И все-таки глаза у него были барышевские – глубокие, серые и насмешливые, совсем чуть-чуть, словно он знал немного больше, чем остальные, и это его веселило… Глаза барышевские, а губы Ольгины. Они еще в роддоме распределили эту похожесть.

…Сергей тогда первый раз зашел в палату с огромным букетом роз, в накинутом на плечи белом халате. Ольга сразу же передарила цветы медсестре – запах от них шел удушающий. Для медсестры это был пятый букет за утро от счастливых папаш, и они вместе посмеялись по этому поводу, а когда Ольга зашла в палату, Сергей стоял возле Петьки и… не дышал. Она поняла это по его напряженной позе, завороженному взгляду, по рукам, вцепившимся в бортик пластиковой прозрачной люльки. Халат, размера на три меньше барышевского, упал с его плеч на пол.

– На меня похож, – выдохнул Барышев, видимо, разрешив себе дышать только в присутствии Ольги, – глаза, нос, подбородок…

– А губы мои! – Она подняла халат, натянула его Сергею на плечи – ни одной морщинки, ткани не хватало на косую барышевскую сажень, – и прижалась к этой спине, родной, немного позабытой за несколько дней, проведенных в роддоме.

– Губы твои, – согласился Сергей и, не отрывая от сына глаз, притянул ее к себе и поцеловал как-то по-особенному, не так, как целовал до Петьки…

Ольга мельком взглянула на Барышева – он стоял, склонившись над детской кроваткой так, будто перед ним был не ребенок, а перспективный проект, в который он вложил все свои сбережения.

Ольга не выдержала серьезности его лица, рассмеялась громко, хотя смеяться было нельзя – Петька спал.

В комнату ворвались дети, заполнив собой все пространство. Они умели своим смехом и гвалтом не оставлять ни йоты тишины и покоя, умели подчинять себе всех вокруг – Ольгу, Сергея и даже Петьку. Она цыкнуть на них не успела – тише, Петька спит! – как Машка подскочила к кроватке и, тесня Барышева, сказала звонко:

– Чур, он мой будет.

Миша протиснулся между Сергеем и Ольгой, поддел плечом Машку и, двинув ее кулаком в бок, выкрикнул:

– Мой!

– Я первая сказала! – Маша требовательно затрясла Ольгину руку. – Мам, он чей, мой или Мишкин?

Петька открыл глаза, и Ольга замерла – сейчас заплачет, но Петька улыбнулся, будто знал что-то, чего не знали другие…

Зато Машкины глаза мгновенно наполнились слезами:

– Мам, пусть он мой будет, Мишка дерется…

– Дурочка ты моя любимая, – Ольга чмокнула дочь в затылок, ощутив родной запах ее волос. – Он и мой, и твой, и папин, и Мишкин. Он наш! Наш Петька! А ты не дерись, Миша.

– Привет! А вот и я!

Надежда стояла на пороге детской с лохматым букетом диковинных голубых хризантем и яркими коробками, предвещавшими праздник.

– Кто-нибудь заберет у меня все это? Руки отваливаются.

К Надежде кинулись все, кроме Сергея.

Ольга забрала у нее хризантемы, а дети вцепились в предвещавшие праздник коробки.

Петя, почувствовав, что от него отвлеклись, заплакал, и Барышев, бросив Надежде «здравствуйте», начал качать кроватку так, будто в ней была вода и он боялся расплескать хотя бы каплю.

Надежда по-хозяйски заглянула в кроватку, не обращая внимания на настороженный взгляд Сергея, – он вчера вычитал в Интернете, что новорожденных детей нельзя показывать никому, кроме родни.

– Батюшки! Красавец! – всплеснув руками, Надежда умильно заулыбалась. – Это что ж будет! Это ж смерть бабам! Ах ты маленький, ах ты, заинька… На вас похож, – бросив взгляд на Сергея, добавила она.

Барышев снова посмотрел на нее настороженно – подлизывается? Хочет укрепить свои позиции возле кроватки?

– Правда? – уточнил он на всякий случай.

– А как же! И нос ваш, и глазки… Только очков не хватает.

Ольга схватила Надежду за руку, чтобы увести наконец из детской и не напрягать ставшего в одночасье суеверным Сергея, но Маша перехватила инициативу и потянула Надю к себе за юбку.

– Нравится тебе твой новый братик? – обняла ее Надежда.

– Нравится, только он не мой, – насупилась Маша.

– Здрасьте пожалуйста! – изобразила неподдельный ужас Надежда. – А чей же он?

– Он общий.

– Он и мой, и мамин, и папин, и Машкин, – подтвердил Миша.

– А! – поняла Надежда. – Ну, тогда пусть он еще немножко и мой будет. Хорошо?

В серых глазах Сергея отчетливо пульсировало беспокойство – нельзя ребенка до месяца чужим людям показывать. И пусть это предрассудки, но взялись же они откуда-то, значит, были для этого причины, был накопленный многими поколениями опыт.

Ольга еще раз потянула Надежду за руку.

– Ну, пошли, пошли. Я кормить тебя буду!

– Кормить меня не надо, а вот от чая не откажусь…

Ольге удалось наконец вытянуть Надежду на кухню вместе с детьми, хризантемами и праздничными коробками. Напоследок она успела заметить серьезное Сережино лицо – он смотрел на Петьку, будто тот и не ребенок вовсе, а глобальный проект, в который он вложил всю свою жизнь.

– Сереж, ты чай будешь? – спросила она на всякий случай.

Барышев поднял на нее непонимающий взгляд – какой чай? Наконец до него дошло…

– Буду, чуть позже…
***
Надежда была человек-праздник. И женщина-катастрофа. Где бы она ни появлялась – всюду становилось больше света и… больше проблем.

Она умела нестандартно смотреть на вещи, умела брать быка за рога.

Ей было плевать на свои недостатки, а недостатки других она умела обратить в свою пользу.

Она считала себя хорошей подругой, незаменимым завхозом, отличной хозяйкой, но… Ее переполняла такая жажда материнства, что все другие качества казались сущей ерундой по сравнению с тем, какой чудесной, нежной и любящей матерью могла бы быть Надя. Только беременность все никак не случалась, хотя она мечтала о ней днем и ночью, утром и вечером, дома и на работе, и даже во сне. Мечтала, но никому об этом не говорила, даже Ольге, хотя это было совсем не в ее характере – молчать о том, что терзает душу.

Когда? Ну, когда же и у нее появится сын или дочка – глаза Грозовского, и нос, и ум, и стать. А от нее пусть только характер и… цвет волос. Рыжие – все счастливые.

Она увидела Петьку, и сердце снова кольнуло. Нет, это была не зависть, а если и зависть, то совсем маленькая и светлая…

Это была надежда и нетерпение. Когда?..

Надя распаковывала подарки на диване в гостиной: Мишке вручила последнюю радиоуправляемую модель «Мазератти», Машке – фарфоровую куклу с ресницами-веерами, а Ольге – коробку с пирожными, невозможными, убийственными по красоте и калориям.

Как по волшебству в дверях возникла Нина Евгеньевна с подносом в руках, на котором золотыми ободками светился английский фарфор, а дымок над чайником разносил по комнате аромат свежезаваренного чая.

– Надь, а чего ты все Сереже выкаешь? – с улыбкой спросила Ольга.

– Не привыкла еще, стесняюсь, – серьезно объяснила та.

– Ты?! Стесняешься?!

Ольга расхохоталась так, что Надя даже слегка обиделась, хотя обижаться почти не умела. Что же она, застесняться не может могучего, сурового Барышева, у которого непонятно что на уме? Вон как недобро поблескивал на нее очками, когда она смотрела на Петю.

– Мы девушки скромные, воспитания строгого, – насупившись, сказала Надежда, садясь за стол, возле которого хлопотала Нина Евгеньевна.

Льняные салфетки уже были на месте, пирожные перекочевали на блюдо, а на золотистых ободках чашек весело играли солнечные блики.

– Скажите пожалуйста! – Ольга продолжала хохотать так, что слезы выступили из глаз, но, заметив, что дети пытаются улизнуть из комнаты, закричала: – Миша! Маша! Бессовестные! А спасибо сказать?

– Да оставь ты их в покое, – махнув рукой, перебила ее Надя, выбирая самое распрекрасное пирожное в кремовых розах и миндальной стружке, щедро посыпанное шоколадной крошкой. – М-ммм! Сказки Венского леса!..

Ольга села за стол, взяла чайник, но няня требовательно перехватила его и сама разлила чай – сноровисто, не расплескав ни капли, точно наполнив чашки до золотого ободка.

– Спасибо, Нина Евгеньевна, только зачем, я бы сама…

– Велик труд, Ольга Михайловна. Пейте на здоровье. Вот тут сливочки, сахар. Пейте. – Няня выскользнула из комнаты бесшумно и незаметно, будто кто-то невидимый сменил декорацию.

Нина Евгеньевна умела появляться и исчезать в самые нужные моменты. Ольге иногда казалось, что именно няня – негласный режиссер ее быта, и она была ей благодарна за это, потому что иначе хаос заполнил бы все ее жизненное пространство.

Ольга тоже взяла пирожное – поскромнее, без роз и миндаля, с клубничкой на белоснежном безе. Откусила кусочек и улыбнулась, словно смущаясь, что рушит такую красоту – алая ягода в белом сугробе.

На губах у Ольги осталось безе, а Надежде подумалось вдруг, что когда она будет кормить грудью своего сына, то исключит из рациона клубнику. Безе тем более. А вдруг диатез? Надо бы ей сказать… Нет, потом. А то сама притащила пирожные и тут же есть запретит? Нужно издалека начать…

– Значит, так. Как покормишь Петьку, надо, чтобы он отрыгнул. Ты его к себе вертикально прижми и по спинке поглаживай… А то они воздух заглатывают, когда сосут.

– Ты меня еще рисовать поучи, – снова захохотала Ольга.

– И поучу! На ночь пеленай. Туго. А то они руками машут и сами себя будят. Сейчас мода пошла детей с рожденья в костюмы рядить и не пеленать. А они плохо спят от этого. Нервная система страдает. И погремушки близко к носу не вешай – окосеет. И это… сладкого бы поменьше, а то диатез и всякое такое…

Ольга уставилась на Надежду во все глаза, даже пирожное отложила.

– Надька, ты ненормальная?! Что ты меня учишь? Петька же у меня не первый ребенок. Даже не второй. Он у меня третий!

Но Надежда уже не могла остановиться. Ее любимым занятием было учить всех и всему, особенно если это касалось быта, финансов, дизайна, психологии, кулинарии и, как выяснилось, ухода за детьми. Да и результат был налицо – пирожное-то Ольга отложила!

– Да хоть бы и десятый! – затараторила она. – Умного человека всегда послушать невредно. Я их, этих деток, в общаге знаешь сколько вынянчила?! Вот памперсы, к примеру. Все с ума посходили с этими памперсами, а только дети после них до школы в штаны писаются. Попки, видишь ли, сухие! Так ты пеленки-то чаще меняй, вот попки и будут сухие и чистые…

Они прыснули вместе, как всегда прыскали, когда было невыносимо смешно, прыснули, словно были в сговоре и долго репетировали синхронность этого действия.

Когда слезы смеха прошли, они вдруг заметили, что посреди гостиной стоит Сергей и внимательно на них смотрит.

Надежда смутилась. Вот чего он так смотрит, будто они тут не пирожные едят, а… контрольную списывают?

– У вас тут весело, я смотрю, – сказал Барышев тоном, каким наверняка вел совещания.

– Представляешь, Сереж, Надя учит меня за детьми ухаживать. У нее, оказывается, богатый опыт. – Ольгу не смутила серьезность Барышева, она встала и потрясла его за руку, словно ребенок, требующий внимания.

– Разве у Нади есть дети? – сверкнул очками он.

Интересно, если рвануть хлопушку у него перед носом, он улыбнется или начнет выговаривать тоном, каким ведет совещания?

– Будут, – уверенно ответила Надя и встала. – Ну все, мне пора. Димка ждет, мы в городе встретиться договорились. Он сегодня целый день по всяким конторам мотался. Злой, наверное, и голодный. Мы же в новый офис переехали, и ремонт прямо при нас заканчивают. Мороки с этим ремонтом! Ужас! Все, побежала!

Она видела, что Ольге не хотелось отрываться от Сергея, разъединять руки, поэтому быстро добавила:

– Не надо меня провожать, сама дорогу найду.

У дверей повернулась и, посмотрев Сергею в глаза, добавила:

– И уши у него тоже ваши.

Сергей все-таки улыбнулся – сдержанно, но очень трогательно, как человек, который не хочет демонстрировать свои чувства. Или боится?

В общем, хороший мужик этот Барышев, когда не лепит из себя большого начальника. Надо бы и правда перейти с ним на «ты». Может, тогда он перестанет сердито сверкать очками и начнет улыбаться?

Сергей обнял Ольгу, проводил глазами Надежду и неожиданно поймал себя на том, что очень счастлив, оставшись с женой наедине.

Насколько хватит этого счастья?

Хотелось бы навсегда.

Ольга потерлась щекой о его плечо, он сильнее прижал ее к себе.

Хотелось бы больше, чем навсегда…

– Оль, а когда с ним можно будет о чем-нибудь поговорить?

Вопрос был дурацкий, но он интересовал его больше, чем смета на строительство нового дома.

– С кем? – вскинула Ольга смеющиеся глаза.

– С Петькой.

Она прижалась к нему, засмеялась, а он так и не понял – когда? Через неделю, две, год, или этим смехом она хотела сказать, что он идиот и разговаривать с ребенком нужно было уже давно…
***
Грозовский злился, злился и злился. Злился оттого, что шел мелкий противный дождь, злился, что в агентстве бардак, ремонт и запах известки, от которого першит в горле. Но больше всего он злился, что Надежда опаздывает на…

Он посмотрел на часы – на сорок три минуты и тридцать секунд. Секундная стрелка пульсировала, отсчитывая время дальше, и это злило его еще больше.

Он включил «дворники», чтобы разогнать мелкие брызги на лобовом стекле, схватил мобильник, позвонил снова…

«Абонент временно недоступен», – в тысячный раз сообщили ему, и он еле сдержался, чтобы не высказать этому электронному голосу все про погоду, и про противный дождь, и про бардак в агентстве, и про Надежду, которая безответственная, безалаберная, без…

Эпитеты кончились. И именно в этот момент дверь с пассажирской стороны распахнулась, и она ворвалась в машину, как ураган Катрина в Новый Орлеан.

– Ты на часы смотрела?! – заорал Дима, срываясь на позорный фальцет.

– Димочка, Димочка, у меня же батарейки сели в часах еще неделю назад, а купить я все забываю.

– А телефон… – Грозовский закашлялся от напора раздиравшего его раздражения. – Что с телефоном?!

Надя достала из сумки мобильный, понажимала кнопки и невозмутимо сообщила:

– Сел.

– Я… я тут как дурак… а ты… – Он попытался высказать ей все, что накипело за время этого раздражающего ожидания, но… Она обвила его шею руками и, пробормотав то ли «Димочка, прости», то ли «Я дурочка, прости», прильнула к нему всем телом, будто не было между ними неудобной ручки переключения передач, и заставила его замолчать поцелуем, у которого был непередаваемый вкус дождя, пирожных, миндаля… и Надькиных губ, таких родных, неповторимых и наглых.

Злость развеялась, как и туча, из которой моросил дождь.

Если бы он не прождал ее эти сорок четыре минуты и пятьдесят две секунды, может, не было бы этого поцелуя?

– Надь, поехали тебе сотовый новый купим. И часы…

– Нет, лучше вазу, розовую, с орнаментом…

– Я с тобой по орнаменту буду связываться?

– Димочка, ты купи, а там видно будет…

Совещание с самого начала зашло в тупик. Замы, судя по отрешенным лицам, ничего не понимали, а он не мог объяснить.

– Это более чем интересное предложение, – повысил Барышев голос, – но в результате проведенного нами предварительного анализа возникло несколько вопросов…

Видимо, эти вопросы замов не очень-то волновали, потому что они с интересом рассматривали его галстук.

Сергей одним движением сорвал с шеи Эйфелеву башню и сунул в карман.

– Думаю, так атмосфера нашего совещания будет менее официальной, – улыбнулся он.

Замы тоже заулыбались, давая понять, что готовы для восприятия деловой информации.

Барышев набрал в легкие воздух, но зазвонил телефон.

– Прошу прощения, – пробормотал он и обнаружил, что впопыхах не только нацепил Эйфелеву башню, но и прихватил Ольгин мобильный вместо своего. С дисплея улыбался Миша, и не ответить было нельзя – хоть потоп, хоть совещание.

Мишка весело затараторил в трубке, Барышев выслушал условие нерешаемой задачки, почесал затылок и вполголоса посоветовал:

– А ты перемножь. Да не коров с овцами, а коров с коровами.

Замы с веселым любопытством уставились на Сергея. А Иван Гаврилович даже подмигнул Петру Ильичу – мол, чудит начальник сегодня.

– Ну? И что получилось? – Барышев прошелся по кабинету, напрочь забыв и про замов, и про совещание. – Тридцать две с половиной коровы? Давай еще раз. Нет, ты овец пока не трогай…

Сергей подошел к столу, взял ручку и, не отрывая телефона от уха, начал записывать условие задачки прямо на предварительном анализе выгодного предложения.

– Так… Икс – это коровы, игрек – овцы. Как икс-игрек не проходили?

Он вернулся в действительность, окинул взглядом повеселевших замов и строго спросил:

– Кто-нибудь умеет решать задачи для третьего класса?

Замы переглянулись и синхронно потянули руки к «предварительному анализу» с иксом и игреком.

– Если взять коров как число с обратным знаком, – задумчиво начал Петр Ильич, – то…

– Да не проходят в третьем классе еще коров! – перебил Иван Гаврилович. – Тьфу, отрицательных чисел! Тут проще надо… Без иксов, игреков и уравнений.

Все склонились над столом, едва не бодаясь лбами, пытаясь помножить коров на коров…

Задачка третьего класса не поддавалась решению без иксов и отрицательных чисел, а Мишка поторапливал на том конце провода:

– Пап, ну быстрее, мне еще Ваньке надо списать дать!

– Быстрее, – строго поторопил Барышев замов, и Петр Ильич в отчаянии начал рисовать на документах коров.

…И только Песков не принимал участия в мозговом штурме – отошел к окну и закурил. Сергей стоял спиной и не видел его цепкого взгляда, в котором, словно счетчик, щелкали мысли.

Рискнуть – не рискнуть?

Клюнет – не клюнет?

Поймет – не поймет?

Вон как самозабвенно дурацкие задачки решает – может, сейчас и есть тот момент, когда он безоглядно и не задумываясь согласится на очень выгодную сделку? Не уточнит и поверит на слово…

Не уточнит – это вряд ли, конечно. Но рискнуть стоит.

Слишком многое стоит на карте.
* * *
Погода словно ловила ее настроение – сначала солнце закрыли легкие облака, потом наползли тучи и поднялся ветер, а когда Дарья совсем вышла из себя от утомительного ожидания, прогремел первый гром.

Она затушила окурок в пепельнице – прижала его так, что обожгла пальцы – и закурила новую сигарету.

«Дождусь, – зло подумала Дарья. – Все равно дождусь и выскажу ему все, что думаю».

Что она, девочка, которая в слезах убегает со свидания, когда кавалер вовремя не является?

Да она его и в хвост, и в гриву, а он пусть объясняется и принимает условия их романа.

Он обязан и должен. Она – если сочтет нужным…

Вот такие условия – кто не спрятался, она не виновата.

Дарья глубоко затянулась и невольно усмехнулась своим мыслям – к Борису «обязан и должен» никак не клеилось, но она его все равно построит!

Она будет не она, если через месяц этот красавчик на цырлах перед ней не начнет бегать и не забудет свой гонор, свой возраст – на пять лет моложе ее – и свою притягательность для других женщин.

Она займет все его жизненное пространство. Вытеснит маму, папу, одноклассников, друзей, ночные гонки, клубы, тяжелый рок, пиво и этот… страйкбол, будь он неладен.

Зачем?

Просто так. От скуки.

Надо же чем-то заняться, пока Грозовский увлечен «провинциальной страницей» своей жизни.

Она подождет, а пока от нечего делать подрессирует Бориса.

…Они познакомились месяц назад в ночном клубе, нашли друг друга по запаху дорогого парфюма, по брендам аксессуаров, по маркам спортивных машин и пресыщенным взглядам.

Секс был так себе, гостиничный номер ниже среднего, а завтрак в постель и того хуже… Но она не отпустила его. Он нужен был ей как красивая вывеска ее женской состоятельности…

В последние дни Борис вдруг от рук отбился, почти не звонил, не страдал, не называл ее солнцем, а это свидание назначил как будто бы впопыхах и между прочим.

Ну, ничего, она ему мозги промоет…

Дарья опять затушила сигарету, опять обожгла пальцы и отхлебнула остывший уже кофе.

Гром за окном прогремел, совпав с новой вспышкой злости и раздражения. Дождь замолотил по стеклу, смазав вид из окна и не давая рассмотреть прохожих.

А вдруг он не придет?

Вдруг и он увлекся рыжей, тупой, безвкусно одетой девчонкой из ближнего Подмосковья?

Вдруг сейчас в моде такие девчонки?

Кофе показался горьким, несмотря на три ложки сахара и слащавую улыбку официанта, вот уже почти час бросавшего на Дашу вожделенные взгляды.

Официанту лет восемнадцать.

Можно было бы записать себе это в плюс, если б не его дурацкий пробор, дешевые ботинки и должность.

Подай, принеси, извольте откушать…

Борис возник неожиданно, словно соткался из воздуха, и на нем не было ни капли дождя, как будто он не с улицы зашел, а сидел все это время в кафе.

Впрочем, за окном уже жарило солнце.

– Привет! – Он чмокнул ее в щеку слишком небрежно, чтобы принять это за извинения.

– Не очень-то ты торопился, – сквозь зубы процедила Дарья.

– Разве я опоздал? Ну, прости, – Борис плюхнулся напротив нее на стул, достал из ее пачки сигарету и закурил.

– Очень мило! Торчу тут как идиотка, на меня все пялятся…

Он затянулся, прикрыв от наслаждения глаза, и, не глядя на нее, сказал равнодушно:

– Конечно, пялятся. Разве можно на тебя не обращать внимания, солнце?

– Прекрати! – Она бы выплеснула ему в лицо кофе, но он и его забрал.

– Молчу! – откликнулся Борис с неуместной иронией. Он и не думал извиняться. Он даже оправдываться не собирался. Откуда ему было знать, что через месяц он должен прыгать в горящий обруч по первому удару ее хлыста?

– Знаешь что? Мне надоело…

– Дашка, не грузи.

– Надоело!

– Хочешь ссориться? Давай.

– Нет. Я просто хочу предупредить тебя кое о чем.

– О чем же?

Он даже не посмотрел на нее, так и продолжал курить, полузакрыв глаза.

– Если ты будешь вести себя как свинья, если ты будешь заставлять меня неделями до тебя дозваниваться, если будешь делать из меня посмешище, если ты еще раз посмеешь опоздать…

Она говорила медленно, жестко и высокомерно, но он перебил ее, наплевав на ее угрожающий тон:

– Звучит впечатляюще, правда, несколько однообразно. Если, если… Ну, а что будет, если?..

– Тогда между нами все кончено.

– О’кей! Договорились.

Он встал, бросил на стол мятую пятисотку и вышел, прихватив из ее пачки еще одну сигарету.

Дарья не поняла, что произошло, и даже обернулась, посмотрела ему в спину – не шутка ли?

Но дверь за ним громко захлопнулась, словно пощечина, Дарья и вздрогнула, как от пощечины, и мельком взглянула на официанта – свидетеля ее унижения и позора.

Он сам подкатился – проборчик, дешевые ботинки и должность «кушать подано»…

– Еще кофе?

– Водки. И жалобную книгу.

– Зачем?! – пролепетал он.

Хоть этот испугался – вон ладони вспотели так, что украдкой вытирает их о штаны.

– Жалобную книгу – зачем?

– Я запишу туда свой телефон, болван!

Как же она их всех ненавидит!
* * *
Нужно было обязательно успеть к ужину, поэтому Барышев проскочил перекресток на мигающий зеленый, перестроился в левый ряд, да так, что заехал за двойную сплошную, и погнал, обходя поток.

Встречные машины не выказывали недовольства – слишком уверенно шел холеный «мерс», захватив двадцать сантиметров встречки.

Семейный ужин был важнее дорожных правил, сорванных переговоров с подрядчиком, тем более что Ольга попросила купить корицу для пирога, а он про эту корицу забыл и потом метался по магазину, вспоминая, как «это» для пирога называется.

Дозвониться до Ольги не получалось, было беспробудно занято. Сергей только потом вспомнил, что звонит ей с ее же телефона.

В общем, в супермаркете он захватил в заложницы какую-то бабульку и десять минут пытал ее – что может быть такое для пирога на букву «ц»? Методом проб и ошибок они вычислили корицу, и теперь она лежала у него в кармане вместе с Эйфелевой башней и «предварительным анализом», на котором было записано несколько вариантов решения Мишкиной задачки.

Барышев безнадежно опаздывал, поэтому он прихватил еще несколько сантиметров встречной полосы и проскочил на красный…

Телефон требовательно завибрировал, он бросил взгляд на дисплей – Песков.

Наверное, Ольга дала номер своего телефона его первому заму.

Сергей подумал – может, не отвечать? Телефон все-таки Ольгин, можно прикинуться, что не услышал, да и встречка!..

Он, конечно, ответил, прижав плечом трубку к уху – гарнитура где-то валялась, и недосуг было ее искать.

– Да, Игорь.

– Слушай, Сергей, извини, что беспокою, но я только что был в мэрии, – пробасил Песков.

«Был в мэрии» означало нечто важное, но что именно, Барышев не мог понять, маневрируя на перекрестке.

– И что? – чтобы не попасть впросак, уточнил он.

– Новость номер один! За МКАД планируется строительство торгового центра. Гипермаркета! С огромной территорией и многопрофильными павильонами. С планируемыми сроками работ не менее трех лет. Это же нас интересует?

Сергей резко затормозил, едва не поймав удар в задний бампер от раздолбанной «Нивы». «Нива» скандально ругнулась хриплым гудком клаксона и неуклюже объехала барышевский «Мерседес», едва не поцарапав его бортом.

Интересует ли его гипермаркет? Больше, чем когда-либо! Такой заказ сейчас бы не помешал.

– Тендер уже объявлен? – осторожно спросил Барышев.

– Объявлен, но из серьезных конкурентов только «Авгур». Но это же семечки, мы легко их обойдем. «Авгур» мелковат для такой игры.

– Это уже мания величия, – засмеялся Сергей. – Излишний оптимизм не на пользу делу, так что не расслабляйся. Срочно займись заявкой.

В прежние, несемейные, времена он развернулся бы и помчался в офис выяснять подробности этого дела, но сейчас с первой передачи рванул домой.

Корицей пропах весь салон. Этот запах напоминал о пироге и ответственности, которую он за него несет.

Шопинг превзошел все ожидания.

Если бы не несчастный вид Грозовского, тащившего многочисленные пакеты, Надежда была бы счастлива.

Она скупила все, что мечтала купить с начала семейной жизни, – шкатулочки, салфеточки, статуэтки, кашпо, подставки, подсветки, милые картинки, колокольчики от злых духов… и еще что-то, забыла, как называется, для привлечения удачи. Потрешь «это», и удача гарантирована.

Да, и вазу она наконец купила.

Розовую, с орнаментом.

У Грозовского было такое выражение лица, будто он выпил литр касторки.

Он умудрялся тащить пакеты с таким видом, словно он не имеет к ним никакого отношения. То есть он сам по себе – изысканный и холеный, а этот хлам – сам по себе. Ну и что, что он у него в руках? Неудачный монтаж. Ошибка зрения.

Они уже почти вышли из магазина, когда Надежда увидела ЕГО. Размером с настольную лампу, с канделябрами, цвета старого золота…

Надя потрясенно замерла перед прилавком. Она еще не успела потереть «это», а удача уже ей улыбнулась. Такой подсвечник она видела в книге про английскую королеву…

Или про французского короля…

– Димочка, – простонала она и его молчание поняла как согласие.

– По-моему, речь шла всего-навсего о вазочке, – проворчал Грозовский, запихивая коробки и пакеты в багажник.

– Так мы ж и вазочку купили, – улыбнулась Надя, словно он не помнил этой розовой жути с цветным узором.

Кажется, этот узор состоял из бабочек, а может, птичек. В общем, при виде такой жути его высокохудожественный вкус взбунтовался, вызвав приступ тошноты и желудочных колик.

– А это что? – ткнул он пальцем в пакеты. – Вот это все зачем?

– Димочка, это все нужные и полезные вещи. – Для убедительности Надя взяла его за рукав. – Очень нужные! И очень полезные!

– Да ну тебя. – Он с легким раздражением стряхнул ее руку и выудил из чудовищной кучи возмутительно безвкусный подсвечник. – И это полезная вещь?! – Он потряс подсвечником перед Надеждой. – Очень нужная и полезная?!

– А как же! Вот, например, свет отключат, а мы сюда свечек понатыкаем, и пожалуйста… Светло будет.

Грозовский посмотрел в ее зеленые искренние глаза, сунул подсвечник обратно в багажник, вздохнул и пошел за руль.

Да уж, будет ваза – будут букеты. А заодно свечи, колокольчики, кружевные салфеточки, картинки с котятами, слоники на комоде…

Дима завел двигатель, искоса глянул на Надежду, вспомнил вкус ее губ, аромат рыжих волос и решил – хрен с ними, и с орнаментом, и с канделябрами, глядишь, и правда отключат свет, а он свечи зажжет и… закатит роскошный романтический ужин. У него же – выдержка и железное самообладание. Он дождется, пока Надьке самой станет не до ужина – ни до чего – и она запутает его в рыжем неводе, из которого у него не будет ни сил, ни желания вырваться.

– Димочка, я еще ароматические масла забыла купить, – тут же воспользовалась его потеплевшим взглядом Надя.
* * *
Не успела Ольга переступить порог «Солнечного ветра», как едва не упала, наткнувшись на гору строительного мусора.

Надя предупреждала, что в агентстве ремонт, но чтобы вот так, с порога… Кучи мусора, грязь под ногами…

Ольга схватилась за стену и огляделась. Масштабы катастрофы ее впечатлили. А главное – рабочие беззаботно курили у окна, сплевывая на пол.

– Девочки! Ольга приехала! – закричала Алина из креативного отдела, заметив Ольгу, гневно смотревшую на рабочих.

– Ой, как здорово! – выскочили из кабинетов Вера, Катя и Олеся.

Они налетели на Ольгу, начали щупать, обнимать, целовать и едва не уронили ее в мусор.

– Как здорово, что ты появилась! Мы соскучились! А у нас тут пожар во время наводнения.

– Я вижу, – засмеялась Ольга, забыв о своем решении сделать рабочим выговор.

Она перебралась через завал штукатурки и досок и направилась по коридору к кабинету Грозовского.

Ольга шла стремительно, улыбаясь и весело бросая налево-направо попадающимся навстречу сотрудникам «Здрасьте, здрасьте»… Несмотря на ремонт и полную неразбериху, ей приятно было ощущать немного подзабытую за время декретного отпуска атмосферу «Солнечного ветра».

Вот надо же, офис сменили, а запах остался тот же, и даже ремонт не перебил его – запах свежесваренного кофе, типографской краски, легкого сигаретного дыма и дорогих духов.

– Здрасьте, здрасьте, – кивала Ольга и улыбалась.

Как здорово, когда тебе все так рады…

Она вдруг наткнулась на колючий взгляд Дарьи. Та стояла у двери своего кабинета и курила. Красивая, как всегда, и еще более изысканная, чем прежде, – тонкая рука с сигаретой на отлете, гордый поворот головы, чуть вздернутый подбородок – так и хочется схватить карандаш и поймать эту позу в графике.

– Привет! – Ольга остановилась и улыбнулась Даше радушнее, чем остальным.

Нет, показалось. Не было колючего взгляда. Взгляд был просто усталым. От одиночества, от неудовлетворенности.

– Привет! – Дарья чмокнула Ольгу в щеку, почти не прикоснувшись губами, чтобы не оставить следа помады. Дверь за ее спиной открылась, выглянул Тимур с отчего-то всклокоченными волосами.

– О! Тяжелая артиллерия прибыла! Враг будет разбит, победа будет за нами!

Он еще добавил на своей голове творческого беспорядка и подмигнул Ольге.

– Давай, давай, показывай карту сражения! – подбодрила его она, и они втроем двинулись к кабинету Грозовского.

Как же приятно ощущать себя капитаном этого большого белого корабля под названием «Солнечный ветер»!

Эскизы и правда никуда не годились. С бумаги на Ольгу смотрела расчлененная рыбья плоть со всеми анатомическими подробностями.

– Ну, ребята, ну вы даете… – Она перебирала страницы с таким видом, будто боялась испачкаться этой рыбой. – Что это такое? Отрезанная рыбья голова разговаривает! Это же фильм ужасов какой-то! Кому такое в голову пришло? – Ольга отбросила эскизы на пол и в упор посмотрела на Тимура. – Подозреваю, тебе, живодер! А это?! – Она выдернула из стопки на столе другой набросок. – Золотая рыбка из сказки плавно перекочевывает в консервную банку! Она же положительная рыбка! Ее же есть жалко! Это бред какой-то, причем беспомощный!

Грозовский вошел в кабинет неслышно, когда все уже были в сборе. И теперь ему становилось все веселее и веселее. Как она… изящно их распекает. И Тимур вовсе не бесится, а преданно заглядывает Ольге в глаза – мол, как скажешь, живодер так живодер, переделаем, чего уж там…

И Дарья… Впрочем, по Дарье ничего не поймешь. Сидит в своем кресле как искушенная зрительница, а на лице – немного отрешенности, немного усталости, немного любопытства и в меру косметики. Мол, мы и сами с усами, но все равно – как скажешь, раз ты тут у нас гений.

…Эскизы один за другим летели на пол. Когда не осталось ни одного, Ольга придвинула к себе чистый лист бумаги, выхватила из подставки карандаш и быстрыми точными движениями набросала что-то – Дима даже и не видел что, но знал – это единственно верный и правильный эскиз.

– Вот, вот и вот! А здесь слоган. А вот тут что-то вроде маленького герба… или нет, лучше виньетка. Вот такая изящненькая штучка.

По летящему движению карандаша Грозовский понял, что «штучка» очень изящненькая и клиенту точно понравится.

«Ну, раз ты тут у нас штатный гений…» – прочитал он опять в глазах Дарьи, хотя она даже не взглянула на рисунок.

– А ты, Даша, тоже подошла бы и посмотрела, – весело посоветовала Ольга, и Дарья медленно встала, нехотя приблизилась, бросила быстрый взгляд на эскиз и кивнула.

– Ну вот в основном как идея… – отодвинула Ольга листок и, вскинув глаза, только сейчас заметила Диму. – Ой, господи! – Она засмеялась звонко, словно это бог весть какое веселье – застать Грозовского в его же кабинете. – Димка! Как ты подобрался неслышно!

– Привет! – Он поцеловал ее в щеку и взял в руки эскиз.

Никакой расчлененки. В тонких линиях угадывался пейзаж – лес, горы, облака, в отдалении костер, силуэты с гитарой вокруг огня, палатки… Не буквально и в лоб, а намеком – туристическая романтика, куда ж тут без кильки в томате, без сардин в масле и скумбрии в собственном соку.

– Ну что ж… по-моему, недурно, – пробормотал Дима. – Очень даже недурно.

– А по-моему, гениально! – заглянул ему через плечо Тимур.

– Ты бы так на мои замечания реагировал, ценитель, – усмехнулся Дима и обратился к Ольге: – Кофе попьем?

– Только очень недолго. У меня мало времени. Да и я теперь только чай пью, – она улыбнулась немного смущенно, как бы извиняясь, какой кофе, я же кормлю, неужели не понимаешь…

– Нет, точно гениально! – Тимур выхватил у Грозовского эскиз.

– Зашибись! – насмешливо сказала Дарья и вышла.

– Ее Борис бросил, – словно извиняясь, зачем-то объяснил Ольге Дима.

Та понимающе покачала головой. Значит, она права – и тщательно скрываемое раздражение, и лед в глазах – все от одиночества.
* * *
Как же я вас всех ненавижу!

Эта мысль стала привычной, как утренняя чашка кофе, как сигарета, зажатая в пальцах, как каблуки, в которых она разве что не спала. Эта мысль перестала пугать и даже стала придавать ей сил.

Из окна своего кабинета Дарья видела, как Грозовский проводил Громову до ее «Лексуса», как она села за руль, сверкнув ослепительной белозубой улыбкой и мелькнув подолом замшевой юбки от «Gucci».

Вернее, теперь она не Громова, конечно, а Барышева. От слова «барыши»…

«Лексус» мягко тронулся с места. Грозовский, как кумушка на перроне, помахал ему рукой. Переобщался с фабричными девчонками… «Лексус» в ответ посигналил и прибавил ходу. Грозовский не уходил, глядя на автомобильный поток.

Дарья вытряхнула из пачки длинную тонкую сигарету, взяла зажигалку, но в кабинете решила не курить. Здесь все раздражало – даже собственное отражение в изящном зеркале на стене. Зеркало говорило, что она злая, обиженная, униженная и несчастная.

Как же я вас всех ненавижу!

Напоследок глянула в окно – Димки и след простыл.

В закутке для курящих никого не было.

Но как только Дарья уютно устроилась на кожаном диване, из-за угла вылетела запыхавшаяся Кудряшова. Рыжая. Огромная. Безвкусная, как матрешка на ярмарке, с веснушками вполлица.

«Б-рр! – внутренне содрогнулась Дарья и бесстыдно дала ход своей гадкой мыслишке. – ЭТУ я ненавижу больше всех!»

– А Ольга где? У Димы? – притормозила возле нее Кудряшова, обдав приторным ароматом турецкого парфюма.

– Уехала, – Дарья выдохнула дым через нос.

– Уже?! – слишком бурно огорчилась Надежда и даже всплеснула руками. – Ах ты, господи…

У Кудряшовой всего было чересчур – эмоций, макияжа, жестов и… идиотских словечек.

«Да иди ты уже, – мысленно взмолилась Дарья, – а то я сейчас задохнусь».

– Ну надо же! – Надя прислонилась к стене, прижав к груди сумку. – Так и знала, что опоздаю… Оргтехнику закупала. Так пока все документы оформили, пока подписали… Телились, телились!.. – Она опять слишком горячо огорчилась, только руками, слава богу, не всплеснула.

«Иди отсюда, иди! – в отчаянии телепатировала Дарья. – Не могу тебя ни видеть, ни слышать!»

Но Кудряшова вдруг с сочувствием на нее посмотрела и плюхнулась на диван – близко-близко – Дарья даже ее дыхание почувствовала на своей щеке.

О, господи! Сейчас стошнит!

Но испытания на этом не закончились.

Кудряшова взяла ее руку в свои теплые пухлые ладони и проникновенно произнесла:

– А ты, Даш, брось! Не стоят эти мужики, чтоб из-за них расстраиваться, ей-богу!

– Ты это о чем? – Дарья высвободила руку и слегка отодвинулась.

Холодность и отстраненность – вот пока ее оружие.

– Да ладно, я же вижу, не слепая, – вздохнула Надежда. – Ходишь с тоской в глазах, даже с лица спала.

Холодность и отстраненность. Раньше времени нельзя выпускать этого черта – ненависть… Пусть сидит пока тихо, ждет своего часа.

– Я вон сколько своего счастья дожидалась, уж думала, все, не светит мне ничего, а дождалась. И ты дождешься. Встретишь того, кого надо! А этого, твоего, даже не вспомнишь потом. Я те точно говорю! У меня на это рука легкая.

Кудряшова наконец встала, отряхнула зачем-то юбку и помахала рукой – точно Грозовский от нее нахватался.

– Ладно. Пойду в бухгалтерию отчет давать.

Упорхнула, скрылась наконец с глаз. Только успела раза три обернуться и опять – все махала и махала своей пухлой ручкой…

Дарья раздавила окурок в пепельнице, расплющила его в блин, обожгла пальцы, но боли не почувствовала.

«А эту я готова убить», – подумала она.

Сердце от захлестнувшей ярости впервые в жизни дало сбой.

Холодность и отстраненность, приказала себе Дарья.

«Еще не пришло мое время».

Утро выдалось солнечным, а ближе к полудню жарило уже и вовсе по-летнему. Ольге захотелось позагорать, сил уже не было ждать летних каникул, поездки к морю, по-настоящему ярких солнечных дней. Она вынесла из дома шезлонг, потом подумала – чего просто так валяться, принесла мольберт и краски. Но тут приехала Надя – в длинном сарафане с красными маками, в шляпе с огромными полями, к которым был прикреплен такой же мак, и охапкой цветов, нет, не маков – желтых тюльпанов.

– Представляешь, Димка ужин вчера приготовил. Романтический, – не поздоровавшись, выпалила Надежда.

– Ну, и? – замерла Ольга.

– Ну, и в ресторане мы ужинали! – засмеялась Надя. – Пойдем.

Они прошли в дом, в гостиную. Ольга сменила тут шторы – голубые на желтые, – и настроение в комнате стало летним и праздничным.

– Хорошо у тебя, прям как в деревне! – Надежда оценивающе посмотрела на шторы, сняла шляпу и пристроила ее на диван. – Во что цветы ставить? Прям под новый интерьер тебе…

Ольга взяла у нее охапку тюльпанов, ушла на кухню. Еле пристроила цветы в вазу – они все никак не хотели пролезать в горлышко, упрямились и падали, и выскальзывали, уже пристроенные.

Когда она с цветами вернулась в гостиную, Надя сидела на диване и уплетала из коробки конфеты, которые принесла с собой. За щекой у нее было уже как минимум две, а она высвободила из блестящей обертки третью и отправила в рот к предыдущим. Ольга пристроила вазу с тюльпанами на стол и, отойдя на шаг, залюбовалась – хоть картину пиши.

– Надь, сварить тебе кофе?

– Да нет, опилась уже. А вот конфету еще можно.

Надя сунула за щеку очередную конфету, а обертку аккуратненько сложила треугольником и положила на край стола в стопку таких же золотистых треугольников.

– Ой, Надька, погубит тебя сладкое, – засмеялась Оля.

– Это мы еще посмотрим, кто кого! Пока что я их уничтожаю. – Взгляд Нади упал на сумку. – Ой! Слушай! Я и забыла… – Она быстро порылась в сумке, будто белка в дупле, и вытащила на свет глянцевую колоду карт. – Вот! Смотри, что у меня есть, вчера у метро купила.

Надя веером развернула карты, Ольга присела рядом с ней и увидела, что это не привычные короли-дамы-тузы, а какие-то загадочные картинки и символы.

– Что это?

– Исключительно замечательная вещь! Набор гадательный.

– Что? Какой набор? – захохотала Ольга.

– Говорю же, для гадания. Зря смеешься, тут в книжке описано, как гадать, как раскладывать. – Надежда откопала в сумке небольшую книжицу в черной обложке, послюнявив палец, полистала ее, прочитала бегло какие-то инструкции. – Давай разложим.

– Да ну тебя! – Ольга встала и поправила тюльпаны, все норовившие выскользнуть из вазы – то ли ваза была слишком низкая, то ли ножки у цветов больно длинные. – Дурында ты, Надька! Вечно с ерундой всякой носишься. То браслет для похудения, то чудодейственное средство для отбивания аппетита, то уж совсем черт знает что – гадание!

– Ладно, ладно… – Надя ловко разложила карты, сверяясь с руководством. – Можешь не верить, я тоже не верю, но ведь все равно интересно! На тебя раскладываю. Ну-ка, ну-ка, поглядим, что у нас такое получается… – Она заглянула в книжицу, пробежала глазами текст. – Вот, лодочка над лодочкой, птичка и облачко…

Надя вдруг захлопнула книжицу, и веснушки у нее как будто утратили яркость. Она хотела смахнуть со стола карты, но Ольга не дала, отстранила ее руку и выхватила черную книжицу, которую Надя не успела убрать.

– Ну и что ты там такое увидела?

– Да глупости все, ерунда…

Веснушки у Надежды снова обрели яркость, и даже большую, чем прежде. Ольга знала, Надя так краснеет, а краснеет она в одном случае – когда приходится врать «на пользу дела». Ольга сравнила комбинацию карт с написанным в руководстве.

– Удар. Несчастье с близким человеком. Женщина-враг, – вслух прочитала она. Сердце сжалось, потом понеслось галопом…

Несчастье с близким человеком?

Желтые шторы вдруг показались ей просто невыносимыми. Зачем она сменила на них голубые?

Надя вырвала у нее книжицу, зашвырнула куда-то в угол.

– Ну что ты хрень всякую читаешь? Ну ей-богу! Что ты, бабка старая или полоумная? – Она быстро сгребла со стола карты, сунула в сумку, а сумку зачем-то запихнула себе за спину. – Ну прям смешно!

– Да уж, обхохочешься… – Ольга попыталась улыбнуться.

– Сама же дурой меня называешь. И правильно, между прочим. Дура я, самая что ни на есть дура!

– В первый раз призналась. – Улыбка не выходила у Ольги, как она ни старалась.

– А чего же не признать, если правда!

– Ну… вообще-то ты и в самом деле… – Ольга повертела пальцем у виска, все еще надеясь придать случившемуся комичность. – Не очень умная ты, Надька.

– Чего? – весело встрепенулась Надежда. – Ты говори, да не заговаривайся!

Они прыснули вместе. Вот уж и правда дурочки – одна купила возле метро какую-то копеечную глупость, другая поверила выпавшим «птичкам» и «облачкам».

Отсмеявшись, Надежда глянула на часы, схватила сумку, шляпу и вскочила.

– Ой, мама моя родная! Бежать надо, я ж ненадолго из офиса смылась. Димка такой строгий, прям жуть! – Она чмокнула Ольгу, тут же стерла следы розовой помады с ее щеки и торопливо пошла к двери, на ходу договаривая: – Пока, подружка! Детей поцелуй. И Сереже своему привет передавай. Жаль, не увиделись.

– Передам. Он сегодня в Нижний Новгород улетает. – Ольга проводила Надежду до двери. – Машину лучше всего на повороте ловить.

– Да знаю я! Все. Меня нет. – И она упорхнула, мелькнув красными маками на подоле.

Ольга закрыла за ней дверь. Огляделась. Сердце сжала тоска – желтая, как эти шторы, и упрямая, как эти тюльпаны. Она отыскала под диваном черную книжицу и пошла с ней на кухню.

На помойке место этой тоске и этому… руководству.

Книжка жгла руку, и Ольга отбросила ее в мусорное ведро, словно ядовитого скорпиона. Следовало бы сжечь ее или порвать на мелкие кусочки, но у Ольги не осталось на это сил.

Выбросила. Забыла.

Глупости это все. Нужно Сереже рубашки перед командировкой погладить, Петьку накормить…
* * *
До вылета оставалось всего полтора часа, а Пескова все не было. Барышев выкурил еще сигарету, глянул в окно. Если тащиться по пробкам, они опоздают.

Ольга отчего-то сильно нервничала, сновала как тень, десять раз спросила, не забыл ли он паспорт и так ли уж важна эта поездка. Очень важна, заверил ее Сергей, но она все равно нервничала и в сотый, наверное, раз поправляла ему галстук, смахивала что-то невидимое с его пиджака и снова интересовалась – а билет не забыл?

Песков, наконец, приехал, и по его спокойному, уверенному тону Сергей понял – никуда они не опаздывают, просто он паникер.

– Ну что, едем? Добрый вечер, Ольга Михайловна, – улыбнулся Игорь.

Ольга ему кивнула без обычного радушия к гостям и вдруг вцепилась в рукав мужа.

– Сережа, я с тобой в аэропорт!

– Зачем? Поздно уже. Ты что, детей одних оставишь?

– Дети спят. – Голос у нее задрожал, и рука, вцепившаяся в пиджак, задрожала.

Барышеву стало вдруг неудобно, что свидетелем этой необъяснимой Ольгиной паники стал Песков. Он глазами ему показал – уйди, но Игорь не понял. Или сделал вид, что не понял.

– Что с тобой? – Наплевав на Пескова, Сергей поцеловал Ольгу в губы. – Ты на себя не похожа.

– Я не знаю… я чего-то боюсь…

Ольга отпустила его рукав, а Песков с бесцеремонной шутливостью сказал ей:

– Нечего бояться, Ольга Михайловна. Сергей в полной безопасности. Когда он со мной, можете не волноваться.

– Сережа!

– Оль, перестань. Я лечу на один день. И лету туда всего час. Ну вот, смотри. – Он достал из кармана ручку и быстро записал в блокноте, лежащем возле телефона, номер обратного рейса и время прилета. – Видишь? Пятнадцать тридцать. Значит, в пять я уже буду дома. Ну, не дури, не дури!

Он опять поцеловал ее, на этот раз – вскользь, торопливо. Игорь уже нервничал у входа.

Вдруг Сергей заметил букет желтых тюльпанов. Глаза его потемнели.

– Грозовский?

– Что ты, Сереж! Надя утром принесла. – Ольга заулыбалась. Его ревность ее всегда веселила.

– Значит, Грозовский… Я эти тюльпаны ему…

– Опаздываем! – не выдержал Песков.

Ольга захохотала, и Сергей ушел, довольный, что своей ревностью вывел жену из ступора. Правда, вот ревность была настоящая и грызла его порой нешуточно. Но он привык с ней как-то договариваться, чтобы не мешала жить.

А ночью Ольга обнаружила черную книжицу со страшными предсказаниями у Машки в кровати. Она просто зашла к ним проверить, не сползли ли с детей одеяла, крепко ли спят… а увидела эту мерзость, торчащую у дочери из-под подушки. Ольга тихо охнула, выдернула этого «скорпиона» и порвала тут же в мелкие клочья, в пыль, а потом сожгла эту пыль во дворе с веселым злорадством – все, нет больше этой дряни в ее доме, нет и не будет…

Она падала с тридцатого этажа и знала – сейчас последует страшный удар о землю, и все, конец.

Больно это или не больно?

Мимо пролетали дома, облака, горы, леса, реки и чьи-то лица, а удара все не было…

Больно или сразу конец?

Большое лицо Пескова стало парить рядом с ней. Ухмылка, а вместо зубов – бриллианты.

– Нечего бояться, Ольга Михайловна. Когда вы со мной, можете не волноваться…

Ольга вдруг поняла, что лучше грохнуться с тридцатого этажа оземь, чем вот так – парить рядом с этой бриллиантовой ухмылкой… Она сделала усилие, чтобы упасть, но ничего не получилось. Лицо его увеличивалось и увеличивалось, занимая собой все пространство, и Ольга догадалась – она не разобьется, она задохнется, потому что эта рожа не оставит вокруг ни капли воздуха, ни миллиметра свободного места.

– Пусти! – закричала она, но голоса не было.

Огромный лик раздулся до размеров Вселенной, приобретая черты бывшего мужа.

Дышать стало нечем.

Ольга проснулась, села в кровати и прижала руки к груди, пытаясь отдышаться и успокоиться. Сердце сбоило, как старый мотор.

Это всего лишь сон.

Всего лишь кошмар.

Она встала и подошла к окну. Ее кошмары тоже из прошлой жизни. В этой не может быть ничего страшного, будь тут хоть сто Песковых!

Словно стряхнув с себя ненужный и тяжкий груз, Ольга, наконец, успокоилась, легла в кровать и безмятежно проспала до утра.

Ей все-таки удалось в красках поймать зарождающееся лето.

Ольга сидела перед мольбертом, и светлое чувство удовлетворенности своей работой всецело завладело ею. Дом, цветы, деревья, ясное небо, блики солнца в бассейне…

– Мам, а папа скоро приедет?

Маша налетела на нее, прижалась, нечаянно толкнув под руку. Мазок пошел криво, и блик в бассейне получился странно изогнутым.

Ольга глянула на часы. Ничего себе! За работой она не заметила, как пролетело полдня. Она обняла Машу.

– Скоро. Он, наверное, уже прилетел. Через часик приедет. А Мишка где?

– Мишка кино про войну смотрит, а я не люблю про войну.

Следовало спасать Мишу от киношных перестрелок, а то он с утра, наверное, у телевизора сидит.

– Ну, иди, поиграй еще. – Ольга поцеловала Машу в затылок, собрала краски, мольберт и пошла в дом.

– Миш! – позвала Ольга из прихожей, пристраивая краски на столике у стены. – Миша!

Миша не отозвался. Ольга прошла в гостиную – сына возле включенного телевизора не было, только детали робота-конструктора, разбросанные на диване, и недоеденный кусок пирога указывали на то, что Мишка был здесь совсем недавно. Улыбнувшись, Ольга стряхнула с дивана крошки – наверное, фильм «про войну» закончился, и Мишка умчался в детскую, забыв про железное правило: убрать за собой игрушки и не бросать еду где попало…

– Миша! Это просто безобразие какое-то… – Ольга собрала детали конструктора и направилась в детскую, но споткнулась о пульт, который почему-то валялся на полу. – Ну, Мишка…

Она наклонилась, с трудом удерживая запчасти от робота, подняла пульт и попыталась красной кнопкой выключить телевизор, с экрана которого диктор слишком громко сообщал последние новости.

Кнопка отчего-то не нажималась и была скособочена – похоже, Мишка ее сломал, оттого и не выключил телевизор.

– Ну, Мишка…

Ольга попыталась пальцем подцепить кнопку и придать ей правильное положение.

– …И вот только что получено срочное сообщение от агентства «Интерфакс», – гремел голос диктора.

Проще было положить на диван запчасти от робота, выключить телевизор с панели, а пульт отнести мастеру, но Ольгой вдруг овладело упрямство – непременно справиться с кнопкой…

– …В Нижнем Новгороде потерпел катастрофу пассажирский авиалайнер, следовавший рейсом двести четырнадцать по маршруту Нижний Новгород – Москва, – бесстрастно сообщил диктор и замолчал, словно давая Ольге время осознать смысл сказанного…

Детали конструктора с грохотом посыпались на пол, словно останки человеческих тел…

– По предварительным данным, на борту находились сто двадцать человек…

Пульт тоже упал, но перед этим красная кнопка все же сработала, и экран погас.

Ольга закричала, схватила пульт, теперь уже пытаясь включить телевизор этой проклятой кнопкой…

Пальцы занемели, голова закружилась.

Это не может быть правдой… «Потерпел катастрофу пассажирский авиалайнер, следовавший рейсом»… Наверное, она неправильно поняла. Не расслышала…

Экран вспыхнул, диктор безжалостно повторил:

– Причины катастрофы авиалайнера, следовавшего рейсом двести четырнадцать, будет расследовать специальная комиссия. Подробности произошедшего смотрите в ближайших выпусках новостей…

Почти теряя сознание, Ольга ринулась в прихожую – там возле телефона лежал блокнот, в котором Сергей перед вылетом записал номер рейса. Оставалась зыбкая, маленькая надежда, что она неправильно запомнила три цифры…

Двести четырнадцать, пульсировал в голове голос диктора, двести четырнадцать…

И в блокноте Сережиной рукой было записано: «214».

Очертания предметов вокруг стали размытыми, тело сделалось ватным, а сознание вроде и не ушло совсем, но не подсказывало ни одной спасительной мысли – как дальше жить, что делать…

«Я умерла, – подумала Ольга, – разбилась на рейсе двести четырнадцать… Меня больше нет…»

Хватаясь за стену, она сползла на пол, смутно видя, как там, на полу в гостиной, горкой валяются запчасти конструктора – останки человеческих тел…

Миша… Маша… Петя… – словно во сне всплыли родные имена.

Она не может разбиться на рейсе двести четырнадцать. И не имеет права умереть.

Из последних сил Ольга дотянулась до сумки, лежавшей на столике, ухватившись за ремешок, стянула ее на пол, на ощупь отыскала мобильный.

– Надь… я не могу умереть, помоги… – прошептала она, не понимая толком, взяла ли Кудряшова трубку и слышит ли ее невнятные слова…
* * *
Надежда ворвалась в дом, словно шальная птица, и заметалась, делая какие-то важные и нужные дела, – уложила на диван Ольгу, накормила детей и отправила их гулять с Ниной Евгеньевной, наврав, что у Ольги «просто мигрень»; убрала страшные запчасти конструктора, что-то подмела, помыла, потом села на диван, затихла и всхлипнула, глядя на белую как мел подругу, пустым взглядом уставившуюся в потолок…

– Оль, я как новости по телевизору услышала, так сразу к тебе!

– Я тебе звонила… – одними губами беззвучно сказала Ольга.

Надя нахмурилась, озадаченно посмотрела на нее и ушла в коридор.

– Оль, так у тебя телефон разряжен! – крикнула оттуда она.

Ольга пожала плечами и закрыла глаза. Она слышала, как суетится Надежда, подключая к заряднику ее мобильный.

– Оль, ты понимаешь, что это значит? Сережа тебе звонит, а ты не берешь трубку!

Ольга кивнула и попыталась сесть.

Надька права – чтобы жить дальше, нужно думать, что Сережа звонит, а она не может ответить.

– Надь, ты не заряжай его, – попросила она. – Пусть так останется.

– Ты с ума сошла! – возмутилась Надежда, включая мобильный и просматривая пропущенные вызовы. – Ну, вот, я же говорила! Сережа живой! Он звонил пятнадцать минут назад!

Ольга ринулась к ней, выхватила телефон и… сразу обмякла, легла на ковер, уткнувшись в пушистый ворс.

– Это не его номер.

– А чей?

– Не знаю.

– А раз не знаешь, значит, его. Наверное, Сергей симку сменил…

– Надя! – Ольга привстала, почувствовав вдруг дикое раздражение и необходимость выплеснуть свое горе в крике. – Сергей не мог сменить номер, не сказав мне об этом! И потом… Он позвонил бы на домашний, Надя!

Никогда в жизни она так не кричала – отчаянно, почти срываясь на визг.

– Тихо, тихо… – Надя опустилась на колени, прижала ее к себе, чувствуя, как намокает платье от хлынувших градом Ольгиных слез. – Я когда пришла, ты ж без сознания лежала… – Надя тоже заплакала. Ей так хотелось поверить в то, что ее слова – правда. – Машка на улице играла, Мишка в детской был, а Нина Евгеньевна еще не пришла… Может, Сергей и звонил, Оль, вернее, точно звонил, только трубку никто не взял…

Протянув руку, Надя схватила со стола мобильник.

– А вот мы ему сейчас сами позвоним!

– Нет! Если он не ответит…

Но Надя уже отыскала в контактах Сергея и нажала вызов.

«Абонент вне зоны действия сети», – сообщил вежливый женский голос, и Ольга взвыла от безысходности и растворившейся последней надежды.

– Да живой он, живой! – запричитала Надежда, обнимая ее и ложась рядом с ней на ковер. – Сердцем чувствую, что живой!

– Знаю, что живой, только самолет-то разбился, – рыдала Ольга.

– Может, телевизор включить?

– Нет! Там… список жертв…

– Вот и увидим, что Сережи среди них нет.

– Нет! Нет… пожалуйста, не надо…

А когда ковер в гостиной уже промок от их слез, Ольгин мобильный вдруг зазвонил.

– Это Сережа! – завопила Надежда, взглянув на дисплей.

Ольга отшатнулась от протянутой трубки. Сейчас суровый голос какого-нибудь эмчеэсовца сообщит, что…

– Оль, ты чего, телефон бы тоже разбился! – прочитала ее мысли Надежда и не смогла больше терпеть Ольгину нерешительность, сама ответила: – Слушаю! Нет, это не Оля, это Надя. А она тут рядом… плачет… Сереж, ну какой ты молодец, что опоздал! Гений просто! Оль, ты не представляешь, у него тоже телефон сел, он звонил с мобильника своего зама! И домой тоже звонил!

Убедившись, что это не эмчеэсовец, Ольга выхватила у Нади телефон.

Что ей говорил Барышев, она не слышала, да это было и неважно. Главное – он бы не мог говорить, если бы был в том самолете…

– Оль! А я с ним на «ты»! – потрясла ее за руку Надя.

– С кем?

– Да с Серегой!

Они захохотали, обнялись и, не удержавшись в неустойчивой позе, повалились на пол, где еще пять минут назад рыдали от горя.

– Надь, я сразу поняла, ну не мог Сережа разбиться! – Ольга плакала и смеялась одновременно. – Понимаешь, с ним этот был… ну, самый-самый первый зам. А такие не разбиваются.

Надя озабоченно посмотрела на Ольгу, словно решая, влить в нее еще одну порцию успокоительного или не стоит.

– Понимаешь, у зама этого на мизинце кольцо с бриллиантом, а такие не разбиваются, ну, с кольцами-то!

– Это да, – согласилась Надежда. – Научный факт…

Володя притормозил недалеко от здания аэропорта.

– Все, дальше нельзя, Ольга Михайловна.

Она выскользнула из машины и побежала… Надя еле успела догнать ее.

– Да не беги ты как сумасшедшая! Мало я тебя валерьянкой поила! Надо было снотворное дать!

Самолет прибыл вовремя.

Другой рейс, другой борт, хоть и тот же маршрут: Нижний Новгород – Москва.

– Сережа!

Она кинулась к нему раньше, чем увидела, – по напряжению в воздухе поняла: он рядом.

Барышев сграбастал ее и зацеловал – родной, огромный, живой.

– Ну, все, все! Успокойся! Все хорошо. – Он гладил ее по голове широкой ладонью, и его рука немного дрожала. – Все хорошо.

– Сережа, Сережа, Сережа. – Ольга вцепилась в лацканы его пиджака и снова смеялась, и плакала, и трясла его, Барышева, чтобы убедиться, что это он, что он прилетел, и сграбастал ее, и гладит по голове, и держит ее лицо, и целует губы, глаза, нос, уши, волосы…

Надя не смогла на это смотреть. Всхлипнула, отвернулась и украдкой вытерла слезы ярко-красным шарфом-палантином. Подошел Песков, протянул ей клетчатый свежий платок. Надежда и этим платком утерлась – слез на все хватило.

– Спасибо.

Песков с улыбкой смотрел на нее, будто ждал чего-то большего, чем «спасибо».

– Прям чуть с ума не сошли, – сказала Надя, когда Ольга и Барышев перестали щупать друг друга и целоваться. – Не знаю, как ночь пережили… Поначалу вообще!.. Вспомнить страшно! Да и после, уж как Сергей Леонидыч позвонил… Я ей говорю, ну живой же, живой! А она все колотится!

– Все хорошо, что хорошо кончается, – сказал Песков, и Ольга сразу простила ему все – и кольцо это дурацкое, и фальшь в глазах, и даже ночной кошмар.

Пиджак у Сергея был мокрый от Ольгиных слез, и рубашка мокрая, даже галстук мокрый и, наверное, соленый. Сергей не выпускал ее из объятий, а она очень боялась от него оторваться – вдруг проснется? Вдруг окажется на мокром от слез ковре в гостиной и нужно, нужно будет включить телевизор и посмотреть списки погибших. Другими словами, узнать «подробности катастрофы»…

– Ты не представляешь, Сережа, не представляешь, – жарко шептала она ему в подмышку. – Я думала, у меня сердце разорвется… В глазах почернело, ног не чувствую… А в голове только одно: «Ну вот и все! Ну вот и все!»

– Оль, ну хватит реветь, – подергала ее за рукав Надежда. – Вроде все живы-здоровы, чего голосить-то? Ну хоть вы ей скажите, – обратилась она к Пескову. – А то я прям смотреть на это не могу.

– Ольга Михайловна… – Голос у первого зама стал бархатный.

Барышев, взяв жену за плечи, осторожно оторвал ее от своей подмышки, поцеловал в нос.

– Оль, вот ты кому должна спасибо сказать. Игорю! Из-за него мы опоздали на самолет. Я даже наорал на него.

– Я бы назвал это иначе, – усмехнулся Песков. – Он меня чуть не убил.

– Сережа! – Ольга улыбнулась, представив, как он «убивает» Пескова. Наверное, Барышев просто ткнул пальцем в свои часы и чуть громче обычного сказал: «Игорь, мы же опаздываем!» А тот невозмутимо ответил: «Не паникуй! Успеем…»

Господи, кого и как благодарить за то, что Песков такой невозмутимый и нерасторопный – всегда и везде немного опаздывает.

Ольга взяла его за руку и пожала.

– Спасибо. Спасибо вам, Игорь! – никогда еще слово «спасибо» она не произносила так горячо и проникновенно.

Он накрыл ее руку своей – теплой, немного влажной и слишком мягкой для мужской руки, – слегка похлопал, небрежно и успокаивающе.

– Если честно, Ольга Михайловна, этот подвиг мне дался без особого труда. Всего-навсего опоздал в гостиницу на пятнадцать минут!

– Спасибо… – Ольга высвободила руку и спрятала за спину, украдкой вытирая ладонь о шелк юбки.

Он не может быть ей неприятен. Если бы не он…

Только кожу все равно жгло его недавнее прикосновение, и руку хотелось помыть…

Чтобы избавиться от наваждения, Ольга взяла Сергея за локоть, вцепилась обеими руками – она всегда так делала, когда спускалась по лестнице на высоких шпильках.

– А ведь в самом деле, если бы не ты… – Барышев внимательно посмотрел на Пескова, словно только что до него дошло, чем обернулась бы пунктуальность зама. – Я теперь твой должник.

– Беру обязательство впредь никуда и никогда не являться вовремя! – вытянувшись в струнку, отрапортовал Песков.

Все засмеялись, и напряжение тяжелого дня рассеялось в этом совместном смехе.

– Может, все-таки домой? – Барышев привычно взглянул на часы, но тут же осекся, поймав настороженный взгляд Ольги, мол, опять куда-то торопишься? – К нам домой, – поспешно добавил Сергей, пряча часы под рукавом. – Посидим… Нина Евгеньевна наверняка что-нибудь вкусное приготовила.

– Спасибо, но… – Игорь тоже взглянул на часы.

– Никаких «но». – Надежда требовательно взяла Пескова за руку и повела к выходу.

Барышев, обняв Ольгу, пошел вслед за ними, прикидывая, сколько времени может позволить себе на застолье.

Сегодня он вытянул лотерейный билет. Ему повезло, что он не погиб. Повезло, что может обнимать Ольгу, видеть детей, дышать, смеяться, есть пироги… Только жизнь по-прежнему диктовала жесткие правила, жить без которых он не мог, не умел, да и не любил.

Он кое-как от нее отвязался.

Тихое бешенство распирало Пескова, но он вынужден был улыбаться рыжей простушке и даже говорить комплименты.

– Жаль, но не могу – у меня важная встреча…

Они подошли к его машине, и Песков, показывая, что разговор закончен, поцеловал Надежде руку, легко и непринужденно прикоснувшись губами к немного шершавой коже.

– Ну, вот, посидели бы… Отметили чудесное спасение…

– Вы так и не сказали, как вас зовут, – натянуто улыбнулся он.

– Надежда, – с готовностью представилась рыжеволосая и кокетливо помахала перед его носом красным шарфом-палантином, обдав ароматом слишком терпких духов.

– Потрясающее имя и звучит актуально. Особенно сегодня. – Песков откланялся и сел за руль, кивнув на прощание Барышеву и Ольге.

Надя махнула ему палантином и пошла к машине Сергея. Игорь с облегчением посмотрел ей в спину, усмехнувшись покачивающимся бедрам и слишком яркой заколке в непокорной гриве волос…

Он уже тронул машину с места и даже успел прикурить, когда Надежда вдруг закричала «Стойте!» и побежала к нему. Кляня все на свете, Песков нажал на тормоз и, натянув на лицо улыбку, приоткрыл окно.

– Что-то забыли? – спросил он.

– Вот! – Надя достала из недр глубокого декольте клетчатый платок, который он вручил ей в аэропорту, чтобы утирать слезы. – Чуть было не унесла! А то давайте я его постираю. – Надя хотела спрятать платок обратно, но Игорь перехватил его.

– Да что вы! Может быть, я его теперь хранить буду! Он же со следами слез… Это очень романтично.

– Ой, скажете тоже, – смутилась она.

«Да проваливай ты», – думал Песков, чувствуя, что не в силах уже улыбаться и вот-вот ляпнет какую-нибудь грубость.

– До свидания, – сказала Надя.

– Прощайте, – буркнул Игорь.

Он еще курил какое-то время, глядя, как Надежда садится в машину Барышева, как «Мерседес» отъезжает с парковки, мигнув фарами ему на прощание.

– Напьюсь, – со злостью вслух сказал Игорь. – Напьюсь до беспамятства…

Он с пробуксовкой рванул с места и с омерзением выбросил в окно платок – отвратительно влажный от слез этой рыжей курицы.

Ну почему педант Барышев не улетел без него?

Сейчас бы все проблемы были уже решены. Оставалось бы только признать себя победителем…

Желание напиться стало таким осязаемым, что Песков почувствовал першение в горле и дрожь в руках. Только алкоголь поможет снять напряжение и унять боль, поселившуюся где-то в районе шейных позвонков в тот момент, когда Игорь узнал, что самолет, на который он опоздал – он, а не педант Барышев! – разбился.

Он спас шефу жизнь, и от этого болела шея… Даже собственная спасенная жизнь не унимала эту нудную боль.

Песков достал телефон, дрожащими пальцами набрал номер.

– Андрюх, а давай через полчаса на нашем месте! Я угощаю…

Даше приснилось, что она маленькая и мама еще жива, поэтому из кухни несется аромат оладий, варенья, свежезаваренного чая и слышится мамино пение – что-то грустное, про любовь, которая оказалась миражом и обманом…

Сон был таким реальным, что Дарья, проснувшись, не поняла – почему она одна в этой чужой стильной квартире, почему не пахнет оладьями и свежезаваренным чаем, почему не слышно маминого пения…

Даша села, с силой сжала виски, пытаясь прийти в себя.

Мама давно умерла. Слишком давно, чтобы помнить ее пение и оладьи, которые она пекла по утрам.

Гораздо лучше Дарья должна была запомнить беспробудное пьянство отца, запах перегара с утра, грязную посуду с засохшими хвостами селедки, бесконечных его собутыльников и безысходное чувство одиночества, которое зародилось у нее лет в двенадцать и продолжает грызть ее до сих пор…

Даша умылась, накрасилась – вызывающе ярко – и выбрала платье, в котором невозможно выглядеть несчастной и одинокой, – алое, с открытой спиной. И кофе сварила двойной – нужно стряхнуть наваждение сна, начать день бодрой, веселой и злой.

Ей необходима сейчас эта веселая злость. Как воздух необходима. Чтобы навсегда не завязнуть в своем одиночестве.

Напевая, она поехала на работу.

И в агентстве продолжала напевать – так понравилось ей состояние веселой, бодрящей злости.

Она перестала мурлыкать, только когда проходила мимо приоткрытой двери кабинета Кудряшовой и услышала обрывки разговора. Дарья остановилась, прислушалась.

– А сегодня вообще взял меня и бросил! – звенел голос Надежды, усиленный акустикой нового офиса, погрязшего в вечном ремонте.

Дарья проскользнула в кабинет Надежды и притаилась за стеллажом, разделявшим комнату пополам. Кудряшова ее не заметила.

– Да, бросил, я тебе говорю! Да нет, я не про то, упаси господь! – Надя поплевала через плечо и постучала по деревянной столешнице. – На работу один уехал, меня ждать не стал… Ну да, конечно! Еще чего! Я не ною, а просто обидно… А не у одного его! – Кудряшова опять постучала по столешнице, но теперь не костяшками пальцев, а кулаком, как начальница. – У меня тоже дел куча! Да, я вот сегодня с утра в транспорте давилась, уже все, сил нету никаких, а тут конь не валялся! И еще голландцев принимать…

С Громовой разговаривает, догадалась Дарья. Идти по тропе войны оказалось легко и интересно. Пусть для кого-то она неудачница, а для кого-то и вовсе пустое место. Это даже лучше, если пустое место… Ее не замечают, а она выждет и нанесет удар в самую уязвимую точку. Сильный удар. И тогда посмотрим, кто здесь пустое место. Она уже кое-что сделала для того, чтобы нанести удар. И еще сделает.

Кудряшова по-прежнему ее не замечала.

– Оль, да ты меня не слушаешь, что ли?..

Конечно, не слушает. А когда Громова кого-нибудь слушала, кроме себя? Разве что тогда, когда еще дурой в ботах была и когда Дарья ее наставляла, жизни учила.

Научила на свою голову…

– Ну понятно, понятно… Ну ладно, пока. Пока, говорю!

Надя положила трубку и, наконец, заметила Дарью.

– Шикарно выглядишь, – усмехнулась Даша.

Наверное, Кудряшова поняла, что над ней издеваются, потому что резко выдернула из стола ящик и начала суетливо рыться в бумагах, изображая бурную деятельность.
* * *
Песков держал в руках короткоствольный автомат «узи» с глушителем и целился в Барышева. На стройке, на высоте пятого этажа шеф был прекрасной мишенью – пали, не хочу. Плохо только, что на нем каска – в лоб попасть шансов мало. Впрочем, пуля девятого калибра каску пробьет, как картон.

Песков затаил дыхание…

И чего он дергается, зараза, так часто? Прыгает по лесам, как сайгак. Вот хороший момент. Палец напрягся на спусковом крючке. Нужно бить на опережение, с расчетом на то, что Барышев в следующее мгновенье сделает шаг вперед. Но шеф вдруг замер на одном месте как вкопанный и заорал что-то рабочим, беззвучно открывая рот… Хорошо, что не выстрелил. Попал бы в прораба, который идет впереди Барышева, показывая объект.

Вот сейчас нужно пальнуть! Нет, попал бы в охранника, который с недовольным лицом преследует шефа по пятам, то и дело панически хватаясь за деревянные поручни лесов.

Вот если бы не было охранника и прораба…

Если бы Барышев один осматривал объект, ползая по лесам…

Но это все из области фантастики.

…Сергей, не подозревая, что он на мушке, шел за прорабом. Сроки поджимали, до сдачи объекта оставался всего месяц, а тут еще конь не валялся.

– В тех конструкциях жесткий метод крепления применяем, поэтому на каждый этаж не менее трех дней приходится. Но вы не волнуйтесь, нагоним, – объяснял прораб.

– Мне спешка тоже ни к чему, но сроки есть сроки. – Барышев посмотрел вниз. Там в машине остался Песков, сказал, что вчера спину сорвал на тренажерах, и на леса не полез.

Бледный охранник – очень уж он высоты боялся – опять затянул свою песню:

– Сергей Леонидович, ну сколько же можно… Ну нехорошо это, Сергей Леонидович… Ну объект со всех сторон открытый… Ну возвращайтесь вы в машину, Христом Богом прошу…

– Отстань, – засмеялся Барышев. – Вот привязался. Кому я нужен?! Андрей Валерьевич, – опять обратился он к прорабу, – а с цементом что?

– С цементом беда, Сергей Леонидович, – прораб озабоченно посмотрел на него. – Мы поставщика сменили. В цене выиграли, а в качестве…

Сергей снова глянул вниз, где в машине маялся с надорванной спиной первый зам. Нужно сказать Пескову, чтобы немедленно разрулил вопрос с цементом.

Охранник, очевидно, почувствовав дурноту, еще больше побледнел и ринулся по ступеням лесов вниз.

…Палец на курке дрогнул. За последние пятнадцать минут Песков мог бы раза три освободить себе пьедестал.

Охранник подбежал к водителю, который курил на улице, и, словно читая мысли Пескова, сказал, кивая на верхотуру, на Барышева:

– Ну и работенка у нас с тобой! Туши свет! Поди уследи за таким!

– На пулю точно нарывается, – согласился водитель. – Его ж с винтаря снять – нечего делать!

Песков вытер платком выступившую испарину и закурил.

Жаль, что короткоствольный автомат «узи» с глушителем – воображаемый.

Жаль, что снайпер из него – никакой.
* * *
– Надо же! Пусто совсем! Я-то думала, там внутри всего наворочено! – заглядывая в разобранный системный блок, Надя не замечала насмешливых взглядов компьютерщика и Дарьи, которая опять возникла в дверях ее кабинета неслышно и незаметно. – Прям с ума сойти! Какие-то три железки, и на тебе – стока всего помещается! А эта… ну выделенка, она надежная? – Надя оглянулась и увидела Дарью в укрытии, за стеллажом.

Вот повадилась являться, как привидение… Надя за утро второй раз вздрагивает от ее незримого присутствия. Лицо бледное, на губах гуляет ухмылочка.

– Выделенка надежная, – заверил ее компьютерщик Леша и опять заулыбался, будто тут не Надя с ним деловой разговор вела, а Петросян его развлекал.

Дарья тоже, не скрываясь, рассмеялась.

Стараясь подчеркнуть серьезность разговора, Надя деловито сказала:

– С модулем оно быстрее, конечно. Вот если без модуля, тогда другое дело…

Опять прыснули.

Надя украдкой глянула в зеркало – нет ли чего на лице, может, усы остались после того, как она кофе с молоком попила?

Усов никаких не было.

– Леш, ты когда домой к нам придешь выделенку делать, ты это… и модуль захвати. Нам дома тоже без модуля ну никак.

– Обязательно, – давясь смехом, кивнул Леша.

Надя теперь уже в открытую повертелась перед зеркалом. И в одежде полный порядок, все пуговицы застегнуты, шов на юбке прямо лежит, туфли, правда, жмут.

Только откуда этим двоим знать?

– Чего веселимся-то? – спросила Надежда.

– Ты про голландцев помнишь? – сделала серьезное лицо Дарья.

– А чего про них помнить? Ну голландцы, ну приедут. Эка невидаль!

– Невидаль не невидаль, а принять их надо. – Дарья прогарцевала на высоченных шпильках, словно давая понять Надежде – ты так не погарцуешь, габариты не те.

– Ну и приму. Приедут, и приму. Когда они еще приедут… – буркнула Надежда.

– Они? Через час.

– Что?!! Как через час?! – Надя ринулась к двери, споткнулась о возившегося с системным блоком Лешу и чуть не растянулась.

– А вот так, – усмехнулась Даша. – И кстати, Дима сейчас всех уничтожит.

– Что за бардак в переговорной?! – раздался в коридоре вопль Грозовского. – Где Кудряшова?! Я не понимаю, что здесь, в конце концов, творится!

У Нади появилось желание забиться в угол и тихонько заскулить. Если бы тут не было Дарьи и Леши, она бы, наверное, так и сделала…

Дима этого заказа добивался потом и кровью. Чего это ему стоило, Надя хорошо знала. Уйма убитого времени, грубая лесть, нужные знакомства, дипломатический такт, личное обаяние, изучение голландских традиций и даже – голландского языка.

Хуэндах и хуэнавонд![1]

Даже Надя запомнила, как нужно здороваться по-голландски.

И вот Грозовский, наконец, доказал голландским «пивнякам», что он не только душка, но и блестящий профессионал. Дело дошло до переговоров, а в переговорной…

Надя зажмурилась от ужаса. На столах валялись пустые пластиковые бутылки из-под воды, грязные чашки, фантики от конфет и бумаги – исчерченные, расписанные какими-то слоганами. Пепельницы, забитые окурками, источали запах явно не для… голландских носов.

Надежда стала сгребать весь этот мусор на пол. В глазах закипали слезы. Если заказ, который может прокормить агентство не один год, сорвется из-за нее, она застрелится. Если успеет, конечно, потому что прежде Димка ее задушит.

Через десять минут Надежда без сил упала в кресло.

Она тоже не просто душка. Хуэндах, господа!

Переговорная сияла чистотой и пахла розами. На столах красовались вазочки с букетами, а кофемашина молола первоклассный кофе. Откуда-то издалека, словно грозовая туча, надвигался голос Димы.

– Какого черта!.. Мне только еще не хватает сорвать важные переговоры! Я предупреждаю! Если через десять минут здесь не будет идеального порядка, я всех уволю! К чертовой матери! Всех!

Он возник на пороге и замер с открытым ртом, словно обнаружил в своем офисе Ниагарский водопад в действии.

– Ну, что ты все время кричишь, Димочка! – вскинула на него лучистые глаза Надежда.

– А… – Грозовский что-то хотел сказать, но закашлялся – всерьез, будто подавился куриной костью.

Надя встала и кулаком постучала его по спине.

– А все потому, что перед работой кушать надо!

– Ты, матушка, мне хребет так сломаешь, – со слезами на глазах простонал Дима. – Слушай, а где я был пару минут назад? Грязь, бардак, вонь… – Он еще раз потрясенно огляделся.

– А вот не знаю, где ты был, Димочка. Это у тебя спросить надо!

– Блин! – Он потряс головой, словно пытаясь прогнать наваждение.

– Говорю же, кушать больше надо!

Дарью неприятно поразил порядок, царивший в переговорной.

Уж она-то расстаралась! Пришла на полчаса раньше, собрала по всему офису грязные чашки, пустые бутылки, полные пепельницы, черновики и принесла сюда. И даже отсоединила какие-то проводки в кофеварке, чтобы не работала… И выкурила подряд три сигареты, чтобы воняло покрепче. Разве что ножки у стульев не подпилила…

Ну и электровеник эта Кудряшова!

Девочка с нашего завода. Ударница.

– На, смотри, – протянула она Грозовскому эскизы, все, что наработала за последнее время по «пивнякам».

Дима просмотрел бегло, выбрал один, над которым Даша трудилась последних два дня.

– Недурно…

На бумаге красовалась кружка с пивом – янтарный цвет, шапка пены, все банальное, в принципе, но на дне кружки отблескивали две монетки.

– И по цвету хорошо. Слоган вот только немного корявый. «Чуть дороже, но несоизмеримо лучше!» Доработаешь?

– Естественно, это не окончательный вариант, – натянула губы в улыбке Дарья.

– Да! Это то, что надо! – окончательно утвердил понравившийся эскиз Грозовский, отложив его в сторону и хлопнув по нему ладонью.

«Ты просто забыл, на что я способна, – с горечью подумала Дарья. – Я не гений, конечно, как Громова, но тоже кое-что могу… А ты все забыл. Все. Меня, мои руки, мои губы, мой стиль, мой талант, да, талант, ты сам говорил об этом. Ты все сбросил за борт, как балласт, чтобы плыть дальше с другими талантами…

Я сделаю все, чтобы ты вспомнил. Я ни с чем не буду считаться. Ни с кем. Урву кусок своего счастья любой ценой. Зря, что ли, столько лет копья ломала, от папаши-алкаша из Питера удрала, вкалывала как ломовая лошадь? Чтоб вот так мной воспользовались и скинули за борт?..»

Но тут произошло нечто невероятное. Немыслимое по своей наглости и вопиющей несправедливости.

Дверь открылась, вошла Кудряшова. Колыхая безразмерными тициановскими бедрами, прошла к столу, по-хозяйски поправила на ходу букетики, поставила перед носом Димки какую-то коробку с дисками и, мельком глянув на Дарьин эскиз, сказала:

– Ну, и не будет никто такое пиво пить. У него ж вкус как будто металлический!

Грозовский уставился на Кудряшову, будто у той нимб над головой появился. Потом посмотрел на эскиз. И захохотал, как умалишенный.

– А ведь, похоже, она права! Ей-богу, права!

Дима звонко шлепнул Кудряшову пониже спины, как раз в тот момент, когда в переговорную заходили голландцы и холеная переводчица.

– Шухер, господа! – из-за их спины зачем-то выкрикнул Тимур. – Голландцы прибыли!

Как будто в переговорную мог прибыть кто-то другой.

– Хуэнавонд! – Грозовский встал и раскланялся.

Дарья со злорадством отметила, что у него чем-то испачканы брюки.

Вечером Дарья в одиночестве курила в переговорной.

Утвердили эскиз Тимура. Слоган его тоже прошел на ура. Голландцы пообещали долгосрочный контракт.

Грозовский на радостях открыл бутылку шампанского, которая как по мановению волшебной палочки появилась на столе. Вернее, конечно, никакой волшебной палочки не было, шампанское принесла Кудряшова. Увидев рыжеволосую кустодиевскую барышню, голландцы оживленно загалдели, начали переглядываться и даже подмигивать друг другу.

– За… любовь! – ляпнула Кудряшова, когда все подняли бокалы.

Несмотря на глупость и бессмысленность ее тоста, все выпили за любовь весело и с удовольствием.

Не пила только Дарья. Все переговоры она тихонько просидела в углу, рисуя гелевой ручкой на сложенном вдвое листе бумаги миниатюрные портреты Кудряшовой – щеки, веснушки, нос картошкой, кудряшки. Портретов получилось штук десять.

Голландцы не обращали на Дарью никакого внимания, и она подписала портреты грубым и пошлым словом, скопировав почерк Грозовского.

Это даже хорошо, что для всех она просто пустое место.

…Стало прохладно, окно было приоткрыто. Дарья хотела уйти, но в переговорную вдруг ввалилась Надежда. Она обмотала голову жутким красным шелковым шарфом. В честь победы над голландцами, что ли? С трудом отыскав чистую чашку, Кудряшова налила себе остывший кофе, плюхнулась на стул рядом с Дарьей, сбросила туфли и положила полные ноги на противоположный стул.

– Ф-фу! Слава тебе, господи, убрались гости заморские! – прихлебывая кофе, Надежда схватила со стола листы со своими портретами и начала ими обмахиваться. – И чего им дома не сидится, голландцам этим? А Димка? Дались ему эти голландцы! Чего в них хорошего? Хотя вообще-то… – Она прыснула в чашку, и кофейные брызги попали Дарье в лицо. – Сыр у них, конечно, качественный.

Дарья взяла со стола салфетку, вытерла щеку.

– Да… А еще живопись, тюльпаны, мельницы и мальчики, всегда готовые заткнуть пальцем дырку в плотине…

– Это какую еще дырку? – не поняла Кудряшова.

– Ну как же? – чтобы забить навязчивый аромат духов тициановской барышни, Дарья закурила новую сигарету. – Известная легенда о мальчике Питере, заткнувшем пальцем прорванную плотину. «Серебряные коньки», Мери Мейл Додж. Разве ты не читала в детстве?

Дарья с удовольствием отметила мелькнувшее в глазах Кудряшовой смятение. Завхозша сняла ноги со стула и с видимым усилием втиснула их в сиреневые туфли на шпильках.

– А! Конечно, читала! Просто забыла. Уф! Сил больше нет, так замоталась. С самого утра сегодня мне нервы треплют.

– Конечно. С Димкой очень трудно, – затянувшись, усмехнулась Дарья.

– Ну вот еще! С чего ты взяла? – Надежда бухнула чашку на стол.

– Ну… я его хорошо знаю. – Снова затяжка. Снова удар. Проймет – не проймет?

– Это тебе было с ним трудно, а мне – легко.

Улыбается. Только как-то невесело.

– Мне как раз было очень комфортно. Я не питалась иллюзиями.

– И правильно делала.

– С Димкой всегда так.

– Как?

Затяжка. Новый удар.

Да что же она толстокожая-то такая? Толстокожая и большегрудая…

– А так. Ты что, думаешь, первая, кому он предложение сделал? Ты ж не маленькая. Да если всех собрать по Москве, можно женский батальон сформировать – из невест. И все, между прочим, тоже верили, что именно с ней он под венец пойдет!

– Глупости! У нас с Димкой все по-другому!

– По-другому? И что же это он со свадьбой не торопится?

Есть! Проняло! Глаза на мокром месте, голос дрожит.

Тянется за сигаретой. Неужели закурит кустодиевская красавица? Нет, отодвинула пачку, побарабанила пальцами по столу.

– А это, между прочим, я не спешу. Замужество – штука серьезная, чего горячку-то пороть.

Надежда, наконец, заметила портреты на листах, которыми обмахивалась.

– Ой, господи, это еще что за страшилище? – Она вдруг замолчала и спала с лица, найдя сходство с собой и прочитав грязную надпись.

– Да это Димка от нечего делать нарисовал, – улыбнулась Дарья.

Кудряшова встала и, отбросив листы, чеканя шаг, вышла из переговорной.

Подожди, это еще только начало, усмехнулась про себя Дарья.

Надежда брела по вечернему городу, не разбирая дороги. Мимо проезжали машины, обдавая ее мелкими брызгами весенних луж, шли люди, недовольно обходя Надю – идет тут не по своей стороне, – но она ничего не замечала.

«…Можно женский батальон сформировать из невест…»

«…И все верили, что он именно с ней под венец пойдет…»

Она резко остановилась, налетев на какого-то дядьку.

– Совсем уже, – повертел у виска пальцем дядька и, оттолкнув Надю, пошел дальше.

А она вдруг поняла, почему над ней хохотали в офисе, хотя и молочных усов у нее не было, и «костюмчик сидел». Они смеялись, потому что она… дура. Она… Как-то Димка употреблял умное подходящее слово.

Неформат, вот!

Она – неформат.

Надежда пошла дальше, с трудом переставляя ноги. Туфли натерли так, что боль почему-то отдавала в зубы.

Надя достала телефон, позвонила.

– Оль, я дура и неформат.

– Надька, ты чего? Что случилось? – Голос у Ольги был веселый, наверное, она оторвала ее от приготовления ужина. – Мишка, немедленно положи нож на место!

Надя сунула телефон в сумку и побрела дальше.

– Надь, кто тебе такую глупость сказал? – прокричала Ольга, но в ответ услышала только короткие гудки.

…Ну да, почему же она сразу не поняла, как права была Дарья, намекая на «толстые обстоятельства» – ну не для нее, не для Нади Кудряшовой, Димка! Это все равно что затолкать в один букет орхидею и ромашку. Ромашка – это, разумеется, Надя. А то и того хуже – лютик. На такой наступить можно – и не жалко. Это орхидеи холят и лелеют – температурный режим, полив строго по часам, удобрения…

«…Можно женский батальон сформировать…» И она в этом батальоне сто двенадцатая по счету.

Просто удивительный экземпляр.

Не такая, как все.

Неформат, одним словом…

Наиграется Димка с ней, и пополнит она ряды тех, кто «верил, что именно с ней он под венец пойдет».

Ноги разболелись невыносимо. Надя остановилась и растерянно огляделась – куда ее занесло?

Она развернулась и, прихрамывая, пошла обратно.

Дашка, конечно, та еще стерва. Ее Борис бросил, так ей надо, чтоб все вокруг несчастными были. Если бы не эти рисунки, Надя послала бы ее куда подальше.

Но ведь подписаны-то портреты рукой Димки!

Грозовский припарковался возле агентства без особых проблем – вечером мест на стоянке навалом. Настроение было хорошее, он собирался забрать из офиса Надю и поехать кутить в ресторан в честь состоявшейся сделки.

Дима выскочил из машины, привычно брякнул сигнализацией, глянув на окна агентства. В одном из них маячила Дарья с сигаретой. Он махнул ей рукой и побежал к крыльцу.

Сзади взвыли диким скрежетом тормоза. Грозовский на бегу обернулся и увидел, как из-под колес старой «бээмвухи» мелькнула рыжая шевелюра и знакомый красный шелковый шарф.

– Надя! – Диме показалось, что он закричал на пределе возможности своих связок, но крика не услышал.

Или крик потонул в разноголосых сигналах машин, которые, надрывая клаксоны, пытались прорваться в узкую щель между лежащей на асфальте Надеждой и высоким бордюром. Если даже Надя жива, ее мог в любой момент переехать равнодушный лихач.

– Стойте! – взвыл Грозовский, бросившись под колеса машин. – Стойте, гады…

«Гады», словно почувствовав его неукротимое бешенство, притормозили и перестали сигналить.

Дима в два прыжка, едва касаясь ногами асфальта, оказался возле Надежды. Она лежала, раскинув руки, а красный шарф-палантин закрывал ее лицо, отчего у Грозовского подкосились ноги. Рухнув на колени, он взмолился, чувствуя, как срывается голос и перестает биться сердце.

– Надя, не умирай… Надя…

Он не смел приподнять этот шарф – боялся увидеть ее безжизненное лицо, закрытые глаза, бледные щеки, бескровные губы…

Подошел водитель «бээмвухи», белый как мел, трясущимися руками прикурил сигарету.

– Я не виноват… – буркнул он, – сама под колеса прыгнула…

– Надя! – Грозовский все же сорвал с ее лица шарф и вдруг наткнулся на взгляд ее зеленых глаз.

– Ничего я не прыгнула, – сердито сказала Надя и села. – Он из-за угла на красный как полоумный вылетел…

– Надька! – Дима схватил ее за плечи, легонько потряс, стал ощупывать – голову, шею, руки, ноги. – Не болит? А здесь? А так? А тут?

– Димочка… Сейчас заболит, если еще так поделаешь! – Надя попыталась подняться.

Дима подхватил ее под мышки, чтобы помочь, но тут на него налетел водитель, откуда силы взялись – только что белый стоял с трясущимися руками.

– Ты! – пихнул он Грозовского в грудь. – Твоя баба, что ль? Она мне капот помяла! Плати, или… – Он снова толкнул его – теперь уже ощутимо, даже дыхание перехватило…

– Ага… Сейчас заплачу. – Грозовский левой рукой полез во внутренний карман, делая вид, что достает кошелек, а правой зарядил водителю в челюсть. Тот отлетел на свой помятый капот, тут же ринулся к багажнику, судя по всему – за битой.

– Бежим! – крикнула Надя, потянув Димку за руку. – Быстрее!

Они помчались, лавируя между плотно стоящими машинами, заходившимися разноголосым воем.

Где-то вдалеке замелькал проблесковый маячок милицейской машины.

– Быстрее! – Надя неслась впереди Грозовского, забыв про натертую ногу, ушибленное плечо и страдания, терзавшие ее душу еще десять минут назад.

Она неслась, словно каждый день только и делала, что убегала с места происшествия, словно у нее в этом деле был богатый опыт.

– Подожди! – Дима дернул ее за руку, остановив посреди дороги. – Зачем мы убегаем? Мы не виноваты ни в чем!

– Да кто разбираться будет! Оштрафуют в лучшем случае…

– Надька! – Он прижал ее к себе. – Ты что, на тот свет меня отправить хочешь?

Дима поднял ее на руки и понес к своей машине, чтобы она уж точно не наделала больше глупостей – не ринулась под колеса и не удирала, будто они только что ограбили банк.

– Димочка, я… – Надя обхватила его руками за шею, прижалась щекой к плечу.

– Что Димочка?! Что Димочка?!

– Ты… правда расстроился бы, если бы меня… того?.. – Она заглянула ему в глаза.

– Дура! – Грозовский, задохнувшись от гнева, даже потряс ее, чтобы не задавала идиотских вопросов. – Я чуть не умер!

Он впился в нее поцелуем, привычно запутавшись в рыжей гриве волос и продолжая идти, не видя дороги.

«Неформат», – счастливо подумала Надя. И, между прочим, лютикам тоже нужен температурный режим.

Грозовский открыл машину, бережно усадил Надю, словно она была фарфоровой куклой, и вдруг резко сорвал с нее красный шарф.

– Чтобы я больше эту гадость не видел! – Дима отшвырнул шарф, и тот, подхваченный ветром, полетел над дорогой, зацепился за дерево и затрепетал красным стягом.

– Мы куда? – спросила Надежда.

– Праздновать наше спасение.

Они не видели, как в агентстве Дарья отошла от окна и как наглухо закрылись жалюзи…

Стрелка спидометра приближалась к отметке сто, и это была непозволительная для города скорость, но Ольга, видя плотно сжатые губы и жилку, пульсирующую на виске Сергея, не решалась ему ничего сказать.

Впрочем, когда стрелка все же легла на сотню и задрожала, готовая двинуться дальше, Ольга все же сказала:

– Сереж, сбавь скорость…

Он послушно нажал на тормоз, и спидометр так же послушно отреагировал, показав скорость шестьдесят километров в час.

Ольга положила ладонь на его руку, державшую руль.

– Сереж, ну ведь ничего же не изменилось, – тихо сказала она. – Рано или поздно все равно бы нашелся подонок, который узнал о моем прошлом и попытался бы заработать на этом.

Сергей кивнул, но ничего не ответил. Рука его под Ольгиными пальцами была напряженная и прохладная.

Она знала – когда у него так холодеют руки и пульсирует на виске жилка, Барышев с трудом сдерживает бешенство.

Они подъехали к дому, поставили машину в гараж, зашли в гостиную, а Сергей все молчал. Ольга хотела включить свет, но он перехватил ее руку.

– Не надо.

Барышев подошел к окну. Его силуэт на фоне едва занимающегося рассвета выглядел могучим и грозным, как вулкан, готовый извергнуть лаву. Ольга почти физически ощутила, как ему тяжело сдерживать эту мощь в тот момент, когда ее попытались оскорбить и унизить.

– Подонки, – глухо произнес он, сжимая в ярости кулаки. – Они думают, что им все дозволено! Они думают, что я не могу им ответить! Сволочи! Я эту газетенку паршивую… – Он шибанул кулаком в стену. – Я эту мерзость!.. Я их уничтожу!

– Сережа… – Ольга подошла к нему, обняла, погладила бледную щеку. – Когда я выходила за тебя замуж, ты все обо мне знал.

Он уткнулся ей в плечо, его дыхание обожгло шею. Ольга погладила его по затылку.

– Ты знал, что я сидела в тюрьме, знал, что мое прошлое всегда будет со мной. Оно никуда не денется, и его нельзя изменить. Ты все это знал, и ты на мне женился…

– Оль, я не позволю… – Он дернулся, но она удержала его, прижав к себе.

– Погоди! Я не все сказала… Я поверила в то, что тебя ничего не испугает. Мое прошлое будет напоминать о себе, этого не избежать… А ты… как будто стыдишься меня. Ты впал в нелепую истерику…

Он вырвался из ее объятий, схватил за плечи и крепко встряхнул.

– Я просто не могу допустить, чтобы кто-то смел о тебе так говорить! Так думать! Слышишь?! – Его глаза горели бешенством, а руки были горячими, будто температура зашкалила за сорок.

…Как же она не хотела идти сегодня на этот прием! Но Сергей убедил ее – очередной раз убедил! – что эта светская тусня – часть его бизнеса. Впрочем, Ольга и сама это знала, на одном из таких приемов ее когда-то лично представили Барышеву, и как знать, если б не представили, стоял бы он сейчас рядом с ней – бледный и яростный оттого, что кто-то попытался ее унизить?!

Две дамочки подошли к ней, когда она в одиночестве потягивала шампанское, а Барышев вел светскую беседу с высоким господином и, очевидно, беседа давала результат, исчисляемый немалой суммой.

– Прекрасно выглядите, – пропела дама с черными бриллиантами в ушах.

– Спасибо, – сказала Ольга.

– Версаче? – кивнула вторая светская львица на ее платье.

Ольга потеряла из вида Сергея, поэтому не сразу поняла вопрос.

– Что? Ах, да, кажется…

Она продолжала глазами выискивать Барышева, когда ей под нос бесцеремонно ткнули газету.

– Хотите почитать? Тут про вас пишут, – дамочка, имя которой Ольга так и не смогла вспомнить, широко улыбнулась.

– Про меня? – Взяв газету, Ольга бегло прочла заголовок – «Жена главы «Стройкома» Сергея Барышева – бывшая уголовница».

– Это правда? Вы сидели в тюрьме? – Ольге показалось, что эхо подхватило гнусавый голос «бриллиантовой» дамы и разнесло ее слова по всему залу, по всем его укромным уголкам, и даже выплеснуло их в открытые окна, чтобы слова эти неслись по улицам, ужасая прохожих.

– …в тюрьме? Вы сидели в тюрьме?..

Оказалось, это не эхо. Просто дама все настойчивее и громче повторяет вопрос, стараясь привлечь к Ольге внимание окружающих.

На них стали оглядываться – сотни холеных лиц – и сотни унизительных холодных усмешек делали эти лица одинаковыми. Не мужскими, не женскими – отвратительными, как безликая липкая масса.

Где-то послышался смех. Кто-то фыркнул. Кто-то с брезгливостью сказал: «О, господи!» Кто-то, вскрикнув, разбил бокал, а кто-то даже показывал на нее пальцем…

Ольга почувствовала себя маленькой, голой и беззащитной, но только на пару секунд.

Она даже разглядела на некоторых лицах сочувствие – или ей только показалось, что разглядела? – но это придало ей сил.

Она медленно сложила газету вчетверо, вскинула голову, распрямила плечи и ослепительно улыбнулась.

– Это правда, я сидела в тюрьме! – громко сказала она, и толпа подалась к ней, сгустилась и спрессовалась, как грозовая туча.

Послышались возгласы:

– Какая прелесть!

– А за что?

– За воровство, наверное?

– Ну почему же за воровство? – еще ослепительнее улыбнулась Ольга и выкрикнула, выплюнула в лицо этой жаждущей развлечений толпе: – За убийство!

Откуда-то появился Барышев, он разрубил толпу надвое, рассек своим телом, как ледокол, заставив отшатнуться и не дав никому выплеснуть эмоции на Ольгу-«убийцу».

– Сережа! – Она вцепилась ему в правую руку, испугавшись, что он ударит кого-нибудь. Но он выхватил у нее газету и, сунув ее «бриллиантовой» даме в глубокое декольте, вывел Ольгу из зала по образовавшемуся коридору, который он прорубил…

Она хотела сказать, что все это ерунда, что не надо расстраиваться, что ее невозможно обидеть, что они должны быть готовы к таким грязным играм – он сам это говорил! – но поняла, что Сергей ее сейчас не услышит.

Они сели в машину и помчались домой каким-то странным маршрутом – в объезд и еще раз в объезд, и долго кружили так до рассвета, когда Сергей наконец послушавшись ее, сбавил скорость и приехал домой.

…И только теперь, в полутемной гостиной, он дал выход своей злости и горечи.

– Я уничтожу их! – Барышев снова метнулся к окну, но Ольга схватила его за рукав.

– Стой! Мне плевать! Слышишь, мне плевать на то, что они обо мне говорят и что думают! Мне важно только то, что обо мне думаешь ты! Ты! Ты! – Ольга уже кричала ему в лицо, и Сергей замер, затих – бледные щеки порозовели, а кулаки разжались…

– Мне плевать на всех! – Она даже поколотила его кулаками по груди, чтобы он понял наконец.

Он и понял – схватил, сграбастал ее в объятия, зацеловал плечи и грудь, лицо и руки, а потом начал сдирать бретельки вечернего платья, чтобы добраться до остального… Стоило надевать это платье от Гуччи, кстати, а не от Версаче, чтобы он вот так сорвал его, и не только сорвал, но и порвал к чертовой матери, потому что сниматься оно не желало…

– Я люблю тебя, Оля, слышишь! Люблю! Мы с тобой вместе, нам ничего не страшно. Я люблю тебя…

За окном стало совсем светло. Какая-то птица громко кричала, заглушая шум раскинувшегося внизу проспекта.

Песков курил в кровати и думал, думал…

Вечером, на приеме, он вдруг почувствовал шаткость своих позиций. Ну вышла статейка про жену Барышева, и что?.. Повеселились все ровно три минуты и забыли. После того как шеф с женой ушли, никто слова дурного не посмел сказать ни про него, ни про Ольгу…

Какой-то он больно уж мощный, этот Барышев. По такому сплетнями и дрязгами бесполезно палить, только из автомата, и то… не факт, что возьмет.

Сигарета давно погасла, но Игорь не замечал, тянул и тянул бесполезный окурок.

Сегодня на этой тусовке он стал свидетелем разговора между шефом и Маргаритой Грачевой, генеральным директором «Авгура».

– «Стройком» с подобными задачами дело имел и до сих пор вполне успешно справлялся, – уверенно заявил Барышев Маргарите Олеговне.

– Считаете, что «Стройком» тендер уже выиграл? – усмехнулась она.

– В общем и целом – да.

– Не рановато?

– Я привык все просчитывать заранее.

– Хорошая привычка. Но может и подвести, – опять усмехнулась Грачева, поискав глазами Пескова.

– Сразимся в честном бою, – вроде как пошутил Барышев.

– С женщиной? Ну и мужчины нынче пошли. – Глаза у Маргариты нехорошо заблестели. Песков понял, что надо спасать положение. Как бы ему от этих шуток худо потом не стало…

Он уже придумал повод, чтобы отвлечь шефа от опасной пикировки, но тот сам кого-то заметил и ушел, тотчас забыв про Маргариту Олеговну, будто про незначительное обстоятельство.

– Ну? Как продвигаются наши дела? – Рита подхватила Пескова под руку, как доброго знакомого.

– Продвигаются, продвигаются. – Он высвободил руку и тревожно огляделся, не заметил ли кто, что он накоротке с гендиректором «Авгура». – Может, не будем их обсуждать прилюдно? Извини. – Песков ринулся было подальше от компрометирующей его Грачевой, но она ухватила его за рукав и прошипела в ухо:

– Не зарывайся, сокол. Помни, что из моей кормушки кормишься.

Кормится он! Еще и не начинал… Как-то не очень верится, что можно осилить Барышева без… огнестрела…

Песков наконец заметил, что сигарета погасла, и прикурил новую.

После сегодняшнего приема он вдруг ясно почувствовал, что позиции надо укреплять. Возможно, даже менять стратегию…
* * *
Надя подумала-подумала и решила, что ерунда все это – однокурсницы и одноклассники. Да если бы она сейчас Вадика Мишина встретила, который за соседней партой сидел, до смерти бы затискала! Димка ж не виноват, что его однокурсница на голливудскую диву похожа!

Одним словом, хорошее настроение вернулось. Ну если не такое уж и хорошее, то вполне нормальное. Тем более что Димка вечером сказал:

– Жаль, я тебя с Наташкой не познакомил. Ты где была?

– В кабинете спала, – ответила Надя.

С тем же вопросом налетела на нее на следующий день бухгалтерша, едва Кудряшова вошла в агентство.

– Ты где была?

– А что? Дима искал? – испугалась Надя.

По дороге на работу она решила заехать в магазин и обновить запасы косметики.

– Звонили тебе! Охранник из вашего дома!

– О, господи… – Надя схватилась за сердце, потому что охранник никогда просто так бы не позвонил.

Может, она воду в ванной не выключила и залила соседей? Или… чайник оставила на плите, и Димкина квартира горит синим пламенем?

– Ой, мама родная! – Надя бросилась к выходу, но откуда-то взявшаяся Дарья остановила ее:

– Да ничего страшного! К тебе приперлись какие-то люди. Охранник по телефону сказал, «с узлами», деревня деревней. Ну и… они сидят там под дверью. Ждут.

– Ой, мама родная… – Наде совсем поплохело. С этими передрягами – «лютики-ромашки, любит не любит» – она совсем забыла, что…

Надя сорвалась с места и, едва не растянувшись на скользком полу, выскочила из агентства.

– Дерганая какая-то, – пожала плечами бухгалтерша.

– Задергаешься тут, – усмехнулась Дарья, с удовольствием потянулась и пошла к себе.

Что ж, посмотрим, как Грозовский переживет нашествие деревенских родственников «с узлами».

Вечером, когда Ольга уже уложила Петю спать, вдруг зазвонил телефон.

Испугавшись, что сын проснется, она бросилась к трубке, схватив ее раньше, чем подоспел Барышев.

Сначала Ольга не поняла ничего.

Звонкий девичий голос сообщил ей, что у Кравцова тяжелое ранение.

Какой Кравцов?

Что за Дмитрий Иванович?

Потом вдруг вспомнила – Митяй! Снова привет из прошлого…

Сергей смотрел на нее вопросительно.

– Ошиблись, – дрогнувшим голосом сказала Ольга и по его потемневшему взгляду поняла – он догадался, что она соврала.

Грозовский пришел домой в отличном настроении и пораньше.

В планах был ужин, валяние на диване с книжкой, и на десерт – любовь, разумеется…

В прихожей он споткнулся о большие баулы.

«Опять, что ли, Надька шопинг устроила?» – с неудовольствием подумал Дима, но заметил, что баулы какие-то странные, не из супермаркета и уж тем более не из бутика.

– Надя! – крикнул он, переминаясь с ноги на ногу и не зная, как переступить через эти баррикады.

Она появилась в халате и с маской на лице.

– Что это? – Рядом с баулами обнаружились кирзовые сапоги и женские туфли образца восьмидесятых на белой подошве-«манке».

– Димочка, ничего страшного… Приехали дядя Толя и тетя Зина.

Надя невинно похлопала рыжими ресницами, пальцем смазала с лица что-то белое и облизала его.

– Ка…кие еще дядя Толя и тетя Зина?

– Мои… Ну, я же тебе рассказывала…

Дима убей не помнил ничего ни про дядю Толю, ни про тетю Зину. Наверное, Надя как-то… вскользь рассказала.

Он перелез через жуткий затор из тюков и обуви, заглянул в гостиную.

На его диване, его любимом месте перед плазменной панелью, лежал небритый мужик в тельняшке и хрустел огурцом.

Дядя Толя, наверное, догадался Грозовский. Тетя Зина, с красными волосами и в куцем халате, делала перестановку – журнальный столик тащила на место торшера, а торшер на место журнального столика.

Дима отпрыгнул в прихожую, пока его не заметили.

– Так! Немедленно, слышишь, я требую, чтобы эти люди немедленно покинули мой дом, – подчеркнуто спокойно и тихо сказал он.

– Ой! Господи, чего так грозно-то? Куда они пойдут-то, они первый раз в Москве, – прошептала Надя.

– Это не мое дело и не твое тоже. – Он не выдержал своего показного спокойствия и с позорной нервозностью пнул кирзовые сапоги. – Или, может, они теперь будут с нами жить?

– Нет, конечно, они уедут, но только… не прям сейчас. – Надя прижалась спиной к двери гостиной, словно желая грудью защитить дядю Толю и тетю Зину.

– Тогда «прям сейчас» уеду я! – заорал Грозовский.

– Тише, Димочка, – испугалась Надя. – Ну потерпи, ну, совсем-совсем немножечко… – Она хотела применить испытанный прием – поцелуй, – но он отшатнулся.

– Умойся!

– Это же сметана домашняя, для кожи самое то… Пойдем, я вас познакомлю!

– Нет! – всерьез испугавшись, отшатнулся он, но Надя все-таки ухватила его за руку и потащила в гостиную.

По телевизору шел футбол.

Перестановка была закончена, и тетя Зина по-хозяйски оглядывалась, что бы еще исправить в этом скучном интерьере.

Надя вытолкнула Грозовского перед собой.

– Вот. Вот это мой Дима. Знакомьтесь.

Дядя Толя, не отрывая глаз от футбола, протянул Грозовскому заскорузлую, с въевшейся грязью руку.

– Дядь Толь, – отрапортовал он. – Гол, мать твою!

– Грозовский. – Дима пожал протянутую руку с тем же чувством, с каким фотографировался в Таиланде со змеей на шее.

– Зинаида Васильевна мы, – ткнула его под дых тетя Зина и громко захохотала, когда Дима закашлялся.

– Вы садитесь, садитесь, пожалуйста, – выдавил он.

– Гол, мать твою… – Дядя Толя пультом выключил телевизор и действительно сел, уставившись на Диму. Пахнуло чесноком и дешевым одеколоном.

– Да куда ж тут сядешь-то, ни одного места мягкого нет! – Всплеснув руками, тетя Зина озабоченно выглянула в окно. – Это что же за жизнь-то! Ни одного деревца из окна не видать! Удавиться!

«Это точно», – подумал Грозовский и предложил светским тоном:

– Хотите чего-нибудь выпить?

…Как говорится, надо расслабиться и получить удовольствие.

– Выпить? – оживился дядя Толя. – Ну что ж, можно…

Грозовский сходил на кухню, принес бутылку виски и четыре рюмки.

Надя, вжавшись в стену, наблюдала за ним с веселым ужасом.

– Ну ты видала! – обратилась к ней тетя Зина. – Чуть что, сразу выпить! И твой такой же, смотрю.

«Да, я такой же», – с тихой яростью подумал Грозовский, разливая спиртное.

– А водки, стало быть, нет, – поскучнел родственничек, разглядывая бутылку. – Самогон пользуешь?

– Это виски, дядь Толь, – объяснила Надежда.

– Виски? Ну, со свиданьицем! – Дядя Толя поднял рюмку, но не стал ни с кем чокаться, нетерпеливо опрокинул ее в рот и сморщился. – Что ты мне мозги компостируешь? – набросился он на Надю. – Что я, самогон не отличу?

Тетя Зина не стала пить, поставила рюмку на подоконник, снова выглянула в окно.

– Ну хоша бы кустик какой!

Раздался звонок в дверь. Дима, так и не отпив ни глотка, поставил рюмку и пошел открывать.

Хоть бы это был отряд ОМОНа с облавой на деревенских гостей!

На пороге стояла улыбающаяся Наташка с огромной статуей пигмея из черного африканского дерева в руках. Пигмей держал копье, направленное на Грозовского.

Дима зажмурился, открыл глаза, но ни пигмей, ни Наташка не исчезли.

– Не ждал?! – радостно завопила она и бросилась целоваться.

– Проходи, – обреченно пригласил ее Дима в гостиную.

…Расслабиться и получать удовольствие.

– Здрасьте! – Наталья бухнула пигмея посреди комнаты и весело оглядела присутствующих. Копье с грохотом выпало и покатилось по полу.

Диме показалось, что Надежда при виде Наташки побледнела даже под своей сметаной. Или пигмей ее так напугал?

– Трофимыч! – ткнул пальцем в пигмея дядя Толя. – Ты посмотри, мать, ну чисто Трофимыч с МТС Лодыженской! Он всю жизнь тормозную жидкость пьет, – доверительно сообщил дядя Толя Наташке. – Через нее и почернел весь.

Грозовский схватил со стола бутылку и стал пить прямо из горла виски, или что там в этой бутылке было…
* * *
Светлана Петровна разложила фотографии внуков перед Ильиничной. Она, как приехала из Москвы, сразу к соседке побежала на судьбу свою жаловаться.

– Это где же такое видано, чтобы бабку родную внуков лишать! – запричитала Ильинична, взглянув на снимки. – В старости-то кто кормить тебя будет?

– Я ж им всю душу… – всхлипнула Светлана Петровна. – А денег сколько на них пошло! Я ж ничего для деток не жалела. Все самое лучшее!

– А отцу-то долго еще отбывать?

– Не знаю толком, по сроку-то еще четыре года, но мы на амнистию надеемся… – Она утерла глаза скомканным платком и выпалила зло, с надрывом: – Все она! Гадина! Мужу денег пожалела, от тюрьмы выручить! Ведь безвинно страдает сыночек, безвинно! Ну ничего, отольются ей слезоньки мои, отольются! Завертится, гадина! Я знаю, что мне делать, знаю!

Ильинична сочувственно покачала головой:

– Может, отвару успокаивающего возьмешь?

– На кой мне отвар твой… Все равно не успокоит. А знаешь что… – Светлану Петровну вдруг осенила мысль, не имеющая отношения к ее грандиозному плану, но очень дельная. Она наклонилась к Ильиничне и горячо зашептала: – Если стерву эту нельзя заговорить, ты мужика ее, Барышева, можешь… на смерть?!

– Точно этого хочешь? – нахмурилась Ильинична.

– Точно, – ощутив холодок в груди, кивнула Светлана Петровна.

Подозрения Пескова о том, что его позиции шатки, – оправдались.

Днем Барышев вызвал его в кабинет и протянул бумаги.

– Вот, глянь. Тебе интересно будет.

Песков пробежал глазами документы, это были банковские выписки. Руки вспотели, сердце дало сбой. Догадался?

– Почему ты считаешь, что именно мне это будет интересно? – Голос предательски дрогнул. Песков закашлялся.

– Тебя, как моего первого зама, должен интересовать тот факт, что с нескольких счетов компании исчезли деньги.

Нет, не догадался, вон как смотрит, словно поддержки ждет. Он Барышева знает. Если бы тот что-то заподозрил, то не стал бы в открытую вот так сразу выкладывать. Он раскопал бы факты и доказательства, а потом размазал бы его в лепешку. Тихо, по-деловому, без долгих вступлений и объяснений.

Песков отложил выписки, расслабленно сел в кресло и закурил.

– Сергей, я просто…

– Слушай, Игорь, кто-то под меня копает. Не могу избавиться от этого ощущения.

Барышевский взгляд пробирал до костей. Руки снова вспотели.

Может, он дурака валяет, играя в доверительность? Может, уже раскопал и факты, и доказательства? А теперь веселится, наблюдая за его реакцией?

– Брось. Ты что, серьезно?

– Серьезно, серьезно, Игорь. Эта история с желтой газетенкой. Кто-то ведь дал им информацию.

– Да эти журналюги, они сами что хочешь раскопают!

– Возможно. Ну, а это? – Барышев кивнул на выписки. – Деньги со счетов просто так не пропадают.

– Это еще перепроверить надо. Сто раз перепроверить. Знаешь, иногда такая путаница бывает в этих банковских дебрях…

– Путаница, говоришь? Ты бы занялся этим. Вплотную.

– Счетами?

Сердце билось уже где-то в горле. Песков так и не мог понять – Барышев испытывает его, проверяет или действительно помощи просит?

– Да нет, счетами уже занимаются. Общей ситуацией займись. В компании что-то неладно.

Игорь встал. Барышев пожал ему руку – крепко и доверительно, не просто как заму, но и как другу.

«Счетами уже занимаются, счетами уже занимаются…» – пульсировало в голове.

Песков выдал себя дрожащим голосом, потным рукопожатием… С головой выдал.

Его может спасти только твердая вера Барышева в мужскую дружбу.

– Плохо себя чувствуешь? – поинтересовался Сергей.

– Да, неважно. Голова что-то болит. – Песков для убедительности потер виски и вышел из кабинета.

«Счетами уже занимаются».

Песков достал телефон и дрожащими пальцами набрал номер.

– Рита, надо срочно поговорить…
* * *
Вечер выдался по-летнему теплый.

Тетя Зина распахнула в квартире все окна, перемыла их с нашатырным спиртом, потом расставила по подоконникам горшки с геранями – с собой привезла! – и наварила пятилитровую кастрюлю борща с салом.

Пока она колдовала на кухне, а дядя Толя тайком цедил на балконе дешевый портвейн, делая вид, что мастерит полочку в ванную, Надя вытащила из квартиры пигмея.

Пигмей был размером с небольшую сосну, и когда лифт тронулся, Надя пигмея не удержала – он упал, уперевшись в стенки лифта. С Нади сто потов сошло, когда она вытаскивала его из тесной кабины – пигмей намертво застрял между стенками по диагонали и никак не трогался с места.

Помог сосед, ему нужно было ехать наверх с собакой.

– Отличная вещица, – похвалил статую сосед, но собака его мнения не разделила. Она злобно зарычала и вцепилась пигмею в ногу.

Отвоевав у собаки пигмея, Надежда наконец вышла из дома, измученная и злая.

Леша-компьютерщик ждал ее возле старенькой «Тойоты».

– Шик-блеск! – восхитился он и с энтузиазмом стал запихивать статую в салон.

В салон пигмей не входил ни в длину, ни по диагонали.

– Ты его это… заводи, заводи, – командовала Надежда. – Черт! Жалко, у него колени не гнутся!

– Нет, придется к багажнику крепить, – покачал головой Леша и закинул пигмея на крышу «Тойоты». – Сейчас, только веревочкой прихвачу.

Он достал веревку и примотал пигмея к багажнику.

– Копье забыла! – расстроилась Надя. – Ладно, потом отдам.

– Ну, спасибо! – Леша похлопал статую по ногам. – Красота какая! Неужели не жалко?

– Ничуточки. Для хорошего человека.

– Ладно. Еще раз спасибо. А насчет кабеля не сомневайтесь. Все путем. Я и так-то качественно работаю, а уж после вашего подарка… В Инет будете въезжать со скоростью света. И скачать, и по Сети полазить – одно удовольствие. Если что, звоните.

Леша махнул Наде рукой, сел за руль и, бодро посигналив, уехал.

– Кто это? – раздался за спиной недовольный голос Грозовского.

Надя испуганно вздрогнула – она не слышала, как он подъехал.

– Ой, Димка! Прям испугал.

– Ты не ответила, – Дима смотрел на нее, как на десятилетнего ребенка, уличенного в курении.

– Это, Димочка, Леша. Ну, который программист, помнишь? Он у нас кабель протянул для Интернета.

– А что у него на багажнике?

– А это, Димочка, только ты не сердись… Это я ему страхолюдину отдала, прости господи!..

– Что?!!

Глаза у него потемнели, а на виске запульсировала жилка. Надя знала – когда эта жилка начинает пульсировать, Грозовский теряет над собой контроль.

– Ну зачем она нам? Ею только детей пугать, – пробормотала Надежда.

– Какого черта?! – заорал Дима так, что стайка голубей, мирно пасшихся во дворе, взмыла вверх, подняв в воздух пыль и прошлогоднюю листву. – Какого черта, я спрашиваю, ты позволяешь себе распоряжаться в моем доме моими вещами?!!

Он ринулся к машине, сел за руль, изо всех сил шибанув дверью.

– Димочка, ты куда?!

Надя бросилась за ним, но он, газанув, обдал ее облаком сизого дыма и уехал.

– Пойдем домой… – пробормотала Надя, глядя ему вслед. – Тетя Зина борща наварила. С салом.

Она развернулась и пошла в подъезд. Горло сдавили рыдания.

Вот оно… О чем говорила сегодня Дарья, тень отца Гамлета? «Ты в доме своем не хозяйка? Тебе Димочка не разрешил?»

На работе он начальник, дома – хозяин.

Она в ЕГО доме не может распоряжаться ЕГО вещами.

Она гостья…

И подчиненная. Завхоз.

Нужно знать свое место.

О какой свадьбе может идти речь?

Она прорыдала до двух часов ночи.

В пять минут третьего Надя поняла: все, что она придумала – про гостью и хозяина, начальника и подчиненную, – это полный бред. Бред и ерунда.

Просто Димка – закоренелый холостяк.

И эту хроническую болезнь можно и нужно лечить. Или она даст осложнения. Вернее, осложнения уже есть – «твое-мое», «не трогай», «не смей», – а ведь дальше будет еще хуже. Так и стакана воды в старости некому будет подать.

Как же она раньше не догадалась?

От этого открытия слезы высохли, но подступили опять – третий час ночи, а Грозовского нет. Такое случилось первый раз с начала их совместной жизни.

Как бы он по старой привычке не ринулся в постель к какой-нибудь однокурснице.

Надя схватила телефон, позвонила. Дима не ответил.

Она позвонила пять раз, он пять раз не ответил.

Ну ничего, она его вылечит. И припарки, и примочки, и пилюли, и клизмы – все в ход пойдет.

И кнут, и пряник.

Надя услышала шум подъезжающего лифта, вскочила, подбежала к двери. Нет, не Димка – послышались удаляющиеся шаги.

– Ой, господи! Да что ж это такое-то! – всхлипнула Надя, села под дверью и обняла Хотея. – Сделай так, чтоб Димка быстрей вернулся! – попросила она, потерев выпирающее бронзовое пузо. – Пусть он поймет, что жить без меня не может!

Из гостиной раздавался раскатистый храп дяди Толи.

Дима сидел за высокой барной стойкой, медленно цедил коньяк и вздыхал, и вздыхал…

С соседнего стула на него бросала многозначительные взгляды длинноволосая брюнетка.

Давно он не напивался с горя. Хотя горя, конечно, никакого не было, так, неприятность – деревенские родственники.

Он и на Надю-то разозлился не из-за пигмея, а из-за того, что вдруг осознал – сейчас зайдет домой, а там… Пахнет хозяйственным мылом, щами, стираным бельем, чесноком, потом и перегаром.

Дима снова вздохнул.

Брюнетка соскользнула со стула, подошла.

– Я свободна, – томно сказала она.

– Отлично, – одобрил Грозовский ее незанятость.

– Куда пойдем?

– Можно ко мне. Только у меня… дядя Толя и тетя Зина из деревни. Ах, да, еще Надя. Жена. Между прочим, любимая.

Девица фыркнула и ушла, покрутив у виска пальцем.

А ведь он правду сказал.

Дима пришел под утро и заявил, что он дурак, а Надя красавица. Пигмей, конечно, стильная штучка, но если она считает, что он урод, пусть живет у компьютерщика.

– Может, и Хотея Лехе подарим? – на всякий случай спросил он. – До кучи.

– Ты что! Хотей желания исполняет! И потом… Он же милый!

– Ну, если милый… – развел руками Грозовский.

В общем, они помирились и заснули в обнимку под храп дяди Толи.
* * *
Ольга проснулась внезапно, будто ее окатили холодной водой. Ей ничего не приснилось, просто чувство необъяснимой тревоги атаковало прямо во сне, заставив сердце бешено колотиться…

Сергея рядом не было. Несмятая подушка говорила о том, что он не ложился. Ольга накинула халат и спустилась в гостиную.

Барышев сидел перед включенным телевизором и отсутствующим взглядом смотрел в экран, на котором ничего не было, кроме помех.

– Почему ты спать не идешь? – Ольга обняла его и прижалась щекой к плечу.

– Задумался. – Барышев выключил телевизор, потрепал ее по руке. – Сейчас приду, ты ложись.

– В последнее время ты часто задумываешься. У тебя неприятности?

– Нет. Просто много дел.

Он избегал смотреть на нее, отделывался общими фразами…

– Не хочешь говорить?

Она все-таки заглянула ему в глаза, но он отвел взгляд.

– Оля, – твердо сказал Сергей. – Это мои дела. Тебе совершенно не стоит в них вникать. У тебя своих забот хватает. И дом, и дети, и… Иди спать, Оленька, иди.

– И что?

Он наконец посмотрел ей в глаза – долго, проникновенно, словно пытался прочитать мысли, и… промолчал.

Опять появилось чувство, будто ее окатили холодной водой.

За последние дни Ольга навещала Митяя два раза. И опять сказала Сергею про срочные дела в агентстве. И Нине Евгеньевне так сказала. Няня покачала головой, мол, как знаете, я в ваши дела не лезу… А уж если няня ей не очень-то поверила, то Сергей…

– Ты не договорил, – мягко сказала Ольга. – Дом, дети и… что?

– И твое агентство, – медленно произнес Сергей, по-прежнему глядя ей в глаза. – Твоя работа. Ведь в последнее время ты много работаешь, не так ли?

Ольга отвела взгляд и набрала в грудь побольше воздуха.

Сейчас она скажет правду.

Он поймет.

Ольга выдохнула.

Как?!

Как она скажет Сергею про то, что Митяй ее любит, что из-за этой любви он едва не погиб в Чечне, что он думал, его убьют на этой войне вместе с его любовью, а его не убили, только ранили. И теперь он не хочет жить, и под подушкой у него Ольгина фотография, и в бреду он кричит ее имя, и весь персонал считает ее жестокой продажной стервой, и если она перестанет ходит к Митяю в госпиталь, он просто отвернется к стене и умрет…

Как рассказать об этом Сергею, чтобы ревность и беспокойство не усугубили его неприятности на работе?

Неприятности эти существуют. Ведь не из-за Ольгиных же отлучек он сидит ночью перед помехами на экране…

– Сереж, можно я… потом…

– Ладно, Оль, ну не сердись! – Барышев улыбнулся и поцеловал ей ладонь. – Я люблю тебя. Очень люблю. И не хочу омрачать твою жизнь своими рабочими проблемами. Их всегда хватает. Ну, посмотри на меня. – Он взял ее за подбородок, приподнял лицо, поцеловал.

«Завтра я все ему расскажу, – твердо решила Ольга. – Скажу, что Митяй просто мой друг и все…» Друг! И как она раньше не догадалась!

До утра Ольга так и не заснула, а ближе к обеду позвонила Надежде и назначила встречу в кафе. Выговориться хотелось так, как напиться после соленого. А кому еще выговориться, если не подруге жизни?..

Надя прибежала в кафе запыхавшаяся, красная и сразу же сообщила, что у нее есть только полчаса.

– Димка и так зверем смотрит, а я возьми да исчезни на целый день!

Подруга жизни заказала гору пирожных, чай, плюхнулась напротив Ольги и, впившись зубами в свежайший эклер, с трудом выговорила:

– Ну, давай горестями мериться… Только по-быстрому, а то меня уволят.

Ольга делиться горестями по-быстрому не умела, но решила попробовать, иначе придется опять оставаться с этими горестями наедине – вскакивать среди ночи, словно тебя окатили водой.

– Понимаешь, я себя виноватой чувствую, – не притронувшись ни к чаю, ни к пирожным, быстро заговорила она. – Митяй из-за меня на Кавказ поехал! Ну как его такого сейчас бросить? Хожу. Про Сережу молчу… Он на меня такими глазами смотрит, страшно делается… В общем, я запуталась. Что мне делать – не знаю. И Сереже врать противно. Говорю, будто в агентство мотаюсь. Противно и стыдно.

– Глупости! – с набитым ртом сказала Надежда. – Ни в чем ты перед Митяем не виновата! Чего на себя лишнее брать? Ты ж ему голову не морочила. Что ж тебе, замуж за него надо было идти, что ли? И насчет Сергея – тоже глупость! Скажи ты ему правду, и все!

– Да что ты, – покачала головой Ольга. – Сережа такой ревнивый. Я думала сначала сказать, что друг у меня в больнице лежит, а потом… Какой друг?! Сережа невесть что себе вообразит. Да у него сейчас еще неприятности на работе. Нет, нельзя ему говорить!

– Да-а… – Надя наконец справилась с последним пирожным, откинулась на спинку стула. – Прям с ума сойти! У меня тоже все как в сказке – чем дальше, тем страшней… Дядька с теткой прикатили, у нас живут. Димка от злости аж с лица спал. Он и так худой. Потому что по утрам не кушает… Еще и подружка его старая объявилась! Так кругами вокруг него и вьется, и вьется, зараза…

– Что за подружка?

– Однокурсница!

– Надька! – Ольга захохотала. – Ты что? Хвост поджимаешь?!

– Да ладно тебе. – Надя махнула рукой и оглянулась на стойку с пирожными. – Еще, что ли, заказать? Нет, не буду, а то остановиться не смогу…

– Что-то не узнаю я тебя, – веселилась Ольга. – Ты же хвост-то всегда, наоборот, пистолетом держала!

– А сейчас не держится, – вздохнула Надя. – Слаба стала… Не на пользу мне любовь пошла, не на пользу…

Они захохотали, будто ничего в жизни смешнее не было, чем Надькина любовь.

– Ничего, поженитесь, и все будет хорошо. «Сердце свадьбой успокоится». Кстати, когда свадьба?

Надежда погрустнела, вздохнула и налила себе чаю.

– Свадьба? Скоро… Наверное.

Песков терпеть не мог теннис, но приходилось играть, потому что теннис обожала Грачева. А еще она любила поговорить о делах на теннисном корте. Не в кафе, не в машине, не на скамейке в парке, а с ракеткой в руках и в белой короткой юбчонке.

Наверное, Рита считала, что ракетка и юбчонка очень ее молодят. А может, ее забавлял Песков, плохо принимавший подачи?

Она любила быть лучшей, и Песков давал ей такую возможность – черт с ней, пусть скачет по корту, лишь бы доверяла ему и выполняла все свои обещания.

А обещания были – ого-го!

Пятьдесят процентов акций «Авгура», место компаньона и огромные проценты от каждой сделки, не зарплата, а доля!

Песков, правда, метил гораздо выше, но боялся признаться в этом даже самому себе. А шансы были очень реальные…

Он недавно узнал, что Рита в ссоре со своим женихом, средней руки олигархом. А где ссора, там и разрыв. А где разрыв, там и утешить можно. Да так, что и в загс сводить… Печать в паспорт поставить и – все деньги в дом! Компаньон и муж в одном флаконе. Учитывая, что Грачева старше его лет на десять…

Нет, на это рассчитывать не приходится. У нее здоровья на пять лошадей хватит. Вот если только несчастный случай… Автокатастрофа, например… Тогда…

Он, Песков Игорь Евгеньевич, – единственный владелец «Авгура», богатый вдовец, царь и король!

Но мечтать об этом пока слишком рано…

Грачева его далеко пошлет, если вдруг догадается, что Барышев что-то заподозрил и начал проверку счетов. В прошлую встречу Песков заверил ее, будто все идет по плану, все под контролем, а сам с дрожью в коленях наблюдал – пронюхала она про тревоги Барышева или нет?..

Вроде бы не пронюхала, но не прошло и двух дней, как она снова вызвала его на корт.

После очередного ее победного сета Рита подошла к нему.

– Как дела в «Стройкоме»? – спросила она, шлепнув его ракеткой.

– Что именно тебя интересует? – через силу улыбнулся Песков.

– Ты прекрасно знаешь.

– Только не надо нервничать.

– Нервничаешь, по-моему, как раз ты. – Рита очаровательно улыбнулась, показав блестящую работу дорогого стоматолога.

У нее все было качественным – лицо, фигура, ракетка, машина, дом за городом, квартира в центре, недвижимость в Европе…

– Ты же знаешь, у меня все под контролем. – Песков пытался быть игривым, несмотря на тревогу, – неужели все-таки пронюхала, что Барышев забеспокоился, или еще нет? – И, кстати, мне нужны гарантии, – весело добавил он.

– А мне нужен выигранный тендер, – парировала Рита.

– Ты его получишь. Всему свое время.

– Кстати, о времени. Вопрос по тендеру будет решен в течение ближайших недель. Может быть, тебе стоит поторопиться?

– Я знаю, что делаю, и подгонять меня не нужно.

Когда-нибудь он станет наконец хозяином положения?..

– Ну, смотри, – усмехнулась Грачева. – Пока что не похоже, чтобы «Стройком» испытывал трудности. Скорее наоборот. Еще один завод строите?

«Пронюхала!» – екнуло у Пескова сердце.

– Это не имеет отношения к делу, – как можно беспечнее улыбнулся он.

– Да? – Рита тоже улыбнулась, пальцем подцепила его за ворот майки и, подтянув к себе, прошептала в лицо: – Короче, у тебя на все про все две недели, ты это понимаешь? Мне нужны ощутимые результаты. Я должна быть уверена в своем… полноценном партнере. В его деловых качествах.

Песков отцепил от себя ее руку и поцеловал. В конце концов, надо помнить о загсе.

– Будут тебе ощутимые результаты, Рита. И очень скоро. Будут.

– Корт освободился. Сыграем?

– Извини, у меня дела.

Не переодевшись, он побежал к машине.

Проехав пару кварталов, Песков припарковался и достал телефон.

Была не была…

Он все-таки сделает это.

Только не своими руками. Что он, дурак, кровью мараться?

Кошелев взял трубку почти мгновенно, словно ждал звонка.

– Женя, – у Пескова вдруг запершило в горле, и он закашлялся. – Нам бы с тобой увидеться надо. Нет, нет, денег я с тебя требовать не буду. Это хорошо, что ты помнишь о долге. Дело есть. Вот увидимся и поговорим… Завтра в шесть, на нашем месте. Договорились?

Игорь нажал отбой и прислушался к себе. Было чувство, будто он собирается прыгнуть с обрыва в бурную руку, не зная ее глубины. В общем-то, это было захватывающее, веселое и в целом приятное ощущение.

Песков завел двигатель и, насвистывая, поехал. Он собирался зарулить в какой-нибудь ресторанчик и скоротать там время до вечера…

– Пошли, пошли! – Дарья с заговорщицким видом потянула Надежду за руку в приемную Димы.

– Да ты чего? – удивилась Надя, но за Дашей пошла и послушно взяла трубку параллельного телефона.

– Тс-с! Только тихо! – приложила палец к губам Даша.

– Радость моя! – прозвучал в трубке довольный голос Грозовского. – Только не вздумай мне говорить, что ты не пойдешь в Палас Отель. Я такого удара не вынесу.

– Ты хочешь сказать, что жить без меня не можешь? – прозвенел в ответ кокетливый женский голос. Кажется, голос Наташи.

У Нади упало сердце. Оно провалилось куда-то вниз и застучало в кончиках пальцев ног.

– Именно это я и хочу сказать, – ответил Димка своей распрекрасной однокурснице. – Ну… не томи меня, дорогая. Придешь?

Надя положила трубку. Она не услышала слов Натальи:

– Ты будешь со своей рыженькой? Слушай, она у тебя просто прелесть! Ты всерьез собрался жениться? Молодец!

Дарья с веселым любопытством смотрела на Надю – сейчас бросится отношения выяснять или проявит гордость?

Расчет оказался верным. Кудряшова развернулась на каблуках и ушла из приемной с высоко поднятой головой и прямой спиной.

Дарья рассмеялась тихонько – пасьянс складывался наилучшим образом. Если сейчас правильно себя повести, ей может выпасть козырный король.

Она бросилась за Кудряшовой.

– Надь, подожди!

Та смотрела на нее пустым, непонимающим взглядом, когда она объясняла ей:

– Твоя проблема в том, что ты кое-что неправильно оцениваешь и делаешь не те выводы…

Слышит ее эта рыжая толстуха или нет?

Дарья взяла Надю за плечо – нежно взяла, с глубоким сочувствием и пониманием.

– Нет, ты не подумай ничего! Димка тебя любит. Ты такая… милая и славная, но там… Уровень очень высокий, для таких тусовок нужны другие женщины. Ему с тобой не совсем ловко. Понимаешь? Ничего страшного…

Кудряшова как-то дико на нее посмотрела, схватила сумку и выбежала из кабинета.

Отлично.

Стрела поразила цель.

Даша закурила и, заняв свой наблюдательный пункт у окна, проследила, как Кудряшова поймала машину и укатила.

Подушка промокла от слез.

Надя и не знала, что может так долго, так много плакать.

Что она себе вообразила? Что станет для Грозовского единственной и неповторимой?

Чего ради?

Просто у него никогда не было таких рыжих, забавных толстушек, вот он и… увлекся.

Чувствуй, как говорится, разницу.

Дверь в спальню открылась, зашел Дима, посмотрел на Надю, которая с головой укрылась одеялом, и… вышел.

Зачем заходил?

Слезы полились с новой силой.

Она не видела, что Грозовский держал в руках два новых пригласительных билета в Палас Отель.

…А Дима курил на кухне и думал: как бы так Надьке сказать, что он дурак, чтобы не повторяться?

Она играла на опережение – высший класс!

Противник еще не знал, как поступит в следующую минуту, а Дарья уже заставляла его плясать под свою дудку.

Чувство устойчивой эйфории поселилось где-то под ложечкой – она ощущала себя великим стратегом и тонким психологом.

Как же это увлекательно, когда попадаются в расставленные тобой капканы, причем не только простаки.

Сам Грозовский!

Грозовский заглотил ее наживку, как голодный карась, и теперь мается в Палас Отеле один, ждет свою ненаглядную.

Комбинация получилась гениальная.

Вечером, когда агентство почти опустело, она взяла в кабинете Кудряшовой телефонную трубку. Звонил Грозовский – поинтересовался, где Надя.

– Надежда? Она ушла. Давно уже! – заверила его Даша.

– Где ее черти носят?! – повелся он на провокацию. – На прием пора ехать, я ее уже час дома жду!

– Дим, я не знаю. Пока.

Дарья едва успела нажать отбой, как в кабинет вошла Кудряшова.

Нужно было действовать, быстро и точно – любыми путями задержать ее в конторе.

– Хорошо, что ты не ушла! – Дарья сделала вид, что обрадовалась. – Ты мне помочь должна!

– Что-то из канцелярского выдать? – вяло спросила Надя. – Давай завтра, я уже каптерку свою заперла.

– Подожди, только не уходи! Мне нужно знать твое мнение.

Дарья сбегала к себе в кабинет, принесла кучу эскизов и положила их перед Надей, незаметно скинув при этом трубку с рычага телефона.

– Вот. Погляди. Что ты можешь сказать?

– Ничего не могу. – Кудряшова даже не посмотрела на эскизы. – Даш, я ж в этом ничего не понимаю. Я по хозяйственной части… – Глаза у завхоза были на мокром месте – бальзам на душу! – но Даша едва не упустила свой шанс. Надя встала и собралась уйти.

– Стой! – Дарья перекрыла ей путь. И сложила молитвенно на груди руки. – Надь, ну не прибедняйся! Забыла, как ты мое пиво раздолбала? Нет, у тебя глаз хороший…

Кудряшова вздохнула, села, взяла эскизы…

А как же! Такие рыжие клуши всегда бросаются спасать ближнего, даже если у самих все идет кувырком и жизнь рушится.

…А Грозовский с ума сходил.

В смокинге и бабочке он метался по квартире и обрывал телефон. Занято, «абонент недоступен». Занято, «абонент недоступен»…

До приема оставалось двадцать минут.

– Тьфу! – с досады он пнул Хотея в пузо и позвонил Наталье.

– Наташа, да, это я. Я опоздаю, вы меня не ждите. Надежду не могу найти. С работы ушла, мобильник не отвечает. Нет, нет, я обязательно приду. У меня там еще и встреча деловая. Очень важная. Ладно, пока.

… – Даш, ну че ты меня мучаешь? Ну не знаю я… Что это? Какие-то шарики…

– Это не шарики, это пузырьки. Символизируют легкость.

– Да бог с ними, пусть чего хотят символизируют. Мне домой надо. – Кудряшова жалобно посмотрела на Дарью, будто извиняясь за свое полное невежество в рекламном бизнесе.

– Что тебе там делать, дома? Димки нет, он в Паласе. Будешь сидеть, ждать его, как собачка? Господи! Какие же мы все бабы дуры!

Кудряшова все-таки встала, взяла сумку и пошла к двери.

Оставалось нанести последний удар…

– Ты только не вздумай в Палас попереть в таком-то виде! Не будь дурой, не унижайся!

На Наде был полосатый свитерок в катышках, юбка годе, едва прикрывающая колени, а на ногах – жуткие вьетнамки, открывающие заклеенные пластырем пятки.

Даша даже и не знала, что лучше – заявится Кудряшова на прием в таком виде или с фазаном на шляпе.

В общем, гениальная комбинация получилась.

Жалко, из окна не увидеть, что в итоге получится.

Конечно, Надя переоделась. Но не в тот фантастический наряд, который они купили с Дарьей, для него настроения не было, а в красивый брючный костюм и удобные босоножки.

Утром Димка протянул ей новые пригласительные. Сказал, что он дурак, а она красавица, но таким тоном, что стало понятно, он – красавец, а она – дура… Можно было и не ехать на этот прием, все равно опоздала, но Надя поехала – а вдруг есть еще маленький шанс у этой измотавшей ее любви?

Но шанса не было.

Димка танцевал с однокурсницей, нежно прижимая ее к себе и что-то нашептывая на ухо. Они очень подходили друг другу – Грозовский и эта… любительница пигмеев. Оба высокие, породистые, стройные, красивые как боги…

Надя почувствовала себя колченогой дворняжкой.

И куда она сунулась? Грозовский, Палас Отель, «Солнечный ветер», приемы, квартира на сорок первом этаже, любовь-морковь…

Швейная фабрика, общежитие, «дядь Толь с теть Зиной» и бывший муж-алкоголик.

Вот ее удел.

Она на мгновение схлестнулась взглядом с Димкой и… бросилась вон из зала… Вон из этой не своей жизни…

Он догнал ее у дверей и схватил за плечи.

– Надь, ты чего…

– Пусти! Пусти сейчас же! – Надя вырвалась (если бы хотел – удержал!) и выбежала на улицу. Она бежала, не разбирая дороги, сбивая прохожих. Он – в смокинге и бабочке – шел быстрым шагом за ней.

– Да постой ты! Я тебе весь вечер звонил! И в офис, и на мобильник! Где тебя носило?!

– Звонил он! Как же! – закричала Надежда, подскакивая к обочине и вскидывая руку, чтобы поймать такси. – Врать здоров!

Дима догнал ее, снова схватил за плечи. Прохожие пялились на них с весельем в глазах – богатенький денди уламывает простую девчонку, и чего ей ломаться?

Такси все не останавливалось.

– Пусти, говорю! Я орать буду! – Надя отвесила ему хлесткую пощечину, изо всей силы, со всем своим отчаянием отвесила. – Весь твой прием поганый сейчас сбежится!

Щека у Грозовского заалела, сам он побелел и отпустил Надю.

– Ну и черт с тобой! Ненормальная!

…Он потом миллион раз пожалел, что отпустил Надю, не скрутил ее, не заломал руки, не послал таксиста по матушке, не прокричал ей, что она дура и он дурак, что мозгов у них нет у обоих, раз они такое творят, ведь он ее любит и она тоже любит – он же не совсем идиот, и чувствует это… А если Надька приревновала его к Наташке, так на ухо он шептал однокурснице как раз вот про это – что пропал, что женится на Наде, что никогда с ним такого не было и он – кошмар и ужас! – подумывает даже о детях.

И вообще, Наташка только что вышла замуж, она счастлива, на крыльях летает, а с ним у нее – дружба и только дружба, иногда дурашливая и идиотская, но ничего больше…

Он миллион раз потом пожалел, что отпустил Надю, но сейчас только посмотрел вслед отъезжающему такси и вернулся в Палас Отель.

«Перебесится», – подумал Грозовский.

Жизнь, конечно, не кончилась, но дышать было больно, ни есть, ни пить не хотелось, а спать не спалось.

Надя переночевала у Ольги, ничего ей не рассказав, а утром твердо решила снять квартиру.

Ей нужно время подумать. Прийти в себя. Разобраться во всем, побыв в одиночестве.

Сегодня она еще отработает, а там видно будет…

В агентстве на нее налетела бухгалтерша.

– Надь, тебе срочно надо съездить в типографию. Дмитрий Эдуардович попросил. – Она сунула в руку ей пухлый пакет. – Тут наличные, надо срочно заказ оплатить…

Надя не очень хорошо поняла, что ей сказали, потому что в конце коридора…

В конце коридора Дмитрий Эдуардович, обняв за плечи одну из сотрудниц, что-то весело объяснял ей на ушко.

Надя, конечно, не думала, будто он рыдает у себя в кабинете из-за того, что она не ночевала дома, но…

Она побрела к себе с пакетом в руках, не дослушав, что говорит бухгалтерша. В кабинете бросила пакет на стол, взяла сумку и огляделась.

Все. Больше она сюда не вернется.

Уходить больно, но нужно. Иначе…

Надя взяла лист бумаги и красным фломастером написала: «Я очень тебя люблю, но больше так не могу. Я ухожу от тебя».

…Иначе она перестанет себя уважать.

Дарья видела, как Надежда с каменным лицом вышла из агентства. Дверь за ней захлопнулась, словно поставив точку.

Даша подошла к кабинету завхоза – открыто.

На столе у Кудряшовой лежала толстая пачка денег в пакете и… записка.

Пасьянс сошелся.

Оставались детали.

Дарья взяла пачку денег и спрятала в укромном месте, в шкафу.

К записке она поднесла зажигалку, и резвое пламя быстро сожрало слова: «Я очень тебя люблю, но больше так не могу. Я ухожу от тебя».

В кабинет заглянул Грозовский, спросил:

– Надя с наличкой уже уехала?

Дарья пожала плечами, Дима скрылся.

Она развеяла пепел от записки по кабинету.

«Мой выход, господа. Отныне играем по моим правилам».

Кошелев пришел на встречу в состоянии ломки. Пескова передернуло от его ввалившихся щек, лихорадочно блестевших глаз и трясущихся рук. Но он ничем не выдал своего омерзения.

– Сделаешь то, о чем я прошу, долг зачту и еще столько же сверху дам. – Песков повторил эти слова уже второй раз, но так и не понял – услышал его Кошелев или нет.

Они сидели на скамейке в парке, рядом гуляли мамаши с детьми.

Да, тот еще… наемный убийца, но выбора не было.

– Тебе же приходилось… убивать. И оружие у тебя есть, сам хвастался. Или врал?

– Оружие есть, – отозвался наконец Кошелев. – Но только… Что ты сравниваешь? Одно дело на войне, а тут… – Он затравленно посмотрел на Пескова.

– «Тут» тебе заплатят.

Это был единственный аргумент, который имелся у Игоря для этого наркомана.

– Не знаю… – Кошелев закурил, и по тому, как с новой силой затряслись его руки, требуя дозы, Песков понял – дело тронулось с места. Игорь встал, делая вид, что хочет уйти.

– Смотри, дело хозяйское. Я ведь могу и других найти. Сейчас с этим проблем нет.

– А деньги сразу?

– Сразу. Как сделаешь.

– Тогда нет.

Песков достал из кармана бумажник, отсчитал небольшую сумму и бросил купюры Кошелеву на колени. Деньги не долетели, рассыпались по земле. Кошелев бросился собирать их, ползая на четвереньках. Мамаши с колясками брезгливо объезжали его.

«Урод, – подумал Песков, – такой все дело завалит…»

Но выбора не было.

Надя шла по адресу, где сдавали квартиру. Справа, через дорогу, был парк, и на скамейке среди акаций она заметила…

Пару секунд она не могла вспомнить, где видела этого высокого светловолосого мужика, потом ее осенило – это же Игорь Песков, который спас Барышева. Песков разговаривал с каким-то опустившимся типом, а потом швырнул ему деньги. Тип пополз по земле, собирая купюры, а Наде вдруг показалось важным поздороваться с Игорем, а может быть, даже сказать ему, что она начинает новую жизнь.

Не выпуская Пескова из виду, она ступила на проезжую часть, сделала два шага и…

Надя словно со стороны увидела, как ее бросило в лобовое стекло милицейской машины, а потом отшвырнуло на асфальт, и под головой расплылось красное пятно.

Она не ощутила удара, подумала только: «Димка… Ведь с голоду же без меня помрет…»

Потом она увидела маму, которой не было в живых уже много лет, и мама проворчала недовольно: «Ну, и чего приперлась? Прям спасу от тебя нет…»

– Работу лучше выполнить не в Москве. Меньше шума, – объяснял Игорь Кошелеву. – И чтобы меня рядом не было. В самое ближайшее время такая возможность представится. Отмашку дам тебе по телефону. И самое главное. На время работы воздержись от наркоты. Сможешь? Это непременное условие.

Он передавал Женьке фотографию Барышева, когда сзади, на дороге, что-то произошло. Послышался визг тормозов, крики прохожих. Песков оглянулся – какая-то баба лежала под колесами милицейского «уазика».

– Все, созвонимся, – сказал Игорь Кошелеву и поспешно ушел подальше от милицейской машины. Ему сейчас светиться нельзя…

Только бы этот урод не промахнулся.

Утром Даша приехала в «Солнечный ветер» с новым мобильником для Грозовского. Коробка с телефоном грела сердце и душу – теперь Кудряшова пусть хоть зазвонится, если вздумает выяснять отношения. Оставался, правда, еще домашний телефон, но Дима уходил из дома рано утром, а возвращался почти ночью. Впрочем, эту проблему тоже следовало срочно решить, но Дарья пока не знала как…

На ресепшн никого не было, и звонил телефон.

«Бардак», – подумала Даша, подняв трубку.

Женский голос сказал, что звонят из больницы, и поинтересовался, работает ли в «Солнечном ветре» Кудряшова Надежда.

Большей удачи и представить было нельзя.

– Впервые слышу эту фамилию, – заверила Дарья. – Такая никогда у нас не работала. До свидания.

Едва она положила трубку, прибежала Катя, дежурившая у телефона.

– И охранника нет, надо же! – всполошилась она. – Я морду бегала поправить, тушь в глаз попала. А кто звонил?

– Да никто. Ошиблись, – улыбнулась Дарья. – У тебя один глаз больше другого. Наспех с мордой не работают. Морда уважения требует и кропотливости.

Катя выхватила из сумки зеркальце, а Дарья пошла к Грозовскому, довольная собой и обстоятельствами.

Если все так складывается, значит, Богу угодно то, что она делает…

Грозовский сидел за столом небритый, с красными глазами и курил, судя по переполненной пепельнице, сотую сигарету.

– Держи, – Даша положила перед ним коробку с мобильником. – По-моему, приличный. Только… старый номер заблокировали.

– Черт! Почему?! – Дима затушил сигарету прямо о стол и отбросил в мусорную корзину.

– Не знаю, у них там в конторе свои навороты. Сказали, раз вы точно не знаете, потеряли телефон или у вас его украли, мы вам номер восстановить не можем.

– Что за хрень?! – хрипло спросил Дима.

Без злости спросил. У него даже возмущаться сил не осталось, не то что соображать.

«Сейчас главное – себя правильно повести», – решила Дарья.

– Дима! Спроси что-нибудь полегче. Езжай сам.

Она присела на край стола – колени почти перед его носом…

Дима посмотрел сквозь Дарью, сквозь эти колени, пожал плечами и сунул новый мобильник в карман.

– Ладно, спасибо.

Значит, разбираться не будет…

Еще день-два, и Грозовский перегорит. А потом Даша приведет его в чувство.

Нина зашла в палату и с торжествующим видом встряхнула красными волосами.

– Ну, что? Дозвонилась? – спросила Надя.

– Дозвонилась.

– А с кем разговаривала?

– Не знаю.

– Ладно. Что сказали-то?

– Сказали, что такая у них не работает и никогда не работала.

– Какая… такая?

– А вот это уж лучше у тебя спросить.

Стразы на нитке возмущенно блеснули, Нина пошла к двери.

– Глупости! – в отчаянии крикнула Надежда. – Я там почти два года работаю!

– Ну, значит, тебя там знать не хотят, – не оборачиваясь, буркнула медсестра.

Значит, ее просто вычеркнули из жизни.

Надя отвернулась к стене.

– Может, погадать тебе, бедолага? – спросила соседка – бабка, без конца раскладывающая пасьянсы.

Надя промолчала. Эта серая больничная стена вдруг стала ее прошлым, настоящим и будущим.

Какое, к черту, еще гадание…

Возле метро Дима купил картину. Котята, рыжий и черный, с красными бантами на шее, сидели в мужском ботинке и своими умильными мордами говорили Грозовскому – все будет хорошо. Надя вернется. И запищит от восторга, увидев рядом с прежними своими котятами новых. Грозовский даже имена им дал – Барсик и Мурзик.

Дома он включил на всю громкость песню о неземной любви. Ему в казавшихся глупыми раньше словах послышалось обещание – Надя скоро вернется.

Хотей перекочевал из прихожей в гостиную, его брюхо блестело от бесконечных потираний. Конечно, желание было только одно – чтобы Надя вернулась…

Грозовский выпил за то, чтобы Надя вернулась, покурил, чтобы Надя вернулась, в вазу поставил цветы, чтобы Надя вернулась, поорал от отчаяния, чтобы Надя вернулась, убрался в квартире, виртуозно пожарил яичницу, побрился, переоделся и надушился, но… и в этот вечер она не пришла.

– Сволочь, – сказал Дима Хотею. – Шарлатан. Если завтра она не придет, я тебя убью.

Чтобы окончательно не чокнуться, он завернулся в ее халат, лег на пол и провалился в зыбкий сон.

Ему приснились тетя Зина и дядя Толя.

– Довел девку, зараза, – проворчала тетка, лузгая семечки.

– Поматросил и бросил, – грозно добавил дядька. – Теперь куда ей с довеском? Только за Трофимыча с Лодыженской МТС!

Позади них возникла Надежда в полосатом свитере, но с фатой на голове. На руках она качала ребенка. Рядом стоял Трофимыч с лицом и брюхом Хотея.

– На-а-дя! – заорал Грозовский. – На-дя!

Но это была уже не Надя, а Дарья. В руках у нее был не ребенок, а огромный мобильник.

– Из песни слов не выкинешь, Димочка, – улыбнулась Дарья. – Скоро наша свадьба. А это наш сын.

И мобильник зашелся детским криком.

Ольга почти каждый день ездила в госпиталь. Митяй уже заметно окреп, а главное, в его глазах засветилось желание жить. Наверное, нужно было начинать приучать Митяя к мысли, что она не сможет приезжать так часто, но Ольга видела его горящие глаза и думала – рано, еще рано, завтра скажу…

И вот настал подходящий момент.

Утром позвонила Люда и, захлебываясь от радости, сообщила, что Митяй начал ходить. Она так горячо благодарила Ольгу за внимание, заботу и… деньги на лекарства, что та невольно подумала, с чего бы Люде так переживать за Митяя. Не иначе как он для медсестры не обычный больной.

– Я не приеду сегодня, Люда, – не в силах сдержать улыбку, сказала Ольга. – У меня Миша заболел.

– Ой! – испугалась та. – Серьезное что-то?

– Обычная простуда. Вы Митяю привет передавайте. Пусть не скучает.

– Передам. Только на следующей неделе обязательно приезжайте, Оля. Он после ваших свиданий летать готов, не то что ходить!

«Что же он, дурачок, не видит: ему от другой летать надо», – с горечью подумала Ольга.

Нина Евгеньевна собиралась с Петей на утреннюю прогулку. Сборы, как всегда, были долгие и основательные, хотя гуляли они во дворе дома.

– Может быть, все-таки в одеяльце завернуть? Прохладно на улице. – Няня тревожно глянула в окно, за которым ярко светило солнце.

– Плюс двадцать два, Нина Евгеньевна! – засмеялась Ольга.

– Плюс-то плюс, а вот Мишенька простудился. Нет, я все-таки одеяльце прихвачу.

Переубеждать няню было бесполезным делом, поэтому, пока та ходила за одеяльцем, Ольга, напевая, качала Петьку.

– Вот так! – удовлетворенно сказала Нина Евгеньевна, закутав Петю в плотный кокон. – А то Сергей Леонидович из поездки вернется, а весь дом в лежку. Куда это годится!

– Никуда не годится, – согласилась Ольга, помогая ей выкатить из дома коляску.

Когда она вернулась, Мишка с перевязанным горлом сидел перед телевизором и, переключая каналы, пытался отыскать что-нибудь «про войну».

– Мишка! А ну-ка марш в постель! Ты что?! И Петьку заразишь, и вставать тебе еще доктор не разрешил! Ну-ка, давай быстренько!

– Ну, мам! У меня уже нет температуры, – заканючил Миша.

– И замечательно! Скоро совсем здоровый будешь. А сейчас иди в постель. Давай, сыночек, иди, я скоро к тебе приду.

Мишка понуро поплелся в детскую, но не успела Ольга заняться своими эскизами, как он снова вернулся.

– Мам, мне скучно.

– Мишка! – Ольга хотела его пристыдить – такой большой парень, а без мамы прожить не может! – но вздохнула и отложила эскизы. – Ладно, пошли, я тебе почитаю.

В детской Мишка вручил ей «Приключения Тома Сойера».

– Это папина любимая книжка, он мне сам сказал. Мы с ним вот досюдова дочитали…

– Не «досюдова», а до этого места. Или до сих пор. Понял?

– Ага.

Ольга привычно устроилась в кресле с ногами, Миша пристроился рядом, уместившись на мягком подлокотнике.

– Ну, скажи правильно.

– Мы с папой дочитали до этого места.

– Умница. – Ольга притянула сына к себе и поцеловала в затылок.

– А ты теперь читай отсюдова, – Миша пальцем указал строчку в книжке.

Зазвонил телефон.

Не буду отвечать, решила Ольга. Когда еще вот так уютно устроишься с сыном в кресле и почитаешь вслух «Тома Сойера».

Но Мишка, спрыгнув с подлокотника, принес ей трубку.

– Мам, это, кажется, Анна Ивановна, учительница Машкина.

У Ольги екнуло сердце. Анна Ивановна звонила ей на мобильный только однажды – когда Маша упала на перемене и рассекла губу.

– Да, Анна Ивановна. Что-то случилось? Что значит – Маша не вернулась с перемены?!!

Сроки, как всегда, горели, а у прораба находилась тысяча причин, по которым уложиться в них было немыслимо.

Все как в Москве, только за тысячи километров от нее.

И даже Песков, который умел в пух и прах разбивать аргументы прорабов, сейчас только уточнил:

– Значит, в сроки мы не укладываемся?

Прораб почесал под каской затылок, но ответить ничего не успел. У Барышева зазвонил мобильный.

– Прошу прощения. Жена. – Сергей отошел в сторонку. – Да, Оль.

– Сережа! Сережа! – Барышев сначала даже не узнал голос Ольги. Кричала какая-то незнакомая женщина – хрипло, надрывно, дико. – Машка пропала! Машка пропала! Из школы звонили! Сказали, что она в класс не вернулась с перемены… Они уже в милицию заявили! Нет ее нигде! Нету!!! Сережа!

– Оля, я вылетаю первым же рейсом! Слышишь?! – закричал Барышев. – Сама ничего не предпринимай! Все может быть очень серьезным! Я сейчас же еду в аэропорт!

Неужели тот, кто под него копает, решился на похищение ребенка?..

Барышев одним прыжком оказался возле прораба, охранника и Пескова, затряс кого-то из них за плечи.

– Когда ближайший рейс на Москву?!

– Через три часа, Сергей Леонидович, – ответил кто-то.

– Ты слышишь, я уже ночью буду дома! – заорал он в трубку, теперь не узнавая собственный голос. – Под утро, Оля!

А потом они мчались по вечернему городу – хорошо, что здесь, за тысячи километров от Москвы, не было пробок, а впрочем, если б и были, глава администрации города ввиду чрезвычайности обстоятельств пожертвовал свою мигалку, и они пролетали на красный свет, обходили заторы по встречке, нарушали все мыслимые правила.

Сергей позвонил начальнику службы безопасности «Стройкома» и распорядился:

– Немедленно отправь людей в мой дом! Да, сейчас же! Ты понял? Немедленно!

Начальник пообещал, что обеспечит охрану семьи, но Сергей понимал – этого ничтожно мало, когда не знаешь врага в лицо, не знаешь, откуда ждать очередного удара, и абсолютно не понимаешь, что этому врагу надо.

Деньги? Твои позиции в бизнесе? Твоя жизнь или жизнь родных и близких? Или все сразу…

Он что-то недосмотрел, недодумал, не предугадал.

Он виноват в том, что Машка не вернулась с перемены и Ольга еле жива от отчаяния.

– Игорь! – Сергей посмотрел на Пескова, сидевшего рядом. – Что бы ты сделал, если бы твою дочь похитили?

Песков сжал его руку чуть повыше локтя.

– Все будет нормально, Сергей. Поверь мне…

А потом они ждали московский рейс, и тут уже ничто не могло помочь – ни мэр, ни мигалка, ни мастерство водителя. Рейс задержали на час…

Песков уговорил Барышева зайти в буфет и заказать по двести граммов коньяка.

– Все будет хорошо, – твердил первый зам. – Поверь мне, Сереж…

– Мам, а мам… – Мишка потянул Ольгу за рукав, когда она обессиленно уронила телефонную трубку на рычаг.

– Что, Миш, что? – Ольга старалась говорить спокойно, хотя истерика то и дело прорывалась судорожными всхлипами.

– Машка, наверное, к бабушке поехала… – Мишка виновато потупил взгляд.

– Что? – Ольга присела, схватила сына за плечи и встряхнула легонько. – К какой бабушке?! Как поехала?

Раз Мишка так смотрит в пол, значит, сделал что-то запретное, значит, он что-то знал и не говорил Ольге…

– Бабушка давно обещала нас к себе в гости отвезти… Ну вот… Наверное, меня не взяла, потому что я болею… А Машку взяла.

– Мишка! Ты что?! Вы что?! – Ольга снова легонько встряхнула Мишку. – Вы с бабушкой виделись?!

– Ага. Она к нам в школу приходила… – Мишка посмотрел на нее так испуганно, что Ольга не удержалась, обняла его, зацеловала лицо.

– Мишка! Глупенький, почему же ты мне сразу ничего не рассказал?

– Я теперь рассказал. Только мне нельзя было тебе про это говорить… Бабушка не велела.

Отчаяние уступило место холодному гневу. Теперь Ольга знала, что делать.

Через десять минут она на машине мчалась в аэропорт. У Сергея телефон был беспробудно занят, но ничего – Нина Евгеньевна ему все объяснит.

Песков думал, что Барышев выпьет раза три по сто пятьдесят и расслабится, но Сергей к коньяку не притронулся, а рейс задержали еще на полчаса.

Это было невыносимо.

Невыносимо терпеть барышевский тяжелый, тревожный взгляд и поддерживать разговор, не понимая – намекает Сергей на его виновность, прощупывает на причастность или просто как с другом делится своими подозрениями.

– Это все не просто так, поверь мне, – в упор глядя на Игоря, сказал Барышев. – Похоже, что сбываются мои самые худшие предположения.

– Сергей, по-моему, ты преувеличиваешь…

Но Барышев не слышал его.

– Кто-то крепко за меня взялся. Крепко и всерьез…

Проверяет, прощупывает или как с другом делится? Черт, руки тряслись и потели, только бы он ничего не заметил…

Песков выпил три раза по сто пятьдесят и заказал еще двести. Коньяк согревал, не давал совсем расклеиться и запаниковать окончательно.

– Сергей, не торопись с выводами. Это просто нелепо! Ты что, сериалов насмотрелся про олигархов?

– Нет, нет! Все выстраивается в одну цепочку. И грязная статейка в газете, и сейчас вот ребенок, и пропавшие со счетов деньги…

Точно подозревает… У Пескова кровь отлила от лица, он почувствовал, что бледнеет, несмотря на дополнительные двести граммов коньяка. А ведь он к пропавшей девчонке отношения не имеет! Из-за какой-то малолетней дурочки может провалиться дело всей его жизни. Сердце заколотилось в висках. Песков спрятал руки в карманы и до боли сжал кулаки.

– По крайней мере, загадка исчезнувших денег в самое ближайшее время будет решена, – продолжал Барышев. – Я подключил компетентные органы.

– Разумный ход, очень разумный.

Песков едва сдержался, чтобы не сорваться с места и не убежать. А чего ждать? Тюрьмы? Хищение, мошенничество, заказ на убийство, а теперь еще и похищение человека… Но ведь он невиновен. Он не должен отвечать за девочку-дурочку, которая вовремя не вернулась домой. Игорь схватил Барышева за рукав.

– А насчет дочери ты не сомневайся, это не то, что ты думаешь!

Барышев удивленно посмотрел на побелевшие пальцы, сжимавшие ткань его пиджака, на побледневшие щеки Пескова, в его горячечные глаза.

– Скорее всего, она сегодня же найдется… Сбежала из школы… в зоопарк, например! – Песков даже потряс его для убедительности. – Это не то, что ты думаешь, можешь быть уверен! Во всяком случае, никто из твоих мифических недоброжелателей на ребенка не покушался. Сто процентов!

Он не заметил, как напился, как перегнул палку, выдал сам себя с головой…

Барышев смотрел на него с холодным недоумением.

Объявили регистрацию на московский рейс.

– То есть я так думаю… – пробормотал Песков.

Но Барышев его уже не услышал. Он стремительно шел к стойке регистрации, и все расступались перед его напором.

У стойки он оказался первым…

Ольга прилетела в Октябрьск под утро.

Рассвет едва занимался, и холодный ветер пронизывал ее насквозь. Только в аэропорту она заметила, что выскочила из дома в домашних шлепках и тонком спортивном костюме. Но это не имело значения.

Ничего не имело значения, кроме того, что Машка должна быть с ней.

Таксисты наотрез отказывались ехать за триста километров от райцентра.

Переходя от машины к машине, Ольга в отчаянии прибавляла к сумме не тысячи – десятки тысяч рублей, – но, кажется, ее принимали за сумасшедшую – в домашних шлепках и без верхней одежды на холодном ветру.

Наконец один пожилой таксист согласился.

– Деньги только покажите сначала, дамочка, – недоверчиво попросил он.

Ольга вытащила из сумки деньги – ворох долларов вперемешку с рублями, – сунула их таксисту и села на заднее сиденье, забившись в угол, чтобы хоть как-то скрыть рвущиеся наружу ярость и нетерпение.

– Скорее, – тихо попросила она таксиста, вздумавшего пересчитывать купюры.

– Домчу, как на ракете! – отрапортовал таксист и, спрятав деньги в бардачок, рванул с места так, что завизжали колеса.

Ольга сжала кулаки до боли в суставах. Нужно подождать еще совсем немного – часа два с половиной, три – в зависимости от мастерства водителя и состояния этой колымаги…

Чтобы убить как-то время и успокоить бешено колотящееся сердце, Ольга начала считать проносящиеся за окном деревья… Три, шесть, девять, двенадцать, три, шесть, девять…

В общем, все это походило на вооруженное нападение, но Ольге было плевать на противоправность своих действий. Она ударом ноги открыла калитку, выбив ветхую вертушку, придерживающую ее. Собака даже не пикнула, увидев влетевшую во двор Ольгу, – собаки понимают отсутствие страха и скрытую ярость.

Ольга заколотила в дверь. Открыла Светлана Петровна, хотела что-то сказать, но Ольга оттолкнула ее – сильно, та едва не упала, – прошла в комнату и разбудила дочь.

Маша все поняла без слов, стала одеваться сама с виноватым видом. Ольга молча помогала ей.

Свекор возник в дверях, наблюдал и тоже молчал. Его оттолкнула Светлана Петровна. Она ворвалась в комнату и стала трясти перед носом Ольги газетой.

– Вот! Вот! Читай! Все права у меня! Слышишь! Статья шестьдесят семь, пункт три. В случае отказа… – Светлана Петровна отнесла газету подальше от глаз и торжественно прочитала: – Применяются меры, предусмотренные процессуальным законодательством! Вот! Поняла, гадина? Посадят тебя! Вернешься на нары, там-то тебе привычней! Ишь ты, вздумала бабке родной внуков не давать! Я тебя по судам затаскаю!

Ольга молча застегнула на Маше курточку, волосы быстро заплела в косу.

– А ты чего молчишь?! – набросилась Светлана Петровна на мужа. – Сына эта тварь извела, через нее у него вся жизнь поломанная, а теперь еще и детей от бабки с дедом отлучает!

Свекор молчал. Мать Стаса замахнулась на Ольгу, хотела ударить, но осеклась, поймав ее взгляд. Ольга взяла Машу за руку, повела к двери.

Пусть кто-нибудь попробует встать на ее пути…

– Не пущу! – раскинув руки, свекровь преградила ей дорогу, но тут же отошла, увидев выражение Ольгиного лица.

– Ну, куда, куда дите тащишь?! – заголосила Светлана Петровна. – Она же спит на ходу!

Ольга посадила Машу рядом с собой в такси, снова сунула водителю несусветную сумму и приказала:

– В аэропорт.

Свекровь, выбежав на улицу и воздев руки к небу, заголосила:

– Тебя, шалаву, весь город знает, весь город в свидетели пойдет! Люди добрые! Поглядите! Ведь убила, гадина! Уби-и-ла!

Но все это не имело никакого значения.