В Youtube я видела один забавный ролик: вы приезжали к нам в Москву с фильмом «Ангел», гуляли по Арбату, и там... В общем, в том ролике - ваше общение с какой-то безвестной старушкой...

Майкл Фассбендер: Да, бабушкой! Я знаю это русское слово - babushka! И наш переводчик мне рассказал, что по-русски это значит не просто «пожилая дама», а именно родной человек, бабушка. И что у вас вообще приняты эти обращения к незнакомым людям как к родным - тетенька, дяденька, отец.

Мне невероятно это понравилось - язык, который делает всех не чужими друг другу. Родственниками! Но все-таки - как это вышло?

М. Ф.: Да просто - шли по улице, старушка отпустила какое-то замечание в нашу сторону, я заинтересовался. Переводчик перевел... А дальше надо было соответствовать ситуации.

Звучит как кредо - соответствовать ситуации.
М. Ф.: Ну... Знаете, а похоже на то. Я против насилия. Над жизнью, в частности. К вершинам не карабкаюсь - просто делаю то, что у меня лучше всего получается. И пытаюсь использовать предоставляемые судьбой возможности. Теперь я понимаю, что... будто плыву в лодке, бросив весла. А когда плывешь так по течению... можешь увидеть окрестности, перед тобой открываются прекрасные пейзажи.

Но ведь профессия ваша исключительно конкурентна. В ней, говорят, надо постоянно бороться - за роли, за признание.

М. Ф.: Но по ходу этого процесса ты получаешь такое количество отказов, что, если по натуре не способен озлобиться, учишься смирению. И просто продолжаешь - ходить на пробы, прослушивания, стараешься показать, на что способен. Или бросаешь это дело. Вы знаете английскую пословицу «Катящийся камень мхом не зарастает»? Вот она - точно мое кредо. Главное, двигаться, действовать, а там видно будет. Что-то произойдет само.

А вам приходило в голову «бросить это дело»?

М. Ф.: Ну, всем нам приходит в какой-то момент. Можно стать актером, закончить актерскую школу, но жить актерством невероятно трудно. После драмшколы я работал некоторое время на фабрике - дела не шли. Казалось, что эта профессия не для меня. И подумывал открыть бар. Вернее, и сейчас думаю: кончатся роли, открою бар. Я играю на гитаре - более чем средне. Говорю по-немецки - очень посредственно. И лишь две вещи у меня вроде бы неплохо получаются - роли и коктейль «водка-мартини».

Так что я мыслю вполне логично: не смогу больше играть, займусь тем вторым, к чему у меня есть способности. В конце концов, я ведь наследственный ресторатор. Мне было двенадцать или тринадцать, когда родители наконец открыли свой ресторан. До этого отец сделал довольно грандиозную карьеру как шеф-повар. Он работал в знаменитом лондонском Savoy, у нас в Ирландии был шефом в пятизвездочных отелях - The Europe и Dunloe Castle. Вам, скорее всего, это ничего не говорит, но, уверяю вас, по шефскому ранжиру это очень высокие позиции. А потом отец открыл свой ресторан. И тут уж мы с мамой оказались на службе! Сестра в тот момент училась в университете, но мы...

Мама была метрдотелем, а я всем - официантом, мойщиком посуды, кухонным чернорабочим. Приходил из школы - она была через улицу от ресторана - и околачивался там. Потом начал подменять маму. Понимаете, когда у твоей семьи ресторан - это работа для всех и навсегда. Ни отпусков, ни выходных. Но главное в этой работе, что ты учишься быть равно вежливым со всеми, должен быть полезен каждому посетителю. Ты не можешь показывать свои эмоции, настроение, ты выполняешь контракт с клиентом по обслуживанию.

Это очень дисциплинирующее занятие - ресторан. Я иногда ловлю себя на том, что веду себя с людьми как метрдотель: сдерживаюсь, чтобы до конца понять, чего хочет «клиент». Но вы же наполовину немец и дисциплинированность у вас, должно быть, генетическая! М. Ф.: Но наполовину - ирландец! И моя немецкая половина диктует мне, что всякий беспорядок - непорядок, а ирландская - что надо срочно устроить творческий бедлам. Ирландская кровь бунтарская, бесшабашная, и она сильнее дисциплинированной немецкой. Хотя мама шутит, что мы с сестрой (а сестра моя серьезный ученый и сама уравновешенность) - настоящие немцы, потому что ждем глагола.

То есть?

М. Ф.: То есть грамматика, строй фразы в немецком языке таковы, что глагол всегда располагается в конце предложения. Пока не дождешься финала фразы, не поймешь, о чем, собственно, речь. Считается, что немцы не перебивают друг друга, потому что ждут глагола - чтобы начать возражать компетентно. И мама права - я в жизни всегда стараюсь дождаться глагола.

Так вы уравновешенный человек?

М. Ф.: Нет, утверждать этого не могу, но... Я счастлив большую часть жизни. Я умею замечать счастливые моменты. Вообще считаю, что вот эти моменты - главное в жизни. Ну, элементарные такие радостные вспышки! Иногда утром входишь в метро, покупаешь билет и двумя словами перекинешься с человеком, который билеты продает. И возникает какое-то радостное чувство. Ощущение нашей связанности, что ли... Я вообще верю только в простые чувства, в простые мотивы, в просто установившиеся связи. И считаю, что это и есть зона настоящего успеха - отношения, которые нам удалось построить. Они и делают все остальное.

Это ваша собственная теория?

М. Ф.: В моем случае это скорее результат практики. Смотрите. Один из самых близких мне людей - Стив Маккуин (британский кинорежиссер, автор фильмов «Голод» и «Стыд». -Прим. ред.).

Мы познакомились, когда я пришел на пробы «Голода». Я был актером с парой ролей, а он - вполне признанным видеохудожником, но в кино новичком. Я тогда только и делал, что получал отказы после прослушиваний, но марку старался держать. И поэтому, как Стив потом рассказывал, во мне было какое-то, как он говорит, трогательное сочетание бравады и безнадежности. Он испытывал нечто того же рода - решил заявить о себе в кино, новой сфере, но особой уверенности не чувствовал. Скорее - страх.

И мы сразу поняли друг друга. И после проб поехали на моем мотоцикле в один бар, где три часа просто разговаривали. По большому счету ни о чем... Но именно потому, что мы поняли друг друга, у нас и получились и «Голод», и, кажется, «Стыд». Ведь фактически моя карьера началась с «Голода», меня заметили. Получается, что и Тарантино, и Кроненберг, и вообще Голливуд в моей жизни появились благодаря нашему со Стивом сотрудничеству-дружбе. Нашим отношениям.

А как же актерский труд?

М. Ф.: В работе я скорее перфекционист, но считаю, что этот путь не универсален. Я верю, что нас ведут инстинкт и провидение. И еще наивность... Вот пример. Когда вышел фильм Тарантино «Бешеные псы», мне было семнадцать. И меня он так очаровал, что я предложил друзьям по очень хеви-метал группе - мы же все тогда тяжелый металл играли - поставить по этому сценарию собственный спектакль. И мы действительно поставили и играли его по клубам.

Я играл в нем мистера Пинка - роль Стива Бушеми. И так, видимо, и стал актером. Из простого желания вот этот конкретный спектакль сыграть. Из наивной убежденности, что можно взять да и поставить спектакль, взять да и сыграть в нем. Я верю в энергию наивности - она сворачивает горы. И становится залогом жизненного успеха. Думайте что хотите, но я не верю в эффективность упорства. Нас ведут простые чувства: интерес, любопытство, тяга к другому человеку Все лучшее, конструктивное в нас просто, а не сложно.

Вы один из немногих актеров в серьезном кино, кто решился полностью раздеться перед камерой. В первых кадрах «Стыда» мы видим вас совершенно без одежды. Для вас это был поступок или просто рабочий момент?

М. Ф.: Я мог бы ответить так, как, собственно, и правильно ответить: я актер, и на экране не мой член, а моего героя. И все, забудьте. Но проблема в том, что этот правильный ответ не был бы правдой. Мне чудовищно тяжело дались эти эпизоды! Нет, умом я понимаю, что женщины в кино раздеваются в каждом втором фильме и никто не видит в этом ничего особенного. Что равенство полов предполагает и равенство в кинонаготе... Но воплотить, реализовать эту идею трудно. А если это нужно сделать тебе самому, так и вовсе почти невозможно. Что-то нужно преодолеть в себе - установку, что мужественность не может быть обнажена полностью, потому что обнаженность - это уязвимость... А уязвимость не к лицу мужественности, она к лицу женственности...

Но это ладно, я не особенно верю в ролевые половые установки и мужественность демонстрировать как-то не особенно стремлюсь. Главное в том, что вот лично мне надо было раздеться и продемонстрировать миру свой... член. Черт, я совсем не был к этому готов! Все пытался выторговать у Стива какой-то компромисс... Пока он не вздохнул и не сказал: «Майкл, да бог с тобой, мы же все умрем!» Честно говоря, я не ожидал, что он мерит кино такой мерой. Что он действительно считает высокомерной глупостью всерьез рассматривать вопрос «обнаженки» перед лицом вечности...

Ну и я понял: да, правда - ерунда. Какая разница. Разденься и входи в кадр. Я разделся и вошел... Была еще одна вещь, которая мне помогла. Когда я приходил с контрольных с результатом 90% (что вообще-то неплохо), отец меня невозмутимо спрашивал: «А куда делись остальные десять?» Что тогда меня вгоняло едва не в депрессию, но в целом было понятно: сам отец никогда ничего не делает не на 100%. Я вспомнил это в момент, когда надо было сняться в этих «голых» сценах.

А что сказал ваш отец, когда посмотрел фильм?

М. Ф.: Неплохой вопрос! Сначала я этого боялся. Потом подумал, что, в конце концов, название «Стыд» говорит само за себя... Он вышел из зала и сказал так убежденно: «Это очень важный фильм, Майки». И все. Да и правда - в конечном итоге мы все раздеты и беззащитны. Ваша жизнь, наверное, скоро изменится - вы становитесь звездой.

Чего вы ждете от этого нового этапа?

М. Ф.: Жду? Знаете, где-то я прочел о красоте -что она не обещание процветания. Красота -награда сама по себе. Если распространить эту позицию на жизнь в целом, то получится, что она награда сама по себе. Чего еще ждать?