- Прозит, - в знак согласия, улыбнулся Кляйн, и машинально взмахнул перед кружкой Василия пустой чашечкой из-под кофе.
Из остановившегося напротив кафе мерседеса с открытым верхом вышел высокий крепкий мужчина лет тридцати и, окинув присутствующих ироничным взглядом холодных серых глаз, шутливо козырнул Бекетову.
- Кто этот франт? - вполголоса спросил Кляйн, наклоняясь к собеседнику.
- На ловца и зверь бежит, - интригующе шепнул Бекетов, - этот викинг гораздо больше подкован в вопросах по манипуляции сознанием. Я уверен, профессор,  вы почерпнете от него гораздо больше.
- Здравствуйте, господа, - приветствовал их Генрих, присаживаясь на свободный стул. – Судя по вашим лицам, вы тут вовсе не научные проблемы обсуждаете. Или я не прав?
- Отчасти – так, - ответил Бекетов. – Разрешите представить вам моего коллегу. Профессор Кляйн.
Кляйн быстро окинул внимательным взглядом напоминающую античную статую стройную фигуру молодого мужчины. На мгновение ему показалось, что его обаятельная улыбка уж слишком  контрастирует с холодом серых глаз. Профессор поежился, и, как обычно, не стал придавать значения своей прогрессирующей паранойе.
2
25 июня, наши дни. Несвиж
Всю дорогу Аля изнывала от тоски и  бессильной злобы. Она успела накрасить  ногти и просмотреть пару прикупленных с лотка на автовокзале глянцевых  журналов. Ей нравилась красивая жизнь, ей вообще нравилась жизнь. Правда то, что эта самая жизнь может  протекать где-то вдали от столиц, она себе представляла с трудом. Какого чёрта, я должна тащиться в этот сраный Несвиж, думала она под музыку, грохочущую в наушниках её айфона, подаренного  на день рождения предками. Как будто  эту практику нельзя было пройти в  Минске. Подумаешь, велика ценность –  практика. Отец ничем не помог, а  мог бы. Ладно, я ему ещё это  припомню. Как, учиться, так Аля давай, а как помочь с практикой, так  – нет. Езжай-ка ты, Алечка, к бабушке  в Тмутаракань и крутись там, как хочешь. Нет, с предками надо жестче, иначе они начинают садиться на шею. Вот Людка молодец, сразу  своих запугала. Сказала, что назад  приедет с пузом и на игле. Так  они её мигом в Турцию отослали с тёткой, а практику замяли наглухо. Догадливые, не то, что мои.  Ну, ничего, вернусь, устрою им курс молодого бойца. Пора уже, а то, если так дело дальше пойдёт, загремлю по распределению  куда-нибудь в Мухосранск на Полесье  и прощай тогда красивая жизнь, Серёжка  и все понты, которые, как известно, есть нематериальные активы. Кстати об активах, она достала из сумочки  кошелёк и пересчитала наличность. Негусто... Если бы не стребовала у папахена уже перед самым автобусом  двести баксов на гигиену, то ехала бы сейчас, как последняя нищенка. Она, на всякий случай, достала зелёную  сотку и, осмотрев её со всех сторон, сунула назад. – Девушка, вы не могли  бы сделать музыку потише? - обратился, сидевший с ней рядом дядька в  мокрой от пота полосатой рубашке. –  Отвянь, дедуля! – огрызнулась она. – Я английский учу. У меня экзамен  завтра. - И отвернулась к окну, с досады закусив губу. Серёга, наверно, вечером позвонит этой сучке Светке и потащит её в кабак. А потом  они будут шататься по набережной и тискаться в кустах, как слюнявые подростки. Тьфу сука, выругалась она  вслух. Дядька, сделавший ей замечание, слез с кряхтением со своего места  и пересел в свободное кресло в соседнем ряду. Аля даже не заметила. Мысли её были поглощены Серёжкой, который уже стаскивал трусики  со Светки пред её мысленным взором, разумеется. Она так расстроилась, что у неё заболела голова. Вот  же гадство, снова вслух прошептала она и полезла в сумку за таблеткой аспирина. Под конец  пути Аля задремала и даже успела увидеть короткий сон, в котором  она бродила по сырому, темному  подземелью в поисках выхода наверх. Она знала, что под ногами вода, но не чувствовала её. Чтобы выбраться  из подземелья, надо было найти какой-то указатель или знак на стене, что  в почти полной темноте представлялось задачей не из лёгких. Аля чувствовала, как где-то внутри зарождается паника и уже готова была заорать. Однако, как это обычно бывает во сне, знак неожиданно обнаружился, но не на сырой  и скользкой стене, а у неё  на ладони, яркий, словно подсвеченный изнутри. От радости Аля вскрикнула и тут же проснулась.
На  вокзале её встречал двоюродный брат Виктор, которого в детстве она  звала Толстым и сильно уважала  за способность съедать целую  миску бабкиных драников.
- Здорово, брательник! – крикнула  она, напугав какую-то семенившую  перед ней старушку.
- Ну, здравствуй, Алевтина, - приветствовал  её Виктор, когда она, наконец,  выбралась из автобуса. На нём  был слегка помятый светлый  костюм, делавший его похожим  не на мелкого провинциального  чиновника, а на гангстера,  который встречает на вокзале  любовницу босса. Этот сюжет  так понравился Альке, что она  даже причмокнула губами от  удовольствия. Быть любовницей босса  в жизни ей ещё не приходилось.  Надо сказать, что ей вообще  ещё много чего не приходилось  и кое-что из упущенного она  надеялась наверстать в самое ближайшее время.
- Ты такой элегантный в этом костюме, я тебя сразу и не узнала, - решила она сделать ему комплимент. – Похож на Аль Капоне.
- На кого? – не понял Виктор.
- На гангстера, - громко повторила Аля. – Кино что ли не смотрел?
- А, того…, - вспомнил он и ухватился за её чемодан.
Они обнялись, и он трижды чмокнул её в пахнущие Францией щёки. Аля почувствовала  запах дешевого одеколона и скривила носик. Началось, ехидно подумала она. Вот они, прелести провинции. Сейчас ещё в коровью лепешку наступить, и будет полный комплект.
- Как доехала? – спросил Виктор, когда они сели в машину.
Вместо ответа, она только рукой махнула.
- Тачка у тебя какая-то беспонтовая, - заметила немного погодя. – Чего, платят мало?
- Платят нормально, да и сам себя не обижаю.
- Взятки берёшь, что ли?  - оживилась Алька.
- Кручусь, - поправил он.
- Так что ж не купишь что-нибудь поприличнее? В Минске на таких только  старпёры за картошкой ездят.  Подари ты её деду какому-нибудь, а себе возьми что-нибудь солидное.
- Меня устраивает, - обиделся  он. – Я ж чиновник, мне выпячиваться  нельзя. Сейчас каждая шавка норовит сунуть нос в твою жизнь. И потом, нахрена мне хорошую машину долбать по нашим дорогам? Я ж по работе на ней сотни две в день накручиваю. Мне, заметь, компенсацию не платят. УАЗик, как раз, то, что надо.
- Ой, вы посмотрите на него, - Она  хлопнула себя по коленям, - выпячиваться  не хочет. Большая шишка… Всего лишь главный инженер строительного управления. Да у нас в Минске  самый захудалый чинуша на новом мерсе рассекает и  не парится, а ты тут в  лесу ссышься засветиться. Брось,  живи в полную силу. А то  ведь жизнь пройдёт и вспомнить  нечего будет.
- Ты меня ещё жизни учить будешь, коза дурная. Сначала институт закончи и замуж выйди, а потом рассуждай, - уже не на шутку разозлился он. – Тоже мне – теоретик.
- Ладно, проехали, - бросила Алька,  доставая из сумки телефон. – Предкам маякну, скажу что добралась. Мать мне весь мозг выклевала накануне – позвони, да позвони. Можно подумать, что здесь война идёт…
- Они ж за тебя, дурочка, переживают.
- Если бы переживали, то не позволили бы мне ехать в ваш распрекрасный Несвиж.
В раннем детстве Алька бывала в Несвиже часто, чуть не каждое лето: загорала, купалась и бегала с соседскими мальчишками воровать клубнику на дальние огороды в конце их улицы. Тогда ещё был жив дед. Через месяц приезжали родители, у которых  начинался отпуск. Обычно оставались дня на три. Она вспомнила, как пряталась от них на чердаке и не хотела уезжать. У бабки ей нравилось, можно было делать, что хочешь и не бояться за последствия. Правда, последние восемь лет Аля в Несвиж не приезжала, так как не было ни желания, ни возможности.
- О чём задумалась, хулиганка? - спросил Виктор, когда машина свернула на бабкину улицу и мягко покатила мимо знакомых с детства каждой лазейкой заборов.
- О том, что все мужики - сволочи, - ответила она, разглядывая свой маникюр.
- Тебе-то об этом, откуда знать? – съязвил он, выцарапывая свободной рукой сигарету из пачки.
- Да уж есть кое-какой опыт...
- То есть?
- Приятель у меня в Минске  остался. Думаю, куда его, кобеля, понесёт.
- Не переживай, этого добра на  твой век хватит, - успокоил он её.
- А кто тут переживает?! – воскликнула Алька. – Было бы чего переживать. Приеду, узнаю, что путался со Светкой или ещё какой шалавой, отошью в миг.
- Вот это правильно. А я ведь помню, как ты тут с соседскими пацанами разбойничала, - вспомнил  Виктор. – Атаманшей у них была, заводилой.
- Ну, не атаманшей, но, как сейчас  говорят, в авторитете, - поправила его Алька.
Машина в очередной раз подпрыгнула на яме. Пепел с сигареты упал Виктору на штаны.
Алька заржала.
– Смотри, припалишь что-нибудь. Жена вечером спросит, где присмолил.
Он только чертыхнулся.
- Что у вас тут, бомбёжка была, что ли? – спросила Алька, оглядываясь вокруг. – Всё в ямах, не пройти, не проехать.
- Не знали, что ты приедешь, подсуетились бы, - пошутил он. – А вообще, сезон сейчас в разгаре строительный. Когда ещё дороги делать? Надо строить, пока бабки есть. Бюджет не резиновый. Кстати, замок Радзивиллов полностью отреставрировали. Навели там красоту, не хуже, чем при князьях. Теперь туристов возить будут толпами.
- А ресторан там есть приличный? – спросила Алька.
- Ресторанов у нас хватает... Только делать тебе там нечего.
- Это я уж сама решу, где и что мне делать. Только вырвалась от стариков, которые с утра до вечера на мозги капали, так тут ты. Я, если хочешь знать,  не только на практику приехала, но и отдыхать от городской суеты тоже. Хочу поддержать своим рублём национальный туризм, чтоб у вас бабло на дороги было.
- Ты тут не в турпоездке, а на производственной практике. Смотри там, в исполкоме, не опозорь родню. Меня тут все знают. Будешь в юридическом отделе жалобы населения разбирать. Работа непыльная, но ответственности тоже требует. А туристы не в ресторанах сидят, они наши местные достопримечательности осматривают.
- Да знаю я… Сразу видно, что ты из своего Несвижа только в Минск и выбирался, - заметила Алька. - Турист  пожрать любит в массе своей.  У него от красоты аппетит  знаешь, как играть начинает, только  подноси. У меня, между прочим, тоже уже начинает, - добавила  она. – Утром один жалкий  бутер закинула с чашкой кофе  и всё. Проспала немного…
- Сейчас тебя бабка пирожками быстро загрузит под завязку. За две недели на размер распухнешь, это точно.
- Не распухну, - оборвала его Алька, - во мне желчи много, она не даёт пухнуть.
- К Грише зайди обязательно. Всё спрашивал, когда приедешь. Он у нас теперь  местная знаменитость, вроде Нострадамуса: предсказывает, порчу снимает, сглаз, лечит от разных хворей, всё больше душевных. Алкашей заговаривает и баб на роды настраивает. Их к нему даже из других областей привозят, словно у них там своих знахарей нет. Бывает, что и из Москвы наезжают. Недавно перепугали тут всех. Целый кортеж мерседесов пожаловал. Видно, Гришка, как ты говоришь, в авторитете.
Григория Алька помнила плохо. В детстве они почти не общались из-за разницы в возрасте. В её памяти он остался странным нелюдимым человеком, о котором родители, если и вспоминали, то как-то вскользь, с оттенком неловкости.
- Какие страсти! – восхитилась она. Про себя же подумала, что надо сходить, на счёт Серёжки поинтересоваться, где он там, кобель, шастает.
- А весной из столицы учёные нагрянули во главе с профессором Арцыбашевым из Академии наук, психологи, аналитики  какие-то, словом, исследователи разной паронормальной хрени. Беседовали с Гришкой, записывали, на лоб датчики какие-то клеили... Способности у него, конечно, феноменальные.

За столом в корчме Яцек поведал Адаму, что уже давно активно работает под крышей советской резидентуры, считает, что они с Адамом в одной упряжке с первого дня знакомства, поэтому в своем товарище нисколько не сомневается и лично порекомендовал его Лубянке для выполнения важного задания.
- Адам, я не буду рассказывать тебе сказки об установлении диктатуры пролетариата по всему миру, не буду рисовать картины светлого коммунистического будущего, ты сам прекрасно понимаешь, что обстановка в мире сложная. Противоборство, так сказать, интересов. И кто победит, сказать пока сложно. Никто не останется в стороне в предстоящей бойне, и я очень рад, что ты занял правильную позицию. Одним словом, нам нужны свои люди в польской армии, поэтому, как ни прискорбно, но тебе придется расстаться с мыслями об университете и поступить на службу в Войско Польское. Поверь, если все пойдет так, как задумано, быть тебе генералом, - Яцек засмеялся, похлопал Адама по плечу, - ты все понял, товарищ? Тогда давай за это и выпьем…
В середине лета приехав на побывку в Нелепово, Адам  объявил родителям, что с марксизмом покончено, и он поступает на службу в польскую армию.
В тот миг Ирэна сильно удивилась столь радикальным изменениям в мировоззрении сына, считая его хоть и упрямцем, но натурой цельной, привыкшей отвечать за свои слова и редко меняющей убеждения. Но возражать не стала. В конце концов, у Адама своя голова на плечах, и он вправе сам строить себе карьеру. К тому же отец Адама пан Анджей Ковальчик одобрил выбор, хотя и считал всех военных твердолобыми истуканами, задарма проедающими оборонные ассигнования.
Сентябрь 1939 года Адам встретил, будучи в офицерском звании поручика Армии Крайовой и аналогичном ему по значимости звании старшего лейтенанта НКВД. Таким образом, окажись поручик на восточных территориях, и будь он пленен советскими войсками, ему мало что угрожало, но судьба распорядилась несколько жестче.
В скоротечном сражении за Варшаву раненый Адам попал в плен. Вместе с другими офицерами его разместили в фильтрационном лагере в Вольденберге, откуда, быстро оправившись от ранения, поручик сбежал, попутно прирезав двух немецких вертухаев. Затем последовала встреча с резидентом советской разведки, переброска в СССР, новые документы и оперативная работа на отошедшей к СССР территории под Львовом. В ту пору в Кремле понимали, что вероятность войны с немцами возрастает с каждым днем, поэтому Адаму было поручено построение агентурной сети в данном районе. И в первые же дни все-таки начавшейся войны Адама контузило - около месяца он отлеживался теперь уже в немецком тылу. Оклемавшись, Адам вышел на связь с начальством, которое не долго думая, снабдив всем необходимым, отправило его для борьбы с фашизмом в родные места.
Более трех лет Адам не был дома. Он не испытывал ностальгии по родным местам, отцу с матерью и дому. Все-таки, хорошо, что судьба связала меня с разведкой, размышлял Адам на подступах к Нелепово. Я чувствую себя на своем месте, и даже не представляю, как бы выглядел в другой роли. А ведь когда-то я мечтал стать священником, улыбался про себя Адам, а оно вон, как все повернулось. Ни грамма не жалею, что все сложилось так, а не иначе, вот только беда, что в последнее время мной командуют какие-то болваны. Будем надеяться, что я найду общий язык с будущим командиром и смогу расценивать командировку в родные места как реабилитацию после контузии.
Прибыв на место, он первым делом навестил родительский дом и могилу отца, на похоронах которого ему не суждено было побывать из-за начала военных действий. Отец последнее время много болел и, в конце концов, умер от воспаления легких и, как казалось пани Ирэне, от нежелания видеть войну, которую он проклял еще в самом ее начале.
- Ты надолго, сынок? – прижимая к себе Адама, спрашивала мать.
- Надолго, мама, надолго, пока врага не разобьем, - отвечал Адам.
- А кто для нас больший враг, Адамушка, - утирая слезы, продолжала мать свои расспросы, -  немцы или русские?
- Что, мама? – наклонив ухо к губам матери, переспросил Адам, - ты извини, я после контузии плохо слышу. Но врачи говорят, это скоро пройдет.
- Я говорю, ты кого бить-то собрался? Фашистов? – повторила Ирэна свой вопрос.
- И фашистов, и тех, кто им служит, никому мало не покажется - заверил Адам.
Он прожил в доме два дня, вздрагивая  и подходя к окну при малейшем шорохе, а на третьи сутки ночью ушел, оставив мать в смутных догадках о своих дальнейших планах.
- В партизаны, Адам? – спросила Ирэна.
- В православные священники, - пошутил сын, - ты меня ни о чем не спрашивала, мама, а я тебе ни о чем не говорил. И вообще, не было меня здесь. Поняла? – Адам обнял мать, и скрылся в ночи. Перед тем как уйти, он сказал ей, что по мере возможности будет наведываться.
Ходики прокуковали одиннадцать раз, когда  на улице прозвучали выстрелы. Сначала два громких, быстро последовавших один за другим, потом пять глухих с более длительными промежутками. Ирэна ни с чем не могла спутать звуки пистолета и пятизарядной винтовки Маузер, бывшей на вооружении у местной полиции. Слишком часто она слышала их в последнее время.
Ойче наш, ктуры ест в небе, щвенч ще име Твойе….– рухнув на колени после слова «Амэн» произнесла Ирэна,- упаси сыночка от беды.

- Отчего вас так интересует этот тип? - поежился Кляйн. Профессор под любым предлогом пытался отказаться от этой лекции, но противостоять волевому решению Вагнера не смог. Тот будто издевался над стариком, выворачивал наизнанку, понимая, что Кляйн отнюдь не разделяет нацистских подходов к расовой классификации людей. Воспитывал, заставляя преподносить материал  в духе геббельсовской пропаганды. И вообще вел себя так, будто докопался до тайн, которые профессор тщательно скрывал. - Быть может, вы меня не поймете, Базиль, но за короткое время знакомства я очень привязался к Генриху. Считайте, что я хочу обезопасить его от этого чудовища – Вагнера.  И это мое окончательно решение.
- Никогда бы не мог предположить, что такая небольшая просьба встретит столь яростное неприятие, - удивился Василий, - вы действительно  будете настаивать на своем?
- Да, -  твердо ответил профессор. Старик, как и все психически больные люди уже не осознавал своей болезни. Профессору казалось, что его миссия на земле - спасти от влияния  Вагнера не только Генриха, но и как можно большую часть человечества.
- Очень жаль, - холодно произнес Василий, - очень жаль, - добавил он, - что у меня совсем нет времени на уговоры. Тогда не удивляйтесь, если вдруг просочится слух о ваших еврейских корнях и той, казалось бы, не  представляющей интереса информации, которую вы однажды передали своему французскому коллеге.
- Это шантаж! - воскликнул Кляйн. - Кто вы, черт возьми, такой?  Вы не боитесь, что я сам донесу на вас?! Луч отраженного света еще раз пробежал по глазам профессора, вводя его в состояние транса. Звуки смолкли. На душе стало тихо и спокойно, слышался только голос Бекетова
- Не боюсь, - ответил Бекетов, - если такая идея придет в вашу голову, то вы умрете раньше, чем раскроете рот или занесете перо над доносом. У вас трясутся руки. Идите домой примите снотворное и хорошенько выспитесь. Я думаю, что вы все поняли правильно и завтра прекрасно выполните то, что от вас требуется.
Последние слова Бекетов произнес, глядя профессору в глаза, тихим голосом, постепенно затухнувшим в плавном успокаивающем ритме.
Звон упавшей на пол чайной ложки вернул профессора в действительность. Бекетова рядом не было. Удивительно, но Кляйн даже не помнил о его существовании. Профессор механически доел ужин, вытер губы салфеткой и нетвердой походкой направился к выходу.

6 
1 мая 1942 г. Берлин
После профессора Кляйна, такого же миниатюрного, как и его фамилия, на трибуну поднялся доктор Отто Вагнер. Уж если кому то в голову и пришла бы идея искать Хельмуту Кляйну полную противоположность, то доктор Вагнер, безусловно, ею являлся. Выступление Вагнера было запланировано последним, что говорило о важности доклада и положении самого докладчика в иерархической структуре Аненербе. Крепкий сорокапятилетний мужчина ростом за метр девяносто, без каких-либо жировых отложений в области торса, всем своим обликом так и просился на немецкий агитационный плакат или на главную роль в качестве символа нации в один из фильмов Лени Рифеншталь. Было видно, что этот наделенный отрицательным обаянием тип, сделает себе карьеру где угодно, будь то съемочная площадка или ад.
В отличие от речи профессора Кляйна, мыслящего узконаправленными тактическими категориями, выступление Отто Вагнера было стратегическим. Доклад одетого в форму СС великана, с опознавательными  знаками оберштурмбанфюрера CC сводился к следующему.
Максимально быстро, не жалея средств и сил, собрать на оккупированных территориях все возможные культовые предметы и сокровища, магические амулеты, включая даже языческих идолов, каббалистические медальоны, духовные феномены – все, абсолютно все то, что хоть каким-либо образом позволяет вступать в связь с потусторонними силами, дающими безграничную власть над миром. 
- Лучшие умы Рейха работают по всему земному шару. Везде, где только может представить ваше воображение. Еще до начала войны снаряжены экспедиции в латинскую Америку, Индию, Тибет и даже, не удивляйтесь, в Антарктиду. И поверьте, успехи есть. Копье силы из музея в Вене, о котором так долго мечтал фюрер, уже сжимают его крепкие руки. В скором времени мы прикоснемся к Святому Граалю. Чем больше реликвий окажется в наших сокровищницах, тем с каждым днем мы будем становиться сильней и тем быстрей добьемся победы. Недопустимо, что некоторые артефакты еще находятся в руках унтерменшей, наша задача вернуть и сосредоточить их в рейхе, создать наш собственный самый могущественный в мире арийский арсенал.
Истина одна, но мудрые идут к ней разными путями. Придет время и каждый из вас, верных сынов великой Германии, отопьет из Чаши Грааля, обретя славу и бессмертие. Фюрер прав, рождается нечто несравненно большее, чем рождение новой религии, - с пафосом закончил Вагнер свою речь.
Боже, какой все-таки болван этот Вагнер, а может он просто сошел с ума, подумал про себя профессор Кляйн, и по окончании мероприятия попытался незаметно улизнуть из аудитории. Грааль, Антарктида… Дай таким волю, они и статую Зевса откопают, а потом еще и водрузят ее возле Рейхстага. Так спокойно и рассудительно начал, а в конце сорвался на истерику, бормотал себе под нос профессор, пробираясь сквозь толпу ожидавших у выхода почитателей Вагнера. Нет, стоп, что-то важное я еще не сделал! Ах да, нужно же обязательно познакомить Генриха с Вагнером!
- Куда вы так торопитесь, уважаемый герр Кляйн, - в ту же секунду окликнул его только что звучавший с трибуны голос. Старый профессор вздрогнул от неожиданности, обернулся и медленно подошел к коллеге. В тот же миг на глаза профессору попался Генрих. Он стоял чуть поодаль и держал в руках недавно вышедшею книгу за авторством Вагнера.
- Ах да, тороплюсь. Конечно же, я тороплюсь представить вам своего хорошего друга, вот он, собственной персоной, - профессор указал на Генриха.
- Профессор, из вашей лекции я понял, что вы остались на своих позициях. Хотя вас можно понять, старческий консерватизм всегда был преградой на пути новых открытий. Хоть вы и прочли материал по заданной тематике, но сделали все это кисло, без задора. Не пора ли вам подумать о пенсии и освободить место вот для таких молодцев, как этот, с которым вы хотите меня познакомить, – Вагнер кивнул на Генриха. – Ваш ученик? По-моему, вы приготовили себе достойную замену. Давайте книжку, подпишу, - обратился Вагнер к Генриху. Генрих приблизился и протянул ему книгу.
- Генрих Штраубе. Весьма талантливый, подающий надежды ученый, свободно владеющий десятью языками, - представил Кляйн своего молодого товарища, радуясь тому обстоятельству, что удалось отвести разговор от своей персоны и выполнить навязчивое приказание, крепко вбитое в профессорское подсознание чужой волей. Тем временем Вагнер занес услышанное имя на форзац, захлопнул книгу и вернул ее Генриху, впервые взглянув на него с интересом.
- Скажите, как вас там, - Вагнер  раскрыл книгу и заглянул на страницу с автографом, вспоминая имя молодого человека, - ах да, Генрих. Русским языком вы тоже владеете?
- Скажу больше, доктор, - ответил Генрих. - Я на нем думаю.
- Даже так? – заинтересовался  Вагнер. - Не увиливайте от ответа, господин Кляйн,  - вновь бросив на профессора холодный взгляд, произнес Вагнер. - Вам действительно противно преподносить материал в рекомендованном мной ключе? Все норовите по-своему повернуть?
- Вам показалось, коллега, я делаю все так, как вы рекомендуете. Просто вы относитесь ко мне предвзято, да и вообще сегодня не в настроении. Интересно, уважаемый Отто, почему вас, как специалиста по Индии, Тибету и Латинской Америке вдруг заинтересовал русский язык. Неужели ваша следующая книга будет посвящена раскопкам в России? Ведь это не совсем ваш профиль, - ответил Кляйн, все дальше уводя разговор в другое русло.
- Не совсем Россия, если уж быть точным. Скорее ее часть – Остланд, - сверкнул глазами Вагнер, - пути Господни неисповедимы, неизвестно где нам всем придется потрудиться во славу Германии.

7
21 мая 1807 ГОДА. Несвиж
Карета, поскрипывая новыми рессорами, легко вкатилась по деревянному настилу во двор замка, и в доме сразу всё пришло в движение. Молодой князь Доминик Радзивилл только что вернулся с утренней охоты и потому, как был в охотничьем костюме и высоких, заляпанных грязью сапогах, вышел навстречу гостям вслед за целой сворой слуг, поигрывая плетёным в три ремня хлыстом. С утра у него было отличное настроение, несмотря на то, что лёг он поздно и долго не мог уснуть, ворочаясь под тяжелым пуховым одеялом. Спальня была слишком жарко натоплена, что противоречило его спартанским привычкам. Однако он не стал никого наказывать, а ограничился лишь коротким замечанием, сделанным во время утреннего туалета камердинеру, человеку ответственному, но слишком уж опекавшему его. Он служил князю ещё со времени его жизни в доме Чарторыйских, и Доминик привык к нему. Вообще надо сказать, что молодой князь отличался той редкой терпимостью и великодушием к людям низших сословий, которые совсем не свойственны его кругу и часто воспринимаются окружением как свидетельство слабости характера. Однако упрекнуть Доминика в слабости характера никому бы и в голову не пришло, да он бы и не позволил.
- Ах, тетушка, это вы! – воскликнул молодой князь, подавая руку, чтобы помочь родственнице сойти на землю. – В такой ранний час? Вам, видно, не спалось?
Теофилия Моравская, приходившаяся Доминику Радзивиллу родной тёткой по отцовской линии, считалась близкой роднёй. История её замужества вот уже пятнадцать лет оставалась предметом будуарных пересудов среди многочисленных родственников Радзивиллов.
В юности Теофилия была не робкого десятка и находила больше радости в стрельбе из пистолетов и фехтовании, нежели в чтении французских романов и пустой болтовне с модистками, за что была прозвана «рыцарскай дзяўчыной». Куда бы не направлялся спесивый Пане Кохане со своим войском, она неизменно следовала с ним, всегда готовая сменить свой походный егерский костюм на уланский мундир и кирасу. Вот и  в тот памятный день 26 июня 1764 года, когда под Слонимом сошлись войска её брата и силы Генеральской конфедерации, поддерживаемые российскими штыками, она была в первых рядах атакующих. Впереди, расчищая путь личной охране Пане Кохане, бился молодой поручик Игнатий Моравский. Игнатий был бедным офицером из захудалого шляхетского рода, что не позволяло ему рассчитывать на благосклонность дам из дома Радзивиллов при иных обстоятельствах, нежели те, в которых они оказались волею случая.  Теофилия, увлечённая его ратным азартом и бесстрашием, влюбилась в него, невзирая на происхождение своего избранника. Игнатий не смог устоять и вступил с Теофилией в любовные отношения вопреки голосу разума и доводам близкого друга, который предрекал ему гнев сиятельного брата. Их тайная связь в любой момент могла открыться, что грозило большими неприятностями обоим. Молодые решили скрепить свой союз, так как медлить было уже нельзя. Скрытно, под покровом ночи, они выехали во Львов, где утром следующего дня и обвенчались к неудовольствию брата невесты могущественного Кароля Станислава Радзивилла. Позже он, всё же сменив гнев на милость, не только помог неожиданно свалившемуся на него родственнику получить генеральский патент, но также пожаловал своей непутёвой сестре в пожизненное владение имение Заушье, находившееся в десяти верстах от Несвижа и к тому времени уже слегка запущенное, но ещё хранящее следы былого величия.   
Молодой князь знал эту историю до мельчайших пикантных подробностей и втайне Теофилией восторгался, но более он восторгался её белокурой внучкой, своей племянницей, тоже Теофилией, названной так в честь бабки. Присягнув на верность Российскому Императору Александру I, и получив во владение Несвиж, один из первых своих визитов Доминик нанёс в Заушье, где впервые увидел юную Моравскую, чей пылкий взгляд не оставлял сомнений в её рано вспыхнувших чувствах к нему. Ослеплённый страстью, Доминик тут же отослал в Варшаву свою жену Елизавету Мнишек, к которой всегда был равнодушен, женившись лишь по настоянию родни, желавшей вырвать его из-под тлетворного влияния Юзефа Понятовского, и целиком отдался новому увлечению.
- Мне не спится с тех самых пор, - отвечала Теофилия, опираясь на руку племянника, - как вы посетили нас в Заушьи, дорогой племянник.
- Отчего же? - с деланной скромностью осведомился Доминик, чувствуя лёгкое волнение.
- В нашей глуши любое событие надолго лишает сна и покоя, особенно, если оно может быть истолковано двояко, - загадочно ответила тетка.
Неужели догадалась, подумал он, наблюдая за её мимикой. Ведь мы были так осторожны.
- Кто же осмелился двояко истолковывать мой визит к любимой родне? – спросил он, грозно сдвинув белёсые брови, как обычно поступал перед схваткой или на охоте, в момент появления зверя.
- Да, будет вам, Доминик, - отмахнулась от его вопроса Теофилия Моравская, изобразив на своём всё ещё красивом лице гримаску раздражения. Несмотря на непродолжительность пути от Заушья до Несвижа, она выглядела утомлённой.

- Теофилия, - продолжал Доминик, когда они оказались внутри, среди зелени вдали от случайного взгляда. – Я приехал за вами. Будьте моей!
- Но, Доминик, - испугалась она, однако рук не отняла, - вы же женаты. Мы не можем быть вместе. Перестаньте. Прошу вас! Это грех.
- Так препятствие только в моём положении или вы меня не любите? – вскричал он, падая перед ней на колени. – Ответьте же немедленно!
- Зачем вы так говорите? Вы же знаете, что я вас люблю. Но мы должны покориться обстоятельствам, которые, как вы видите, однозначно против нас.
- Обстоятельства всегда можно изменить, будь на то наша воля.
- Ваш брак скреплён церковью, и мы можем уповать лишь на волю господа нашего. Опомнитесь, Доминик! Мне придётся стать женой графа и принять свою судьбу, какой бы она ни была. Граф хороший человек, он любит меня...
- Но он не сделает вас счастливой! – перебил он её. – Никогда! Слышите, никогда!
Теофилия заплакала. Крупные слёзы катились по её лицу и падали на его отложной кружевной воротник, расползаясь на нём тёмными кругами.
- Я всё устрою, - твёрдо сказал он. – Вам надо лишь дать своё согласие. Вот увидите, мы будем счастливы. Доверьтесь же мне!
И он изложил ей свой план, который продумал по пути в Заушье. Теофилия должна была, как ни в чем не бывало, следовать с роднёй в имение графа Стажинского и ожидать там приезда своего любовника.
Вернувшись к себе, Доминик написал несколько писем и велел секретарю немедленно организовать их отправку адресатам. Одно из писем было адресовано в Вену, а два других в Варшаву.
Вот кого не хватает мне сейчас, так это Юзефа Понятовского, думал Доминик, глядя в камин на пляшущие языки пламени. Он бы уж точно что-нибудь придумал. Но Понятовский вместе со своим Польским легионом был далеко, и надеяться приходилось только на себя и на удачу, которая Доминику до сих пор никогда не изменяла.
Спустя пару дней, как и сказала тётушка, он получил официальное приглашение почтить своим присутствием церемонию венчания юной Теофилии Моравской и графа Стажинского в его имении. Быстро собравшись и отдав последние распоряжения своему эконому Адаму, Доминик выехал в Польшу несколько раньше с таким расчетом, чтобы успеть заехать в Варшаву. Там его ждал неприятный разговор с епископом, через которого он намеревался хлопотать перед Ватиканом о разводе, и, возможно, встреча с Юзефом Понятовским, уже получившим его послание и спешащим в столицу из стана наполеоновских войск в Западной Пруссии.
Дорога заняла два дня. По пути он ещё раз обдумал все детали предстоящего похищения и, будучи абсолютно уверенным в успешном исходе всего мероприятия, прибыл в Варшаву в прекрасном расположении духа и с твёрдым намерением довести начатое до конца.
Епископ принял его не сразу, подчеркнув тем самым своё неудовольствие. Письмо Доминика Радзивилла расстроило его и заставило глубоко задуматься в поисках какого-либо компромисса. Он был уверен, что сможет убедить молодого князя изменить своё первоначальное намерение и не спешить с разводом, который мог негативно сказаться на его репутации. Их встреча состоялась под сводами коллегии, где ещё нестарый прелат церкви только что прочёл свой доклад о новых вызовах, перед которыми оказалась католическая церковь, и, выслушав одобрительные мнения братии, теперь намеревался посвятить себя чтению и страстной молитве.
- Сын мой, - начал церковник, пытаясь разглядеть в лице Радзивилла признаки сомнения, - не думал, что мне придётся выступать в роли увещевателя по столь неприятному для меня поводу. Надеюсь, мои доводы в пользу  сохранения  существующего status quo, смогут убедить вас отступиться от задуманного и не нарушать скрепленного святой церковью и небом союза.
Однако Доминик был готов к такому повороту событий, и потому со смирением выслушав вступление, всё же настоял на своём первоначальном решении, прося епископа быть его заступником перед Святым престолом в деле о разводе с Елизаветой Мнишек. Не без труда заручившись словом молодого прелата, он, не заезжая к жене и не дождавшись Понятовского, отправился дальше, туда, где должен был, наконец, осуществиться его вероломный план.
В дороге молодой князь обычно скучал. Его деятельная натура требовала выражения. Он пробовал читать, но не продвинулся дальше первого абзаца. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, однако в этот раз у него не было попутчика, с которым можно было бы обсудить последние новости из европейских столиц, и он не заметил, как уснул, уронив голову на грудь. Его разбудил стук. Карета стояла. Сквозь забрызганные грязью стёкла был виден белёный известью фасад корчмы с низкими оконцами, сквозь которые едва сочился свет.
- Кто здесь? – спросил Доминик, распахивая дверь кареты.
- Адъютант военного министра князя Понятовского, - отвечали ему. – Князь уже два часа, как ожидает вас в корчме.
Обрадованный Доминик, не коснувшись подножки, спрыгнул прямо в грязь и, поправляя на ходу свой костюм, зашагал к двери мимо притихших драгун, составлявших охрану Понятовского. – Через час выезжаем! – крикнул он с порога своему человеку.
Военный министр герцогства Варшавского князь Понятовский сидел один в главном зале корчмы у камина, вытянув ноги к огню. По его напряженному лицу перебегали тени. В руке у него была погасшая трубка с длинным тонким мундштуком из сандалового дерева. Он задумчиво покручивал ус и что-то тихонько бормотал. Рядом на столе стоял графин с вином и серебряный кубок с княжеским гербом.
- Дорогой, Юзеф! – воскликнул Доминик, устремляясь к другу. – Как я рад тебе!

Когда Вагнер в комплексе с определенными телодвижениями и употреблением специального снадобья впервые прочел заклинание, ему стало страшно.
- Не нужно бояться, - учил Виллигут, - Любая сила - это всего лишь энергия. Она не бывает хорошей или плохой, доброй или злой. Это человеческое сознание окрашивает ее в определенные цвета, дробя целостность. Твоя задача научиться пользоваться этими силами, подчинить их, пропустить через себя, стать с ними целым и слиться в едином интересе.
Не всегда отношения с запредельным разумом складывались гладко. Как ни старался, как ни просил Вагнер сохранить жизнь своей жене и будущему ребенку, его инфернальные покровители решили по-своему. Супруга профессора в начале тридцатых годов умерла при родах, прихватив с собой в могилу так и не родившегося сына, на которого Отто возлагал огромные надежды. Потусторонние стихии лишь посоветовали будущему профессору похоронить близких на том же месте, где ребенок был зачат. Само зачатие происходило восемь месяцев назад с 30 апреля на 1 мая, в канун Вальпургиевой ночи на старинном кладбище под Франкфуртом.
Руководители «Черного ордена» рекомендовали молодым эсэсовцам оплодотворять своих подруг на древних кладбищах, над останками великих солдат. По уверению магистров, души покойников незамедлительно вселялись в еще не достигших яйцеклетки сперматозоидов, чтобы через девять месяцев явить в своем теле реинкарнации великих германских воинов.
Идея носила рекомендательный характер, поэтому молодежь не спешила морозить ягодицы своих подруг на кладбищенском мраморе, предпочитая размножаться в теплой домашней обстановке. Но поступи приказ – он был бы немедленно выполнен со свойственной немцам пунктуальностью и качеством. В ту пору лишь один Вагнер с серьезностью отнесся к данной затее, о чем впоследствии пожалел, от души прокляв и без того привыкшего к проклятиям Виллигута.
В качестве компенсации за утрату потомства и с целью утешить Отто Виллигут презентовал ученику свой самый ценный амулет – шестиконечную звезду, три луча которой были почти в два раза больше трех остальных. По словам магистра, звезда досталась ему по наследству еще от самого Виллиготена - мага, жившего около двухсот тысяч лет назад до нашей эры, когда на небе светило три солнца, а земля была населена гигантами, карликами и другими мифологическими существами.
- Похоже на могендовид,  - высказал свое мнение Отто Вагнер, подбрасывая на ладони вещицу из неизвестного металла. Размером амулет был с небольшое блюдце, достаточно увесист и остер на концах. В центре звезда была украшена гладко отполированным черным камнем, и на одном из лучей имела кольцеобразное крепление, позволяющее протянуть в нее шнур. Впрочем, о том, чтобы носить на груди такую увесистую штуку, не могло идти речи.  Для этого обладатель вещицы должен был обладать двумя необходимыми для этого качествами: крепким здоровьем и склонностью к самоистязанию. Но так как Вагнер предпочитал истязать кого угодно, кроме себя, и был крайне зол на Виллигута, лишившего его потомка, он позволил себе высказаться в адрес амулета не очень уважительно.
- Вы сейчас совершили очень большую глупость, Отто. Вы же не еврей. Так что не стоит оскорблять идишем мой талисман, сравнивая его со звездой Давида. Он не прощает подобных шуток, а может очень многое.
- Вы хотите сказать, что он может вернуть мне жену и не рожденного сына? – спросил Вагнер.

- Не торопитесь, я еще не закончил, - продолжил Виллигут, - Кристалл Шамбалы обладает феноменальными характеристиками: при физическом контакте с ним высокодуховного человека происходит виброчастотный резонанс, после чего он может получить в дар  сверхспособности, омолодиться и даже обрести физическое бессмертие.
- Я, конечно же, польщен, что вы считаете меня высокодуховным человеком, магистр, - не унимался Отто. - Но быть может, вы ошибаетесь, считая, что я достоин этого подарка. Скажите, откуда такая уверенность и на чем основано ваше убеждение?
- На предсказаниях самого амулета, дорогой друг, - голосом, не вызывающим сомнений, ответил Виллигут.  – Держите, любите его, отныне он ваш. И знайте, что в вашей жизни сыграют роль другие, более весомые и могущественные камни. Да, да, камни!
…- Ой, блядь,- прервала размышления Вагнера непонятная речь, - извините, профессор, о камень споткнулся. Профессор оторвался от своих мыслей и, обернувшись, вспомнил о спутнике. Генрих подпрыгивал на одной ноге и старательно изображал на лице боль.
- О камень, говорите? – задумался доктор, - это не камень, это булыжник. Настоящие камни, юноша, находятся у меня дома, подумал Вагнер, и я тебе их непременно покажу, но только после того, как твоя история жизни не будет вызывать у меня никаких сомнений. И молись своему богу, чтобы там не оказалось неувязок, я и не таких китов гарпунил.
9
25 июня наши дни. Несвиж
- Что ты, в самом деле… Я только крышку чуть-чуть повернула, - оправдывалась Аля, – там какие-то значки под звёздочками появились…
- Больше так не делай, - смягчилась бабка. – Грех это. Обещаешь мне?
- Обещаю, - обиженно буркнула Алька.
- Вот и хорошо, а теперь давай отнесём подушки.
Вечером в гости заглянул Григорий, приходившийся Серафиме Ивановне племянником. Мать его, двоюродная сестра Алькиной бабки, умерла ещё в молодости от воспаления лёгких, когда Гришке не было и десяти. Муж долго не горевал и уже через год женился на местной паненке, разбитной девке двадцати двух лет от роду, работавшей медсестрой в местной больнице. Мачеха в воспитании пасынка участия не принимала. В жизни её больше интересовали тряпки, весёлые вечеринки и кино. Так что можно сказать, что рос и воспитывался Гришка в доме Серафимы Ивановны. Был он нелюдим, молчалив и вообще странен, как внешностью, так и поведением. Сверстники его дразнили и измывались над ним как могли, часто жестоко. Григорий покорно сносил все унижения и никогда ни на кого не жаловался и не озлоблялся. Часами он мог просиживать на чердаке в маленьком полутёмном чулане, где он оборудовал себе что-то вроде обсерватории, глядя в огромный немецкий морской бинокль на звёзды. Все свои наблюдения он записывал в специальную тетрадь. За годы наблюдений таких тетрадей он исписал несколько десятков, и теперь они хранились в его комнате в специальном, сделанном из некрашеной фанеры шкафу под номерами. Разобраться в его записях кроме него никто никогда бы не смог, так как почерк Григория расшифровке совершенно не поддавался, о чём первой узнала его жена. Женился он, скорее, случайно, чем осознанно. Между двадцатью и двадцатью пятью годами был у него небольшой период просветления. Тогда же Гришка устроился на работу и стал ходить в местный клуб на танцы, где часто был бит не за дело, а просто так, потому что попался кому-то под горячую руку.  Как-то, возвращаясь из клуба и будучи сильно навеселе, увидел он, как несколько пьяных парней пристают к девчонке. Время было позднее, на улице ни души. И тут случилось то, чего от него никто никогда не мог ожидать. Гришка, одним рывком выдрав из забора штакетину, набросился на пацанов. Его сразу сбили с ног и стали методично избивать. Оказавшись на земле, Григорий уже не помышлял о геройстве. Когда парням надоело, они привязали его за ноги к забору и ушли посмеиваясь. Так бы он и висел до утра, истекая кровью, если бы не та, ради которой он бросился в драку. Её звали Галя и была она на три года его младше. Галя отвязала избитого Гришку от забора и помогла ему добраться до дома. Там она смазала зелёнкой его ссадины, уложила в постель и пообещала, что утром обязательно навестит его. Слово своё она сдержала. Правда, Гришка о своих ночных подвигах почти ничего не помнил. Однако он нисколько не удивился, увидев утром на пороге дома улыбчивую скромную Галю.
Поженились они через полгода. Сам Гришка о женитьбе не помышлял. Инициатива принадлежала невесте. Соседи не переставали удивляться, что она в нём нашла. За глаза Гришку называли дураком, хотя дураком он вовсе не был. Свадьбу справили осенью и молодые стали жить у Григория. Отец его со своей паненкой к тому времени уже давно расстался по причине её полной неспособности к семейной жизни. Он месяцами не появлялся дома, разъезжая с бригадой шабашников по всей Беларуси и даже забираясь далеко за Смоленск. Через год после свадьбы пришло известие из Витебской области, что Михаил Игнатьевич скончался в больнице г.п. Яновичи после тяжелой непродолжительной болезни. В заключении было написано – инфаркт. В тот год ему должно было исполниться пятьдесят шесть. После смерти отца Григорий запил. Он и раньше попивал, но тут совсем сорвался. С работы его выгнали, несмотря на уговоры родственников. Кому ж охота держать у себя пьяницу и прогульщика. Постепенно отвернулась и родня. Только Галя и Серафима Ивановна оставались рядом и, как могли, старались выдернуть его из пьяного болота. Однако ничего не помогало. Местная знахарка баба Ядя несколько раз заговаривала его, но спустя день-два Гришка снова напивался. Наконец на помощь был призван местный священник отец Антоний, крепкий суровый мужик с густым басом и длинной седой бородой, в которой всегда можно было разглядеть несколько крупных хлебных крошек. Отец Антоний времени не терял и сразу взялся за дело. Целыми днями Гришка работал у него на подворье, а по ночам читал книги из библиотеки батюшки. Все уже думали, что Гришка образумился и пить бросил. Однако черти тоже не дремали. После полугодичных опытов отец Антоний плюнул и, накостыляв несчастному по шее от всей души, выгнал его с подворья. После этого Галя не выдержала и перебралась к родителям, а потом подала на развод. Гришка, кажется, даже не заметил. С утра до вечера он лежал на кровати у себя в комнате, читал старые журналы «Техника молодёжи» и «Вопросы философии» или смотрел в потолок, а вечером шел к магазину, где без труда находил собутыльников. Получив развод, Галя уехала в Минск. Спустя полгода она вышла там замуж.
Среди Гришкиных дружков-собутыльников были и такие, кто верил в истории о золоте Радзивиллов, которое по преданию сокрыто где-то в подземельях под замком. На всю жизнь хватит, говорили ему. Одни только Золотые Апостолы чего стоят. Постепенно Гришка втянулся, стал читать книги по истории, даже в Минск ездил. В его жизни появился новый смысл. Сокровища Радзивиллов целиком захватили его воображение. Он решил поставить поиски на научную основу и труды его увенчались успехом. Однажды он с дружками обнаружил засыпанный подземный ход, который мог вести к галерее, служившей тайником для княжеских сокровищ. Несколько ночей по очереди они копали, пробиваясь по колено в ледяной жиже вперёд, навстречу неизвестному. Завал удалось преодолеть, и свет их фонарей уже выхватывал впереди низкие кирпичные своды, уходящего в темноту коридора. Среди кирпичного щебня что-то сверкнуло. Григорий протянул руку пытаясь дотянуться до предмета, и в этот момент подпорка за его спиной предательски затрещала. Когда произошло обрушение, Гришка почувствовал, как сверху на него навалилась огромная масса, придавила, лишив возможности двигаться.
– Ааааааааааааа! Помогите!– закричал он изо всех сил, но ответом ему было лишь глухое эхо, метнувшееся где-то в темноте. Вот и всё, молнией сверкнула мысль, и он потерял сознание. Впоследствии Гришка всех уверял, что сознание его не покидало, а лишь переместило его на какой-то иной уровень, где с ним разговаривал сам князь Радзивилл, который сказал ему, что, мол, ты, Григорий Михайлович, из княжеского рода и не пристало тебе ползать по подземельям.
Остальным повезло больше, и они смогли выбраться наверх. Спустя два часа Гришку откопали и вытащили вовремя подоспевшие бойцы МЧС. Приехала скорая.
- Надо бы его поскорее в больницу отправить, - сказал врач, ощупав костлявое тело кладоискателя. – Там сделают рентген и выведут его из состояния шока.