ГЛАВА 2
Лорэн тронулась с места медленно1 чтобы не разбудить соседей. Грин-стрит — красивая улица, обрамлённая деревьями и домами, здесь люди знали друг друга, как в деревне.
За шесть перекрёстков АО Ван-Несс, одной из крупных артерий, пересекающих город, Лорэн переключилась на максимальную скорость.
В бледном свете, с каждой минутой наполняющемся цветовыми переливами, постепенно раскрывалась ослепительная перспектива города. Машина неслась по пустынным улицам. Будто пьянея, Лорэн наслаждалась каждым мигом.
Крутой поворот на Саттер-стрит. Шум и позвякивание в рулевом управлении. Крутой спуск к Юнион-сквер. Шесть часов тридцать минут, из динамиков кассетного магнитофона гремит музыка, Лорэн счастлива впервые за долгое время. Ко всем чертям стресс, госпиталь, обязанности. Начинается уикенд, принадлежащий только ей, и ни минуты не должно пропасть.
Юнион-сквер безмолвна. Огни витрин уже потушены, кое-где на скамейках ещё спят бродяги. Сторож стоянки дремлет в будке. Через несколько часов на тротуары хлынут толпы туристов и горожан. Они стекутся за покупками в большие магазины вокруг площади. Трамваи пойдут один за другим, длинная вереница машин выстроится у въезда на подземную автостоянку, а в раскинувшемся над ней сквере уличные музыканты начнут обменивать мелодии на центы и доллары.
«Триумф» пожирает асфальт, скорость машины все выше. Светофоры горят зелёным. Лорэн бросает быстрый взгляд в зеркало заднего вида, чтобы лучше рассчитать поворот на Полк-стрит, одну из четырех улиц, идущих вдоль парка. Лорэн делает поворот перед гигантским фасадом здания магазина «Масиз». Идеальная кривая, тормоза чуть скрипят, странный звук, череда постукиваний, все происходит очень быстро, постукивания сливаются воедино, смешиваются, рассыпаются на отдельные звуки.

Внезапный треск! Диалог между дорогой и колёсами сбивается. Все связи рвутся. Машина движется боком, её заносит на ещё влажной мостовой. Лицо Лорэн искажается. Руки вцепляются в руль, и руль становится чересчур послушным, он готов бесконечно крутиться в пустоте, всасывающей весь остаток дня. «Триумф» продолжает скользить, время словно расслабляется и вдруг потягивается, как в долгом зевке. У Лорэн кружится голова, на самом деле вокруг с поразительной скоростью вращается видимый мир. Машина решила, что она волчок. Колеса резко наскакивают на тротуар, капот, приподнимаясь и обхватывая пожарный гидрант, продолжает тянуться к небу. В последнем усилии автомобиль поворачивается вокруг собственной оси и выталкивает хозяйку, вдруг ставшую слишком тяжёлой для пируэта, бросающего вызов законам гравитации. Тело Лорэн, прежде чем удариться о фасад большого магазина, взмывает в воздух. Необъятная витрина взрывается, дробясь и превращаясь в ковёр осколков.
Стеклянная простыня принимает тело молодой женщины, которая катится по полу, потом застывает, разметав волосы по куче битого стекла. А старый «триумф» заканчивает бег и карьеру, перевернувшись на спину, наполовину на тротуаре. И вот последний каприз старой англичанки — пар вырывается из её внутренностей, и она испускает прощальный вздох.
Лорэн неподвижна и безмятежна. Черты липа спокойны, дыхание медленное и равномерное. На чуть приоткрытых губах тень лёгкой улыбки, глаза закрыты; кажется, что она спит. Длинные пряди обрамляют лицо, правая рука на животе.
В будке сторож автостоянки жмурит глаза. Он все видел. Потом скажет: «Как в кино, но тут все взаправду». Он вскакивает, выбегает наружу, приходит в себя и бросается обратно, лихорадочно хватает трубку и набирает 911. Вызывает помощь, и помощь выезжает.
Столовая Мемориального госпиталя Сан-Франциско — большая комната с полом, выложенным белым кафелем, и стенами, выкрашенными жёлтой краской. Прямоугольные пластиковые столы расставлены вдоль центрального прохода, в конце которого автомат-раздатчик напитков и блюд в вакуумной упаковке.
Доктор Филипп Стерн дремал, навалившись грудью на один из столов, с чашкой холодного кофе в руках. Чуть в стороне его напарник раскачивался на стуле, уставившись в пустоту. Пейджер зазвонил в кармане доктора Филиппа Стерна. Он открыл один глаз и, ворча, глянул на часы; смена заканчивалась через пятнадцать минут.
— Надо же! Что значит не везёт! Фрэнк, вызови мне коммутатор.
Фрэнк снял трубку телефона, висящего рядом, выслушал сообщение, повесил трубку и повернулся к Стерну.
— Вставай, это нам, Юнион-сквер, код три, похоже, дело серьёзное…
Два интерна бригады скорой помощи направились к служебному входу, где их уже ждала машина с включёнными мотором и мигалкой. Два коротких сигнала сирены отметили выезд.
Без четверти семь. На Маркет-стрит ни души, и машина на приличной скорости двинулась сквозь раннее утро.
— Паскудство, а между прочим, денёк будет неплохой…
— Чем недоволен?
— Тем, что я вымотался и засну, а хорошая погода пройдёт мимо.
— Поверни налево, поедем под кирпич.
Фрэнк послушался, «скорая помощь» поднялась вверх по Полк-стрит, направляясь к Юнион-сквер.
— Давай, жми, я их вижу.
Когда интерны въехали на большую площадь, в глаза им бросился остов старого «триумфа», обхвативший пожарный гидрант.
— Надо же, не промазал, — заметил Стерн, выпрыгивая из «скорой помощи».
Двое полицейских были уже на месте, и один из них повёл Филиппа к остаткам витрины.
— Где он?
— Там, это женщина, и она врач, вроде бы из неотложки. Может, вы её знаете?
Стерн, который уже стоял на коленях перед телом Лорэн, крикнул напарнику, чтобы тот бежал быстрее. Вооружившись ножницами, он разрезал джинсы и свитер, обнажив кожу. На стройной левой ноге видно было искривление, окружённое большой гематомой, — значит, перелом. Других ушибов на первый взгляд не было.
— Давай присоски и капельницу, у неё нитевидный пульс и нет давления, дыхание 48, рана на голове, закрытый перелом левого бедра с внутренним кровотечением. Две шины давай… Знакомая? Из наших?
— Я её видел, интерн в неотложке, работает с Фернштейном. Единственная, кто его не боится.
Филипп не отреагировал на последнее замечание. Фрэнк прикрепил семь присосок с датчиками от монитора на грудь женщины, соединил каждую из них проводом определённого цвета с портативным электрокардиографом и подключил прибор. Экран тут же засветился.
— Что на мониторе? — спросил Филипп.
— Ничего хорошего, она уходит. Давление 80 на 60, пульс 140, губы цианозные, я готовлю эндотрахеальную трубку номер семь, будем интубировать.
Доктор Стерн только что ввёл катетер и протянул бутыль с раствором полицейскому.
— Держите это повыше, мне нужны обе руки.
На секунду переключившись с полицейского на своего напарника, он велел ввести пятьсот миллиграммов адреналина в перфузионную трубку и немедленно подготовить дефибриллятор. В тот же момент температура Лорэн начала резко падать, а сигнал электрокардиографа стал неровным. В нижнем углу зелёного экрана замигало красное сердечко, мигание сопровождалось коротким повторяющимся писком — сигнал, предупреждающий о неизбежной фибрилляции.
— Ну красотка, держись! Где-то внутри кровит. Какой у неё живот?
— Мягкий, может, кровотечение в ноге. Готов к интубации?
Меньше чем за минуту Лорэн была интубирована, на дыхательную трубку надели переходник. Стерн запросил общие показатели, Фрэнк ответил, что дыхание стабильное, давление упало до 50. Не успел он закончить фразу, как вместо короткого писка аппарат разразился пронзительным свистом.
— Готово, у неё фибрилляция, давай 300 миллиампер. — Филипп схватил электроды за ручки и потёр друг о друга.
— Нормально, ток есть, — крикнул Фрэнк.
— В сторону, даю электрошок!
Под действием разряда тело резко выгнулось животом к небу и снова распласталось.
— Нет, не действует.
— Разряд 300, ещё раз.
— Подымай до 360, давай.
— В сторону!
Тело дёрнулось, выгнулось и снова упало без движения.
— Дай мне ещё пять миллиграммов адреналина и разряд на 360. В сторону!
Новый разряд, новая судорога.
— Все равно идёт фибрилляция! Мы её теряем, сделай единицу лидокаина в перфу и ещё разряд.
В сторону!
Тело подбросило.
— Впрыскиваем пятьсот миллиграммов бериллиума, и немедленно готовь разряд на 380!
Ещё один электрошок, сердце Лорэн вроде бы начало реагировать на введённые лекарства, появился стабильный ритм, но лишь на несколько мгновений: свист, оборвавшийся на несколько секунд, возобновился с новой силой.
— Остановка сердца! — крикнул Фрэнк.
Тут же Филипп исступлённо начал делать непрямой массаж сердца и искусственное дыхание.
Не прекращая попыток вернуть женщину к жизни, он умолял: «Не будь идиоткой, сегодня отличная погода, вернись, что мы тебе сделали плохого…» Потом приказал напарнику готовить разряд. Фрэнк попытался охладить его пыл брось, мол, это уже ни к чему. Но Стерн не отступал; он кричал, требуя, чтобы Фрэнк зарядил дефибриллятор. Напарник повиновался.
В который раз Филипп скомандовал: «В сторону!». Тело вновь выгнулось, но линия на электрокардиограмме осталась прямой. Филипп снова принялся за массаж, на лбу у него проступили капли пота. Он осознавал, что бессилен, и приходил от этого в отчаяние.
Фрэнк видел, что поведение Филиппа вышло за рамки логики. Уже несколько минут назад он должен был бы остановиться и зафиксировать время смерти, но вопреки всему продолжал массаж сердца.
— Ещё полмиллиграмма адреналина и подымай заряд до 400.
— Оставь, Филипп, это бессмысленно, она умерла. Что ты творишь…
— Заткнись и делай, что говорят!
Фрэнк пожал плечами, ввёл новую дозу препарата в перфузионную трубку, зарядил дефибриллятор. Он установил пороговый показатель на 400 миллиампер; Стерн, даже не сказав «В сторону», послал разряд. Под воздействием силы тока грудная клетка резко оторвалась от земли. Линия осталась безнадёжно прямой. Филипп и не глянул на неё, он и так знал это ещё до того, как в последний раз применил электрошок. Филипп ударил кулаком по груди женщины.
— Черт, черт!
Фрэнк схватил Филиппа за плечи и с силой сжал.
— Прекрати, Филипп, ты слетел с катушек, успокойся! Зафиксируй смерть, и сворачиваемся. Ты начинаешь сдавать, тебе пора отдохнуть.
Филипп был весь в поту, глаза блуждали. Фрэнк повысил голос, обхватил двумя руками голову друга, заставив того сосредоточить взгляд.
Он ещё раз приказал Филиппу успокоиться и, поскольку никакой реакции не последовало, дал ему пощёчину. Филипп покорно принял удар. Фрэнк смягчил тон: «Идём в машину, приятель, возьми себя в руки».
Филипп, стоя на коленях и скрючившись, тихо произнёс: «Семь часов десять минут, скончалась». Потом, обратившись к полицейскому, который, затаив дыхание, все ещё держал бутыль для переливания, сказал: «Увозите её, всё кончено, мы больше ничего не можем сделать». Филипп поднялся, положил руку на плечо напарника и повёл его к машине скорой помощи. «Пошли, мы возвращаемся».
Они двинулись с места, тыкаясь в разные стороны, как будто не понимая, что делают. Полицейские проводили врачей взглядом, посмотрели, как они забираются в машину.
— Чего-то с лекарями неладно! — сказал один из полицейских.
Второй глянул на коллегу:
— Ты когда-нибудь работал по делу, где ухлопали кого-то из наших?
— Нет.
— Тогда тебе не понять, каково им Давай, помоги мне, подымаем её осторожненько и кладём в машину.
«Скорая помощь» уже завернула за угол, когда полицейские подняли безвольное тело Лорэн, уложили на носилки и прикрыли одеялом.
Несколько задержавшихся зевак разошлись — смотреть больше было не на что.
В машине, после долгого молчания, Фрэнк заговорил первым:
— Что на тебя нашло, Филипп?
— Ей нет тридцати, она врач, она слишком красива, чтобы умереть.
— Но именно это она и сделала! Ну, красивая, ну, врач! Она могла быть уродиной и работать в супермаркете. Это судьба, и ничего тут не попишешь, пришёл её час… Вернёмся — иди поспи, постарайся выбросить из головы все это.
В двух кварталах позади них полицейские выехали на перекрёсток как раз в тот момент, когда какое-то такси решило проскочить светофор на жёлтый свет. Взбешённый полицейский ударил по тормозам и включил сирену, таксист остановился и рассыпался в извинениях. Из-за толчка тело Лорэн сползло с носилок. Надо было его поправить. Оба полицейских перебрались назад, тот, что помоложе, взял Лорэн за щиколотки, старший — за руки. Лицо его застыло, когда он глянул на грудь молодой женщины.
— Дышит!
— Что?
— Говорю тебе, дышит. Гони в больницу!
— Это ж надо! Я сразу понял, что врачи чокнутые.
— Молчи и рули. Ничего не понимаю, но они обо мне ещё услышат.
Полицейская машина вихрем обогнала «скорую помощь» под изумлёнными взглядами двух интернов — это были «их полицейские». Филипп хотел было включить сирену и пуститься вслед, но его напарник начал возражать, он был совершенно вымотан.
— С чего они так понеслись? — спросил Филипп.
— Откуда я знаю, — ответил Фрэнк, — может, это и не те. Все на одно лицо.
Десять минут спустя врачи припарковались рядом с полицейским автомобилем, дверцы которого так и остались открытыми. Филипп вышел из машины и направился в приёмный IIOKOTI неотложки. Все убыстряя шаг, ещё не дойдя до стойки регистратора и даже не поздоровавшись, он обратился к дежурной:
— В какой она палате?
— Кто, доктор Стерн? — спросила медсестра.
— Молодая женщина, которая поступила только что.
— В третьем блоке, к ней прошёл Фернштейн.
Она вроде из его бригады.
Подошедший сзади полицейский хлопнул Филиппа по плечу:
— Вы чем думаете?
— Простите?
Простите, простите, да хоть сто раз простите! Толку-то! Как он мог заявить, что женщина мертва, если в полицейской машине она дышала? «Вы отдаёте себе отчёт, что, если бы не я, её живой запихнули бы в холодильник?» Ничего, он это дело так не оставит!
В этот момент из блока вышел доктор Фернштейн и, делая вид, что не обращает ни малейшего внимания на полицейского, обратился к Филиппу:
— Стерн, сколько доз адреналина вы ей ввели?
— Четыре раза по пять миллиграммов, — ответил интерн.
Профессор принялся его отчитывать, заявив, что подобное поведение свидетельствует об излишнем терапевтическом рвении, а затем, обратившись к полицейскому, объяснил, что Лорэн была мертва задолго до того, как доктор Стерн объявил о её кончине.
Ошибка медицинской бригады, сказал Фернштейн, заключалась в том, что они проявили излишнее упорство, занимаясь сердцем данной пациентки в ущерб прочим пользователям медицинского страхования. По его словам, введённая жидкость скопилась в области перикарда: «Когда вы резко затормозили, жидкость попала в сердце, которое отреагировало на чисто химическом уровне и забилось». Увы, это ничего не меняет в церебральной кончине жертвы. Что же касается сердца, то, как только жидкость рассосётся, оно остановится, «если это уже не случилось». Он предложил полицейскому принести извинения доктору Стерну за совершенно неуместную нервозность и пригласил последнего зайти к нему в кабинет перед уходом.
Полицейский повернулся к Филиппу и пробурчал; «Вижу, тут тоже своих не сдают…» Затем развернулся и вышел. Хотя створки дверей приёмного покоя немедленно сомкнулись за полицейским, было слышно, как он хлопал дверцами своей машины.
Стерн остался стоять, упираясь двумя руками в стойку регистратора и разглядывая прищуренными глазами дежурную медсестру. «Что, в конце концов, происходит?» Та пожала плечами и напомнила, что Филиппа ожидает Фернштейн.
Стерн постучался в дверь начальника Лорэн. Фернштейн пригласил его войти. Стоя у письменного стола спиной к вошедшему и глядя в окно, профессор явно ждал, когда заговорит Стерн. И Филипп начал говорить. Он признался, что ничего не понял из объяснений Фернштейна. Тот сухо оборвал Стерна:
— Послушайте меня хорошенько, коллега.. Я сказал этому офицеру то, чем проще всего было заморочить ему голову, чтобы он не написал рапорт и не сломал вам карьеру. То, что вы сделали, недопустимо для человека с вашим опытом. Надо уметь мириться со смертью, когда она неизбежна. Мы не боги и не несём ответственности за судьбу. Эта женщина умерла до вашего приезда, и упрямство могло дорого вам обойтись.
— Но как вы объясняете то, что она начала дышать?
— Я никак не объясняю и не должен этого делать. Мы знаем не все. Она мертва, доктор Стерн. Другое дело, что вас это не устраивает. Но она ушла. Мне плевать, что её лёгкие работают и что сердце бьётся самостоятельно. Главное — электроэнцефалограмма прямая. Церебральная смерть необратима. Мы подождём, пока последует остальное, и отправим её вниз, в морг. Точка.
— Но вы не можете поступить так, посмотрите на факты!
Раздражение Фернштейна проявилось в наклоне головы и повышении тона. Он никому не позволит себя учить. Известна ли Стерну стоимость одного дня в реанимации? Или Стерн полагает, что больница отведёт одно койко-место ради поддержания «овоща» в состоянии искусственной жизни? Он настоятельно предлагает интерну повзрослеть. Он отказывается ставить близких перед необходимостью проводить неделю за неделей у изголовья неподвижного, лишённого разума существа, жизнь которого поддерживается исключительно аппаратами. Он отказывается брать на себя ответственность за такого рода решения только ради удовлетворения тщеславия одного врача.
Стерну было приказано отправиться под душ и исчезнуть с глаз. Интерн не двинулся с места, он остался стоять перед профессором, снова и снова повторяя свои доводы. Когда он делал заявление о смерти, сердечная и дыхательная активность у его пациентки отсутствовала уже десять минут. Её сердце и лёгкие прекратили жизнедеятельность. Да, он проявил упорство, потому что впервые за врачебную практику ощутил, что эта женщина не намерена умирать. Филипп увидел в глубине её открытых глаз, что она борется и пытается выплыть. Тогда он стал бороться вместе с ней, пусть это и выходило за привычные рамки, и десять минут спустя, вопреки всякой логике, в противовес всему, чему его учили, сердце вновь стало биться, лёгкие — вдыхать и выдыхать воздух.
«Вы правы, — продолжал Филипп — мы врачи, и мы не знаем всего. Эта женщина — тоже врач». Он умолял Фернштейна дать ей шанс. Известны случаи, когда люди возвращались к жизни после шести месяцев комы, хотя никто ничего не понимал. Ни у кого никогда не получалось то, что получилось у неё, и неважно, сколько будет стоить её содержание в больнице. «Не позволяйте ей уйти, она не хочет, и она нам это сказала».
Профессор выдержал паузу, прежде чем ответить:
— Доктор Стерн, Лорэн была одной из моих учениц, у неё был тяжёлый характер, но был и настоящий талант, я очень уважал её и питал большие надежды в отношении её карьеры, как и в отношении вашей; разговор окончен.
Стерн вышел из кабинета, не закрыв дверь. В коридоре его ждал Фрэнк.
— Что ты тут делаешь?
— Да что у тебя с головой, Филипп, ты знаешь, с кем ты говорил в таком тоне?
— Ну и что?
— Тип, с которым ты говорил, — профессор, он знал эту женщину, он работал с ней пятнадцать месяцев, он спас больше жизней, чем ты, возможно, сумеешь спасти за всю врачебную карьеру. Ты должен научиться контролировать себя. Честное слово, иногда ты слетаешь с катушек.
— Отцепись от меня, Фрэнк, свою порцию нравоучений я уже получил.

ГЛАВА 4
ЗИМА 1996 ГОДА
Артур нажал на пульте кнопку, открывающую дверь гаража, и закатил машину. Поднявшись по внутренней лестнице, он вошёл в свою новую квартиру. Ногой захлопнул дверь, поставил сумку, снял пальто и рухнул на диван. Пара десятков коробок, грудой наваленных посреди гостиной, взывала к его чувству долга. Он переоделся и принялся распаковывать картонки, расставляя книги по полкам. Паркет поскрипывал под ногами.
Намного позже, вечером, все закончив, он сложил пустые коробки, прошёлся пылесосом по комнатам и закончил обустройство кухонного уголка. Огляделся. «Похоже, у меня появляются маниакальные наклонности», — сказал он себе.
Отправившись в ванную, на секунду заколебался, выбирая между ванной и душем. Остановился на ванне, пустил воду, включил маленькое радио, стоящее на подоконнике рядом со стенным шкафом, разделся и с глубоким вздохом облегчения залез в воду. Без промедления несколько раз окунулся с головой, Пегги Ли пела на коротких волнах «Лихорадку». Артур удивился. Звучание было явно стереофоническим, хотя сам аппарат — моно. К тому же, прислушавшись, Артур обнаружил, что щёлканье пальцами, сопровождавшее мелодию, доносится из шкафа. Заинтригованный, он вылез из воды и подкрался к дверцам. Звук стал более отчётливым. Он замер в нерешительности, потом набрал в грудь воздуха и распахнул обе створки. И оторопел.
Среди вешалок сидела женщина, одетая в непритязательное платье, босая, глаза прикрыты. Поглощённая ритмом песни, она подпевала и щёлкала пальцами.
— Кто вы и что тут делаете? — спросил Артур. Женщина встрепенулась и распахнула глаза.
— Вы меня видите?
— Разумеется, я вас вижу.
Она казалась потрясённой тем, что он её видит.
Заверив её, что он не слепой и не глухой, Артур снова спросил, что она тут делает. Вместо ответа женщина заявила, что это потрясающе. Артур не видел ничего «потрясающего» и куда более раздражённым тоном повторил вопрос: что она делает в его ванной ночью?
— Мне кажется, вы не совсем понимаете, — заговорила она. — Прикоснитесь к моей руке!
Его это озадачило, но она продолжала настаивать:
— Прикоснитесь к моей руке. Пожалуйста!
— Не буду я вас трогать! Что происходит?
Она взяла Артура за запястье и спросила, чувствует ли он её прикосновение. С видом человека, доведённого до предела, он заверил, что почувствовал, когда она его коснулась, и что он замечательно её видит и слышит. В четвёртый раз спросил, что она делает в шкафу в его ванной. Она проигнорировала вопрос и очень радостно повторила, как «невероятно здорово», что он её видит, слышит и может коснуться.
Усталый после тяжёлого дня, Артур не был расположен шутить.
— Хватит, мисс. Это шутка моего компаньона? Кто вы? Девица в подарок на новоселье?
— Вы всегда такой грубый? Я похожа на проститутку?
Артур вздохнул.
— Нет, вы не похожи на проститутку, просто вы прятались в моём шкафу почти в полночь.
— Между прочим, голышом стоите вы, а не я!
Артур вздрогнул, схватил полотенце, обернул вокруг бёдер и постарался вернуть себе равновесие. Он повысил голос:
— Ладно, шутки в сторону. Вы сейчас вылезете, вернётесь к себе и скажете Полу, что это очень средне, очень, очень средне.
Она сказала, что незнакома с Полом и полагает, что тон лучше сбавить. В конце концов, она тоже не глухая, это другие её не слышали, она же их слышала отлично.
Он ответил, что очень устал и абсолютно не понимает, что происходит. Она выглядит крайне возбуждённой, он же только что закончил расставлять вещи и хочет, чтобы его оставили в покое.
— Будьте так любезны, идите к себе и, кстати, вылезайте в конце концов из шкафа.
— Не торопитесь, это не так легко, я ещё не достигла абсолютной точности, хотя за последние дни стало намного лучше.
— Что стало лучше за последние дни?
— Закройте глаза, я попробую.
— Вы попробуете что?
— Вылезти из шкафа, вы же этого хотите? Ну и закройте глаза, мне надо сосредоточиться. И помолчите.
— Вы совершенно спятили!
— Фу! Хватит скандалить, замолчите и закройте глаза, не будем же мы препираться всю ночь.
Обескураженный Артур повиновался.
Две секунды спустя он услышал голос из гостиной.
— Неплохо, слишком близко к дивану, но неплохо.
Он поспешно вышел из ванной и увидел молодую женщину сидящей на полу посередине комнаты. Вид у неё был такой, как будто ничего не произошло.
— Вы оставили ковры, мне это нравится, но вон та картина на стене отвратительна.
— Я вешаю картины, какие мне хочется, и там, где хочется, и я собираюсь отправиться спать, так что если вы не желаете сказать, кто вы, то и не надо. Уходите! Убирайтесь домой!
— Но это и есть мой дом! То есть был. Все так запутано…
Артур покачал головой. Объяснил, что снял эту квартиру десять дней назад и что это его дом.
— Да. Я знаю, вы мой посмертный квартиросъёмщик; ситуация забавная.
— Что вы несёте? Агент по недвижимости говорил мне, что владелица квартиры — женщина лет под семьдесят. И что такое — «посмертный квартиросъёмщик»?
— Ей было бы приятно услышать — ей уже семьдесят два, это моя мать, и сейчас она мой официальный опекун. Настоящая владелица — я.
— У вас есть официальный опекун?
— Да, ввиду сложившихся обстоятельств мне было бы крайне затруднительно подписывать бумаги.
— Вы находитесь на лечении в больнице?
— Да, это самое меньшее, что можно сказать.
— Они там, наверное, очень беспокоятся. Какая это больница, я вас провожу.
— Скажите на милость, вы меня действительно принимаете за сбежавшую сумасшедшую?
— Да нет…
— Сначала шлюха, теперь сумасшедшая — не слишком ли для первого знакомства?
Ему было глубоко плевать, девица она по вызову или натуральная сумасшедшая, он совершенно вымотан и хочет спать.
Однако она не обращала внимания на его слова и продолжала в том же духе.
— Как вы меня видите? — поинтересовалась она.
— Я не понимаю вопроса.
— Какая я? Я не вижу себя в зеркале, какая я?
— Возбуждённая. Вы очень возбуждены.
— Я имела в виду — физически.
Артур замешкался, потом описал её: высокая шатенка с длинными волосами, очень большие глаза, красивый рот, лицо нежное, в отличие от поведения; упомянул о грациозной пластике и тонких руках с Минными пальцами.
— Если бы я вас спросила, как пройти к метро, вы бы мне рассказали о всех пересадках?
— Простите, я не понял.
— Вы всегда так приглядываетесь к женщинам?
— Как вы вошли, у вас что, дубликат ключей?
— Они мне не нужны. Это так невероятно, что вы меня видите.
Она ещё раз повторила, какое для неё чудо, что её видят. Заявив, что ей понравилось то, как он её описал, она предложила ему присесть рядом.
— То, что я сейчас расскажу, непросто представить и невозможно допустить, но если вы согласитесь выслушать мою историю, если вы согласитесь отнестись ко мне с доверием, тогда, может быть, в конце концов мне удастся все объяснить, а это очень важно, потому что, сами того не зная, вы — единственный человек в мире, с которым я могу поделиться тайной.
Артур понял, что у него нет выбора. И хотя единственным его желанием было отправиться спать, он сел рядом с женщиной и выслушал самую невероятную историю из всех, слышанных когда-либо.
Её звали Лорэн Клайн, она была врачом-интерном и шесть месяцев назад попала в серьёзную автомобильную аварию.
— С тех пор я в коме. Нет, подождите, дайте объяснить.
Она ничего не помнила об аварии. Пришла в себя в палате, после операции. Ощущения были самые странные: она слышала все, что говорилось вокруг, но не могла ни шевельнуться, ни заговорить.
Сначала она решила, что это последствия наркоза.
— Я ошибалась, часы шли, а мне не удавалось прийти в себя.
Она продолжала все чувствовать, но была неспособна общаться с внешним миром. Решив, что её парализовало, она пережила самый большой страх в жизни.
— Вы не представляете, через что мне пришлось пройти. Остаться на всю жизнь пленницей собственного тела…
Она изо всех сил стремилась умереть, но трудно покончить с жизнью, когда не можешь двинуть и пальцем. Мать сидела у её постели. Она мысленно умоляла мать удушить её подушкой.
А потом в палату вошёл врач, она узнала его голос, это был её профессор.
Миссис Клайн спросила у него, может ли её дочь что-либо слышать, когда к ней обращаются. Фернштейн ответил, что не знает, но исследования показывают, что люди в её положении могут улавливать сигналы из внешнего мира, поэтому следует крайне тщательно относиться ко всему, что говорится в присутствии больной.
— Мама хотела узнать, вернусь ли я когда-нибудь. Профессор спокойно ответил, что и этого не знает, нельзя терять надежды, известны случаи, когда больные возвращались после нескольких месяцев — такое случалось очень редко, но случалось. «Всё возможно, — сказал он, — мы не боги, мы знаем не все. — И добавил: — Глубокая кома — загадка для медицины».
Как ни странно, она почувствовала облегчение — её тело было в порядке. Диагноз не слишком утешительный, но зато и не окончательный.
— Полный паралич необратим. А в случае глубокой комы всегда есть надежда, пусть самая маленькая, — добавила Лорэн.
Неделя сменялась неделей, и каждая была длиннее предыдущей. Она проживала их, питаясь воспоминаниями и мыслями о мире вокруг. Однажды ночью, когда Лорэн грезила о жизни по ту сторону двери палаты, она представила коридор, медсестёр, бегающих с охапками медицинских карт или толкающих тележки, коллег, переходивших из одной палаты в другую…
— И тогда это случилось в первый раз: я оказалась посреди коридора, который с такой силой представляла. Сначала я подумала, что воображение сыграло со мной такую шутку — я хорошо знала обстановку, ведь это больница, где я работаю. Но все вокруг потрясало реальностью. Я видела, как ходят люди, как Бетти открыла шкаф, достала оттуда компрессы и снова закрыла, как прошёл Стефан, потирая голову. У него нервный тик, он всегда так делает.
Она слышала шум лифта, чувствовала запах еды, которую разносили дежурные.
Лорэн же не видел и не слышал никто. Люди проходили рядом, даже не пытаясь обогнуть её, совершенно не замечая её присутствия. Почувствовав усталость, она вернулась в своё тело.
В следующие дни Лорэн научилась передвигаться по госпиталю. Она подумала о столовой и тут же очутилась там, вспомнила о приёмном отделении — и оп! она уже там. После трех месяцев упражнений она уже могла удаляться от госпитального комплекса. Так она разделила ужин с французской парой в одном из своих любимых ресторанов, посмотрела половину фильма в кинотеатре, провела несколько часов в квартире матери.
— Больше я этого не делала; было слишком тяжело находиться рядом и не иметь возможности ничего сказать.
Кали чувствовала её присутствие и, поскуливая, бегала кругами; это доводило Лорэн до безумия.
Тогда она вернулась сюда: в конце концов, это её дом, и здесь она чувствовала себя лучше всего.
— Я живу в абсолютном одиночестве. Вы не представляете, что это значит — не иметь возможности ни с кем поговорить, быть совершенно прозрачной, не существовать ни в чьей жизни. Теперь понимаете, как я была удивлена и взбудоражена, когда вы заговорили со мной там, в шкафу, и когда я поняла, что вы меня видите? Не знаю, почему так случилось… Но только бы это продолжалось, только бы я могла общаться с вами, у меня накопилось столько всего, что я хотела бы высказать!
Лихорадочный поток фраз сменился тишиной. Слезы заблестели в уголках её глаз. Она посмотрела на Артура, провела рукой себе по щеке и под носом.
— Вы, наверно, принимаете меня за сумасшедшую?
Артур успокоился; волнение женщины трогало, а поразительный рассказ захватил его.
— Нет, все это, как бы сказать, волнующе, удивительно, непривычно. Я не знаю, что говорить. Я хотел бы вам помочь, но не представляю, что делать.
— Позвольте мне остаться здесь, я буду как мышка, я вас не побеспокою.
— Вы действительно верите во все, что рассказали?
— А вы ни одному слову не поверили? Вы говорите себе, что напротив сидит совершенно рехнувшаяся девица? Тогда у меня нет ни единого шанса.
Артур предложил Лорэн несложный ход,. Если бы она в полночь очутилась нос к носу с возбуждённым мужчиной, который прятался в её шкафу в ванной и пытался объяснить, что является чем-то вроде привидения человека, находящегося в коме, — что бы она подумала и как бы реагировала?
Лицо Лорэн смягчилось, сквозь слёзы пробилась улыбка. Наконец она признала, что первым делом она бы безусловно заорала; так что у него есть смягчающие обстоятельства.
Он поблагодарил.
— Артур, умоляю вас, вы должны мне поверить. Такое нельзя выдумать.
— Вовсе нет, мой компаньон вполне способен сочинить штуку и похлеще.
— Да забудьте, наконец, про своего компаньона! Он здесь ни при чём, это не розыгрыш…
Когда Артур поинтересовался, откуда она знает его имя, она ответила, что была здесь задолго до его переезда. Так, она видела его во время осмотра квартиры и когда он с агентом по недвижимости подписывал арендный договор на кухне. Она была здесь и когда доставили ящики, и когда, распаковывая их, он сломал макет самолёта. Справедливости ради она должна признать, что, несмотря на сочувствие, тогда её здорово позабавило его негодование. Она видела и то, как он вешал эту бездарную мазню.
— Вы чокнутый: двадцать раз двигать диван, прежде чем поставить на единственное подходящее место… Так и хотелось подсказать… Я здесь с вами с первого дня. Всё время.
— И когда я под душем, и когда в постели?
— Подглядывать не люблю. Но могу сказать, что вы хорошо сложены. Даже очень, если, конечно, не обращать внимания на лишний жирок.
Артур нахмурил брови. То, что она говорила, — убеждало. Однако Артуру казалось, что он ходит кругами; история женщины не лезла ни в какие ворота. Ей хочется верить в свою историю? Пожалуйста. С какой стати он должен разубеждать её? Он же не психиатр.
У Артура слипались глаза, и, чтобы покончить со всем этим, он предложил женщине остаться на ночь — он ляжет в гостиной на диване, «который с таким трудом поставил на нужное место», а ей постелет в спальне. А завтра она вернётся к себе, в больницу, или куда заблагорассудится, и их пути разойдутся.
Но Лорэн не согласилась. Она встала, полная решимости сделать так, чтобы он выслушал её, и на одном дыхании перечислила все, чему была свидетельницей в последние дни.
Она пересказала позавчерашний телефонный разговор Артура с Кэрол Энн. «Кэрол Энн бросила трубку сразу после того, как вы выдали сентенцию, кстати весьма напыщенную, объясняя, почему не желаете возвращаться к выяснению отношений. Поверьте мне!»
Она напомнила о двух чашках, которые он разбил, распаковывая ящики. «Поверьте мне!»
Она напомнила, как он проспал, а потом ошпарился под душем. «Поверьте мне!»
Она напомнила и о том, как он, свирепея, долго искал ключи от машины. «Да поверьте же мне, черт побери!»
Кстати, на её взгляд, он очень рассеян, ключи лежали на столике у входа.
«А когда вы ели сэндвич с салями, вы посадили пятно на пиджак, и вам пришлось переодеваться перед выходом. Теперь вы мне верите?»
— Почему вы шпионите за мной?
— При чём тут «шпионите», тоже мне, Уотергейт! Может, «жучки» начнёте искать?
— Почему бы и нет! По крайней мере, это логичнее, чем ваша история… Ну правда?
— Берите ключи от машины!
— Куда мы едем?
— В госпиталь, посмотреть на меня.
— Сейчас?! Почти час ночи, а я заявлюсь в больницу на другом конце города и попрошу дежурную медсестру оказать любезность: отвести в палату к женщине, призрак которой заявился в мою квартиру. А ещё добавлю, что я эту женщину знать не знаю, и что она очень упрямая, и что я хочу спать, и что это единственный способ отвязаться от неё…
— Вы знаете какой-нибудь другой?
— Что «другой»?
— Другой способ. Вы же все равно не уснёте.
— Боже, за что? Почему это случилось именно со мной?
— Вы не верите в Бога, вы сами сказали по телефону вашему компаньону, когда обсуждали контракт: «Пол, я не верю в Бога. Если мы заполучим этот подряд, то исключительно потому, что были лучшими, а если упустим, тогда надо будет разобраться и понять, в чём мы не правы». Так вот, подумайте пять минут, в чём вы можете быть не правы, это все, чего я прошу. Поверьте мне! Вы мне нужны, вы единственный человек!..
Артур снял трубку и набрал номер телефона компаньона.
— Я тебя разбудил?
— Да нет, всего час ночи, и я ждал твоего звонка, чтобы отправиться спать, — ответил Пол.
— Почему? Я должен был позвонить?
— Нет, ты не должен был звонить; да, ты меня разбудил. Чего ты хочешь?
— Хочу передать трубку кое-кому и сказать тебе, что твои шутки становятся все глупее и глупее.
Артур протянул трубку Лорэн и попросил поговорить с его компаньоном. Она не могла взять трубку и объяснила ему, что не может ничего удержать в руках. Полу надоело ждать, и он поинтересовался, с кем Артур разговаривает. Артур ухмыльнулся и с видом победителя нажал на аппарате кнопку «громкая связь».
— Ты меня слышишь, Пол?
— Да, я тебя слышу. Скажи: что ты затеял? Я бы хотел поспать.
— Я бы тоже хотел поспать, помолчи секунду. Говорите с ним, Лорэн, вот теперь говорите!
Она пожала плечами.
— Как вам угодно. Здравствуйте, Пол. Вы меня, конечно, не слышите…
— Ладно, Артур, сейчас слишком поздно, чтобы звонить и молчать в трубку.
— Ответь ей.
— Кому?
— Особе, которая только что с тобой разговаривала.
— Ты — та особа, которая только что со мной разговаривала, и я тебе отвечаю.
— Ты не слышал никого другого?
— Скажи, ты, случаем, не Жанна д.Арк, которая слышала голоса, призывающие её спасти короля и Францию?
Лорэн смотрела на Артура с сочувствием.
Артур покачал головой; что ж, даже если эти двое сговорились, купить его оказалось нелегко.
По «громкой связи» было слышно, как Пол снова спросил, с кем Артур разговаривает. Артур попросил Пола забыть обо всём и извинился за поздний звонок. Обеспокоенный Пол осведомился, все ли в порядке и не нужно ли приехать. Артур заверил, что все в порядке, и не забыл поблагодарить.
— Ладно, не за что, красавчик; буди меня когда хочешь, из-за любой фигни и без всяких колебаний, мы с тобой компаньоны в радости и в горе. Так что, если у тебя приключится горе вроде теперешнего, буди меня, и мы его разделим. Ну так я могу спать или у тебя ещё что-нибудь?
— Спокойной ночи, Пол.
Оба повесили трубки.
— Отвезите меня в госпиталь, мы бы уже давно там были.
— Никуда я вас не повезу. Я не верю в ваши фантазии. Я устал, мисс, я хочу спать… Так что либо вам спальня, а мне — диван, либо вы отправляетесь восвояси. Это моё последнее предложение.
— Ну что ж, вы ещё упрямей, чем я. Ступайте в свою спальню, мне не нужна кровать.
— А вы что будете делать? — Вас это волнует?
— Да, волнует, и точка.
— Я останусь здесь, в гостиной.
— Только до завтрашнего утра, а потом…
— Да, до завтрашнего утра, спасибо за гостеприимство.
— А вы не будете за мной шпионить?
— Если вы мне действительно не верите, достаточно запереть дверь на ключ. Кстати, если вы беспокоитесь, потому что спите голышом, то, знаете ли, я вас уже видела!
— Разве вы любите подглядывать?
Она напомнила ему, что недавно в ванной комнате и подглядывать не надо было, следовало просто ослепнуть. Он покраснел и пожелал ей спокойной ночи.
— Именно, спокойной ночи, Артур, приятных вам снов.
Артур удалился в спальню, хлопнув дверью. «Просто сумасшедшая, — проворчал он. — Дичь какая-то». Он разделся и упал на кровать. Зелёные светящиеся цифры радио-будильника показывали половину второго. Он разглядывал их до двух часов одиннадцати минут. Потом вскочил, оделся и без стука вошёл в гостиную.
Лорэн сидела на подоконнике. Не оборачиваясь, она заговорила:
— Я люблю этот вид. А вам нравится? Из-за него я и соблазнилась этой квартирой. Я люблю смотреть на мост, а летом люблю открывать окно и слушать сигнальные гудки грузовых судов. Я всегда мечтала сосчитать волны, которые разбиваются об их форштевни, пока они проходят под мостом Голден-Гейт.
— Ладно, поехали, — вот все, что он сказал в ответ.
— Правда? С чего вы вдруг решились?
— Вы угробили мне ночь; что пропало, то пропало, но лучше разобраться сейчас, завтра я на работе. У меня важная встреча днём, и я должен постараться поспать хотя бы часа два, так что поехали. Может, поторопитесь?
— Ступайте, я к вам присоединюсь.
— Где присоединитесь?
— Говорю же, присоединюсь. Поверьте мне хоть на две минуты.
Артуру казалось, что, имея в виду ситуацию, он и так доверился ей куда больше, чем следовало.
Перед тем как покинуть квартиру, он ещё раз поинтересовался фамилией Лорэн. Она сообщила и фамилию, и этаж, и номер палаты, где должна была пребывать, — этаж пятый, палата 505. И добавила: «Запомнить легко — одни пятёрки».
Он не видел ничего лёгкого в том, что предстояло. Артур захлопнул за собой дверь, спустился по лестнице и вошёл в гараж. Лорэн уже сидела на заднем сиденье машины.
— Не знаю, как вам это удаётся, но впечатляет. Вам бы с Гудини работать!
— Кто это?
— Фокусник.
— У вас обширные познания.
— Пересядьте вперёд, это не такси.
— Будьте хоть немного снисходительны, я же предупредила, что мне пока не хватает точности. Заднее сиденье — не так уж плохо, я могла бы приземлиться и на капот. Вообще-то я постаралась сконцентрироваться на внутренней части машины. Уверяю вас, я делаю большие успехи.
Лорэн села рядом с Артуром. Машина тронулась. Лорэн смотрела в окно, Артур — на ночную дорогу. Потом поинтересовался, как вести себя в госпитале, чтобы проникнуть в палату в неположенное время. Лорэн предложила Артуру представиться кузеном из Мексики, который, узнав о несчастье, провёл за рулём весь день и всю ночь, а на рассвете должен улетать на полгода в Англию. По совести говоря, Артур не видел себя типичным южноамериканцем и сомневался, что кто-то клюнет на такую байку.
Лорэн нашла ход его мыслей излишне пессимистическим и сказала, что в случае неудачи они спокойно пройдут в палату утром.
«Сааб» въехал на территорию госпиталя. Лорэн велела повернуть направо, потом на вторую аллею слева и посоветовала встать сразу за серебристой сосной. Когда машина была припаркована, Лорэн указала на ночной звонок, заметив, что не надо звонить слишком долго.
— Это их злит, — сказала она.
— Кого? — спросил он.
— Медсестёр, они ведь не умеют телепортироваться, а идти часто приходится с другого конца коридора. А сейчас вам пора бы проснуться…
— Я бы не возражал, — ответил Артур.

ГЛАВА 6
Ресторан для туристов прилепился к скале, нависающей над Тихим океаном. Зал был почти полон. Два телевизора над баром позволяли клиентам следить сразу за двумя бейсбольными матчами.
Лорэн и Артур сидели у застеклённого проёма.
Только Артур собрался заказать каберне-совиньон, как его пробрала дрожь. Он ощутил, что Лорэн гладит его ногу своей босой ногой. При этом Лорэн победно улыбалась, а глаза её лукаво поблёскивали. Задетый за живое, он поймал её щиколотку и провёл рукой вверх по ноге.
— Я тебя тоже чувствую.
— Я хотела быть в этом уверена.
— Можешь не сомневаться.
Официантка, которая собиралась принять заказ, спросила Артура с сомнением:
— Вы чувствуете что?
— Ничего, я ничего не чувствую.
— Вы только что мне сказали «я тебя тоже чувствую».
Артур повернулся к широко улыбавшейся Лорэн:
— Видишь, как просто — скоро я окажусь в дурдоме.
— Возможно, там вам будет лучше, — ответила официантка, пожимая плечами и отходя от столика.
— А мой заказ? — крикнул он вслед.
— Я вам пришлю Боба. Может, вы и его почувствуете…
Боб явился через несколько минут, едва ли не более женственный, чем его коллега. Артур заказал яичное суфле с лососиной и томатный сок со специями.
На этот раз, прежде чем обратиться к Лорэн, Артур подождал, пока официант отойдёт. И попросил её рассказать о последних шести месяцах жизни.
Боб, замерев посреди зала, смотрел, как Артур беседует сам с собой. Посетители тоже уставились на странного человека, разговаривающего с пустотой.
Лорэн осеклась на середине фразы и спросила, нет ли у Артура мобильного телефона.
Не понимая, в чём дело, он тем не менее кивнул.
— Достань его и делай вид, что говоришь по телефону, иначе тебя и правда упекут в дурдом.
Артур схватил мобильный телефон, сделал вид, что набирает номер, и очень громко произнёс «Алло!». Ещё несколько секунд люди продолжали его разглядывать, но ситуация стала почти нормальной, и они вернулись к еде.
Лорэн рассказывала. Первые дни положение фантома её забавляло. Ощущение абсолютной свободы. Не надо думать, что надеть, как причесаться, как ты выглядишь, похудела ты или наоборот — никто на тебя не смотрит. Никаких обязательств, никаких ограничений, не надо стоять в очереди в магазине — подходишь первым, и никто не возмущается, никто не осуждает. Не нужно скромничать — слушай чьи угодно разговоры, смотри на что хочешь, будь там, где не имеешь права быть.
— Я могла сесть на уголок стола в Овальном кабинете Белого дома и оказаться в курсе государственных секретов, могла посидеть на коленях у Ричарда Гира или принять душ с Томом Крузом.
Все или почти всё было доступно ей — бродить по закрытым музеям, проходить в кино без билета, спать во дворцах, летать на истребителе, наблюдать за самыми сложными хирургическими операциями или за исследованиями в лабораториях, перепрыгивать с опоры на опору моста Голден-Гейт.
Не отрывая уха от трубки, Артур поинтересовался, пробовала ли она делать что-нибудь из этого.
— Нет, у меня головокружение от высоты, я боюсь самолётов, Вашингтон слишком далеко, я не умею переноситься на такие расстояния, вчера я первый раз спала, так что дворцы мне были ни к чему, а что до магазинов, то какой в них толк, если ни к чему не можешь прикоснуться?
— А Ричард Гир и Том Круз?
— Та же проблема, что и в магазинах! Быть фантомом вовсе не забавно. Скорей уж это надрывает душу. Все доступно, но все недостижимо.
Ей не хватало людей, которых она любила. Она больше не могла контактировать с ними.
— Я больше не существую. Я могу их видеть, но от этого ещё хуже. Может быть, это и есть Чистилище — вечное одиночество.
— Ты веришь в Бога?
— Нет, но в моём положении появляется некоторая склонность к пересмотру того, во что верить или не верить. Я ведь и в фантомов не верила.
— И я тоже, — сказал он.
— Ты не веришь в призраки и привидения?
— Но ты же не призрак.
— Ты находишь?
— Ты не умерла, Лорэн, твоё сердце бьётся внутри, а сознание существует… где-то. Они разделились на время, вот и все. Надо понять, почему это произошло и как их соединить.
— Заметь, что с такой точки зрения это развод с тяжёлыми последствиями…
Артур ничего не смыслил в медицине, но не собирался признать этот факт и опустить руки. По-прежнему говоря в телефон, он настойчиво повторял: нужно искать и найти способ, который бы вернул Лорэн в её тело, она должна выйти из комы. Эти два явления связаны, добавил он.
— Извини, но мне кажется, что ты сильно продвинулся в своих изысканиях.
Артур пропустил мимо ушей саркастическое замечание Лорэн и предложил вернуться домой, чтобы начать поиски в Интернете. Он намеревался собрать о коме все: научные исследования, медицинские отчёты, библиографию, исторические факты, свидетельства разного рода Особенно Артура интересовали случаи длительной комы, закончившиеся благополучно. «Мы должны найти и расспросить тех, кто вышел из комы. Их свидетельства могут быть крайне важными».
— Почему ты все это делаешь?
— Потому что у тебя нет выбора.
— Отвечай на мой вопрос. Ты осознаешь, что лично будешь втянут в эту историю? Ты представляешь, сколько времени это займёт? У тебя ведь есть своя работа и свои обязательства.
— Ты весьма противоречивая женщина.
— Я стараюсь мыслить здраво. Разве ты не заметил, как все на тебя косо смотрели, потому что ты разговаривал с пустотой; знаешь ли ты, что в следующий раз, когда тебе вздумается зайти в этот ресторан, тебе скажут, что мест нет, потому что люди не любят странных, потому что, когда кто-то громко разговаривает и жестикулирует, сидя один, это беспокоит остальных?
— В городе больше тысячи ресторанов, так что выбор есть.
— Артур, ты милый, ты действительно милый человек, но ты теряешь ощущение реальности.
— Не хочу тебя задеть, но что касается потери ощущения реальности, то в твоём нынешнем положении ты мне можешь дать фору.
— Не играй словами. И не давай легковесных обещаний, тебе никогда не разрешить эту загадку.
— Я никогда не бросаю обещаний на ветер, и я не милый человек.
— Не обнадёживай меня напрасно, тебе просто не хватит времени.
Артур сделал вид, что закончил разговор, и внимательно посмотрел на Лорэн. Потом набрал номер компаньона. Поблагодарил за потраченное на него время и за заботу. Успокоил, объяснил, что действительно чувствует себя на грани срыва от переутомления, и сказал, что для фирмы будет лучше, если он на несколько дней прервётся. Ввёл Пола в курс нескольких текущих дел и предупредил, что Морин будет в полном его распоряжении. Добавил, что чувствует себя слишком усталым, чтобы ехать куда бы то ни было, и будет сидеть дома.
— Вот так, отныне я свободен от любых профессиональных обязательств и предлагаю начать наши исследования немедленно.
— Я не знаю, что сказать.
— Для начала помоги мне профессиональными познаниями.
Боб принёс счёт, не спуская глаз с Артура. Тот скорчил страшную гримасу, высунув язык, и вскочил. Боб отступил на шаг.
— Я ждал от вас большего, Боб, вы меня очень разочаровали. Идём, Лорэн, это заведение нас не достойно.
В машине Артур объяснил Лорэн метод, который собирался применить для изысканий. Они обсудили детали и вместе выработали план кампании.

ГЛАВА 8
Артур почти три недели провёл в городской библиотеке, внушительном здании в неоклассическом стиле, построенном в начале века. Там в дюжине залов с величественными сводами царит особая атмосфера, отличная от многих подобных мест. К примеру, в отделе городских архивов часто можно встретить солидных францисканцев бок о бок с престарелыми хиппи. И те и другие ищут утраченную молодость, прикрываясь анекдотами и спорами об «отдельных аспектах истории города».
Артур — абонент зала № 27, где собраны материалы по медицине, сектора 48, «неврологического», — тысячами поглощал страницы с описаниями случаев комы, бессознательного состояния и черепных травм.
При этом Артур решительно возражал, чтобы Лорэн его сопровождала. Её присутствие не даст ему сосредоточиться, объяснил он.
Чтение, конечно, просвещало его, но ни на шаг не приближало к решению проблемы. Закрывая один том, Артур надеялся найти путеводную идею в следующем. Он являлся каждое утро к открытию, обкладывался грудами книг и погружался в «уроки». Случалось, он покидал своё место и отправлялся к информационному монитору, откуда посылал сообщения, нашпигованные множеством вопросов, известным профессорам медицины. Некоторые отвечали, заинтригованные целью изысканий. Затем он вновь взгромождался на свой стул и принимался за чтение.
Он позволял себе небольшой перерыв на обед в кафетерии, куда приносил то, что можно было вынести из читального зала. Он заканчивал трудовой день в десять часов вечера, в момент закрытия библиотеки.
Возвращался к Лорэн и за ужином давал отчёт о дневных исследованиях. Начинались бурные споры, в которых Лорэн забывала, что Артур — не студент медицинского факультета. Доводы и контрдоводы сменяли друг друга или сталкивались, иногда до исхода ночи или, во всяком случае, сил. Ранним утром за завтраком он делился с ней планами — по какому следу направится сегодня.
Артур не позволял себе падать духом при Лорэн. Но каждая затягивавшаяся пауза заставляла их чувствовать, что они по-прежнему далеки от успеха.
В пятницу, завершившую третью неделю поисков, Артур ушёл из библиотеки пораньше. В машине слушая музыку Барри Уайта, Артур включил радио на полную громкость, а потом свернул на Калифорния-стрит, решив кое-что купить. Захотелось устроить праздничный ужин. Он накроет стол, зажжёт свечи и заполнит квартиру музыкой; он пригласит Лорэн танцевать и воспретит любые медицинские разговоры.
Пока по бухте растекался чудный сумеречный свет, Артур припарковал машину у дверей дома. Отбивая ритм, поднялся по лестнице, совершил несколько акробатических движений, чтобы попасть ключом в замок, и с кучей пакетов в руках зашёл внутрь. Прикрыв дверь ногой, сложил пакеты на стойку в кухне, снял пальто и, войдя в гостиную, весело окликнул Лорэн.
Она сидела на подоконнике и не обернулась, продолжая разглядывать открывающийся вид. Спустя секунду Лорэн исчезла. Артур услышал, как она пробурчала: «Я даже не могу хлопнуть дверью!»
— Что-нибудь не так, Лорэн?
— Оставь меня в покое!
Прошла ещё минута, и Артур увидел, что Лорэн стоит у окна, прислонившись к стеклу и спрятав лицо в ладонях.
— Ты плачешь?
— У меня нет слез, как же ты хочешь, чтобы я плакала?
— Ты плачешь! Что такое?
— Ничего, абсолютно ничего.
— Посмотри на меня, Лорэн!
Она ещё раз повторила: «Оставь меня». Медленно приблизившись, он обнял её и повернул к себе, чтобы увидеть лицо.
Лорэн опустила голову, он кончиком пальца приподнял её подбородок.
— Что случилось?
— Они собираются покончить со всем!
— Кто собирается покончить и с чем?
— Утром я отправилась в госпиталь, мама была там. Они убедили её применить эвтаназию.
— Что за дикость? Кто кого убедил?
Как и каждое утро, мать Лорэн пришла в тот день в Мемориальный госпиталь. У изголовья кровати её ждали трое врачей. Когда она вошла в палату, один из докторов, женщина средних лет, подошла к ней и сказала, что необходимо поговорить. Психолог, которую пригласили специально для этого случая, ухватила миссис Клайн за локоть и предложила сесть.
Начались долгие подробные объяснения, все аргументы которых были призваны убедить согласиться на невозможное. Лорэн была всего лишь телом без души. За телом ухаживают, но это стоит огромных денег обществу. Конечно, легче поддерживать любимое существо в состоянии искусственной жизни, чем принять его смерть. Но какова цена? Следует решиться и допустить недопустимое, не испытывая чувства вины. Всё было испробовано. Никакого предательства нет. Надо набраться мужества признать очевидное.
Доктор Кломб особо подчеркнула, что миссис Клайн культивирует в себе чувство зависимости от тела дочери.
Миссис Клайн, вырвав руку, затрясла головой в знак категорического отказа. Она не может и не хочет делать ничего подобного. Но минута шла за минутой, и тщательно подобранные аргументы психолога расшатывали чувства, подталкивая к разумному и гуманному решению; утончённая риторика доказывала, что отказ был бы несправедлив, жесток — и для самой Лорэн, и для её близких; наконец, он был бы проявлением эгоизма.
Начало проклёвываться сомнение. С большой деликатностью, усиленной ещё более убедительными доводами, были произнесены осторожные слова об ответственности — но очень мягко.
Место, которое её дочь занимала в отделении реанимации, лишало другого пациента надежды выжить, лишало другую семью обоснованных надежд. Одно чувство вины подменялось другим… и сомнение набирало силу. Лорэн, объятая ужасом, присутствовала при этом и видела, как мало-помалу решимость матери таяла.
К концу долгой беседы сопротивление миссис Клайн было сломлено, и она, обливаясь слезами, признала, что доводы врачей справедливы. Она согласилась подумать о возможной эвтаназии дочери. Она поставила единственное условие — скорее, это было не условие, а просьба — подождать несколько дней, «чтобы быть уверенной».
Сегодня пятница, так что до понедельника не надо ничего делать. Она должна подготовиться сама и подготовить близких.
Медики сочувственно закивали, выказывая полное понимание и скрывая глубокое удовлетворение тем, что мать позволила найти им решение проблемы, непреодолимой для всей их науки: что делать с человеческим существом, если оно не мертво и не живо?
Гиппократ не мог предположить, что в один прекрасный день медицина столкнётся с такого рода драмами. Врачи вышли из палаты, оставив миссис Клайн наедине с дочерью. Она взяла дочь за руку, уронила голову ей на живот и, рыдая, попросила прощения. «Я больше не могу, моя дорогая, моя маленькая девочка. Я хотела бы быть на твоём месте». Лорэн, охваченная смесью страха, печали и отвращения, смотрела на мать из другого угла палаты. Спустя минуту она подошла и обняла мать за плечи. А мать ничего не почувствовала.
Покинув мать и собственное тело, Лорэн сразу вернулась на подоконник гостиной своего дома, решив напоследок напитаться светом, пейзажем, всеми запахами и трепетаниями города.
В лифте доктор Кломб, обратившись к коллегам, поздравила с общей победой.
— Вы не боитесь, что она передумает? — спросил Фернштейн.
— Нет, не думаю. И потом, мы поговорим с ней ещё раз, если нужно.
Артур обнял Лорэн, пытаясь выразить охватившую его нежность.
— Даже когда ты плачешь, ты красивая. Вытри слезы, я им не позволю.
— Как? — спросила она.
— Дай подумать.
Она отвернулась к окну.
— Зачем? — спросила она, разглядывая уличный фонарь. — Может, так и лучше, может, они правы.
— Что значит — «может, так и лучше»?
Вопрос, заданный Артуром агрессивным тоном, остался без ответа. Она, обычно такая сильная, сейчас смирилась. Если уж быть честной, то она жила полужизнью, разрушая жизнь матери, и к тому же «никто не ждал её у выхода из туннеля».
— Если бы я могла проснуться… но на это надежды меньше всего.
— Неужели ты хоть на секунду способна поверить, что твоей матери станет легче, если ты совсем умрёшь?
— Ты очень мил, — перебила она его.
— А что я такого сказал?
— Нет, ничего, просто твоё «совсем умрёшь» показалось мне очень милым, особенно в нынешних обстоятельствах.
— Ты думаешь, она сумеет заполнить пустоту, которую ты оставишь вместо себя? Ты думаешь, для неё лучше всего, если ты отступишься? А я?
Она бросила на него вопросительный взгляд.
— Что ты?
— Я буду ждать тебя при пробуждении; может, для других ты и невидима, но не для меня.
— Это признание? — Её тон стал насмешливым.
— Не будь самонадеянной, — сухо ответил он.
— Почему ты делаешь все это? — спросила она почти с гневом.
— Почему ты агрессивна и провоцируешь меня?
— Почему ты здесь, ходишь вокруг меня кругами, из сил выбиваешься? Что у тебя с головой? — Она уже кричала. — Что тебе нужно?
— А теперь ты становишься злой.
— Скажи, скажи честно!
— Сядь рядом и успокойся. Я расскажу тебе одну историю, и ты все поймёшь. Однажды у нас дома, недалеко от Кармела, на обед были приглашены гости. Мне тогда было от силы лет семь…
Артур пересказал ей один случай, о котором услышал от старого друга своих родителей во время того обеда. Доктор Миллер был крупным хирургом-офтальмологом. В тот вечер он вёл себя странно, словно был взволнован или смущён; на него это было не похоже — и до такой степени, что мать Артура забеспокоилась и спросила, что с ним. Он стал рассказывать.
Пятнадцать дней назад он оперировал маленькую девочку, слепую от рождения. Она не знала, как выглядит сама, как выглядит её мать, не понимала, что такое небо, не имела представления о цвете… Внешний мир был ей заказан, ни один зрительный образ ни разу не отпечатался в её мозгу.
Всю жизнь она угадывала формы и контуры, но не могла связать ни одну картинку с тем, что рассказывали ей руки.
А потом Коко — так все звали хирурга — сделал «невозможную» операцию, поставив на карту все.
Утром того дня, когда он был приглашён на обед, хирург, оставшись один в палате с девочкой, снял повязки.
— Ты начнёшь что-то видеть ещё до того, как я сниму бинты. Приготовься!
— Что я увижу? — спросила она.
— Я тебе уже объяснял, ты увидишь свет.
— А что такое свет?
— Это жизнь; подожди ещё секунду…
Как и обещал Коко, через несколько секунд дневной свет проник в глаза девочки. Он хлынул сквозь веки, быстрее, чем река, прорвавшаяся сквозь брешь в плотине, промчался через два кристаллика и принёс в глубину каждого глаза миллиарды частиц информации, носителем которой был.
Получившие стимул, впервые с момента рождения этого ребёнка, миллионы клеток двух её сетчаток возбудились, вызывая химическую реакцию изумительной сложности, чтобы закодировать образы, которые на них отпечатывались. Коды были мгновенно восприняты двумя оптическими нервами, которые пробудились от долгого сна, пришли в активное состояние и начали передавать прибывающий поток данных в мозг.
В тысячные доли секунды мозг раскодировал полученные данные, преобразовал их в ожившую картинку, предоставив сознанию выработку ассоциаций и трактовок. Самый древний графический процессор, самый сложный и миниатюрный в мире, был внезапно связан с оптической системой и приступил к работе.
Девочка, охваченная одновременно нетерпением и страхом, взяла Коко за руку и сказала: «Подожди, я боюсь».
Коко остановился, обнял её и ещё раз рассказал, что произойдёт, когда он снимет последние бинты, — появятся сотни новых частиц информации, которые ей предстоит впитать, понять, сравнить с тем, что создало её воображение.
Первое, что увидела девочка, открыв глаза, были руки хирурга; она принялась вертеть их, как игрушку. Она наклоняла голову, улыбалась, смеялась, плакала и не могла оторвать взгляда от его десяти пальцев, будто пытаясь укрыться от всего, что её окружало и стало реальным, — возможно, потому, что боялась. Потом она перевела взгляд на свою куклу, которая сопровождала её все непроглядно тёмные дни и ночи.
В другом конце просторной палаты открылась дверь, и зашла её мать, не говоря ни слова. Девочка подняла голову и посмотрела на неё. Она никогда ещё её не видела! В долю секунды лицо девочки стало вновь лицом младенца. Она протянула руки и без малейшего колебания назвала незнакомку мамой.
— Когда Коко замолчал, я понял, что он обрёл смысл жизни, он мог сказать себе, что сделал не что важное. Ты просто скажи себе: «Все, что Артур делает для меня, — это в память о Коко Миллере». А теперь, если ты успокоилась, дай мне подумать.
Лорэн ничего не ответила, только неслышно пробормотала что-то.
Артур устроился на диване и принялся грызть карандаш. Потянулись долгие минуты, потом он вскочил, уселся за стол и начал что-то чиркать на листке бумаги. Все это время Лорэн смотрела на него с тем вниманием, с каким кошка разглядывает бабочку или муху. Она наклоняла голову, с интересом следя за каждым движением Артура всякий раз, когда он принимался писать или застывал, вгрызаясь в карандаш. Закончив, он обратился к ней с очень серьёзным видом:
— Что делают с твоим телом?
— Кроме гигиенических процедур?
Она перечислила: внутривенные вливания, поскольку иначе она питаться не может. Три раза в неделю профилактически вводят антибиотики. Массаж бёдер, локтей, коленей и плеч, чтобы не было пролежней. В остальном уход состоял из проверки жизненных показателей и измерения температуры. Искусственного дыхания не требовалось.
— Я вполне автономна, в этом вся их проблема, иначе им достаточно было бы отключить аппарат. Вот, собственно, и все.
— Тогда почему они утверждают, что это так дорого стоит?
— Из-за места, которое я занимаю.
И она подробно объяснила, почему место в больничном отделении стоит целого состояния.
— Возможно, нам удастся одним махом разрешить и их проблему, и нашу собственную, — заявил Артур.
— Что ты придумал?
— Тебе приходилось ухаживать за такими пациентами, как ты?
Да, она занималась такими пациентами, но только когда их привозила «скорая помощь», на короткий срок, и ни разу — на протяжении длительного времени.
— Но если бы пришлось этим заняться?
Она предположила, что проблем не возникло бы, практически такая работа входила в обязанности медсестёр, кроме случаев, когда возникали внезапные осложнения.
— Значит, сумеешь?
Она не понимала, к чему он клонит.
— А внутривенное вливание — это очень сложно?
— В каком смысле?
— В смысле — можно купить всё необходимое в аптеке?
— В больничной аптеке — да.
— А в обычной аптеке?
Она поразмыслила и согласилась, что можно сделать жидкость для внутривенного вливания, купив глюкозу, некоторые антикоагулянты, физиологический раствор и смешав их. Значит, это возможно. Кстати, для пациентов, проходящих лечение на дому, этот состав готовили медсёстры, заказывая необходимые компоненты в аптеке.
— А теперь я должен позвонить Полу, — сказал он.
— Зачем?
— Чтобы найти машину скорой помощи.
— Какую машину? Что ты придумал? Я имею право знать?
— Мы тебя похитим!
Она не могла понять, чего он хочет, но начала беспокоиться.
— Мы тебя похитим. Нет тела — нет эвтаназии!
— Ты совершенно спятил!
— Не преувеличивай!
— Каким образом мы меня похитим? Где спрячем тело? Кто за ним будет ухаживать?
— По одному вопросу за раз!
Она сама будет заниматься своим телом. Нужно только найти способ раздобыть запас жидкости для внутривенного вливания, но, по её же словам, это не слишком сложно. Возможно, придётся менять время от времени аптеку, чтобы не привлекать внимания.
— По каким рецептам? — спросила она.
— Это часть первого вопроса — каким образом?
— Ну и каким?
Отчим Пола был механиком и специализировался на починке машин срочных служб: пожарных, полицейских, неотложек. Они позаимствуют карету скорой помощи, украдут халаты и отправятся за ней, якобы чтобы перевезти в другую больницу.
Она нервно рассмеялась.
— Но это происходит совсем не так!
Она стала подробно объяснять Артуру, что в госпиталь нельзя войти, как в супермаркет. Чтобы осуществить перевод, или перекидку, как говорили профессионалы, требовалась куча административных действий и бумаг. Нужны были: свидетельство об ответственности от принимающей службы, разрешение на выезд, подписанное лечащим врачом, сертификат на перевозку от компании карет скорой помощи, путевой листок, где должны быть указаны специфические условия транспортировки.
— Вот тут в игру и вступаешь ты, Лорэн, — поможешь мне добыть нужные документы.
— Но я не могу. Чего ты от меня хочешь? Я же не могу ничего взять в руки, даже с места сдвинуть…
— Но ты же знаешь, где они лежат?
— Да, ну и что?
— Я их украду. Тебе формуляры знакомы?
— Конечно, я их подписывала каждый день, особенно в нашем отделении.
Она подробно описала бумаги. Речь шла о типовых бланках, отпечатанных на белой, розовой и синей бумаге с шапками и логотипами различных больниц либо компаний по перевозке.
— Тогда мы их скопируем, — заключил он. — Идём со мной.
Артур взял куртку, ключи; он действовал, словно автомат, и был исполнен такой решимости, что у Лорэн оставалось немного времени на выискивание слабых мест этого дерзкого плана.
Наступила ночь. Город был спокоен — в отличие от Артура, который на полной скорости мчался с Лорэн к Мемориальному госпиталю. Он поставил машину на служебной стоянке отделения скорой помощи. Лорэн спросила, что он собирается делать, но он лишь улыбнулся уголком рта: «Иди за мной, только не смейся!»
Зайдя в тамбур приёмного покоя, он сложился пополам и так, скрючившись, добрался до стойки регистратора. Дежурный спросил, что с ним. Артур описал жесточайшие колики, которые начались через два часа после еды, пару раз повторил, что у него уже удалён аппендикс, но что с тех пор у него несколько раз случались такие же невыносимые боли. Ассистент врача предложил ему лечь на носилки и подождать, пока им займутся.
Присев на подлокотник кресла-каталки, Лорэн начала улыбаться. Артур великолепно ломал, комедию.
— Ты сам не понимаешь, что творишь, — пробормотала она, но тут к нему подошёл врач.
Доктор Спачек предложил Артуру проследовать за ним в одну из палат, расположенных вдоль коридора и отделённых друг от друга занавесками. Он уложил Артура на смотровой стол и начал расспрашивать о болях, просматривая карту, где содержались все записи, сделанные в регистратуре. Кроме упоминания о возрасте, когда он потерял невинность, в записях содержалась почти полная информация об Артуре, недаром опрос напоминал полицейское дознание.
Артур утверждал, что у него чудовищные спазмы.
— Где именно у вас чудовищные спазмы? — спросил врач.
— Везде в животе, и больно ужасно.
— Не пережимай, — подсказала Лорэн, — иначе тебе предстоит укол обезболивающего, ночь здесь, в госпитале, а утром клизма с барием перед фиброскопией и прочими анализами.
— Не надо укола! — невольно вырвалось у Артура.
— Но я ничего не говорил об уколе, — произнёс доктор, подымая голову от медкарты.
— Нет, но лучше предупредить заранее — я не переношу уколы.
Врач поинтересовался, не относится ли Артур к нервическим типам, и Артур согласно кивнул.
— Сейчас я вас прощупаю, а вы должны сказать, где боль сильнее.
Артур снова кивнул.
Врач положил руки ему на живот, ладонь на ладонь, и начал осмотр.
— Здесь больно?
— Да, — неуверенно ответил Артур.
— А здесь?
— Нет, в этом месте болеть не должно, — подсказала, улыбаясь, Лорэн.
Артур тут же заверил, что там, где сейчас нажимал врач, ничего не болит.
Она подсказывала ему ответы на протяжении всего осмотра, и в результате врач диагностировал колит на нервной почве, что требовало приёма антиспазматика; получить его можно в госпитальной аптеке по рецепту, который он уже выписывает.
Два рукопожатия, затем три «Спасибо, доктор», и Артур лёгким шагом направился по коридору, ведущему к лабораториям.
В руках он нёс три различных документа, каждый с шапкой и логотипом Мемориального госпиталя. Один синий, другой розовый, третий зелёный.
Первая бумага представляла собой рецепт, вторая — квитанцию об оплате, и последняя — открепительная на выход с крупной надписью «Разрешение на перевозку / Разрешение на выход» и припиской курсивом «Ненужное зачеркнуть». На лице его играла широкая улыбка, он был очень доволен собой. Лорэн шла рядом. Артур взял её под руку.
— Из нас получается неплохая команда, верно?
Вернувшись в квартиру, он вложил три документа в сканер своего компьютера и снял копии. С этого момента он располагал неиссякаемым источником печатных бланков всех форм и цветов с официальной атрибутикой Мемориального госпиталя.
— Ну ты силён, — сказала ему Лорэн, увидев, как из цветного принтера выползают первые формуляры.
— Через час позвоню Полу, — ответил он.
— Давай сначала поговорим о твоём плане.
Лорэн права, признал Артур, ему необходимо подробно расспросить её обо всём, что касается процедуры перевозки. Но она хотела поговорить совсем не об этом.
— А о чём?
— Артур, я очень тронута тем, какой план ты придумал, но, прости, он совершенно нереальный, безумный и слишком опасный для тебя. Тебя отправят в тюрьму, если засекут, и почему, во имя чего, черт побери?
— Может, потому, что для тебя куда опаснее, если мы не попробуем? И у нас только три дня!
— Ты не можешь этого сделать, Артур, я не имею права тебе позволить. Прости.
— У меня была одна знакомая, она добавляла «прости» через слово и так всех достала, что её приятели не смели предложить ей стакан воды из боязни, как бы она не начала извиняться за то, что хочет пить.
— Артур! Не строй из себя дурака, ты прекрасно понимаешь, что я хочу сказать, это совершенно дикий план!
— Сама ситуация дикая, Лорэн! Я не могу предложить другого выхода.
— А я не позволю тебе так рисковать ради меня.
— Лорэн, лучше бы ты мне помогала, а не заставляла терять время; речь идёт о твоей жизни.
— Должен быть какой-то другой выход.
Артур видел только одну альтернативу своему плану — поговорить с матерью Лорэн и постараться убедить отказаться от эвтаназии. Но как это сделать? Они никогда не виделись, и шансов добиться встречи было мало. Она не согласится говорить об этом с незнакомцем. Он мог бы выдать себя за близкого друга её дочери. Но по мнению Лорэн, это насторожит мать — она знала всех близких друзей дочери. Может быть, он сумеет встретить её как бы случайно, там, где она часто бывает. Надо вычислить удобное место.
Лорэн ненадолго погрузилась в размышления.
— Каждое утро она выгуливает собаку на набережной.
— Да, но тогда и мне потребуется собака для выгула.
— Зачем?
— Затем, что если я буду прогуливать поводок без собаки, меня это сразу выдаст.
— Ты можешь совершать там утренний моцион.
Идея показалась Лорэн соблазнительной. Ему оставалось только пройтись вдоль набережной в час прогулки Кали, залюбоваться собакой, погладить её, а там и завязать разговор с матерью. Артур согласился попробовать, он отправится туда завтра же.
Артур встал рано утром, надел спортивные брюки и фуфайку, перед уходом попросил Лорэн обнять его покрепче.
— Что на тебя нашло? — смущённо спросила она — Ничего, нет времени объяснять, это из-за собаки. Она послушалась, положила голову на его плечо и глубоко вздохнула.
— Отлично, — проговорил он бодрым голосом, высвобождаясь из её рук, — я побежал, а то я её упущу.
Дверь закрылась за ним, и Лорэн со вздохом пожала плечами: «Он обнимает меня из-за собаки».
Стоял туман. Вода, скованная границами бухты, была спокойна, чайки описывали широкие круги, выискивая рыбу, просторные лужайки, окружавшие набережную, ещё хранили брызги ночной влаги, тихонько покачивались суда, пришвартованные к причалам. Всё было мирно.
Артур увидел мать Лорэн издалека — она была точно такой, как её описала дочь. Кали трусила в нескольких шагах рядом. Миссис Клайн была погружена в мысли и, казалось, с трудом тащила на себе тяжесть навалившегося горя. Собака поравнялась с Артуром и странным образом застыла на месте, втянула воздух, поводя носом и головой. Потом приблизилась к Артуру, обнюхала края его брюк и тут же легла, поскуливая, хвост лихорадочно заметался в воздухе, животное дрожало от радости и возбуждения. Артур опустился на колени и начал тихонько поглаживать собаку. Кали немедленно принялась лизать его руку, поскуливание стало громче и настойчивей. Мать Лорэн подошла, очень удивлённая.
— Она вас знает?
— Почему вы так решили?
— Обычно она такая пугливая. Никто к ней и подойти не может, а перед вами она просто стелется.
— Не знаю, возможно; она невероятно похожа на собаку одной моей подруги, которая мне очень дорога.
— Правда? — сказала миссис Клайн, и сердце её забилось сильнее.
Собака уселась у ног Артура и затявкала, давая ему лапу.
— Кали! Оставь человека в покое.
Артур протянул руку и представился, женщина заколебалась, но тоже протянула руку. Она извинилась за собаку.
— Ничего страшного, я обожаю животных, а она очень симпатичная.
— Обычно она дичится; такое ощущение, что она вас действительно знает.
— Собаки всегда ко мне ластятся, думаю, они чувствуют, когда их любят. А у неё и правда очень милая морда.
— Настоящая дворняга, наполовину спаниель, наполовину Лабрадор.
— Просто невероятно, как она похожа на собаку Лорэн.
Миссис Клайн покачнулась, черты лица исказились.
— Вам нехорошо, мэм? — спросил Артур, беря её под руку.
— Вы знакомы с моей дочерью?
— Так это собака Лорэн, а вы её мать?
— Вы с ней знакомы?
— Да, и очень хорошо; мы были довольно близки.
Она никогда ничего о нём не слышала и захотела узнать, как они познакомились. Артур объяснил, что он архитектор и встретил Лорэн в госпитале. Она зашила ему очень неприятную рану от резака для ватмана. Они симпатизировали друг другу и часто виделись, «я иногда заезжал к ней в неотложку, и мы шли обедать, а иногда ужинали вместе, когда она вечером заканчивала пораньше».
— У Лорэн никогда не хватало времени на обед, а заканчивала она всегда поздно…
Артур молча наклонил голову.
— Но Кали вроде бы хорошо вас знает…
— Я очень переживаю из-за того, что с ней случилось, миссис; я часто бывал у неё в госпитале после аварии.
— Я вас там ни разу не видела.
Он предложил немного пройтись. Они зашагали вдоль края воды, и Артур рискнул спросить, как дела у Лорэн, сославшись на то, что некоторое время не мог её навещать. Миссис Клайн ответила, что положение без перемен и надежды больше нет. Она ничего не сказала о принятом решении, но в её словах сквозила безнадёжность.
Артур помолчал и начал речь во славу надежды. «Врачи ничего не знают о коме»… «Коматозные больные слышат нас»… «Были случаи, когда люди приходили в себя после семи лет»… «Нет ничего более святого, чем жизнь, и если она теплится вопреки здравому смыслу — это знак, который надо уметь воспринять…» Он упомянул даже Бога — «поскольку Он один вправе распоряжаться жизнью и смертью».
Миссис Клайн внезапно остановилась и пристально посмотрела Артуру в глаза.
— Вы не случайно встретились со мной; кто вы и чего хотите?
— Я просто гулял тут, мэм, и если вы находите, что наша встреча — не случайна, то и задайтесь вопросом, почему… собака Лорэн сама подошла ко мне.
— Чего вы хотите от меня? И что вы знаете, чтобы читать мне нотации? Вы не знаете ничего, вы не знаете, каково это — сидеть там день за днём и видеть её абсолютно неподвижной, так что ни одна ресница не дрогнет, видеть, как приподнимается её грудь, а лицо остаётся непроницаемым.
В порыве гнева она рассказала, как проводила дни и ночи, разговаривая с Лорэн в надежде, что та её слышит; что жизнь для неё с момента ухода дочери больше не существует; об ожидании звонка из госпиталя, сообщающего, что всё кончено.
Она дала ей жизнь. Будила утром, одевала, каждый вечер убаюкивала, рассказывая сказку. Прислушивалась к каждому её дню, к каждому чувству.
— Когда она превратилась в подростка, я мирилась со вспышками несправедливого гнева, разделила с ней первые любовные переживания, просиживала с ней ночи, когда она училась, проверяла все контрольные работы. Я умела отойти в сторону, когда это требовалось, и знали бы вы, как мне её не хватало, когда она ещё была жива. Каждый день я просыпалась с мыслью о ней и засыпала, думая о ней…
Миссис Клайн замолчала, не в силах продолжать из-за подступивших слез.
Артур коснулся её плеча и попросил прощения.
— Я больше не могу, — сказала она тихо. — Простите меня. А сейчас уходите, мне не следовало говорить с вами.
Артур ещё раз извинился, погладил по голове собаку и медленно двинулся прочь. Сел в машину. Отъезжая, увидел в зеркальце мать Лорэн, глядевшую ему вслед.
Когда Артур вернулся в квартиру, Лорэн балансировала, стоя на низком столике.
— Что ты делаешь?
— Тренируюсь.
— Вижу.
— Как все прошло?
Артур подробно рассказал о встрече; он был разочарован тем, что не смог поколебать позицию её матери.
— Шансов у тебя было немного, она никогда не меняет своих решений; она упряма как осел.
— Не будь жестокой, она переживает настоящую пытку.
— Из тебя получился бы идеальный зять.
— Ив чем же глубокий смысл этого замечания?
— Ни в чём — просто ты из тех мужчин, которых тёщи обожают.
— Твоё замечание кажется мне двусмысленным; не думаю, что это тема для разговора.
— Нет уж, я должна сказать! Ты овдовел бы ещё до того, как женился.
— Что означает твой кислый тон?
— Ничего; ничего он не означает. Ладно, пойду-ка я погляжу на океан, пока у меня ещё есть такая возможность.
Она внезапно исчезла, оставив озадаченного Артура одного. «Что на неё нашло?» — спросил он сам себя. Потом включил компьютер и стал просматривать свои записи. В машине, когда ехал с набережной, он принял решение. Альтернативы не было, и действовать следовало быстро. Начиная с понедельника медики в любой момент могли усыпить Лорэн.
Он составил список предметов, необходимых для осуществления своего плана, и снял трубку, чтобы позвонить Полу.
— Мне нужно срочно тебя увидеть.
— Где ты хочешь встретиться?
— Где тебе удобней!
— Приезжай ко мне.
Через полчаса Артур уже был у него.
— Что у тебя стряслось?
— Мне нужно, чтобы ты оказал мне услугу, не задавая вопросов. Помоги мне украсть тело из госпиталя.
— Это что, от призрака ты перешёл к трупу? Могу предоставить тебе мой собственный, скоро он будет в твоём распоряжении, если ты намерен продолжать в том же духе!
— Это не труп.
— А, это больной в отличной форме?
— Я вполне серьёзен, Пол, и очень спешу.
— Я не должен задавать вопросы?
— Тебе будет довольно сложно понять ответы!
— Я что, слишком глуп?
— Просто никто не поверит в то, что мне приходится сейчас переживать.
— Попытай счастья.
— Я хочу, чтобы ты помог мне похитить тело молодой женщины в коме; в понедельник её подвергнут эвтаназии. А я этого не хочу.
— Ты влюбился в женщину в коме? В этом суть твоей истории с призраком?
Артур ответил неопределённым «гм-гм», Пол сделал глубокий вдох и откинулся на спинку дивана.
— Эта история заинтересует любого психоаналитика. Ты хорошо подумал, решение окончательное?
— С тобой или без тебя, но я это сделаю.
— Послушай! Ты бог знает сколько не подавал признаков жизни, ты похож на черт знает кого; ты просишь меня рискнуть десятью годами тюрьмы за похищение тела из госпиталя. Это все, что тебе нужно?
Артур изложил план и перечислил, что должен будет раздобыть Пол, и главное — машину скорой помощи, позаимствовав её в гараже отчима.
— Ага, и к тому же я должен обворовать мужа моей матери! Счастлив нашим знакомством, старина, без тебя я многое пропустил бы в жизни.
— Я знаю, что прошу у тебя слишком…
— Нет, ты не знаешь! И когда все это нужно?
«Скорая помощь» нужна к вечеру воскресенья.
Операция начнётся в одиннадцать часов, за полчаса до того Пол должен заехать за ним домой. Утром он позвонит и уточнит детали.
Весьма озабоченный, Пол проводил друга до машины.
— Спасибо, Пол, — сказал Артур, высовывая голову в окошко.
— Для того и существуют друзья; может, в конце месяца ты мне понадобишься — я собираюсь поехать в горы постричь ногти одному медведю-гризли, так что буду держать тебя в курсе. Давай, катись. Сдаётся мне, у тебя ещё куча дел.
Машина исчезла за углом, и Пол, воздев руки к небу, возопил: «Ну почему я, Господи?» Несколько секунд он в тишине разглядывал облака и, не дождавшись ответа, пожал плечами и пробормотал: «Знаю, знаю! А почему бы и не я?!»
Остаток дня Артур провёл, бегая по аптекам и забивая лекарствами багажник машины. Вернувшись в квартиру, он застал Лорэн спящей на кровати. С величайшей осторожностью присел рядом и легонько провёл рукой над её волосами, не прикасаясь к ним. Потом прошептал: «Теперь ты научилась спать. Ты действительно очень красива».
Затем он встал, тоже очень осторожно, и отправился в гостиную. Едва он вышел из комнаты, Лорэн приоткрыла один глаз и хитро улыбнулась.
Артур придвинул к себе бланки, распечатанные накануне, и принялся их заполнять. Некоторые пункты он оставил пустыми.
Потом Артур поехал в Мемориальный госпиталь. Припарковался на стоянке у отделения скорой помощи, оставил дверцу приоткрытой и направился в приёмный покой. Видеокамера наблюдения следила за коридором, но он её не заметил. Артур прошёл по коридору АО большой палаты, служившей столовой. Его окликнула дежурная медсестра:
— Что вы здесь делаете?
Он хочет устроить сюрприз одной своей давней знакомой, которая работает здесь, возможно, сестра её знает — Лорэн Клайн. Несколько секунд медсестра пребывала в замешательстве.
— Вы давно её видели?
— Как минимум, месяцев шесть назад!
Он выдал себя за фотографа-репортёра, который только что приехал из Африки и хочет поприветствовать одну из кузин жены.
— Мы с ней были очень близки. Она что, здесь больше не работает?
Медсестра уклонилась от ответа и пригласила пройти в регистратуру, где ему все объяснят. Ей очень жаль, но здесь его родственницы нет.
Артур притворился обеспокоенным и спросил, не случилось ли чего.
Явно смущённая, медсестра настоятельно предложила пройти в регистратуру госпиталя.
— Я должен выйти из здания?
— В принципе да, но вам придётся сделать большой круг… — И объяснила, как пройти в регистратуру через внутренние переходы.
Он поблагодарил её и попрощался, сохраняя на лице выражение беспокойства.
Убедившись, что медсестра его больше не видит, Артур пустился в блуждания по коридорам, пока не наткнулся на то, что требовалось, — через приоткрытую дверь он увидел на вешалке два белых халата Зашёл, схватил их и, свернув в комок, сунул под куртку. В кармане одного халата успел нащупать фонендоскоп.
Выскочил в коридор и вышел из госпиталя через главный вход. Обогнув здание, вернулся на стоянку к машине и отправился домой.
Лорэн, сидя у компьютера, даже не стала дожидаться, пока он войдёт в комнату, чтобы воскликнуть: «Ты совершенно спятил!» Он не ответил, подошёл к столу и бросил перед ней два халата.
— Ты и впрямь рехнулся; «скорая помощь» уже здесь?
— Пол заедет за мной на ней завтра в половине одиннадцатого.
— Где ты их взял?
— У тебя в больнице!
— Как ты умудряешься все это проворачивать? Что-нибудь может тебя остановить? Покажи мне карточки на халатах.
Артур развернул халаты, надел тот, что побольше, и повернулся, изображая манекенщика на подиуме.
— Как ты меня находишь?
— Ты свистнул халат Броневика!
— Кто это?
— Известный кардиолог. Представляю, что теперь будет там твориться — докладные посыплются дождём. Это самый сварливый и невыносимый тип во всём госпитале.
— Какова вероятность, что меня опознают?
Она успокоила его, заверив, что риск крайне невелик, понадобится особое невезение — в госпитале работают две сменные бригады, воскресная и ночная. Он не рискует нарваться на члена её команды.
Вечером воскресенья это совсем другой госпиталь, с другими людьми и иной атмосферой.
— Посмотри, у меня даже фонендоскоп есть.
— Повесь его на шею! Он послушался.
— Знаешь, в обличье доктора ты ужасно сексуален, — сказала она очень нежно и очень по-женски.
Артур покраснел. Она взяла его руку и погладила пальцы. Потом подняла глаза и продолжила тем же тоном:
— Спасибо за все, что ты делаешь для меня, никто никогда обо мне так не заботился.
— Я Зорро!
Она встала, лицо её приблизилось к лицу Артура. Они посмотрели друг другу в глаза. Он обнял её, провёл рукой по затылку и притянул к себе, так, что её голова легла на его плечо.
— Нам ещё многое надо сделать, — проговорил он. — Я должен работать.
Артур отстранился и направился к столу. Лорэн проводила его внимательным взглядом и молча ушла в спальню, оставив дверь открытой. Он работал до поздней ночи, прервавшись, только чтобы перекусить; не отрываясь от экрана, печатал строчку за строчкой, полностью поглощённый записями.
Он услышал, как включился телевизор.
— Как ты сумела? — громко спросил он.
Она не ответила.
Артур заглянул в приоткрытую дверь. Лорэн лежала на кровати, растянувшись на животе. Она отвела взгляд от экрана и задорно улыбнулась ему. Он улыбнулся в ответ и снова уселся за клавиатуру.
Убедившись, что Лорэн поглощена фильмом, встал и подошёл к секретеру. Достал шкатулку, поставил перед собой на стол и долго смотрел на неё, прежде чем открыть. Шкатулка была квадратная, размером с коробку из-под обуви, обтянутая выцветшей от времени тканью. Он затаил дыхание и поднял крышку; там лежала пачка писем, перевязанная тонким шпагатом. Взял конверт, отличающийся от других внушительной толщиной, и открыл его.
Оттуда выпали запечатанное письмо и тяжёлая связка старых ключей. Он подхватил ключи, повертел в руке и молча улыбнулся; не стал читать письмо, но положил его в карман куртки вместе с ключами. Поставил шкатулку на место и вернулся к столу.
Наконец он выключил компьютер и направился в спальню. Лорэн сидела на полу и смотрела какой-то сериал. Она казалась спокойной и умиротворённой.
— Все готово, насколько это возможно, — сказал он.
— Ещё раз — почему ты все это делаешь?
— Какая разница, зачем тебе нужно все знать?
— Просто так.
Он пошёл в ванную.
Услышав шум душа, она тихонько погладила ковёр. Под её рукой ворсинки поднялись, как от действия статического электричества.
Артур вернулся, завернувшись в банный халат.
— Теперь я должен заснуть, завтра мне нужно быть в форме.
Она подошла к нему и поцеловала в лоб. «Спокойной ночи, до завтра». И вышла из спальни.
Следующий день прошёл в ритме минут, медленно текущих сквозь воскресную лень. Солнце играло в прятки с грибным дождём. Разговаривали они мало. Время от времени Лорэн устремляла на Артура пристальный взгляд, очередной раз спрашивая, уверен ли он, что следует продолжать, — вопрос, который оставался без ответа. В середине дня они пошли прогуляться по берегу океана.
— Давай подойдём поближе к воде, я хочу сказать тебе одну вещь. — Он обнял рукой её плечи, прежде чем продолжить.
Они приблизились к самой кромке, где волны уходили в песок.
— Посмотри хорошенько на все, что нас окружает: бурлящие волны и безразлично принимающий их берег, нависающие горы, деревья, свет, в каждую секунду дня меняющий интенсивность и цвет, птицы, мятущиеся над нашими головами, рыбы, что стремятся не стать добычей чаек, пока они сами охотятся за другими рыбами. Удивительная гармония волн, гармония звуков, ветра, песка; и посреди невероятной симфонии жизни и материи существуем ты, я и все люди, которые нас окружают. Многие ли среди них замечают то, что я тебе описал?
Многие ли каждое утро осознают, какой это дар — проснуться и увидеть, почувствовать, прикоснуться, услышать, ощутить?
Многие ли из нас способны хоть на миг отвлечься от суеты ради этой невероятной картины? Меньше всего человек размышляет о жизни. Ты осознала это в опасности. Твоя уникальность в понимании — для ощущения собственной жизни необходимы другие люди; у тебя просто нет выбора.
Так вот, я отвечу на твой вопрос, который ты мне постоянно задаёшь, — если я сейчас не рискну, то вся красота, энергия, вся жизнью дышащая материя станут для тебя недоступны.
Вернуть тебя в мир — это то, что придаёт смысл моей жизни. Предложит ли жизнь мне ещё хоть раз что-нибудь подобное?
Лорэн не сказала ни слова, только опустила глаза, устремив их в песок. Бок о бок они вернулись к машине.

ГЛАВА 10
Артур изучал архитектуру в университете Сан-Франциско. В двадцать пять лет он продал маленькую квартирку, которую завещала ему мать, и отправился в Европу, в Париж, чтобы провести ещё два года в школе Камандо. Он устроился в небольшой студии на улице Мазарини и провёл там два восхитительных года. Потом ещё год он продолжал своё образование во Флоренции и наконец вернулся в родную Калифорнию.
Обвешанный дипломами, он поступил к Миллеру, известному в городе архитектору-дизайнеру, и на полставки работал в Музее современного искусства. Там он и встретил Пола, будущего компаньона, с которым два года спустя создал архитектурное бюро. На волне экономического подъёма бюро становилось все известнее, там работало уже около двадцати служащих.
Пол занимался делами административными, Артур рисовал и чертил. Каждому своё; никогда и тени не пробегало между двумя друзьями, которых ничто и никто не отдалял друг от друга более чем на несколько часов.
У них было много общего. Общие представления о дружбе, о том, что составляло вкус жизни; детство, проникнутое схожими переживаниями. Сходные пустоты в жизни.
Как и Пола, Артура вырастила мать. Отец Пола бросил семью, когда мальчику было пять лет. Артуру было три года, когда его отец уехал в Европу и погиб в авиакатастрофе. «Его самолёт поднялся так высоко в небо, что остался на звёздах». Лилиан ждала долго, потом надела траур, хотя в душе не смирилась со смертью мужа.
Десять первых лет жизни Артур провёл на берегу океана, недалеко от изумительной деревни Кармел, где у Лили — так он называл мать — был большой дом. Весь из белого дерева, он возвышался над морем, нависая над огромным садом, спускающимся к пляжу.
Во флигеле жил Энтони. Неудавшийся художник, которого Лили приютила, «подобрала», как говорили соседи. Он был другом Лили. Вместе с ней Энтони поддерживал парк, ограду, фасады, которые почти каждый год красились заново, и долгие вечерние беседы. Он не заменял Артуру отца, но восполнял пустоту в жизни мальчика, образовавшуюся на месте исчезнувшего мужчины.
Артур учился в деревенской школе. Утром Энтони отвозил его туда, вечером часа в четыре за ним заезжала мать. Эти годы оказались бесценными. Мать была лучшим другом Артура. Лили научила его всему, что можно любить сердцем. Иногда она будила его рано утром, просто чтобы полюбоваться восходом солнца и услышать звуки зарождающегося дня. Она научила различать запахи цветов. По контуру листа научила распознавать дерево, чьим убранством он был. Водила Артура по большому саду, открывая лики природы, в одних уголках облагороженные, в других дикие.
Рассказывала о птицах и просила Артура повторять вслух их названия. В огороде, который с любовью обрабатывал Энтони, Лили велела Артуру собирать овощи, выросшие будто по волшебству, «но только те, что уже поспели». У берега океана заставляла считать волны, которые в погожие дни ласкали прибрежные камни, словно извиняясь за ярость штормов. «Чтобы уловить дыхание моря, его напряжение, его настроение». «Море притягивает к себе наш взгляд, а земля — наши ноги», — говорила Лили. По связи между облаками и ветром учила определять погоду и очень редко ошибалась.
Артур знал каждый уголок сада, мог ходить по нему даже с закрытыми глазами, даже пятясь. Здесь от него не было тайн.
Артур, вслед за Лили, больше всего полюбил розы, Розарий был местом, словно отмеченным магией. Там смешивались сотни запахов. Лили приводила туда Артура, чтобы рассказать истории, в которых дети мечтали стать взрослыми, а взрослые — обернуться детьми.
Однажды в начале лета, когда только занималась заря, Лили зашла к Артуру в комнату, присела на кровать у изголовья и провела рукой по его кудрям.
— Вставай, мой Артур, просыпайся, идём со мной.
Маленький мальчик поймал пальцы матери, сжал их в ладошке и повернулся, положив щеку ей на руку. Лицо её озарилось улыбкой, выразившей всю нежность этой минуты.
От руки Лили шёл запах, который Артур запомнил навсегда. Каждое утро Лили, сидя за туалетным столиком, смешивала ароматические эссенции и лёгкими касаниями наносила на шею. Это одно из воспоминаний, слившихся с памятью об ароматах.
— Подымайся, мой дорогой, нам нужно опередить солнце. Через пять минут жду тебя внизу на кухне.
Ребёнок надел старые шаровары, толстый свитер и потянулся, зевая. Он одевался в тишине, мать приучила его беречь покой зари; обул резиновые сапоги, отлично зная, куда они отправятся после завтрака. Одевшись, спустился в большую кухню.
На столе уже стояли чашки с кофе. Лили приучила сына любить кофе, его вкус, а главное — аромат.
— У тебя все в порядке?
— Да, мама.
— Тогда открой глаза пошире и погляди как следует вокруг. Хорошие воспоминания не должны быть мимолётными. Впитай их в себя. Они станут источником твоих вкусов и воспоминаний, когда ты станешь мужчиной.
— Но я уже мужчина!
— Я хотела сказать — взрослым.
— А мы, дети, совсем другие?
— Да! Мы, большие, испытываем тревоги, которых детство не знает; ты можешь назвать это страхами.
— А чего боишься ты?
Она объяснила ему, что взрослые боятся самых разных вещей: старости, смерти, боятся понять, что они жили неправильно, боятся болезней, иногда даже детского взгляда; боятся, что их осудят.
— Знаешь, почему мы так хорошо понимаем друг друга, ты и я? Потому что я тебе не вру, потому что я говорю с тобой, как со взрослым, потому что я не боюсь. Взрослые боятся из-за того, что не умеют чувствовать массу вещей. Именно чувствовать я тебя и учу. Вот сейчас нам хорошо, и это «хорошо» состоит из множества частичек: мы оба, наш стол, наш разговор, мои руки, которые ты разглядываешь, запах комнаты, привычная мебель, покой начинающегося дня.
Она встала, собрала чашки и поставила их в эмалированную раковину. Потом провела губкой по столу, смахнула кучку крошек в подставленную лодочкой руку.
Рядом с дверью стояла плетёная корзина с кучей лесок, уже снабжённых крючками. На крышке корзины лежали хлеб, сыр и колбаса, завёрнутые и полотенце. Лили взяла корзину под мышку, Артура за руку.
— Идём, мой дорогой, а то опоздаем.
Они спустились по дорожке, которая вела к маленькой пристани.
— Посмотри на эти разноцветные судёнышки, они похожи на букет морских цветов.
Артур, как обычно, зашёл в воду, отцепил лодку от причального кольца и подтянул к мосткам. Лили положила в неё корзину и забралась сама.
— Ну, греби, мой дорогой.
Когда береговая линия ещё не пропала из вида, Артур вынул весла из уключин и положил на дно лодки. Лили уже вытащила из корзины рыболовные снасти и насадила наживку на крючки. По традиции она готовила для Артура только первую удочку; потом он должен был, преодолевая отвращение, сам насаживать маленького красного червячка. Закрепив пробковую катушку между ногами на дне лодки, Артур обвязал нейлоновую леску вокруг указательного пальца и забросил в воду, вместе с привязанным свинцовым грузилом, которое быстро увлекло за собой приманку. Если место окажется удачным, очень скоро он вытащит рыбину.
Они сидели лицом друг к другу. Несколько минут прошло в молчании. Лили напряжённо разглядывала Артура и вдруг спросила странным голосом:
— Артур, ты знаешь, что я не умею плавать. Что ты будешь делать, если я упаду в воду?
— Я прыгну тебя вылавливать, — ответил ребёнок.
Лили мгновенно пришла в ярость:
— Ты говоришь глупость!
Артур застыл, поражённый резкостью ответа.
— Постараться добраться до берега, вот что ты должен сделать! — Лили сорвалась на крик: — Только твоя жизнь имеет значение, никогда не забывай этого и никогда не оскорбляй судьбу, играя с ней, поклянись!
— Клянусь, — ответил испуганный ребёнок.
— Сам видишь, — смягчившись, сказала она, — ты должен был бы дать мне утонуть.
Тогда маленький Артур расплакался. Лили вытерла его слезы кончиком указательного пальца.
— Иногда мы бессильны перед судьбой, желаниями или порывами, и это мучительно, часто не переносимо. Такое чувство будет преследовать тебя всю жизнь, иногда забываясь, а иногда превращаясь в наваждение. Искусство жить во многом зависит от нашей способности превозмогать собственное бессилие. Это трудно, потому что бессилие часто порождает страх. Оно сводит на нет наши силы, разум, здравый смысл и открывает дорогу слабости.
Ты узнаешь много страхов. Борись с ними, но не подменяй их слишком долгими колебаниями. Подумай, реши и делай! Не поддавайся сомнениям, неспособность отвечать за собственный выбор отравляет жизнь.
Каждый вопрос может превратиться в игру, каждое принятое решение научит тебя лучше узнать и понять самого себя. Заставь мир двигаться, это же твой мир!
Посмотри на пейзаж, которым тебе дано наслаждаться, посмотри, как вырисовывается вдали берег, будто кружево, как солнце зажигает там тысячу разных огоньков. Каждое дерево, отдаваясь ласкам ветра, колышется в собственном ритме. Ты думаешь, природа из страха придумала все эти мелочи… Но самая прекрасная вещь, которую дала нам земля, то, что превращает нас в человеческие существа, — это счастье делиться с кем-то. Тот, кто не умеет делиться, — калека, инвалид без чувств.
Ты увидишь, Артур, сегодняшнее утро отпечатается в твоей памяти. Потом, когда меня не будет, ты вспомнишь о нём, и это воспоминание будет тёплым, потому что мы разделили этот миг.
Если я упаду в воду, ты не бросишься меня спасать, это было бы глупо. Все, что ты должен был бы сделать — это протянуть руку, чтобы помочь забраться обратно в лодку, но если у тебя не получится и я утону, твоя душа будет спокойна. Ты принял правильное решение не рисковать бессмысленно жизнью, но ты сделал все, чтобы меня спасти.
Артур заработал вёслами. Лили взяла голову мальчика в свои ладони и нежно поцеловала в лоб.
— Я сделала тебе больно?
— Да. Ты никогда не утонешь, если я буду рядом.
И я прыгну в воду, я достаточно сильный, чтобы вытащить тебя.
Лили угасла так же изящно, как жила. В утро смерти своей матери мальчик подошёл к её постели:
— Почему?
Мужчина, стоящий у постели, не сказал ничего, только поднял глаза и посмотрел на ребёнка.
— Мы были так близки, почему она не сказала мне «до свидания»? Я бы никогда так не сделал. Ты ведь большой, ты знаешь — почему? Скажи мне, я должен знать… Все всегда врут детям, взрослые думают, что мы дурачки! Но ты, если ты храбрый, скажи мне правду, почему она ушла вот так, пока я спал?
У детей иногда бывает взгляд, который будит в вас такие воспоминания, что просто невозможно оставить вопрос без ответа.
Энтони положил руки на плечи мальчика.
— Она не могла поступить по-другому, смерть не приглашают, она приходит сама. Твоя мать проснулась посреди ночи, боль была ужасной, Лили ждала восхода солнца, но, несмотря на все её попытки остаться в сознании, она угасла.
— Значит, это я виноват, что спал.
— Нет, конечно нет, ты не должен так думать. Хочешь узнать настоящую причину, почему она ушла, не попрощавшись?
— Да.
— Твоя мама была настоящей леди, а настоящие леди умеют уходить достойно, не беспокоя тех, кого любят.
Во взволнованном взгляде мужчины мальчик прочёл тайный договор, о котором раньше только догадывался. Он смотрел, как скатывается по щеке слеза, пробираясь в проступившей щетине.
Мужчина провёл по векам тыльной стороной руки.
— Видишь, я плачу, — сказал он, — поплачь и ты, слезы уносят печаль…
— Я буду плакать потом, — ответил маленький мужчина, — печаль связывает меня с ней, я не хочу её терять. Она была моей жизнью.
— Нет, милый, твоя жизнь перед тобой, а не в воспоминаниях.
В этом все, чему она тебя учила; никогда не забывай, что она говорила тебе ещё вчера: «За мечты надо платить». Её смертью ты платишь за мечты, которые она тебе дала.
— Эти мечты стоят слишком дорого… Энтони, оставь меня одного, — сказал ребёнок.
— Но ты один с нею. Закрой глаза, и ты забудешь о моём присутствии, в этом сила чувств. Ты один с самим собой. Сейчас ты отправляешься в долгий путь.
— Она красивая, правда? Я думал, смерть испугает меня, но она кажется мне красивой.
Артур взял мать за руку; голубые вены, проступавшие на нежной и белой коже, казалось, отражали течение жизни Лили — бурное, переливчатое. Он поднёс руку к своему лицу и медленно погладил себя по щеке, прежде чем поцеловать ладонь.
Какой поцелуй мужчины мог бы соперничать с этим?
— Я люблю тебя, — сказал он, — я любил тебя любовью ребёнка, теперь ты останешься в моём сердце мужчины, до последнего дня.
— Артур? — окликнул его Энтони.
— Да?
— Вот письмо, она просила передать его тебе; а сейчас я уйду.
Оказавшись один, Артур понюхал письмо, вдохнул аромат, которым оно было пропитано, и распечатал.
Мой большой Артур!
Когда ты будешь читать это письмо, я знаю, что в глубине души ты будешь очень сердиться на меня за то, что я натворила. Мой Артур, это моё последнее письмо тебе и в то же время моё завещание любви.
Моя душа улетает на волне счастья, которое ты мне дал. Жизнь чудесна, Артур, но замечаешь это, когда она на цыпочках уходит от тебя.
Жизнь иногда заставляет, нас сомневаться во всём. Никогда не опускай руки, сердце моё. С того дня, как ты родился, я видела в твоих глазах свет, отличавший тебя от других. Я видела, как ты. падал и подымался, сжав зубы, когда любой ребёнок расплакался бы. Это мужество — твоя сила, но и твоя слабость. Будь осторожен; чувства созданы для того, чтобы делиться ими, сила и мужество могут обратиться против того, кто использует их не к месту. Мужчины тоже имеют право плакать, Артур, мужчинам тоже знакома печаль.
С этого дня меня не будет рядом с тобой, чтобы отвечать на твои детские вопросы. Пришёл момент, когда ты должен стать маленьким мужчиной.
В долгом плавании, что ждёт тебя, никогда не теряй частицы души ребёнка, никогда не забывай свои мечты, они станут двигателем твоего существования, от них будут зависеть вкус и запах каждого твоего утра. Скоро ты узнаешь другую любовь, отличную от той, которую ты испытываешь ко мне; когда этот день придёт, раздели её с той, кого ты полюбишь, чувства созданы для того, чтобы делиться ими; самые лучшие воспоминания рождаются, из мечты., воплощённой вместе. Одиночество — это сад, где. душа высыхает; цветы, которые там растут, не имеют запаха.
У любви чудесный, вкус; люби. Помни: чтобы получать, надо отдавать; помни, что надо быть самим собой, чтобы уметь любить. Мой большой мальчик, доверься себе, будь верен своей совести и своим чувствам, живи свою жизнь, она у тебя всего одна. Отныне ты несёшь ответственность за себя и за тех, кого ты полюбишь. Не теряй достоинства, сохрани навсегда тот взгляд, который объединял нас, когда мы делили зарю.
Помни о часах, которые мы провели вместе, срезая розы, разглядывая луну, различая запахи цветов, прислушиваясь к звукам дома, чтобы понять их. Это вещи очень простые, иногда они даже кажутся устаревшими, но не позволяй озлобленным людям или скептикам посягать на эти часы, волшебные для тех, кто умеет их проживать. У таких часов и мгновений есть название, Артур, — «очарование». И только от тебя зависит, чтобы в твоей жизни было очарование. И в этом самая большая радость долгого путешествия, которое тебя ждёт.
Мой маленький мужчина, я оставляю тебя. Не отдаляйся от этой земли, она так прекрасна. Я люблю тебя, мой большой, ты был смыслом моей жизни, я знаю, как сильно ты меня любишь, я ухожу со спокойной душой, я горжусь тобой.
Твоя мама
Мальчик сложил письмо и убрал в карман. Поцеловал ледяной лоб матери. Потом прошёл вдоль книжных полок, проводя пальцем по переплётам. «Когда умирает мама, это как пожар в библиотеке», — говорила она.
Он вышел из комнаты твёрдым шагом, как она его учила. «Уходя, мужчина не должен оглядываться».
Артур спустился в сад, от утренней росы исходила мягкая свежесть; ребёнок подошёл к розарию и встал на колени.
— Она ушла, она больше не будет подрезать вам стебли. Если бы вы знали, — сказал он, — если бы только вы могли понять…
Ветер заставил цветы ответить движением лепестков; тогда и только тогда он, окружённый кустами роз, дал волю слезам.
Энтони издали наблюдал за этой сценой.
— Ах, Лили, ты ушла слишком рано для него, — прошептал он, — слишком, слишком рано. Артур теперь один, а кто, кроме тебя, умел входить в его мир? Если там, где ты сейчас, у тебя есть какая-то власть, открой ему двери нашего мира.
День был самым долгим из всех, которые знал Артур; поздно вечером Энтони сидел рядом с ним. И тот и другой молчали. Они прислушивались к звукам ночи, погружаясь в воспоминания.
Долгие минуты Энтони сидел неподвижно — Артур заснул на его плече, и он боялся разбудить мальчика. Только убедившись, что мальчик крепко спит, он поднял Артура на руки и отнёс в дом. Лили ушла всего несколько часов назад, но в атмосфере дома уже ощущалась перемена. Отзвуки, запахи, оттенки словно подёрнулись дымкой, прежде чем совсем исчезнуть.
«Воспоминания должны остаться навечно, такие мгновения должны застыть», — бормотал Энтони, поднимаясь по лестнице. Зайдя в комнату Артура, он положил его на кровать и, не раздевая, прикрыл одеялом. Потом погладил мальчика по голове и вышел на цыпочках.
Через несколько недель после смерти Лили Энтони запер все комнаты, оставив открытыми только две внизу, где собирался прожить остаток дней. Он отвёз Артура на вокзал и посадил в поезд, который отвёз мальчика в закрытую школу-пансион.
Жизнь там была приятной, учителя уважаемы, иногда любимы.
Артур принёс с собой воспоминания, которые оставила ему мать, и заполнил ими свой мир до отказа. Он научился полноценно проживать каждый миг и вёл себя так, как диктовали ему правила, усвоенные от Лили. Артур был спокойным ребёнком; став подростком, он сохранил тот же тип характера. А молодой человек, в которого превратился подросток, казалось, вообще не знал, что такое перепады настроения.
Артур был нормальным учеником, ни гениальным, ни плохим, оценки всегда были чуть выше среднего, — кроме истории, где он блистал. Артур спокойно переходил из класса в класс, и так до выпускного экзамена.
Как-то июньским вечером в конце учёбы Артура вызвала к себе директриса. Миссис Стенард рассказала, как его мать, узнав, что поражена недугом, который неизбежно сводит в могилу, оставляя неясным только одно — какую отсрочку он даст вам, прежде чем унести с собой, — приехала поговорить с ней. Это было за два года до смерти Лили. Она провела здесь долгие часы, вникая во все детали.
Перед отъездом его мать доверила директрисе некоторые вещи, в том числе ключи — от дома в Кармеле, где он вырос, и от маленькой городской квартиры. До последнего времени эту квартиру сдавали внаём, но согласно инструкциям, её освободили ко дню совершеннолетия Артура. Деньги, полученные за аренду, были переведены на его счёт, как и остатки сбережений, завещанных матерью. Сумма позволяет получить высшее образование и даже более того.
Артур взял связку ключей, которую миссис Стенард положила на стол. Брелком служил маленький серебряный шарик с бороздкой посередине и крошечной защёлкой. Артур откинул маленький крючок, и шарик распался на две половины, открыв на каждой из них миниатюрную фотографию. На одной был семилетний Артур, на другой — Лили.
— Какое высшее образование ты собираешься получить? — спросила директриса.
— Я хочу стать архитектором.
— Ты не поедешь в Кармел, чтобы посмотреть дом?
— Нет, пока нет, и ещё не скоро.
— Почему?
— Она знает почему. Это секрет.
Директриса встала, Артур тоже. Когда они подошли к дверям кабинета, она обняла его и крепко прижала к себе. Вложила в руку Артура конверт.
— Это от неё, — прошептала она ему на ухо, — для тебя; она попросила меня передать его тебе именно в этот момент.
Миссис Стенард распахнула тяжёлые створки дверей, Артур вышел и не оборачиваясь зашагал по коридору, сжимая в одной руке тяжёлую связку ключей, а в другой — письмо.

ГЛАВА 12
Инспектор Пильгез явился в госпиталь в одиннадцать часов.
Старшая по смене позвонила в полицию, как только заступила на службу, в шесть часов утра. Пациентка в коме исчезла из госпиталя, и речь идёт о похищении.
Записку с соответствующей информацией Джордж Пильгез нашёл на своём столе, когда пришёл на работу, и пожал плечами, задаваясь вопросом, почему дела такого рода вечно сваливаются именно на его голову. Сорвав зло на Наталии, которая распределяла вызовы, поступающие в Центральную диспетчерскую, он развернулся на каблуках и отбыл. Начиналась плохая неделя. И она была лишь продолжением другой плохой недели, которая закончилась два дня назад.
В больнице Джордж Пильгез встретился со старшей медсестрой Ярковицки. Она увидела перед собой плохо выбритого мужчину, полноватого, но не лишённого элегантности.
— Это ужасно, — сказала она, — никогда ничего подобного не случалось.
Тем же тоном она добавила, что председатель административного совета госпиталя был вне себя и хотел бы повидаться с инспектором после полудня. Он должен вечером доложить о случившемся членам совета. «Вы ведь найдёте её, инспектор?»
— Возможно, если вы мне расскажете все с самого начала.
По словам Ярковицки, похищение произошло в момент смены служб. Вечернюю сестру ещё не нашли, а её ночная сменщица подтвердила, что во время обхода в два часа ночи место было пустым. Она подумала, что пациентка умерла, а постель ещё не прибрали. Такова традиция — в течение двадцати четырех часов постель, на которой скончался пациент, остаётся незанятой. И только когда Ярковицки делала свой первый обход, она осознала всю драматичность происшедшего и забила тревогу.
— Может быть, больная очнулась от комы, почувствовала, как ей тут надоело, и отправилась пройтись — что вполне понятно, если она пролежала довольно долго.
— Я очень ценю ваш юмор, поделитесь им с её матерью, она сейчас в кабинете начальства и придёт сюда с минуты на минуту.
— Да, конечно, — согласился Пильгез, разглядывая носки своих башлыков. — А в чём может заключаться выгода или смысл, если это похищение?
— Какое это имеет значение? — ответила раздражённо медсестра, как если бы они зря теряли время.
— Знаете, — сказал Пильгез, устремляя на неё настойчивый взгляд, — как бы странно это ни звучало, девяносто девять процентов преступлений имеют мотив. В принципе больного в коме не похищают воскресным вечером просто для того, чтобы посмеяться. Кстати, вы уверены, что её не перевели в другое отделение?
— Я уверена; в приёмном отделении остались справки о транспортировке, её увезли на «скорой помощи».
— Какая компания? — спросил он, доставая блокнот.
— Никакая.
Когда утром ей сообщили, что кровать 505 свободна, она тут же отправилась в приёмное отделение. В регистратуре ей передали документы, и она сразу увидела, что дело неладно. Не хватало одного формуляра, а синий был заполнен неправильно.
— Я не понимаю, как эта кретинка позволила себя надуть…
Пильгез пожелал узнать данные «кретинки». Её звали Эммануэль, и вчера она дежурила на входе…
— Это она допустила.
Джордж чувствовал, что у него начинается звон в голове от звуков голоса старшей медсёстры. Поскольку в момент происшедшего она отсутствовала, Пильгез взял список вчерашнего персонала и с чистой совестью откланялся.
Из машины он позвонил Наталии и попросил пригласить в участок всех лиц из списка.
К концу дня он выслушал всех и узнал, что в ночь с воскресенья на понедельник фальшивый доктор, переодетый в халат настоящего медика и, кстати, весьма антипатичный на вид, появился в госпитале в сопровождении санитара скорой помощи и с подложными документами на перевозку. Эти двое без всяких трудностей забрали тело мисс Лорэн Клайн, пациентки, находящейся в глубокой коме.
Однако свидетельство студента-медика внесло поправки в рапорт: фальшивый доктор мог быть и настоящим. Вышеозначенный студент позвал его на выручку, и тот оказал ему значительную помощь. Как уточнила медсестра, которая принимала участие в этом непредвиденном вмешательстве, точность, с которой он осуществил введение катетера, заставляла думать, что он был хирургом или, как минимум, работал в службе скорой помощи.
Пильгез поинтересовался, мог ли простой медбрат ввести катетер, и получил разъяснение, что медсестра или медбрат достаточно подготовлены, чтобы провести такого рода процедуру, но все обстоятельства — быстрота решения, указания, данные студенту, и уверенность движений — свидетельствуют скорее в пользу его принадлежности к врачебному корпусу.
— Есть идеи по этому делу? — спросила его Наталия, уже собравшись уходить.
— Ничего не складывается. Врач, который вроде бы приехал похитить из госпиталя женщину в коме, работа профессиональная, «скорая помощь» подставная, бумаги поддельные.
— И что ты думаешь?
— Возможно, торговля органами. Крадут тело, перевозят в секретную лабораторию, оперируют, забирают части, которые их интересуют, печень, почки, сердце, лёгкие, и все это продаётся баснословные деньги не слишком щепетильным клиникам.
Оставшись один на этаже (ночная бригада размещалась внизу), Пильгез включил компьютер и соединился с центральной картотекой. Набрал на клавиатуре слово «клиника» и закурил сигарету, ожидая, пока сервер найдёт то, что надо. Через несколько минут принтер начал выплёвывать страницы распечатки. Инспектор собрал всю кипу и отнёс к себе на стол, ворча:
— Ну вот, навалил!
И чтобы определить, кто из них мог быть замазан в деле, осталось только связаться с сотней региональных банков и выяснить список частных клиник, которые обращались с просьбой о банковской ссуде за последние десять месяцев. Из полутьмы от входа донёсся вопрос Наталии:
— Почему за последние десять месяцев?
— Потому что таков полицейский инстинкт. А почему ты вернулась?
— Потому что таков женский инстинкт.
— Очень мило с твоей стороны.
— Всё зависит от того, куда ты потом поведёшь меня ужинать. Думаешь, напал на след?
На его взгляд, след казался слишком простым. Он решил, что неплохо бы Наталии созвониться с отделом контроля муниципальной патрульной службы и поинтересоваться, не мелькало ли в текущих рапортах за воскресную ночь какое-нибудь упоминание о «скорой помощи».
— Никто не гарантирован от случайной удачи, -заметил он.
Наталия сняла трубку.
Дежурный полицейский проглядел данные на своём компьютере. Ни одного рапорта подано не было. Наталия попросила расширить поиск на весь район, но экран был нем. Дежурный искренне сожалел, но ни одна машина срочной службы не была объектом ни уличного происшествия, ни рутинного контроля в ночь с воскресенья на понедельник.
Наталия повесила трубку, предварительно попросив сообщить, если вдруг появится новая информация.
— Очень жаль, но у них ничего нет.
— Ну что ж, поведу-ка я тебя ужинать, поскольку банки ничего нового нам сегодня не сообщат.
Они отправились в «Перри» и сели в зале, выходящем окнами на улицу.
Джордж рассеянно слушал Наталию, поглядывая сквозь стекло на улицу.
— Как давно мы знакомы, Джордж?
— Это один из вопросов, которые никогда не надо задавать, красавица моя.
— Почему?
— В любви нет места арифметике!
— Всё-таки сколько?
— Достаточно, чтобы ты меня выносила, и недостаточно, чтобы ты меня больше не могла выносить!
— Нет, гораздо дольше!
— С клиниками неувязка. Я всё время упираюсь в мотив преступления: в чём здесь интерес?
— Ты видел её мать?
— Нет, завтра утром.
— Может, это она, ей надоел госпиталь.
— Не говори глупости, только не мать, это слишком рискованно.
— Я хочу сказать, возможно, она решила положить всему конец. Приходить каждый день и видеть своего ребёнка в таком состоянии… Иногда начинаешь думать, что лучше бы все прекратилось, начинаешь соглашаться с мыслью о смерти.
— И ты себе представляешь, как мать проворачивает подобное дело, чтобы убить собственную дочь?
— Нет, ты прав, это слишком дико.
— Без мотива мы ничего не найдём.
— Остаётся твой след — клиники.
— Думаю, это тупик, я там ничего не чувствую.
— Зачем ты так говоришь? Ты же хотел, чтобы я осталась с тобой поработать сегодня вечером!
— Я хотел, чтобы ты поужинала со мной сегодня вечером! Нет, это слишком бросается в глаза. Они никогда не смогли бы повторить подобный трюк, все больницы будут начеку, а я не думаю, чтобы цена одного тела стоила такого риска. Сколько стоит почка?
— Две почки, печень, селезёнка, сердце — все вместе около ста пятидесяти тысяч долларов.
— Ещё дороже, чем у моего мясника, подумать только!
— Ты отвратителен.
— Сама видишь, это ложный путь — для клиники, даже оказавшейся на мели, сто пятьдесят тысяч долларов ничего не изменят. Нет, деньги здесь ни при чём.
— Возможно, дело в срочной необходимости получить конкретный орган.
Она продолжила свою мысль: для кого-то наличие или отсутствие нужного органа и его совместимость могли быть вопросом жизни и смерти. Люди умирают, потому что не могут вовремя получить почку или печень. Кто-то, располагающий достаточными финансовыми возможностями, мог заказать похищение человека в состоянии необратимой комы, чтобы спасти, например, своего ребёнка или себя самого.
Пильгез счёл этот след сложным, но допустимым, Наталия не видела в своей теории особой сложности, для Пильгеза же эта сложность заключалась в том, что круг подозреваемых существенно расширялся, придётся искать не обязательно преступника. Чтобы выжить самому либо спасти ребёнка, многие способны поддаться соблазну пожертвовать кем-то, кто признан клинически мёртвым. Преступник мог считать, что к нему неприменимо понятие убийства — если учитывать конечную цель.
— Ты полагаешь, что следует прочесать все клиники и искать богатого пациента, ожидающего донорского органа? — спросила она.
— Я и не надеюсь; это муравьиная работа и в крайне деликатной области.
Мобильник Наталии зазвонил, она включила его, внимательно выслушала, что-то записала на салфетке и поблагодарила собеседника.
— Кто это?
— Из службы контроля, тот, с кем я недавно разговаривала.
— И что?
Контролёру пришло в голову передать сообщение ночным патрулям, просто чтобы проверить, не заметил ли кто-нибудь чего-то подозрительного в связи с машиной скорой помощи, не внеся этого в рапорт.
— И что?
— А то, что мысль оказалась отличной. Один из патрулей засёк и отследил допотопную «скорую помощь», которая вчера вечером ездила кругами по кварталам Грин-стрит, филберт и Юнион-стрит.
— Чую знакомый запах…
— Они остановили парня за рулём этой «скорой», и он рассказал, что машина отправляется на покой после десяти лет беспорочной службы. Они подумали, что водитель привязался к своей колымаге и тянет время, прежде чем в последний раз отвести в гараж.
— Какая модель?
— «Форд», семьдесят первая модель.
Пильгез быстро подсчитал в уме. Если «форд», отправленный на свалку вчера вечером после десяти лет работы, был произведён в семьдесят первом году, думается, что его должны были одиннадцать лет хранить в целлофане, прежде чем начать использовать. Шофёр просто вешал лапшу на уши полицейским. След был у Пильгеза в руках.
— Есть кое-что ещё лучше, — добавила Наталия.
— Что?
— Они проследили его до гаража, куда он поставил «скорую». И у них есть адрес. Хочешь, отправимся туда прямо сейчас?
— Нет, завтра утром, гараж наверняка закрыт, а без ордера я ничего не смогу сделать. И потом, я хотел бы там появиться, не привлекая особого внимания. Мне нужно заловить не «скорую», а тех типов, которые ею воспользовались.
Пильгез заплатил по счёту. Они вышли и остановились на тротуаре. Место, где засекли «скорую помощь», находилось через перекрёсток от того, где они только что ужинали, и Джордж поглядывал в конец улицы, будто пытаясь различить туманный образ.
— Знаешь, чего бы мне хотелось? — спросила Наталия.
— Нет, но ты мне сейчас скажешь.
— Чтобы ты переночевал у меня, сегодня мне не хочется спать одной.
— У тебя имеется зубная щётка?
— У меня осталась твоя!
— Идём, я тоже хотел остаться с тобой сегодня. Уже много времени прошло.
— С прошлого четверга.
— Вот я и говорю.
Вторник прошёл плодотворно. Встретившись с миссис Клайн, он отмёл все подозрения в её адрес, узнав, что медики сами предлагали поставить точку. Уже два года закон закрывал глаза в подобных случаях.
Мать готова была сотрудничать. Она была потрясена по-настоящему. Пильгез умел отличать людей искренних от тех, кто изображал страдания. Миссис Клайн совершенно не подходила на роль человека, способного организовать подобную операцию.
В гараже Пильгез обнаружил подозреваемую «скорую помощь». Оказалось, предприятие специализировалось на ремонте машин срочных служб. Там работало около сорока механиков и человек десять администрации. Итого, около пятидесяти потенциальных подозреваемых.
Хозяин внимательно выслушал инспектора и задал только один вопрос — почему преступники благовоспитанно вернули машину на место. Пильгез пояснил, что кража привлекла бы излишнее внимание полицейских. Возможно, кто-то из работников гаража был замешан в деле и надеялся, что заимствование пройдёт незамеченным. Надо искать соучастников. Тем более что на замочной скважине не было следов взлома.
Пильгез спросил у хозяина, чем могли руководствоваться злоумышленники, выбирая именно эту колымагу. В ответ он услышал, что она была единственной на ходу. На вопрос, возможно ли, чтобы кто-то забрал ключ и изготовил дубликат на протяжении дня, хозяин ответил положительно. Таким образом, под подозрение попадали все. Пильгез попросил выдать ему личные дела персонала и личные дела тех служащих, кто покинул гараж за последние два года. В участок он вернулся около двух часов дня. Наталия ещё не пришла с обеда, и он погрузился в глубокое изучение пятидесяти семи коричневых папок.
Наталия появилась ближе к трём часам, с новой причёской, готовая к саркастическим замечаниям Джорджа.
— Помолчи, Джордж, сейчас ты скажешь какую-нибудь глупость, — заявила она, входя и даже ещё не положив сумочку.
Пильгез поднял глаза от бумаг, оглядел Наталию и выдавил улыбку. Наталия, не дожидаясь, пока Пильгез заговорит, подошла к нему и прижала указательным палец к его губам, чтобы не дать открыть рот: — У меня есть нечто, что заинтересует тебя куда больше моей причёски, но я расскажу, только если ты воздержишься от комментариев, идёт?
Он сделал вид, что ему заткнули рот кляпом, и издал утробный звук, означающий, что уговор принят. Она убрала палец.
— Звонила миссис Клайн, она вспомнила одну деталь, которая может оказаться важной, и просила тебя перезвонить. Она дома и ждёт твоего звонка.
— Но мне ужасно нравится твоя причёска, и она тебе очень идёт.
Наталия улыбнулась и отошла к своему столу.
Миссис Клайн по телефону пересказала Пильгезу странный разговор с молодым человеком, случайно встреченным на набережной.
Она подробно описала встречу с неким молодым архитектором, который якобы познакомился с Лорэн в отделении неотложной помощи, когда порезал руку. Он утверждал, что часто обедал с Лорэн. Собака вроде узнала его. Но ей показалось маловероятным, чтобы дочь ни разу не обмолвилась о нём, особенно если, как он говорил, встречи длились два года.
— Получается, что вы предлагаете мне отыскать некоего архитектора, который порезался два года назад, которого лечила ваша дочь и которого мы должны подозревать, потому что во время случайной встречи с вами он выразил крайнее несогласие с идеей эвтаназии?
— Вам это не кажется серьёзным следом? — спросила она.
— Нет, не кажется! — И он повесил трубку.
— Ну и в чём дело? — поинтересовалась Наталия.
— Это здорово, что ты немного подрезала волосы.
— Понятно, рано обрадовались.
Пильгез опять погрузился в личные дела служащих гаража, но ни в одном не содержалось ничего наводящего на подозрения. Раздосадованный, он схватил телефонную трубку и, зажав её между ухом и подбородком, набрал номер госпиталя. Оператор подошла на девятом гудке.
— Да уж, с вами лучше не умирать!
— Ас этим следует обращаться непосредственно в морг, — не задержалась с ответом дежурная.
Пильгез представился и спросил, позволяет ли её информационная система найти данные обращений в неотложную службу — по отделениям и по типу ранений.
— Зависит от периода, который вас интересует, — ответила она и добавила, что медицинская тайна в любом случае не позволяет ей выдавать подобного рода информацию, тем более по телефону.
Он швырнул трубку, не дав ей договорить, схватил плащ и быстрым шагом направился к машине. Промчался через весь город с мигалкой на крыше и завывающей сиреной. Не прошло и десяти минут, как он прибыл в Мемориальный госпиталь и предстал перед дежурной в приёмном покое.
— Вы попросили меня найти молодую женщину в коме, которую у вас изъяли в ночь с воскресенья на понедельник, так что или мне здесь будут помогать и перестанут давить на нервы россказнями о залежалых врачебных тайнах, или я займусь другим.
— Чем 51 могу вам помочь? — спросила Ярковицки, появляясь в дверном проёме.
— Сказать мне, могут ли ваши компьютеры найти архитектора, который поранился и попал на приём к вашей исчезнувшей коллеге.
— За какое время смотреть?
— Возьмём два года.
Она склонилась над компьютером и нажала несколько клавиш на клавиатуре.
— Сейчас проверим данные на поступавших и поищем архитектора, — сказала она. — Это займёт несколько минут.
— Я жду.
Экран вынес вердикт за шесть минут. Ни один архитектор с такого рода повреждениями не проходил лечения за последние два года.
— Вы уверены?
Она была категорически уверена, графа «профессия» подлежала обязательному заполнению из-за страховок и статистики профессионального травматизма. Пильгез поблагодарил и поехал в участок. Не отрывая взгляд от дороги, он взял мобильник и набрал номер Наталии.
— Посмотри, не живёт ли какой-нибудь архитектор в группе домов, рядом с которой засекли «скорую помощь».
— То есть Юнион, Филберт и Грин?
— И Вебстер, но глянь заодно и две прилегающие улицы.
— Я тебе перезвоню, — сказала она.
Запросу соответствовал адрес только одного архитектора.
Пильгез задумался на несколько секунд и обратился к Наталии:
— У нас нет лишнего стажёра на эти дни? Пришли мне одного, пусть подежурит у дома того архитектора, который живёт внутри квадрата, и пусть постарается раздобыть его фотографию, когда тот вернётся домой.
В среду утром Пильгез узнал, что дежурство стажёра закончилось неудачей — нужный человек ночью домой не вернулся.
— Ладно, — сказал инспектор стажёру, — к вечеру положишь мне на стол всё, что касается этого типа: возраст, педик он или нет, употребляет ли наркоту, где работает, есть ли у него собака, кошка, попугай, где он в данный момент, где учился, служил ли в армии, все его страстишки. Позвонишь армейским, в ФБР, мне плевать, но я должен все знать.
— Я сам гомосексуалист, инспектор! — возразил стажёр не без некоторой гордости. — Но это мне не помешает выполнить задание.
В среду утром солнце взошло над Кармелом в лёгкой дымке. Лорэн проснулась рано. Она вышла из комнаты, чтобы не будить Артура, и теперь бесилась от собственной неспособности приготовить ему хотя бы самый простенький завтрак. Тем острее она радовалась тому, что он мог прикасаться к ней, чувствовать её и любить как живую женщину.
Лорэн столкнулась с чередой явлений, понять которые никогда не могла. И вспомнила, как отец однажды сказал ей: «Формулу можно вывести, только решив множество уравнений. Нет ничего невозможного, лишь границы нашего рассудка определяют некоторые вещи как непостижимые. Это вопрос времени и рамок, в которые заключён наш мозг. Пересадить сердце, заставить летать самолёт, который весит триста пятьдесят тонн, ходить по Луне — это потребовало много труда, но главное — воображения. Поэтому, когда наши высоколобые учёные утверждают, что невозможно пересадить мозг, передвигаться со скоростью света, клонировать человеческое существо, я говорю себе, что они просто не научились понимать, что возможно все, это лишь вопрос времени — времени, которое потребуется, чтобы придумать, как это сделать».
Все, что Лорэн переживала сейчас на собственном опыте, было нелогично, необъяснимо, противоречило основам её научных знаний. Но это было. Кроме того, в последние два дня она занималась любовью с мужчиной, испытывая чувства и ощущения, каких не знала никогда, даже когда её тело и душа были едины.
Она смотрела, как прекрасный огненный шар всплывает над горизонтом, и думала об одном — только бы все это не кончалось.
Артур проснулся чуть позже, не нашёл Лорэн в постели, накинул халат и вышел на крыльцо. Он обнаружил Лорэн на скале и обнял, прежде чем она заметила, как он подошёл.
— Это впечатляет, — сказал он.
— Знаешь, я думаю, что поскольку будущее мы себе представить не можем, то могли бы закрыть чемодан и жить настоящим. Хочешь кофе?
— Полагаю, кофе просто необходим. А потом я поведу тебя посмотреть на ушастых тюленей, как они купаются у скал на мысе.
— Настоящие ушастые тюлени?
— И тюлени, и пеликаны… А ты разве никогда ещё не бывала здесь?
— Один раз я собралась, да ничего не вышло.
— Все относительно. Зависит от того, под каким углом смотреть на вещи. И потом, мне казалось, что мы должны закрыть чемодан и жить настоящим?
К концу того же дня стажёр положил, чтобы не сказать — швырнул толстое досье, которое он собрал, на стол Пильгеза.
— И что выяснилось? — спросил тот, даже не пролистав бумаги.
Стажёр отрапортовал: за их архитектором ничего подозрительного не значилось. Парень был нормальней не придумаешь, не кололся, поддерживал хорошие отношения с соседями и ни в каких полицейских архивах не числился. Учился в Калифорнии, некоторое время жил в Европе, прежде чем окончательно обосновался в своём родном городе. Не принадлежал ни к какой политической партии, не был членом ни одной секты, не боролся ни за какую идею. Он платил налоги, штрафы и даже никогда не был задержан ни в состоянии опьянения, ни за превышение скорости.
— Короче, скучный тип.
— А чему я должен радоваться?
— Он даже не гомосексуалист!
— Но я ничего не имею против них. Что там у тебя ещё?
— Его старый адрес, фотография, тоже староватая, я получил её в Службе регистрации дорожной полиции, и она сделана несколько лет назад, он должен обновить права в конце года; статья, которую он опубликовал в «Калифорнийском архитекторе», копия диплома, список банковских счётов и справка о недвижимости.
— Как ты все это раздобыл?
— У меня приятель в налоговом управлении. Ваш архитектор сирота, он унаследовал дом в бухте Монтеррей.
— Думаешь, он там проводит отпуск?
— Он там, и единственное, что вас возбудит, так именно эта халупа.
— Почему?
— Потому что телефона там нет, что мне показалось странным для дома, стоящего на отшибе. Его как отключили десять лет назад, так больше и не включали. Зато теперь он попросил подключить электричество и воду. Он вернулся в дом впервые за очень долгое время как раз в воскресенье. Но это ещё не преступление.
— Ага, сам понимаешь, именно последняя информация мне особенно приятна!
— К вашим услугам!
— Ты хорошо поработал, и из тебя получится хороший полицейский, если мозги будут достаточно сдвинуты.
— Уверен, из ваших уст я могу воспринимать это как комплимент.
— Можешь! — подхватила Наталия.
— Навести мамашу Клайн, покажи ей фотографию и спроси, не он ли тот тип с набережной, который не любит эвтаназию, и если она его опознает, значит, мы взяли серьёзный след.
Стажёр покинул участок, а Пильгез погрузился в досье Артура.
Утро четверга принесло хорошие плоды. Стажёр доложил, что миссис Клайн опознала индивидуума на фотографии. Но настоящая новость догнала Пильгеза в момент, когда он собирался повести Наталию обедать. На самом деле новость не была новостью, а торчала у Пильгеза перед носом с самого начала, просто он вдруг уловил связь. Адрес похищенной был тем же, что и у архитектора. Накопилось слишком много улик, чтобы архитектора можно было считать случайным человеком в этом деле.
— Ты должен быть счастлив, ведь расследование продвигается? Почему у тебя такое лицо? — спросила Наталия.
— Потому что я не понимаю, в чём его интерес. Этот тип не похож на психа. Никто не станет красть тело в коме, лишь бы посмешить приятелей. Должна быть веская причина. И потом, по словам людей из госпиталя, требовался некоторый опыт, чтобы установить тот центральный кратер.
— Катетер, а не кратер. Может, он был её парнем?
— Нет, миссис Клайн заверила меня в обратном, и была весьма настойчива на этот счёт. Она почти уверена, что они незнакомы.
— Может, какая-то связь с квартирой?
Тоже нет, возразил инспектор, — как утверждает агентство по недвижимости, его выбор пал на эту квартиру по чистой случайности. Он уже был готов подписать договор о найме совсем другого жилья на Филберт, но усердный представитель агентства настоял, чтобы Артур обязательно посмотрел и эту квартиру, «которая только-только вошла в наши списки»… перед самым подписанием.
— Значит, никакой преднамеренности.
— Чистое совпадение.
— Тогда действительно ли это тот, кого мы ищем?
Нет, ответил Пильгез, ни одна деталь, взятая отдельно, не свидетельствовала о том, что архитектор замешан в это дело. Да, совпадений много. И всё-таки без мотива Пильгез ничего не мог поделать.
— Мы не можем обвинять человека, потому что он снимает квартиру женщины, которую похитили.
Скажу тебе честно, мне трудно будет найти прокурора, который не стал бы со мной спорить.
Наталия подала мысль допросить архитектора и заставить расколоться «под лампой». Сыщик усмехнулся:
— Могу себе представить начало допроса: мистер, вы снимаете квартиру одной молодой женщины в коме, которая была похищена из госпиталя в ночь с воскресенья на понедельник. Вы подключили воду и электричество в вашем загородном доме накануне похищения. Почему? И тут парень глядит тебе прямо в глаза и заявляет, что, мол, не очень понял смысл вопроса. И тебе нечего сказать, кроме одного: положа руку на сердце, он является единственным твоим следом, и тебя очень бы устроило, если бы именно он оказался преступником.
— Возьми два свободных дня и проследи за ним!
— Без постановления прокурора все, что я наскребу, будет недействительным.
— Вовсе нет, если ты привезёшь тело!
— Ты веришь, что это он?
— Я верю в твоё чутьё, в улики, и я верю, что когда у тебя такое лицо, значит, ты уже имеешь виновного, но ещё не знаешь, как его уличить. Джордж, самое главное — найти девушку, ведь даже в коме она остаётся заложницей. Оплати счёт и отправляйся в деревню!
Пильгез встал, поцеловал Наталию в лоб, положил на стол деньги и торопливо вышел из ресторана.
На протяжении трех с половиной часов, которые отделяли его от Кармела, Пильгез продолжал искать мотив преступления, а потом размышлял, как подберётся к своей жертве, не напугав и не возбудив подозрений.

ГЛАВА 14
— Нужно рассказать ему правду и договориться с ним! — сказала Лорэн.
— Нужно не терять времени и перевезти твоё тело в другое место.
— Нет, я не хочу, хватит! Он наверняка где-то караулит и схватит тебя прямо на месте преступления. Артур, остановись, это твоя жизнь; ты же слышал, что он говорил: тебе грозит пять лет тюрьмы!
Артур чувствовал, что сыщик блефует, ничего у него нет, и ордера ему никогда не получить. Он изложил свой план: с наступлением ночи они выйдут из дома со стороны, обращённой к океану, и положат тело в лодку.
— Мы поплывём вдоль берега и спрячем тебя в гроте на два-три дня. Если полицейский устроит обыск, то останется с носом, извинится и будет вынужден оставить меня в покое.
— Он будет следить за тобой, потому что он сыщик, и упрямый сыщик, — возразила Лорэн. — Твой единственный шанс выпутаться из этой истории — договориться с ним. Сделай это немедленно, потом будет поздно.
— Твоя жизнь на кону, поэтому тело перевезём сегодня ночью.
— Артур, подумай сам, мы не можем бегать всё время, опасность слишком велика.
Артур повернулся к ней спиной, повторяя: «Сегодня ночью». Остаток дня прошёл в напряжении. Они мало разговаривали, едва обменялись парой взглядов.
Ближе к вечеру Лорэн обвила Артура руками.
Он нежно поцеловал её.
— Я не могу позволить им забрать тебя, понимаешь?
Она понимала, но не могла позволить ему ломать свою жизнь.
Он подождал, пока начнётся ночь, и выскользнул из дома через балконную дверь. Дошёл до прибрежных камней и понял, что сами волны противятся его надеждам. Огромные буруны обрушивались на берег, заставляя забыть о придуманном плане. Первый же вал разобьёт лодку в щепки.
Артур присел на корточки и обхватил голову руками. Лорэн положила руку на плечо Артура и опустилась на колени.
— Идём в дом, — сказала она, — ты простудишься.
— Я…
— Не говори ничего, прими это как знак; мы проведём эту ночь, ни о чём не беспокоясь, завтра что-нибудь придумаешь, а может быть, на заре погода успокоится.
Но Артур понимал, что означали порывы ветра — буря продлится минимум три дня.
Они поужинали и разожгли огонь в камине. Разговаривали мало. Артур пытался что-нибудь придумать, но ни одна мысль не приходила ему в голову. Снаружи ветер удвоил силу, сгибая деревья так, что они едва не ломались; оконные стекла звенели под струями дождя; океан повёл беспощадную атаку на бастионы скал.
— Раньше я так любил, когда природа бушует, а сегодня вечером все иначе.
— Ты, похоже, настроен очень мрачно; не стоит. Мы ведь не расстаёмся. Ты всё время твердишь мне, что не нужно думать о завтрашнем дне, так возьмём этот миг, пока он ещё наш.
— На этот раз у меня не получается, я больше не умею жить только настоящим, не думая о завтра. Не понимаю, как удаётся тебе.
— Я думаю о минутах, которые текут сейчас, и они вечны.
Лорэн попросила Артура представить, что он выиграл на конкурсе приз — каждое утро банк открывает ему кредит в 86 400 долларов. Но есть правила.
— Первое заключается в том, что все, не истраченное за день, вечером изымается, и смухлевать нельзя — скажем, нельзя перевести деньги на другой счёт, можно только их истратить, но каждое утро, когда ты просыпаешься, банк открывает тебе новый счёт — 86 400 долларов на текущий день.
Второе правило: банк имеет право прервать игру без предупреждения; в любой момент он может заявить, что всё кончено, счёт закрыт и нового не будет.
— Что бы ты сделал?
Артур пожал плечами.
— Но ведь это просто: каждое утро, когда ты просыпаешься, тебе дают 86 400 долларов, с единственным условием, чтобы ты все их потратил в течение дня, неиспользованный остаток у тебя забирают, когда ты отправляешься спать, это такой подарок, но игра может закончиться в любой момент.
Вопрос: что бы ты сделал с деньгами?
Он ответил, что потратил бы каждый доллар на собственное удовольствие и на то, чтобы накупить кучу подарков тем, кого любит. Он бы использовал каждый цент из этого волшебного банка, чтобы привнести счастье в свою жизнь и жизнь окружающих, «даже тех, кого я не знаю, потому что не уверен, что сумел бы тратить на себя и близких 86 400 долларов в день; но к чему ты клонишь?».
Она ответила:
— Такой волшебный банк доступен каждому из нас — это время! Рог изобилия, из которого постоянно текут секунды…
Каждое утро, просыпаясь, мы получаем кредит в размере 86 400 секунд жизни в день, и, когда мы засыпаем вечером, запас исчезает, а что не было прожито за день — пропало.
Каждое утро волшебство начинается по новой, нам опять дают кредит в 86 400 секунд. И мы играем по правилу, обойти которое невозможно: банк может закрыть счёт в любой момент без предупреждения; жизнь может остановиться в любую секунду. Что мы делаем с нашими ежедневными 86 400 секундами? А секунда жизни поважнее доллара, правда же?
После аварии Лорэн ежедневно поражалась, как мало людей осознает, насколько время исчислимо и бесценно. Если хочешь понять, что такое год жизни, задай вопрос студенту, который завалил годовой экзамен. Если хочешь понять, что такое месяц, спроси у матери, которая родила недоношенного ребёнка и ждёт, когда его извлекут из инкубационной камеры. Если неделя — спроси человека, который работает на конвейере или в шахте, чтобы прокормить семью. Если день — спроси влюблённых, которые ждут встречи. Если час — спроси у страдающего клаустрофобией человека, который застрял в лифте. Секунда — посмотри на выражение лица того, кто в тысячную долю мига избежал смерти, или спроси у спортсмена, который только что выиграл серебряную медаль на Олимпийских играх вместо золотой, ради которой тренировался всю жизнь.
— Жизнь волшебна, Артур, и я знаю, что говорю, потому что после аварии я ощущаю цену каждого мгновения. Поэтому прошу тебя, давай воспользуемся каждой секундой, которая нам осталась.
Артур обнял Лорэн и прошептал ей на ухо:
— Каждая секунда с тобой ценнее любой другой.
Они провели остаток ночи, не отрываясь друг от друга. Сон охватил их ранним утром; буря не унялась, скорее наоборот.
Звонок мобильного телефона разбудил их около десяти часов, это был Пильгез, он просил Артура о встрече. Надо поговорить, сказал он и извинился за своё вчерашнее поведение.
Артур заколебался, не зная, как реагировать. Он подумал о проливном дожде, который не позволит им остаться снаружи, и предположил, что Пильгез воспользуется этим предлогом, чтобы попасть в дом. Отбросив колебания, Артур пригласил полицейского на второй завтрак — возможно, чтобы почувствовать себя сильнее и сбить с толку противника.
Лорэн воздержалась от комментариев, только меланхолично улыбнулась, но Артур этого не увидел.
Инспектор появился два часа спустя.
Когда Артур открыл ему, вслед ворвался такой мощный шквал ветра, что Пильгезу пришлось помогать хозяину закрывать дверь.
— Настоящий ураган! — воскликнул он.
— Я уверен, что вы пришли не для того, чтобы говорить о погоде.
Лорэн прошла вслед за ними в кухню. Пильгез бросил плащ на стул и уселся за стол. Накрыто было на двоих; обед состоял из салата «Цезарь» с жареной курицей и омлета с грибами. Тут же... — бутылка каберне.
— Очень любезно с вашей стороны оказать мне такой приём, я не хотел вас затруднять.
— Что меня действительно затрудняет, инспектор, так это упорство, с которым вы преследуете меня вашими абсурдными историями.
— Если они настолько абсурдны, как вы говорите, я не долго буду вас преследовать. Ведь вы архитектор?
— Вам это уже известно.
— И какая именно архитектура вас привлекает?
— Я реставрирую памятники архитектуры.
— То есть?
— Даю новую жизнь старинному зданию, сохраняю творение в камне, отреставрировав его так, чтобы приспособить к современной жизни.
Пильгез попал в точку, он заманил Артура в область, которой тот был страстно увлечён и где его можно было бы подловить, задав внезапно нужный вопрос.
Но Пильгез угодил в собственную ловушку. Он был увлечён рассказом подозреваемого.
Артур прочёл ему настоящую лекцию по истории строительства, от древней архитектуры к традиционной, с экскурсами в модерн и современные стили. Сыщик был зачарован, он задавал один вопрос за другим, и Артур отвечал. Разговор длился уже больше двух часов, но время летело незаметно.
Чашки кофе следовали одна за другой, а Лорэн с изумлением наблюдала, как между Артуром и инспектором рождалась странная связь, будто между двумя сообщниками.
На одном из поворотов истории о том, как был задуман и сконструирован мост Голден-Гейт, Пильгез прервал Артура, положив свою руку на его, и резко сменил тему. Он хотел поговорить с ним, как мужчина с мужчиной, без оглядки на то, что он полицейский. Он чувствовал и знал, что тело женщины спрятано в запертой комнате в конце коридора. Однако ему непонятен мотив похищения.
Пильгез считал Артура образованным, замечательным, в общем, таким, каким бы всякий отец хотел видеть своего сына. Но почему ради похищения тела женщины он пошёл на риск сломать собственную жизнь?
— Обидно. Мне показалось, что мы симпатизируем друг другу, — сказал Артур, вставая.
— Так и есть, но это не имеет значения, или наоборот, только это и имеет значение. Я уверен, что у вас была настоящая, хорошая причина, и я предлагаю вам свою помощь.
Пильгез хотел быть честным до конца и начал с того, что признал: ордера у него нет и не будет, потому что не хватает доказательств. На то, чтобы встретиться с судьёй и всё-таки убедить выдать ордер, ему потребуется три-четыре дня. Этого достаточно, чтобы Артур перевёз тело. Но тогда Артур совершит ошибку. Сейчас Артуру ещё можно помочь. И Пильгез предлагает такую помощь. Если, конечно, Артур согласится поговорить с ним и объяснить, где ключ к тайне.
Артур спрятался за ироничный тон. Он ценил великодушный жест и благожелательность инспектора. Но и он, в свою очередь, не понимает гостя. Артур принял и угостил Пильгеза, а тот продолжает упорствовать и настаивать на абсурдных обвинениях.
— Нет, это вы упорствуете, — возразил Пильгез.
— Тогда почему вы, считая меня виновным, хотите мне помочь?
Сыщик ответил. За профессиональную жизнь он размотал немало гнусных дел. И у всех виновных имелась общая черта: они были преступниками, извращенцами, маньяками, отпетыми негодяями. Судя по всему, Артур не подходил ни под одну из этих категорий. Пильгез потратил жизнь на то, чтобы сажать преступников в каталажку. Так разве не имеет он права помочь приличному человеку, который, возможно, просто попал в трудное положение.
— Очень любезно с вашей стороны, и я говорю совершенно искренне; мне было приятно общаться с вами, но я вовсе не нахожусь в том положении, которое вы упомянули. Я вас не выпроваживаю, но меня ждёт работа; возможно, нам ещё представится случай повидаться.
Пильгез не стал возражать. Он безнадёжно покачал головой, встал и потянулся за плащом. Лорэн, которая на протяжении всего разговора сидела в уголке, вскочила и пошла за ними, когда они направились по коридору, ведущему к входной двери.
Перед дверью в кабинет, где лежало тело Лорэн, Пильгез остановился, глядя на дверную ручку.
— Так вы открыли её, вашу шкатулку с воспоминаниями?
— Нет ещё, — ответил Артур.
— Иногда так трудно погружаться в прошлое, нужно много сил и мужества.
— Знаю, именно их я и стараюсь обрести.
— И я знаю, что не ошибаюсь, молодой человек, мой инстинкт меня никогда не подводил.
Когда Артур уже собирался двинуться дальше, дверная ручка начала поворачиваться, и дверь приотворилась. Артур увидел в дверном проёме Лорэн; она грустно улыбнулась ему.
— Почему ты это сделала? — прошептал Артур, чувствуя, как у него перехватывает дыхание.
— Потому что я люблю тебя.
С того места, где они стояли, Пильгез увидел лежащее на кровати тело с капельницей.
— Слава богу, она жива.
Он зашёл в комнату, оставив Артура у входа, и опустился у кровати на колени.
Лорэн обняла Артура. Она поцеловала его в щеку, очень нежно.
— Ты бы не смог, а я не хочу, чтобы ты испортил всю свою оставшуюся жизнь из-за меня, я хочу, чтобы ты жил свободным, я хочу тебе счастья.
— Но моё счастье — это ты. — Она прижала палец к его губам.
— Нет, не так, не при таких обстоятельствах.
— С кем вы разговариваете? — спросил полицейский по-дружески.
— С нею.
— А теперь вы должны мне объяснить, если хотите, чтобы я вам помог.
Артур посмотрел на Лорэн; в глазах его была обречённость.
— Ты должен рассказать ему всю правду, поверит он тебе или нет.
— Идёмте в гостиную, — обратился он к Пильгезу — я вам всё объясню.
Мужчины устроились на диване, и Артур рассказал все с самого начала, с того вечера, когда незнакомая женщина, спрятавшаяся в его квартире в шкафу ванной комнаты, сказала: «То, что я сейчас расскажу, непросто представить и невозможно допустить, но если вы согласитесь выслушать мою историю, если вы согласитесь отнестись ко мне с доверием, тогда, может быть, в конце концов мне удастся все объяснить, а это очень важно, потому что, сами того не зная, вы — единственный человек в мире, с которым я могу поделиться тайной».
Пильгез слушал Артура, не перебивая. Потом он встал и оглядел Артура с ног до головы.
Артур сказал:
— В вашей коллекции стало одним психом больше… Пильгез перебил его:
— Она здесь, рядом с нами?
— Сидит в кресле напротив и смотрит на вас. Пильгез потёр подбородок и покачал головой.
— Конечно, — сказал он, — конечно.
— Что вы собираетесь делать? — спросил Артур.
Он собирается поверить ему! А если Артур задаётся вопросом почему, то ответ прост: чтобы придумать подобную историю и пойти на такой риск, на который он пошёл, недостаточно быть сумасшедшим, надо быть полным психом. А Артур вовсе не псих.
— Ваша история должна быть полной правдой, чтобы вы решились предпринять то, что сделали. Я не очень верю в Бога, но я верю в человеческую душу, и потом, я очень хотел бы вам верить.
— Что вы будете делать?
— Я могу без риска отвезти её в госпиталь в своей машине?
— Да, можете, — ответил Артур голосом полным тоски. — Но я не хочу, чтобы меня с ней разлучили, я не хочу, чтобы её подвергли эвтаназии!
Пильгез сказал, что это уже борьба на другом поле. Он не всесилен. Он и так рискует, возвращая тело, и у него всего ночь и три с небольшим часа на дорогу, чтобы придумать хорошее объяснение, как он обнаружил жертву, не найдя похитителя. Поскольку она была жива и невредима, он полагал, что сумеет устроить так, чтобы дело закрыли. Что до остального, то больше он ничего сделать не мог, но и это уже немало, верно?
— Я знаю! — поблагодарил Артур.
— Даю вам обоим ещё одну ночь. Завтра я заеду около восьми, сделайте так, чтобы она была готова к отъезду.
— Почему вы это делаете?
— Я вам уже говорил. Потому что вы мне симпатичны, и потому что я вас уважаю. Я никогда не узнаю, правдива ли ваша история. Но в любом случае, по логике ваших рассуждений, вы действовали в её интересах. Можно даже допустить, что это была законная защита. Или же помощь человеку, находящемуся в опасности. Мне плевать. Мужество — достоинство тех, кто действует во благо, тех, кто приходит на помощь. И действует именно в тот момент, когда следует действовать, а не просчитывать угрозы. Ладно, хватит болтать, пользуйтесь оставшимся временем.
Полицейский пошёл к дверям. Артур и Лорэн пошли следом. Жестокий шквал ударил им в лицо, когда они открыли входную дверь.
— До завтра, — сказал Пильгез.
— До завтра, — ответил Артур, не вынимая рук из карманов.
Пильгез исчез в порывах бури.
Артур не спал всю ночь; ранним утром он пошёл в кабинет. Подготовил тело Лорэн, поднялся к себе в комнату и собрал чемодан, закрыл ставни в доме, отключил газ и электричество. Им обоим придётся вернуться в Сан-Франциско — Лорэн не могла долго находиться далеко от своего тела, не ощущая крайней усталости. Они все обговорили за ночь и решили, что так и будет. Как только Пильгез погрузит тело, они тоже отправятся в обратный путь.
Инспектор явился в назначенное время.
За четверть часа Лорэн была устроена на заднем сиденье машины полицейского. В девять дом уже был заперт, и две машины направились в сторону города.
Пильгез приехал в госпиталь к полудню, Артур и Лорэн вернулись в квартиру приблизительно в то же время.