Глава двадцатая
Восходящее солнце превратило долины вокруг Эдема в кроваво-красное великолепие. Яркая заря прокралась через пространство и широкие равнины, наполнив ущелья, расщелины и неровные скалистые гряды теплом и светом. Только непрерывное траурное стенание какой-то птицы нарушало этот огромный покой. Этот застывший пейзаж как бы задумался в ожидании событий грядущего дня.
Грустный крик птицы раздался снова. Тара вышла из комнаты и с большой осторожностью проскользнула на улицу мимо двери, ведущей в спальню Грега. Там свежая прохлада нового дня показалась ей благословением, хотя солнце пригревало ее открытые руки и уже обещало безжалостную жару днем. Она глубоко вдохнула в себя сухой воздух, который по-прежнему означал для нее, что она дома, потом пересекла двор и пошла в сторону конюшен и хозяйственных построек.
Лошади с их высокоразвитым слухом моментально почувствовали ее приближение, и, когда она вошла, все уши уже были навострены и огромные гривастые головы над дверью каждого бокса как бы вопрошали: «Кто пришел?» Тара прошла вдоль всех боксов, приветствуя каждую лошадь, как старого знакомого. Лошади фыркали и тихо ржали, узнав ее и выражая таким образом радость от их встречи. Вокруг стоял сладкий запах сена. В присутствии этих честных, любящих друзей Тара почувствовала, как ее измученная душа вновь оживает.
Потом она подошла к отдельному боксу в конце этого ряда. Он был задуман как загон для кобылы с жеребенком, а потом был предназначен Кингу, как только стало ясно, что длинноногий жеребец обещает вырасти необыкновенно высоким и крупным. Тара подошла к двери и присмотрелась. Кинг стоял спокойно в глубине бокса, но уши его были напряжены, и все черное лоснящееся тело подрагивало от внимания. Тара вошла и заперла за собой дверь на засов. Осторожно она приблизилась к нему и заговорила тихим, спокойным голосом.
— Здравствуй, Кинг. Здравствуй, мой красивый. Знаешь, кто пришел? Узнаешь меня?
Стоя рядом с ним, она подняла руку и погладила его теплую гладкую шею. Дрожь пробежала сквозь его тело, как электрический ток, и она почувствовала под рукой массивные мускулы, твердые как камень.
— Ты скучал по мне, дорогой? Боже, как же я скучала по тебе! Ты ведь узнал меня, да?
Огромное животное опустило голову и в ответ уткнулось носом ей в ладонь. Она почувствовала мягкую, как атлас, морду и горячее дыхание коня на своих пальцах, а потом шершавый, как наждачная бумага, язык, обследующий ее ладонь. Она засмеялась радостно, ей приятно было вспомнить это ощущение, часть ритуала приветствия, существовавшего когда-то между ними. Кинг поднял свою большую голову и, поднеся морду к ее губам, осторожно подул ей в лицо сквозь ноздри. Тара в молчаливом восхищении принимала его приветствие, которым лошади обмениваются между собой и которое для человека является самым изысканным комплиментом, какой он когда-либо может надеяться получить.
Они стояли так вместе, дуя друг на друга и вдыхая запах друг друга в полном единении. Затем Тара подняла руку и начала ласкать длинные черные покрытые шелковистой шерстью уши, она помнила, что Кинг любил эту ласку, ее пальцы легко находили самые приятные точки за ушами и на макушке головы. Пока она ласкала его, он терся о ее лицо и шею, сопровождая это тихим ржанием и повизгивая от восторга. Преисполненная нежности к нему, Тара прижалась к его широкой груди и крепко обняла его за шею. И снова вспомнив старый ритуал, Кинг поднял голову, поднял Тару в воздух, помотав ее, как тряпичную куклу, а она, прильнув к нему, ворковала от восторга, ощущая всем своим телом силу этого мощного жеребца в своих объятиях.
Для Кэти, когда она вошла в конюшню, эта сцена была окончательным доказательством того, что Тара — это Стефани. Из всех работников фермы только Крис мог зайти в денник Кинга или вывести его на выгон. Никто, кроме Стефани, не мог справиться с ним, не говоря уже о таком смелом и дружеском обращении. Она наблюдала эту сцену, а жеребец нежно опустил Тару на землю, снова встал твердо, как скала, не почувствовав ее веса, и не сделал ни шагу вперед, чтобы не наступить ей на ноги. Кэти не могла больше сдерживаться.
— Эффи!
Это ошарашило Тару. Как же она не предусмотрела, что пара острых глаз могла заметить ее бегство из спальни ранним утром через весь двор. Тара никоим образом не была готова к откровениям и заставила себя лучезарно улыбнуться.
— Кэти! Доброе утро! Как дела?
Кэти уставилась на нее, словно увидела призрак.
— Когда я живу в деревне, я встаю рано, — решительно продолжила Тара.
— Я-то знаю, — сказала Кэти со значением.
— Это такой прекрасный конь, да, приятель? Я просто не могла не попробовать с ним подружиться.
Кэти заговорила медленно и четко, как будто она говорила с идиотом.
— Кинг принадлежал Эффи. Никому другому. Это был подарок ее отца. Он попал сюда жеребенком, и она объездила его. Никто другой никогда не мог подойти к нему, кроме Криса. Он не признает других женщин. Так было всегда. Так будет всегда!
— Я всегда ладила с лошадьми, — возразила Тара. — У меня это как-то получается.
Кэти взорвалась от нетерпения.
— Ты что же думаешь, ты могла провести меня, меня? Я знала, что ты жива. Я знала, что ты вернешься. Я молилась Богу каждую ночь с тех пор, как ты уехала. Я знала, что он услышит меня.
Тара хотела что-то сказать, но Кэти не дала ей.
— Послушай-ка, меня ты не проведешь. Никто из всех, кого я знаю, не сидит на лошади так, как Стефани Харпер. У нее был свой собственный стиль. Такой эгоист, как Грег Марсден, не заметил этого. Но я не слепая, чтобы не видеть! Ты ошибаешься, если не доверяешь мне. Я ничего не понимаю, ничего, эта перемена в тебе, как она произошла? Как ты выжила? Где ты жила? Что происходит? Расскажи, Эффи. Ты всегда раньше рассказывала мне все.
«Расскажи мне, Эффи». Тара услышала эти слова, как эхо в длинных коридорах времени. Она вспомнила свое детство в Эдеме, Кэти всегда была рядом, всегда следила за ней, но всегда чересчур оберегала, чересчур заботилась. Ее любовь была подлинной, но это была любовь, которая порождает слабость, не силу. «Предоставь это Кэти, Кэти это сделает тебе», — этими и тысячью других фраз Кэти сделала ее зависимой, несвободной, неспособной справляться самой, всегда ждущей, что кто-то другой все сделает за нее.
«Ты избаловала меня, Кэти, — она обвиняла ее в глубине сердца, — и посмотри, что получилось. Ты должна была помочь мне преодолеть страх перед водой после этого страшного случая, а ты только подогревала его с помощью этой своей собаки. Поэтому, когда я встретила человека, который бросил меня в воду, я не смогла поплыть!»
— Расскажи мне, Эффи, — просьба Кэти прозвучала снова.
Тара посмотрела на нее, как чужая.
— Я не понимаю, что ты имеешь в виду.
— Не говори со мной так. Мне не важно, как ты зовешь себя. Ты не можешь скрыть от меня, кто ты, да и от себя тоже.
Тара вновь почувствовала терзавшее ее давно чувство вины, несоответствия, которые были ее давнишними спутниками. Эта отвратительная ограниченность узколобых людей, «ты должна быть тем, кем ты родилась», которая преследовала ее с детства, не давала ей полноценно развиваться. Но она ведь доказала, что это не правильно. Она не могла вернуться к этому. С глубоким чувством она утвердила свое новое «я» в своей новой жизни.
— Я Тара Уэллс.
Глаза Кэти блеснули. Она постаралась восстановить старые отношения, свое прежнее лидерство и теперь понимала, что проиграла. И все-таки собственное острое чувство независимости заставляло ее признать отзвук этой независимости в душе другого человека. Она весьма неохотно заставила себя приветствовать это чувство в человеке, которого она любила больше всех.
— Ну ладно, ладно, — сказала она взволнованно. — У тебя, должно быть, есть свои причины, я замолкаю. Но что бы ты ни делала, я буду рядом, если понадоблюсь тебе.
Когда Кэти ушла, Тара снова повернулась к Кингу и уютно положила голову ему на шею. Она чувствовала себя огорченной, опустошенной. Через какое-то время она услышала позади себя позвякивание металлической уздечки и удил. Крис пробирался в дверь с седлом и упряжью Кинга. Он прошел через конюшню и подошел к деннику Кинга, открыл дверцу и вошел, шепча на своем языке: «Умбакура, пичи малла, варвви давай-давай, мальчик мой, ну вот». Перекинув седло через свою худую жилистую руку, он протянул уздечку Таре.
Она улыбнулась, почувствовав знакомую молчаливую связь между ними, и шутливо сказала: «Крис, как ты узнал, что я хочу покататься верхом?» Его большие выразительные глаза сверкнули в ответ, многовековая мудрость и ум сквозили в них. Она почувствовала тепло, исходящее от него, и продолжила игриво:
— А не взять ли мне лошадь, на которой я скакала вчера? Это ведь жеребец мисс Стефани, да? Я слышала, на нем никто никогда не ездил, кроме нее.
Как всегда бесстрастный, Крис прошел мимо нее и мягко, но точно опустил седло на спину Кинга. Он вытянул подпругу из-под живота лошади, продел сквозь пряжки и закрепил. Взяв уздечку у Тары, он встал за головой лошади, оттянул назад длинную морду и, положив мунштук на ладонь, поднес его к большим желтым зубам лошади. Кинг принял мундштук и оказался взнузданным. Крис все проверил, проведя своей иссиня-черной рукой по еще более черной коже коня. Кинг подрагивал от возбуждения и предвкушения. Его стройное тело напряглось, когда Крис одну за другой поднял ноги, чтобы проверить копыта. Тара заметила, что Кинг по-прежнему прибегал к своему «методу устрашения»; он весь свой вес опускал на человека, который поднимал его копыто, но Крис был готов к этому. Наконец все приготовления были закончены, и Крис вывел Кинга во двор. Во дворе Кинг начал показывать свою резвость, он прыгал и отказывался стоять спокойно. Крис взял стремя в свою крепкую руку, пока Тара взгромоздилась на коня с другой стороны, с силой ухватилась за его голову, чтобы он не бросился вперед в широко открытое пространство, которое он уже ощущал всем своим телом и обонянием.
— Все в порядке, Крис, я держу его.
Тара зажала крепко поводья в твердых маленьких руках. Крис отпустил уздечку, и лошадь бросилась вперед как стрела, махом преодолевая пространство. Тара знала по своему многолетнему опыту, что так может продолжаться весь день, если потребуется.
«Мой хороший, красавец мой, быстрее, быстрее», — шептала Тара ему в ухо. Но Кинг не нуждался в ободрении. Теперь, когда его всадник снова был с ним, новый день казался ему свежим, как первая заря, а весь огромный мир открытым для скачки, и Кинг всю свою благородную душу вложил в галоп.
Никогда еще поездка верхом не была настолько важной для Тары. Прежде всего она нужна была ей, чтобы избавиться от почти невыносимого напряжения, которое она испытывала в Эдеме, это было напоминанием о том здоровом и бодром в жизни, чему присутствие Грега было угрозой, болезненной помехой, как червоточина на розе. Ей нужно было также время и место, чтобы подумать и определить свои планы в одиночестве, — события приближались к кульминации, взрыва можно было ожидать в течение ближайших суток, ей нужно было спокойствие, готовность и, прежде всего, самообладание. Ей важно было также не быть дома, быть вдалеке, чтобы Грег оставался в неуверенности, ни о чем не догадался. Он когда-то подумал, в своем неведении, что она от него никуда не денется в Эдеме, а ведь на этом огромном пространстве женщина могла бы спрятать целую армию, если бы нужно было, уж не говоря о себе и о лошади. Он никогда не сможет ее тут обнаружить. Она свободна.
И все-таки, даже забывшись в скачке, Тара не забыла еще одну часть своего плана. Она была уверена, что Джилли приедет сегодня — ее сумасшедшая ревнивая любовь не даст ей спокойно сидеть в Сиднее, пока Грег наслаждается медовым месяцем с ее соперницей. Тара была полна решимости устраниться, когда приедет Джилли, чтобы они с Грегом, уже не любовники, а враги, могли без помех воевать друг с другом. И все-таки ей необходимо было знать, когда приезжает Джилли. Поэтому она не стала далеко отъезжать от дома, а только делала круги по окрестностям, то удаляясь, то снова приближаясь, чтобы можно было быстро вернуться.
Когда она услышала звук самолета, день был уже в разгаре. Пейзаж потерял золотистую окраску раннего утра, и солнце палило с полуденной силой. Сонное жужжание мотора сначала прозвучало, как звук какого-то насекомого. Из своего укрытия на ближайшем холме, усаженном камедными деревьями, Тара наблюдала за сценой внизу, подобно тому как бессмертные боги смотрят на глупых людей с высот Олимпа. Как только самолет подрулил к концу полосы и остановился, дверь распахнулась и Джилли то ли выпрыгнула, то ли вывалилась наружу. На мгновение появился пилот, протянул ей чемодан, помахал рукой, и дверь закрылась снова. Джилли печально постояла минуту, затем подняла свои вещи и устало побрела к дому.
Грег бросился ей навстречу бегом. Он грубо схватил ее за руки и начал толкать назад к самолету. Пронзительные крики достигли ушей Тары.
— Какого дьявола тебе здесь нужно?
— Ты, чертов ублюдок, не смей со мной так разговаривать!
Схватив ее, как пленницу, Грег тащил Джилли вдоль борта легкого самолета, стараясь добраться до двери. Безжалостно, как безумный, он толкнул ее прямо к двери, но мотор был уже заведен, пилот и не подозревал об их присутствии и готовился к взлету. В ту минуту, когда Грег дотянулся до дверной ручки, самолет начал двигаться и они оба потеряли равновесие. Они вместе упали на землю, рискуя быть смятыми крыльями и колесами, а маленькая мощная машина пронеслась мимо и взлетела, окутав их, лежащих, облаком красной пыли. Они лежали неподвижно, как окаменевшие тела, застигнутые потоком лавы во время прелюбодеяния, с беспорядочно переплетенными конечностями.
Грег первым пришел в себя, вскочив с тела Джилли, будто это была змея. Их крики потонули в шуме самолетных моторов, их действия все еще нельзя было хорошенько разглядеть из-за висящей в воздухе красно-коричневой пыли. Тара видела их, как сквозь кровавую пелену: они двигались к дому, подергиваясь, как марионетки, бранясь и угрожая друг другу тумаками. Затем, повернув Кинга, она направилась навстречу солнечному свету, прямо в безбрежное пространство перед собой.
«Вперед, мальчик», — прошептала она в ухо лошади, навострившееся и готовое принять ее команду. — Ну, давай, покажи, как ты умеешь».
— Грег! Сволочь! Мне больно!
Джилли завопила, протестуя, когда Грег со злобой схватил ее за руку и втолкнул в дом, не обращая внимания на то, что она ударяется о стены и дверные косяки. Он не ответил, но по его учащенному дыханию и сжатым губам она поняла, насколько он разгневан. Страх рос в ней, и, когда они дошли до гостиной, она сразу же принялась кричать неистово:
— Так! Где она? Только не говори, что ее здесь нет, потому что я знаю, что она здесь!
Для Грега было невыносимо говорить о Таре с Джилли.
— Я не понимаю, о чем ты говоришь.
— Ты гнусный вонючий лжец!
Грег с трудом сдерживал себя.
— Кто сказал тебе, где я?
— Тебе какое дело?
Вдруг снова почувствовав страх, Джилли побоялась признаться, что еще много недель назад она сцепилась с Тарой и обвинила ту в любовной связи с Грегом и с тех пор сделала ее своей поверенной. Она знала, что эта информация приведет его в ярость. Она моментально вернулась к нападению.
— Где Тара? Я хочу ей кое-что сказать. Я давно уже хотела кое-что высказать этой даме.
— Джилли… — Наверное, впервые в жизни Грег почувствовал настоящий страх. Каким-то чутьем он понял всю разрушительную силу Джилли, ее способность уничтожить все, что могло бы связать его с Тарой, то есть то, что сейчас было для него важнее жизни и смерти. Ведь не мог же он допустить, чтобы то, что он наконец-то нашел, у него снова отняли?
— Джилли, ради Бога…
— Бог! — Голос Джилли поднялся до вопля ярости. — Бог! Что ты знаешь о Боге? Ты, который…
— Прекрати!
Джилли снова прибегла к своей тактике.
— Сколько же тогда других было?
— Других?
— Других женщин, — теперь она насмехалась, — подружек, шлюх, проституток.
Грегу было невыносимо, что имя Тары поминалось в такой компании. Но он растерялся, он не знал, как говорить с Джилли, не провоцируя ее еще больше. Он мысленно искал решение этой почти немыслимой проблемы: как выпроводить ее до того, как Тара узнает о ее приезде.
— Никого не было, Джилли. — Он попробовал взять ситуацию в свои руки. — Послушай…
— Ты проклятый лжец! — завопила она. Он подошел совсем близко к ней.
— Джилли, не ори!
— Почему это? Боишься, что все узнают, каков на самом деле Грег Марсден?
Она засмеялась ему в лицо, потом повернулась к буфету и налила себе в стакан виски. Она подняла стакан, как бы саркастически приветствуя его, и разом его осушила.
— Где Тара? Мне нужно увидеться с Тарой! Самообладание Грега не выдержало безобразного натиска.
— Ее здесь нет. А даже если бы и была, я бы не позволил тебе с ней встретиться. Пойми это, Джилли. Пойми это своей тупой головой. Ты мне осточертела. Осточертели скандалы, сцены, пьянство, от тебя вечно несет виски. Между нами все кончено. Кончено. Тебе не на что надеяться.
Он замолк и окинул ее уничтожающим взглядом.
— Ты отвратительна.
У Джилли перехватило дыхание, будто ее ударили в живот.
— Ты что, влюблен в нее?
— Да.
— Нет! — Отчаяние Джилли вылилось в вой. — Я не верю!
— Тебе придется поверить, — мрачно сказал Грег. — А теперь я хочу, чтобы ты убиралась отсюда, Джилли, убирайся из моего дома, из моей жизни. Утром из Пайн-Крик есть самолет. Я прикажу кому-нибудь из слуг отвезти тебя туда на машине. И больше я не хочу тебя видеть, я не хочу о тебе ничего знать. Если ты умрешь, я и открытки не пришлю на твои похороны. Я ПРОСТО НЕ ЖЕЛАЮ ТЕБЯ ЗНАТЬ! Понятно?
Он остановился, чтобы посмотреть, как подействовали его слова.
Одного его взгляда было достаточно, чтобы понять: она не приняла ни звука из того, что он сказал. Лицо ее раскраснелось, голову она держала высоко. Джилли решила дать бой.
— Это не обо мне ты говорил, Грег. О ней. Это ее ты выдворишь из дома и посадишь на свой дерьмовый самолет в Пайн-Крик!
Грег инстинктивно учуял запах опасности.
— А что если нет?
— А если нет… — Она засмеялась, показав острые белые зубки. — Ну и что ж, я думаю, я просто пойду в полицию. Я думаю, что почувствую, как меня мучает совесть. — Она откровенно наслаждалась моментом. — Мне просто придется рассказать там всю правду об одной романтической вечерней прогулке на лодке по реке Аллигаторов. Интересно, как полиция и все твои обожательницы отреагируют, когда узнают, что их любимчик спихнул свою богатую жену в болото во время их медового месяца, а сам в это время развлекался в постели с ее лучшей подругой?
— Ух! — У Грега не нашлось даже бранного слова. Джилли, почувствовав что побеждает, проглотила еще стакан виски.
— Ты идиотка, безмозглая сука, — сказал он тихо. — Ты что, не понимаешь, что ты в этом увязла так же, как и я?
— Ну уж нет! — Глаза Джилли зловеще блеснули. — Черта с два! Это ты влип, приятель, прямо по всю свою красивую шею. Ха-ха! Видел бы ты свое лицо! Стоило приезжать сюда, чтобы увидеть это!
Она развязно подошла к буфету, снова наполнила стакан, заставляя его ждать. Она поняла, что победила его. Присев на край стола, она продолжила:
— Ты и я — не единственные люди, кто знает о том, что там произошло. Я рассказала Филипу.
— Филипу? Почему?
— Потому, что он все еще любит меня. Тебе, может быть, трудно в это поверить, но это так. И как ни странно, ты ему не очень-то нравишься. К тому же он лучший адвокат в Сиднее. Он вытащит меня, а тебя засадит.
Приблизя к нему лицо, она злорадно продолжила:
— Ты попался, мальчик мой! Самое плохое, что может со мной случиться, — это быть обвиненной в укрывательстве, а тогда, — она на секунду задумалась, — я скажу, что ты угрожал убить меня, если я проговорюсь. Да-да. Таким образом, у них будет только твое слово против моего, мой дорогой. И, давай смотреть правде в лицо, у тебя-то была причина!
Грег застыл, весь как-то сжавшись. Забыв обо всем на свете, Джилли продолжала браниться, ее разбитая любовь нашла извращенное удовольствие в этой садистской пытке.
— Помню, как-то раз я видела… жеребца кастрировали. Меня чуть не стошнило. Попробуй только посвоевольничать, дружок, и тебе будет похуже, чем тому жеребцу. О'кей? Так что, если кто-то отсюда и выметется, так это Тара. Так ты ей сам скажешь или я?
Она даже и не заметила, что Грег собирается ее ударить, пока это не произошло. Удар пришелся прямо в лицо, она повалилась на пол. Она чувствовала, что Грег раскален, как горячий уголь, но она не смотрела на него. Она осторожно села среди осколков разбитого стакана виски и оперлась на руку.
— Не думаю, что венчание в церкви нам вполне подойдет, да? — Она осторожно провела языком во рту, проверяя, целы ли зубы, ощущая вкус крови, сочившейся из угла рта. — М-м, мы могли бы сговориться и на гражданском браке. Нам будет неплохо. Филип дал понять, что, когда я разведусь с ним и выйду замуж за тебя, я лишусь права на его денежки. Ну и ладно. — Она с трудом поднялась на ноги и повернулась, чтобы впервые посмотреть на Грега. — С деньгами Стефани мы устроимся очень недурно. Давай не будем упрямиться, дружок.
Грег стоял у ящика с оружием, держа в руках винтовку. Спокойным точным движением он переломил винтовку и зарядил ее, взвел и положил рядом с собой. Как настоящий скорпион, каковым он и был, он решил жалить, а не бить наотмашь. Он улыбнулся ей.
— Я восхищен тем, как ты все предусмотрела, Джилли. Но, боюсь, ты упустила одно-два соображения, дружок. — Он с издевкой передразнил это ее обращение. — Я виделся с Биллом Макмастером некоторое время назад. Похоже, что он уговорил Стефани включить особое условие в ее завещание. Может быть, они подумали о тебе, кто знает? Но, во всяком случае, если я женюсь во второй раз, я не получаю ни цента. Ни гроша, ни травинки. Так что давай больше не говорить ни о каких свадьбах, ладно?
Он улыбнулся с удовлетворением человека, который отомстил полностью.
— Просто подумал, что тебе это интересно знать. На лице Джилли было само отчаяние. Она облизала губы, будто они у нее пересохли от пыли и пепла. Тихо посмеиваясь, Грег вышел из комнаты.
Когда он выходил, его напрягшийся слух уловил шорох, будто кто-то незримо проскользнул в дверь через зал. Неужели кто-то подслушивал у двери? В ярости Грег попытался вспомнить все, что было сказано во время разговора, — достаточно, чтобы они оба получили смертный приговор, решил он мрачно. Он моментально бросился в погоню и обнаружил, что Кэти отчаянно дает позывные Эдема по рации.
— Эдем вызывет Пайн-Крик. Эдем вызывает Пайн-Крик. Пайн Крик, слышите меня? Говорит Эдем. Вызываю Пайн-Крик…
Грег неслышно встал за ее спиной с винтовкой.
— Где Тара?
У Кэти отвисла челюсть, она посмотрела на него с явным ужасом. «Она что-то знает, — решил он. — Нужно держаться спокойно, как ни в чем не бывало, пока я не пойму, в чем дело.
— Ее нет у себя в комнате. Я искал ее.
Голос Кэти был сухим и хриплым.
— Она… она рано поехала верхом. Сказала, что ей надо подумать.
Радио у ее локтя щелкнуло и ожило.
— Говорит Пайн-Крик.
Ни один из них не шелохнулся. Грег держал Кэти взглядом, так что она не смела дотронуться до приемника.
— Прикажи, чтобы Сэм и Крис подъехали сюда с «лендровером». Спроси, не знают ли они, куда она отправилась.
Безымянный голос по рации снова надтреснуто прозвучал между ними.
— Эдем, говорит Пайн-Крик, вызывает Пайн-Крик, на связь, Кэти.
Кэти застыла, как кролик перед горностаем.
— Ну, давай же! — Грег вдруг взорвался. — Давай, старая карга. Или будешь торчать здесь весь день?
Кэти, как испуганный кролик, повернулась и торопливо выбежала из комнаты.
— Эдем? Эдем? Слышите меня? Говорит Пайн-Крик…
Грег схватил микрофон и оторвал его от приемника. Потом он вскрыл рацию и вынул какую-то деталь. Радио замолкло. Положив деталь в карман, Грег вышел.
Перед домом стоял «лендровер», Кэти, Сэм и Крис стояли рядом с ним. В их позах ощущалась неловкость, напряженность.
— Кто-то из вас двоих видел, как мисс Тара ушла сегодня утром?
Они посмотрели друг на друга и покачали головами.
— Дьявол, что с вами происходит? Вы что, все заснули, что ли? — «Веди себя естественно, — сказал он себе. — Не следует раздражать их».
— Ладно, мы поедем и поищем ее. Она наверняка где-нибудь там. Мы найдем ее.
Он переломил винтовку, которую все еще держал, и протянул ее Сэму, чтобы тот положил ее в «лендровер».
— Постреляем немного, а? Привезем тебе несколько кроликов, Кэти.
Кэти все еще смотрела на него, остолбенев от ужаса. Улыбаясь как можно приветливей, он вскочил в машину с Крисом и Сэмом и подал им сигнал трогаться.
Джилли все еще стояла в гостиной там, где Грег оставил ее. Она внутренне все еще содрогалась от того, что он сказал. Она поняла, что не может это осознать. Особое условие в завещании Стефани? Кажется, даже из могилы, Стефани продолжала преследовать ее, наказывать ее, отрекаться, так же как и Макс поступил когда-то с ее отцом в предыдущем поколении. Она потеряла Грега окончательно, это она ясно понимала. Он сказал ей, что любит Тару, тогда как какими бы ласковыми словами он ни осыпал ее когда-то, это слово он никогда ей не говорил, что бы между ними ни было, она служила ему лишь утехой.
Она подошла неуверенной походкой к бутылкам с выпивкой и налила себе еще виски. Печально прижимая стакан к груди, она пыталась представить себе, что теперь с ней будет. Но как бы ни вглядывалась она во тьму своего будущего, она не видела там ни проблеска света. Грег потерян, Филипа она безусловно тоже потеряла — Филипа, который был теперь ее единственной поддержкой, моральной и финансовой, и который вдруг начал приобретать для нее притягательную силу, ту, что она не ощущала много лет. О боже, что же ей теперь делать? В ней начала подниматься паника, и она сделала то, что было ее единственным утешением последнее время, — залила ее единственным средством, которое было ей доступно.