Хенрик Вангер с отчаянием всплеснул руками.

– Херман Лобак достал две рюмки и налил нам по основательной порции шнапса. Он явно был потрясен. Когда я спросил его, что это значит, он прозорливо ответил, что это означает конец Германии и нацизма. Я не слишком поверил ему – Гитлер ведь казался непобедимым, – но Лобак выпил со мной за погибель Германии. Потом он перешел к делу.

Микаэль кивнул, показав, что внимательно следит за рассказом.

– Во-первых, он не мог связаться с моим отцом для получения инструкций, но по собственной инициативе решил прервать мое пребывание в Германии и отправить меня домой как можно скорее. Во-вторых, он хотел попросить меня кое-что для него сделать.

Хенрик Вангер указал на пожелтевшую и обтрепанную фотографию темноволосой женщины в полупрофиль.

– Херман Лобак был женат уже сорок лет, но в девятнадцатом году он встретил женщину потрясающей красоты и вдвое моложе себя и до смерти влюбился. Она была простой бедной швеей. Лобак стал за ней ухаживать; как и у многих других состоятельных мужчин, у него хватало средств, чтобы поселить ее в квартире, расположенной на удобном расстоянии от офиса. Она стала его любовницей, а в двадцать первом году родила ему дочь, которую назвали Эдит.

– Богатый пожилой человек, бедная молоденькая женщина и дитя любви – такое едва ли могло вызвать скандал. даже в сороковые годы, – заметил Микаэль.

– Совершенно верно. Если бы не одна деталь. Женщина была еврейкой, а Лобак, соответственно, являлся отцом дочери-еврейки. А ведь дело было в самом центре нацистской Германии, где таких, как он, считали предателями расы.

– А-а, это, безусловно, меняет дело. И что дальше?

– Мать Эдит взяли в тридцать девятом году. Она исчезла, и о ее дальнейшей судьбе мы можем только догадываться. Было известно, что у нее осталась дочь, которая пока не значилась в списках для транспортировки, и ее разыскивал отдел гестапо, занимавшийся выслеживанием скрывающихся евреев. Летом сорок первого года, на той же неделе, когда я прибыл в Гамбург, всплыла связь матери Эдит с Херманом Лобаком, и его вызвали на допрос. Он признался в любовной связи и отцовстве, но заявил, что не общался с дочерью уже десять лет и не имеет понятия о ее местонахождении.

– А где же находилась дочь?

– Я ежедневно встречался с ней в доме Лобака. Это была симпатичная и молчаливая двадцатилетняя девушка, которая убирала мою комнату и помогала подавать ужин. В тридцать седьмом году, когда преследования евреев продолжались уже несколько лет, мать Эдит стала умолять Лобака о помощи. И он помог – Лобак любил своего внебрачного ребенка так же сильно, как и детей от законного брака. Он спрятал девушку в самом невероятном месте – прямо под носом у всех. Раздобыл для нее фальшивые документы и нанял ее в качестве экономки.

– Его жена знала, кто она такая на самом деле?

– Нет, она не имела об этом ни малейшего понятия.

– И что из этого вышло?

– Четыре года все шло хорошо, но теперь Лобак почувствовал, что петля затягивается. Появление гестаповцев на его пороге стало вопросом времени. Итак, он рассказал мне обо всем этом ночью, недели за две до моего возвращения в Швецию. Потом привел дочь и познакомил нас. Она очень робела и даже не смела встретиться со мной взглядом. Лобак стал умолять меня спасти ей жизнь.

– Как?

– Он все устроил. По первоначальному плану я должен был остаться еще на три недели, а потом доехать поездом до Копенгагена и пересечь пролив на корабле – такая поездка даже во время войны была относительно безопасной. Однако всего через два дня после нашего разговора из Гамбурга в Швецию отправлялся грузовой пароход, принадлежавший концерну «Вангер». Лобак хотел, чтобы я без проволочек покинул Германию на этом пароходе. Изменение планов поездки требовало одобрения службы безопасности, но вопрос с этими бюрократами можно было решить. А Лобаку было важно, чтобы я оказался на борту.

– Полагаю, вместе с Эдит.

– Эдит должна была попасть на корабль, спрятавшись в одном из трех сотен ящиков с оборудованием. Моей задачей было защитить ее, если девушку обнаружат, пока мы не покинем немецкие территориальные воды, и помешать капитану совершить какую-нибудь глупость. При благополучном развитии событий мне следовало дождаться, пока мы отойдем подальше от Германии, и выпустить ее из ящика.

– Отличный план.

– Звучало все просто, но поездка обернулась кошмаром. Капитана корабля звали Оскар Гранат, и он отнюдь не пришел в восторг, когда на него внезапно возложили ответственность за высокомерного наследника его работодателя. Мы покинули Гамбург в конце июня, около девяти часов вечера. Корабль как раз выходил из внутренней гавани, когда зазвучал сигнал воздушной тревоги. Начался налет английских бомбардировщиков – мощнейший из тех, что мне довелось пережить, и гавань, естественно, была их главной целью. Я не преувеличу, если скажу, что чуть не наложил в штаны, когда бомбы начали рваться поблизости от нас. Однако мы каким-то чудом уцелели, перенесли с поврежденным двигателем жуткий шторм, ночью, среди установленных в воде мин, и на следующий день прибыли в Карлскруну. Вы, наверное, собираетесь спросить, что произошло с девушкой.

– Думаю, я уже знаю.

– Мой отец, разумеется, был вне себя. Своей идиотской выходкой я поставил под угрозу все. Девушку могли в любой момент депортировать – помните, что шел сорок первый год. Но к этому времени я уже был так же до смерти влюблен в нее, как когда-то Лобак в ее мать. Я посватался и поставил отца перед ультиматумом: либо он соглашается на этот брак, либо пусть ищет для семейного предприятия другого подающего надежды наследника. Он сдался.

– Но она умерла?

– Да, до нелепости рано. Уже в пятьдесят восьмом году. Мы прожили вместе около шестнадцати лет. У нее была врожденная болезнь сердца. И оказалось, что я бесплоден – дети у нас так и не появились. Из-за всего этого мой брат меня и ненавидит.

– Из-за того, что вы на ней женились?

– Из-за того, что я – используя его терминологию – женился на грязной жидовке. Для него это было предательством по отношению к народу и морали, ко всем принципам, которые он отстаивал.

– Да он просто чокнутый.

– Думаю, лучше не скажешь.

Сесилия Вангер не ответила.

– О вас я знаю, что вы учительница...

– На самом деле даже хуже того, я директор гимназии в Хедестаде.

– Извините. Я знаю, что Хенрик Вангер к вам хорошо относится и что вы замужем, но живете отдельно от мужа... вот, собственно, и все. Конечно, вы можете разговаривать со мной, не боясь, что вас процитируют или выставят в нежелательном свете. Но когда-нибудь я наверняка приду к вам и попрошу ответить на вопросы, касающиеся того или иного конкретного события, на которое вы можете пролить свет. Тогда уже речь пойдет об интервью, и вы сами будете решать, отвечать вам или нет. Но я заранее дам вам понять, когда наша беседа примет официальный характер.

– Значит, я могу разговаривать с вами... не для печати, как это у вас обычно называется?

– Конечно.

– А этот наш разговор не для печати?

– Сейчас вы просто соседка, которая зашла познакомиться и выпить чашечку кофе, только и всего.

– Хорошо. Тогда можно задать вам один вопрос?

– Пожалуйста.

– Какая часть этой книги будет посвящена Харриет Вангер?

Микаэль прикусил нижнюю губу и, подумав, постарался ответить непринужденно:

– Честно говоря, понятия не имею. Конечно, из этого вполне может получиться глава. Все-таки такое драматическое событие, и на Хенрика Вангера, по крайней мере, оно оказало большое влияние.

– Но вы здесь не для того, чтобы разбираться в ее исчезновении?

– Почему вы так подумали?

– Я знаю, что Гуннар Нильссон приволок сюда четыре огромные коробки. Это очень похоже на архив частного расследования Хенрика за все годы. А когда я заглянула в бывшую комнату Харриет, где Хенрик обычно хранит свое собрание бумаг, их там не оказалось.

Сесилия Вангер была явно неглупа.

– На самом деле это вам надо обсуждать с Хенриком Вангером, а не со мной, – ответил Микаэль. – Разумеется, Хенрик рассказывал мне кое-что об исчезновении Харриет, и мне показалось интересным ознакомиться с этим материалом.

Гостья изобразила еще одну безрадостную улыбку:

– Иногда меня занимает вопрос, кто из них более сумасшедший – мой отец или дядя. Я обсуждала с ним случай с Харриет, вероятно, уже тысячу раз.

– А что, вы думаете, с ней произошло?

– Это уже вопрос в порядке интервью?

– Нет, – засмеялся Микаэль. – Из чистого любопытства.

– А мне любопытно, неужели вы тоже чокнутый. Вы купились на рассуждения Хенрика или же он опять завелся на сей раз благодаря вам?

– По-вашему, Хенрик чокнутый?

– Поймите меня правильно. Хенрик – один из самых душевных и заботливых людей, кого я знаю. Я к нему очень хорошо отношусь. Однако в отношении Харриет он просто сумасшедший.

– Но у него была веская причина сойти с ума. Ведь Харриет действительно исчезла.

– Мне просто чертовски надоела эта история. Она уже много лет отравляет жизнь нам всем и никак не может закончиться.

Внезапно Сесилия поднялась и стала натягивать меховую куртку.

– Мне надо идти. Вы действительно приятный человек. Мартину тоже так показалось, но на его мнение не всегда можно полагаться. Если будет желание, заходите ко мне на кофе в любое время. По вечерам я почти всегда дома.

– Спасибо, – ответил Микаэль.

Когда она уже подходила к входной двери, он крикнул ей вслед:

– Вы не ответили на вопрос, не относящийся к интервью!

Она задержалась в дверях и произнесла, не глядя на него:

– Я не имею представления о том, что случилось с Харриет. Но думаю, что у этого есть столь простое и будничное объяснение, что мы поразимся, если когда-нибудь узнаем правду.

Она обернулась, улыбаясь, и впервые в ее улыбке появилась теплота. Потом Сесилия помахала рукой и исчезла.

Микаэль остался сидеть за кухонным столом. Наряду с некоторыми другими, в перечне членов семьи, находившихся на острове в день исчезновения Харриет, имя Сесилии Вангер было выделено жирным шрифтом.

Если знакомство с Сесилией Вангер в целом оказалось приятным, то встреча с Изабеллой Вангер оставила противоположное впечатление. Матери Харриет теперь было семьдесят пять лет; как и предупреждал Хенрик, она оказалась очень стильной женщиной, немного напоминавшей Лорен Бэколл38 в старости. Микаэль столкнулся с ней однажды утром, направляясь в «Кафе Сусанны». Худенькая, в каракулевой шубе и соответствующей шляпе, с черной тростью в руке, она походила на стареющего вампира; по-прежнему красивая, но ядовитая, словно змея. Изабелла Вангер явно возвращалась домой с прогулки. Она окликнула его с перекрестка:

– Послушайте-ка, молодой человек. Подойдите сюда.

Микаэль огляделся по сторонам, пришел к выводу, что этот призыв в приказном тоне обращен именно к нему, и подошел.

– Я Изабелла Вангер, – объявила женщина.

– Здравствуйте, меня зовут Микаэль Блумквист.

Он протянул руку, но дама ее будто не заметила.

– Вы тот тип, что копается в наших семейных делах?

– Я тот тип, с которым Хенрик Вангер заключил контракт, чтобы я помог ему с книгой о семье Вангер.

– Это не ваше дело.

– Что вы имеете в виду? То, что Хенрик Вангер предложил мне контракт, или то, что я его подписал? В первом случае, полагаю, решать Хенрику, а во втором – это мое дело.

– Вы прекрасно понимаете, что я имею в виду. Мне не нравится, когда кто-то копается в моей жизни.

– Хорошо, я не буду копаться конкретно в вашей жизни. Об остальном вам придется договариваться с Хенриком Вангером.

Изабелла Вангер внезапно подняла трость и ткнула наконечником в грудь Микаэля. Толчок был несильным, но от удивления он отступил на шаг.

– Держитесь от меня подальше.

Изабелла Вангер развернулась и проследовала к своему дому. Микаэль остался стоять с ощущением, будто только что встретил персонажа из комиксов. Подняв взгляд, он увидел в окне кабинета Хенрика Вангера. В руке у того была кофейная чашка, которую он тут же иронически приподнял, показывая, что пьет за здоровье Микаэля. Микаэль удрученно развел руками, покачал головой и направился в кафе.

За первый месяц в Хедебю Микаэль предпринял только одну поездку – в бухту озера Сильян. Он одолжил у Дирка Фруде «мерседес» и отправился через снежные завалы, чтобы навестить инспектора уголовной полиции Густава Морелля. Микаэль пытался составить себе представление о Морелле, основываясь на материалах полицейского расследования; встретил же его жилистый старик, который передвигался очень неторопливо, а говорил еще медленнее.

В блокноте, который Микаэль привез с собой, было записано около десятка вопросов, всплывших за время чтения полицейских материалов. Морелль подробно ответил на все. Под конец Микаэль отложил блокнот и признался, что вопросы были лишь предлогом для встречи с вышедшим на пенсию комиссаром. На самом деле ему хотелось поговорить с ним и задать единственный важный вопрос: было ли в полицейском расследовании что-нибудь, что не отразилось в материалах дела? Может быть, у Морелля тогда возникала какая-нибудь мысль или интуитивное ощущение, которыми ему хотелось бы поделиться?

Поскольку Морелль, как и Хенрик Вангер, все эти тридцать шесть лет размышлял над загадкой исчезновения Харриет, Микаэль ожидал, что его розыски будут приняты без восторга – вот еще, какой-то новый парень приехал и топчется в зарослях, в которых Морелль когда-то заблудился. Однако старый полицейский выслушал его без малейшего неудовольствия. Аккуратно набив трубку и чиркнув спичкой, Морелль спокойно кивнул:

– Да, мысли у меня, конечно, имеются. Но они такие неотчетливые и расплывчатые, что даже не знаю, как их лучше передать.

– Что, вы полагаете, произошло с Харриет?

– Думаю, ее убили. Тут мы с Хенриком сходимся. Это единственное возможное объяснение. Но мы так и не додумались до мотива. Я считаю, что ее убили по какой-то конкретной причине – убийцей не был сумасшедший, насильник или кто-то в этом роде. Знай мы мотив, мы бы поняли, кто ее убил.

Морелль ненадолго задумался.

– Убийство могли совершить спонтанно. Я имею в виду, кто-то мог воспользоваться случаем, когда посреди возникшего после аварии хаоса ему вдруг представилась такая возможность. Убийца спрятал тело и вывез его позже, пока мы прочесывали окрестности.

– Тогда мы имеем дело с очень хладнокровным человеком.

– Есть одна деталь. Харриет приходила к Хенрику в кабинет и хотела с ним поговорить. Уже задним числом ее поведение показалось мне странным – она прекрасно знала, что у Хенрика полно родственников, которые слоняются по дому. Я думаю, что Харриет представляла для кого-то угрозу – ведь она хотела Хенрику что-то рассказать, и убийца понял, что она... ну, насплетничает.

– Хенрик был занят с другими членами семьи...

– Помимо Хенрика в комнате находились четыре человека. Его брат Грегер, сын двоюродной сестры Магнус Шёгрен и двое детей Харальда Вангера – Биргер и Сесилия. Но это ничего не значит. Допустим, Харриет обнаружила, что кто-то похитил деньги компании – чисто гипотетически. Она знает об этом уже несколько месяцев и даже неоднократно обсуждает дело с виновником. Пытается, например, его шантажировать или жалеет его и сомневается, надо ли его выдавать. Внезапно она решается и сообщает об этом виновному, и тот в отчаянии ее убивает.

– Вы употребляете слово «его».

– По статистике, большинство убийц – мужчины. Правда, в клане Вангеров имеется несколько сущих ведьм.
____________________________________________________________________________________________________

38

Американская актриса театра и кино. (Прим. ред.)

Хенрик Вангер присматривался к своему помощнику со сдержанным беспокойством. Он чувствовал, что временами Микаэль Блумквист бывает не в себе. В конце января старик принял решение, удивившее его самого. Он поднял трубку и позвонил в Стокгольм. Разговор затянулся на двадцать минут, и речь шла в основном о Микаэле Блумквисте.

Потребовался почти месяц, чтобы Эрика перестала злиться. Она позвонила в один из последних дней января, в десять часов вечера.

– Сколько еще ты собираешься там сидеть? – спросила она вместо приветствия.

Ее голос из телефонной трубки раздался так неожиданно, что Микаэль сразу не нашелся с ответом. Потом он улыбнулся и поплотнее закутался в одеяло.

– Привет, Рикки. Тебе стоило бы побывать здесь самой.

– Это еще зачем? Жизнь у черта на куличках обладает особым очарованием?

– Я только что почистил зубы ледяной водой. Все пломбы зудят.

– Сам виноват. Но в Стокгольме тоже собачий холод.

– Рассказывай.

– Мы лишились двух третей постоянных рекламодателей. Никто прямо ничего не говорит, но...

– Знаю. Составляй список тех, кто откалывается. Когда-нибудь мы расскажем о них в соответствующем репортаже.

– Микке... я все подсчитала, и если у нас не появятся новые рекламодатели, к осени мы обанкротимся. Только и всего.

– Скоро все изменится к лучшему.

Она устало усмехнулась на другом конце провода:

– Тебе хорошо это утверждать, сидя в лапландской дыре.

– Послушай, до ближайшей саамской деревни по меньшей мере километров пятьсот.

Эрика молчала.

– Эрика, я...

– Знаю, знаю. Мужчина должен делать то, что должен, и прочая лажа. Не надо ничего объяснять. Извини, что я вела себя как последняя дрянь и не отвечала на твои звонки. Может, начнем все сначала? Не отважиться ли мне тебя навестить?

– Приезжай в любой момент.

– Мне надо брать с собой ружье и патроны на волков?

– Пока не стоит. Мы наймем несколько лопарей с собачьей упряжкой. Когда ты приедешь?

– В пятницу вечером. Подойдет?

И жизнь сразу показалась Микаэлю значительно светлее.

Не считая узкой расчищенной тропинки, участок Микаэля был покрыт метровым слоем снега. Окинув лопату долгим критическим взглядом, Микаэль пошел к Гуннару Нильссону и спросил, нельзя ли Эрике на время своего визита поставить «БМВ» у них. Тот ничего не имел против – в гараже много места, и они даже могут предложить обогреватель для двигателя.

Эрика отправилась в путь в середине дня и прибыла в Хедебю около шести часов вечера. Встретившись наконец, они несколько секунд выжидающе рассматривали друг друга, а обнимались значительно дольше.

За исключением подсвеченного здания церкви, осматривать на улице в вечерней темноте было почти нечего, «Консум» и «Кафе Сусанны» как раз закрывались, поэтому они отправились прямо домой. Пока Микаэль готовил ужин, Эрика оглядывала его жилье, отпускала замечания по адресу журнала «Рекордмагазинет» 50-х годов и изучала лежавшие в кабинете папки. Потом они ели бараньи отбивные с тушеной картошкой – чересчур много калорий – и пили красное вино. Микаэль попытался вернуться к начатому по телефону разговору, но у Эрики не было настроения обсуждать дела «Миллениума». Вместо этого они два часа говорили о своих собственных делах и о том, как продвигается работа Микаэля, а потом пришла пора проверить, достаточно ли широка кровать для них двоих.

Третья встреча с адвокатом Нильсом Бьюрманом была отменена, перенесена и наконец назначена на ту же пятницу, но в пять часов. Во время предыдущих визитов Лисбет Саландер встречала женщина лет пятидесяти пяти, пахнущая мускусом и выполняющая в офисе роль секретаря. На этот раз рабочий день сотрудницы уже закончился, а от адвоката Бьюрмана попахивало спиртным. Он жестом велел Саландер сесть в кресло для посетителей, а сам продолжал с отсутствующим видом листать бумаги, пока, казалось, вдруг не вспомнил о ее присутствии.

Состоялся новый допрос. На этот раз он расспрашивал Лисбет Саландер о ее сексуальной жизни, которую она твердо считала своим личным делом и вообще ни с кем обсуждать не намеревалась.

По окончании визита Лисбет Саландер поняла, что повела себя неправильно. Сперва она молчала, уклоняясь от его вопросов; он истолковал это как застенчивость, отсталость или желание что-то скрыть и принялся вытягивать из нее ответы. Саландер убедилась, что он не отстанет, и начала выдавать немногословные и безобидные реплики, которые, как ей казалось, соответствовали ее психологической характеристике. Она упомянула Магнуса, которого изобразила как своего ровесника, увлеченного программиста по профессии: он вел себя с ней по-джентльменски, водил в кино и иногда ложился с ней в постель. Магнус был чистейшим вымыслом, который по мере ее рассказа обретал все новые краски, но Бьюрман использовал его как повод для того, чтобы в течение последующего часа подробно разбираться в сексуальной жизни подопечной.

– Как часто вы занимаетесь сексом?

– Время от времени.

– Кто бывает инициатором – ты или он?

– Я.

– Вы используете презервативы?

– Естественно. – Она слышала о СПИДе.

– Какое положение ты предпочитаешь?

– Ну, обычно на спине.

– Ты любишь оральный секс?

– Ой, подождите минутку...

– Ты когда-нибудь занималась анальным сексом?

– Нет, мне не доставляет особой радости, когда трахают в зад, – но, черт возьми, вам-то какое до этого дело?

Это был единственный раз, когда она вспылила в обществе Бьюрмана. Сознавая, что знать об этом ему не следует, она уставилась в пол, чтобы глаза не выдали ее чувств. Когда она вновь посмотрела на адвоката, сидевшего по другую сторону письменного стола, он ухмылялся. Лисбет Саландер тут же поняла, что в ее жизни грядут решительные и неприятные перемены.

Она покинула адвоката Бьюрмана с чувством отвращения. К такому повороту она оказалась не готова. Пальмгрену никогда бы в голову не пришло задавать подобные вопросы, зато он всегда охотно шел навстречу, если ей требовалось что-нибудь обсудить. Правда, такая потребность возникала у нее редко.

Бьюрман с самого начала был ее головной болью, но теперь она осознала, что он стал превращаться в серьезную проблему.

– Говорите, – предложила Эрика.

– Микаэль Блумквист должен вновь занять должность ответственного редактора.

– Нет, – тут же возразил Микаэль.

– Да, – сказал Хенрик Вангер столь же резко. – Веннерстрёма хватит удар, если мы выйдем с сообщением пресс-службы о том, что концерн «Вангер» начинает поддерживать «Миллениум» и одновременно ты снова становишься ответственным редактором. Этим мы яснее всего дадим понять: о смене власти речь не идет и редакционная политика остается прежней. И уже одно это даст рекламодателям, обдумывающим, уходить ли из журнала, повод взвесить все еще раз. Веннерстрём не всемогущ. Враги у него тоже имеются, и есть предприятия, которые захотят разместить свою рекламу у вас.

– О чем, черт побери, шла речь? – спросил Микаэль, как только они с Эрикой оказались на улице.

– Думаю, это называется зондированием почвы перед заключением сделки, – ответила она. – А ты не рассказывал мне, что Хенрик Вангер такая душка.

Микаэль преградил ей дорогу:

– Рикки, ты с самого начала прекрасно знала, во что выльется этот разговор.

– Привет, малыш. Сейчас только три часа, и я хочу, чтобы до ужина меня хорошенько развлекли.

Микаэль Блумквист кипел от злости. Но долго злиться на Эрику ему никогда не удавалось.

Эрика надела черное платье, короткий жакет и лодочки, которые на всякий случай привезла в дорожной сумке. Она настояла на том, чтобы Микаэль был в костюме и при галстуке, и он облачился в черные брюки, серую рубашку, темный галстук и серый пиджак. Когда они точно в назначенное время появились у Хенрика Вангера, оказалось, что в гости приглашены еще Дирк Фруде и Мартин Вангер. Все были в костюмах и при галстуках, кроме Хенрика, который щеголял в коричневой кофте и с галстуком-бабочкой.

– Преимущество девятого десятка в том, что никто не может придираться к твоей одежде, – заявил он.

На протяжении всего ужина Эрика была в превосходном настроении.

Только когда они позднее перешли в салон с камином и уселись с рюмками коньяка, началось серьезное обсуждение. Они проговорили почти два часа, прежде чем на стол лег проект соглашения.

Дирку Фруде поручалось создать компанию, полностью принадлежащую Хенрику Вангеру, с правлением, в которое входили он сам, Фруде и Мартин Вангер. Компания должна была в течение четырех лет вкладывать сумму, покрывавшую разницу между доходами и расходами «Миллениума». Деньги перечислялись из личных средств Хенрика Вангера. Взамен Хенрик получал заметный пост в руководстве журналом. Договор заключался на четыре года, но «Миллениум» получал право его расторгнуть через два года. Однако досрочное расторжение договора требовало значительных средств, поскольку выкупить долю Хенрика можно было, только выплатив ему всю вложенную им сумму.

В случае внезапной смерти Хенрика Вангера Мартин Вангер заменял его в правлении на остаток срока действия соглашения. По истечении срока Мартину предоставлялось право самому решать, продлевать ли ему участие в деятельности журнала. Мартина, казалось, радовала возможность свести счеты с Хансом Эриком Веннерстрёмом, и Микаэля очень интересовало, что же такое между ними произошло.

Когда предварительный вариант соглашения был готов, Мартин стал доливать всем коньяк. Хенрик, воспользовавшись случаем, склонился к Микаэлю и тихим голосом заявил, что этот договор никоим образом не влияет на уговор между ними двоими.

Было также решено объявить о грядущих переменах в тот день, когда Микаэль Блумквист сядет в тюрьму в середине марта, – тогда это произведет на СМИ наибольшее впечатление. Объединение этого печального факта с переменами в правлении являлось настолько неправильным с точки зрения пиара, что неизбежно должно было озадачить недоброжелателей Микаэля и привлечь к выходящему на сцену Хенрику Вангеру самое пристальное внимание. А на самом деле все было логично: эти шаги подчеркивали, что развевающийся над редакцией «Миллениума» флаг эпидемии чумы поехал вниз и что у журнала появляются новые покровители, готовые к решительным действиям. Предприятия Вангера, пусть даже переживая не лучшие времена, по-прежнему обладали большим весом в промышленности, и при необходимости он мог перейти в наступление.

В обсуждениях с одной стороны участвовала Эрика, а с другой Хенрик и Мартин. Мнения Микаэля никто не спрашивал.

Поздно ночью Микаэль лежал, склонив голову Эрике на грудь и глядя ей в глаза.

– Сколько времени вы с Хенриком Вангером обсуждали это соглашение? – спросил он.

– Примерно неделю, – ответила она с улыбкой.

– Кристер в курсе?

– Разумеется.

– Почему ничего не говорили мне?

– С какой стати мне было обсуждать это с тобой? Ты ушел с поста ответственного редактора, бросил редакцию и правление и поселился в лесу.

Микаэль немного подумал.

– Ты считаешь, что я заслужил, чтобы со мной обходились как с идиотом?

– О да, – многозначительно сказала она.

– Ты действительно на меня разозлилась.

– Микаэль, я никогда не чувствовала себя настолько взбешенной, обманутой и покинутой, как в тот день, когда ты ушел из редакции. Никогда прежде я на тебя так не злилась.

Она крепко ухватила его за волосы и сбросила с себя его голову.

В воскресенье Эрика уехала, а на Хенрика Вангера Микаэль был настолько зол, что встречаться с ним или с кем-нибудь другим из членов клана было бы рискованно. Он поехал в Хедестад и всю вторую половину дня гулял по городу, зайдя по пути в библиотеку и кондитерскую. Вечером он отправился в кино и посмотрел «Властелина колец», с которым так и не удосужился ознакомиться раньше, хотя премьера состоялась уже год назад. Ему вдруг подумалось, что орки – гораздо более простые и понятные существа, чем люди.

Завершил он этот вечер посещением «Макдоналдса» в Хедестаде и вернулся на остров только с последним автобусом, около полуночи. Дома он заварил кофе, уселся за кухонный стол и достал папку. И читал до четырех утра.

В деле Харриет Вангер имелось некоторое количество странностей, которые, по мере того как Микаэль углублялся в документацию, все более привлекали его внимание. Сам он никаких революционных открытий не сделал, и проблемы эти занимали комиссара Густава Морелля в течение долгого времени, особенно на досуге.

В последний год перед своим исчезновением Харриет Вангер изменилась. В какой-то степени это могло объясняться сложностями переходного периода, через который так или иначе проходят все. Харриет взрослела, и опрошенные одноклассники, учителя и члены семьи утверждали, что она постепенно становилась все более скрытной и замкнутой.

Девушка, которая двумя годами раньше была обычным веселым подростком, явно отдалилась от своего окружения. В школе она по-прежнему общалась с друзьями, но, по словам одной из ее подруг, как-то «безразлично». Выбранное подругой слово оказалось достаточно необычным, чтобы Морелль его записал и стал расспрашивать дальше. Ему объяснили, что Харриет прекратила говорить о себе, утратила интерес к сплетням и мелким житейским секретам.

В детстве религиозная жизнь Харриет Вангер, как у всех детей, сводилась к посещению воскресной школы, вечерней молитве и конфирмации. В последний же год она, похоже, сделалась верующей, читала Библию и регулярно ходила в церковь. Однако к местному пастору Отто Фальку – другу семьи Вангеров, она не обращалась, а ездила в Хедестад, в общину пятидесятников. Правда, интерес к пятидесятникам продолжался недолго. Уже через два месяца она покинула общину и стала читать книги о католицизме.

Было ли это религиозной одержимостью, свойственной некоторым подросткам? Возможно. Однако в семье Вангер никто особой набожностью не отличался, и осталось непонятным, что именно таким образом на нее повлияло. Конечно, направить мысли Харриет к Богу могла внезапная смерть ее отца, утонувшего за год перед этим. Во всяком случае, Густав Морелль сделал вывод, что некие события в жизни Харриет угнетали ее и влияли на ее поведение, но установить, какие именно, ему было трудно. Как и Хенрик Вангер, Морелль посвятил много времени разговорам с ее подругами, пытаясь найти кого-нибудь, кому Харриет доверяла.

Этот ноутбук, первый в мире, имел семнадцатидюймовый экран с графикой NVIDIA и разрешение 1440 на 900 пикселей, которое потрясало сторонников «ПК» и превосходило все имеющееся на рынке.

В мире «компьютерного железа» он был все равно что новейшая модель «роллс-ройса» среди автомобилей. Но по-настоящему Лисбет Саландер поразило то, что клавиши подсвечивались изнутри и, следовательно, буквы были видны даже в полной темноте. Это же так просто, почему никто не додумался раньше?

Это была любовь с первого взгляда.

Ноутбук стоил тридцать восемь тысяч крон плюс НДС.

А вот это уже составляло проблему.

Она все-таки оставила заказ в фирме «Макджизас», где обычно покупала технику и поэтому имела приличную скидку. Через несколько дней Лисбет Саландер прикинула свои возможности. Страховка за ставший жертвой несчастного случая компьютер покрывала значительную часть стоимости нового, но ей все равно не хватало восемнадцати тысяч крон. В банке из-под кофе дома у Лисбет было припрятано десять тысяч крон, чтобы всегда иметь под рукой наличные, но этого не хватало. Она помянула адвоката Бьюрмана недобрым словом, но, как это было ни противно, позвонила своему опекуну и объяснила, что ей требуются деньги на непредвиденные расходы. Бьюрман ответил, что в течение дня у него нет на нее времени. Саландер сказала, что выписать чек на десять тысяч крон займет у него двадцать секунд. Он заявил, что не может выдавать деньги без достаточно веских оснований, но потом уступил и, немного поразмыслив, велел ей прийти после окончания рабочего дня, в половине восьмого вечера.

Насколько мог судить Микаэль, не будучи в этих делах профессионалом, инспектор Морелль при проведении расследования проявил исключительную добросовестность и сделал куда больше, чем требовал его служебный долг. Когда Микаэль уже отложил материалы дела, имя Морелля продолжало нередко встречаться в личных записях Хенрика. Между ними возникли дружеские отношения, и Микаэль задумался над тем, не заразился ли Морелль одержимостью от своего нового друга. Так или иначе, но Морелль едва ли что-нибудь упустил. Полиция провела расследование почти идеально, но ответа загадка Харриет Вангер так и не получила. Все мыслимые вопросы были заданы, все зацепки использованы, все предположения проверены, даже откровенно абсурдные.

Микаэль прочел еще не все материалы дела, но чем дальше он продвигался, изучая проверявшиеся следы и версии, тем большее сомнение ощущал. Он ожидал найти что-нибудь упущенное его предшественником и совершенно не представлял, как ему самому подступиться к этому делу. В конце концов решение созрело. Единственный путь для себя он видел в том, чтобы попытаться выяснить психологические мотивы замешанных в эту историю людей.

Наиболее очевидный вопрос касался самой Харриет. Что за человек она была на самом деле?

Из своего окна Микаэль видел, что около пяти часов на верхнем этаже дома Сесилии Вангер зажегся свет. Он позвонил в ее дверь примерно в половине восьмого, как раз когда по телевидению начиналась программа новостей. Открывшая дверь хозяйка была в халате, с желтым махровым полотенцем на мокрых волосах. Микаэль сразу же попросил прощения за то, что пришел не вовремя, и сделал попытку уйти, но она жестом пригласила его на кухню.

Поставив кофе, Сесилия на несколько минут скрылась на втором этаже. Когда она вновь спустилась, на ней были джинсы и клетчатая фланелевая рубашка.

– Я уже думала, что вы так и не зайдете ко мне в гости.

– Мне следовало сперва позвонить, но я увидел свет и поддался импульсу.

– Я вижу, что у вас по ночам горит свет. И вы частенько гуляете после полуночи. Вы «сова»?

Микаэль пожал плечами:

– Так вышло.

Он посмотрел на лежащую на кухонном столе стопку школьных учебников.

– Вы по-прежнему преподаете, директор?

– Нет, в качестве директора я не успеваю. Но я была учителем истории, Закона Божьего и обществоведения. И мне осталось еще несколько лет.

– Осталось до чего?

Она улыбнулась:

– Мне пятьдесят шесть. Скоро на пенсию.

– Никогда не скажешь, что вам за пятьдесят, скорее можно дать сорок с чем-то.

– Не льстите. А вам сколько лет?

– Сорок с хвостиком, – улыбнулся Микаэль.

– А ведь совсем недавно было двадцать. Как быстро жизнь проходит, правда?

Сесилия Вангер разлила кофе по чашкам и спросила, не голоден ли Микаэль. Слегка погрешив против истины, тот ответил, что недавно поел. Он ленился готовить и перебивался бутербродами, но настоящего голода не ощущал.

– Так зачем вы пришли? Настало время тех самых вопросов?

– Честно говоря... я пришел не для того, чтобы задавать вопросы. Просто захотелось заглянуть на огонек.

Сесилия Вангер вновь улыбнулась:

– Вас ожидает тюрьма, вы переезжаете в Хедебю, копаетесь в содержимом главного хобби Хенрика, не спите по ночам, совершаете долгие ночные прогулки в собачий холод... Я ничего не упустила?

– Моя жизнь разваливается, – улыбнулся в ответ Микаэль.

– Кто была эта женщина, что приезжала к вам на выходных?

– Эрика... она главный редактор «Миллениума».

– Герлфренд?

– Не совсем. Она замужем. Я ей больше друг и occasional lover.39

Сесилия Вангер захохотала.

– Что вас так рассмешило?

– То, как вы это сказали. «Occasional lover». Хорошее выражение.

Микаэль тоже засмеялся. Сесилия Вангер вдруг стала ему нравиться.

– Мне бы тоже не помещал occasional lover, – сказала она.

Она сбросила тапочки и положила ногу ему на колено. Микаэль автоматически опустил руку на ее ногу и коснулся кожи. Он на секунду заколебался, чувствуя, что попал в совершенно неожиданные и незнакомые воды, однако стал осторожно массировать большим пальцем ее ступню.

– Я тоже замужем, – сказала Сесилия Вангер.

– Знаю. В клане Вангеров не разводятся.

– Я не встречалась с мужем уже почти двадцать лет.

– Что у вас случилось?

– Это вас не касается. Я не занималась сексом... хмм, уже три года.

– Не может быть.

– Почему? Это вопрос спроса и предложения. Мне совершенно не нужен бойфренд, законный муж или сожитель. Я вполне самодостаточна. А с кем прикажете заниматься сексом? С кем-нибудь из школьных учителей? Едва ли. Ученики? Вот была бы сенсация для сплетниц. С людей по фамилии Вангер они глаз не спускают. А все жители острова либо мои родственники, либо женатые люди.

Она наклонилась и поцеловала его в шею.

– Я вас шокирую?

– Нет. Но я не уверен, что это хорошая идея. Я ведь работаю на вашего дядю.

– Уж я-то последняя, кто ему насплетничает. Но, честно говоря, Хенрик едва ли стал бы возражать.

Она уселась к нему на колени и поцеловала в губы. Ее волосы были по-прежнему влажными и пахли шампунем. Немного повозившись с пуговицами, Микаэль стянул фланелевую рубашку с ее плеч и убедился, что Сесилия не позаботилась надеть бюстгальтер. Когда он стал целовать ее грудь, она крепко прижалась к нему.

Адвокат Бьюрман обошел вокруг стола и показал балансовый отчет по ее счету, который она и так знала до последнего эре, но которым больше не могла распоряжаться сама. Он стоял у нее за спиной. Внезапно он начал массировать ей шею, его рука скользнула через левое плечо ей на грудь и там застыла. Предупреждая ее протест, он сдавил грудь. Лисбет Саландер сидела абсолютно неподвижно. Чувствуя у себя на затылке его дыхание, она изучала лежавший на письменном столе нож для разрезания конвертов; она легко могла дотянуться до него свободной рукой.

Однако она ничего не предпринимала. Хольгеру Пальмгрену удалось четко внушить ей одно: необдуманные действия приводят к осложнениям, а осложнения могут иметь неприятные последствия. Она никогда ничего не делала, предварительно не взвесив, к чему это может привести.

То, что он делал сейчас, называлось вступлением к половому принуждению, которое, в свою очередь, на юридическом языке определялось как развратные действия и использование зависимого положения человека. Теоретически одно это могло принести Бьюрману до двух лет тюрьмы, хотя и продолжалось всего лишь несколько секунд. Но этого было достаточно, чтобы граница оказалась безвозвратно пройденной. Для Лисбет Саландер это означало демонстрацию военных сил вражеской группировки. Помимо их четко определенных юридических отношений, она сейчас находилась в полной его власти, причем была безоружной. Когда через несколько секунд их глаза вновь встретились, его рот был приоткрыт, а на лице читалось вожделение. Лицо самой Саландер никаких чувств не выражало.

__________________________________________________________________________________________________
39

Любовник по случаю (англ.). (Прим. перев.)

Глава 12

Пятница, 19 февраля

Будь Лисбет Саландер обычной гражданкой, она бы, едва покинув офис адвоката Бьюрмана, скорее всего, позвонила в полицию и заявила об изнасиловании. Синяки на затылке и шее, а также автограф насильника, оставленный в виде пятен спермы с его ДНК на ее теле и одежде, явились бы веским доказательством. Даже если бы адвокат Бьюрман стал увиливать, утверждая, что «она не протестовала», или «она меня спровоцировала», или «она сама рвалась сделать мне минет», или приводя другие обычные аргументы насильников, он все равно столько раз нарушил закон об опекунстве, что его немедленно лишили бы права вмешиваться в ее дела. Благодаря заявлению в полицию, вероятно, Лисбет Саландер предоставили бы настоящего адвоката, хорошо разбирающегося в вопросах посягательства на женщин, а это, в свою очередь, могло привести к обсуждению корня проблемы – то есть к тому, что она была признана недееспособной.

С 1989 года понятие «недееспособный» по отношению к взрослым больше не применяется.

Есть два вида попечительства – наставничество и опекунство.

Наставник выступает в качестве добровольного помощника тем людям, которые по разным причинам не могут справляться с проблемами повседневной жизни, оплатой счетов или собственной гигиеной. Таким наставником часто назначают кого-нибудь из родственников или близких знакомых. Если таких близких людей не имеется, наставника могут выделить органы социальной опеки. Наставничество является мягкой формой попечительства, при которой индивидуум, объявленный недееспособным, по-прежнему сам распоряжается своими доходами, а решения принимаются совместно.

Опекунство представляет собой значительно более жесткую форму контроля, при которой подопечный лишается права самостоятельно распоряжаться своими деньгами и принимать решения по разным вопросам. Точная формулировка гласит, что опекун берет на себя всю «правовую дееспособность» опекаемого. В Швеции опекунству подлежат около четырех тысяч человек. Наиболее обычной причиной опекунства является ярко выраженное психическое заболевание, порой в сочетании с сильной алкогольной или наркотической зависимостью. Незначительную часть составляют люди, страдающие старческим слабоумием, но поразительно большую группу людей, подлежащих опекунству, образует молодежь в возрасте до тридцати пяти лет. Лисбет Саландер была одной из этой группы.

Лишение человека контроля над собственной жизнью, то есть над банковским счетом, является одной из самых унизительных мер, какие только может применить демократия, особенно когда речь идет о молодежи. Это позорно, даже если цель такой меры считается благой и социально оправданной. Поэтому вопросы опекунства относятся к потенциально уязвимым политическим делам, которые регулируются строгими рамками постановлений и контролируют ля опекунским советом муниципалитета. Тот подчиняется правлению лена и, в свою очередь, отчитывается перед парламентским уполномоченным по делам юстиции.

Как правило, опекунский совет муниципалитета осуществляет свою деятельность в тяжелых условиях. Однако, принимая во внимание деликатность вопросов, которыми он занимается, в СМИ просачивается на удивление мало жалоб или скандалов.

Изредка появляются сообщения о том, что возбуждено дело против какого-нибудь наставника или опекуна, который похищал деньги или продал без разрешения жилье клиента, положив деньги себе в карман. Но такие случаи относительно редки, что, в свою очередь, может объясняться двумя причинами: либо тем, что совет делает свое дело исключительно хорошо, либо тем, что клиенты не имеют возможности жаловаться и убедить в своей правоте журналистов и власти.

Опекунский совет муниципалитета обязан ежегодно рассматривать наличие оснований для отмены опекунства. Поскольку Лисбет Саландер упорно отказывалась проходить психиатрические обследования – она не обменивалась даже вежливым «доброе утро» со своими врачами, – у совета никогда не появлялось повода изменить решение. Следовательно, сохранялся статус-кво, и она год за годом продолжала находиться под опекой.

Законом, однако, предписывается, что необходимость в опекунстве «должна в каждом отдельном случае рассматриваться индивидуально». Хольгер Пальмгрен толковал это таким образом, что позволял Лисбет Саландер самой распоряжаться своими деньгами и жизнью. Он скрупулезно выполнял требования совета, подавая ежемесячные докладные и ежегодные отчеты, но в остальном обходился с Лисбет Саландер как с любой другой молодой женщиной и не пытался определять ее стиль жизни и круг общения. Пальмгрен полагал, что ни его, ни общество не касается, если молодая дама хочет носить кольцо в носу и татуировку на шее. Такой несколько своеобразный подход к решению суда являлся одной из причин того, что они с подопечной так хорошо ладили.

Пока ее опекуном был Хольгер Пальмгрен, Лисбет Саландер не слишком задумывалась о своем юридическом статусе. Однако адвокат Нильс Бьюрман толковал закон об опекунстве совсем по-другому.

Лисбет Саландер решительно отличалась от нормальных людей. В юриспруденции она обладала самыми поверхностными знаниями – углубляться в эту область у нее просто не было повода – и не питала никакого доверия к полицейской власти. Полиция представлялась ей некой неопределенной враждебной силой, которая за все годы лишь задерживала и унижала ее. В последний раз она имела дело с полицией в мае прошлого года, когда, направляясь в «Милтон секьюрити», проходила по Гётгатан и вдруг оказалась лицом к лицу с полицейским, вооруженным для борьбы с уличными беспорядками, который, без всякого повода с ее стороны, нанес ей удар дубинкой по плечу. Первым побуждением Саландер было немедленно дать ему сдачи бутылкой кока-колы, которую она держала в руке. К счастью, прежде чем она успела что-либо предпринять, полицейский развернулся и помчался дальше. Потом она узнала, что неподалеку проходила демонстрация «За свободу улиц от автомобилей».

Мысль о посещении ставки вооруженных полицейских для подачи заявления о сексуальных домогательствах Нильса Бьюрмана даже не приходила ей в голову. И кстати – что ей заявлять? Бьюрман взял ее за грудь. Любой полицейский, бросив взгляд на ее миниатюрные бугорки, констатировал бы, что это маловероятно, а если уж такое произошло, то ей бы следовало скорее радоваться тому, что кто-то вообще стал затрудняться. А история с минетом – тут ее слову будет противостоять его слово, а слова других обычно оказывались весомее. Полиция – это не вариант.

Покинув офис Бьюрмана, она вместо этого поехала домой, приняла душ, съела два бутерброда с сыром и соленым огурцом и уселась на старый потрепанный диван в гостиной, чтобы подумать.

Обычный человек посчитал бы равнодушие, с которым она отнеслась к совершенному над ней насилию, еще одним доказательством отклонения от нормы.

Круг ее знакомых был небольшим и состоял не из представителей защищенного среднего класса с пригородных вилл. К восемнадцатилетнему возрасту Лисбет Саландер не знала ни одной девчонки, которую бы по крайней мере раз не принуждали к каким-либо сексуальным действиям. В большинстве случаев речь шла о чуть более старших бойфрендах, которые добивались своего с применением некоторой физической силы. Насколько Лисбет Саландер знала, подобные инциденты иногда приводили к слезам и возмущению, но не к заявлениям в полицию.

В ее мире это было в порядке вещей. Девушку считали доступной, особенно если она была в потертой кожаной куртке, с пирсингом на бровях, татуировкой и нулевым социальным статусом.

И реветь тут было не над чем.

Зато не могло быть и речи о том, чтобы адвокат Бьюрман мог безнаказанно заставлять ее делать ему минет. Обид Лисбет Саландер не забывала и прощать не умела в принципе.

Однако с юридическим статусом ситуация у нее была сложной. Сколько она себя помнила, ее считали трудной и немотивированно агрессивной. Первые записи в журнале появились из карточки медсестры начальной школы. Лисбет Саландер отправили домой, потому что она затолкала одноклассника в раздевалку и избила до крови. Свою тогдашнюю жертву она по-прежнему вспоминала с раздражением: раскормленный мальчик по имени Давид Густафссон вечно дразнился, кидал в нее разными предметами и явно обещал вырасти в большого любителя всех травить. Что означает слово «травля», она в то время даже не знала, но когда на следующий день вернулась в школу и Давид грозно пообещал ей отомстить, она уложила его на пол прямым ударом справа, утяжелив руку мячиком для гольфа, что привело к новой кровавой ране и новой записи в карточке.

Правила, по которым были устроены взаимоотношения в школе, всегда вызывали у нее недоумение. Она занималась своими делами и не вмешивалась в чужие. Тем не менее вечно находился кто-нибудь, кто никак не хотел оставлять ее в покое.

В средних классах ее неоднократно отправляли домой после бурных ссор с одноклассниками. Значительно более сильные мальчики из ее класса быстро поняли, что драка с этой тощей девчонкой может иметь неприятные последствия – в отличие от других девочек класса она никогда не отступала и, ни секунды не колеблясь, использовала для обороны кулаки или что попадется. Она пребывала в убеждении, что лучше оказаться избитой до смерти, чем терпеть это дерьмо.

А еще она мстила.

В шестом классе Лисбет Саландер подралась с парнем, бывшим значительно крупнее и сильнее ее. Она была ему не ровней чисто физически. Сперва он несколько раз играючи сбил ее с ног, потом, когда она попыталась перейти в наступление, отвесил оплеуху. Однако ничего не помогало: какой бы превосходящей силой он ни обладал, глупая девчонка все продолжала нападать, и через некоторое время даже одноклассникам стало казаться, что это уже чересчур. Она выглядела столь откровенно беззащитной, что делалось неловко. Под конец парень так врезал ей кулаком, что у нее треснула губа и потемнело в глазах. Одноклассники оставили ее лежать на земле за гимнастическим залом. Два дня она в школу не ходила, а на третье утро подстерегла своего мучителя и битой для игры в лапту съездила ему по уху. За эту выходку ее вызвали к директору, который решил заявить на нее в полицию, обвинив в причинении физического вреда, что и вылилось в создание особой социальной комиссии.

Одноклассники считали ее ненормальной и относились к ней соответственно. Не вызывала она симпатии и у учителей, которые временами воспринимали ее как наказание. Она была неразговорчивой и относилась к тем ученикам, которые никогда не поднимают руку и часто не отвечают на вопрос учителя. Это отражалось на ее оценках, хотя никто не мог бы сказать, молчит она по причине незнания урока или по какой-то другой. Ее неоднократно обсуждали на педсовете, и все сознавали, что у нее имеются проблемы, но почему-то никому не хотелось брать на себя ответственность за эту трудную девочку. Тем самым она оказалась в ситуации, когда даже учителя махнули на нее рукой, предоставив ей возможность просто сидеть и мрачно молчать.

Когда однажды новый учитель, не знавший особенностей ее поведения, заставил ее отвечать на вопрос по математике, у нее случился истерический припадок и она стала отбиваться руками и ногами. Потом она перешла в другую школу, не оставив в старой ни единого товарища, с которым бы ей захотелось попрощаться. Это была странная девочка, которую никто не любил.

Затем приключился «Весь Этот Кошмар», о котором ей думать не хотелось, – она как раз тогда вступала в подростковый возраст. Последняя вспышка, завершившая картину и приведшая к тому, что на свет извлекли записи карточки из начальной школы. После этого с юридической точки зрения она стала считаться... ненормальной. Выродком. Лисбет Саландер и без бумаг знала, что отличается от других. С другой стороны, пока ее опекуном был Хольгер Пальмгрен, которого она при необходимости могла обвести вокруг пальца, это ее ничуть не волновало.

С приходом Бьюрмана статус недееспособной начал чрезвычайно осложнять ей жизнь. К кому бы она ни обратилась, везде могла ждать западня, а что произойдет, если она проиграет борьбу? Поместят в интернат? Запрут в дурдоме? Это уж точно не вариант.

Сексуальный опыт Лисбет Саландер был не столь скромным, как она его представила адвокату Бьюрману. Правда, секс всегда (или, во всяком случае, довольно часто) происходил по ее инициативе и на ее условиях. Если подсчитать, то выйдет, что начиная с пятнадцатилетнего возраста у нее было порядка пятидесяти партнеров. В среднем по пять партнеров в год – вполне нормально для одинокой девушки, которая с годами стала рассматривать секс как способ приятно провести время.

Однако подавляющее большинство этих связей выпало на период около двух лет в самом конце подросткового возраста, в те бурные годы, когда ей как раз следовало бы обрести самостоятельность. Тогда Лисбет Саландер находилась на распутье, по сути дела пустив жизнь на самотек, и ее будущее вполне могло вылиться еще в одну серию журнальных записей о наркотиках, алкоголе и помещении в различные лечебницы. Но с тех пор, как ей исполнилось двадцать и она начала работать в «Милтон секьюрити», Лисбет Саландер значительно остепенилась и – как сама считала – разобралась в своей жизни.

Ей больше не приходилось угождать кому-нибудь, кто заказывал ей в кабаке три кружки пива, и появление дома пьяницы, едва знавшего ее по имени, ничуть не делало ее взрослее в собственных глазах. В последний год у нее был один-единственный постоянный сексуальный партнер, и она едва ли соответствовала записи в журнале о ней как о человеке, который с семнадцати лет ведет беспорядочную половую жизнь.

Помимо этого, нередко она занималась сексом с кем-нибудь из сборной компании друзей, к которой она вообще-то не принадлежала, но где ее признавали, поскольку она знала Силлу Нурен. Лисбет Саландер встретилась с Силлой в девятнадцать лет, когда по настоятельному требованию Хольгера Пальмгрена пыталась получить недостающие для аттестата оценки в школе для взрослых. У Силлы были сине-красные волосы с отдельными черными прядями, черные кожаные брюки, кольцо в носу и столько же заклепок на поясе, как у самой Лисбет. На первом уроке они с подозрением пялились друг на друга.

По какой-то не совсем понятной Лисбет причине они начали общаться. Дружить с Лисбет было далеко не просто, особенно в те годы, но Силла игнорировала ее молчание и таскала с собой по кабакам. Через нее Лисбет стала членом группы «Персты дьявола», которая первоначально объединяла четырех девчонок из пригорода, любивших хард-рок, а десятью годами позже превратилась в более крупную компанию, которая по вторникам встречалась в кафе «Мельница», чтобы позлословить о парнях, пообсуждать феминизм, пентаграммы, музыку и политиков и вволю оттянуться пивом средней крепости. Они полностью оправдывали свое название.

В костяк этой компании Саландер не входила и в разговорах участвовала редко, но ее принимали такой, какая она есть, – она могла появляться в любое время и целый вечер молча пить пиво. Они также приглашали ее в гости на дни рождения, рождественский глинтвейн и тому подобное; правда, она чаще всего не приходила.

За те пять лет, что она общалась с «Перстами дьявола», девушки изменились. Цвет их волос сделался менее вызывающим, а одежда чаще происходила из универмага «Н&М», чем из секонд-хенда. Они учились или работали, а одна девушка стала мамой. Лисбет казалось, что только она ни капельки не изменилась, и можно было подумать, что она топчется на одном месте.

Однако они по-прежнему получали удовольствие от встреч. Если Лисбет где-нибудь и ощущала принадлежность к коллективу, так это в компании «Перстов дьявола», а также среди парней, составлявших круг знакомых девичьей группы.

«Персты дьявола» ее бы выслушали и даже стали бы ей помогать. Но они понятия не имели о том, что Лисбет Саландер по решению суда является юридически неполноценной, а ей не хотелось, чтобы они тоже начали смотреть на нее косо.

А значит, пришлось сделать вывод, что и это не вариант.

В адресной книжке Лисбет не значилось никого из бывших одноклассников. У нее не было практически никакого круга знакомств, групп поддержки или контактов в сфере политики. Так к кому же ей было обращаться, чтобы рассказать о своих проблемах с адвокатом Нильсом Бьюрманом?

Один человек, пожалуй, имелся. Она долго и тщательно взвешивала возможность довериться Драгану Арманскому; зайти к нему и объяснить свою ситуацию. Он говорил, что если ей потребуется помощь, она должна, не раздумывая, обращаться к нему. Лисбет не сомневалась, что он говорил это всерьез.

Арманский тоже однажды ее лапал, но по-доброму, без злого умысла и не пытаясь ее подчинить. Однако просить его о помощи ей претило. Он был ее начальником, и она окажется у него в долгу. Лисбет Саландер поразмыслила о том, как преобразилась бы ее жизнь, будь Арманский ее опекуном вместо Бьюрмана. Внезапно она улыбнулась. Мысль была отнюдь не противной, правда, Арманский, вероятно, взялся бы за поручение с такой ответственностью, что задушил бы ее своей заботой.

«Хм... а это, возможно, и вариант...» – с некоторым колебанием отметила она.

Хотя Лисбет прекрасно знала, для чего существует женский кризисный центр, ей никогда и в голову не приходило обращаться туда самой. В ее глазах женские кризисные центры предназначались для жертв, а к таковым она себя никогда не относила. Следовательно, оставалось сделать то, чего ей прежде делать не приходилось, – взять решение в свои руки и разобраться со своими проблемами самой.

И это точно был вариант.

Адвокату Нильсу Бьюрману это ничего хорошего не предвещало.

До этого момента Лисбет Саландер представления не имела о том, что так много самых обычных вещей из ближайшего магазина бытовой химии можно обратить в смертоносное оружие. Посвятив несколько дней изучению данной темы, она убедилась, что нет никаких особенных технических препятствий для того, чтобы разобраться с опекуном в кратчайшие сроки.

Оставалось только две проблемы: смерть Бьюрмана не принесет ей возможности распоряжаться своей жизнью самой и нет никаких гарантий, что преемник Бьюрмана не окажется в сто раз хуже.

Требовалось провести анализ последствий.

Ей нужно было найти способ управлять своим опекуном и тем самым собственным положением. Она просидела на старом диване в гостиной целый вечер, заново прокручивая ситуацию в голове. К концу вечера она отбросила идею убийства с помощью яда и выработала альтернативный план.

Особо привлекательным он, однако, не был и предполагал, что она вновь позволит Бьюрману на нее наброситься. Но если у нее все получится, она победит.

Так ей казалось.

К концу февраля жизнь Микаэля в Хедебю уже шла по сложившемуся распорядку. Каждое утро он вставал в девять часов, завтракал и работал до двенадцати, изучая новый материал. Потом, невзирая на погоду, совершал часовую прогулку. Во второй половине дня он продолжал работать дома или в «Кафе Сусанны», либо обрабатывая прочитанное утром, либо записывая фрагменты будущей биографии Хенрика. Между тремя и шестью у него всегда было свободное время. Он делал покупки, стирал, ездил в Хедестад и занимался другими хозяйственными делами. Около семи он ходил к Хенрику Вангеру и задавал накопившиеся за день вопросы. Часам к десяти он возвращался домой и читал до часу или двух ночи, систематично изучая собранные Хенриком документы.

К собственному удивлению, Микаэль обнаружил, что работа над биографией Хенрика идет как по маслу. У него уже набралось около ста двадцати страниц чернового варианта семейной хроники, охватывающей период от прибытия Жана Батиста Бернадота в Швецию и приблизительно до 1920 годов. После этого продвижение замедлилось, и теперь ему приходилось тщательно выбирать слова.

Через библиотеку в Хедестаде Микаэль заказал книги, описывающие эпоху возникновения шведского нацизма, в частности, докторскую диссертацию Хелены Лёв «Свастика и сноп Васы». Он написал еще около сорока страниц о Хенрике и его братьях, поставив своего работодателя в центр всего повествования. Микаэль составил обширный план будущих исследований с целью понять, как выглядело и работало в то время семейное предприятие, и обнаружил, что клан Вангеров был к тому же прочно связан с империей Ивара Крюгера. Это была еще одна побочная линия, которой требовалось уделить внимание. Он прикинул, что в общей сложности ему остается написать страниц триста. У него имелся график, согласно которому он намеревался к первому сентября представить на суд Хенрика Вангера полный черновой вариант, а осенью заняться доработкой текста.

Зато в деле Харриет Вангер Микаэль не продвинулся ни на миллиметр. Сколько он ни читал объемистый материал и ни размышлял над деталями, у него не появлялось ни единого повода заподозрить, что расследование следовало вести иными путями.

Как-то субботним вечером в конце февраля у него состоялся долгий разговор с Хенриком Вангером, в котором он отчитывался о полном отсутствии успехов. Старик терпеливо слушал, пока Микаэль перечислял все тупики, в какие заходил.

– Короче говоря, Хенрик, я не нахожу в расследовании никаких упущений.

– Я понимаю, что ты имеешь в виду. Сам бился до потери сознания. И вместе с тем я уверен, что мы наверняка что-то упустили. Идеальных преступлений не бывает.

– Мы ведь даже не можем утверждать, что преступление действительно было совершено.

Хенрик Вангер вздохнул и огорченно развел руками.

– Продолжай, – попросил он. – Доведи работу до конца.

– Это бессмысленно.

– Возможно. Но не сдавайся.

Микаэль вздохнул.

– Номера телефонов, – произнес он наконец.

– Да.

– Они должны что-то означать.

– Да.

– Они записаны намеренно.

– Да.

– Но мы не можем их понять.

– Да.

– Или понимаем неправильно.

– Именно.

– Это не номера телефонов. Они означают нечто другое.

– Возможно.

Микаэль снова вздохнул и отправился домой, чтобы читать дальше.

Когда Лисбет Саландер вновь позвонила и заявила, что ей нужны деньги, адвокат Нильс Бьюрман вздохнул с облегчением. От последней плановой встречи она отговорилась, сославшись на то, что должна работать, и в его душу закралось смутное беспокойство. Неужели она превращается в неуправляемого проблемного ребенка? Но поскольку, не явившись на встречу, она не получила карманных денег, рано или поздно ей все равно придется к нему обратиться. Также адвоката беспокоила мысль о том, что она могла рассказать кому-нибудь о его выходке.

Ее звонок по поводу денег убедил опекуна, что ситуация находится под контролем. Но ее необходимо приструнить, решил Нильс Бьюрман. Она должна понять, кто тут главный, и только тогда у них смогут сложиться более конструктивные отношения. Поэтому на этот раз он назначил ей встречу не в офисе, а у себя дома. Услышав такое требование, Лисбет Саландер на другом конце провода надолго замолчала – проклятая тупоумная сука, – а потом все-таки согласилась.

Она планировала встретиться с ним так же, как и в прошлый раз, у него в офисе. Теперь же ей приходилось вступать на незнакомую территорию. Встреча была назначена на вечер пятницы. Код подъезда Лисбет Саландер получила по телефону, но позвонила в дверь квартиры только в половине девятого, на полчаса позже назначенного времени. Эти полчаса на темной лестнице потребовались ей для того, чтобы в последний раз проверить план, взвесить альтернативные варианты, окончательно решиться и собраться с духом.

Около восьми часов вечера Микаэль закрыл ноутбук и надел куртку. Свет в кабинете он выключать не стал. Небо было усыпано звездами, а температура держалась около нуля. Микаэль быстрым шагом направился в гору по дороге, ведущей в Эстергорд. Миновав дом Хенрика Вангера, он свернул налево и пошел по нерасчищенной, но протоптанной дорожке вдоль берега. На воде мигали бакены, и в темноте красиво светился огнями Хедестад. Микаэлю требовался свежий воздух, но главное, хотелось избежать бдительных глаз Изабеллы Вангер. Возле дома Мартина Вангера он опять вышел на дорогу и в самом начале десятого оказался у Сесилии Вангер. Они сразу направились в ее спальню.

Встречались они раз или два в неделю. В этом захолустье Сесилия стала для Микаэля не только любовницей, но и человеком, которому он начал доверять. Ему гораздо больше пользы приносило обсуждение проблемы Харриет Вангер с ней, чем с Хенриком.

План почти сразу пошел наперекосяк.

Адвокат Нильс Бьюрман открыл дверь квартиры, одетый в халат. Он уже успел разозлиться на ее опоздание и просто махнул рукой, чтобы она заходила. На ней были джинсы, черная футболка и непременная кожаная куртка. На ногах черные ботинки, а на груди, на перекинутом через плечо ремне, висел маленький рюкзачок.

– Ты что, даже на часы не научилась смотреть? – раздраженно поприветствовал ее Бьюрман.

Саландер не ответила. Она осматривалась. Квартира выглядела приблизительно так, как она и представляла себе после изучения ее планировки в архиве Управления жилищного строительства. Мебель у него была светлая, из березы и бука.

– Заходи, – сказал Бьюрман уже приветливее.

Приобняв Саландер за плечи, он повел ее через холл в глубь квартиры и без лишних разговоров открыл дверь в спальню. Не оставалось никаких сомнений в том, какие именно услуги от нее ожидаются.

Лисбет Саландер поспешно огляделась. Холостяцкая обстановка, двуспальная кровать с высокой спинкой из нержавеющей стали, комод, выполняющий одновременно роль ночного столика. Прикроватные лампы с неярким светом, платяной шкаф с зеркальной стенкой, ротанговый стул и маленький столик в углу, возле двери.

Глава 14

Суббота, 8 марта – понедельник, 17 марта

Неделю Лисбет Саландер провела в постели, страдая болями в низу живота, кровотечениями из прямой кишки и менее заметными повреждениями, которые предстояло долго залечивать. На этот раз она претерпела нечто совершенно иное по сравнению с первым изнасилованием в его офисе; теперь речь шла уже не о принуждении и унижении, а о систематической жестокости.

Слишком поздно она поняла, что совершенно неправильно оценивала Бьюрмана.

Она воспринимала его как представителя власти, любившего диктовать свою волю, а он оказался законченным садистом. Он продержал ее закованной в наручники целую ночь. Несколько раз ей казалось, что он собирается ее убить, а в один момент он прижимал к ее лицу подушку до тех пор, пока она не перестала ощущать хоть что-либо и чуть не потеряла сознание.

Она не плакала.

Помимо слез, вызванных чисто физической болью в процессе насилия, она не проронила не единой слезинки. Покинув квартиру Бьюрмана, она доплелась до стоянки такси у площади Уденплан, доехала до дома и с большим трудом поднялась к себе. Там она приняла душ, смыла с себя кровь, потом выпила пол-литра воды, приняла две таблетки снотворного, дотащилась до кровати и с головой накрылась одеялом.

В воскресенье Лисбет проснулась ближе к обеду, без каких-либо мыслей и с непрекращающейся болью в голове, мышцах и в низу живота. Она выбралась из постели, выпила два стакана молока и съела яблоко. Потом приняла еще две таблетки снотворного и снова легла.

Встать с постели она смогла только во вторник. Она вышла на улицу, купила большую упаковку пиццы, сунула две штуки в микроволновку и наполнила термос кофе. Ночь она провела за чтением в Интернете статей и диссертаций о психопатологии садизма.

Ее внимание привлекла статья, опубликованная женской группой из США, где автор утверждал, что садист точно угадывает подходящие жертвы и самой желанной для него является та, которая сама идет ему навстречу, полагая, будто у нее нет выбора. Садист предпочитает несамостоятельных людей, пребывающих в зависимом положении, и обладает интуитивной способностью вычислять подходящие кандидатуры.

Адвокат Бьюрман выбрал в качестве жертвы ее. Это ее озадачило.

Она вдруг стала понимать, как ее воспринимает окружающий мир.

В пятницу, через неделю после второго изнасилования, Лисбет Саландер прогулялась от своего дома до лавочки татуировщика. Она заранее позвонила и записалась на определенное время, но других посетителей в магазинчике не было. Владелец ее узнал и приветственно кивнул.

Она выбрала простенькую татуировку в виде узкой цепочки и попросила нанести ее на голеностопный сустав.

– Тут тонкая кожа. Здесь будет очень больно, – сказал татуировщик.
– Ничего, – ответила Лисбет Саландер, сняла брюки и подняла ногу.

– Значит, цепочку. У тебя уже много татуировок. Ты уверена, что хочешь еще одну?

– Она мне будет кое о чем напоминать, – ответила Саландер.

По субботам «Кафе Сусанны» закрывалось в два часа дня, и Микаэлю Блумквисту пришлось уйти. До этого он занимался тем, что вносил свои заметки в компьютер, а потом прошелся до магазина, купил еду и сигареты и пошел домой. Он пристрастился к жареным потрохам с картошкой и свеклой – раньше это блюдо его совершенно не привлекало, но на деревенском воздухе почему-то шло на удивление хорошо.

Около семи вечера он стоял возле кухонного окна и размышлял. Сесилия Вангер не звонила. Микаэль мельком видел ее днем, когда она покупала в кафе хлеб, но она была погружена в собственные мысли. Похоже, сегодня она звонить не собирается. Он покосился на маленький телевизор, которым почти не пользовался, но потом передумал, уселся на кухонный диван и открыл детектив Сью Графтон.

В субботу вечером, в назначенное время, Лисбет Саландер вернулась в квартиру Нильса Бьюрмана. Он впустил ее с любезной приглашающей улыбкой.

– Ну, как ты себя чувствуешь сегодня, дорогая Лисбет? – спросил он вместо приветствия.

Она не ответила. Он приобнял ее за плечи.

– В прошлый раз я, возможно, немного переусердствовал, – сказал он. – У тебя был несколько пришибленный вид.

Она одарила его кривой улыбкой, и он вдруг на мгновение ощутил неуверенность.

«Эта телка ненормальная, – напомнил он себе. – Об этом нельзя забывать».

Он задумался, сумеет ли она привыкнуть.

– Пошли в спальню? – спросила Лисбет Саландер.

«С другой стороны, может, она и уловила...»

Он повел ее, обнимая за плечи, как и во время предыдущей встречи.

«Сегодня буду с ней поосторожнее. Надо укреплять доверие».

На комоде уже лежали приготовленные наручники. Только подойдя к кровати, адвокат Бьюрман понял: что-то не так.

К кровати его подвела она, а не наоборот. Он остановился, растерянно глядя, как она что-то вынимает из кармана куртки; сначала ему показалось, что это мобильный телефон. Потом он увидел ее глаза.

– Скажи: «Спокойной ночи», – велела она.

Лисбет Саландер приставила к его левой подмышке электрошокер и выпустила заряд в семьдесят пять тысяч вольт. Когда у него начали слабеть ноги, она уперлась в него плечом и, используя всю силу, толкнула его на кровать.

Сесилия Вангер ощущала легкое опьянение. Она решила не звонить Микаэлю Блумквисту. Их отношения развились в дурацкий фарс с постельными сценами: Микаэлю приходилось красться закоулками, чтобы проникнуть к ней незамеченным, а сама она выступала в роли влюбленной школьницы, которая не в силах побороть свою страсть. В последние недели ее поведение выходило за всякие рамки приличия.

«Проблема в том, что он мне слишком нравится, – подумала она. – Он причинит мне боль».

Она долго сидела, желая, чтобы Микаэль никогда не приезжал в Хедебю.

Потом Сесилия откупорила бутылку вина и выпила в одиночестве два бокала. Включила «Новости» и попыталась ознакомиться с положением в мире, но ей сразу наскучили убедительные доказательства того, что президенту Бушу совершенно необходимо разбомбить Ирак. Тогда она уселась на диван в гостиной и достала книгу Геллерта Тамаса «Человек-лазер», но, прочитав несколько страниц, отложила. Книга навела Сесилию на мысли об отце, и ей стало интересно, на какие темы фантазирует он.

В последний раз им случилось пообщаться в 1984 году, когда она отправилась вместе с ним и братом Биргером охотиться на зайцев к северу от Хедестада. Биргер хотел испытать новую собаку – гончую по кличке Гамильтон, которую только что приобрел. Харальду Вангеру было семьдесят три года, и она изо всех сил старалась смириться с его безумием, которое превратило в кошмар ее детство и наложило отпечаток на всю ее взрослую жизнь.

Никогда еще Сесилия не ощущала себя такой слабой, как в то время. Тремя месяцами ранее ее браку пришел конец. Жестокое обращение с женщинами – как это банально звучит. Ее избивали не так чтобы сильно, но постоянно: ей доставались пощечины, яростные пинки, периодические угрозы; время от времени ее валили на пол в кухне. Его приступы ярости всегда бывали необъяснимыми, однако он редко обходился с ней настолько жестоко, чтобы она получала физические увечья. Кулаками он старался не бить. Сесилия терпела.

Все изменилось в тот день, когда она вдруг дала ему сдачи и он полностью утратил над собой контроль. Окончательно выйдя из себя, он бросил ножницы, и те застряли у нее в лопатке.

Он тут же раскаялся, ударился в панику, отвез ее в больницу и сочинил историю о несчастном случае, в правдивость которой никто из персонала не верил уже во время его рассказа. Ей было стыдно. Наложив двенадцать швов, ее оставили в больнице на два дня. Потом Хенрик Вангер забрал ее и отвез к себе домой. С тех пор она ни разу с мужем не разговаривала.

В тот солнечный осенний день, через три месяца после крушения ее брака, Харальд Вангер пребывал в прекрасном настроении и держался почти дружелюбно. Но совершенно внезапно, прямо посреди леса, он обрушил на дочь град оскорблений и грубых замечаний по поводу ее сексуальных привычек и бросил ей в лицо, что такая шлюха, естественно, не могла удержать мужчину.

Брат даже не заметил, что каждое слово отца поражает ее, как удар кнута. Биргер Вангер вдруг засмеялся, обхватил отца рукой и высказался в таком духе, что «уж ему ли не знать, каковы бабы». Он беззаботно подмигнул Сесилии и предложил Харальду пойти посидеть в засаде на горке.

В оцепенении глядя на отца с братом, Сесилия в какую-то секунду вдруг осознала, что держит в руках заряженное охотничье ружье, и закрыла глаза. Ей хотелось вскинуть ружье и выстрелить из обоих стволов, чтобы убить этих двоих. Но вместо этого Сесилия положила ружье на землю, под ноги, развернулась и пошла обратно к машине. Она бросила их в лесу и уехала домой одна. С того дня она разговаривала с отцом лишь в отдельных случаях, по необходимости. К себе домой она его не пускала и сама никогда не ходила к нему.

«Ты испортил мне жизнь, – подумала Сесилия. – Ты испортил мне жизнь еще в детстве».

В половине девятого вечера Сесилия подняла трубку, позвонила Микаэлю Блумквисту и попросила его прийти.

Адвокат Нильс Бьюрман чувствовал боль. Мышцы не слушались. Тело казалось парализованным. Он не был уверен, что терял сознание, но ощущал растерянность и никак не мог вспомнить, что произошло. Когда он потихоньку вновь начал ощущать собственное тело, то обнаружил, что в голом виде лежит на спине в своей постели, с наручниками на запястьях и до предела растянутыми в разные стороны ногами. В тех местах, где электроды соприкоснулись с телом, болезненно ныли ожоги.

Лисбет Саландер сидела на придвинутом к кровати ротанговом стуле и терпеливо ждала, закинув ноги в ботинках на матрас и покуривая сигарету. Попытавшись заговорить, Бьюрман понял, что его рот заклеен широкой изоляционной лентой. Он завертел головой и увидел, что Лисбет успела повытаскивать и перевернуть ящики его комода.

– Я нашла твои игрушки, – сказала Саландер.

Она подняла хлыст и указала им на коллекцию пенисов, уздечек и резиновых масок на полу.

– Для чего это предназначено?

Она приподняла здоровенную анальную затычку.

– Нет, говорить и не пытайся – я все равно тебя не услышу. Это ее ты испробовал на мне на прошлой неделе? Тебе достаточно кивнуть.

Она склонилась над ним, выжидая.

Нильс Бьюрман вдруг ощутил разрывающий грудь холодный страх и, потеряв самообладание, заметался в кандалах.

«Она захватила власть! – пронзила его паническая мысль. – Это невозможно!»

Он ничего не мог поделать, когда Лисбет Саландер подалась вперед и поместила анальную затычку между его ягодиц.

– Значит, ты садист, – констатировала она. – Тебе нравится втыкать в людей разные штуки. – Она не сводила с него глаз, а ее лицо было неподвижно, как маска. – Без смазки.