Соньке не мешали — на ногах были сапожки на толстой подошве.
   В такую погоду покупателей в ювелирном было мало.
   Сонька с видом завсегдатая прошла к прилавку, начала внимательно изучать украшения, драгоценные камни. Молодой продавец не менее внимательно наблюдал за симпатичной покупательницей.
   — Что сударыня желает? — наконец поинтересовался он.
   — Желаю посмотреть, — капризно ответила Сонька и указала на столик с драгоценными камнями. — Покажите самые интересные!
   — Это дорогая коллекция, сударыня, — вежливо предупредил продавец.
   — Вижу. Поэтому и прошу показать.
   Молодой человек принялся аккуратно извлекать из витрины камни разного достоинства и стоимости, выкладывая их на бархатную салфетку перед девушкой. Она вначале рассматривала их издали, затем стала брать камни по очереди, смотреть на свет и прикладывать, будто перстни, к пальцам руки. Продавец с удовольствием наблюдал за знающей толк покупательницей, чем весьма раздражал ее, чего она и не скрывала.
   — Лупу, пожалуйста, — попросила Сонька.
   Молодой человек потянулся за огромной лупой в медной оправе, и в этот момент Сонька, быстро сбросив на пол два камня, наступила на них грубыми сапожками. Взяв лупу, она принялась придирчиво изучать лежащий на бархотке драгоценный товар.
   — Здесь, по-моему, трещина, — сказала Сонька продавцу.
   — Быть не может, — удивился тот. — Это товар экстра-класса.
   — Взгляните…
   Молодой человек стал изучать камни, Сонька снова незаметно сбросила пару камней и так же наступила на них сапожками.
   — Не вижу никаких трещин, — разогнулся продавец.
   — По-вашему, я слепая? — возмутилась Сонька. — Вы предлагаете негодный товар!
   — Господь с вами, сударыня! Мы за свой товар отвечаем!
   — Как же отвечаете, если не видите, что камень расколот!
   Продавец был вконец растерян.
   — Сударыня, мы все камни подвергаем экспертизе. Я могу позвать хозяина…
   — Не нужен мне ни ваш хозяин, ни ваши камни! Я сообщу о ваших проделках обществу, и вы лишитесь многих достойных покупателей!
   Сонька нервно отшвырнула от себя бархотку с драгоценностями, отчего те рассыпались, и быстро пошла к выходу. Продавец кинулся собирать камни, бросая обескураженные взгляды вслед странной визитерше.
* * *
   Карета понеслась по Невскому с прежней скоростью.
   — Как? — озабоченно заглянул в лицо Соньки Улюкай.
   Она с лихорадочным блеском в глазах улыбалась.
   — Никто ничего не заметил, — и попросила: — Помоги.
   С помощью Улюкая она сняла сапожки, повернула их вверх подошвой. Подошва была покрыта толстым слоем густой смолы, и в этой смоле виднелись впечатанные драгоценные камни. Те самые, которые Сонька сбрасывала в магазине на пол.
   — Здорово, — засмеялся довольный вор и принялся ножом выковыривать из подошвы камни.
   Она тоже смеялась.
   — Ноги липнут к полу. Особенно когда долго стоишь на месте. Все время приходится топтаться!
   Она глянула в окно и вдруг увидела согбенную фигуру, стоявшую с протянутой рукой под дождем.
   — Останови!
   — Чего? — не понял вор.
   — Останови! — Сонька высунулась в окно и крикнула извозчику: — Стой!
   Тот изумленно натянул вожжи, карета остановилась. Девушка натянула сапожки, спрыгнула на мостовую, побежала по лужам назад.
   — Ты чего, Сонька? — бросился за нею следом Улюкай. — Куда ты?
   — Не ходи, останься! — отмахнулась она.
   Сонька быстро подошла к человеку с протянутой рукой, заглянула ему в лицо.
   — Это вы?
   Он сразу узнал ее. Это был продавец Иван Студенецкий, который когда-то принес Соньке дорогое колье в гостиничный номер и был ею обманут.
   — Боже, вы… — прошептал он. — Боже.
   — Почему вы здесь? — воскликнула девушка.
   — Потому что вы здесь. — Он был счастлив, глаза его светились.
   — Вы просите милостыню?
   — Я жду вас. — Похоже, молодой человек был безумен. — Я знал, что вы придете.
   — Пойдемте отсюда. — Сонька схватила его за рукав потрепанного пальто. — Вам надо обогреться!
   Улюкай издали наблюдал за происходящим.
   — Идите же, — пыталась увести его девушка.
   — Нет, нет. — Он высвободил свою руку. — Это мое место. Теперь я никуда не уйду отсюда. Я ждал вас, и вы пришли. Благодарю вас.
   Сонька смотрела на него, и по ее лицу текли то ли слезы, то ли капли дождя. Она достала из кармана груду скомканных денег, сунула в руку нищему, поцеловала ее.
   — Простите меня.
   И пошла по лужам обратно, не оглядываясь, уронив голову.
   Улюкай помог ей сесть в карету, захлопнул дверцу, и они понеслись дальше, обгоняя повозки, экипажи, забрызгивая редких прохожих.
* * *
   Утро было солнечным и жарким. Поезд Санкт-Петербург-Москва медленно и даже торжественно подходил к перрону. Встречающих было много, но из пестрой толпы выделялась группа людей в черных костюмах и в черных шляпах. В толпе шныряли филеры и шпики, с особым интересом отслеживая господ в черном.
   Когда состав замер, люди в черном быстро направились к вагону первого класса. В ожидании интересующего их пассажира они выстроились в своеобразное каре, и, когда в тамбуре показалась Сонька Золотая Ручка, старший из встречающих, авторитетный московский вор Артур, подав ей руку, помог ступить на перрон.
   — С приездом, Софья Ивановна, — склонил он голову. — Рады приветствовать тебя на московской земле.
   Девушка, держа на руках Михелину, не без удивления оглядела встречающих и приветливо улыбнулась.
   — Знала, что Москва горазда на сюрпризы, но чтобы до такой степени!..
   — Главный сюрприз впереди, Софья Ивановна.
   — Ты кто?
   Встречающий смутился, шепнул даме чуть ли не в самое ушко:
   — Вор.
   Сонька рассмеялась.
   — Я имя спрашиваю.
   — Артур.
   — Я не люблю сюрпризы, Артур. Без них как-то спокойнее.
   — Наши товарищи ждали твоего приезда. И приготовились все провести по чести.
   Носильщик вынес из вагона вещи Соньки, воры пропустили гостью с ребенком вперед и двинулись по перрону, мощно и молчаливо рассекая толпу. Филеры не отставали.
   Какая-то дама из прибывших спросила своего спутника:
   — Кого это так помпезно встречают?
   — Супругу важной персоны, — ответил тот. — Видишь, какие молодцы? Наверное, из полиции.
   На площади перед вокзалом гостью поджидала роскошная карета и несколько повозок для сопровождающих. Артур, отстранив извозчика в нарядной ливрее, сам открыл дверцу кареты и помог Соньке встать на подножку.
   Когда все расселись по местам, Артур поднял руку, и процессия тронулась.
* * *
   Тем временем в полицейском отделении филер спешно докладывал старшему по отделению, грузному, тяжело дышащему полицмейстеру.
   — В Москву утренним поездом прибыла известная воровка Сонька Золотая Ручка.
   — Одна?
   — С младенцем. Встречал ее московский авторитет Артур с группой воров численностью девять человек.
   — Куда направились?
   — Подобных данных пока не имею. За воровкой идет след, через некоторое время смогу доложить.
   — За Сонькой следить особо. При возможности задержать для препровождения в участок.
   — Цель?
   — Пока что сделать фотоснимок. Имея его, мы сможем держать ее в поле зрения.
* * *
   Воровская хавира представляла собой большую квартиру с просторной гостиной, погруженной в полумрак. Повсюду горели свечи, стены гостиной были затянуты красной тканью. Воры, которых здесь собралось десятка два, разместились на диванах и креслах вдоль стен. Лица были самые разнообразные — молодые и старые, мрачные и улыбчивые, изуродованные жизнью и задорные, с надеждой на будущее.
   Соньку посадили в самый центр комнаты в высокое позолоченное кресло. Одета она была в белое нарядное платье, на шее и на руках перепивались золото, бриллианты, жемчуга.
   Было торжественно и тихо, лишь чадно потрескивали свечи.
   Вскоре из двери соседней комнаты вышел седовласый и статный духовой вор Мамай в красной мантии, — в одной руке он держал хрустальную чашу с красным вином, в другой — увесистый фолиант, на котором был тиснен червонный валет.
   — Уважаемые воры, — негромко низким голосом произнес Мамай. — Я, вор Мамай, избранный вами Червонным Валетом, приветствую вас, самых авторитетных наших товарищей, и желаю вам доброго здоровья, удачливых поступков, благословенной судьбы, милостивых законов и верности близких. Мы не так часто собираемся вместе. Наверно, потому что войти в «Червонный валет» труднее, чем верблюду пролезть в игольное ушко… — Он усмехнулся, показав плохие зубы. — Но Бог милостив, и сегодня мы имеем удовольствие видеть друг дружку, чтобы задать пару теплых вопросов и ответить на пару братских вопросов и удивиться. А удивляться, братья, у нас есть чему. Вот хотя бы такому факту, что сегодня в нашем Червонном Кресле сидит не уважаемый вор, не ссыльный блатарь, не сизый пахан, от одного вида которого стынет не только кровь в жилах, но даже мозги в черепке. В кресле сидит фартовая дамочка, нежная куколка, гнилая цыпочка. Но это, уважаемые воры, полный обман зрения. Потому как в кресле сидит козырная чувайка, звонкая марвихерша, проверенный честняк! — Мамай помолчал, обвел взглядом присутствующих. — Кто не знал — узнает. Кто не видел — увидит. Кто не слышал — услышит. Это, уважаемые воры, Сонька Золотая Ручка. Обращаюсь к честному собранию с главным и основным запросом. Может ли эта воровка по праву войти в наше святое братство?
   В комнате стало совсем тихо, воры мрачно и с интересом рассматривали Соньку. Первым голос подал вор Безносый:
   — Негоже пускать бабу на корабль. Пробоина в борту, вода в трюме.
   Девушка повернулась к нему, оскалилась:
   — Братство — не корабль, я — не баба.
   — А кто ж ты?
   — Воровка.
   — А под подолом у тебя чего? — под одобрительный смешок собравшихся спросил вор Кабан.
   — Хочешь проверить?
   — А чего? Интересно. А вдруг и правда не баба!
   — Пошли.
   Воры веселились.
   — Куда? — не понял Кабан.
   — На проверочку!
   — Прямо сейчас?
   — А чего откладывать? Вернешься, расскажешь ворам, что нащупал, на что попал!
   — Не-е, — под общий хохот замахал руками Кабан. — По мне лучше воровать, чем под бабий подол заглядывать!
   Сонька тоже смеялась.
   — Я не баба! — перекрыла она хохот. — Я — воровка!
   — Кто убил Красавчика? — подал голос еще один вор, Куча.
   Девушка удивленно посмотрела на него:
   — А ты знаешь?
   — Знал бы, не спрашивал.
   — Узнаешь, скажешь мне.
   — Красавчик в Питере был твоим наместником.
   — Красавчик был вором, и найти его убийц — долг всех воров, а не только питерских.
   Воры были довольны.
   — В Питере ты, Сонька, замутила такое дело, как общак, — включился в разговор еще один вор, с изрезанными руками и лицом. — Московские ущурились на это, потому как надо кормить воров не только старых, но и малых. А где гарант, что нашим тугрикам не сделают ножки те же самые питерские?
   — Тебя как кличут?
   — Ну, Резаный.
   — Видать, сильно резаный. Даже мозги зацепили, если такую дурь гонишь!
   — Чего крякнула, парчушка трепаная? — вскочил вор.
   — Крякнула, что голову надо иметь на плечах, а не хобот, — резко, хоть и довольно спокойно ответила воровка.
   Резаный вскочил с кресла, ринулся на нее:
   — Убью!
   Другие воры перехватили его, с трудом усадили на место. Сонька переждала, пока в комнате затихнет шум, обвела всех медленным взглядом.
   — «Червонный валет» — уважаемый союз. И любой вор, живущий не только в Москве, почитает за честь состоять в этом братстве. Но для меня не так уж важно, примете вы меня или нет, а важно, чтобы воры всегда были одной семьей, где бы они ни жили. Если полиция, филеры, шпики и прочие гады бегают за нами, не давая нам спокойно заниматься работой, то мы должны объединиться и так плотно стоять друг к дружке, чтобы даже маленькой щели не образовалось, в которую мог бы проскользнуть враг, Вы сейчас будете голосовать. Каждый поступит по своей воровской совести, но помните одно: чем больше вы думаете о себе, тем меньше о братьях наших. А братья наши живут по правилу: не верь, не бойся, не проси. Они и не просят, просто живут. — Сонька снова помолчала, потом заявила с улыбочкой: — И еще одно помните. Перед вами не просто воровка, а Сонька Золотая Ручка. Такая дама в вашем мужском обществе, думаю, не помешает.
   Стояла тишина, воры задумчиво прикидывали варианты.
   Верховный Червонный Валет Мамай проследил, как помощники вынесли на середину комнаты сначала хрустальную чашу, полную небольших шаров, затем две пустые чаши — белую и красную. Мамай поднял руку и провозгласил:
   — Уважаемые воры! Ваше право решить, будет ли Сонька Золотая Ручка в «Червонном валете». Голосуйте не по обиде, а по доброму сердцу, и да поможет вам Бог и доброе Провидение!
   Воры не спеша стали подходить к чашам, каждый по своему усмотрению опускал шар либо в красную чашу, либо в белую. Вор Резаный положил в белую…
   Красная чаша была почти переполнена шарами. Мамай подсчитал количество шаров в обеих чашах, со спокойной торжественностью поднял над головой фолиант, низко поклонился ворам.
   — Уважаемые воры! Благодарю вас за мудрость и честность. — Он повернулся к девушке: — Опустись на колени, Сонька, и приложись к воровской библии.
   Сонька последовала его приказу и, опустившись на колени, сначала коснулась лбом фолианта, затем поцеловала изображение Червонного Валета.

ЧАСТЬ СЕДЬМАЯ
   Было довольно рано: еще нежаркое утреннее солнце будило город. Сонька и московский вор Шило расположились за письменным столом и внимательно изучали каталоги ювелирных магазинов Первопрестольной. Каталоги были объемные, пухлые, напечатанные на хорошей бумаге. Номер воровка снимала просторный, находился он в доме на набережной Москвы-реки, и из окон открывался изумительный вид.
   — Хороша ювелирка Хлебникова на Петровке, — ткнул вор в одну из страниц.
   — Чем хороша? — спросила Сонька.
   — Гляди, как все пропечатано.
   — Сам бывал там?
   Вор рассмеялся:
   — Кто ж меня пустит?
   — Откуда знаешь, что магазин хорош?
   — Молва людская. Сказывают, там все в золоте. Даже стены. Простого люда туда за милю не пущают.
   — И что, никто из товарищей его не брал?
   — Пробовали. Делали круги, но на том и остановились.
   — Что так?
   — А так! Охранка кругом, надзор! На входе, в зале — всюду за тобой смотрят. Васька Жареный, уважаемый вор, был повязан у Хлебникова, сейчас киркой на рудниках машет.
   — За грабеж сослали?
   — Не только. Убегая, смертельно воткнул полицаю перо.
   Девушка задумалась.
   — Чем интересен хозяин магазина?
   — Чем? Ничем! Только тем, что богат.
   — С кем дружится?
   — Почем знаю! С богатыми. Вон, полицмейстер у него в товарищах. Покупцы всякие, Шереметевы там, Остужевы, Пашковы, — только к Хлебникову и ходят…
   — Надо нам пойти на Хитров рынок.
   — Зачем?
   — Поглядеть.
   — Ты чего, Сонька? — Вор был крайне удивлен. — Куда хочешь сунуться? Гиблое место, оберут, разденут.
   Она улыбнулась:
   — А ты для чего? Потом скорее я оберу и раздену, чем кто-то меня.
* * *
   Хитров рынок представлял собой действительно гиблое место. Народ продавал, покупал, торговался, просто гулял без дела. Вся эта толчея передвигалась таким образом, словно происходило какое-то круговращение. Как ни странно, в толпе попадались довольно хорошо одетые господа, пришедшие сюда, видимо, понаблюдать, получить нервную встряску.
   Сонька, одетая в длинное кружевное платье, с зонтом от солнца, в сопровождении трех воров, в числе которых был и Шило, медленно продвигалась в толпе, цепко выхватывая интересные ей лица. За нею увязалась старая нищенка, которая пыталась ухватить богатую дамочку за платье. Воры решительно отталкивали ее, но она не отставала, все гундосила:
   — Помоги, миленькая… Помоги, родненькая… Я Меланья, из погорельцев… Дом сгорел, муж умер от горькой, осталась, несчастная, с пятью сиротами…
   — Знаю тебя, Меланья, — то ли смеялся, то ли злился Шило. — Год назад у тебя было, кажись, семеро сирот!
   — Было семеро, осталось пятеро. Померли двое, от голода померли. Помоги, боярыня! Спаси сирот от голодной смерти, княгиня!
   Сонька повернулась к одному из воров, который нес ее сумочку, достала оттуда пять рублей, дала нищенке. Та благодарно сунула пятерку в глубокий карман, кинулась целовать подол Сонькиного платья.
   — Благодарю, благоверная. Благодарю, милостивая. Благодарю, щедрая.
   В тот же миг Сонька ловко запустила руку в карман нищенки, выудила все, что там находилось, в том числе и свою пятерку.
   Нищенка отстала, а Сонька через несколько шагов раскрыла ладонь, показала добычу ворам.
   — Откуда, Сонь? — не понял Шило.
   — От нищенки.
   — Своровала, что ли?
   — Ну.
   Воры, приятно удивившись, от души рассмеялись, Сонька же с довольной улыбкой отдала деньги одному из воров и велела:
   — Верни ей. И скажи, чтобы впредь верно считала своих сирот.
   Вор исчез, Сонька и ее сопровождающие двинулись дальше.
   На рынке продавали, расхваливая товар во все горло, покупали, торгуясь, хохотали, коротко дрались, выясняя, кто кого обманул или кто у кого своровал.
   За Сонькой и ее товарищами увязалась уже новая нищенка — дородная бабеха с младенцем на руках.
   — Госпожа хорошая, — ныла она. — Дай хотя бы монетку дитяти на прокорм! Не откажи, добрая. У самой, видать, детки есть!
   — Пошла, хмыря! — шуганул ее вернувшийся от погорелки вор. — Ступай в артель, гляди, какая здоровая!
   — Погоди, — остановила его Сонька и спросила нищенку: — Как зовут тебя, милая?
   Та от неожиданного обращения даже остолбенела на момент.
   — Настена.
   — Младенец твой или своровала?
   — Мой… Вот тебе крест. Видишь, плакать начал, кушать хочет.
   — Желаю завтра видеть тебя.
   — Зачем?
   — Скажу. — Воровка повернулась к Шилу: — Пусть придет ко мне в нумера.
   — Ты чего. Сонь? — удивился тот. — Такой народ в нумера пущать нельзя. Вынесет все, даже тебя прихватит.
   — Пусть придет пополудни. Непременно с младенцем.
   — А денюжки до завтра не дашь? — жалостливо улыбнулась нищенка.
   Сонька сунула ей купюру небольшого достоинства и пошла дальше.
   Возле пивных рядов намечалась драка. В окружении зевак несколько пьяных мужиков прижали к стенке пивного ларька какого-то пьяного, чего-то добиваясь от него.
   — Не сметь! — кричал, пятясь от наседавших обидчиков, человек. — Не сметь прикасаться к штабс-капитану! Я прошел Кавказ! Имею три ранения! Не сметь меня унижать! Денег не брал, взаймы не просил, из карманов не вытаскивал! Не сметь!
   Сонька с товарищами остановилась возле дерущихся, какое-то время понаблюдала за происходящим, велела Шилу:
   — Веди сюда штабс-капитана.
   — Тоже чтоб пришел в нумера? — удивился тот.
   — Веди.
   — Но он пьяница. Пьет уже не первый год.
   — Думаю, неделю в трезвости продержится. Зови!
   Сонька, оставшись одна, видела, как воры протолкались к дерущимся, как отогнали пьяных мужиков от штабс-капитана и повели его, упирающегося, к Соньке.
   — Не виновен! — пытался вырваться из рук воров штабс-капитан. — Клевета! Обман! Ложь! Я честный офицер, все это знают!
   Представ перед красивой молодой девушкой, он вдруг протрезвел, вытянулся в струну, щелкнул стоптанными каблуками.
   — Честь имею, мадемуазель! Штабс-капитан Горелов!
   Сонька внимательно осмотрела его.
   — Давно пьешь?
   — Никак нет! Со вчерашнего дня!
   — Сколько можешь не пить?
   — Сколько будет приказано, мадемуазель! А ради вашей прелести готов не принимать горькую всю жизнь!
   — Велю завтра быть трезвым.
   — Это сложно, мадемуазель. Только сегодня набрал разгон, завтра вожжи не натянешь.
   Девушка повернулась к Шилу:
   — Возьми его сегодня же. Пусть за ночь придет в себя.
   Штабс-капитан насторожился:
   — Куда госпожа велит взять меня?
   — В отель. Недельку поживешь там.
   Горелов мечтательно прикрыл глаза:
   — В хорошем отеле я не живал, почитай, уже лет пять. Теперь все больше на Хитровом рынке.
   — Вот и вспомнишь хорошие времена, штабс-капитан. Да еще денежек получишь, — улыбнулась Сонька и двинулась дальше.
   Один из воров подтолкнул штабс-капитана в худую спину и тот с некоторым сомнением поплелся следом.
* * *
   На следующий день Настена, причесанная и приодетая на свой вкус, послушно сидела в номере Соньки с младенцем на руках, ждала хозяйку. Здесь же присутствовал мрачный Шило и один из вчерашних воров.
   Открылась дверь, и в прихожей возник мятый, мелко трясущийся штабс-капитан в сопровождении здоровенного вора.
   — Прошу великодушно понять и помочь, — произнес Горелов, обращаясь к Шилу. — Срочно следует опохмелиться. Внутренности просто-таки пылают…
   — Сейчас еще рожа твоя запылает, — мрачно пообещал тот. — Вот как всех допек!
   — Но ведь менять образ жизни — дело труднейшее, господин хороший. Вам лично не приходилось экспериментировать подобным образом?
   — Такого слова не понимаю, — ответил Шило, — но опять же образ твоей рожи поменять обещаю. — И он пожаловался присутствующим: — Всю ночь буйствовал, гад.
   При появлении в гостиной Соньки все затихли, а штабс-капитан и Настена даже привстали.
   — Рад вас лицезреть, мадемуазель, — щелкнул каблуками штабс-капитан.
   Она снисходительно кивнула, внимательно осмотрела «новобранцев».
   — Прошу прощения, — склонил голову штабс-капитан, — как прикажете величать нашу госпожу?
   — Софья Буксгевден.
   Такому имени удивились даже воры, а штабс-капитан почесал затылок и признался:
   — Имя запомню, а фамилию никак… Сложно, мадемуазель.
   — Для тебя, штабс-капитан, я просто дочка.
   — Вы — моя дочь?
   — Да, дочь Софья. Можно — Софочка.
   — Прелестно. Подарок судьбы.
   — Сейчас переодеться, — велела Сонька, — а вечером променад по Тверской.
   — Госпожа, я, кажись, одета, — с некоторым недоумением произнесла Настена.
   — Негоже одета, — жестко ответила Сонька. — Кормилица моей дочери должна быть одета надлежащим образом.
   — Как я поняла, ваша дочь… это моя дочь? — неуверенно предположила Настена.
   — Верно поняла. — Сонька перевела взгляд на штабс-капитана. — Тебе тоже надобно переодеться, штабс-капитан.
   — Кем прикажете быть?
   — Генералом.
   — Я — генерал? Шутите, мадемуазель?
   — Ты считаешь, что мой отец не может быть генералом?
   — Никак нет, доченька! — Штабс-капитан немедленно вошел в роль. — Только генералом! И ты убедишься, твой отец достойный и мужественный офицер! — И тут же потребовал, обращаясь к ворам: — Ну-ка, подать мой мундир!
   — И мое платье тоже! — поддержала его Настена.
   Один из воров достал из чемодана генеральскую форму, затем одежду для бонны, и оба стали с интересом рассматривать обновку, примерять ее.
   — Господи боже мой, — бормотал штабс-капитан. — Мечта, моя мечта сбылась. Наконец-то я генерал! Это неправда, это сон, это подарок судьбы! Мне даже денег за это не нужно.
   — А мне деньги нужны, — оборвала его Настена.
   — Мне тоже. Это я так, оговорился.
   Штабс-капитан повернул счастливое лицо к Соньке, виновато попросил:
   — Ах, если бы для полного счастья хотя бы шкалик водочки…
   — Генералы, штабс-капитан, не пьют. Поэтому дождись, когда снова станешь штабс-капитаном.
   — Слушаюсь и повинуюсь, мадемуазель!
* * *
   В вечернее время Тверская была довольно популярной. По проезжей части проносились пролетки, повозки, кареты, фаэтоны. По тротуару прогуливалась праздная публика, желающая показать себя и поглазеть на других. В этой толпе двигалось «семейство» Соньки — одетый в генеральскую форму штабс-капитан и Настена в широком сатиновом платье, толкающая перед собой колясочку с ребенком. Сзади на приличном расстоянии их караулили воры во главе с Шилом.
   Штабс-капитан гордо вышагивал впереди, бонна млела оттого, что вокруг много богатой, нарядно одетой публики. Прохожие почему-то с ними раскланивались, принимая, видимо, за знакомых, и от этого было хорошо на сердце.
* * *
   Вечером следующего же дня штабс-капитан при полном генеральском параде и Настена с ребенком на руках внимательно наблюдали за тем, что делала Сонька.
   Она взяла тяжелую телефонную трубку, попросила телефонистку:
   — Прошу магазин Хлебникова на Петровке… — Она подождала, когда ее соединят, и радостно, на чистом русском воскликнула: — Здравствуйте, господин Хлебников! Это графиня Шереметева. Баронесса Софья Буксгевден из Курляндии не у вас? Да, она должна была к вам приехать. У нее день ангела! Напомните, пожалуйста, баронессе, что Шереметевы с нетерпением ждут ее к ужину. Она такая забывчивая! Благодарю… Что? Да, я непременно к вам тоже на днях загляну. Что подготовить для меня? О, вы же знаете мои аппетиты! — Сонька весело рассмеялась. — Боюсь, у вас не хватит драгоценностей, чтобы удовлетворить мои желания! Благодарствуйте.
   Она положила трубку, обвела внимательным взглядом подельников.
   — Сейчас выезжаем. И предупреждаю — никаких фокусов. Все знаете, обо всем предупреждены, во все посвящены.
   — А деньги когда? — поинтересовалась Настена.
   — Деньги вам отдадут.
   — А как обманут?
   — Не обманут-с. Это мое слово — слово Соньки Золотой Ручки.
   — Определенно не обманут-с! — подтвердил штабс-капитан, ошарашенный тем, что перед ним сама «Золотая Ручка». — Это гарантия-с!
* * *
   К магазину лихо подкатила дорогая карета. Кучер — не кто иной, как Шило, — вышколено спрыгнул на землю, помог выйти из кареты сначала генералу, затем бонне с ребенком на руках и, наконец. Соньке, одетой в неброский, но изысканный костюм.
   Вся компания направилась к двери магазина, которую предупредительно распахнул могучий швейцар-охранник.
   Хозяин магазина, крупный, несколько высокомерный мужчина, с довольной улыбкой встретил семейство Соньки, галантно поцеловал ей ручку.
   — Милости просим, госпожа…
   — …баронесса Софья Буксгевден, — сообщила Сонька с довольно ощутимым акцентом.
   — Вами интересовалась графиня Шереметева, — сказал ювелир.
   — Она здесь? — оживилась баронесса Сонька.
   — Нет, они ждут вас к ужину.
   — Боже! Ну конечно! А я чуть было не забыла! — всплеснула руками баронесса. — Знаете, я жутко рассеянна.
   — Да, графиня это подчеркнула.
   — Она мне по секрету сказала, — заговорщицки прошептала Сонька, — что в ближайшем будущем тоже намерена кое-что у вас приобрести.
   — Будем польщены. Графиня часто оказывает нам честь. — Хозяин лавки бросил внимательный и опытный взгляд на генерала и бонну с ребенком.
   Сонька немедленно среагировала на это, представила «отца»:
   — Мой папенька.
   Тот лихо щелкнул каблуками, гаркнул:
   — Генерал Краевский! Воевал на Кавказе, имею три ранения! Ныне желаю сделать презент своей дочери ко дню ангела!
   — Крайне похвально, — сдержанно улыбнулся ювелир. — Милости просим. — И повернулся к Соньке: — Что баронесса желает посмотреть?
   — Все! — засмеялась «баронесса». — Когда женщина попадает в рай, ей хочется вкусить всего!
   — Да, вы в раю, — улыбнулся хозяин, польщенный подобным высказыванием. Он взглянул на бонну с младенцем. — Ваше дитя?
   — Да, это мое сокровище, Анжелика.
   — Может, желаете и для сокровища приобрести какое-нибудь сокровище? — Ювелир громко рассмеялся собственной остроте.
   Сонька поддержала его:
   — Почему нет? Детей следует приучать к красоте с малых лет.
   — Приказывайте, баронесса, — расшаркался ювелир, уверовавший в честность и высокую породу клиентки.
   — Вот что, дочь, — подал голос «генерал», — бери все, на что глаз ляжет. Сегодня я плачу!
   — Благодарствую, папенька. Вы щедры как никогда!
   Хозяин вместе с продавцом принялись по желанию покупательницы извлекать из ювелирных столов разного рода драгоценности: колье, броши, перстни, кольца, браслеты, та, в свою очередь, с удовольствием все примеряла.
   — Папенька, — обратилась к «генералу» Сонька, любуясь увесистой бриллиантовой брошью, — а как вы относитесь к жемчугу?
   — Никакого жемчуга! — гаркнул тот. — Только бриллианты! Не желаю, чтобы любимая дочь ходила в каких-то жемчугах! Бриллианты, причем наилучшие!
   Сонька с неловкой улыбкой посмотрела на хозяина лавки:
   — Папенька у меня такой транжира.
   — Если для дочери — это не транжира. Это любящий отец! — с тихим пафосом произнес тот.
   Захныкал младенец, Настена принялась его тетешкать, совать сосочку.
   Сонька, увешанная, как новогодняя елка, украшениями — двумя бриллиантовыми брошами, несколькими колье, браслетами, кольцами, перстнями, жемчужными цепочками. — Стояла перед зеркалом, любовалась собой.
   — Беру, все беру.
   Это вызвало удивление хозяина магазина:
   — Вы желаете все это оплатить?
   — Вам не нравится? — мило смутилась девушка.
   — Напротив! Восхитительно! Но здесь на несколько тысяч рублей…
   — Ой, — Сонька виновато посмотрела на «генерала», — папочка, я слишком много выбрала украшений.
   — А кого это смущает?
   — Меня. У нас хватит денег?
   «Генерал» от возмущения даже вскочил.
   — Как это у нас может не хватить?! Деньги у тебя в сумочке, распоряжайся ими как заблагорассудится! Все для родной дочери-с!
   — Спасибо, папочка, — благодарно склонила красивую головку Сонька. — Вы у меня прелесть.
   «Генерал» просто светился от гордости:
   — Имею право. Прошу объявить точную сумму!
   — Сию минуту.
   Продавец принялся аккуратно снимать с воровки украшения, укладывать их в коробочки. Затем стал подсчитывать стоимость покупки, и хозяин объявил:
   — Двадцать две тысячи триста рублей.
   От такой суммы Настена в ужасе икнула и тут же принялась торопливо возиться с захныкавшим младенцем.
   — Доставай деньги, плати! — широким жестом распорядился «генерал».
   Сонька открыла сумочку и ахнула.
   — Папочка… кажется, я оставила деньги дома.
   — Как так? Ищи повнимательнее!
   Девушка лихорадочно проверила содержимое сумочки, подтвердила:
   — Денег в сумочке нет. Они определенно дома. Лежат на столе!
   — Что за глупости? Как это возможно?!
   — Не сердись, папочка. Я по рассеянности.
   — Боже! — по всю глотку завопил штабс-капитан. — И что в этом случае прикажете делать, мадемуазель?
   На глаза девушки навернулись слезы.
   — Придется, папочка, оставить все здесь и приехать в следующий раз.
   — Но у тебя завтра день ангела!
   Сонька плакала:
   — Я не знаю, как поступить.
   — Беды нет, — вмешался хозяин лавки. — Езжайте домой за деньгами, а мы подождем.
   — Верное решение! — одобрил штабс-капитан. — Мы останемся здесь в качестве залога.
   — А драгоценности я могу взять с собой? — несмело спросила воровка. — Я к ним уже привыкла, жалко расставаться.
   — Можете, — кивнул хозяин магазина. — Но с вами отправится мой продавец.
   — Это что — недоверие-с? — взъерепенился «генерал». — По-вашему, я вор или злоумышленник?! Я — боевой генерал! Воевал на Кавказе, имею награды, трижды ранен!
   — Просим прощения, — твердо произнес хозяин, — но у нас такое правило. К тому же везти обратно столь значительную сумму при продавце будет безопаснее. Народишко нынче лихой, вороватый.
   Штабс-капитан бросил на Соньку быстрый взгляд, она едва заметно опустила глаза, соглашаясь.
   — Хорошо, езжайте, — согласился «папочка». — Я посижу здесь.
   — А как Анжелика проснется и пожелает увидеть мамочку? — вовремя подыграла Настена.
   — Я мигом. — Сонька поцеловала младенца и быстро направилась к выходу.
   Продавец взял перехваченные яркими ленточками коробки с украшениями. Хозяин магазина открыл дверь перед воровкой, низко поклонился, выпуская ее на улицу.
   Охранник помог «баронессе» сесть в карету, продавец забрался следом, аккуратно сложил коробки рядом с Сонькой. Шило взобрался на облучок и ударил по лошадям:
   — Пошли, вороные!
   Карета понеслась по Петровке в сторону Страстного бульвара.

Одесса встречала хорошей погодой, невероятным бедламом, шумом и толкотней.
   Как только Сонька и штабс-капитан вышли из вагона, к ним тут же подрулил невысокого роста господин со сплющенным носом и произнес с одесским прононсом:
   — Добро пожаловать в наш славный город, господа. Я не ошибся?
   — Не знаю, — пожала плечами Сонька, улыбаясь.
   — Мадам Сонька?
   Она протянула ему руку, кивнула на штабс-капитана:
   — Папочка.
   — Догадываюсь. — И представился: — Семен Гохштейн. А по-одесски — Сема Курносый. — Он поманил пальцем носильщика, распорядился: — Выгружай вещи господ. Только так — я еще не моргнул, а они уже здесь!
   — О чем разговор, Сема? — развел руками тот.
   Пока носильщик выносил вещи из вагона, Сонька осмотрелась, увидела поодаль трех воров и среди них — Ваньку Лошадь. Они не уходили, отслеживали встречу.
   Носильщик подхватил чемоданы и заспешил на выход.
   — Эй, биндюжник! — крикнул ему вслед Сема Курносый. — Не так бегом! Я все ж таки с дамой!
   — Что вы говорите? — развеселился носильщик. — А я как-то не заметил!
   Сема уверенно зашагал впереди, расталкивая народ, следом за ним пробирались Сонька и штабс-капитан, а носильщик с грузом еле поспевал за ними.
   Повозок на привокзальной площади было достаточно, но прибывшие разбирали их быстро, скандаля по-одесски — без злобы, но с криками.
   Высокую гостью ждала персональная карета, белоснежная, с двумя гарцующими жеребцами.
   — Дочь, это весьма высокий прием, — с гордостью отметил штабс-капитан. — Тебя здесь встречают, как королеву.
   — Молодец папашка! — Сема сиял от счастья. — Мадам Соня, Одесса ждет вас. И Матвей Абрамыч прислал за вами свой личный выездной экипаж.
   — Матвей Абрамыч это кто? — не поняла гостья, любуясь каретой и лошадьми.
   — О боже! — воскликнул одессит. — Какое счастье, что он этого не слышит. — И повернулся к носильщику: — Скажи, мой хороший, кто такой у нас Матвей Абрамыч?
   — Мотя Бессарабский? — переспросил тот, после чего закатил глаза и беспомощно развел руками.
   — Вы видели, что ответил этот биндюжник? — Сема был доволен. — У нас есть Одесса и есть Матвей Абрамыч. Не будет Моти Бессарабского — погибнет Одесса. Запомни это. Соня!
   — Надеюсь, я его увижу, — сказала девушка.
   — Нет, мадам! Это Мотя вас увидит. А вы будете просто сидеть и не верить своим ушам. Потому что каждое слово Моти — это бриллиант!
   Пока носильщик забрасывал вещи на верх кареты, Сема заметил, что к ним направляются московские воры — Ванька Лошадь с двумя товарищами. Он быстро покинул Соньку и штабс-капитана, двинулся москвичам навстречу.
   — Ну что? — повернулась Сонька к Горелову.
   — Что? — переспросил задумчиво тот. — То, что ты теперь, доченька, на прицеле не только у полиции, но и у воров.
   Она усмехнулась:
   — Ничего, выкрутимся.
   Сема о чем-то бегло переговорил с незнакомым Соньке московским вором Карманом и вернулся обратно.
   — Кто это? — спросила Сонька.
   Сема громко заржал:
   — Будто не знаешь! Товар отправили, товар приняли.
* * *
   Гостиница «Красная» располагалась в самом центре города. Сонька стояла возле окна, задумчиво наблюдала протекающую за окнами одесскую жизнь.
   Шумел по-южному нарядный и неторопливый народ; продавцы фруктов, тряпья и иноземных поделок расхаживали с лотками по улицам, предлагая свой товар; в уличных ресторанчиках сидели одесситы, громко хохотали, обсуждали последние сплетни и новости.
* * *
   Дом легендарного Моти Бессарабского ничем особенным снаружи не отличался, разве что размерами — он занимал целый двор. Здесь была голубятня, винные погреба, своя продуктовая лавка, конюшня на десяток лошадей. Высоченный забор скрывал дом от глаз посторонних.
   Легкая пролетка остановилась у ворот, на землю сначала спрыгнул Сема, подал руку Соньке. Последним из пролетки выбрался штабс-капитан Горелов. Все вместе они направились к воротам.
   Сема подергал за веревку звонка на калитке, из нее выглянул здоровенный бугай, окинул беглым взглядом прибывших, узнал Сему и без слов впустил их во двор. Он проводил гостей до парадного входа. Сема дернул за дверную щеколду — дверь оказалась открытой. Втроем они прошли в огромный холл, плавно перетекавший в просторную гостиную, частично заставленную мебелью. Сам Мотя — большеголовый, кучерявый — сидел в высоком кресле, обитом темно-красным бархатом. Он был одет в белую сорочку навыпуск.
   Он веселыми глазами посмотрел на вошедших, но подниматься не стал — ждал, когда те подойдут. С откровенным интересом рассматривал девушку.
   — Вот эта босячка и есть та самая Сонька Золотая Ручка, о которой трындит вся кацапия? — спросил он.
   Сонька остановилась в шаге от вора, улыбнулась:
   — А этот босяк и есть тот самый Мотя Бессарабский, о котором трындит вся Одесса?
   Вор повернул голову к Семе:
   — Послушай, Сема. Кто обучил эту дамочку нашей мове?
   — Клянусь, Матвей Абрамыч, только не я.
   — Я не о тебе, идиот. О чем ты можешь научить, если сам с детства малограмотный! Если она с Одессы, то почему я ни разу не встречал это явно не славянское личико на Дерибасовской? И что это за пожилой фраер рядом с ней?
   Штабс-капитан пожелал было ответить, но Сема опередил его:
   — Ейный папашка, Матвей Абрамыч.
   — Похож на дочку, как турецкий султан на дядю Мойшу. Или из полицеймахеров, или из портянщиков.
   — Зачем звал, Мотя? — прервала его Сонька. — По делу или просто так побазарить?
   Мотя окинул ее с ног до головы насмешливым взглядом.
   — Будем базарить. Хоть по делу, хоть так. Зачем явилась в Одессу, мадам Сонька, да еще с этим беглым каторжанином?
   Штабс-капитан от обиды напрягся, даже сделал шаг вперед, но Сонька придержала его.
   — Нервный он у тебя… — засмеялся вор. — Так зачем прикатила, подруга?
   — Тебя повидать.
   — Повидала? Сделай Моте ручкой — и обратный паровоз уже стоит под парами.
   — А если задержусь?
   — Если задержишься, то я имею вам, мисс Сонька, кое-что сказать. — Мотя дотянулся до курительной трубки, сделал пару затяжек. — Первое. Воруй так, чтоб ни одно полицейское мурло не сунулось в твои забавы. Иначе в моем хозяйстве начнутся невеселые проблемы. И второе. От каждой цацки, которую своруешь, будешь давать мне процент. В помощь пострадавшим.
   Теперь рассмеялась уже Сонька:
   — Ты мне нравишься, Мотя.
   — Предлагаешь как бы подумать о возможной семейной жизни? — хитро посмотрел на нее вор.
   — Нет, предлагаю подумать о помощи всем ворам — и твоим, и остальным.
   — Слыхал о твоей затее. Российский общак, да?
   — А чем твои воры лучше других?
   Матвей Абрамыч помолчал, думая о чем-то, шлепнул жирными губами:
   — Вот что, мадам. Будешь лезть на дерево, чтоб оказаться над Мотей, подумай о жопе. Чтоб часом не поцарапать. Ты, Сонька, уехала-приехала, а я на всю жизнь тут. Покумекай об этом.
* * *
   Сонька и одетый в генеральский мундир Горелов сидели в помпезном ресторане при гостинице, не спеша поглощали вкусное быстро тающее мороженое. Сонька, чтобы не вертеть головой, достала из сумочки зеркальце и принялась вроде бы поправлять прическу, но больше старалась рассматривать находящихся в ресторане клиентов. Отдыхающих здесь было довольно много, но никто особого внимания не привлекал.
   Вдруг Сонька увидела внимательно наблюдающего за ними молодого черноволосого господина в легком белом костюме, несколько манерного, но чертовски красивого. Она спрятала зеркальце, негромко приказала штабс-капитану:
   — Сходи-ка на полчаса в номер, папенька. Тут наблюдается клиент, с которым мне хотелось бы побеседовать… — и совсем тихо добавила: — На выходе посторожи. Мне кажется, клиент из наших, из марвихеров.
   — Это который?
   — Молоденький, в белом костюме.
   Горелов бросил взгляд по залу, нашел указанного господина, поинтересовался:
   — Что я обязан проделать, дочь?
   — Перехвати его в вестибюле. Думаю, он непременно в чем-нибудь облегчит меня.
   «Папенька» понятливо кивнул, поднялся, громко и сурово предупредил девушку:
   — Смотри, дочь! Народишко здесь ушлый, вороватый, чтоб не случилось чего! А я часок посплю в нумерах. — И с прямой по-генеральски спиной не спеша удалился.
   Сонька поставила свою серебристую сумочку на освободившийся стул, не успела поднести чашечку с кофием ко рту, как рядом оказался тот самый молодой господин.
   — Преогромное пардон, мадам, — с очевидным южным акцентом произнес он. — Не возражаете, если я причалю к вам на пару минут?
   Сонька измерила его снисходительным взглядом, пожала плечами.
   — Попробуйте.
   — Папочка? — кивнул молодой человек вслед ушедшему штабс-капитану.
   — С чего вы взяли?
   — Из собственных ушей, — засмеялся молодой человек. — Генерал гаркнул так, будто не в ресторане, а на плацу.
   — Прошу не комментировать действия моего отца, — сухо попросила Сонька.
   — Извиняюсь, больше не буду. А то не дай бог пристрелит! — Снова засмеялся, протянул руку: — Володя Кочубчик.
   Сонька некоторое время изучала длинные пальцы Владимира с двумя довольно простоватыми кольцами, не спеша, положила свою ладонь в его руку.
   — Софья.
   Молодой человек смотрел прямо ей в глаза.
   — Не русская?
   — Вас это беспокоит?
   — Интересует. Вдруг сегодня влюблюсь, а вы уже завтра съедете.
   Она с интригой улыбнулась.
   — Нет, завтра я еще не съеду. А вы кто, Володя Кочубчик?
   — Неродной сын миллионера и родной сын прачки, — ухмыльнулся тот. — Похоже?
   Сонька прошлась взглядом по лицу парня, оно было завораживающе красиво: большие черные глаза, крупный алый рот, сильный подбородок. Девушка с трудом отвела от него взгляд, неожиданно произнесла:
   — Вы мне нравитесь, неродной сын миллионера и прачки. В вас есть порода.
   — В Одессе все с породой, — продолжал веселиться Кочубчик. — Кто без породы, того в море!
   Воровка поймала быстрый взгляд молодого человека, упавший на ее сумочку.
   — Вы часто бываете в этом ресторане?
   — В других часто, но этот — любимый. — Володя непринужденно пересел на стул, на котором находилась сумочка Соньки. — Смотрите, дамочка, какая интересная жизнь протекает за этим окном! Знаменитая улица Дерибасовская всего в двух шагах от вашей изумительной и любимой в народе гостиницы. Если же вы хотите оказаться возле памятника Ришелье, то это вообще не проблема…
   Сонька видела, как Кочубчик, продолжая азартно рассказывать про Одессу, профессионально открыл сумочку, вытащил оттуда кошелек, брошку, браслет и сунул все в карман.
   — …Вы берете пролеточку, изящно садитесь в нее, и вас с ветерком несут прямо к памятнику. А там море, там причал, там настоящая одесская жизнь!
   Молодой человек снова пристально посмотрел в глаза девушки, грудным играющим голосом проворковал:
   — Когда прелестная мадам желает окунуться в страсть огня, любви и печали?
   Сонька улыбнулась, коснулась его руки.
   — Ступайте. Я непременно вас найду, Володя.
   Кочубчик поднялся, довольно галантно поцеловал руку, хотел было двинуться к выходу, но Сонька придержала его.
   — Если на выходе вы увидите моего папеньку-генерала, не обескуражьтесь. Он непременно вам сообщит кое-что интересное.
* * *
   «Генерал» стоял неподалеку от гостиничной конторки, листал газеты и журналы, выставленные здесь для гостей. Увидев быстро выходящего из ресторана Кочубчика, он отложил газету, двинулся ему наперерез.
   — Простите, уважаемый господин. Вы ничего не забыли в зале?
   — В каком зале? — удивился тот.
   — В ресторанном. — Горелов крепко взял Володю за руку. — Прошу вас вернуться обратно.
   Кочубчик дернулся.
   — Генерал, что за шуточки? Вы, наверно, с кем-то меня спутали.
   — Вы только что сидели с моей дочерью и забыли поцеловать ей руку.
   — Я поцеловал.
   — Недостаточно. Она недовольна! — Штабс-капитан свойски улыбнулся, показал глазами на усатого полицейского, дежурившего здесь. — Прошу вас, господин хороший, иначе придется звать на помощь городового.
   Сонька с улыбкой наблюдала, как к ее столу направлялся Кочубчик в сопровождении Горелова. Она кивнула на стул, когда тот приблизился вплотную.
   Володя сел и вопросительно посмотрел на девушку:
   — Разве я вам не поцеловал ручку на прощанье?
   — Поцеловал. Но я хочу еще.
   — Не понял. Издеваетесь, что ли, мадам? — возмутился парень.
   — Вам не нравится целовать женщине ручку? — удивилась она.
   — Целуй, — толкнул его в плечо «папенька». — Раз дочка просит, целуй.
   Тот взял Сонькину руку, поцеловал.
   — Славный мальчик, — тихо произнесла она и попросила: — А теперь выложи на стол то, что украл.
   Кочубчик вспыхнул, но все-таки шепотом стал отпираться:
   — Ничего не крал! Это наговор! Зовите полицию!
   — Позову, — кивнула девушка. — Тебе это надо? — И опять же с улыбкой велела: — Украл — верни. Нехорошо воровать у своих.
   — Свои — это кто?
   — Свои — это я.
   — Я вас понял. — Володя рассмеялся. — Хотел тикать, не вышло. — Неожиданно поинтересовался: — А вы кто, мадам?
   Она помолчала, интригующе взглянула на штабс-капитана, неожиданно выложила:
   — Сонька… Сонька Золотая Ручка.
   Володя ошалело уставился на девушку:
   — Ты — Сонька? Брешешь!
   Она молчала, с улыбкой смотрела на красивого парня.
   — Не верю. Чтоб Сонька — в Одессе? Не, брехня… Ты, говорят, все больше по заграницам да в Кацапии — Питере, в Москве.
   — Доставай ворованное.
   — Надо же… У самой Соньки спер… — Кочубчик послушно вынул из кармана кошелек, брошь, браслет. — Вроде все.
   Сонька не сводила с него восхищенного взгляда.
   — Все! — со злостью выкрикнул Володя. — Чего еще хочешь от меня?
   — Хочу, чтобы отправился сейчас со мной.
   — Куда?
   — Покажешь свою Одессу, — ответила Сонька и поднялась. — Пошли, Кочубчик.
* * *
   Сонька и новый ее знакомый одесский вор Володя Кочубчик прогуливались по набережной. Он о чем-то рассказывал гостье, показывал на море, на корабли, пришвартованные у причала. Ветер полоскал длинные волосы Соньки, она с нежностью заглядывала в глаза Кочубчика, по делу и без дела хохотала, подносила к своему лицу его узкую, по-женски утонченную ладонь.
* * *
   Сонька и Кочубчик лежали на широкой постели в гостиничном номере Соньки. Воровка, опершись на локоть, влюбленно смотрела на парня, нежно гладила его по волосам, по лицу, по губам.
   — Красивый.
   — Все бабы так говорят, — ответил Володя.
   — Сколько тебе лет?
   — Много. Уже восемнадцать… А тебе?
   — Мне? — Сонька усмехнулась. — Мне больше.
   — Сколько?
   — Больше… У меня уже две дочери.
   Кочубчик даже приподнялся:
   — Старуха, что ли?
   — Не совсем, — воровка поцеловала его. — Хотя для тебя, может, и старуха. Давно воруешь?
   — Даже не помню. Лет с семи, наверно.
   — Отец с матерью тоже воровали?
   — Не-е… Померли. Утопили их. А до этого жили богато. Лавка была своя, дом. И фамилия у меня была хорошая — Бромберг.
   — Хорошая. Владимир Бромберг.
   — Не-е, не Владимир. Отец с мамкой почему-то назвали меня Вольфом. Все одно, что собаку какую-нибудь или волка. Сам себя переиначил в Володю.
   Сонька какое-то время печально любовалась им, произнесла:
   — Плохо, что ты вор.
   — Это как? — удивился Володя.
   — Я — воровка, ты — вор. Нехорошо.
   — Разве вор — это плохо? Мне, к примеру, нравится быть вором.
   Воровка села, посмотрела ему в лицо.
   — Со мной такого еще не было, Володя. Я влюбилась.
   — А раньше что, ни в кого не влюблялась?
   — Раньше было другое.
   — А я все время влюбляюсь! Как увижу красивую, так и влюбляюсь. По десять раз на дню могу!
   — Нет… Я как увидела тебя, поняла — все. Поняла, что встретила того, кого всю жизнь искала. И никому тебя не отдам!
   Володя отодвинулся от нее.
   — Сонька, ты чего? Совсем, что ли? Ты ж старая для меня!
   Она проглотила оскорбление, тихо промолвила:
   — Ничего, привыкнешь. Привыкнешь и тоже полюбишь. Я сделаю все, чтоб так было. Я буду любить тебя. Буду ради тебя жить. Ты мой единственный и желанный! — Сонька принялась страстно целовать молодое сильное тело.

ЧАСТЬ ВОСЬМАЯ
   Губернаторский клуб давал бал. Здесь собрался весь одесский аристократический бомонд. Мужчины были одеты в вечерние костюмы, дамы блистали друг перед другом изысканными платьями и дорогими украшениями.
   На балконе играл оркестр, отдельные пары легко вальсировали или ходили в мазурке, другие присутствующие сбивались в отдельные группки, о чем-то вели беседы, хохотали над шутками, остротами.
   Сонька, одетая в длинное белое платье, на котором переливались тончайшие украшения, неспешно передвигалась по залу в сопровождении штабс-капитана и Володи Кочубчика. На Горелове ладно сидел парадный генеральский костюм, Володя же прекрасно смотрелся в черном фраке с галстуком-бабочкой.
   Официанты разносили шампанское. Дамы бросали любопытные взгляды на незнакомую богатую молодую даму, перешептывались.
   В какой-то момент Сонька негромко бросила своим мужчинам:
   — Оставьте меня на время. Посмотрите публику.
   Те послушно растворились в толпе гостей, и к Соньке в тот же миг подрулил высокий немолодой мужчина.
   — Простите, мадам…
   — Мадемуазель, — поправила его Сонька.
   — Молодой человек — не ваш муж?
   — Со мною брат и отец.
   — Еще раз простите, — сказал мужчина и представился: — Виктор Олиевский, банкир.
   — Очень приятно, — сделала книксен Сонька, — Анна Дюбуа.
   — Вы — француженка?
   — А вы — одессит?
   — Заметно?
   — По произношению.
   — Вас тоже выдает акцент, — улыбнулся банкир и спросил: — Не откажете в танце?
   — С удовольствием.
   Они пошли танцевать, причем Сонька послушно и элегантно подчинялась партнеру, за что получала его благодарные улыбки. Воровка обратила внимание на изящную брошь на галстуке банкира, на дорогие запонки и золотые часы.
   Танец закончился, Олиевский взял под руку барышню и повел в гущу собравшихся.
   — Я представлю вас, Анна, своим друзьям.
   Пока они пробирались сквозь толпу, Сонька успела ловко выудить часы из кармана банкира и бросила их в свою коралловую сумочку.
   Друзьями Виктора оказалась шумная компания из десятка мужчин и женщин, которые встретили пару бурно, едва ли не восторженно.
   — Виктор! — заорал один из мужчин. — Ты подцепил самую красивую женщину бала!
   — Что значит «подцепил»? — фыркнула его жена. — Какие слова ты употребляешь, Боря?!
   — А потом что значит — самую красивую?! — поддержала ее вторая женщина. — Получается, что остальные — некрасивые? Что за хохма, Боря?
   — Шутка! Это шутка, девочки! — пытался оправдаться тот.
   — Шутка, что я красивая? — шутливо обиделась Сонька.
   — Бабы, вы чего? С вас можно сойти с ума!
   — Все самые красивые! Все! — поднял руки Виктор и громко позвал: — Официант! Шампанское!
   Беглым взглядом Сонька оценила возможную добычу на платьях дам и протиснулась в самый центр, чтобы можно было прикоснуться к каждой из них.
   Штабс-капитан и Володя Кочубчик толкались в праздничной толпе, высматривая украшения на дамах и мужчинах, молодой человек умудрился пару раз все-таки забраться в чужой карман, вытащив оттуда пару портсигаров.
   Принесли шампанское, компания разобрала бокалы. Потянулись друг к другу, чтобы чокнуться. Сонька тоже протянула полный бокал, она смеялась, вертела головой и вдруг на мгновение замерла от неожиданности. Нет, она не могла ошибиться, это был пан Тобольский. Он тоже смотрел в ее сторону и нежно улыбался.
   Сонька, продолжая очаровательно улыбаться, старалась дотянуться фужером до каждой из дам, плотно касаясь их одежды и сумочек, моментально воруя все, что попадало в руки.
   — Как зовут очаровательную даму? — пытался перекричать всех Борис, мужчина, который назвал ее самой красивой. — Ваше имя, мадам!
   — Боря, ты чего? Скромнее! У тебя жена рядом! — смеялся Виктор.
   — Она привыкла… Ваше имя, мисс!
   — Анна! Анна Дюбуа!
   — О, Франция! Европа! Вы действительно француженка?
   — Не похожа? — улыбалась Сонька.
   — Похожа, женщина! На мою знакомую, которая тоже выдавала себя за француженку, а потом оказалось, что она обычная цыганка! Да еще воровка! — поддела ее жена Бориса.
   Компания взорвалась от хохота.
   — Хорошие у вас знакомые, — не осталась в долгу Сонька и сказала Виктору: — Хочу танцевать.
   С трудом протиснувшись мимо дамы, которая так нелюбезно высказалась, Сонька с особой злостью сорвала с ее платья бриллиантовую брошь, опустила в сумочку и растворилась среди танцующих.
   Танцуя, она несколько раз оглядывалась и каждый раз натыкалась взглядом на пана Тобольского.
   Горелов танцевал с какой-то немолодой полной дамой, Кочубчик тоже с кем-то мило флиртовал, хотя оба не сводили внимательных глаз с подопечной. Сонька чему-то смеялась, шутя отталкивала излишне настойчивого ухажера, но после нескольких кругов танца резко остановилась и неожиданно пожаловалась банкиру:
   — Что-то мне нехорошо… Проводите меня к отцу и брату.
   — Может, нужен доктор?
   — Пока не стоит. Проводите, прошу.
   Взволнованный Виктор взял ее под локоть, стал проталкиваться к штабс-капитану и Кочубчику.
   — Благодарю, — слабо улыбнулась она ему. — Если будет надо, я вас позову.
   — Буду рад помочь, мадам.
   — Мадемуазель.
   — Простите, мадемуазель.
   Банкир удалился, Сонька быстро сообщила товарищам:
   — Взяла много, надо уходить. Сейчас мне станет плохо, сразу же вызывайте доктора.
   Те не успели даже толком среагировать, как Сонька побледнела и стала медленно опускаться на пол.
   — Помогите… Мне плохо.
   Ее ноги подкосились, Володя не успел подхватить Соньку. Народ вокруг ахнул и расступился.
   Кто-то закричал:
   — Доктора! Срочно доктора! Женщине плохо!
   Толпа сгрудилась вокруг упавшей дамы, сразу несколько человек принялись обмахивать ее веерами. К Соньке протолкался банкир Олиевский, крикнул ближайшему официанту:
   — Чего стоишь, галета?! Карету подавай! В госпиталь девушку!
   Тот мигом ринулся выполнять указание.
   Штабс-капитан и Кочубчик, держа Соньку под руки, вывели ее в сопровождении сочувствующих к парадному подъезду, и девушка слабым голосом попросила:
   — Папочка, не надо в госпиталь… Домой.
   Виктор-банкир, не отстающий от барышни, попытался переубедить ее:
   — Только в госпиталь, мадам. В Одессе отличные доктора! Потребуйте доктора Фейнгольца, лучше не бывает! Я лично позвоню ему, это мой друг!
   Она благодарно улыбнулась:
   — Благодарю вас, Виктор… Вы — мечта. Надеюсь, мы еще увидимся, — и снова попросила Горелова: — Домой.
   — Эй, халоимщик! Срочно подавай карету! — Кочубчик бросился к свободным повозкам, и уже через минуту Сонька с помощью мужчин садилась в поданную карету. В толпе поодаль снова мелькнуло лицо Тобольского.
* * *
   Карета мчалась по ночным неровным и извилистым улочкам города, слева и справа проносились глинобитные дома, вдали серебристо мерцало море.
   Все трое — Сонька, штабс-капитан и Кочубчик — какое-то время молчали, пока первым не заговорил Володя:
   — По-настоящему, что ли, в обморок съехала, мама?
   Воровка, не поворачивая головы, по-волчьи показала оскал, усмехнулась:
   — Дурачок.
   — Не трогай ее, — вступился Горелов, — пусть отойдет маленько.
   Сонька молча открыла коралловую сумочку, показала содержимое мужчинам.
   — Штопаный причал! — воскликнул Кочубчик, запустив руки в брошки, часы, ожерелья. — Здесь тысяч на двадцать, не меньше.
   — Побольше, — со знанием дела уточнил штабс-капитан. — На тридцатку точно потянет.
   — В зале я увидела одного человека, — глядя перед собой, ровным голосом произнесла Сонька.
   — Узнал тебя, что ли? — насторожился Горелов.
   — Узнал. И я его узнала.
   — Хахаль? — насторожился Кочубчик.
   — Хахаль, — кивнула воровка. — По всему свету бегает следом.
   — Покажи мне его, мама! — вскипел Володя. — Один раз гляну в моргала — и он все поймет!
   — Не поймет, — печально усмехнулась она. — Он любит.
   — А я, по-твоему, не люблю? — продолжал кипеть вор. — По-твоему, я вовсе не дышу в твою сторону?
   Штабс-капитан вполоборота видел, как Сонька нежно обняла Кочубчика, поцеловала.
   — И не любишь, и не дышишь. Это я дышу тобой, Вова.
   — Худой, высокий? — спросил штабс-капитан.
   — Заметил? — повернулась в его сторону воровка.
   — Заметил. Он не сводил с тебя глаз.
   — Покажи мне его, генерал! — попросил Кочубчик.
   — Не надо, — усмехнулся тот. — Ты ничем не поможешь. Он живет Соней.
   — Фраер жеваный! — сжал кулаки Володя. — Ниче!.. Сам определю, сам разберусь! Аминь!
* * *
   Была поздняя ночь. Распаренная после горячей воды Сонька в наброшенном белом халате вышла из душной ванной, оглядела гостиную и, никого не обнаружив, позвала:
   — Володя! Вова!
   Кочубчик не отзывался.
   Воровка прошла в одну комнату, во вторую, заглянула в спальню. Парня нигде не было. Неожиданно взгляд Соньки упал на раскрытую коралловую сумочку — она взяла ее, вытряхнула содержимое. На диван упали лишь ее бабьи побрякушки: помада, черная тушь, зеркальце да расческа. Украшения, которые были украдены на балу, исчезли.
   Сонька спешно оделась и покинула номер. Она почти дошла до широкой гостиничной лестницы, как неожиданно увидела штабс-капитана, который стоял, прислонившись к колонне, и курил.
   — Твой ушел, — произнес он, с нескрываемой насмешкой глядя на нее. — Бежал как на пожар.
   — Не знаешь куда? — Сонька была расстроена.
   — Как не знать? Знаю. Дорожка у него одна — в картишки оттянуться.
   — Далеко от гостиницы?
   — За углом… — Горелов достал из пачки папироску, снова закурил. С прищуром от табачного дыма спросил: — Уж не спер ли чего? Больно торопливо убегал.
   — Не спер, — бросила девушка сухо и, помолчав, добавила: — Как бы ничего лишнего не сболтнул разводным.
   — Все может быть, доченька, — заключил печально штабс-капитан. — Паренек хмыреватый.
   Она ничего не ответила на эти слова, поправила на плечах теплую накидку и пошла вниз по лестнице.
* * *
   Помещение картежного дома было небольшим, но из-за сизого курева, карточных столов и громких воплей игроков понять здесь что-либо было невозможно.
   При входе в клуб Соньку внимательно осмотрели два уркаганистого вида парня, один из которых типично по-одесски процедил:
   — Было б время, я к этой дамочке имел бы очень серьезный интерес.
   — Фима, я слышал про твой интерес еще позавчера, — ухмыльнулся второй. — И каждый раз твой вялый интерес упирается в чье-то твердое время.
   Сонька не обратила внимания на острослова, прошла в глубину зала, стала осматривать столы. Кочубчика она увидела сразу. Он сидел за большим столом, целиком погруженный в игру. Играл по-крупному, что вызывало особый ажиотаж как зевак, так и других игроков. Но что самое интересное — ни игроки, ни посторонние не подсказывали, не вмешивались в игру, лишь в случае удачного или неудачного хода надсадно вздыхали и снова зависали над столом.
   Володя с лихорадочным блеском в глазах прибирал к себе раздаваемые карты, что-то беззвучно шептал, доставал из карманов мятые купюры, ждал ходов остальных игроков. Он явно проигрывал.
   Сонька остановилась за его спиной, некоторое время понаблюдала за происходящим. Кон завершился, солидная куча денег под дружный утробный смех зевак уплыла в противоположную от Кочубчика сторону, и он неожиданно вскочил, заорав как резаный:
   — Поцы! Если вы хотите поставить хату Вовы Кочубчика на уши, то он колыхал вас по самое интересное!
   Он ринулся на подозреваемого в нечестной игре, и парни начали таскать друг друга меж столами.
   Их стали разнимать, и, когда наконец разняли и утихомирили, Володя и обидчик вернулись на свои места.
   Сонька подошла сзади к Кочубчику, коснулась его плеча:
   — Володя…
   Он оглянулся и не сразу понял, кто это.
   — Пошли домой, — негромко сказала воровка.
   Кочубчик привстал, глаза у него были белые. Тихо и очень внятно он произнес:
   — Послушайте, тетя… Тикайте отсюда, пока я еще хоть что-нибудь понимаю. И вообще, пусть вас ноги больше сюда не тащат. Это, мадам, гиблое для вас место. — И вдруг снова заорал: — Сгинь, холера!
   С осатанелым лицом он дожидался, пока девушка не спеша не развернулась и так же не спеша не направилась к выходу.
* * *
   Судебный пристав Трынько, недовольный перспективой оказаться вне своей постели в столь поздний час, грозно расхаживал по комнате и что-то прикидывал. Трое присутствующих — полицмейстер Соболев, дежурный полицейский и городовой — не сводили с начальства глаз, ожидая решения.
   — Кто из уважаемых господ значится среди пострадавших? — спросил пристав полицмейстера Соболева.
   — Многие. К примеру, у супруги господина почтмейстера сняли брошь стоимостью почти пять тысяч рублей. А супруга товарища прокурора, к примеру, лишилась недавно купленных золотых часиков.
   — Я самолично наблюдал, — откашлявшись, сообщил городовой, — как плакали-с жена Василия Никитича, нашего благодетеля и покровителя. Он крепко гневался на полицию, что не усмотрели хищения драгоценного свадебного подарка. Даже топал ногами…
   Пристав Трынько снова помолчал, посмотрел на полицмейстера.
   — Ваши люди были на балу?
   — В обязательном порядке, — подтянулся тот. — В количестве семерых лиц.
   — О ком докладали?
   — О двоих особах — молодой даме и сопровождающем ее генерале. Также при них находился известный одесский марвихер Володя Кочубчик.
   — Дама — кто такая?
   — Прибыла из Москвы, проживает в «Красной».
   — Генерал?
   — Отец девицы.
   — Чем выделялись на балу?
   — Девица имела знакомство с банкиром Олиевским, танцевали много и с удовольствием. После чего господин Олиевский представил ее своим друзьям.
   — Среди друзей оказались пострадавшие?
   — Так точно! — бодро ответил полицмейстер Соболев. — Именно среди них больше всего случилась неприятность.
   — Факт воровства никто не заметил? — допытывался пристав.
   — Никак нет. Воровства как такового не было. Дамочке стало плохо, и была срочно вызвана медицинская карета.
   — А что генерал и Кочубчик?
   — Укатили вместе с занемогшей особой.
   Пристав помолчал, покрутил в задумчивости головой:
   — Неприятно и непонятно.
   — А чего ж тут приятного и понятного? — обиженно вставил реплику городовой. — Василий Никитич даже пригрозил, что, ежели не будут найдены и возвращены драгоценности, полиция больше не получит его денежного покровительства. И кулак с дулей приподнес к моему лицу.
   — Завтра же разузнать, кто такие эта дамочка и генерал, — распорядился Трынько. — В «Красную» направить агентов, а за Кочубчиком — особый надзор.
* * *
   Сонька не спала. Лежала в постели, смотрела то на отблески на шторах, то на потолок и никак не могла уснуть. Прислушивалась к каждому шороху, к шагам в гостиничном коридоре, к скрипу дверей. Неожиданно для себя все-таки уснула, как провалилась.

Отредактировано 77pantera777 (17.06.2013 21:24)

Обезьянка вела себя беспокойно, металась на поводке, повизгивала.
   — Потерпи, родная… — успокаивала ее Сонька, возясь с клистирными банками. — Сейчас мы все сделаем. Потерпи.
   Она отнесла банки в ванную, взяла на руки Марту. Затем плотно закрыла за собой дверь ванной комнаты, — какое-то время там было тихо, затем раздался душераздирающий крик обезьяны. В ванной снова наступила короткая тишина, затем дверь распахнулась, и в гостиную под хохот Соньки вылетела разъяренная и испуганная Марта.
* * *
   Вечером оба филера, те, что вели штабс-капитана и Соньку, докладывали в участке полицмейстеру Соболеву.
   ПЕРВЫЙ ФИЛЕР: Господин по имени Андре Дюбуа в гостинице ничем особым замечен не был. Вчера после полудни отправился в картежный дом в поисках Володи Кочубчика. Там обнаружил его и задержался в указанном месте до утра следующего дня. Покинул картежный дом крепко выпивши и направился в отель. В отеле был крепко бит собственной дочерью Анной Дюбуа.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: За что?
   ПЕРВЫЙ ФИЛЕР: Как полагаю, за пьянство.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: Фамилию носит свою или подложную?
   ПЕРВЫЙ ФИЛЕР: Похоже, подложную. Настоящее имя наблюдаемого Горелов Николай Алексеев. Имел военный чин штабс-капитана, но по причине учиненной драки был изгнан из армии. По несбывшейся мечте любит облачаться в генеральский мундир, на который не имеет никакого законного права. С мадам Анной имеет, похоже, криминальный интерес, хотя сие пока не доказано.
   Полицмейстер черкнул что-то себе на заметку, перевел взгляд на второго филера.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: Что у тебя?
   ВТОРОЙ ФИЛЕР: По первой, кажется, тоже ничего особенного. Приличная дамочка, хорошие манеры, деньги при ней. Имя — Анна Дюбуа. Проживает в самом дорогом номере гостиницы.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: Откуда доходы?
   ВТОРОЙ ФИЛЕР: Это самое интересное. Но если позволите, я чуть погодя… Похоже, влюблена в Кочубчика, потому и погнала папашку в картежный дом в целях поисков.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: Убеждены, что он папашка?
   ВТОРОЙ ФИЛЕР: Нет. Согласен с коллегой, что здесь присутствует криминальный интерес. Это заметно хотя бы потому, что «папашка» был довольно жестоко избит этой дамой. — Взволнованный филер помолчал, потом важно заявил: — Смею предположить, господин полицмейстер, что сия дама есть не кто иная, как известная Сонька Золотая Ручка.
   В комнате повисла тишина. Полицмейстер от такого поворота дел сильно закашлялся, вытер большим носовым платком глаза.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: Изложите суть предположения.
   ВТОРОЙ ФИЛЕР: В гостиничный номер к ней приходили люди Моти Бессарабского.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: С какой целью?
   ВТОРОЙ ФИЛЕР: Пока неведомо. Бессарабский же с барахлом не якшается.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: Неубедительно.
   ПЕРВЫЙ ФИЛЕР: Я тоже так считаю.
   ВТОРОЙ ФИЛЕР: Сия дама нынешним вечером имела променад по Дерибасовской с обезьяной на руке. По пути следования зашла в ювелирную лавку Шлемы Иловайского с целью приобретения украшений. Ничего, однако, не купила, а по выходу ея из лавки обнаружилось, что на некоторых изделиях недостает бриллиантовых единиц. То есть камней.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: Их утащила сия дама?
   ВТОРОЙ ФИЛЕР: Не доказано. Хотя Шлема убежден, что до показа даме все камни были на полагающемся месте.
   Полицмейстер пожевал в задумчивости губами, подвел итог.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: Если принять версию Соньки Золотой Ручки, то совпадает главное. Указанная особа имеет болезненную слабость к украшениям, но работает так, что никогда не была уличена в прямом воровстве. Ежели Анна… Дюбуа?
   ВТОРОЙ ФИЛЕР: Да, Анна Дюбуа.
   ПОЛИЦМЕЙСТЕР: Ежели Анна Дюбуа окажется той самой Сонькой Золотой Ручкой, мы поймаем рыбу, за которой охотились Москва, Санкт-Петербург и даже заграница. Они охотились, а мы возьмем на крючок! — Он посмотрел на первого филера. — Надо как следует поработать над Кочубчиком. Он из податливых. Крепко прижмем — много получим!
* * *
   Время перевалило за полночь. Когда в дверь номера Соньки несильно постучали, она не услышала, потому как крепко спала. Затем стук раздался посильнее, но девушка продолжала спать. В дверь грохнули изо всей силы. От такого стука Сонька даже вскрикнула, поспешно, на цыпочках пошла в прихожую.
   — Кто там?
   — Мама, это я.
   Это был Кочубчик, пьяный, но не по полной. Сонька с молчаливым укором наблюдала, как он со старательным сопением стаскивал в прихожей парусиновые туфли, как его все-таки занесло, но он удержался на ногах, сбросил пиджак прямо на пол и двинулся мимо девушки в ванную. Было слышно, как вор умывался, громко фыркая и отплевываясь. Сонька направилась в спальню и присела на постель, ожидая, когда Кочубчик выйдет из ванной.
   Наконец он подошел к Соньке, некоторое время виновато смотрел на нее, затем вдруг рухнул на колени. Обхватил ее ноги и начал их целовать.
   — Мама, прости… Если сейчас дашь в морду, я скажу спасибо! Вдарь меня, мама! Вдарь, прошу!
   Она подняла его лицо, посмотрела на него мягко и любовно, после чего стала целовать жадно, ненасытно:
   — Любимый… Любимый мой. Вернулся. Я уже не надеялась. Счастье мое…
   В соседней комнате металась в небольшой клетке обезьянка.
* * *
   Кабак был небольшой и шумный. Привычный табачный дым, пьяные выкрики и короткие потасовки, грязные столы из грубых досок, терзающая душу скрипка, тяжелые хмельные лица — мужские и женские.
   Штабс-капитан в тупом пьяном ступоре сидел в одиночестве за столом в самом углу кабака, мрачно смотрел в одну точку на столе, изредка механически подливая в стакан водку.
   В помещении возник силуэт, никак не подходящий для такого заведения: в светлом костюме, с тростью в руке. Силуэт постепенно проявился в табачном дыму, — это был пан Тобольский. Он озирался, словно кого-то искал, что-то спросил у халдея, и тот показал на Горелова. Тобольский направился в его сторону. Штабс-капитан удивленно поднял голову, глядя на незваного элегантного гостя, молча взял бутылку, налил во второй стакан, пододвинул к пану.
   — Пей…
   Тот брезгливо огляделся на пьяную публику, крикнул, чтобы перекрыть кабацкий гвалт:
   — Мне надо с вами поговорить. — В его речи проступал очевидный польский акцент.
   — Говори.
   — Здесь шумно! Можно или на улице, или в другом заведении?
   — Нельзя. Говори здесь. — Штабс-капитан внимательно посмотрел в лицо Тобольского и неожиданно узнал его. — Я тебя знаю!.. Даже помню, где видел! Ты смотрел на мою дочь. Ненормально смотрел. Верно?
   — Верно, — кивнул пан, подсаживаясь поближе. — Я следил за вами все эти дни.
   Горелов сжал стакан жилистыми пальцами.
   — Следил? Зачем?
   — Ничего плохого. Просто мне нужно было с вами поговорить.
   — Говори. О чем?
   — О вашей дочери. То есть о пани Соне.
   Штабс-капитан налил себе водки, опрокинул ее в рот.
   — Пани Сони здесь нет. Она в нумерах с паном-дерьмом… — Он поднял на Тобольского печальные глаза. — Знаешь, ведь это я из-за него пью. Он залил мне в глотку вино, насильно залил… и теперь… пью.
   — Так остановитесь. Зачем пить?
   — Э-э, — пьяно повел головой Горелов. — Глупый ты человек. Как же я могу остановиться, если это не в моих силах? Хочу, очень хочу остановиться, но не могу. Понимаю, что погибну… но как перестать любить эту заразу?! — Он с силой смахнул со стола бутылку с водкой, стал плакать горько и безутешно. — Не могу… не могу в таком виде показаться перед доченькой. К тому же с нею теперь эта гадина… Вовчик!
   Тобольский помолчал, думая о чем-то своем, затем произнес:
   — Понимаю вас. Я тоже не могу ничего с собой поделать. Понимаю, что рано или поздно погибну, но не могу. Я безумен от любви к вашей дочери, пан.
   Горелов поднял на него мокрые глаза:
   — Так сильно любишь?
   Пан извлек из кармана батистовый чистый платок, вытер выступившие слезы, высморкался.
   — С того момента, как она вспыхнула перед моими глазами, я потерял покой, сон, смысл жизни. Она — единственный мой смысл! Я следую за нею, как тень, я преследую ее. Она глубоко презирает меня. Даже, думаю, боится. Но я все равно не оставляю надежду, что когда-нибудь девочка смилостивится, поймет, что никто и никогда так любить ее не будет. И сжалится… тоже полюбит меня.
   Штабс-капитан протянул к нему руку, принялся гладить по волосам:
   — Бедный… Бедный ты мой. — Вытер слезы на щеках пана, с усмешкой признался: — Я ведь тоже ее люблю.
   Тобольский выпрямился, отвел его руку. Горелов понял реакцию пана, улыбнулся:
   — Нет, не так, как ты. Я люблю ее, как отец.
   — Отец?
   — Да, отец! Пусть даже неродной! Ведь у меня никого. Один… Помру — никто даже не вспомнит, что был такой человек. А может, и не человек вовсе. Пьяница.
   Оба помолчали, неожиданно штабс-капитан предложил:
   — Здесь море рядом. Пошли посмотрим на него ночью. Такую красоту ты в жизни не видел.
   — Видел, — засмеялся Тобольский. — Встретил ее, теперь не могу забыть.
   Мужчины засмеялись, поднялись из-за стола.
   — У тебя деньги есть? — спросил Горелов.
   — Много. Надо рассчитаться?
   — Сделай одолжение. У меня ни копья. Все пропил, а доходов никаких. Даже милостыню никто не подает.
   Пан Тобольский махнул халдею, тот мигом оказался рядом.
* * *
   Штабс-капитан и Тобольский сидели на высоком берегу и любовались ночным светом, льющимся на бескрайнюю водную пустыню. Вяло набегали волны на берег, еле слышно доносился гудок парохода, а там вдали сверкала бесконечная вода, пугающая и завораживающая.
* * *
   За окном уже плыла разбавленная слабым утром ночь, Сонька и Кочубчик не спали. Точнее, Володька дремал, а девушка рассказывала ему:
   — Завтра мы идем в театр.
   Володька удивленно икнул.
   — Это куда?
   — В театр. Посмотрим новую постановку.
   — Не-е, в театр я не ходок. Засмеют кореша.
   — Нужно, Володя. Меня ведет хвост. А раз меня, то и тебя.
   Кочубчик мгновенно протрезвел:
   — С чего ты взяла?
   — Вижу. В гостинице, на улице — везде.
   — Ну и чего делать?
   — Говорю ж, пойдем в театр…
   — Дура, что ли? Какой театр, когда нас пасут?!
   Сонька нежно погладила его по голове:
   — Слушай сюда. Мы пойдем в театр, а оттуда нас перебросят в другое место.
   — В какое?
   — На дно. На время, нам найдут причал.
   Володя привстал, оперевшись на локоть:
   — Мамка, ты куда меня тащишь? На кой хрен нам эти мансы? С чего ты взяла, что нас пасут?
   — Утром выйдешь из номера, сам увидишь.
   Кочубчик расстроено откинулся на подушку.
   — Мне еще этого не хватало! Ну, мамка, влип я с тобой.
   Она улыбнулась:
   — Все будет путем. Со мной, Володя, не пропадешь.
   — А макаку тоже возьмем в театр?
   — Макаку заберет ее хозяин.
   Когда уже засыпали, Кочубчик неожиданно поднял голову, спросил:
   — А как хоть представление называется?
   — «Гамлет».
   — Смешное что-то?
   — Очень. Спи.
* * *
   Театр блистал позолотой, хрустальными светильниками, разодетыми дамами, торжественными, в черных фраках господами.
   На Соньке было бледно-розовое платье с глубоким вырезом. Она и Кочубчик сидели совсем близко к сцене. Сонька вся растворилась в спектакле, в переживаниях, в театре. Кочубчик же страдал от жаркого шерстяного костюма, от тугого воротничка с бабочкой, от шумных, бесконечно хлопающих соседей, от непонимания происходящего на сцене.
   Артист, играющий Гамлета, был молод, стремителен и красив. Он часто срывал бурные аплодисменты, страдал и падал на колени, отчего воровка подавалась вперед, забыв о публике и даже о Володе Кочубчике.
   Рядом с Сонькой сидел тучный господин, увешанный уймой золотых цепей, брелоков, браслетов, часов. Его неуклюжие движения заставляли девушку изредка раздраженно отодвигаться, но театральное действо и игра главного героя снова захватывали воровку.
   Наконец пошел занавес, зал, что называется, взорвался аплодисментами, зрители вставали с кресел. Кочубчик тоже привстал, он недоуменно и возмущенно смотрел на публику, затем толкнул Соньку:
   — Чего это они?
   — Боже, какой актер, — пробормотала та.
   — Кто?
   — Гамлет.
   Актеры все выходили и кланялись, им бросали цветы и кричали: «Браво!» Поклонники буквально лезли на сцену, пытаясь прикоснуться к исполнителю главной роли.
   Воровка тоже хлопала и тоже требовала выхода героя на авансцену. Неожиданно ее взгляд упал на часы соседа, болтающиеся над его карманом, — она ловко сорвала их и тут же изо всей силы бросила на сцену — прямо на Гамлета. Он поймал подарок, изумленно оценил его, послал Соньке воздушный поцелуй и несколько раз поклонился персонально ей.
   Володька склонился к Соньке, прошептал:
   — Ты, что ли, бросила?
   Она кивнула, не сводя глаз со сцены.
   — А чьи котлы, мама?
   Сонька показала взглядом на жирного соседа с цепями, и оба стали хохотать. Сосед, глядя на них, тоже смеялся, не понимая причину их веселья и относя ее на счет спектакля.
* * *
   Уже через несколько минут Сонька и Кочубчик, сопровождаемые юрким служителем театра, пробрались за кулисы. Обошли сваленные декорации, поплутали по узким загогулистым театральным коридорам, шарахнулись от артистов, не успевших снять грим, парики и костюмы, и добрались наконец до служебного входа.
   Возле входа стоял пароконный с закрытым верхом экипаж. Театральный служитель выпустил Соньку и Володю из двери, прошептал:
   — Вас доставят куда положено.
   Кучер дождался, когда пассажиры усядутся, и ударил по лошадям. Экипаж тронулся из театрального двора в город.
   В дороге Володька чуть высунул голову наружу, тревожно понаблюдал за улицей, ничего опасного не заметил и повернулся к Соньке:
   — А где твой генерал, мама?
   — Пьет, — сухо ответила она.
   — Может, разыскать?
   — Сам найдется.
   — Как найдется, если мы катим черт знает куда?!
   — Такие люди не теряются.
   — А он правда твой папка?
   Девушка коротко хмыкнула.
   — Такой же, как и ты мой сынок.
   Кочубчик заржал.
   — Ну бесовка! А я фраернулся как последний чиграш!.. — Снова посмотрел в окошко. — Так куда едем, мама?
   — На хавиру.
   — Мотя устроил, что ли?
   — Мотя. Я кинула ему после ювелирки хороший общак.
* * *
   Хавира представляла собой небольшой, ничем не приметный домик на самом берегу моря. Домик был окружен чем-то похожим на плетень, в окнах мерцал тусклый свет.
   При подъезде экипажа ворота открылись, и повозка вкатилась во двор.
   Володька первым ступил на землю, огляделся.
   — Чегой-то мне не светит здесь, мама.
   — Ничего, пару недель переживем. — Ответила Сонька, без мужской поддержки спускаясь вниз.
   — Не-е, — упрямо мотнул головой Кочубчик. — Не нравится здесь. Шанхай… Мрак и садилово. Хочется кого-то убить.
   К ним приблизилась крохотного росточка старушка, прошепелявила:
   — Я имею вам сказать, что дверь давно уже открыта и там гуляет сквозняк. Топайте, молодые, и ни про что поганое не думайте.
   Пароконный экипаж развернулся и выехал со двора. Сонька и Кочубчик направились к открытой двери, в которой «гуляет сквозняк».
   Внутри хавира оказалась не такой убогой, как снаружи: после сеней начиналась так называемая гостиная, керосиновая лампа освещала квадратное пространство с деревянной скамьей, неким подобием шкафа и домоткаными ковриками на полу. Из нее вели две двери в соседние комнаты, видимо на кухню и в спальню.
   Кочубчик был раздражен:
   — И чего, здесь будем кемарить?
   — Через день-два мы отсюда уедем, — спокойно и негромко ответила Сонька.
   — Куда, мама?
   В гостиную вошла старуха хозяйка, замерла возле порога. Воровка глянула в ее сторону, переспросила:
   — Куда?.. Может, даже в Москву.
   Кочубчик подошел к ней вплотную, проговорил:
   — Послушайте меня, мадам! Что вы, желаете сковеркать мою жизнь в том направлении, которое мне неинтересно?! Я не ваш лакей, вы не моя мисс. Поеду туда, куда полетит душа, а вовсе не по следам ваших ботиков!
   — Потом поговорим, — попыталась остановить его Сонька.
   — Не потом! Сейчас! Прямо на этом месте!
   Старуха у двери печально наблюдала за происходящим.
   — Где у вас спальня? — повернулась к ней воровка.
   — Дверь перед вами, уважаемая Соня, — ответила та и с почтением поклонилась.
   — Пошли, — Сонька попыталась взять Кочубчика за локоть.
   Он дернулся.
   — Не касайтесь меня! Идите сами в этот таджмахал, а я желаю мягких подушек, широких постелей и шелковых простыней!
   Сонька не отпускала его:
   — Завтра переедем в другое место.
   — Не касайтесь меня, повторяю! — Он оттолкнул ее. — Не тащите меня в этот вшивый мензель!
   — Тебя, портяночник, не греет моя хаза? — послышался скрипучий голос старухи.
   Володька удивленно повернулся к ней:
   — Это кто здесь голосом каркает?
   — Это я голосом каркаю, — старуха вышла на середину комнаты. — Манька Портовая голосит. Слыхал про такую?
   — Ты… Портовая Манька? — нервно сглотнул Кочубчик. — Еще живая?
   — Живая и тебя переживу, мазурик. — Манька Портовая проковыляла на середину комнаты, подняла крючковатый палец. — Каждая женщина требует уважения, а тем более такая, как эта дамочка! Отпусти его, Соня. — И вдруг фальцетом выкрикнула: — Скачи отседова, штуцер фуфлогонный!
   Володя, все еще не в состоянии поверить собственным ушам и глазам, направился было к двери, но Сонька вцепилась в его руку.
   — Надо поговорить.
   Тот секунду помедлил и с гордо поднятой головой двинулся в сторону «спальни». Сонька пошла следом.
   В крохотной комнатке стояла железная кровать, на стенах висели разного рода коврики и выцветшие картинки. Володя сел на постель, вопросительно посмотрел на стоявшую перед ним девушку.
   — Ну?..
   Она присела рядом, попыталась обнять его. Он сбросил ее руку. Сонька взяла его за голову, насильно притянула к себе, поцеловала в губы грубо и сильно. Кочубчик на какое-то время поддался страсти, затем все-таки отстранил воровку от себя.
   — Говори, я слухаю.
   — Я тебе не люба? — тихо спросила Сонька, глядя ему в глаза.
   — Я не в том настроении, чтобы касаться этой темы.
   Она провела рукой по его плечам, по лицу, по губам:
   — Хочешь, я раздену тебя?
   Он опять освободился от ее руки.
   — Я сейчас уйду.
   — Куда?
   — К корешам.
   — Возьми меня с собой.
   От такого заявления Володя удивленно откинулся назад:
   — Чего ты приклеилась ко мне? Ты мне кто? Сестра, жена… мать? Кто ты?
   Она помолчала, негромко произнесла:
   — И правда… Кто я тебе?
   Володя пожал плечами:
   — Сам путаюсь. На сестру не похожа. На жену тоже. На мамку?.. — он хохотнул. — Об этом можно подумать! Хотя я и без того называю тебя мамкой, — он рассмеялся. — Не могу я таскать тебя за собой, мама! Мои кореша — народ смешливый.
   Сонька не сводила с него тяжелеющего взгляда.
   — Стесняешься?
   Кочубчик взял ее за руку, усадил рядом.
   — У меня сделается припадок от твоих слов. Давай, мама, по порядку. Первое — мужчинам нужно будет объяснять, кто ты есть. А как объяснишь, тут мне и каюк. Потому что про тебя уже шумит вся Одесса: Сонька Золотая Ручка в городе! За тобой, мама, полиция бегает. А как догонит, и меня заодно загребет. А мне оно надо?
   — Меня это не пугает, Володя.
   — А меня путает. Еще как пугает! — Кочубчик почти перешел на крик. — Я молодой! Я жить хочу!
   — А я, по-твоему, старая? И по-твоему, жить не хочу?
   — Не знаю! Не интересовался!..
   — Отвечу. Я, Володя, хочу жить. Очень хочу. А как встретила тебя, поняла, что и не жила вовсе. Ты перевернул мою жизнь. И я с тобой готова хоть на воле, хоть в неволе, хоть в хоромах, хоть в остроге! Мне в любом месте будет счастливо с тобой!
   — Не верю! Ни одному слову, Сонька, не верю. Я для тебя — игрушка. Точно так, как твои дочки — родила, поигралась и сбагрила в чужие руки!
   Сонька побелела.
   — Что ты сказал?
   — А разве не так? Где они, твои дочки? С кем они? Нарожала, набайстрючила и пошла стеклить по белому свету… Сироты! Такие же, как я! Что ты знаешь о них? Где они? Как живут? Ждут тебя? Надеются? Плачут? А может, они и не живые вовсе? Может, твои сироты сыграли в деревянный пиджачок? Откуда тебе знать?
   — Перестань.
   — Нашла молодого кобелька и ну играть с ним в любовь! Поэтому ты для меня никто, так, забава, вставочка, цыпа…
   Неожиданно Сонька с такой силой ударила Володю по лицу, что он завалился на кровать:
   — Гад!
   Кочубчик полежал секунду, приходя в себя, затем неспешно поднялся, погрозил пальцем девушке:
   — Зря ты так, Сонька. Запомни это.
   — Володя… — Сонька попыталась подойти к нему.
   Он выставил руки.
   — Отскочь от меня.
   И покинул спальню.