42
5 июля наши дни. Несвиж
- Ну, что, Островский,- ледяным тоном начал майор Миронов, когда Вадим переступил порог кабинета, - добегался? Второй труп! Прямо у тебя под носом! Мне только что из исполкома звонили! Подожди, если так дела и дальше пойдут, скоро из Минска позвонят.
- Кто ж мог подумать…, - развёл тот руками.
- Ты! Ты должен был подумать! – уже кричал начальник, багровея лицом. – Ты у нас лучший спец. Привык благодарности получать, расслабился, нюх потерял. Даю тебе неделю. Нет, шесть дней. Вечером жду с докладом. И попробуй только мне не предоставить хотя бы одну рабочую версию. Ты у меня в отпуск в декабре пойдёшь!
Вернувшись к себе, Вадим присел на край стола. За всё время его работы в должности следователя это был первый случай, когда на него кричал начальник. Майора Миронова можно было понять. Два трупа с перерывом в три недели – это событие из ряда вон выходящее.
Островский потянулся к сигаретам. У него перед глазами всё ещё стояла палата реанимации и посиневшее лицо Франца Куцего с приоткрытым ртом. Каким образом преступник проскользнул мимо дежурного милиционера и двух медсестер, так и осталось невыясненным. Свидетелей найти не удалось. Какая беспечность, думал он, комкая в руке пустую пачку из-под сигарет. Ещё пару дней и я бы расставил всё на свои места. Опередил-таки, сука! На полшага опередил. Ну, ничего, никуда ты от меня не денешься. Теперь надо всё как следует ещё раз взвесить, перетрясти все факты, перепроверить и начинать потихоньку затягивать петлю. Хотя, какое тут «потихоньку», если всего-то шесть дней на всё про всё. Ладно, успею. Главное, нигде не ошибиться, не пережать. Этот мерзавец ходит где-то рядом – не сбежал. Правда, нет никакой уверенности, что теперь, расправившись со свидетелем, он не постарается исчезнуть. Первым делом надо дёрнуть Гришу. Виктор там ему, наверно, уже мозги прочистил. Этот сразу смекнул, чем пахнет. Зря только ему про Алькины проказы с анонимками сказал. Сейчас он и ей заодно вкатит. Вадим не смог сдержать улыбки, представив себе возможный разговор своего приятеля с сестрой.
А из Гриши теперь-то я всю душу вытрясу. Думает, я с ним в игры играю. А может, сразу под протокол этого комбинатора? Без его показаний у меня, пожалуй, пока ничего не склеится. Понять бы только, кого Гриша выгораживает, себя или ещё кого-то. И немедленно надо наблюдение за ним установить. Для его же, дурака, блага. Чтобы глаз с него ни днём не ночью не спускали. У меня и так план по жмурам на пять лет вперёд выполнен.
***
Дождавшись, пока Бронивецкий сядет в машину, Григорий вышел из своего убежища. Он видел, как тот извлёк из-под скамьи листок бумаги и поспешно сунул его в карман. Так вот значит, чем тут занимается богобоязненный пан магистр из Кракова. Всё же прав я был в своих подозрениях, размышлял он, провожая долгим пристальным взглядом автомобиль поляка. Что ж, теперь остаётся выяснить, кто автор его корреспонденции, пока это не сделал вездесущий капитан Островский. Трудно будет с ним тогда торговаться. Это явно не ксёндз Тадеуш и не члены местного союза поляков. Зачем им прибегать к этим уловкам, если они и так могут передать ему всё что угодно, не говоря уже о листке бумаги. Нет, тут дело посерьёзнее и требует особого режима секретности, я бы даже сказал – деликатности. Жаль, не успел я Франца раскрутить… Знал бы старый хрен Юркевский, какую муть тут поднял, вот бы подивился. Послушай он меня тогда, так был бы жив теперь.
Григорий вернулся в костёл и, проскользнув к тому месту, где только что сидел Ежи Бронивецкий, заглянул под скамью. Там ничего не было. Теперь надо с него глаз не спускать, решил Гриша, отправившись назад к себе. Рано или поздно он меня на своего скрытного приятеля выведет. Ничего, все будете у меня в руках, а там и до Апостолов доберусь. Судьба им, видно, быть моими. В сущности даже хорошо, что Франц пока в больнице. Едва ли он скоро оклемается. Башку-то ему, говорят, грамотно раскроили. Пусть полежит, успокоится. Мне он теперь не очень-то и нужен, уголовник хитрожопый. А когда в себя придёт, всё уже будет кончено.
Миновав площадь перед исполкомом, Григорий повернул налево и зашагал к дому. По дороге он обдумывал план предстоящего разговора с Островским. Только бы он меня повесткой не выдернул. Переговорить надо на стороне, без лишних ушей и формальностей. Пожалуй, сдам ему поляка. Но с условием. Тут ничего другого не остаётся. Пусть он его вертит, как хочет. Думаю, мент не откажется. Не должен отказаться. Выхода у него теперь нет. Начальство-то держит за горло… Сам говорил. Самолюбие ему не позволит артачится. Мне ж суток хватит, чтобы довести свой план до конца. Как-нибудь обойдусь и без помощников. Вот только, как с деньгами быть?
Вспомнив о деньгах, Григорий даже остановился.
А что если Островский возьмёт и посадит Бронивецкого под замок? Что тогда? Как он мне деньги-то вернёт? Вот ещё задача… Но и не давать было нельзя. Понятно же, что с кем-то он договорился, и тот ему не на гармошке играть будет. Нутром чувствую, бумаги Юркевского там маячат, именно из-за них пан Простофиля зачастил в наш славный городишко. А там и камушек, который Франц из своих рук выпустил.
Напротив дома Серафимы Ивановны был припаркован УАЗик Виктора. Может, случилось что, подумал Григорий. Время, вроде, ещё не обеденное. Он осторожно приблизился к забору и, отстранив рукой ветку сирени, заглянул во двор. Входная дверь была открыта. Недолго думая, Григорий распахнул калитку и бросился в дом.
- Серафима Ивановна! – крикнул он, вбегая. – Вы где?
- Здесь я, Гриша, - донеслось сверху. – Убираюсь у Алевтины в комнате.
- А я смотрю, дверь открыта, машина витькина стоит…
- Витя, наверно, дверь не закрыл, - предположила Серафима Ивановна, появляясь на лестнице. – Минут десять, как к тебе пошел. Иди, что-то ему от тебя сильно надо. Приехал какой-то взвинченный, от простокваши отказался… Как поговорите, приходите, я обед накрою.
Поблагодарив её за приглашение, Григорий двинулся к себе, гадая о том, что могло понадобиться от него родственнику.
Виктор сидел на ступеньках и читал газету.
- Наконец-то, - сказал он, поднимаясь на ноги.
- А что ж не позвонил? – спросил Григорий, пожимая его крепкую руку. – Я ведь мог и задержаться по делам.
- Какие там у тебя дела… Дела у прокурора.
- Зачем же так мрачно?
- Сейчас узнаешь.
- Случилось что-то?
Виктор сложил газету и бросил её на стол. Было заметно, что он сильно взволнован.
- Случилось, Гриша, случилось, и ещё может случиться.
- Ты загадками не говори, - насторожился Григорий.
- Франца убили.
- Ну, не совсем. Башку проломили, это – да. Он в реанимации лежит.
- В морге он лежит, Гриша!
- Помер?
- Не сам, помогли ему сегодня утром. Островский там как раз был. Говорит, пока с главврачом беседовал, кто-то проскочил мимо охраны и медсестёр и придушил твоего приятеля.
- Какой он мне приятель? – обиделся Гриша.
- Какой никакой, а теперь мёртвый.
Вот как значит, подумал Григорий, добил-таки Франца. Выходит, боялся, что сдаст он его. Зря боялся. Куцый бы милицию впутывать не стал, это было не в его интересах.
- Островский просил поговорить с тобой по-хорошему, чтобы ты бросил дурака валять и помог ему.

43
7 июня 1942 г. Несвижский замок
- Оставим машину у этой кирхи, - указав рукой на иезуитский костел, распорядился Вагнер, - и пройдемся пешком. Сегодня прекрасный день для новых начинаний. - Доктор потянулся, бодрым шагом спустился с крыльца гостиницы и, перейдя дорогу, направился в сторону замка Радзивиллов. Генриху ничего не оставалось, как поспешить за своим боссом. По дороге к замку, проходящей по дамбе между двух прудов, Вагнер не проронил ни слова. Он глубоко дышал полной грудью, щурился на солнце и, казалось даже, наслаждался пением не только птиц, но и одному ему слышных ангелов. В таком приподнятом состоянии духа Генрих не видел доктора ни разу.
В теньке под деревом возле мостика через замковый ров Вагнера поджидали два угрюмых полицая вооруженных киркой, кувалдой и совковой лопатой. Доктор жестом приказал полицаям следовать за собой и уверенно прошествовал в замок через арочный вход, проложенный в крепостной стене. Он остановился на площади замкового строения, на секунду задумался, ориентируясь в незнакомой обстановке, и наконец-таки заговорил:
- Нам туда, господин Штраубе, - доктор уверенно указал на вход в то крыло замка, где находилась обнаруженная Генрихом комната. – И переведите этим землекопам, что их ждет обычная работа – немного помахать их шанцевым инструментом, а то мне на них больно смотреть. Генрих, ну взгляните на это ничтожество, - Вагнер указал на покрытого потом Бронивецкого, прижимающего к груди кирку, - стоит, трясется как осина, того и гляди в штаны навалит, если уже не навалил.
Генрих и сам чувствовал исходящую сегодня от доктора пиковую энергетику. Сам он умел хоть как-то противодействовать ему, ставя психологические барьеры и возводя крепостные стены на пути к своему сознанию,  но что говорить об этих двух деревенских продавших родину рекрутах?  Того и гляди, чтобы они сейчас точно не обосрались. Он перевел полицаям слова Вагнера, и вслед за ним проследовал в замок, будучи уже уверенным в том, что он подведет к тому самому месту, которое разведчик пытался от доктора скрыть. Интересно, размышлял Генрих, как долго босс будет пребывать в таком высоком состоянии духа? Если долго, то мне несдобровать. Он быстро обесточит не только меня, но и все живое в радиусе ста метров вокруг себя. Вампир херов, что же за зелье такое он употребил?
Утром до прихода Генриха Вагнер сделал несколько звонков в комендатуру. По его приказу в замке быстро очистили шесть больничных палат, переведя раненых летчиков в другие помещения, и выделили в качестве рабочей силы двух полицаев с необходимым для демонтажа стен инструментом.
- Ну, и где же, по вашим прикидкам, должна находиться искомая нами комната? - спросил доктор, остановившись рядом со стеной, за которой, по его мнению, она и была.
- За вашей спиной, доктор, - ответил Генрих, не видя причин врать.
- Пусть ломают, - приказал доктор, очертив на стене рукой невидимый овал на высоте примерно одного метра от пола. Бронивецкому и его помощнику перевод не потребовался, они быстро смекнули, что от них требуется, и дружно принялись колотить по стене киркой и кувалдой. – Не будем им мешать, - промолвил Вагнер, - им тут как минимум минут на сорок работы, как раз хватит, чтобы прогуляться вокруг замка еще раз.
- Как. Вы уже ходили вокруг замка? – удивился Генрих.
- Я вокруг него летал, - важно заметил доктор.
- Что? А-а, ну да, конечно, - рассеянно сообразил Генрих, подумав, что в своем недавнем состоянии шеф мог полетать хоть над Нью-Йорком, хоть над полюсами планеты Сатурн. – Знаете, господин оберштурбманфюрер, я вам сильно завидую. Мне кажется, что в вашем состоянии вы способны видеть и проходить сквозь стены без помощи всякого инструмента. Скажите, как долго оно продлится?
- К сожалению, недолго, - ответил Вагнер, - к завтрашнему утру не останется и четверти от нынешнего потенциала.
Обойдя вокруг замка, Генрих с Вагнером опять вошли во внутренний двор, где доктор обратил внимание на вход в подземелье охраняемый СС-овским автоматчиком.
– Что там? - поинтересовался он у Генриха.
- Вход в подземелье, в котором вроде лаборатория, которой заправляют ваши коллеги из Аненербе, - пояснил тот. – У меня сложилось впечатление, что проникнуть туда не получится даже у фюрера, окажись он здесь и пожелай этого. Остальные подвалы я уже изучил, там нет ничего интересного.
- Не волнуйтесь, - успокоил Вагнер, - надо будет, побываем и там. - Отто посмотрел на часы. - Пожалуй, наши карбонарии уже разломали стену, пора взглянуть, какие сюрпризы нас ожидают в этой потайной каморке.
Как и предполагал Вагнер, к его приходу все уже было готово. В стене зияла дыра, через которую без труда, немного пригнувшись, можно было проникнуть внутрь комнаты. Доктор отправил полицаев по домам, пропихнул ногой в проем пару кирпичей, зажег фонарик и ловко прошмыгнул в темноту. Генрих не стал ждать приглашения, он тоже зажег свой фонарь и поспешил за доктором.
Среди пыли, паутины и расставленной по углам старой покосившейся мебели на трехногом круглом столе Генрих с Вагнером обнаружили шкатулку с медным радзивилловским гербом на крышке.
- Как думаете, оберштурмфюрер, внутри то, что вы ищете? – поинтересовался Генрих у неспешащего открыть крышку доктора.
- Не думаю,  - ответил Вагнер, - Апостолы достаточно громоздки, и даже один не поместится в эту шкатулку, не говоря уже о двенадцати.
- Откуда вам известны их размеры? – удивился Генрих, в туже секунду спохватившись и сам себе ответив на этот вопрос. Конечно же, доктор их видел, находясь в измененном состоянии сознания.
- Видел, - открывая шкатулку, коротко бросил босс, подтвердив догадки своего спутника. - Я задумался о другом. Самих Апостолов в этой комнате мы не найдем, но очень надеюсь что обнаружим шпаргалки на путь к ним. Доктор перевернул шкатулку, высыпав на стол находящиеся в ней золотые монеты и украшения. Сложенными вместе указательным и средним пальцем он небрежно покопался в куче золота и не найдя ничего интересного продолжил поиски в старинной мебели. Среди истлевших тряпок, покрытых бирюзовой патиной бронзовых статуэток, старых книг, бутылочек из темного стекла с сомнительным содержимым, и прочего, не представляющего интереса, хлама, доктор, наконец, нашел то, что его заинтересовало. Этим предметом оказалась старинная домовая книга на польском языке, которую он обнаружил в дубовом секретере с горизонтально откидывающейся крышкой. Доктор положил книгу на стол рядом с золотом и перевернул обложку. Генрих подошел к столу и присоединился к изучению пыльного фолианта.
На левой стороне разворота находилось изображение Остробрамской Пресвятой Богородицы – весьма почитаемой в этих местах покровительницы белорусов. Богородица, чуть опустив вниз голову с золотой короной, в смирении сложившая на груди руки, взирала куда-то вниз, оттеняя ярким светом своих белых одежд прописанный на синем фоне золотой нимб и россыпь разбросанных вокруг серебряных и золотых звезд. Генриху показалось, что нечто в облике Богородицы было не так. Что-то не соответствовало каноническому написанию иконы, которую он достаточно хорошо рассмотрел в Фарном костеле, но что конкретно, было пока не ясно. Справа на форзаце книги были начертаны цитаты из Евангелия со ссылками на номера стихов. Вагнер медленно пролистал книгу до конца, внимательно разгдядывая и давая возможность Генриху изучить каждый разворот.
- Что скажете, господин Штраубе? - спросил доктор, дойдя до последней страницы и захлопнув книгу. - Вы заметили, что-нибудь интересное?
- Ничего особенного, обычное описание доходов и трат Доминика Радзивилла. На каком-нибудь аукционе в Швейцарии за эту книгу можно было взять наверно неплохие деньги.
- Быть может, и так, - ответил Вагнер, еще раз распахнув книгу на странице с Богородицей. Доктор опять погрузился в свои мысли. – Пойдем, - скомандовал Вагнер, - нам здесь нечего больше делать, поколдую над этой книгой дома.
- Что прикажете делать с остальным добром? – Генрих окинул взглядом комнату.
- Монеты и побрякушки заберем, остальное оставим нашим выздоравливающим летчикам на сувениры, - распорядился Вагнер.
Генрих сложил ценности обратно в шкатулку и, пожалев о том, что оставшееся в комнате достояние его страны с легкой подачи Вагнера достанется немцам, тяжело вздохнул и побрел за доктором. На пороге гостиницы Генрих отдал боссу шкатулку, попрощался  с ним и ушел к прудам принять солнечные и водно-воздушные процедуры, уж больно чудесный выдался сегодня денек.
***

44
5 июля, наши дни. Несвиж
После разговора с Виктором Алька ещё долго не могла успокоиться. Отчитали как девочку, думала она, накручивая круги вокруг ратуши. Интересно, как Вадим догадался, что анонимку написала я? Ведь кроме меня об этом никто не знал. А может Гришка сболтнул? Однако что он мог ему сказать, кроме того, что я присутствовала при их разговоре с Францем?  Нет, оборвала она сама себя, тут что-то другое. Или сам догадался… Я тоже хороша, надо было не писать этой дурацкой записки, а пойти к нему и всё рассказать. Может быть, Франца этого и не убили бы тогда.
В половине седьмого, как и было заранее условлено, Алька перебежала через сад и постучалась в дверь дома Григория, который в это время как раз заканчивал разговор по телефону с Островским. Настроение у неё было совсем не творческое.
Загрунтованный холст уже стоял на подрамнике, вызывая своей девственной белизной необузданное любопытство мух и комаров, залетавших через открытое окно.
- Приступим, - деловито сказала Алька, придирчиво осмотрев кисти.
Григорий разместился в кресле вполоборота к окну. На нём был синий уланский китель, взятый напрокат через одного работавшего на Беларусфильме знакомого. Волосы он зачесал назад.
- Жаль, только ладанки не хватает, - вздохнул он, стараясь разглядеть своё отражение в маленьком круглом зеркале, стоящем на столе.
- А это что?! – воскликнула Алька, вытаскивая из заднего кармана джинсов небольшой тряпичный сверток.
Григорий даже приподнялся от неожиданности.
- Неужели Серафима дала? – удивился он.
- Как же, - бросила Алька, - сама втихаря взяла. Разве ж бабку допросишься. Она с этой ладанкой, как с писаной торбой носится. Постоянно проверяет, на месте ли, а перед уходом в тайник за печкой прячет - я проследила. Сейчас она у подруги и будет там до позднего вечера. Надо успеть до её прихода вернуть, а то шуму будет…
Григорий осторожно взял у неё из рук свёрток и развернул его. Потемневшая от времени витая цепь змейкой скользнула между его пальцев.
- Посмотрим, что ты нам скажешь, - прошептал он, поглаживая нагретый алькиным телом металл.
- Что она вам скажет? - засмеялась Алька. – Это же кусок серебра и не более.
- Ничего-то ты не знаешь Алевтина. Каждая вещь может очень многое рассказать о себе. Да и не только о себе.
- А, так вы об этом, - вспомнила она.- Я уже видела. Лихо это у вас получается. Копперфильд отдыхает.
- Причём тут Копперфильд? - обиделся Григорий. – Есть вещи, в которых скрыта особая, не каждому доступная энергетика. Это своего рода хранилища информации, которая может быть понята только тем, кто сможет её извлечь.
- А вы и есть тот самый человек, который это может?
- Так и есть, - ответил он, надевая ладанку на шею. – У каждого из нас есть какой-то дар, только надо его вовремя распознать. Вот ты, например, можешь писать картины. Я могу разговаривать с предметами. Это то, что нам дано. Ты же не станешь этого отрицать?
- Не стану, пожалуй, - согласилась Алька, которой вдруг начало казаться, что сквозь черты лица Григория начинает проступать лицо Доминика Радзивилла.
Чушь какая-то подумала она, и, чтобы встряхнуться, потёрла глаза тыльной стороной ладони. Однако видение не исчезло. Перед ней всё так же сидел Доминик Радзивилл и улыбался улыбкой двадцатипятилетнего юноши.
***
После вечернего совещания у майора Миронова, где Островскому снова перемывали кости, следователь, не заходя к себе в кабинет, сел в машину и отправился на встречу с Григорием. Ему не терпелось поскорее прижать того к стенке, чтобы начать действовать. Бездействие тяготило его.
Подъехав к дому, он решил первым делом позвонить Альке, чтобы узнать, какие у неё планы на вечер. Он набирал несколько раз, но она не брала трубку. Шляется где-то, решил он и, бросив пиджак на заднее сиденье, закрыл машину и позвонил у калитки.
Ждать пришлось долго. Вадим даже заволновался, прислушиваясь к звукам, доносившимся из-за забора. Наконец на крыльце показался хозяин.
- Что за маскарад? – удивился Островский, разглядывая своего главного свидетеля. – У тебя совсем крыша тронулась?
- Это у тебя крыша тронулась, - заметил Григорий, пропуская его во двор. – Я же говорил тебе, что Алевтина работает над портретом.
- Прости, - улыбнулся гость, - так ты в образе.
- Да пошел ты…, - разозлился Григорий.
Они прошли в комнату, где Алька, успевшая изобразить на лице полное безразличие, продолжала аккуратно наносить мазки.
- Не стой за спиной, - бросила она, заметив, что Островский выглядывает из-за её плеча. – У меня рука начинает дрожать.
- А ты почему трубку не берёшь? – спросил он, увидев лежащий на столе алькин телефон.
Григорий снова устроился в кресле. Он был недоволен, что им помешали, но гнать следователя было не в его интересах.
- Надо поговорить, - сказал тот, деликатно откашлявшись в кулак. – Дело у меня безотлагательное, так что давайте-ка ребята сделаем перерыв.
Алька не тронулась с места. Она поджала губы и сделала вид, что не слышит его.

- Матка Боска! – воскликнул пан Бронивецкий, когда его пальцы коснулись тугого свёртка, плотно засунутого между листом шифера и кирпичной кладкой. Это был полиэтиленовый пакет молочно-белого цвета, перевязанный матерчатой изоляционной лентой. Ежи расстегнул рубашку и положил пакет за пазуху, а затем бросился бегом к машине. Он долго не мог попасть ключом в щель замка зажигания, так как у него сильно тряслись руки, а глаза заливал пот, градом катившийся по лицу. Только бы сердце не прихватило, думал он, вдавливая до пола педаль газа.  Сейчас же надо будет сообщить куратору, что бумаги и камень у меня. Потом быстро собраться, и – домой, назад в Краков. Хватит уже испытаний на мою голову, пора вернуться к той жизни, которая мне более всего подходит. А осенью, глядишь, уже решится моя участь, и можно будет, помолившись и простившись с родными краковскими углами, отправляться в Рим, где в стенах Григорианского института продолжится моё служение.
Запарковав автомобиль возле гостиницы, пан Бронивецкий уже собирался подняться к себе в номер, когда вдруг подумал, что будет лучше, если он на время спрячет пакет где-нибудь в укромном месте. Но где? Где найти такое место? Он лихорадочно стал перебирать в памяти все возможные варианты. Их было немного. Наконец после недолгого размышления он принял решение передать пакет на хранение ксендзу Тадеушу, с которым у Ежи были хорошие отношения, сложившиеся задолго до приезда в Несвиж. Этот не спросит, рассудил он. Пусть до моего отъезда пакет полежит у него, так будет надёжнее.
Ксендз Тадеуш жил недалеко от костёла в старом кирпичном домишке с мансардой, из окна которой в просвете между кронами лип была видна отражающая небо гладь Замкового пруда. Не доезжая несколько десятков метров до дома ксендза, Ежи остановил машину и потянулся к пакету. Ему не терпелось заглянуть в него, чтобы своими глазами увидеть то, ради чего он пошел на такие испытания. Но ещё больше ему хотелось знать, что же на самом деле не даёт покоя кому-то в Ватикане. Он достал из перчаточного ящика складной швейцарский нож и, на мгновение замешкавшись, решительно вспорол свёрток. Внутри оказались два сложенных в несколько раз листа плотной пожелтевшей от времени бумаги, перетянутые широкой шелковой лентой, и осколок камня величиной с ладонь, испещрённый какими-то непонятными знаками. Пан Бронивецкий включил подсветку салона и развернул первый лист. Это оказался реестр ценностей, длинный список, написанный по-польски от руки. Ежи без колебаний узнал почерк Доминика Радзивилла. Документ был скреплён круглой сургучной печатью с оттиском княжеского фамильного герба. Второй лист оказался продолжением реестра. Внизу была коротенькая приписка, сообщавшая, что сим документом владелец Несвижского имения князь Иероним Доминик Радзивилл сообщает своим наследникам о тех сокровищах, которые по праву принадлежат им и могут быть употреблены во благо их рода и святой католической церкви. Также там сообщалось, что распорядителем он назначает своего эконома Адама, а посему быть так и да будет на то воля Божья. Последними в реестре значились фигуры двенадцати Золотых Апостолов, украшенных драгоценными камнями, чья судьба, судя по всему, особенно волновала куратора Ежи, а значит и Ватикан.
Так вот оно в чём дело, размышлял  пан Бронивецкий, продолжая рассматривать оказавшиеся в его руках артефакты. Неужели эта бумага и этот камень стоили человеческой жизни? Мне ли судить об этом, тут же одёрнул он себя. Разве могу я понять помыслы тех, кто действует от имени Святого Престола?
Он достал из багажника свой портфель, вытряхнул из него содержимое и положил туда рукопись Радзивилла и камень, после чего сбил код на замке.

- Не орите, коллега, - успокоил штурбманфюрера Вагнер, небрежно  продемонстрировав ему одновременно две вещи; удостоверение офицера СС и серебряный перстень с символикой Аненербе. - От вас требуется сущий пустяк - пропуск в подземелье. И спешу вас успокоить, ваша лаборатория нас абсолютно не интересует. У нас другие задачи.
- Я, конечно, понимаю, что вы старше по званию, и ваш перстень говорит о многом, но это ничего не меняет, - немного успокоившись и пригласив гостей присесть к столу, ответил хозяин кабинета. – У нас тут творится черт знает что, гибнут люди, и я не могу гарантировать вам безопасность в замковых подземельях. Это первое. И второе – круг людей, имеющих доступ в лабораторию и прилегающие к ней туннели, строго ограничен. И при всем желании я не имею права нарушать приказ своего берлинского начальства. Но если могу быть полезен в чем-нибудь другом, то я всегда к вашим услугам.
- К сожалению, других желаний у нас не имеется, - ответил Вагнер, поднимаясь из кресла, - но к нашему разговору мы вернемся в ближайшее время. Хайль Гитлер, - произнес доктор, покидая кабинет.
- Хайль, - козырнул начальнику лаборатории Генрих.
- Ладно, пожалуй, на сегодня хватит приключений, - подытожил доктор, - за этот день мы и так заметно продвинулись в поисках. Пойдем назад, и хотя времени уже 15-30,  по пути прикинем, куда может падать тень от башни возле кирхи иезуитов.
- Пойдем, - согласился Генрих.
- Рыть надо здесь, - носком ботинка поковыряв в куче старых кирпичей неподалеку от башни, заключил доктор, - завтра утром я снаряжу сюда тех же двух оболтусов, что ломали сегодня стену. По-моему у них неплохо получается. Все, я домой. Хайль Гитлер,  - небрежно салютовал Отто и, покинув Генриха, направился к своей гостинице.
Других дел на сегодня не предвиделось. Завтрашний день покажет, в каком направлении действовать дальше, размышлял Генрих, проходя мимо мастерской Язэпа. Его так и тянуло заглянуть туда, чтобы еще раз, хоть на секунду увидеть внучку сапожных дел мастера, но лишний раз компрометировать себя частыми визитами было опасно. Утро вечера мудренее, завтра зайду, решил Генрих, прислушиваясь к донесшемуся издалека взрыву.
46
5 июля, наши дни. Несвиж
Выслушав рассказ Григория, Островский совершенно не удивился. Услышанное не сильно отличалось от его собственных предположений, подтверждение которым он надеялся получить во время встречи с Бронивецким. То, что поляк имеет какое-то отношение ко всей этой истории, вполне могло быть правдой, однако, знал ли он убийцу и состоял ли с ним в каких-либо отношениях, было неизвестно. Уверенность Григория сама по себе ещё не являлась неоспоримым доказательством, а вот то, что Ежи состоял с кем-то в тайной переписке, заставляло предположить, что  этот неизвестный может быть очень полезным для следствия человеком. Правда оставался один деликатный момент, а именно – как получить санкцию на обыск в номере поляка и вместе с тем привлечь его к допросу? Как ни крути, думал Вадим, а Бронивецкий – иностранец. Это создаёт дополнительные сложности, которые нельзя игнорировать. Кроме того, он приезжает в нашу страну по линии церкви, что ещё больше усложняет задачу. Человек он у себя, в Польше, уважаемый, не торгаш какой-то, магистр, общественный деятель, почётный член общины Кракова и автор книг, которые известны далеко за пределами Польши. Такого попробуй тронь, вони потом не оберёшься. Не известно ещё, кто там за ним стоит.
Созвонившись с остальными членами следственной группы, Островский раздал задания, а сам поехал к Бронивецкому в гостиницу, надеясь убедить того добровольно пойти на сотрудничество со следствием. Однако в номере поляка не оказалось.
- Уехал ещё часов в восемь, - вспомнила администратор. – Был очень возбуждён.
Куда же это его черти понесли, размышлял Вадим, сидя в машине возле гостиницы. Может, он уже на пути домой, а я тут караулю его? Надо звонить своим в Брест, чтобы маякнули, если вдруг объявится на пропускном пункте. Не хватало ещё упустить его со всеми уликами. Вот треску-то будет… Миронов потом мне весь мозг выклюёт. И так уже волком смотрит, а тут такое.
Вернувшись в гостиницу, он попросил администратора немедленно связаться с ним, если поляк появится.
- Непременно отзвонюсь, - заверила его та, доверительно понижая голос. – А что он натворил?
- Ничего, просто мог быть свидетелем, - ответил Вадим, думая о том, как бы хорошо сейчас было быстро, как говорится, по горячему, провести осмотр номера Бронивецкого. Но без бумаги туда, конечно не сунешься, вот разве что… Он с любопытством посмотрел на администратора, которая пребывала в нервном нетерпении, желая разузнать как можно больше о прегрешениях постояльца.
- Вас как зовут? – спросил Островский, наклоняясь через конторку к самому лицу женщины.
- Галя, - прошептала та, почему-то оглядываясь по сторонам.
- А меня Вадим, - представился он.
- Да я уж в удостоверении успела прочитать, - улыбнулась администратор. – Я вас знаю. Вы в прошлом году у нас тут были, когда у постояльца из четырнадцатого номера видеокамеру и барсетку с деньгами вынесли.
- Точно, - вспомнил Островский. – Вы меня тогда ещё чаем угощали.
Галя обрадовано закивала. Надо брать обаянием, решил он, расплываясь в улыбке.

6 июля, наши дни. Несвиж
Проснувшись раньше обычного, Алька решила первым делом взглянуть на свою работу. Ей не терпелось поскорее увидеть портрет. Она выскользнула из дома и, пробежав по ещё мокрой от росы траве, осторожно забарабанила пальцами в дверь родственника. – Григорий Николаевич, - мелодично пропела она, почти вплотную приблизив губы к двери, - это я, ваша смертушка.
Накануне они условились, что утром, перед тем как отправиться на практику в исполком, она зайдёт к нему, и они вместе обсудят все достоинства и недостатки её художественного дарования. Может, спит ещё, подумала она и повторила стук. Ответом ей была тишина. Выждав пару минут и для верности громко крикнув «алё», Алька решительно повернула ручку. Дверь поддалась. Где-то наверху громко работал телевизор. Диктор рассказывал о наводнении в Европе. Странно, подумала она, там наводнение, а здесь жара. Нет, природа определённо сошла с ума.
Григория нигде не было видно. Запах свежесваренного кофе перебивал запах красок.  Значит, не спит, сделала вывод Алька, на цыпочках приблизившись к лестнице.
- …нам остаётся только придти туда и всё выяснить на месте, - вдруг услышала она наверху голос Григория. Он разговаривал по телефону. – Я же сказал тебе, что обо всём уже договорился с Островским. Как только камень и бумаги будут у него, он сообщит мне. – Последовала долгая пауза. – Нет, - продолжал Григорий, - он ни о чём не в курсе… Возможно, догадывается, но нас это не должно волновать. Ты, главное, закруглись к шести часам и отправь всех по домам. В замке уже никого не должно быть, ни одного рабочего. Мента и сторожа я беру на себя, это проще простого.
Алька попятилась назад. С кем это он говорит, подумала она.
- Твоя задача достать ладанку, - продолжал Григорий, расхаживая наверху. – Ты же сын! Говори что хочешь, но чтобы ладанка была у меня. Нет, не надо её в это впутывать. Женщина есть женщина. Через час уже весь Несвиж будет знать, что мы затеваем. И вообще, чем меньше ушей в этом деле, тем лучше, Витя.
- Витя?! – невольно вырвалось у неё. Ей нестерпимо захотелось закурить.
Опасаясь быть застигнутой, она тихонько выскользнула на улицу и, перебежав через сад, остановилась за углом. Сердце у Альки бешено колотилось. Так вот значит, каков ты, брательник, размышляла она. А мне по ушам ездил, мол, чего ты в мужские дела полезла… Что ты этим хочешь доказать… Это может быть опасно… Сам же втихаря с Григорием затевает какую-то авантюру, да ещё за спиной у Вадима. Вот бы тот, наверно, удивился, если бы узнал? Однако откуда ему узнать, если только я не скажу. Она нервно закусила губу. Нет, разумеется, я не скажу, наконец, заключила она. Это было бы в корне неправильно. Но что же предпринять? Любопытство её было распалено до предела. Ещё раз вспомнив подслушанный разговор, Алька пришла к выводу, что раз для осуществления их коварных планов зачем-то необходима ладанка, то её задача - помешать им завладеть ей. Недолго думая, она проскользнула в комнату Серафимы Ивановны и, сняв один из изразцов, прикрывавших нишу, служившую тайником, вытащила перевязанный тесьмой свёрток.
Надеюсь, бабуля, подумала плутовка, возвращая на место изразец, ты бы меня поняла. Потом Алька, как ни в чём не бывало, вернулась к себе наверх и засунула ладанку между своих вещей, полагая, что там её искать никто не будет.
***
Никак не ожидал Вадим Островский, что ему придётся преследовать машину пана Бронивецкого по ночному Несвижу. Ни на какие сигналы тот не реагировал и даже прибавил скорость, продолжая движение. Остановился он только возле гостиницы, однако из машины не вышел, заявив, что будет разговаривать лишь в присутствии консула, да и то после соблюдения милицией всех необходимых процессуальных формальностей. Оставив наблюдение, раздосадованный упорством Бронивецкого, Вадим отправился домой, рассчитывая, что к утру поляк успокоится, и они смогут, наконец, поговорить.
В шесть часов он был уже в холле гостиницы, ожидая, когда строптивец соизволит выйти из своего убежища. Формальных поводов для задержания у следователя не было, так что рассчитывать можно было только на доверительную беседу, после которой Бронивецкий, испугавшись, захочет помочь следствию в обмен на отсутствие претензий со стороны последнего.
Выждав час и, уже окончательно потеряв терпение, Островский постучал в дверь номера, в котором накануне ползал на коленках, заглядывая во все углы при свете зажигалки.
- Пан Бронивецкий, - стараясь придать своему голосу спокойствие, - обратился он к Ежи. – Откройте, нам надо непременно переговорить. Это не займёт много времени.
- Я звоню в консульство, - донеслось из-за двери. – Вы не имеете права!
- Это не в ваших интересах.
- Уходите!
- Тогда мне придётся официально предъявить вам обвинения в соучастии в двух убийствах, - решил взять быка за рога Островский. – Вы же не уголовник, в конце концов. Разговор будет без протокола. Я всего лишь задам вам несколько вопросов. У меня есть веские основания подозревать, что вы располагаете важной для следствия информацией. Возможно, вас умышленно втравили в грязную историю, желая скомпрометировать.
- Я гражданин Республики Польша! – выкрикнул за дверью Бронивецкий. – Немедленно прекратите ваши провокации. Зачем вы преследуете меня?!
Вадим уже начал терять терпение.
- Ну, хорошо, - громко произнёс он. – Сейчас мы проведём обыск в вашей машине, а затем в доме ксендза Тадеуша. Думаю, с последним у нас не будет трудностей, так как он гражданин нашей страны и подпадает под действие её законов. Заодно выясним, чем вы занимались вчера около девяти часов вечера, после того, как вынули из тайника в костёле записку.
- Я ничего не знаю! - срывающимся голосом прокричал поляк. – Не трогайте ксендза Тадеуша, он тут не при чём.
- Встретимся у меня в кабинете, - бросил Вадим через плечо, удаляясь по коридору.
Спустя двадцать минут следственная группа, сопровождаемая участковым и понятыми, была у ворот дома ксендза.
- Приступайте, - скомандовал Островский, выходя из машины. Он уже не верил в здравомыслие поляка и в свою проницательность. Ему хотелось только одного – поскорее завершить дело, передать его в суд, написать заявление и, собрав удочки, рвануть на Припять к своему армейскому приятелю.
Обыск занял не более десяти минут. Ксендз Тадеуш сам выдал оставленный у него накануне Бронивецким портфель с бумагами Радзивилла и камнем. Запинаясь от волнения, он уверял Вадима, что понятия не имел, что в портфеле, и не предполагал, чтобы такой хороший пан Ежи мог быть причастен к каким-то неприглядным делам.

47
8 июня 1942 г. Несвиж
В семь часов утра поисковая команда, состоявшая из Бронивецкого и его друга по демонтажным работам, была возле Фарного костела. Вооруженные лопатами и кайлом они вгрызались в землю, и выжидательно посматривали в сторону Генриха, неторопливо вышагивающего возле башни в ожидании доктора.
- Доброе утро, - буркнул Вагнер, приблизившись. Вид у него был заспанный и недовольный.
- Доброе, надеюсь, что эти двое гробокопателей не подведут нас и сегодня, - ответил Генрих.
- Всю ночь какая-то дрянь снилась, - Вагнер зевнул и приблизился к яме, - сначала стена на меня падала, потом чьи-то кости оказались рядом со мной в постели…
- Я сновидения трактовать не умею, - поспешил заявить Генрих. – Да и не верю я в них.
- А в успех нашего мероприятия верите? – ехидно спросил доктор.
- Что мне ещё остаётся.
Вагнер подошел к краю ямы и заглянул в неё.
- Как думаете, долго им копать?
- Думаю, скоро управятся.
- Тогда предлагаю прогуляться по дамбе, - продолжил доктор, - нет ничего хуже, чем томиться на месте в предвкушении находки.
Не успели они дойти до замка и вернуться назад, как на полпути их встретил Бронивецкий.
- Есть что-то! – крикнул он и указал рукой в сторону ямы. – Кажется, каменная плита.
Генрих бросился вслед за полицаем. Вагнер, так и не сорвавшись на бег, быстро последовал за ними. На дне ямы виднелся угол каменной плиты.
- А ну, попробуй подсунуть под него лопату, - приказал Штраубе Бронивецкому. Тот  опустился на колени и попытался выполнить приказ.
- Не лезет, - сообщил он немного погодя. – Чагосци не пускае.
- Обкапывай, - распорядился Генрих. – Да поживее!
- Как думаете, это то, что мы ищем? – перешел на шепот Вагнер. – Плита старая… Может, она прикрывает вход в подземелье?
- Скоро узнаем.
Позабыв обо всем, Генрих с доктором, не отрываясь, следили за работой полицаев. Наконец плита поддалась. Её край, уступив усилиям, сдвинулся в сторону, открыв уходящий в темноту проём.
- Отлично! – воскликнул Вагнер, приседая на корточки. – Я чувствую, что мы на правильном пути!
Бронивецкий вставил в образовавшуюся щель жердь и налёг на неё. Плита заскрежетала и поддалась.
Не выдержав, Генрих спрыгнул в яму и стал помогать полицаям. Втроем они сдвинули плиту почти на полметра.
- Загляните туда! – закричал сверху Вагнер. – Кажется, там что-то сверкнуло.
Генрих опустился на колени и  посмотрел в сырую темноту.
- Ничего не видно, - сообщил он, отстраняясь. – Нужен свет.
Вагнер поспешно подал ему фонарь.
- Не томите же, Генрих, что вы там видите?
- Только кости.
- Чьи кости?
- Не знаю. Быть может имя покойника высечено на плите?
Под плитой действительно оказалось захоронение. Желая удостовериться лично, Вагнер сполз в яму и, отобрав у Бронивецкого лопату, принялся, остервенело бить ею в дно могилы.
- Нет там ничего, - сказал Штраубе. – Пустышка.
- Бывает, - согласился доктор, выбираясь из ямы. – Все свободны, концерт окончен, - бросил Вагнер полицаям. – Не вешайте нос, мой мальчик, - подбодрил Генриха доктор, - заводите машину и поехали навстречу новым открытиям.
Вот скотина, подумал разведчик, заводя машину, я для него уже «мой мальчик», хорошо, что, как фюрер, хоть по щеке не потрепал.
***
После звонка из Берлина, поднявшего начальника лаборатории на ноги в четыре утра, он стал более сговорчив. Штурбманфюрер отдал распоряжение отныне пропускать доктора Вагнера в подвал, и по мере возможности оказывать ему посильную помощь.
Облачившись в заранее припасенное обмундирование, надев на головы каски, вооружившись фонарями и веревками, Вагнер с Генрихом спустились в подвал. Главный ход, подсвеченный электрическими лампочками, круто уходил вниз в направлении парка. Генрих, прекрасно ориентирующийся в замкнутых пространствах, достаточно точно определил это и без помощи компаса, который он перед спуском, на всякий случай, прицепил себе на запястье. По его предположению они с доктором уже преодолели расстояние около двухсот метров, пройдя под заградительным рвом в северном направлении, примерно в том, куда указывала тень одной из башен (которая из них большая, Генриху с доктором так пока и не удалось определить.) Еще метров через сто туннель раздвоился. Его освещенная ветвь уходила вправо, а другая, зияющая холодной чернотой, направления не меняла и пролегала прямо по курсу.
- Пойдем на свет, - решил доктор, выключая фонарик, - сначала исследуем посещаемые места, а потом все остальное. Вскоре Генрих с доктором достигли очередного перепутья. За перекрытым крепкой металлической решеткой арочным сводом просматривалось хорошо освещенное помещение с несколькими дверями, рядом с которыми несли службу два автоматчика. Один из них подошел к решетке, осветил фонариком лица незнакомых гостей, и ничего не сказав, вернулся на пост. По всей видимости, эти часовые уже были уведомлены о докторе и его спутнике. На этом самом месте освещение заканчивалось. Проложенная по потолку, изолированная проводка уходила в лабораторию, как бы намекая на то, что экскурсия закончена, и смотреть тут больше нечего. Несколько дней назад Генрих достаточно хорошо исследовал те подвалы замка, в которые имел доступ. И сейчас с уверенностью мог сказать, что единственный вход, по которому можно было проникнуть к лаборатории, был тот, через который они сегодня вошли. Альтернативных вариантов пока не предвидилось, но было бы очень неплохо, чтобы они отыскались в ближайшие дни, размышлял он.
Влево и вправо от зарешеченного входа в лабораторию уходили еще два неосвещенных туннеля. Немного постояв и подумав, будто витязь на перепутье, Вагнер свернул влево.

После пережитых потрясений, когда в течение суток его жизнь несколько раз висела на волоске, Штольберг вдруг почувствовал дикую усталость. Посылая его в тыл, отец надеялся обезопасить сына от шальных пуль и других трудностей фронтовой жизни, но все складывалось совершенно по-другому, размышлял Эрих. Война есть война, и где приходится сложней, известно одному лишь Богу. Вдруг исчезло желание проводить вечера в ресторане, видеть лубочную рожу Гетлинга, болтать о всякой ерунде и пьянствовать. Знакомый врач велел гауптштурмфюреру несколько дней полежать дома. Попить таблеток для восстановления расшатавшихся нервов, почитать какой-нибудь приключенческий роман Жюля Верна и послушать классическую музыку немецких композиторов. Три дня Эрих релаксировал и вполне восстановился, лишь одна мысль не давала ему покоя – исчезнувшая после визита Генриха неизвестная фотография. На минутку проведать товарища заскочил Гетлинг, с которым Эриха так и подмывало поделиться своими сомнениями. Он сообщил об успешно проведенной операции, о том, что обнаглевшие партизаны намедни взорвали еще один мост, и о своих планах взять в заложники и расстрелять для порядка пару десятков местных жителей.
- А что вы думали, Штольберг, - разводил руками Лотар, - иначе никак нельзя. Иначе они нам совсем на голову сядут. Наверное, завтра этим и займусь.
- Гетлинг, а вам никогда не хотелось немного отдохнуть, - осторожно поинтересовался Эрих у собирающегося уходить товарища.
- А я и не устал, гы, гы, гы, - заржал Гетлинг и захлопнул за собой дверь.
Да уж, с огорчением подумал Штольберг, а я хотел поделиться с ним своими подозрениями по поводу фотографии. И хорошо, что не сделал этого. Иначе через полчаса Генрих в компании с моей хозяйкой уже висели бы у Лотара на дыбе и оба сознались в хищении. Нет уж, будь что будет, но эту загадку я расследую без чьей либо помощи.
48
6 июля, наши дни. Несвиж
Весь день Григорий со всё нарастающим нетерпением ожидал новостей от следователя, но так и не дождался. Островский не заехал и не позвонил.
Что, если обманул? Решил не выполнять обещание. Или поляк заныкал улики и не выдаёт их, рассуждал Григорий, сидя у себя в кабинете перед недописанным Алькой портретом. Ему не терпелось узнать, что там происходит, но звонить следователю самому он считал неприемлемым. На всякий случай набрал номер Бронивецкого, тот не ответил. Аппарат абонента выключен или не подключён к станции, услышал он в трубке механический голос телефонной барышни. В гостинице ему сообщили, что пан Бронивецкий в настоящий момент отсутствует. Не удовлетворившись полученной информацией, Гриша начал было расспрашивать, однако по тону и наводящим вопросам понял – милиция не дремлет, и отключился, не желая привлекать к себе внимание.
Значит, в милиции наш пан Простофиля даёт показания, решил Григорий. Негде ему больше быть. Едва ли Вадим упустил его. Если к вечеру не объявится, прощайте мои денежки. Ну, и чёрт с ними! Игра стоит свеч.
Теперь надо как следует подготовиться к экспедиции в подземелье замка. Во-первых, заполучить ладанку. Без неё придётся гадать, когда и в каком направлении начинать поиски. Может статься, что все мои предположения яйца выеденного не стоят и след этот ложный. С другой стороны, нет оснований не доверять камню. Мне уже довелось испытать его энергетику, так что с ладанкой или без, у меня будет шанс довести задуманное до конца. Во-вторых, надо будет обязательно сказать Виктору, чтобы он заранее приготовил инструменты и снёс их в подвал. Потом не будет времени бегать и искать необходимую железяку.
Устав от волнений и мыслей, Григорий не заметил, как задремал. Ему приснился тёмный каземат с крохотным мутным оконцем под самым потолком и золотая статуя, стоящая в углу на низком постаменте. Он никак не мог приблизиться к ней, чтобы разглядеть лицо. Потом статуя вдруг ожила и превратилась в Островского, который погрозил Григорию кулаком и исчез, оставив его лежать на каменном полу посреди копошащихся скользких тел.
- Аааааа! – закричал Григорий и проснулся. Внизу кто-то барабанил в дверь.
Это была Алька.
- Разбудила? - ехидно спросила она, разглядывая помятую физиономию родственника.
- Почти, - ответил он, пропуская её в комнату.
Алька деловито колупнула ногтем краску, сняла картину с подрамника и поднесла к окну.
- Что скажете? – спросила она, возвращая работу на место.
- Пока всё нравится, - дипломатично ответил Григорий, приглаживая по бокам черепа торчащие в разные стороны остатки волос. – Рано ещё давать оценку.
- Тогда продолжим. У меня на следующей неделе практика заканчивается – надо успеть. Вот не думала, что здесь у меня столько дел образуется.
Григорий шумно вздохнул и полез в шкаф за мундиром. Сейчас ему меньше всего хотелось позировать. Он не хотел, чтобы Алька видела его нервозность.
- Что-то вы, Григорий Николаевич, словно не в своей тарелке? - тут же заметила она, словно подслушав его мысли. – Проблемы с алкашами или кризис среднего возраста начался?
- Скорее, кризис жанра, - попробовал отшутиться он.
- А какой у вас жанр? – не отставала Алька, жестом указывая ему, как лучше сесть, чтобы свет, падавший из окна, равномерно освещал его лицо.
- Наверно, мелодрама, - снова попытался обратить всё в шутку Григорий. – Ну, может, с элементами трагедии.
- Так вы пишете? – наигранно удивилась Алька.
- Не совсем.
- Жаль, я думаю, из вас мог бы получиться неплохой автор плутовских романов.
Григорий рассмеялся.
- Почему же именно плутовских? – спросил он, следя за её насмешливым взглядом.
- А потому, что вы сами плут, - ответила она. – Плут и хитрец, а ещё немного обманщик.
Григорий перестал улыбаться.
- Это почему же?
- Сами подумайте.
- Даже не догадываюсь.
- Очень плохо, - заметила Алька, скрывшись за полотном. – Неужели ваша совесть молчит?
- Моя совесть? – растеряно переспросил Григорий, чувствуя, что она к чему-то настойчиво клонит. Может, я ей что-то пообещал и забыл, подумал он. Может, сболтнул что-нибудь лишнее? Однако ничего такого его память не сохранила, сколько он ни пытался вспомнить их прежние разговоры.
- Алевтина, а нельзя ли без загадок? – наконец сдался он.
Алька перестала писать и, склонив голову набок, задумчиво посмотрела на него поверх холста.
Как она похожа на Серафиму в молодости, отметил про себя Григорий. Рот, нос, глаза и даже эта маленькая складочка в уголке рта. Впрочем, чему удивляться – гены.
- Без загадок? Что ж, можно и без загадок, только и вы уж дурака тут мне не валяйте. Ладно?
- Что это значит?
- Это я хотела бы знать, что значит ваш неуёмный интерес к ладанке бабки Серафимы?
- Ах, вон оно, в чём дело. Но в чём же здесь обман? Я совершенно не понимаю…
- Зато я понимаю, - оборвала она его. – Я понимаю, что ладанка нужна вам для чего-то, для какого-то дела, о котором вы секретничаете с моим братом и ради которого готовы многим поступиться.
От неожиданности Григорий даже встал. Он не ожидал услышать ничего подобного и теперь лихорадочно соображал, как ему реагировать на выпад Альки.
- Во-первых, в моём интересе к ладанке нет ничего предосудительного, - начал он обиженным тоном, - а во-вторых, с чего это ты взяла, что  ладанка мне нужна для какого-то дела? Тебе тут, видно, скучно, вот ты и додумываешь себе разные истории.
- Ну, конечно, - усмехнулась Алька, бесцеремонно вытаскивая сигарету. – Мне больше делать нечего, кроме как придумывать себе разные истории. Это вы у нас, Григорий Николаевич, мастер по историям. Мои таланты много скромнее.
- Тут не курят, - холодно заметил он, чувствуя, как закипает злость.
- Я выйду на улицу, а вы пока подумайте над тем, что я сказала. И, кстати, ладанка теперь у меня и договариваться придётся со мной, хотите вы того или нет.

49
9 июня 1942 г. Несвиж
Утром в 06-00 Генрих включил радиоприемник, пробежался по шкале настройки и, остановив планку на городе Дели, записал на листик бумаги несколько колонок надиктованных для него цифр. Расшифровав и уничтожив послание с инструкциями, Генрих оделся и вышел во двор. Там он ополоснул лицо в бочке из-под дождевой воды, проделал несколько разминочных упражнений, после которых подошел к калитке, из-за которой доносились женские голоса и плач.
Из разговора болтающих у калитки старух стало известно, что час назад немцы взяли в заложники пятьдесят жителей города, из которых завтра на рассвете выборочно расстреляют каждого пятого.
Поводом для ареста послужила очередная партизанская диверсия, и отныне до тех пор, пока партизанские вылазки будут продолжаться, немецким ответом будут подобные  расстрельные акции. О репрессиях свидетельствовали расклеенные по городу немецкие листовки.
Генрих вздохнул и вернулся во двор, где, расположившись на крыльце, принялся играть куском льняной веревки с тремя котятами - четырехнедельным выводком черной хозяйской кошки по имени Магда. Мамаша с тревогой взирала со скамейки на своих детей, опасаясь, чтобы этот коротающий время малознакомый человек не причинил им беды. Из-за кустов смородины в дальнем углу двора раздался тихий свист, вслед за которым показалась обритая наголо голова с полубезумными глазами. Через миг высунулся сам незнакомец, и жестом руки подозвал Генриха к себе.
- Ты кто будешь, мил человек? - спросил Генрих, подходя и разглядывая похожего на психа гостя.
- Адам. Ковальчик. Считай, помощник твой по подрывному делу, - ответил визитер.
- Видел я недавно одного Ковальчика. На фото, - констатировал Генрих.
- Вот за снимок тот тебе и поклон в ножки, пан Штраубе. Если бы не ты, то, быть может, вместо того Ковальчика я бы сейчас с ангелами разговаривал, - поблагодарил Адам. – Но это сейчас не так важно. Тут другая беда, человека нашего сегодня немцы забрали. Связистку Стефанию, внучку Язепа.
- Кого? – переспросил Генрих. Его сердце бешено заколотилось, - Стефанию?
- Её, - подтвердил гость, мотнув ярко выделяющейся на фоне загорелого лица и шеи белой лысиной. Адам поднял на Генриха глаза, в которых уже не было ни грамма безумия, и читалась лишь сильно маскируемая мольба, - ты это, - произнес он, - вроде как с немцами ладишь. Со  Штольбергом…  и с этим…  СС-овским гауптманом мордастым. Вытащи Стефу из казематов, век тебя не забуду.
- Попробую. Вернее, сделаю что смогу, - пообещал Генрих. Ему стало понятно, что парень радеет не только за партизанское дело, но и преследует собственные интересы, пытаясь, во что бы то ни стало выручить свою любимую из застенков СД. Да и не только твою, черт ты лысый, похоже, и мою любимую тоже, подумал Генрих.
- Вот тебе ствол, который ты заказывал, - Адам протянул Генриху револьвер, и кисет от табака, заполненный патронами. – И давай не тяни со Стефой. Каждая минута дорога. А я тут обоснуюсь. В сарае. На чердаке. Меня  ни одна собака днем не найдет, а ночью и тем паче. Быть может, потом к Язэпу в дом переберусь. В общем, буду действовать по обстоятельствам.
- Где и как ее арестовали? И где она сейчас?
- На рассвете, на въезде в город. Я на опушке спрыгнул, чтобы дальше самому пробираться, а она дальше поехала. Там всегда два полицая на шлагбауме, а тут и немцы, откуда ни возьмись! Помочь – никак! А заперли их всех, вроде, в сарае - неподалеку от комендатуры, или где-то рядом, точно не знаю. Так, во всяком случае, бабки говорят.
- Ладно, что-нибудь придумаем. Ты зачем башку обрил, Котовский? - поинтересовался Генрих, пред тем как Адам полез на чердак.
- Так, на всякий случай, - ответил тот, - я хоть и не совсем из этих мест, но вероятность нарваться здесь на нежелательных знакомых достаточно велика. А в таком виде меня вряд ли узнают. Особенно если я сделаю вот такие глаза, и пущу слюни по подбородку, - Адам на секунду изобразил из себя пациента психиатрической больницы и скрылся на чердаке.
- Смотри не переборщи, - посоветовал Генрих, - немцы психов не особо жалуют.
***
- Что привело вас ко мне в такую рань? - зевая, поинтересовался Штольберг.
- То, что движет всеми нами, дорогой друг, - ответил Генрих, - любовь.
- Вы в своем уме, господин Штраубе? – пятясь назад и с опаской поглядывая на гостя, произнес Эрих и подумал, что же он, черт возьми, такое городит? Неужели он и на самом деле педик, возомнивший, будто спасши мне жизнь, может рассчитывать на взаимность. Этой беды мне только не хватало.
- Любовь к женщине, - уточнил Генрих, - к одной местной даме, из-за которой я уже несколько ночей подряд не могу уснуть. Вы верите в любовь с первого взгляда?
- Безусловно, - звучно выдохнув, ответил успокоившийся Эрих, - но я здесь при чем?
- Сегодня ее арестовали вместе с другими заложниками и завтра утром с вероятностью один к пяти могут расстрелять.
- Гетлинг постарался. Кто она и как ее зовут? - поинтересовался Штольберг, натягивая китель.