Перейти на сайт

« Сайт Telenovelas Com Amor


Правила форума »

LP №03 (622)



Скачать

"Telenovelas Com Amor" - форум сайта по новостям, теленовеллам, музыке и сериалам латиноамериканской культуры

Информация о пользователе

Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.



"Следы Апостолов" (Эндрю Олвик)

Сообщений 1 страница 20 из 130

1

Cледы Апостолов

1
1 мая 1942 г. Берлин. 
Профессор Кляйн оторвался от пола, перевалился через перила, и в тот же момент мир навсегда перестал существовать для него как совокупность ощущений. Волею обстоятельств внизу оказалась только молодая аспирантка кафедры германистики, возвращавшаяся из библиотеки, которая, не проронив ни звука, тут же потеряла сознание. Череп несчастного раскололся, забрызгав кровью не только стены холла, но и стройные ноги, затянутые в контрабандные американские чулки нежного телесного цвета. Казалось, что подслеповатый профессор   созерцает  носки собственных до блеска начищенных туфель, как бы удивляясь скоротечности своего земного пути.  Впрочем, позднее, на вскрытии, выяснилось, что умер профессор ещё до того, как его бренное тело коснулось холодного бетона.
Оперативники из гестапо, опросили всех возможных свидетелей, санитары погрузили тело на носилки, уборщицы быстро прошлись мокрыми тряпками по университетскому фойе.  И ни у кого не возникло даже тени сомнения в личных мотивах события: рядовое самоубийство, не такой уж редкий случай в среде сопливой интеллигенции, так и  не сумевшей толком вписаться в великие планы Третьего рейха.
Фойе постепенно опустело, и через час уже ничто не напоминало об этой странной и быстрой трагедии.
***
Тремя часами ранее
- …вот такой короткоголовый, в отличие от долихокефалов; поперечник черепа равен 4/5 его длины и даже больше. Череп, значительно развитый по передне-заднему диаметру  сравнительно с поперечным. Именно такая голова с малым затылком встречается у славян, турок, не говоря уже о евреях и цыганах, чаще, чем у титульных европейских наций.
Старенький профессор Берлинского института антропологии Хельмут Кляйн, продемонстрировал аудитории череп и отложил его на стол рядом с другими, недавно представленными экспонатами. Образцы были свежими. Для того чтобы это почувствовать, профессору хватило опытного взгляда и прикосновения к материалу. За долгие годы работы Хельмут Кляйн с почти стопроцентной  точностью мог определить возраст обладателя останков, его пол и расовую принадлежность. Порой профессору казалось, что он мог даже читать мысли, витавшие под темечком какого-нибудь австралопитека или древнего земляка – неандертальца, откопанного не так давно на его родине под Дюссельдорфом.
И вот сейчас, прогнав от себя наваждение, навеянное мимолетной мыслью о недавней и неестественной кончине обладателя черепа, профессор налил себе в стакан воды из запотевшего графина и слегка дрожащей рукой, поднес его ко рту. Пытаясь не выдать волнение, Кляйн выпил воду и кивнул на образцы помощнику, чтобы тот немедленно  куда-нибудь подальше убрал их со стола. Не хватало еще на треморе проколоться, подумал профессор. Он натужно улыбнулся, дав понять слушателям, что его речь закончена.
Лекция проходила в открытом режиме, и аудитория состояла не только из офицеров СС и их коллег из службы безопасности, но и из аспирантов кафедры архелогии, а также знакомых по преподавательской работе. Как и все увлеченные наукой люди, Кляйн старался не отягощать свое мировоззрение политикой, с головой погружаясь в работу и радуясь постоянно возрастающему финансированию, о котором еще лет десять назад невозможно было и мечтать. Поэтому профессор с недавних пор перестал взвешивать морально-этическую и научную составляющие своей работы. Да и под дурачка замаскироваться никогда не поздно и даже нужно, если тебе уже за семьдесят. Уж извините, господа, я буду делать свою работу, а как ее результаты использует пропаганда Геббельса – не моя забота, однажды решил для себя Кляйн.
С тех пор, как в 1935 году личным указом рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера была образована организация Аненербе, лабораторию профессора Кляйна в числе первых включили в ее состав. Изначально организация называлась "Studiengesellschaft fuer Geistesurgeschichte Deutsches Ahnenerbe" - “Общество изучения древненемецкой истории, идеологии и наследия немецких предков”. Смысловая нагрузка названия и смена покровителя не вызывали в душе у профессора особых эмоций. Как хотите называйтесь, лишь бы работать не мешали, полагал Хельмут Кляйн, но когда вокруг него все чаще стали суетится далекие от науки люди в форме СС, профессор запаниковал.
Работники спецслужб вызывали у Кляйна неприятные ощущения; появлялся  холод в области солнечного сплетения и зуд в районе пятого шейного позвонка. Особенно в те моменты, когда беседы с новыми кураторами были долгими и велись в режиме тет-а-тет. Терпеть на себе пронизывающие и будто призывающие к покаянию, взгляды гестаповцев, было для профессора тяжелым испытанием. Казалось, что в его голове хотят просверлить дырку, достать оттуда мозги, разложить их по полочкам, просушить и вернуть назад, купируя лишнее.
Устранить проблему профессору помог его приятель по научному делу молодой русский ученый Василий Бекетов, с которым они случайно встретились в кафе на одной из улочек в центре Берлина. В отличие от Кляйна, имевшего дело с отжившей свое материей, Бекетов занимался изучением живых организмов. Он был биологом, экспериментировал с мухами дрозофилами, внося фундаментальную лепту в новую науку под названием генетика, проклятую у него дома в СССР. Приглашенный по рекомендации чуть ли не самого Семашко в научное Общество кайзера Вильгельма в 1937 году, Бекетов приехал в Германию, где надолго и остался, невзирая на настойчивые просьбы своего правительства вернуться назад. Добрые люди намекнули ученому, что по прибытию домой у Василия будет время дойти только до ближайшей стенки, а потому как такие короткие прогулки не входили в планы молодого ученого, да и работы незаконченной было невпроворот, с отъездом он решил повременить.
Получив ярлык «врага народа» у себя на родине, Бекетов продолжил научную деятельность в Берлине в качестве интернированного иностранца. Первое время, вспоминая участь Троцкого, ученый ждал возмездия. Верил в мстительность и длинные руки советских спецслужб, но потом успокоился, решив, что о нем забыли, или вообще плюнули. Плюнули, как на самого Василия, так и на его никчемную науку.
Врядли, конечно, можно предположить, что советская разведка навсегда выпустила из поля зрения своего невозвращенца. Быть может, так – заморозила на время, решив использовать в дальнейшем в своей игре. А может, как и гестапо, пришла к выводу, что Бекетов блаженный, не представляющий опасности для обеих сторон, фигурант. С этим действительно трудно было спорить. Достаточно было увидеть, как русский ученый питается в домашней обстановке. Василий ставил на плиту кастрюлю с водой, кидал туда любые попадающиеся под руку продукты, варил и ел, убеждая очевидцев, что в желудке все равно все перемешается.
***
10 апреля 1942. Берлин.
- Здравствуйте, уважаемый коллега, - театрально распахнув объятия, поприветствовал Бекетов профессора Кляйна, - отчего вы так печальны в такой чудесный вечер? Не составите компанию? – Василий настойчиво увлек профессора за свой столик с едва початым бокалом темного пива.
- Здравствуйте, дорогой Базиль, - пожимая руку и присаживаясь рядом, ответил профессор.
- Вы какое предпочитаете? Светлое? Темное? – предположил Бекетов.
- Нет, спасибо, я, пожалуй, ограничусь чашечкой кофе. Чашку кофе, - скомандовал профессор подошедшему официанту.
- Ну, как поживают ваши дрозофилы, господин Бекетов? – полюбопытствовал Кляйн.
- Все в порядке, сударь. Размножаются и видоизменяются, как им и положено, - пошутил Василий, - да бог с ними, с мухами, вас-то что так тревожит? Я же вижу.
- Да понимаете ли, Базиль, как вам лучше объяснить… У вас никогда не бывает такого ощущения, что если вам смотрят в глаза, у вас начинает ломить, спину или затылок, например, или холод в животе появляется? - сбивчиво объяснил профессор.
- Мне понятно, о чем вы толкуете, профессор, - почему то развеселился Бекетов, и кивнул на офицера в черной униформе, неторопливо продефилировавшего со своей дамой мимо ученых.
- Вы что, ясновидящий? – горько ухмыльнулся профессор. Он отпил глоток кофе, поставил чашку на стол, и слегка помассировал себе затылок. То самое место, которое обычно зудело от СС-овских взглядов. Ну вот, не хватало еще, чтобы мне теперь кости ломало от того, когда они мимо проходят, подумал профессор, но высказывать свою мысль вслух не стал.
- Нет, мне и нормального видения хватает, чтобы, понять суть проблемы. Да и ерунда – ясновидение это. Новомодная штучка. Все предельно ясно, профессор, просто вам нужно научиться смотреть на них их же взглядом. Вот так, - Василий продемонстрировал. – Что скажете? Ведь именно такой взгляд, доставляет вам неприятные ощущения? – утвердительно поинтересовался Василий, и нетерпеливо закивал на собеседника подбородком,  в ожидании немедленного подтверждения своей мысли.
- Да, пожалуй, соглашусь, - убедительно кивнул Кляйн.
- Ну вот, - радостно стукнул по столу кружкой Бекетов, -  я в этом и не сомневался. В общем, так, коллега. Этот неприятный взгляд наводится очень легким способом. Нужно просто смотреть собеседнику не в глаза, а между ними, вот сюда. В одну точку. В межбровье. А еще лучше, чуть выше, вот здесь, - Василий отхлебнул пива и ткнул себя пальцем в лоб, примерно на сантиметр выше сходящихся надбровных дуг.
- Вот, оказывается, как все действительно легко? – удивился профессор, -  допустим, как смотреть, я понял. А вот, как научиться противодействовать такому взгляду?
- Это еще проще, - ответил Василий, - бейте врага его же оружием - смотрите на него так же.
- И то верно, - согласился Кляйн, - а как вы думаете, зуд в затылке у меня тоже пройдет?
- Не знаю, - ответил Бекетов, - тут еще и вербальная атака может иметь место. Например, когда собеседник вроде, как и с вами говорит, но свои слова он направляет в точку находящуюся в метре позади вашей головы.
- Для чего все это нужно, герр Бекетов!? И откуда у вас такие познания в несвойственной вам области? – воскликнул профессор.
- Обыкновенная манипуляция сознанием… Вербальный гипноз… Подчинение своей воле…  Да, мало ли что еще… Мне об этих штучках давно известно: в начале тридцатых один психиатр итальянец о них рассказал. Мы с ним познакомились в Копенгагене, на семинарах у Нильса Бора. Интересный тип, скажу я вам. Ну, да ладно, не о том речь. О! Кого я вижу! Генрих. - Василий указал на притормозивший неподалеку автомобиль и поспешил закончить разговор с Кляйном. – В общем, практика, профессор, и еще раз практика. Все у вас получится. Я уверен, что в скором времени, зуд в позвонках и холод в груди будут испытывать и ваши собеседники. А это верный шаг к тому, что они оставят вас в покое. Давайте считать, что я вам ничего не говорил, а вы ничего не слышали. Прозит! – Василий оторвал от стола бокал с пивом, пожелав профессору долгих лет.

+1

2

- Прозит, - в знак согласия, улыбнулся Кляйн, и машинально взмахнул перед кружкой Василия пустой чашечкой из-под кофе.
Из остановившегося напротив кафе мерседеса с открытым верхом вышел высокий крепкий мужчина лет тридцати и, окинув присутствующих ироничным взглядом холодных серых глаз, шутливо козырнул Бекетову.
- Кто этот франт? - вполголоса спросил Кляйн, наклоняясь к собеседнику.
- На ловца и зверь бежит, - интригующе шепнул Бекетов, - этот викинг гораздо больше подкован в вопросах по манипуляции сознанием. Я уверен, профессор,  вы почерпнете от него гораздо больше.
- Здравствуйте, господа, - приветствовал их Генрих, присаживаясь на свободный стул. – Судя по вашим лицам, вы тут вовсе не научные проблемы обсуждаете. Или я не прав?
- Отчасти – так, - ответил Бекетов. – Разрешите представить вам моего коллегу. Профессор Кляйн.
Кляйн быстро окинул внимательным взглядом напоминающую античную статую стройную фигуру молодого мужчины. На мгновение ему показалось, что его обаятельная улыбка уж слишком  контрастирует с холодом серых глаз. Профессор поежился, и, как обычно, не стал придавать значения своей прогрессирующей паранойе.
2
25 июня, наши дни. Несвиж
Всю дорогу Аля изнывала от тоски и  бессильной злобы. Она успела накрасить  ногти и просмотреть пару прикупленных с лотка на автовокзале глянцевых  журналов. Ей нравилась красивая жизнь, ей вообще нравилась жизнь. Правда то, что эта самая жизнь может  протекать где-то вдали от столиц, она себе представляла с трудом. Какого чёрта, я должна тащиться в этот сраный Несвиж, думала она под музыку, грохочущую в наушниках её айфона, подаренного  на день рождения предками. Как будто  эту практику нельзя было пройти в  Минске. Подумаешь, велика ценность –  практика. Отец ничем не помог, а  мог бы. Ладно, я ему ещё это  припомню. Как, учиться, так Аля давай, а как помочь с практикой, так  – нет. Езжай-ка ты, Алечка, к бабушке  в Тмутаракань и крутись там, как хочешь. Нет, с предками надо жестче, иначе они начинают садиться на шею. Вот Людка молодец, сразу  своих запугала. Сказала, что назад  приедет с пузом и на игле. Так  они её мигом в Турцию отослали с тёткой, а практику замяли наглухо. Догадливые, не то, что мои.  Ну, ничего, вернусь, устрою им курс молодого бойца. Пора уже, а то, если так дело дальше пойдёт, загремлю по распределению  куда-нибудь в Мухосранск на Полесье  и прощай тогда красивая жизнь, Серёжка  и все понты, которые, как известно, есть нематериальные активы. Кстати об активах, она достала из сумочки  кошелёк и пересчитала наличность. Негусто... Если бы не стребовала у папахена уже перед самым автобусом  двести баксов на гигиену, то ехала бы сейчас, как последняя нищенка. Она, на всякий случай, достала зелёную  сотку и, осмотрев её со всех сторон, сунула назад. – Девушка, вы не могли  бы сделать музыку потише? - обратился, сидевший с ней рядом дядька в  мокрой от пота полосатой рубашке. –  Отвянь, дедуля! – огрызнулась она. – Я английский учу. У меня экзамен  завтра. - И отвернулась к окну, с досады закусив губу. Серёга, наверно, вечером позвонит этой сучке Светке и потащит её в кабак. А потом  они будут шататься по набережной и тискаться в кустах, как слюнявые подростки. Тьфу сука, выругалась она  вслух. Дядька, сделавший ей замечание, слез с кряхтением со своего места  и пересел в свободное кресло в соседнем ряду. Аля даже не заметила. Мысли её были поглощены Серёжкой, который уже стаскивал трусики  со Светки пред её мысленным взором, разумеется. Она так расстроилась, что у неё заболела голова. Вот  же гадство, снова вслух прошептала она и полезла в сумку за таблеткой аспирина. Под конец  пути Аля задремала и даже успела увидеть короткий сон, в котором  она бродила по сырому, темному  подземелью в поисках выхода наверх. Она знала, что под ногами вода, но не чувствовала её. Чтобы выбраться  из подземелья, надо было найти какой-то указатель или знак на стене, что  в почти полной темноте представлялось задачей не из лёгких. Аля чувствовала, как где-то внутри зарождается паника и уже готова была заорать. Однако, как это обычно бывает во сне, знак неожиданно обнаружился, но не на сырой  и скользкой стене, а у неё  на ладони, яркий, словно подсвеченный изнутри. От радости Аля вскрикнула и тут же проснулась.
На  вокзале её встречал двоюродный брат Виктор, которого в детстве она  звала Толстым и сильно уважала  за способность съедать целую  миску бабкиных драников.
- Здорово, брательник! – крикнула  она, напугав какую-то семенившую  перед ней старушку.
- Ну, здравствуй, Алевтина, - приветствовал  её Виктор, когда она, наконец,  выбралась из автобуса. На нём  был слегка помятый светлый  костюм, делавший его похожим  не на мелкого провинциального  чиновника, а на гангстера,  который встречает на вокзале  любовницу босса. Этот сюжет  так понравился Альке, что она  даже причмокнула губами от  удовольствия. Быть любовницей босса  в жизни ей ещё не приходилось.  Надо сказать, что ей вообще  ещё много чего не приходилось  и кое-что из упущенного она  надеялась наверстать в самое ближайшее время.
- Ты такой элегантный в этом костюме, я тебя сразу и не узнала, - решила она сделать ему комплимент. – Похож на Аль Капоне.
- На кого? – не понял Виктор.
- На гангстера, - громко повторила Аля. – Кино что ли не смотрел?
- А, того…, - вспомнил он и ухватился за её чемодан.
Они обнялись, и он трижды чмокнул её в пахнущие Францией щёки. Аля почувствовала  запах дешевого одеколона и скривила носик. Началось, ехидно подумала она. Вот они, прелести провинции. Сейчас ещё в коровью лепешку наступить, и будет полный комплект.
- Как доехала? – спросил Виктор, когда они сели в машину.
Вместо ответа, она только рукой махнула.
- Тачка у тебя какая-то беспонтовая, - заметила немного погодя. – Чего, платят мало?
- Платят нормально, да и сам себя не обижаю.
- Взятки берёшь, что ли?  - оживилась Алька.
- Кручусь, - поправил он.
- Так что ж не купишь что-нибудь поприличнее? В Минске на таких только  старпёры за картошкой ездят.  Подари ты её деду какому-нибудь, а себе возьми что-нибудь солидное.
- Меня устраивает, - обиделся  он. – Я ж чиновник, мне выпячиваться  нельзя. Сейчас каждая шавка норовит сунуть нос в твою жизнь. И потом, нахрена мне хорошую машину долбать по нашим дорогам? Я ж по работе на ней сотни две в день накручиваю. Мне, заметь, компенсацию не платят. УАЗик, как раз, то, что надо.
- Ой, вы посмотрите на него, - Она  хлопнула себя по коленям, - выпячиваться  не хочет. Большая шишка… Всего лишь главный инженер строительного управления. Да у нас в Минске  самый захудалый чинуша на новом мерсе рассекает и  не парится, а ты тут в  лесу ссышься засветиться. Брось,  живи в полную силу. А то  ведь жизнь пройдёт и вспомнить  нечего будет.
- Ты меня ещё жизни учить будешь, коза дурная. Сначала институт закончи и замуж выйди, а потом рассуждай, - уже не на шутку разозлился он. – Тоже мне – теоретик.
- Ладно, проехали, - бросила Алька,  доставая из сумки телефон. – Предкам маякну, скажу что добралась. Мать мне весь мозг выклевала накануне – позвони, да позвони. Можно подумать, что здесь война идёт…
- Они ж за тебя, дурочка, переживают.
- Если бы переживали, то не позволили бы мне ехать в ваш распрекрасный Несвиж.
В раннем детстве Алька бывала в Несвиже часто, чуть не каждое лето: загорала, купалась и бегала с соседскими мальчишками воровать клубнику на дальние огороды в конце их улицы. Тогда ещё был жив дед. Через месяц приезжали родители, у которых  начинался отпуск. Обычно оставались дня на три. Она вспомнила, как пряталась от них на чердаке и не хотела уезжать. У бабки ей нравилось, можно было делать, что хочешь и не бояться за последствия. Правда, последние восемь лет Аля в Несвиж не приезжала, так как не было ни желания, ни возможности.
- О чём задумалась, хулиганка? - спросил Виктор, когда машина свернула на бабкину улицу и мягко покатила мимо знакомых с детства каждой лазейкой заборов.
- О том, что все мужики - сволочи, - ответила она, разглядывая свой маникюр.
- Тебе-то об этом, откуда знать? – съязвил он, выцарапывая свободной рукой сигарету из пачки.
- Да уж есть кое-какой опыт...
- То есть?
- Приятель у меня в Минске  остался. Думаю, куда его, кобеля, понесёт.
- Не переживай, этого добра на  твой век хватит, - успокоил он её.
- А кто тут переживает?! – воскликнула Алька. – Было бы чего переживать. Приеду, узнаю, что путался со Светкой или ещё какой шалавой, отошью в миг.
- Вот это правильно. А я ведь помню, как ты тут с соседскими пацанами разбойничала, - вспомнил  Виктор. – Атаманшей у них была, заводилой.
- Ну, не атаманшей, но, как сейчас  говорят, в авторитете, - поправила его Алька.
Машина в очередной раз подпрыгнула на яме. Пепел с сигареты упал Виктору на штаны.
Алька заржала.
– Смотри, припалишь что-нибудь. Жена вечером спросит, где присмолил.
Он только чертыхнулся.
- Что у вас тут, бомбёжка была, что ли? – спросила Алька, оглядываясь вокруг. – Всё в ямах, не пройти, не проехать.
- Не знали, что ты приедешь, подсуетились бы, - пошутил он. – А вообще, сезон сейчас в разгаре строительный. Когда ещё дороги делать? Надо строить, пока бабки есть. Бюджет не резиновый. Кстати, замок Радзивиллов полностью отреставрировали. Навели там красоту, не хуже, чем при князьях. Теперь туристов возить будут толпами.
- А ресторан там есть приличный? – спросила Алька.
- Ресторанов у нас хватает... Только делать тебе там нечего.
- Это я уж сама решу, где и что мне делать. Только вырвалась от стариков, которые с утра до вечера на мозги капали, так тут ты. Я, если хочешь знать,  не только на практику приехала, но и отдыхать от городской суеты тоже. Хочу поддержать своим рублём национальный туризм, чтоб у вас бабло на дороги было.
- Ты тут не в турпоездке, а на производственной практике. Смотри там, в исполкоме, не опозорь родню. Меня тут все знают. Будешь в юридическом отделе жалобы населения разбирать. Работа непыльная, но ответственности тоже требует. А туристы не в ресторанах сидят, они наши местные достопримечательности осматривают.
- Да знаю я… Сразу видно, что ты из своего Несвижа только в Минск и выбирался, - заметила Алька. - Турист  пожрать любит в массе своей.  У него от красоты аппетит  знаешь, как играть начинает, только  подноси. У меня, между прочим, тоже уже начинает, - добавила  она. – Утром один жалкий  бутер закинула с чашкой кофе  и всё. Проспала немного…
- Сейчас тебя бабка пирожками быстро загрузит под завязку. За две недели на размер распухнешь, это точно.
- Не распухну, - оборвала его Алька, - во мне желчи много, она не даёт пухнуть.
- К Грише зайди обязательно. Всё спрашивал, когда приедешь. Он у нас теперь  местная знаменитость, вроде Нострадамуса: предсказывает, порчу снимает, сглаз, лечит от разных хворей, всё больше душевных. Алкашей заговаривает и баб на роды настраивает. Их к нему даже из других областей привозят, словно у них там своих знахарей нет. Бывает, что и из Москвы наезжают. Недавно перепугали тут всех. Целый кортеж мерседесов пожаловал. Видно, Гришка, как ты говоришь, в авторитете.
Григория Алька помнила плохо. В детстве они почти не общались из-за разницы в возрасте. В её памяти он остался странным нелюдимым человеком, о котором родители, если и вспоминали, то как-то вскользь, с оттенком неловкости.
- Какие страсти! – восхитилась она. Про себя же подумала, что надо сходить, на счёт Серёжки поинтересоваться, где он там, кобель, шастает.
- А весной из столицы учёные нагрянули во главе с профессором Арцыбашевым из Академии наук, психологи, аналитики  какие-то, словом, исследователи разной паронормальной хрени. Беседовали с Гришкой, записывали, на лоб датчики какие-то клеили... Способности у него, конечно, феноменальные.

0

3

Машина свернула на обочину и остановилась.
- Вот так Алька, у нас теперь тут жизнь кипит не хуже чем в столицах. Всё, что хочешь. В последнее время, может, слышала, снова о спрятанных сокровищах заговорили. Поляк один недавно приезжал, расспрашивал, неделю по замку лазил, фотографировал, с Гришкой сильно закорефанился,  замерял что-то, но так ничего и не нашел. Я так думаю, что если уж своим золото  в руки не далось до сих пор, то уж чужим и подавно нечего тут делать. Кроме того, у нас местных искателей-копателей хватает. Есть и такие, которые через это дело совсем умом тронулись, до сих пор не успокоятся. На днях вот тоже случай был…
- Что за случай? – полюбопытствовала  Алька.
- Человека, понимаешь, убили. Вроде бы он что-то такое знал о тайнике, в котором радзивилловский эконом перед осадой замка в восемьсот двенадцатом спрятал Золотых Апостолов. Говорят, странный этот старик убитый был… Сам-то я его не знал, но город у нас небольшой, прыщик на заднице не утаишь. И ведь что интересно, Гришка ещё за неделю предупредил милицию письмом, мол, планируется убийство, примите меры, растяпы.
- И что милиция?
- Ничего! Следователя, правда, прислали, приятеля моего. Тот с Гришкой всю ночь проговорил, а утром уже о трупе узнали. Переполох, конечно, поднялся. Григория сразу задержали, но вечером отпустили под подписку о невыезде. Теперь ищут убийцу, а хироманта нашего на допросы тягают. На место преступления его даже возили, чтобы он там походил, посмотрел и указал на убийцу.
Алька достала из сумочки зеркальце и, быстро осмотрев себя, повернулась к брату:
- А мужика этого зарезали, что ли?
- Нет, - ответил Виктор, вытаскивая ключ из замка зажигания, - удар тупым предметом в висок. Предмет этот так и не нашли.
- Брррр, – Алька передёрнула плечами, – Я мертвецов боюсь!

4 апрель 1942 г. Несвиж
Пани Ирэна Ковальчик уже и не чаяла увидеть своего сына живым. После событий 1939 года, когда Польша в течение двух недель была поделена между западным и восточным агрессором и перестала существовать, как государство, она лишь молилась Матке Бозке, чтобы Адам не попал в плен к русским. Пусть лучше, он останется по ту сторону Буга, нежели попадет в ежовые лапы НКВД, молилась мать.
Соседи, жители маленькой деревни под названием Нелепово, расположенной в нескольких десятках километров от Несвижа, часто спрашивали у Ирэны о судьбе сына. Но ответить им было нечего. Вот уже два  с половиной года как от Адама не было никаких известий.
События этих двух недель развивались стремительно и непонятно не только для крестьянского ума, но и для командования польской армии. Спереди вермахт, в тылу - большевики, и определить, кто из них представляет большую опасность, в тот миг казалось достаточно сложным. Но как рассудило время и скудные вести от соседей и дальних родственников, немецкий плен, где оказалась часть офицеров польской армии, в которой служил Адам, давал, в отличие от советского, хоть какой-то шанс на спасение.
- Ой, цо ж то бендзе, Ирэна, что будет, - причитала соседка баба Ольга, - всех польских солдатиков красные похватали, всех до одного. Говорят, отвозят в лагеря специальные, а потом в Сибирь. И ведь главное – ни письма, ни весточки ни от кого не дождаться. Будто в воду канут. А сейчас и за семьи солдатские взялись. Уже и к Франковским приходили, спрашивали, где сын. Те, мол, не знаем и все тут, так ведь Юрек их - солдат простой, а твой Адам офицер.
- Ты бы, баба Ольга, запамянтывала об тым, и поменьше языком своим чесала, особенно в Несвиже. Не приходят, и ладно, хотя я и сама этому удивляюсь. Может и не известно им про Адама ничего.
- Как же, неизвестно, - не унималась баба Ольга, - им все обо всех известно, а если и не знали, то уж будь уверена, доброжелатей хватает, чтоб донести. Вон, Франковские живут на хуторе, в город носа не кажут, и то на них донесли, ой, цо бендзе, Ирэна.
- Шла бы ты, баба Ольга, со своими Франковскими, -  начала злиться пани Ирэна, - и без тебя на сердце горько. Может и нет уже в живых Адамушки моего…  Иди уже. Не трави душу. Видать, сама, ведьма, выведать что-нибудь хочет, подумала Ирэна, но вслух эту мысль не высказала. И так врагов вокруг хватает.
Ирэна и сама удивлялась, почему представители новой власти не обратили на нее внимания. Органы безопасности советской республики с особым пристрастием относились к выявлению на недавно занятой территории Западной Белоруссии лиц польской национальности, уделяя особое внимание бывшим сотрудникам польской администрации и военнослужащим. Полностью разобраться в причинах столь жесткого обращения советов с поляками пани Ирэна не могла, но практичный женский ум подсказывал ей, что большевики просто мстят за поражение двадцатилетней давности, по которому Западная Белоруссия отошла к Польше. Наверстывают упущенное, хотя от поляков и многие белорусы вдоволь натерпелись. Политики грызутся между собой, а народ мучается. Впрочем, на этой многострадальной земле, неоднократно переходившей из рук в руки всегда было неспокойно. Наверное, Боженька нам такую долю определил, полагала пани Ирэна.
Адам никогда не делил людей по национальному признаку. Ему было все равно, кто перед ним, белорус, поляк, еврей или украинец, которых на территории Западной Беларуси, отошедшей по Рижскому соглашению 21-го года к Польше, проживало много национальностей. Парень не мог понять отношения своего отца и польской родни к евреям и белорусам.
- Да они такие же, как и мы, - еще в детстве пытался он объяснить отцу, - одни, правда чернявые, и в бога другого верят, а белорусы, так вообще такие же, как и мы, только говорят чуть иначе.
- Не все так просто, сын, - с жидами всегда надо держать ухо востро, хитрые они. Чужого поля ягода. А белорусы – они, вроде нам как братья - славяне, и жаль их, но они лишь пешки в политической игре.
- Как это понимать, пешки? В чьей игре? – спрашивал Адам.
- Со временем сам разберешься, что к чему, - вздыхал отец.
Тогда Адам не очень понимал, о чем толкует отец, но когда подрос и поступил в промышленное училище в Кракове, потихоньку понял. Разобраться в тонкостях политических и национальных распрей, а заодно впитать азы коммунистического учения Адаму помог его старший товарищ Яцек, с которым он познакомился на спортивных занятиях в гимнастическом зале училища. Именно он привел Адама в коммунистический кружок, где чем-то напоминавший Гитлера пропагандист из КПЗБ (Коммунистической Партии Западной Беларуси) по имени Авдей, на первом же занятии внедрил в сознание Адама любовь к пролетарским и ненависть к буржуазным идеалам.
- Прочти вот это, - после занятия Яцек протянул Адаму книгу. На обложке значилось: «Происхождение семьи, частой собственности и государства». Автор Ф. Энгельс.
- Жид что ли? – разглядывая портрет автора, поинтересовался Адам.
- Сам ты жид, - обиделся на политическую неграмотность товарища Яцек. Немец, коммунист. Наш товарищ, одним словом.
Прочитанная книга оставила в душе Адама неизгладимый след и массу вопросов, на которые требовались немедленные и исчерпывающие ответы. К большому сожалению, прокомментировать книгу было некому. Когда Адам дочитывал последние страницы, Авдея ликвидировали буржуазные спецслужбы, а должную замену ему пока прислать не успели. Члены ячейки, размахивая красными флагами, проводили Авдея в последний путь, спели над его могилой «Марсельезу» и «Оду к радости» Бетховена, помянули тремя бутылками «Выборовой» водки и поклялись мстить буржуям до конца своей жизни.
- Пшисенгам до конца жиця, быць лояльни справы комунизму, - поклялся над могилой и Адам.
В скором времени ячейку прикрыли. Яцек угодил в тюрьму. По мнению Адама, его арест был связан с местью за Авдея, но никто из друзей толком ничего не знал. Встретились друзья через три года, когда Адам уже закончил училище и готовился к поступлению в Варшавский университет.
- Ты еще помнишь свою клятву? – поинтересовался Яцек. В глазах и голосе старого товарища чувствовалась та сила, которая обретается только в нелегких испытаниях, будь то тюремное заключение, либо тяжелая борьба за идею или правое дело.
- Безусловно, помню, - ответил Адам,  - но неужели я смогу быть чем-нибудь вам полезен, кроме своих убеждений.
- Именно так, - ответил Яцек, - я вижу, ты в университет поступать собрался? Придется переиграть. Ты нам нужен на другом месте и в другой роли. Да и убеждения свои тебе потребуется глубоко замаскировать. Пойдем, что ли выпьем! – радостно воскликнул Яцек, - Я угощаю! Денек-то сегодня, какой чудесный!

0

4

За столом в корчме Яцек поведал Адаму, что уже давно активно работает под крышей советской резидентуры, считает, что они с Адамом в одной упряжке с первого дня знакомства, поэтому в своем товарище нисколько не сомневается и лично порекомендовал его Лубянке для выполнения важного задания.
- Адам, я не буду рассказывать тебе сказки об установлении диктатуры пролетариата по всему миру, не буду рисовать картины светлого коммунистического будущего, ты сам прекрасно понимаешь, что обстановка в мире сложная. Противоборство, так сказать, интересов. И кто победит, сказать пока сложно. Никто не останется в стороне в предстоящей бойне, и я очень рад, что ты занял правильную позицию. Одним словом, нам нужны свои люди в польской армии, поэтому, как ни прискорбно, но тебе придется расстаться с мыслями об университете и поступить на службу в Войско Польское. Поверь, если все пойдет так, как задумано, быть тебе генералом, - Яцек засмеялся, похлопал Адама по плечу, - ты все понял, товарищ? Тогда давай за это и выпьем…
В середине лета приехав на побывку в Нелепово, Адам  объявил родителям, что с марксизмом покончено, и он поступает на службу в польскую армию.
В тот миг Ирэна сильно удивилась столь радикальным изменениям в мировоззрении сына, считая его хоть и упрямцем, но натурой цельной, привыкшей отвечать за свои слова и редко меняющей убеждения. Но возражать не стала. В конце концов, у Адама своя голова на плечах, и он вправе сам строить себе карьеру. К тому же отец Адама пан Анджей Ковальчик одобрил выбор, хотя и считал всех военных твердолобыми истуканами, задарма проедающими оборонные ассигнования.
Сентябрь 1939 года Адам встретил, будучи в офицерском звании поручика Армии Крайовой и аналогичном ему по значимости звании старшего лейтенанта НКВД. Таким образом, окажись поручик на восточных территориях, и будь он пленен советскими войсками, ему мало что угрожало, но судьба распорядилась несколько жестче.
В скоротечном сражении за Варшаву раненый Адам попал в плен. Вместе с другими офицерами его разместили в фильтрационном лагере в Вольденберге, откуда, быстро оправившись от ранения, поручик сбежал, попутно прирезав двух немецких вертухаев. Затем последовала встреча с резидентом советской разведки, переброска в СССР, новые документы и оперативная работа на отошедшей к СССР территории под Львовом. В ту пору в Кремле понимали, что вероятность войны с немцами возрастает с каждым днем, поэтому Адаму было поручено построение агентурной сети в данном районе. И в первые же дни все-таки начавшейся войны Адама контузило - около месяца он отлеживался теперь уже в немецком тылу. Оклемавшись, Адам вышел на связь с начальством, которое не долго думая, снабдив всем необходимым, отправило его для борьбы с фашизмом в родные места.
Более трех лет Адам не был дома. Он не испытывал ностальгии по родным местам, отцу с матерью и дому. Все-таки, хорошо, что судьба связала меня с разведкой, размышлял Адам на подступах к Нелепово. Я чувствую себя на своем месте, и даже не представляю, как бы выглядел в другой роли. А ведь когда-то я мечтал стать священником, улыбался про себя Адам, а оно вон, как все повернулось. Ни грамма не жалею, что все сложилось так, а не иначе, вот только беда, что в последнее время мной командуют какие-то болваны. Будем надеяться, что я найду общий язык с будущим командиром и смогу расценивать командировку в родные места как реабилитацию после контузии.
Прибыв на место, он первым делом навестил родительский дом и могилу отца, на похоронах которого ему не суждено было побывать из-за начала военных действий. Отец последнее время много болел и, в конце концов, умер от воспаления легких и, как казалось пани Ирэне, от нежелания видеть войну, которую он проклял еще в самом ее начале.
- Ты надолго, сынок? – прижимая к себе Адама, спрашивала мать.
- Надолго, мама, надолго, пока врага не разобьем, - отвечал Адам.
- А кто для нас больший враг, Адамушка, - утирая слезы, продолжала мать свои расспросы, -  немцы или русские?
- Что, мама? – наклонив ухо к губам матери, переспросил Адам, - ты извини, я после контузии плохо слышу. Но врачи говорят, это скоро пройдет.
- Я говорю, ты кого бить-то собрался? Фашистов? – повторила Ирэна свой вопрос.
- И фашистов, и тех, кто им служит, никому мало не покажется - заверил Адам.
Он прожил в доме два дня, вздрагивая  и подходя к окну при малейшем шорохе, а на третьи сутки ночью ушел, оставив мать в смутных догадках о своих дальнейших планах.
- В партизаны, Адам? – спросила Ирэна.
- В православные священники, - пошутил сын, - ты меня ни о чем не спрашивала, мама, а я тебе ни о чем не говорил. И вообще, не было меня здесь. Поняла? – Адам обнял мать, и скрылся в ночи. Перед тем как уйти, он сказал ей, что по мере возможности будет наведываться.
Ходики прокуковали одиннадцать раз, когда  на улице прозвучали выстрелы. Сначала два громких, быстро последовавших один за другим, потом пять глухих с более длительными промежутками. Ирэна ни с чем не могла спутать звуки пистолета и пятизарядной винтовки Маузер, бывшей на вооружении у местной полиции. Слишком часто она слышала их в последнее время.
Ойче наш, ктуры ест в небе, щвенч ще име Твойе….– рухнув на колени после слова «Амэн» произнесла Ирэна,- упаси сыночка от беды.

0

5

4
10 апреля 1942. Берлин
- Профессор, - театральным жестом указав на гостя, сказал Бекетов, - хочу вам представить своего кузена Генриха. Идейного монархиста, дамского угодника, ходячую лингвистическую энциклопедию и грозу охотничьих собак. Генрих пожал профессору руку и присел к столу.
- Интересный набор качеств, - улыбнулся профессор Кляйн.
- Не обращайте внимания, коллега, - отмахнулся Генрих, - эту заготовленную фразу я слышал много раз. Мне кажется, что мой дорогой кузен всегда ее произносит, представляя меня незнакомцам. И как обычно, приходится отчитываться по каждому пункту. Но так как Василию это, видимо, очень нравится, то пусть лучше он сам и расскажет о моих сомнительных достоинствах.
- Я весь внимание, - приготовился слушать профессор.
- Не обижайся, Генрих, - взглянув на часы, начал свой рассказ Бекетов. - С кузеном мы встретились несколько лет назад после двадцатилетнего перерыва. А первое знакомство произошло в нашем родовом имении под Полтавой, куда этот пятилетний викинг прибыл погостить вместе со своими родителями. Уже в первый день пребывания там Генрих успел наделать столько шума, что о его проделках еще долго судачила родня и окрестные крестьяне. Первым делом этот отважный рыцарь вступился за мою сестру Дуняшу, отрубив шашкой хвосты трем любимым охотничьим борзым из дедовой своры. Как там все было на самом деле, уже и не установить. Быть может, на самом деле собаки и испугали Дуняшу, но возмездие последовало незамедлительно. Когда же пришло время расплаты для самого Генриха, и за содеянное его больно плашмя лупили той же шашкой по заднице, он не проронил ни одной слезинки. Конечно же, ему было очень больно, но для того, чтобы скрыть боль, он пел «Боже царя храни», за что, собственно, и прослыл монархистом.
- Да, - улыбнулся профессор, - героический эпизод из детства. Интересно бы теперь узнать о лингвистических способностях инфанта.
- Болтает почти на всех европейских языках, - ответил вместо Генриха Василий.
- И на русском? – поинтересовался профессор.
- Ну, а как же, - усмехнулся уже сам кузен, - русский это мой родной язык.
- Скажите, Генрих, почему вы не в армии? – полюбопытствовал Кляйн.
- По многим причинам. Во-первых, я еще не закончил одну важную работу в университете, вторая причина в том, что много приходится помогать тете с дядей, имеющим большой бизнес в Германии и Австрии, а третья причина – мое Швейцарское гражданство.
- Твою мать, - вдруг подал голос Василий, - это же надо, пиво на себя перевернул. Он уныло смотрел на огромное мокрое пятно, красующееся в не очень подходящем месте на брюках. Ну, вот как теперь быть? Что обо мне подумают?
- Я так понимаю, он сейчас по-русски что-то произнес? - спросил у Генриха Кляйн. - Переведёте?
- Это он маму вспомнил, - перевел Генрих. - Русским это свойственно в стрессовых ситуациях. Эй, братец, ты в последнее время стал какой-то неуклюжий. Или это пиво на тебя пагубно влияет? Значит так, держи зонтик прикрыться и ключи от машины. Вечером встретимся, у меня еще в городе дела есть. Справишься?
- Непременно,  - заверил кузен. Он извинился перед профессором, прикрыл пятно зонтом и поспешил к машине.
- Порой Василий бывает таким рассеянным…, а может и схитрил. Наверно, идея какая-нибудь в голову пришла, вот и нашел повод, как смыться к своим дрозофилам, – задумчиво пробормотал Генрих. - Не желаете прогуляться, профессор, у меня достаточно времени, чтобы проводить вас до дома, если, конечно, мое общество вам не в тягость.
- С удовольствием. Буду рад вашей компании.
В скором времени Хельмут Кляйн и Генрих Штраубе уже работали под крышей одного здания в структуре Аненербе. Профессор занимался своей старой классической работой, а Генрих пытался применить собственные навыки к новейшей разработке под названием социоантропология, сводя в одну статистику размеры черепов сельских и городских ариев с учетом влияния на индивидуумов южных и северных диалектов.
***
А в конце апреля у Кляйна произошла еще одна встреча с Бекетовым. К столику в ресторане, где обедал профессор, подошел Василий:
- Позволите?
- Конечно, мой друг, присаживайтесь, - пригласил Кляйн. Бекетов сделал заказ, взял в руки чайную ложку и, как заправский фокусник, повертел ее вокруг пальцев.
- Как вы думаете, профессор, - это серебро или нейзильбер, - привлек к ложке внимание Кляйна Василий.
- Мне все равно, - ответил профессор, - я думаю, что разница существенна только для воров.
- А для меня важна, - продолжил Бекетов, - я недавно читал, что в сплаве нейзильбера слишком много вредного для организма цинка, поэтому я с недавнего времени весьма щепетилен к металлической утвари для приема пищи. Нет, определенно это серебро, посмотрите, как блестит. - Бекетов зажал ложку между большим и указательным пальцем, направил ее вогнутой стороной на Кляйна и стал тихонько размахивать ею подобно маятнику. Сфокусированный от канделябра луч света, сначала пробежал по груди профессора, потом медленно поднялся вверх и несколько раз, будто нечаянно, скользнул по глазам.
Профессор проглотил пищу, отложил в сторону вилку и теперь уже не мог оторвать взгляда от блестящей ложечки в руках Бекетова.
- Уважаемый профессор,  не могли бы вы оказать мне небольшую услугу – представить вашему коллеге Отто Вагнеру моего кузена Генриха, - тихим голосом произнес Бекетов. Я знаю, что вы завтра вместе будете выступать на антропологическом семинаре.

0

6

- Отчего вас так интересует этот тип? - поежился Кляйн. Профессор под любым предлогом пытался отказаться от этой лекции, но противостоять волевому решению Вагнера не смог. Тот будто издевался над стариком, выворачивал наизнанку, понимая, что Кляйн отнюдь не разделяет нацистских подходов к расовой классификации людей. Воспитывал, заставляя преподносить материал  в духе геббельсовской пропаганды. И вообще вел себя так, будто докопался до тайн, которые профессор тщательно скрывал. - Быть может, вы меня не поймете, Базиль, но за короткое время знакомства я очень привязался к Генриху. Считайте, что я хочу обезопасить его от этого чудовища – Вагнера.  И это мое окончательно решение.
- Никогда бы не мог предположить, что такая небольшая просьба встретит столь яростное неприятие, - удивился Василий, - вы действительно  будете настаивать на своем?
- Да, -  твердо ответил профессор. Старик, как и все психически больные люди уже не осознавал своей болезни. Профессору казалось, что его миссия на земле - спасти от влияния  Вагнера не только Генриха, но и как можно большую часть человечества.
- Очень жаль, - холодно произнес Василий, - очень жаль, - добавил он, - что у меня совсем нет времени на уговоры. Тогда не удивляйтесь, если вдруг просочится слух о ваших еврейских корнях и той, казалось бы, не  представляющей интереса информации, которую вы однажды передали своему французскому коллеге.
- Это шантаж! - воскликнул Кляйн. - Кто вы, черт возьми, такой?  Вы не боитесь, что я сам донесу на вас?! Луч отраженного света еще раз пробежал по глазам профессора, вводя его в состояние транса. Звуки смолкли. На душе стало тихо и спокойно, слышался только голос Бекетова
- Не боюсь, - ответил Бекетов, - если такая идея придет в вашу голову, то вы умрете раньше, чем раскроете рот или занесете перо над доносом. У вас трясутся руки. Идите домой примите снотворное и хорошенько выспитесь. Я думаю, что вы все поняли правильно и завтра прекрасно выполните то, что от вас требуется.
Последние слова Бекетов произнес, глядя профессору в глаза, тихим голосом, постепенно затухнувшим в плавном успокаивающем ритме.
Звон упавшей на пол чайной ложки вернул профессора в действительность. Бекетова рядом не было. Удивительно, но Кляйн даже не помнил о его существовании. Профессор механически доел ужин, вытер губы салфеткой и нетвердой походкой направился к выходу.

0

7


25 июня, наши дни. Несвиж
- Наконец-то, - всплеснула руками Серафима  Ивановна, выбегая во двор навстречу  машине. – Я уж заждалась, деточка  моя. С четырёх часов утра  на ногах. В церковь успела  сбегать… Просила Богородицу  послать тебе лёгкий путь и  приятных попутчиков.
- Всё нормально, бабуля. Доехала  в лучшем виде, - приветствовала  её Алька, с наигранным усилием  выбираясь из машины.
Серафима  Ивановна обняла внучку и расцеловала.
Встреча получилась волнительная. Алька сама не ожидала, что так расчувствуется. Она аккуратно промокнула глаза, чтобы не размазать тушь, и, жестом напомнив брату о чемодане, двинулась  вслед за бабкой.
В доме густо пахло пирогами и ладаном. Из-за печки вышел огромный лохматый кот и, усевшись на некотором  отдалении, бесцеремонно уставился  на гостей своими круглыми наглыми  глазами.
- Неужели Калач? - удивилась Аля.
- Он самый и есть, - улыбнулась  Серафима Ивановна. – В этом  году десять лет ему.  Весной, видишь, правое ухо где-то  порвал. Лечила его, травки разные  прикладывала.
- Ты ж в письме писала, - вспомнила  Алька. – Отец нам с матерью  зачитывал с выражением.
- Ладно, Аля, - сказал Виктор, - ты  тут устраивайся, а я поеду.  У меня сегодня ещё дел полно.
- Погоди, Вить, я тебе пирожков с собой дам, - окликнула его Серафима Ивановна. – Твоя, поди, не печёт?
- От пирожков не откажусь, - оживился Виктор. – Заодно ими и пообедаю.
- А то, может, с нами присядешь? На полчасика? Я тебе чарку налью…
- И рад бы, да не могу, рабочий день сегодня. Присяду ещё, но позже. Вот Алька устроится, мы с Наташкой и Димкой подойдём.
Аля вышла проводить брата во двор.
- Ты насчёт колымаги-то своей  подумай, - напомнила она, обходя вокруг УАЗика.
- Далась тебе моя машина! Отстань!  Ты, если что, сразу ко мне, - сказал он ей, укладывая бабкин гостинец на заднее сиденье. – Чем  смогу, тем помогу. А если что  не будет получаться, то можно  и друзей попросить. У меня  тут все свои, никто не откажет.  Ты, главное, не стесняйся. Хорошо?
- Когда это я стеснялась?! - возмутилась  Аля. – Не сомневайся. Ещё надоесть  тебе успею.
- Вот и договорились. Бабку Серафиму  слушай и не волнуй её понапрасну. По ночам не шляйся.
- Ты со мной, как с маленькой…
- Как с младшей, - поправил её Виктор. – Понимать должна.
- А дискотека у вас тут есть? – спохватилась она. – Ну  и вообще как дела с культурным  досугом обстоят?
- Дискотека есть, и дела с досугом обстоят нормально. Сама сориентируешься, смотри только не встревай никуда, а то твой батька потом мне голову оторвёт.
Они попрощались, и Виктор уехал. Алька подождала, пока машина брата не скрылась за поворотом, и вернулась в дом, где Серафима Ивановна уже накрывала на стол, который по такому случаю был передвинут поближе к окну. Калач сидел на стуле и с интересом следил за передвижениями хозяйки.
За все эти восемь лет в доме Серафимы Ивановны ничего не изменилось. Разве  что появился новый домотканый коврик у кровати да современный телевизор на тумбочке в простенке между окон взамен старого Рекорда, который  когда-то давно отец привёз из Минска завёрнутым в драное ватное одеяло. Помимо двух комнат на первом этаже, в  доме была ещё одна небольшая комнатка, располагавшаяся в мансарде, которую, несмотря на многословные бабкины протесты, Алька и заняла. Из узкого одностворчатого окошка открывался вид на соседский сад, судя по всему давно запущенный. Меблировка комнаты состояла из старенького, с пожелтевшей от времени обивкой, диванчика, стола, стула и комода с потрескавшейся полировкой, в нижнем ящике которого в детстве Аля  укладывала спать своих кукол.
- Тесно тебе здесь будет, внучка, - сокрушалась Серафима Ивановна. – Может, лучше внизу? Я тебе  уже свою кровать свежим бельём застелила, подушку перетрясла, чтобы не один комочек тебя не побеспокоил, букетик лавандовый над изголовьем повесила...
- Ничего, бабуль, я привыкшая, - отшутилась  Алька, уже представляя, как  она тут всё устроит. 
- Ну, тогда я хоть иконку сюда  перевешу, ту, что у меня в комнате,  чтобы была ты под присмотром  и покровительством сил небесных.
Вместе  они спустились вниз, и Серафима Ивановна осторожно сняла икону  со стены.
- Эта икона – наша семейная  реликвия. Ей уже лет двести…  Вот не станет меня, она к  тебе перейдёт, а ты уже храни её, чтобы потом своим внукам  передать.
- А это что? – спросила Аля,  указывая на небольшой образок,  висевший здесь же рядом и  привлёкший её внимание своей  необычной формой. – Обожаю старинные вещицы…
- Это… - Серафима Ивановна о чём-то  задумалась. – Я тебе потом  как-нибудь расскажу. История очень длинная, да и не время ещё.
Не спрашивая разрешения, Алька схватила ладанку и тут же надела её на себя. Несмотря на свой небольшой размер, вещица оказалась тяжелая.
- Повесь на место, - кинулась к ней бабка.
- Да, ладно, бабуль, я посмотрю только. Чего ты всполошилась? Это ж не яйцо Фаберже.
- А того, что вещь хрупкая и к чужим рукам непривыкшая.
- Ой, ну ты прямо с ней, как с кошкой…
- Только не крути там ничего, а я пока бельё отнесу.
Дождавшись, когда бабка уйдёт, Алька осторожно взяла ладанку в  руки и сразу ощутила странный холодок, пронизавший всё её тело. Вещица состояла из двух частей, которые, судя по всему, могли поворачиваться друг относительно друга. Аля оглянулась и, убедившись, что в комнате она одна, медленно повернула заднюю часть ладанки  по часовой стрелке градусов на десять. Сначала ей показалось, что ничего не изменилось, но потом, присмотревшись, она увидела, что в прорезях, которые  были выполнены в виде маленьких звёздочек, вместо простого золотого фона вдруг появились какие-то символы. Не успела Алька их как следует  рассмотреть, как в комнату вернулась Серафима Ивановна. Вид у неё был встревоженный.
- Я же тебя просила ничего не крутить! – воскликнула она, забирая у Альки ладанку.

0

8


1 мая 1942 г. Берлин
После профессора Кляйна, такого же миниатюрного, как и его фамилия, на трибуну поднялся доктор Отто Вагнер. Уж если кому то в голову и пришла бы идея искать Хельмуту Кляйну полную противоположность, то доктор Вагнер, безусловно, ею являлся. Выступление Вагнера было запланировано последним, что говорило о важности доклада и положении самого докладчика в иерархической структуре Аненербе. Крепкий сорокапятилетний мужчина ростом за метр девяносто, без каких-либо жировых отложений в области торса, всем своим обликом так и просился на немецкий агитационный плакат или на главную роль в качестве символа нации в один из фильмов Лени Рифеншталь. Было видно, что этот наделенный отрицательным обаянием тип, сделает себе карьеру где угодно, будь то съемочная площадка или ад.
В отличие от речи профессора Кляйна, мыслящего узконаправленными тактическими категориями, выступление Отто Вагнера было стратегическим. Доклад одетого в форму СС великана, с опознавательными  знаками оберштурмбанфюрера CC сводился к следующему.
Максимально быстро, не жалея средств и сил, собрать на оккупированных территориях все возможные культовые предметы и сокровища, магические амулеты, включая даже языческих идолов, каббалистические медальоны, духовные феномены – все, абсолютно все то, что хоть каким-либо образом позволяет вступать в связь с потусторонними силами, дающими безграничную власть над миром. 
- Лучшие умы Рейха работают по всему земному шару. Везде, где только может представить ваше воображение. Еще до начала войны снаряжены экспедиции в латинскую Америку, Индию, Тибет и даже, не удивляйтесь, в Антарктиду. И поверьте, успехи есть. Копье силы из музея в Вене, о котором так долго мечтал фюрер, уже сжимают его крепкие руки. В скором времени мы прикоснемся к Святому Граалю. Чем больше реликвий окажется в наших сокровищницах, тем с каждым днем мы будем становиться сильней и тем быстрей добьемся победы. Недопустимо, что некоторые артефакты еще находятся в руках унтерменшей, наша задача вернуть и сосредоточить их в рейхе, создать наш собственный самый могущественный в мире арийский арсенал.
Истина одна, но мудрые идут к ней разными путями. Придет время и каждый из вас, верных сынов великой Германии, отопьет из Чаши Грааля, обретя славу и бессмертие. Фюрер прав, рождается нечто несравненно большее, чем рождение новой религии, - с пафосом закончил Вагнер свою речь.
Боже, какой все-таки болван этот Вагнер, а может он просто сошел с ума, подумал про себя профессор Кляйн, и по окончании мероприятия попытался незаметно улизнуть из аудитории. Грааль, Антарктида… Дай таким волю, они и статую Зевса откопают, а потом еще и водрузят ее возле Рейхстага. Так спокойно и рассудительно начал, а в конце сорвался на истерику, бормотал себе под нос профессор, пробираясь сквозь толпу ожидавших у выхода почитателей Вагнера. Нет, стоп, что-то важное я еще не сделал! Ах да, нужно же обязательно познакомить Генриха с Вагнером!
- Куда вы так торопитесь, уважаемый герр Кляйн, - в ту же секунду окликнул его только что звучавший с трибуны голос. Старый профессор вздрогнул от неожиданности, обернулся и медленно подошел к коллеге. В тот же миг на глаза профессору попался Генрих. Он стоял чуть поодаль и держал в руках недавно вышедшею книгу за авторством Вагнера.
- Ах да, тороплюсь. Конечно же, я тороплюсь представить вам своего хорошего друга, вот он, собственной персоной, - профессор указал на Генриха.
- Профессор, из вашей лекции я понял, что вы остались на своих позициях. Хотя вас можно понять, старческий консерватизм всегда был преградой на пути новых открытий. Хоть вы и прочли материал по заданной тематике, но сделали все это кисло, без задора. Не пора ли вам подумать о пенсии и освободить место вот для таких молодцев, как этот, с которым вы хотите меня познакомить, – Вагнер кивнул на Генриха. – Ваш ученик? По-моему, вы приготовили себе достойную замену. Давайте книжку, подпишу, - обратился Вагнер к Генриху. Генрих приблизился и протянул ему книгу.
- Генрих Штраубе. Весьма талантливый, подающий надежды ученый, свободно владеющий десятью языками, - представил Кляйн своего молодого товарища, радуясь тому обстоятельству, что удалось отвести разговор от своей персоны и выполнить навязчивое приказание, крепко вбитое в профессорское подсознание чужой волей. Тем временем Вагнер занес услышанное имя на форзац, захлопнул книгу и вернул ее Генриху, впервые взглянув на него с интересом.
- Скажите, как вас там, - Вагнер  раскрыл книгу и заглянул на страницу с автографом, вспоминая имя молодого человека, - ах да, Генрих. Русским языком вы тоже владеете?
- Скажу больше, доктор, - ответил Генрих. - Я на нем думаю.
- Даже так? – заинтересовался  Вагнер. - Не увиливайте от ответа, господин Кляйн,  - вновь бросив на профессора холодный взгляд, произнес Вагнер. - Вам действительно противно преподносить материал в рекомендованном мной ключе? Все норовите по-своему повернуть?
- Вам показалось, коллега, я делаю все так, как вы рекомендуете. Просто вы относитесь ко мне предвзято, да и вообще сегодня не в настроении. Интересно, уважаемый Отто, почему вас, как специалиста по Индии, Тибету и Латинской Америке вдруг заинтересовал русский язык. Неужели ваша следующая книга будет посвящена раскопкам в России? Ведь это не совсем ваш профиль, - ответил Кляйн, все дальше уводя разговор в другое русло.
- Не совсем Россия, если уж быть точным. Скорее ее часть – Остланд, - сверкнул глазами Вагнер, - пути Господни неисповедимы, неизвестно где нам всем придется потрудиться во славу Германии.

0

9

- Ну, тогда, Господь вам в помощь. А ведь он, я имею в виду Господа с его неисповедимыми путями, действительно вам помогает, - указав на Генриха, ответил профессор, - лучшего специалиста по русской словесности вам не найти. Извините, можно я пойду, а то, боюсь, я не добегу по своим делам. Старость не радость, знаете ли… - профессор несколько раз быстро переступил с ноги на ногу. К каким только ухищрениям не приходится прибегать, лишь бы поменьше общаться с этим злодеем, подумал профессор, и, не дождавшись прощальных любезностей, поспешил к коридору.
- Старый простатик, - сказал ему вслед Вагнер, - надеюсь, молодой человек…, - Вагнер взял из рук Генриха только что подписанную книгу и еще раз посмотрел на имя адресата. – Генрих Штраубе? Весьма приятно познакомиться, Генрих. А не дальним ли родственником вы приходитесь барону Вильгельму Штраубе и его дражайшей супруге Анне?
- Не совсем дальним, но все же родственником. Я их племянник по материнской линии, - грустно улыбнулся Генрих.
- Давно мечтал познакомиться с советским шпионом, - рассеянно обронил Отто Вагнер.  Генрих  почувствовал, как от копчика до макушки пробежал неприятный холод.

0

10

7
21 мая 1807 ГОДА. Несвиж
Карета, поскрипывая новыми рессорами, легко вкатилась по деревянному настилу во двор замка, и в доме сразу всё пришло в движение. Молодой князь Доминик Радзивилл только что вернулся с утренней охоты и потому, как был в охотничьем костюме и высоких, заляпанных грязью сапогах, вышел навстречу гостям вслед за целой сворой слуг, поигрывая плетёным в три ремня хлыстом. С утра у него было отличное настроение, несмотря на то, что лёг он поздно и долго не мог уснуть, ворочаясь под тяжелым пуховым одеялом. Спальня была слишком жарко натоплена, что противоречило его спартанским привычкам. Однако он не стал никого наказывать, а ограничился лишь коротким замечанием, сделанным во время утреннего туалета камердинеру, человеку ответственному, но слишком уж опекавшему его. Он служил князю ещё со времени его жизни в доме Чарторыйских, и Доминик привык к нему. Вообще надо сказать, что молодой князь отличался той редкой терпимостью и великодушием к людям низших сословий, которые совсем не свойственны его кругу и часто воспринимаются окружением как свидетельство слабости характера. Однако упрекнуть Доминика в слабости характера никому бы и в голову не пришло, да он бы и не позволил.
- Ах, тетушка, это вы! – воскликнул молодой князь, подавая руку, чтобы помочь родственнице сойти на землю. – В такой ранний час? Вам, видно, не спалось?
Теофилия Моравская, приходившаяся Доминику Радзивиллу родной тёткой по отцовской линии, считалась близкой роднёй. История её замужества вот уже пятнадцать лет оставалась предметом будуарных пересудов среди многочисленных родственников Радзивиллов.
В юности Теофилия была не робкого десятка и находила больше радости в стрельбе из пистолетов и фехтовании, нежели в чтении французских романов и пустой болтовне с модистками, за что была прозвана «рыцарскай дзяўчыной». Куда бы не направлялся спесивый Пане Кохане со своим войском, она неизменно следовала с ним, всегда готовая сменить свой походный егерский костюм на уланский мундир и кирасу. Вот и  в тот памятный день 26 июня 1764 года, когда под Слонимом сошлись войска её брата и силы Генеральской конфедерации, поддерживаемые российскими штыками, она была в первых рядах атакующих. Впереди, расчищая путь личной охране Пане Кохане, бился молодой поручик Игнатий Моравский. Игнатий был бедным офицером из захудалого шляхетского рода, что не позволяло ему рассчитывать на благосклонность дам из дома Радзивиллов при иных обстоятельствах, нежели те, в которых они оказались волею случая.  Теофилия, увлечённая его ратным азартом и бесстрашием, влюбилась в него, невзирая на происхождение своего избранника. Игнатий не смог устоять и вступил с Теофилией в любовные отношения вопреки голосу разума и доводам близкого друга, который предрекал ему гнев сиятельного брата. Их тайная связь в любой момент могла открыться, что грозило большими неприятностями обоим. Молодые решили скрепить свой союз, так как медлить было уже нельзя. Скрытно, под покровом ночи, они выехали во Львов, где утром следующего дня и обвенчались к неудовольствию брата невесты могущественного Кароля Станислава Радзивилла. Позже он, всё же сменив гнев на милость, не только помог неожиданно свалившемуся на него родственнику получить генеральский патент, но также пожаловал своей непутёвой сестре в пожизненное владение имение Заушье, находившееся в десяти верстах от Несвижа и к тому времени уже слегка запущенное, но ещё хранящее следы былого величия.   
Молодой князь знал эту историю до мельчайших пикантных подробностей и втайне Теофилией восторгался, но более он восторгался её белокурой внучкой, своей племянницей, тоже Теофилией, названной так в честь бабки. Присягнув на верность Российскому Императору Александру I, и получив во владение Несвиж, один из первых своих визитов Доминик нанёс в Заушье, где впервые увидел юную Моравскую, чей пылкий взгляд не оставлял сомнений в её рано вспыхнувших чувствах к нему. Ослеплённый страстью, Доминик тут же отослал в Варшаву свою жену Елизавету Мнишек, к которой всегда был равнодушен, женившись лишь по настоянию родни, желавшей вырвать его из-под тлетворного влияния Юзефа Понятовского, и целиком отдался новому увлечению.
- Мне не спится с тех самых пор, - отвечала Теофилия, опираясь на руку племянника, - как вы посетили нас в Заушьи, дорогой племянник.
- Отчего же? - с деланной скромностью осведомился Доминик, чувствуя лёгкое волнение.
- В нашей глуши любое событие надолго лишает сна и покоя, особенно, если оно может быть истолковано двояко, - загадочно ответила тетка.
Неужели догадалась, подумал он, наблюдая за её мимикой. Ведь мы были так осторожны.
- Кто же осмелился двояко истолковывать мой визит к любимой родне? – спросил он, грозно сдвинув белёсые брови, как обычно поступал перед схваткой или на охоте, в момент появления зверя.
- Да, будет вам, Доминик, - отмахнулась от его вопроса Теофилия Моравская, изобразив на своём всё ещё красивом лице гримаску раздражения. Несмотря на непродолжительность пути от Заушья до Несвижа, она выглядела утомлённой.

0

11

Когда они поднялись на второй этаж, пробило десять. Луч солнца, отразившись от паркета, метнулся к противоположной стене и застыл золотой полосой поперёк портрета славного предка хозяина замка, словно опоясав его лентой небесного достоинства.
- А где же ваша супруга? - с наигранным безразличием спросила гостья, ненадолго остановившись перед зеркалом, чтобы поправить примятое в дороге платье.
- В Варшаве, - ответил Доминик. – Она плохо переносит нашу провинциальную жизнь. Что ни день, жалуется на мигрени и отсутствие достойного общества, в котором она, конечно, должна непременно блистать.
- Не будьте так строги к ней. В конце концов, она светская дама, княжна, и ей не престало кормить здешних комаров, слушая с утра до вечера шелест деревьев в парке, да болтовню слуг. Наше деревенское общество едва ли скрасит её одиночество, другое дело – Варшава.
- Тётушка, вы, как всегда, правы. Это нам с вами достаточно книг и задушевной беседы, в то время как другим непременно подавай балы.
- Нам с вами? Ах, милый племянник, меня-то вам не провести. Я же знаю, что единственные удовольствия, которые волнуют вашу юную кровь – это вино, лошади, карты и женщины. Ведь так?
- Было бы странно, сторонись я всего этого, - усмехнулся князь, мысленно отдавая должное уму и проницательности Теофилии Моравской.   
- Прикажете подавать? – спросил неслышно появившийся из-за шторы лакей.
- Не желаете разделить со мной трапезу? – обратился Доминик к своей гостье.
- Нет, нет, - поспешила ответить она. – Я никогда не ем перед дорогой. Разве что бокал рейнского…
Лакей удалился с поклоном.
- Какие новости в столицах? – спросила Теофилия, обводя взглядом комнату. Последний раз она была здесь больше года назад, когда молодой князь устраивал приём по случаю принятия во владение Несвижа.
- Всё то же, - махнул рукой князь, подавив зевок. – Меня всё больше интересуют успехи французского оружия, а не светские сплетни.
- И каковы они, эти успехи?
- Они блистательны. Вот взять хотя бы недавние события под Кольбергом. Досталось шведам. Маршал Брюн задал им, заставив поплавать в Штральзунде. Правда, как говорят, от успехов потерял голову и подписал с Густавом IV Адольфом конвенцию о капитуляции войск от имени «французской армии», запамятовав упомянуть Его Императорское и Королевское величество.
- Теперь все только и говорят о Наполеоне, - молвила Теофилия. – Некоторые на него большие надежды возлагают.
- Ах, тётушка, вот посмотрите, не пройдёт и полгода, как Россия и Франция договорятся между собой, а там, даст бог, можно будет говорить о возрождении великой Речи Посполитой.
- Вы полагаете, Россия этому не будет мешать?
- Будет, ещё как будет, но ведь с Императором Наполеоном лучше договариваться, чем воевать! - пылко воскликнул молодой князь.
- Бог с ним, - наконец улыбнулась Теофилия, - поговорим лучше о наших делах. Вы, верно, слышали о том, что дочь моя в скором времени выходит замуж за графа Стажинского?
Доминик, только что потянувшийся к паштету из гусиной печени, так и застыл, на мгновение потеряв самообладание. – Но тётушка, ведь она ещё так юна.
Их взгляды встретились.
- Всё уже решено, mon cher. На днях вы получите приглашение. Надеюсь, Доминик, видеть вас почётным гостем на этой церемонии.
- Конечно, конечно… Я обязательно почту своим присутствием это знаменательное событие.
- Надеюсь, это никоим образом не нарушит ваши планы? – спросила она, заметив некоторые признаки смятения в его взгляде.
- Вовсе нет. Однако это так неожиданно…
- А теперь я вас покину, так как хотела бы успеть вернуться к полудню. С этой свадьбой столько хлопот.
Он проводил её до кареты, сгорая от нетерпения. Как только тётушка Теофилия покинула пределы замка, молодой князь окликнул конюха и велел ему седлать коня. В мыслях он был уже в Заушье, возле юной пассии.
Примчавшись в имение Моравских, Доминик спешился и, привязав коня у дальнего конца липовой аллеи, через парк отправился к дому. Ему пришлось долго ждать, стоя в тени кустов и наблюдая из своего укрытия за домом, прежде чем Теофилия показалась на гаревой дорожке, ведущей к оранжерее.
- Боже, Доминик, что вы здесь делаете! – воскликнула она, когда он, покинув своё убежище, нагнал её уже у самой двери в оранжерею.
- Теофилия, нам надо поговорить. Немедленно!
- Но маман будет здесь с минуты на минуту, - испугалась она. – Вы же знаете, что я помолвлена с графом Стажинским. Нет, это невозможно!
Он схватил её за руки и увлёк за собой, в оранжереею.

0

12

- Теофилия, - продолжал Доминик, когда они оказались внутри, среди зелени вдали от случайного взгляда. – Я приехал за вами. Будьте моей!
- Но, Доминик, - испугалась она, однако рук не отняла, - вы же женаты. Мы не можем быть вместе. Перестаньте. Прошу вас! Это грех.
- Так препятствие только в моём положении или вы меня не любите? – вскричал он, падая перед ней на колени. – Ответьте же немедленно!
- Зачем вы так говорите? Вы же знаете, что я вас люблю. Но мы должны покориться обстоятельствам, которые, как вы видите, однозначно против нас.
- Обстоятельства всегда можно изменить, будь на то наша воля.
- Ваш брак скреплён церковью, и мы можем уповать лишь на волю господа нашего. Опомнитесь, Доминик! Мне придётся стать женой графа и принять свою судьбу, какой бы она ни была. Граф хороший человек, он любит меня...
- Но он не сделает вас счастливой! – перебил он её. – Никогда! Слышите, никогда!
Теофилия заплакала. Крупные слёзы катились по её лицу и падали на его отложной кружевной воротник, расползаясь на нём тёмными кругами.
- Я всё устрою, - твёрдо сказал он. – Вам надо лишь дать своё согласие. Вот увидите, мы будем счастливы. Доверьтесь же мне!
И он изложил ей свой план, который продумал по пути в Заушье. Теофилия должна была, как ни в чем не бывало, следовать с роднёй в имение графа Стажинского и ожидать там приезда своего любовника.
Вернувшись к себе, Доминик написал несколько писем и велел секретарю немедленно организовать их отправку адресатам. Одно из писем было адресовано в Вену, а два других в Варшаву.
Вот кого не хватает мне сейчас, так это Юзефа Понятовского, думал Доминик, глядя в камин на пляшущие языки пламени. Он бы уж точно что-нибудь придумал. Но Понятовский вместе со своим Польским легионом был далеко, и надеяться приходилось только на себя и на удачу, которая Доминику до сих пор никогда не изменяла.
Спустя пару дней, как и сказала тётушка, он получил официальное приглашение почтить своим присутствием церемонию венчания юной Теофилии Моравской и графа Стажинского в его имении. Быстро собравшись и отдав последние распоряжения своему эконому Адаму, Доминик выехал в Польшу несколько раньше с таким расчетом, чтобы успеть заехать в Варшаву. Там его ждал неприятный разговор с епископом, через которого он намеревался хлопотать перед Ватиканом о разводе, и, возможно, встреча с Юзефом Понятовским, уже получившим его послание и спешащим в столицу из стана наполеоновских войск в Западной Пруссии.
Дорога заняла два дня. По пути он ещё раз обдумал все детали предстоящего похищения и, будучи абсолютно уверенным в успешном исходе всего мероприятия, прибыл в Варшаву в прекрасном расположении духа и с твёрдым намерением довести начатое до конца.
Епископ принял его не сразу, подчеркнув тем самым своё неудовольствие. Письмо Доминика Радзивилла расстроило его и заставило глубоко задуматься в поисках какого-либо компромисса. Он был уверен, что сможет убедить молодого князя изменить своё первоначальное намерение и не спешить с разводом, который мог негативно сказаться на его репутации. Их встреча состоялась под сводами коллегии, где ещё нестарый прелат церкви только что прочёл свой доклад о новых вызовах, перед которыми оказалась католическая церковь, и, выслушав одобрительные мнения братии, теперь намеревался посвятить себя чтению и страстной молитве.
- Сын мой, - начал церковник, пытаясь разглядеть в лице Радзивилла признаки сомнения, - не думал, что мне придётся выступать в роли увещевателя по столь неприятному для меня поводу. Надеюсь, мои доводы в пользу  сохранения  существующего status quo, смогут убедить вас отступиться от задуманного и не нарушать скрепленного святой церковью и небом союза.
Однако Доминик был готов к такому повороту событий, и потому со смирением выслушав вступление, всё же настоял на своём первоначальном решении, прося епископа быть его заступником перед Святым престолом в деле о разводе с Елизаветой Мнишек. Не без труда заручившись словом молодого прелата, он, не заезжая к жене и не дождавшись Понятовского, отправился дальше, туда, где должен был, наконец, осуществиться его вероломный план.
В дороге молодой князь обычно скучал. Его деятельная натура требовала выражения. Он пробовал читать, но не продвинулся дальше первого абзаца. Ему хотелось с кем-нибудь поговорить, однако в этот раз у него не было попутчика, с которым можно было бы обсудить последние новости из европейских столиц, и он не заметил, как уснул, уронив голову на грудь. Его разбудил стук. Карета стояла. Сквозь забрызганные грязью стёкла был виден белёный известью фасад корчмы с низкими оконцами, сквозь которые едва сочился свет.
- Кто здесь? – спросил Доминик, распахивая дверь кареты.
- Адъютант военного министра князя Понятовского, - отвечали ему. – Князь уже два часа, как ожидает вас в корчме.
Обрадованный Доминик, не коснувшись подножки, спрыгнул прямо в грязь и, поправляя на ходу свой костюм, зашагал к двери мимо притихших драгун, составлявших охрану Понятовского. – Через час выезжаем! – крикнул он с порога своему человеку.
Военный министр герцогства Варшавского князь Понятовский сидел один в главном зале корчмы у камина, вытянув ноги к огню. По его напряженному лицу перебегали тени. В руке у него была погасшая трубка с длинным тонким мундштуком из сандалового дерева. Он задумчиво покручивал ус и что-то тихонько бормотал. Рядом на столе стоял графин с вином и серебряный кубок с княжеским гербом.
- Дорогой, Юзеф! – воскликнул Доминик, устремляясь к другу. – Как я рад тебе!

0

13

Они не виделись около года. За это время в жизни князя Понятовского случилось многое. Теперь он был уже не только военным министром, недавно одержавшим победу над австрийцами в сражении под Рашином, но и командиром польского корпуса в армии императора Наполеона, что, несомненно, ценилось им куда больше, так как позволяло надеяться на скорый реванш. Вкус победы под Зеленцами так и не смогла перебить горечь поражения восстания Костюшко. Не было дня, чтобы князь Понятовский не мечтал возродить былую  славу Речи Посполитой. В этих мечтах Доминику Радзивиллу тоже была отведена своя роль, о которой тот пока и не догадывался.
- Разделишь со мной трапезу? - спросил Понятовский. – Я уже два часа тебя караулю, проголодался. – И не дожидаясь согласия, сделал знак своему адъютанту. – Признаться, ты совсем не удивил меня этим своим решением, - продолжал он, наливая молодому Радзивиллу вина. – Представляю, что скажет твоя тётушка.
- Она поймёт, - отвечал Доминик, промокнув платком усы. – Сама-то в своё время заставила Кароля вертеться угрём. Пусть теперь не пеняет… Да, кстати, я очень надеюсь на твоё участие, о чём и писал к тебе давеча.
- Будь уверен, я приму участие, как только вернусь в Варшаву. Можешь на меня положиться. А что с разводом?
- Обещают хлопотать, но, боюсь, непросто это будет.
- Да, Святой престол такие дела не любит… Но ради верного слуги своего, надеюсь, смягчится и, как всегда, примет мудрое решение.
- Я тоже надеюсь, - поспешил согласиться Доминик, несмотря на гнездившиеся в глубине души сомнения.
- Однако дорого же это тебе обойдётся, - заметил его собеседник.
- Я готов заплатить любую цену, пусть даже понадобится достать звезду с неба.
- Не думаю, что тебе понадобится лезть за звездой на небо. То, что нужно Ватикану, у тебя уже есть.
- Поверишь, но я готов отдать всё своё золото, только чтобы быть с ней.
Понятовский снова раскурил трубку и покачал головой.
– Нет, мой мальчик, - продолжал он, задумчиво глядя в огонь, - речь не о золоте. Ватикан хочет заполучить двенадцать Апостолов, которых ты хранишь у себя в Несвиже, и тебе придётся их отдать, чтобы Папа поставил свою печать на таком важном для тебя документе.
- Нет, Юзеф, не бывать этому, пока я жив! – вскричал Радзивилл. – В моих венах течёт кровь королей Речи Посполитой! Мои предки не раз доказывали на деле свою преданность Святому Престолу, так что я вправе рассчитывать на снисхождение!
- Что ж, - сказал Понятовский, - на всё воля Божья.
Пока накрывали на стол, молодой князь и военный министр вышли на улицу. В редких разрывах облаков были видны первые звёзды, отражавшиеся в заполненных водой колеях. Из конюшни доносились громкие голоса драгун, прерываемые взрывами хохота.
- Есть у меня к тебе один разговор, - начал Понятовский, взяв Доминика по-отечески за плечи. – Очень важный разговор, от которого может зависеть многое в твоей жизни.

0

14

Так , Адаму пришлось изменить судьбы - он этому рад , но я знаю что он пожелет об этом . Доменик влюблен и хочет развестись с женой . Палтавский побещал князю свою помощь : но Полтаеский темнит - что затевает пока не ясно . Дальше дудет интересней

0

15

8
1 мая 1942 г. Берлин
- Почему вы так побледнели, мой друг, - оторвался от мыслей  Отто Вагнер, - да не волнуйтесь, насчет шпиона, я пошутил. Мне, кажется, что мы найдем общий язык. Насколько я осведомлен, Анна Штраубе русская, следовательно, ее племянник, сын ее брата или сестры, тоже русский. Наполовину.  Стало быть, самый что ни на есть ортодоксальный носитель этого языка и культуры. А это именно то, что мне и нужно. Скажите, Генрих, как давно вы не были в России?
- Больше двадцати лет. А если быть более достоверным, то двадцать два. Я знаю, что за это время там многое поменялось, включая культурные и другие традиции, но язык мало изменился, хотя в нем появились новые, труднопроизносимые слова, - посетовал Генрих.
- Какие слова, например? -  уточнил Вагнер.
- Например, ОСОАВИАХИМ, - недолго думая, произнес Генрих, - когда я впервые прочел это слово в одной из издающихся в Париже русских газет, я подумал, будто оно специально предназначено для того, чтобы вселять во врага ужас.
- А что означает эта странная аббревиатура, - заинтересовался Вагнер, в большей степени все же решивший проверить свою интуицию.
- Общество содействия обороне, авиации и химической промышленности. Как то так, - ответил Генрих.
- Довольно-таки неуклюжая расшифровка, - расслабился Вагнер, - простите меня, дружище, я всегда вижу во всех незнакомых словах магическую подоплеку. Скажите, Генрих, как у вас со временем? Хотелось бы посвятить вас в свои планы. Не возражаете, если мы продолжим беседу за рюмкой коньяка в ресторанчике неподалеку?
- Я к вашим услугам, господин Вагнер, - согласился Генрих, и, продолжая беседу, профессор с аспирантом направились к выходу из аудитории.
Когда Отто Вагнер и Генрих выходили из здания института, сзади раздался глухой хлопок, и последовавшие за ним истерические женские вопли.
- Что там случилось? – остановился Генрих, - может, вернемся, взглянем?
- Какая разница, - буркнул в ответ Вагнер, - возвращаться плохая примета. Лично мне безразлично, что там произошло…
Будто кошка, играющая с мышкой, Отто Вагнер любил играть с людьми. Уже много лет доктор изнывал от интеллектуальной скуки, давно не встречая на своем пути достойного игры собеседника. Черт возьми, ну почему только мелкими насекомыми окружает меня судьба, думал Вагнер. Вот и этот, пожелавший знакомства юнец, смотри, как побледнел, когда я назвал его русским шпионом. Хотя держится молодцом, быстро взял себя в руки и даже изволит шутить. Посмотрим, как все дальше обернется. Все равно он проходная пешка в моей игре, а лучшего кандидата для предстоящего дела все равно, пожалуй, не сыскать, размышлял Вагнер. Он уже давно изучил возможных кандидатов, досье на которых спецслужбы порекомендовали ему месяц тому назад, и вот теперь знакомился с последней заслуживающей внимания персоной, которая волей случая предстала перед ним сама. А этот парень не идет ни в какое сравнение с теми малохольными очкариками, которых пытались всучить доктору спецслужбы. Образован, физически развит, уравновешен…  Не упускает случая бросить взгляд на задницу проходящей мимо дамы, составлял про себя психологический протрет Генриха доктор Вагнер. Пожалуй, больше и нечего сказать о племяннике баронов. Неудивительно, что его дело лежит в отдельном сейфе, ясно, что барон постарался. Интересно понаблюдать за его поведением, когда коньяк развяжет ему язык, ну а завтра непременно востребовать на него полный материал, да уж, все лучшее всегда находится под замком.
По дороге к ресторанчику Отто был немногословен и даже не удивился тому факту, что сопровождающий его Генрих не докучал лишними вопросами, а тихо ступал рядом, наслаждаясь запахами теплой берлинской весны.
Странным образом на Вагнера накатило чувство сентиментальной грусти. Полируя подметками дорогих туфель мостовую Вильгельмштрассе, Отто вдруг вспомнил свою молодость. Черт возьми, думал доктор, неужели установки, вложенные в меня Виллигутом, до конца жизни заставят меня смотреть на мир его глазами.
Отто Вагнер был твердо убежден в том, что  каждого человека на земле по жизни ведет определенная невидимая сила. Для одних это могут быть ангелы-хранители, для других злые демоны, для третьих - самые близкие к Богу сущности, а особо избранных и сам Господь, существование которого Отто, впрочем, подвергал сомнению.
Этот постулат в его сознание внедрил Карл-Мария Виллигут – мистик, построивший и возглавивший тайный магический «Черный орден» СС, и ставший для будущего профессора Вагнера образцом почитания и веры. Имя Виллигута, чей род был проклят католической церковью еще в средневековье, вызывало в душе у недавно посвященного в тайны ордена адепта благоговейный трепет. А  заклинание «Ар-Эх-Ис-Ос-Ур», в которое Виллигут, перед тем как окончательно свихнуться умом, успел посвятить своего ученика, открыло перед Вагнером двери в мир духов и других сверхъественных, не поддающихся классификации могучих сил.

0

16

Когда Вагнер в комплексе с определенными телодвижениями и употреблением специального снадобья впервые прочел заклинание, ему стало страшно.
- Не нужно бояться, - учил Виллигут, - Любая сила - это всего лишь энергия. Она не бывает хорошей или плохой, доброй или злой. Это человеческое сознание окрашивает ее в определенные цвета, дробя целостность. Твоя задача научиться пользоваться этими силами, подчинить их, пропустить через себя, стать с ними целым и слиться в едином интересе.
Не всегда отношения с запредельным разумом складывались гладко. Как ни старался, как ни просил Вагнер сохранить жизнь своей жене и будущему ребенку, его инфернальные покровители решили по-своему. Супруга профессора в начале тридцатых годов умерла при родах, прихватив с собой в могилу так и не родившегося сына, на которого Отто возлагал огромные надежды. Потусторонние стихии лишь посоветовали будущему профессору похоронить близких на том же месте, где ребенок был зачат. Само зачатие происходило восемь месяцев назад с 30 апреля на 1 мая, в канун Вальпургиевой ночи на старинном кладбище под Франкфуртом.
Руководители «Черного ордена» рекомендовали молодым эсэсовцам оплодотворять своих подруг на древних кладбищах, над останками великих солдат. По уверению магистров, души покойников незамедлительно вселялись в еще не достигших яйцеклетки сперматозоидов, чтобы через девять месяцев явить в своем теле реинкарнации великих германских воинов.
Идея носила рекомендательный характер, поэтому молодежь не спешила морозить ягодицы своих подруг на кладбищенском мраморе, предпочитая размножаться в теплой домашней обстановке. Но поступи приказ – он был бы немедленно выполнен со свойственной немцам пунктуальностью и качеством. В ту пору лишь один Вагнер с серьезностью отнесся к данной затее, о чем впоследствии пожалел, от души прокляв и без того привыкшего к проклятиям Виллигута.
В качестве компенсации за утрату потомства и с целью утешить Отто Виллигут презентовал ученику свой самый ценный амулет – шестиконечную звезду, три луча которой были почти в два раза больше трех остальных. По словам магистра, звезда досталась ему по наследству еще от самого Виллиготена - мага, жившего около двухсот тысяч лет назад до нашей эры, когда на небе светило три солнца, а земля была населена гигантами, карликами и другими мифологическими существами.
- Похоже на могендовид,  - высказал свое мнение Отто Вагнер, подбрасывая на ладони вещицу из неизвестного металла. Размером амулет был с небольшое блюдце, достаточно увесист и остер на концах. В центре звезда была украшена гладко отполированным черным камнем, и на одном из лучей имела кольцеобразное крепление, позволяющее протянуть в нее шнур. Впрочем, о том, чтобы носить на груди такую увесистую штуку, не могло идти речи.  Для этого обладатель вещицы должен был обладать двумя необходимыми для этого качествами: крепким здоровьем и склонностью к самоистязанию. Но так как Вагнер предпочитал истязать кого угодно, кроме себя, и был крайне зол на Виллигута, лишившего его потомка, он позволил себе высказаться в адрес амулета не очень уважительно.
- Вы сейчас совершили очень большую глупость, Отто. Вы же не еврей. Так что не стоит оскорблять идишем мой талисман, сравнивая его со звездой Давида. Он не прощает подобных шуток, а может очень многое.
- Вы хотите сказать, что он может вернуть мне жену и не рожденного сына? – спросил Вагнер.

0

17

- При правильном с ним обращении он может и не только это. Но спросите себя сами, хотите ли вы этого? – Виллигут пристально посмотрел на Вагнера.
Возвращать жену Отто не очень-то и хотелось. Люби он ее – никогда не стал бы экспериментировать на кладбище. А вот к сыну, которого вынашивала в себе эта, с каждым днем становившая все стервозней и жирней, сучка, Вагнер привязался, когда тот был еще в эмбриональном состоянии. В будущем сыне профессор видел достойного продолжателя рода, благородного рыцаря со скипетром в руках, правителя великого рейха. Но мечтам не суждено было сбыться.
- Вы знаете, Отто, чтобы обрести силу, нужна жертва, - продолжал увещевать Виллигут, - иногда, для того чтобы кто-то один обрел силу, должен вымереть  весь род.
- Считайте, что это произошло,  - ответил Вагнер, - я остался один. И жертвовать больше нечем.
- Нам всегда есть чем жертвовать, именно за тем я и преподношу вам этот амулет, - возразил Виллигут.
- А не жалко? – трогая пальцем, острые верхушки амулета, спросил Вагнер.
- Знания всегда нуждаются в сохранении, а кроме, как вам, мне их передать некому, - ответил маг, - вы единственный достойный его обладатель.
- Вы так рассуждаете, будто прощаетесь со мной, - произнес Отто.
- Возможно и так, - ответил Виллигут, - в скором времени я перейду в состояние чистого духа, и буду руководить вашими действиями из других мест.
Господи, неужели я когда-нибудь тоже так свихнусь, подумал в тот миг Вагнер.
- Не простая штука, - взвешивая на руке подарок, произнес Отто, - мне, почему-то кажется, что его можно использовать как оружие.
- Вы правы, - согласился магистр, - и не только, как оружие, но и как средство для пыток. Да будет вам известно, когда человеку причиняют физические страдания, выделяется очень много энергии. Согласитесь, неплохая альтернатива для восполнения сил, если ты умеешь эту энергию принять. А представьте, если причинить боль сотне, тысяче человек… Вот именно. Я думаю, дальше вам не стоит объяснять, и так все понятно.
- Как конкретно пользоваться амулетом? - поинтересовался Вагнер.
- Достаточно воткнуть его жертве в солнечное сплетение коротким лучом, чтобы длинные вошли в тело лишь наполовину. Особые воздействия на нервные окончания вызывают неимоверные, но не связанные с потерей сознания страдания. А это именно то, что нам нужно.
- Все понятно, учитель, - кивнул головой Вагнер, - но, как я понимаю, это не главное качество амулета.
- Конечно же, нет, - ответил глава «Черного ордена», - я думал, вы продолжите иронизировать. Например, скажете, что амулетом удобно пользоваться в качестве отмычки или средства для нарезки салями, но у вас хватило здравомыслия этого не делать. Кстати, для этих целей он вполне пригоден, и в случае надобности будет весомым подспорьем и в других бытовых мелочах. Но для того, чтобы использовать амулет по его прямому назначению, придется приложить некоторые усилия… впрочем, хватит толочь воду в ступе. Слушайте и запоминайте…
…Этот камень, который так привлек ваше внимание, называется электролит. Вы врядли найдете его в справочниках по минералогии, а тем более нечто близкое к нему по химическом составу. Легче, разыскать точную его копию, вернее часть, когда-то являвшуюся одним целым. Вам что-нибудь известно о Кристалле Шабалы?
- Очень мало, - соврал Вагнер, разглядывая и поглаживая кристалл. Он погрузился в свои мысли, позволив Виллигуту поупражняться в пересказывании истории, о которой спустя пару лет писали все европейские газеты.
«…по некоторым данным кристалл представляет собой физическую материю ядра планеты Сириус. Около двадцати миллионов лет назад, камень был транспортирован на Землю и представлял собой сложное геометрическое тело со 144 000 гранями. Каждая из них  связана с определенной звездой, принимавшей участие в формировании нашей планеты, которые и до сих пор транслируют необходимую для жизни энергию. Со временем камень был распилен на 144 части, три из которых – наибольшие - находятся  в особых, самых энергетически мощных частях планеты. Основная часть - в Тибетской Шамбале, другая - на дне озера Титикака, третья интегрирована в Камень Кааба в Мекке…»
- Махатмы Шамбалы в течение всей земной истории посылали части Кристалла самым достойным людям человечества: Платону, Соломону Мудрому (он носил его в своем перстне), Сенеке, Королю Артуру, средневековому графу Сен – Жермену, Дж. Вашингтону, - с упоением продолжал Виллигут. - Не обошли вниманием и вашего покорного слугу. На протяжении веков камень является священной реликвией и моего славного рода, и с давних времен вкраплен кем-то из пращуров в амулет. С некоторых пор Кристалл утерял свой изначальный блеск, а все из-за того, что имеет свойство абсорбировать человеческие грехи, начиная с самых древних и заканчивая главным злом двадцатого века – коммунизмом…
- Абсорбция - великая сила, - произнес Вагнер, - но  нам-то от этого какой толк?

0

18

- Не торопитесь, я еще не закончил, - продолжил Виллигут, - Кристалл Шамбалы обладает феноменальными характеристиками: при физическом контакте с ним высокодуховного человека происходит виброчастотный резонанс, после чего он может получить в дар  сверхспособности, омолодиться и даже обрести физическое бессмертие.
- Я, конечно же, польщен, что вы считаете меня высокодуховным человеком, магистр, - не унимался Отто. - Но быть может, вы ошибаетесь, считая, что я достоин этого подарка. Скажите, откуда такая уверенность и на чем основано ваше убеждение?
- На предсказаниях самого амулета, дорогой друг, - голосом, не вызывающим сомнений, ответил Виллигут.  – Держите, любите его, отныне он ваш. И знайте, что в вашей жизни сыграют роль другие, более весомые и могущественные камни. Да, да, камни!
…- Ой, блядь,- прервала размышления Вагнера непонятная речь, - извините, профессор, о камень споткнулся. Профессор оторвался от своих мыслей и, обернувшись, вспомнил о спутнике. Генрих подпрыгивал на одной ноге и старательно изображал на лице боль.
- О камень, говорите? – задумался доктор, - это не камень, это булыжник. Настоящие камни, юноша, находятся у меня дома, подумал Вагнер, и я тебе их непременно покажу, но только после того, как твоя история жизни не будет вызывать у меня никаких сомнений. И молись своему богу, чтобы там не оказалось неувязок, я и не таких китов гарпунил.
9
25 июня наши дни. Несвиж
- Что ты, в самом деле… Я только крышку чуть-чуть повернула, - оправдывалась Аля, – там какие-то значки под звёздочками появились…
- Больше так не делай, - смягчилась бабка. – Грех это. Обещаешь мне?
- Обещаю, - обиженно буркнула Алька.
- Вот и хорошо, а теперь давай отнесём подушки.
Вечером в гости заглянул Григорий, приходившийся Серафиме Ивановне племянником. Мать его, двоюродная сестра Алькиной бабки, умерла ещё в молодости от воспаления лёгких, когда Гришке не было и десяти. Муж долго не горевал и уже через год женился на местной паненке, разбитной девке двадцати двух лет от роду, работавшей медсестрой в местной больнице. Мачеха в воспитании пасынка участия не принимала. В жизни её больше интересовали тряпки, весёлые вечеринки и кино. Так что можно сказать, что рос и воспитывался Гришка в доме Серафимы Ивановны. Был он нелюдим, молчалив и вообще странен, как внешностью, так и поведением. Сверстники его дразнили и измывались над ним как могли, часто жестоко. Григорий покорно сносил все унижения и никогда ни на кого не жаловался и не озлоблялся. Часами он мог просиживать на чердаке в маленьком полутёмном чулане, где он оборудовал себе что-то вроде обсерватории, глядя в огромный немецкий морской бинокль на звёзды. Все свои наблюдения он записывал в специальную тетрадь. За годы наблюдений таких тетрадей он исписал несколько десятков, и теперь они хранились в его комнате в специальном, сделанном из некрашеной фанеры шкафу под номерами. Разобраться в его записях кроме него никто никогда бы не смог, так как почерк Григория расшифровке совершенно не поддавался, о чём первой узнала его жена. Женился он, скорее, случайно, чем осознанно. Между двадцатью и двадцатью пятью годами был у него небольшой период просветления. Тогда же Гришка устроился на работу и стал ходить в местный клуб на танцы, где часто был бит не за дело, а просто так, потому что попался кому-то под горячую руку.  Как-то, возвращаясь из клуба и будучи сильно навеселе, увидел он, как несколько пьяных парней пристают к девчонке. Время было позднее, на улице ни души. И тут случилось то, чего от него никто никогда не мог ожидать. Гришка, одним рывком выдрав из забора штакетину, набросился на пацанов. Его сразу сбили с ног и стали методично избивать. Оказавшись на земле, Григорий уже не помышлял о геройстве. Когда парням надоело, они привязали его за ноги к забору и ушли посмеиваясь. Так бы он и висел до утра, истекая кровью, если бы не та, ради которой он бросился в драку. Её звали Галя и была она на три года его младше. Галя отвязала избитого Гришку от забора и помогла ему добраться до дома. Там она смазала зелёнкой его ссадины, уложила в постель и пообещала, что утром обязательно навестит его. Слово своё она сдержала. Правда, Гришка о своих ночных подвигах почти ничего не помнил. Однако он нисколько не удивился, увидев утром на пороге дома улыбчивую скромную Галю.
Поженились они через полгода. Сам Гришка о женитьбе не помышлял. Инициатива принадлежала невесте. Соседи не переставали удивляться, что она в нём нашла. За глаза Гришку называли дураком, хотя дураком он вовсе не был. Свадьбу справили осенью и молодые стали жить у Григория. Отец его со своей паненкой к тому времени уже давно расстался по причине её полной неспособности к семейной жизни. Он месяцами не появлялся дома, разъезжая с бригадой шабашников по всей Беларуси и даже забираясь далеко за Смоленск. Через год после свадьбы пришло известие из Витебской области, что Михаил Игнатьевич скончался в больнице г.п. Яновичи после тяжелой непродолжительной болезни. В заключении было написано – инфаркт. В тот год ему должно было исполниться пятьдесят шесть. После смерти отца Григорий запил. Он и раньше попивал, но тут совсем сорвался. С работы его выгнали, несмотря на уговоры родственников. Кому ж охота держать у себя пьяницу и прогульщика. Постепенно отвернулась и родня. Только Галя и Серафима Ивановна оставались рядом и, как могли, старались выдернуть его из пьяного болота. Однако ничего не помогало. Местная знахарка баба Ядя несколько раз заговаривала его, но спустя день-два Гришка снова напивался. Наконец на помощь был призван местный священник отец Антоний, крепкий суровый мужик с густым басом и длинной седой бородой, в которой всегда можно было разглядеть несколько крупных хлебных крошек. Отец Антоний времени не терял и сразу взялся за дело. Целыми днями Гришка работал у него на подворье, а по ночам читал книги из библиотеки батюшки. Все уже думали, что Гришка образумился и пить бросил. Однако черти тоже не дремали. После полугодичных опытов отец Антоний плюнул и, накостыляв несчастному по шее от всей души, выгнал его с подворья. После этого Галя не выдержала и перебралась к родителям, а потом подала на развод. Гришка, кажется, даже не заметил. С утра до вечера он лежал на кровати у себя в комнате, читал старые журналы «Техника молодёжи» и «Вопросы философии» или смотрел в потолок, а вечером шел к магазину, где без труда находил собутыльников. Получив развод, Галя уехала в Минск. Спустя полгода она вышла там замуж.
Среди Гришкиных дружков-собутыльников были и такие, кто верил в истории о золоте Радзивиллов, которое по преданию сокрыто где-то в подземельях под замком. На всю жизнь хватит, говорили ему. Одни только Золотые Апостолы чего стоят. Постепенно Гришка втянулся, стал читать книги по истории, даже в Минск ездил. В его жизни появился новый смысл. Сокровища Радзивиллов целиком захватили его воображение. Он решил поставить поиски на научную основу и труды его увенчались успехом. Однажды он с дружками обнаружил засыпанный подземный ход, который мог вести к галерее, служившей тайником для княжеских сокровищ. Несколько ночей по очереди они копали, пробиваясь по колено в ледяной жиже вперёд, навстречу неизвестному. Завал удалось преодолеть, и свет их фонарей уже выхватывал впереди низкие кирпичные своды, уходящего в темноту коридора. Среди кирпичного щебня что-то сверкнуло. Григорий протянул руку пытаясь дотянуться до предмета, и в этот момент подпорка за его спиной предательски затрещала. Когда произошло обрушение, Гришка почувствовал, как сверху на него навалилась огромная масса, придавила, лишив возможности двигаться.
– Ааааааааааааа! Помогите!– закричал он изо всех сил, но ответом ему было лишь глухое эхо, метнувшееся где-то в темноте. Вот и всё, молнией сверкнула мысль, и он потерял сознание. Впоследствии Гришка всех уверял, что сознание его не покидало, а лишь переместило его на какой-то иной уровень, где с ним разговаривал сам князь Радзивилл, который сказал ему, что, мол, ты, Григорий Михайлович, из княжеского рода и не пристало тебе ползать по подземельям.
Остальным повезло больше, и они смогли выбраться наверх. Спустя два часа Гришку откопали и вытащили вовремя подоспевшие бойцы МЧС. Приехала скорая.
- Надо бы его поскорее в больницу отправить, - сказал врач, ощупав костлявое тело кладоискателя. – Там сделают рентген и выведут его из состояния шока.

0

19

Пострадавшего, всё ещё сжимавшего в руке странный металлический амулет в форме шестиугольной звезды, с большим, отполированным до блеска камнем в середине, укутали в одеяло и, погрузив в скорую, отправили под вой сирены в городскую больницу. По дороге Гришка продолжал разговор с князем, требуя, чтобы тот представил ему неопровержимые доказательства его, Григория, княжеского происхождения, а так же открыл, где спрятал Золотых Апостолов. Что отвечал князь, так и осталось тайной, но по поведению пострадавшего было видно, что ответы его удовлетворили.
В больнице быстро выяснилось, что внутренние органы не повреждены и все кости целы, чего никак нельзя было сказать о рассудке потерпевшего.
- Может, временное помутнение, а может, и навсегда, - сделал заключение психиатр. – Сейчас трудно сказать, он ещё в шоке после пережитого. Вот пройдёт некоторое время, там и видно будет.
Как бы там ни было, но случившееся явно пошло Гришке на пользу. Вскоре выяснилось, что вследствие пережитого стресса Григорий приобрёл редкий и таинственный дар, который совершенно изменил его внутреннюю сущность. Ещё в больнице он удивил всех своей способностью предсказывать события и угадывать карту, спрятанную на столе под газетой. Вокруг него сразу же образовался круг поклонников.
- Гриша, а какие сегодня на дежурной медсестре трусы? – спрашивал его, лежавший у окна сварщик Степан больше известный под кличкой Бурый. И тот убеждённо отвечал:
- Простые белые с заштопанной дыркой на правой ягодице. – По палате проносился вздох восхищения.
– А лифчик? - не унимался Степан.
– Тоже белый, с узким кружевом и застёжкой спереди, - ответствовал ясновидец. Убедиться в достоверности этого заявления мужики не могли, да и не пытались, по-детски поддаваясь его безапелляционности.
Кроме того, у Гришки открылась способность выводить людей из запоя и снимать боль одним лишь наложением рук. С тех пор у него началась новая жизнь, которую он принял как должное. Деньги у Гришки не переводились, так как поток страждущих не иссякал ни днем, ни ночью. За полгода он отстроил новый кирпичный дом, провёл газ, установил на крыше спутниковую антенну и зажил, как говорили в округе, по-пански. Единственное, что его тяготило, так это отсутствие семьи. Однако будучи по натуре философом, Гришка считал, что всё рано или поздно приходит к тому, кто умеет ждать.
Когда в дверь постучали, Серафима Ивановна как раз спустилась в подпол за баночкой варенья.
- Алька, открой! - крикнула она оттуда, - это, наверное, Гриша.
Григорию было чуть больше сорока. Редкие, чуть с сединой волосы были зачёсаны назад, открывая высокий благородный лоб с большими залысинами с обеих сторон. Ранние морщины глубоко прорезали его узкое немного несимметричное лицо. Он улыбался, протягивая перед собой небольшой букетик полевых цветов, в котором торчала одинокая ромашка.
- Здравствуйте, - тихо произнёс он, не решаясь войти в дом. – Это вам.
- Привет, - поздоровалась Алька. – Спасибо.
Она взяла протянутый ей букет и оглянулась в поисках, куда бы его пристроить.
- Заходи, Гриша, - сказала Серафима Ивановна, тяжело выбираясь из погреба. – Вот внучка моя, наконец, пожаловала. Помнишь её?
Григорий кивнул, присаживаясь на край стула. Алька сразу же отметила про себя, что в его осанке есть что-то благородное.
- Студентка, в университете учится. Будет практиковаться в исполкоме нашем, - продолжала Серафима Ивановна, обтирая подолом банку с вареньем. - Ну, что стоишь? Проходи, садись за стол. Сейчас чай будем пить.
За чаем Григорий разговорился.
– Если потопление не остановить, мы все погибнем, - сразу же сообщил он. – Каждый год планета теплеет на один градус. Нетрудно догадаться, что будет лет через пятьдесят.
- Ну, и что там нас ждёт? – спросила Алька, с интересом разглядывая родственника, чьи апокалипсические теории забавляли её.
- Океаны закипят, - с горестным видом ответил Григорий. – Всю землю покроют пустыни, а растительность выгорит на корню. Всё как в Евангелии от Иоанна.
- Читала я, - отмахнулась Алька. – Меня это не парит, так как мы не доживём.
- Мы – да, - убеждённо согласился Григорий. – Но наши потомки – вполне.
- Вот пусть потомки и забивают себе голову этим бредом. Меня сейчас больше интересует, есть ли тут у вас хоть один приличный магазин, где можно купить акварельные краски. Да, не дрянь какую-нибудь, а хорошие, импортные.
- А вам зачем? – удивился Григорий. – Живописью балуетесь?
Алька смерила его ироничным взглядом.
– Балуются онанизмом, а живописью увлекаются, - отрезала она.
- Аля! – воскликнула Серафима Ивановна. – Что ты такое говоришь?!
- Маслом тоже пишете? – снова задал вопрос Григорий, не обращая внимания на протесты родственницы.

0

20

- И маслом, и углём, и акварелью, и даже помадой на зеркале, - гордо заявила Алька. – Думаю выбраться на этюды дня через два. Ещё в Минске мечтала сделать несколько набросков замка.
- Что ж, это дело хорошее, - задумчиво произнёс Григорий. И вдруг, просияв взглядом, спросил: - А портрет сможете для меня написать?
- Портрет? – растерялась Алька. – Ваш?
- Мой, - скромно опустив глаза, подтвердил Григорий. – Если можно, в костюме восемнадцатого века.
- А у вас что, и костюм есть?
- Нет, костюма нет, но есть портрет, с которого я бы хотел сделать копию.
- Ну, хорошо, - согласилась Алька. – Только краски и холст за ваш счёт, иначе не возьмусь, - тут же предупредила она.
Он поспешно заверил её, что всё оплатит.
- Есть только одна просьба, - обратился он к Серафиме Ивановне.
- Что, Гриша? – откликнулась та.
- Ладанку не дадите? Хочу, чтобы Алевтина меня с ней писала.
Повисла напряженная пауза. Видимо, просьба застала Серафиму Ивановну врасплох. Она нервно перебирала в пальцах край скатерти.
Григорий деликатно кашлянул в кулак.
- Нет, Гриша, ты извини, но ладанку я тебе не дам.
- Да ладно, я и по памяти могу, - успокоила родственника Алька. – Сделаю эскиз в карандаше и потом допишу. Тоже мне сложность...  Лучше расскажите, что там за убийство у вас приключилось. Мне Виктор сказал, - пояснила она, заметив удивлённый взгляд Григория. – Вы-то о нём как узнали?
- Ну, вот ещё! – замахала руками Серафима Ивановна. – Только про убийство нам и не хватало. Нашла о чём спрашивать, - прикрикнула она на внучку.
- Я накануне сон видел, - вдруг громко сказал Григорий. – А ещё предчувствие было.
- И всё? – разочарованно протянула Алька.  – А, правда, что этот человек знал, где спрятаны Золотые Апостолы?

0