После ванны была постель, долгая и полная удовольствий. Он приезжал, страстно её желающий, и на­ходил её желающей его, и их встреча была жадной и неспешной. Ах, моя любовь, они умирали и вновь рождались.

– Старый навёрстывает упущенное, не ровен час, отдаст концы на… – шепчет Нина Лулу, пока осматривает велосипед, подарок их сыну, он лучшей марки, такой же, как в иллюстрированном журнале.

Когда спускаются сумерки и начинает дуть ветерок, Тереза и доктор выходят в сад. Умиротворяющая ночь в Эстансии простирает свою темноту на деревья, дом и людей. С кухни доносится бормотание старой кухарки Эулины, она готовит ужин. Лулу приносит стол, бутыл­ки и лёд. Эмилиано после ужина растягивается в гамаке, потом на постели.

Ничего не сказав о случае со святошей, Тереза говорит ему о предстоящем празднике:

– Это будет в субботу, послезавтра. Приходили просить что-нибудь для аукциона, я воспользовалась слу­чаем и предложила тот абажур с расписанными раковинами, которого сеньор не выносит, ну, тот, который ему дали в Аракажу, если помните?

– Помню. Ужасный… Это один клиент банка, коммерсант подарил мне. Должно быть, заплатил кучу денег за это уродство. Хуже не бывает.

– То, что сеньор считает уродливым, другие находят красивым. – Она заигрывает с ним, старается, чтобы он засмеялся. – Доктору всё не нравится, он во всем видит изъян. Не знаю даже, как это я ему понравилась, такая ни на что не годная оборванка.

– Сладкий Мёд, ты напомнила мне мою первую жену, Изадору. Я никогда тебе не рассказывал, но, чтобы на ней жениться, я поссорился с отцом, отец был против женитьбы, так как она была бедная, из народа, портниха. Мать её готовила сладости для продажи, отца она никогда не видела. Я только что кончил учиться и тут же влюбился, посмотрел и… Эта стоит, сказал я сам себе. Через два месяца я подыскал ей работу и женился. Я должен был идти жить на завод и работать вместе с отцом, пришлось мне отцу открыться. Я не раскаивался, она была хорошая. И мой отец полюбил Изадору, она же и закрыла ему глаза, когда тот умер. Хорошая, деликатная, страстная, пленительная. Прожили мы десять лет, скрутило ее от тифа за несколько дней. Ни разу не забеременела и потому мне говорила: я ни на что не годная утварь, Эмилиано, почему ты на мне женился? Я делал всё, что мог, возил её в Рио, в Сан-Пауло, врачи ничего не могли поделать, ни врачи, ни знахари. Страстно желая ребенка, она давала глупые обеты, нашла в Баии колдунью, пила святую воду, словом, перепробовала всё, что ей советовали. Умирая, просила меня жениться снова, она знала, как я хотел ребёнка. Она, да, стоила, была хорошая. Она и ты, Сладкий Мёд.

Потом задумался, не зная, продолжать или нет. Покачал головой, отогнал нахлынувшие воспоминания и спросил:

– Ну, так в субботу на Соборной площади праздник? Ты хотела бы пойти, Сладкий Мёд?

– Одна, зачем?

– Кто тебе сказал, что одна? – Теперь шутит он; вспомнив Изадору, он стал спокойнее. – Одну я тебя не отпущу, не хочу рисковать, когда вокруг столько всяких прожигателей жизни… Я предлагаю тебе своё скромное общество…

Изумленная Тереза даже захлопала в ладоши, как маленькая.

– Вдвоём? Согласна ли? Даже нечего спрашивать! – Но тут же место радости оспаривает благоразумие: – Это вызовет разговоры. Может, не стоит?

– А тебя волнуют разговоры?

– Нет, но за вас я беспокоюсь. А про меня пусть болтают, что хотят.

– И про меня тоже, Тереза. Так что ж, дадим людям Эстансии, которые столь к нам внимательны и столь бедны новостями, пищу, и пикантную, для обсужде­ний. Послушай, Тереза, запомни раз и навсегда: у меня больше нет никакой причины скрывать что бы то ни было. И на этом кончим и выпьем по этому случаю.

Доктор ведёт себя, как юноша, он покупает голубой шар Терезе, выигрывает приз в тире – иголки и напер­сток, угощает свою спутницу прохладительным, делает ставку в рулетку и проигрывает, останавливается возле аукциона. Даже не интересуясь, что разыгрывается – первая цена уже названа, двадцать крузейро, – он вы­крикивает «сто» и выигрывает расписной абажур, какой ужас! Тереза не может удержаться от смеха, когда аукционист, получив высокую ставку, торжественно вручает доктору его выигрыш. До этого момента Тереза была напряжена, она чувствовала на себе косые взгляды знатных дам и кумушек-сплетниц, не выпускавших их из поля зрения. Но сейчас, смеясь от всей души, она, безразличная к их любопытству и перешептываниям, держит под руку доктора и счастлива.

Доктор тоже отрешился от своих бед и неприятностей, и этому способствовали вчерашняя радость друга от преподнесенного ему сюрприза, воспоминания юности, потом постель, объятия Терезы, утреннее купание в реке и праздник, который он проводит в обществе своей любовницы. Время от времени он отвечает на поклоны и приветствия уважаемых граждан города. Дамы издали рассматривают не стыдящуюся ничего чету, подсчитывают: сколько может стоить туалет Терезы, её серьги и кольца, а настоящие ли они? Но смех Терезы бесценен.

И вдруг впервые за их совместную жизнь она высказывает ему свое желание, почти просьбу:

– Мне всегда хотелось прокатиться на Большом колесе.

– Никогда не каталась?

– Нет, никогда.

– Что ж, покатаешься сегодня. Пошли.

Они постояли в очереди, потом заняли свои места. И начали медленно подниматься, пока шла высадка старых пассажиров и посадка новых. С замиранием сердца Тереза схватила левую руку доктора, правой он обнял её. Когда их кабинка остановилась на самом верху, их взору открылся весь город. Внизу развлекалась толпа, до них доносились неясный шум голосов, смех, сверкали разноцветные огни киосков, карусели, огни, оцепившие площадь. Чуть в стороне от площади шли плохо освещённые улицы, виднелся зеленый массив Печального парка, маячили строгие силуэты особняков. Со стороны моря слышался шум сливающихся рек, бегущих по каменистым руслам. А наверху, прямо над ними, простиралось усеянное звёздами необозримое небо с огромной, неправдоподобной луной. Тереза отпускает голубой воздушный шар, ветер несёт его к порту, может быть, к морю.

– Ах, как чудесно! – шепчет она взволнованно.

На площади кое-кто, задрав головы, упорно следит за ними, не без риска свернуть шею. Доктор прижима­ет к себе Терезу, она кладёт на его плечо голову. Эмилиано гладит её черные волосы, касается её лица и целует её в губы – долгий поцелуй на виду у всех. Какой скандал, какая наглость, какое наслаждение и восторг! Ах, счастливцы!

30

Сидя в тишине и темноте спальни, Тереза слышит шум подъезжающих автомобилей. Сколько их? Не один, это точно. «Вот и прибыли твои родственники, Эмилиано. Твоя семья, твои близкие. Они возьмут твоё тело и увезут его. Но, пока ты здесь, в этом доме, я останусь с тобой. У меня нет причин ни от кого прятаться, кто бы это ни был, так говорил ты. Знаю, что тебя не волнует, что они увидят меня, как знаю, что, если бы ты был жив, тебя не взволновал бы и их неожиданный приезд; это Тереза – моя жена, сказал бы ты».

Он растратил жизнь на чрезмерную работу ради семьи Гедесов, братьев и близких, конечно, жены и детей. Он, доктор Эмилиано Гедес, – самый старший из Гедесов, хозяев завода в Кажазейрасе, глава семьи. Он питал надежды, строил планы, мечтал об успехах и радостях и этим горячим надеждам, этим большим пла­нам, этим потрясающим успехам и веселым предвидениям принёс в жертву больше чем жизнь, принёс в жертву весь остальной мир, всех других людей, включая Терезу.

Он пренебрегал чужим правом, попирал справедливость, не хотел знать ничьих доводов, кроме тех, что шли на пользу клану Гедесов. Клану или банде? Постоянно неудовлетворённые, все время требующие большего, это из-за них Эмилиано непримиримо сражался с кнутом в руке. Политики, налоговые инспекторы, судьи, префекты и прочие были к его услугам. И всё это в первую очередь Эмилиано делал для детей – Жаиро и Апаресиды.

Ах! Тереза, ни один из них не сказал мне спасибо. Ни братья, ни члены семьи – ни один! – ни супруга, ни дети. Зря потраченное время, напрасно приложенная сила и напрасный труд. Никто не оценил ни его усилий, ни интересов, ни страсти, ни дружбы, ни любви. Напрасны были несправедливости, попрание законов, сила, слёзы и отчаяние многих, и даже кровь, в том числе и твоя. Это для них я принёс тебя и нашего ребёнка в жертву. Зачем всё это, Тереза?

32

Любезным голосом врач Амарилио подсказывает дорогу прибывшим:

– Сюда, пожалуйста.

В дверях спальни возникает крупная фигура смуг­лого молодого человека, почти такого же высокого, как доктор, и такого же красивого и статного, но в его глазах хитрый огонёк, а на губах похотливая улыбка. Он силён и слаб, благороден и вульгарен, скрытен, но делает вид, что открыт всему и всем. Смокинг на нем из модного магазина, он – весь праздник, роскошь, жизнь бездельника.

Почти исчезнувший за фигурой прибывшего врач представляет его Терезе:

– Тереза, это сеньор доктор Тулио Бокателли, зять Эмилиано.

Да, ты прав, Эмилиано, достаточно его увидеть, чтобы признать в нем альфонса. Именно такого, из высшего общества, Тереза еще никогда не видела, но все они, из какого бы круга ни были и чем бы ни занимались, имеют нечто общее, неуловимое, но понятное тому, для кого проституция была профессией.

– Добрый вечер… – Итальянский акцент и скорбный тон.

Хищные глаза задерживаются на Терезе, они ее оценивают. Красивее, гораздо красивее, чем ему говорили, мадонна – метиска, великолепная девчонка, Эмилиа­но умел выбирать и охаживать, да, у него были основания прятать её здесь, в Эстансии. Он переводит взгляд на тестя, открытые глаза покойника заставляют сомневаться, мёртв ли он. Холодный взгляд острых глаз доктора пронизывал насквозь, видел всё, и Тулио ни разу не удавалось обмануть его. Эмилиано с ним был всегда предельно любезен, но никогда не шёл на сближение, даже тогда, когда тот показывал себя неплохим администратором, способным управлять делами и делать деньги. С первого дня их знакомства Тулио видел в глазах Эмилиано к себе одно пренебрежение, а может, и презрение. Глаза чистые, голубые, не прощающие. И угрожающие. На заводе Тулио всегда чувствовал себя беспокойно: а что, если этот старый мерзавец прикажет одному из своих телохранителей убрать его? Мягко стелет, жестко спать; у него за плечами не одна смерть. Вот и сейчас тесть смотрит на него с отвращением. Именно с отвращением, а не как либо иначе.

– Sembra vito il padrone[40 - Патрон кажется живым (итал.).].

Кажется живым, но он мёртв, патрон кончился, наконец-то он, Тулио Бокателли, – богатый человек, сверхбогатый, но это стоило ему наглости, цинизма и терпения.

Из гостиной доносятся голоса мужчин и женщин, среди них слышен голос падре Винисиуса. Тулио вхо­дит в спальню, пропуская вперёд Апаресиду Гедес Бокателли. Вырез бального платья открывает пышную грудь и спину целиком. Ала – вылитый отец: то же чувственное лицо, сильная, почти агрессивная, красота, рот жадный, как у Эмилиано, но у того рот прикрыт пышными усами. Достаточно взволнованная Апаресида идёт к отцу неверным шагом, покачиваясь. Нет, на балу она не пила, вернее, пила, но мало, танцевала со своим постоянным партнером Олаво Биттенкуром, молодым врачом-психоаналитиком, последней её любо­вью. Апа любит менять мужчин. Но, пока они ехали в Эстансию, она выпила почти целую бутылку виски.

Её поддерживает Олаво. Подойдя к телу отца, плохо освещенному пламенем свечей, она падает на колени возле кровати и стула, на котором сидит Тереза.

Доктор Эмилиано Гедес, из Гедесов Кажазейраса-до-Норте, глава семьи, свой долг выполнил. Только ли долг? Даже против моей воли моё сердце бьется за них. Может, долг главы семьи или любовь отца и брата, сражаясь с отвращением, возьмет верх? До какого предела, Эмилиано, гордость примешивается к твоему горькому рассказу о страдании и одиночестве? Терезу бросает то в холод, то в жар от всего, что она слышит.

Единственное, на что способны братья, кроме умения проматывать деньги, это составлять руководящие кадры предприятий и Межштатного банка: вечные и бесполезные вице-президенты. Не только плохие, но и ни на что не способные.

Милтон на заводе ведёт себя, как деревенский феодал, покрывающий девчонок, не давая даже себе труда выбрать какую получше, ему годится любая, и всех их он делает беременными. От супруги Ирене, этого мастодонта, поддерживающего свои силы шоколадом и молитвами, у него родился только один сын, которому мать с пеленок уготовила роль священника: в семье Гедесов всегда один ребенок мужского пола предназначался в служители Божии, последним был дядя Жозе Карлос, блестящий латинист, умер девяноста лет от роду, источая святость. Бегемотиха Ирене растила у себя под юбкой будущего падре, далекого от любого возможного греха.

– Так он не стал священником, а стал педерастом. И семья вынуждена была его отправить в Рио, прежде чем Милтон застанет его на месте преступления за свалкой. А застукал его я, Тереза. – Голос зазвучал громко и зло. – Я видел своими собственными глазами, как один из Гедесов сидел верхом… вместо женщины. Потеряв голову, я чуть не убил его кнутом, но тут с крика­ми прибежали Ирис и Ирене и увели его. У меня до сих пор болит рука и подкатывает тошнота, когда я вспоминаю.

Ещё одно чудо природы Эмилиано увидел на своём заводе, это была аппетитная озорная девчонка, которая тут же пошла с ним в гостеприимное убежище Раймундо Аликате. Молчаливая, послушная и спокойно ему отдавшаяся, возможно, из благодарности за внимание хозяина, она оказалась девственницей. Отдыхая, Эмилиано поинтересовался, кто же она и откуда.

– Я ваша племянница, сеньор, дочь доктора Милтона и моей мамы Алвиньи.

Родные дочери Милтона обесчещиваются на улице, а сколько их в этом злачном месте Куйа-Дагуа, в Кажазейрасе-до-Норте, в районе проституток? Его отпрыски везде и всюду: сажают и рубят сахарный тростник, пьют кашасу, не зная, кто они. Дети Кристована знают, что он их отец, и приходят и просят благословения. Зарабатывают гроши в центральном банке и его филиалах, работая портье, мальчишками на побегушках, лифтёрами. И только двое законных получают хорошее жалованье, оба они закончили факультет права, один помощник судьи в «Эксимпортэксе», другой в Межштатном банке, один женатый, другой холостой, но оба ни на что не годные, хотя и хорошо устроенные.

– Однажды, Тереза, я заставил одного писаку проглотить его творчество – длинную статью о семействе Гедесов. Он прямо на улице давился, но глотал и проглотил. Статья, Тереза, была справедливая.

Отчаяние. Тереза прижимается к страдающей груди доктора, подул сырой ветер, темная туча погасила луну на небе.

34

Тереза исчезает в алькове, Марина входит в комнату, где лежит доктор, муж следует за ней.

– Эмилиано, кум, какое несчастье! – Она стоит на коленях у постели и, как плакальщица, стучит себя в грудь и, громко причитая, рыдает: – Ах, Эмилиано, кум.

Кристован смотрит на брата, он еще не отдал отчёта в случившемся, никак не может поверить в смерть, ко­торая здесь, перед его глазами. Хмель точно рукой сняло, разве что еще заплетается язык. Но мыслит четко и перепуган. Он без Эмилиано – сирота. Всю свою жизнь со смерти отца он зависел от брата. Как он будет жить теперь? Кто займёт опустевшее место Эмилиано, возьмет бразды правления? Милтон? У него для этого нет ни знаний, ни энергии. На заводе еще, пожалуй, может. Но в банковских делах, в делах фирм, экспорта, импорта, фрахта и кораблей Милтон ничего не смыслит. Ни он, ни Кристован, ни тем более Жаиро. Этот весь в лошадях, в его руках делу Гедесов придет конец очень скоро. Жаиро – нет. И это хорошо знал Эмилиано.

– Ах, мой кум, бедненький! – Марина выполнила свою обязанность – обязанность близкой родственницы изойти в плаче.

Перед Кристованом проходит Тулио и выходит вон из комнаты. Апа продолжает стоять у ног отца со склонённой головой, её клонит в сон – много выпила.

– Я даже решился приказать убить его на заводе. Но, видя свою дочку такой счастливой и вспомнив Изадору, такую бедную и такую хорошую, решил дать ему шанс. Сказал Алфредану, чтобы он припрятал оружие, так как задуманное откладывается. Откладывается до того момента, когда он будет плох с Алой и заставит её страдать.

Но плохой стала Апа, наставила ему ветвистые рога. Он заплатил ей той же монетой, потом супруги начали делать всё что хотели, оставаясь, хоть это и странно, друзьями, живущими в полной гармонии. Как ни старается понять их Эмилиано, он не понимает.

Ну, зять – рогоносец, а дочь? Апа – единственная дочь, любимая. Из Жаиро он собирался сделать хозяина, а из Алы – королеву. Хозяин стал жуликом, королева – проституткой. Деградировала в руках этого аморального, лишенного какого-либо приличия субъекта. Приказать убить его? Зачем, если дочь не заслуживает другого мужа, если они довольны друг другом. Имеют общих детей: двух мальчиков, общие финансовые интересы и одинаковое бесстыдство.

К тому же, если его убить, кто заменит доктора Эмилиано у штурвала семейного корабля в случае его смерти? Да и он неглуп, знает дело, может управлять им, жаль, что он с гнильцой и заразил ею Аларесиду. Заразил? А не у неё ли, случайно, в крови эта гнильца?

– Ах, Тереза, как пали Гедесы Кажазейраса!

В голосе слышится злость, холодные стальные глаза отражают усталость. От Гедесов скоро останется пустой звук. Завтра уже будут Бокателли.

– Гнилая кровь, Тереза, моя! Моя гнилая кровь!

36

В столовой Нина подаёт горячий кофе, но ухо её настороже. В манерах и голосе Тулио она слышит хо­зяйские нотки, красивый молодой человек, муж дочери доктора. Проходя мимо него, она, опустив глаза, слегка задевает его.

Сопровождаемый врачом Тулио уже осмотрел весь дом, оценив владение. Нет гостиной и старого алькова, это надо знать, чтобы всё оценить точно.

– Это собственный дом или нанятый?

– Дом? Собственный. Доктор купил его с мебелью и всем содержимым. Потом перестроил и привез кое-какие новые вещи. – Врач Амарилио отдается воспоминаниям: – Он всегда приезжал с покупками. Самыми разными. Этот дом был обустроен им лично. А молельню вы видели? Я нашел её в одной дыре, что в трёх легуа отсюда, у одного больного, сказал доктору Эмилиано, он захотел видеть её немедленно, и мы отправились на следующее утро туда на лошадях. Хозяин, бедняк, не хотел сказать цену: рухлядь, сваленная в углу, и всё. Оценил её доктор, заплатил абсурдную цену.

Какой бы абсурдной она ни была, но он заплатил, и, конечно, это дёшево. Ведь молельня в любом анти­кварном магазине стоит кучу денег. Кроме того, вся мебель. Тулио во всём видит руку тестя. Нигде, ни в столичном доме в Баии, ни в большом доме при заводе, нигде не чувствуется так остро присутствие Эмилиано Гедеса. В столичном доме преобладают роскошь, сдержанный вкус великолепных апартаментов Ирис и экстравагантных Апаресиды и Жаиро. В большом доме при заводе, только в той части, что он за собой оставил, чувствуется смесь изысканности и простоты, во всех остальных, как, например, в больших залах, в скоплении вещей чувствуются Милтон и неряшливость Ире­не. В доме в Эстансии всё в полном соответствии со вкусом хозяина дома. Это не просто удобный и приятный дом, понимает Тулио. Это еще и домашний очаг – своеобразное мистическое убежище, о котором наслышан Тулио с детства. Таким был дом одного его дяди, миниатюриста во дворце Питти во Флоренции.

– Сколько времени длилась эта связь, вы знаете?

Врач Амарилио прикидывает.

– Больше шести лет…

Только в конце жизни обрёл этот старый сластолюбец домашний очаг, свой настоящий дом и, кто знает, может, настоящую жену. Тулио не надеется когда-либо почувствовать необходимость в домашнем очаге, успокоении, спокойствии того мира, который здесь присутствует, даже после смерти. Что касается жены, он впол­не удовлетворен Апой, богатством и уверенностью в завтрашнем дне, весёлой подругой. Она «живет и дает жить другим» – это девиз Тулио Бокателли. Только отныне он должен контролировать траты. Старик мог быть расточительным, он родился богатым, уже его прадеды владели землями и рабами, ему не довелось отведать вкус нищеты. Тулио же знаком с голодом, он знает настоящую цену деньгам, он должен крепко держать в руках поводья.

– Документ на владение домом на чье имя? На его? На её?

– На доктора. Я его подписал как свидетель. Я и сеу Жоан…

– Здесь, в Эстансии, недвижимость очень дёшева.

Находись дом в окрестностях Аракажу, он был бы прекрасным убежищем любви. В. Эстансии же он не нужен. Лучше его продать или сдать внаём. А мебель увезти в Баию. Тулио думает взять её в свой городской дом в столице, так как для него с Аракажу покончено. Врач Амарилио вручает ему свидетельство о смерти. Тулио прячет его в карман.

Входят Кристован и падре Винисиус.

– Что это за простыня?

Падре ответ не нужен, он и так догадался. Возму­щенный, он приказывает:

– Нина, унесите простыню. Немедленно. – И, обращаясь к Марине: – Дона Марина, пожалуйста…

Привлечённые голосами, входят Тулио и врач Амарилио и подходят к столу.

– Что здесь происходит? – хочет знать итальянец.

Марина в обычном для нее нервном состоянии.

– Вам известно, что он умер на ней? Это же распутство… А зеркало в спальне видели? Хотелось бы знать, как вам удастся заткнуть рот сплетникам? Если они узнают, как это случилось, известие станет всеобщим достоянием! Эмилиано Гедес умер на…

– Если сеньора не перестанет кричать, как истеричка, все всё узнают мгновенно и из ваших уст. – Тулио поворачивается к Кристовану. – Дорогой, уведите вашу жену отсюда, пускай она побудет возле Апы, она одна у постели усопшего.

Это приказ, первый приказ, отданный Тулио Бокателли.

– Иди, Марина, – говорит Кристован.

Тулио объясняет падре и врачу:

– Мы положим его в санитарную машину так, как будто ему только что стало плохо; инфаркт или кровоизлияние – это по вашему усмотрению, доктор Амарилио. Ни на ком он не умирал – человек его положения должен умереть пристойно, по дороге в больницу с за­вода.

Слышится сирена приближающейся санитарной машины, будящей жителей города. Вскоре она останав­ливается у особняка. Санитары выходят из машины, неся носилки.

– Будет лучше, если вы, доктор Амарилио, поедете с ним до Аракажу. Чтобы соблюсти видимость происходящего.

Нет, этому кошмару не будет конца! Но, подумав о счёте, который он представит семейству Гедесов, врач соглашается. По пути он заглянет домой, чтобы успокоить ожидающую его Веву. Позднее он ей всё расска­жет.

Тулио, падре Винисиус и Нина направляются в спальню, тогда как врач и Лулу идут навстречу санитарам. Сирена санитарной машины разбудила детей соседей и психоаналитика Олаво Биттенкура, чтобы поддержать оставленную им Апу. И как это он заснул? Он вышел покурить, сел в гамак и уснул, заслужит ли он у неё прощение? Торопливо возвращаясь в дом, он стал­кивается с Терезой.

Тереза входит в спальню, она как будто не видит ни родственников, ни близких покойного. Подходит к по­стели, смотрит в молчании на лицо усопшего любимого человека.

– Уберите эту дрянь отсюда! – кричит Марина.

– Прекрати сейчас же, рогса Madona! – не выдер­живает Тулио.

Тереза, ничего не слыша, будто она одна в комнате, склоняется над телом доктора, трогает его лицо, усы, губы, волосы. «Пора ехать, Эмилиано. Они увезут твой труп, ты же поедешь со мной». Она целует его глаза и улыбается ему. Потом, точно поднимает любимого, любовь, её любовь, поднимает, выходит из комнаты. На носилках санитары выносят тело заводчика, директора банка, предпринимателя, землевладельца, выдающегося гражданина – он должен умереть достойно, в санитарной машине по дороге в больницу, умереть от инфаркта или кровоизлияния, как сочтёт нужным доктор Амарилио.

38

Санитарная машина тронулась в путь, на тротуаре задержались любопытные, обсуждая случившееся и ожидая новых событий. Нина увела детей в дом и вернулась на улицу почесать язык.

В комнате ризничий собирал подсвечники и огарки свечей. Бросил последний завистливый взгляд на огромное зеркало – ну и развратники! – и ушёл. Падре попрощался еще раньше.

– Да поможет тебе Господь, Тереза!

Тереза кончает укладывать чемодан. На рабочем столе Эмилиано – кнут с серебряной рукояткой. Она думает взять его. Но зачем? Уж лучше розу. Покрывает голову черной шалью с красными цветами – последний подарок доктора, привезённый в прошлый четверг.

В саду срывает красную розу. Ей хотелось бы попрощаться с детьми и старой Эулиной, но Нина спрятала детей, а кухарка придёт только в шесть вечера.

Чемодан – в правой, роза – в левой. Шаль на голове. Тереза выходит на улицу. Проходит мимо любопытных, не глядя на них. Шаг твёрдый, глаза сухие. Спешит к остановке автобуса, чтобы успеть на первую идущую в Солгадо машину, где проходит железная дорога и поезд компании «Лесте Бразилейра».

Свадьба Терезы Батисты, или Забастовка закрытой корзины, или Тереза Батиста сбрасывает смерть в море

1

Добро пожаловать на террейро Шанго, садитесь, будьте как дома, пока я готовлю стол и бузиос[42 - Оправленный в серебро бараний рожок.], чтобы исполнить вашу просьбу. Хотите рассеять сомнения? Навести справку, и только? Вы пришли сюда по рекомендации нашего уважаемого друга, и я к вашим услугам, можете спрашивать, ведь кроме ориша, кто приказывает и отменяет приказы, существует дружба – госпожа, которой я поклоняюсь.

Вы желаете знать Святого, покровительствующего Терезе, того, кто предопределяет её судьбу, охраняет от зла, так сказать, по-вашему, ангела-хранителя? Здесь, на перекрёстках Баии, вы, должно быть, слышали боль­шую разноголосицу мнений и много несуразного? Это ес­тественно и довольно часто случается, а всё потому, что в наше время все всё знают, никто не распишется в своем незнании, да и придумывать горазды.

Тогда как та, что присматривает за ориша, жизнь на то положила, будучи избранной Матерью Святого, и, если она не в силах разгадать тайну, то всеми силами старается смирить гром и молнию, листья зарослей и волны моря, радугу и пущенную стрелу. Но обмануть посвященных не может никто, и тому, кому не дано взять нож в час, назначенный эфуном, кто не получил ключа к разгадке, тому лучше не мешаться под ногами – это ведь вещи нешуточные, да и опасность смертельная. Я столько могу вам рассказать по этому поводу, но это тогда, когда у вас будет время и терпение меня слушать.

Чтобы бросить на стол бузиос, ничего, кроме руки да дерзости, не требуется. Но для того, чтобы прочесть ответ на них, данный посвященными, нужно знать и различать светлое и тёмное, день и ночь, рассвет и закат, любовь и ненависть. Я своё имя получила задолго до моего рождения и начала учиться всему этому, еще будучи девочкой. Когда же подросла и прошла таинство конфирмации, заплакала от страха, но ориша дали мне силы, просветили меня. Обучалась я у моей бабушки, старых тёток и матери Аниньи. Сегодня я старшая, и здесь никто, кроме меня, голоса не имеет. Я преклоняюсь в Баии только перед иалориша кандомбле в Гантоисе, Менининьей, моей Сестрой Святого, равной мне в знаниях и возможностях. Поскольку я оберегаю высшие силы от зла и оговоров со всей строгостью, я могу войти в огонь и остаться невредимой.

2

Жизнь – штука сложная. Вот и второй раз Терезе Батисте предложили руку и сердце; первый раз, в общем-то, не в счёт – для такого торжественного момента уж очень был пьян претендент. Хотя винить его тоже несправедливо, ведь он, Марсело Розадо, – трезвен­ник, на редкость застенчивый человек и выпил только ради храбрости, которая может помочь объясниться в любви. Сдержанный, влюбленный в Терезу и готовый жениться, но вот боявшийся попросить её руки. От кашасы он осоловел, и, поскольку никогда не пил, с ним и случилось это самое несчастье: в самый ответственный момент его стошнило. А произошло это в доме свиданий Алтамиры, что в Масейо[43 - Столица штата Алагоас, соседнего со штатом Сержипе.], где Тереза с ним (и некоторыми другими) иногда встречалась, когда была стеснена в средствах.

Тереза не обиделась, но и не сочла серьезным предложение бухгалтера могущественной фирмы «Рамос и Менезес». Как и не сочла нужным привести серьезные причины отказа, а просто обратила всё в шутку. Тем дело и кончилось. Чуть не сгоревший от стыда и оскорблённый пренебрегшей им избранницей Марсело Розадо исчез с оставшимися ему воспоминаниями о Терезе, забыть которую, как он понимал, ему никогда не удастся. Женщина, на которой он женился несколько лет спустя в Гойясе, где он обосновался, продолжая испытывать чувство стыда и кусая локти, напоминала ему по характеру, манере смеяться и взгляду несостоявшуюся невесту, ни с кем не сравнимую исполнительницу самбы из кабаре Масейо.

Танцовщицей кабаре, но теперь уже в Баии, была эта ни с кем не сравнимая девушка, время от времени появлявшаяся – жизнь вынуждала – в доме свиданий Тавианы, имевшем хорошую репутацию. И, как она сама признавалась, всегда имела больший успех в постели, чем на эстраде «Цветка Лотоса» – «феерического храма ночных развлечений», согласно рекламе, хотя и спорной, хозяина заведения Алинора Пиньейро.

Не имея больших расходов – она не играла в азартные игры и не содержала альфонсов, – Тереза старалась как можно реже появляться в доме свиданий, хотя спрос на неё рос с каждым днём. Красивая, хорошо воспитанная, с изящными манерами и прекрасно знающая своё дело, она не выказывала ни сексуальной, ни сентиментальной заинтересованности и была безразлична к мужскому полу. Клиентура её ограничивалась несколькими состоятельными сеньорами, избранными Тавианой, это были клиенты с большим стажем и тугим кошельком. Никогда ни один из них не вызвал у Терезы никаких чувств. Некоторые из них желали взять её на содержание, предлагая большие деньги, но Тереза не соглашалась. Нет, никогда больше она не повторит ошибку, которую совершила, когда стала жить с главным врачом медицинского поста в Букиме.

Со времён жизни в Аракажу Тереза не испытывала сильного биения сердца от брошенного на неё страстного взгляда. Для любви она вроде бы умерла. Но нет, это неправда. Любовь жжёт её сердце, кинжал, вонзённый в сердце Жануарио Жеребой, – её последняя надежда. Где ты, моряк бескрайнего далёкого моря?

В кабаре её осаждали надоедливые донжуаны, надеющиеся к ней прибиться, завоевав её внимание, но она этих красавчиков не выносила и гнала прочь. С завсегдатаями заведения Тавианы, где она доказывала знание дела, которым занималась, Тереза вела себя по-разному: с вежливыми вежливо, с хамами так, как они того заслуживали, ну, а если они выводили её из себя, кричала: «Оставьте меня в покое, отвяжитесь, играйте на своей шарманке в другом кабаре». Так однажды она спустила вниз по лестнице привязавшегося к ней щёголя Лито Собриньо, схватилась с таким, как Николау Живоглот, разбросала полицейских, которые вдруг решили, что она виновна.

Старая Тавиана, которая вот уже пятьдесят лет была хозяйкой дома терпимости, а двадцать пять – сводницей и хорошо знала профессию своих подопечных, как и человеческую натуру, познакомившись с Терезой, распознала в ней способность обогатить её заведение и её саму и даже была готова взять её в пай. Всем старым завсегдатаям она решила представлять Терезу как за­мужнюю женщину, честную, но бедную, жизнью вынужденную зарабатывать на хлеб в заведении Тавианы – печальная история! Таких историй у Тавианы было множество, и все всегда правдивые и всегда впечатляющие. Благодаря этой последней она надеялась поднять интерес и престиж своего дома, ведь нет более приятной и ободряющей клиента причины, чем необходимость помочь честной замужней женщине, попавшей в стеснённые обстоятельства, хотя это и делало мужа рогоносцем.

– Как оно называется?

– Хлебопекарня «Господь наш Бонфинский».

И вот со временем коммерсант сделался завсегдатаем заведения Тавианы. Приятные беседы он продолжал с Терезой и за столиком «Цветка Лотоса». Поскольку Тереза не могла уделять ему больше одного вечера в неделю, Алмерио стал посещать кабаре, где Тереза была «воплощением бразильской самбы». По контракту (устному), заключенному с Алинором Пиньейрой, Тереза должна была появляться в десять вечера и оставаться в кабаре до двух ночи. Около полуночи она в карнавальном костюме баиянки танцевала самбу, а всё остальное время, до и после, должна была принимать приглашения танцевать и подсаживаться к столикам с обильной выпивкой, прося для себя вермут или чай с бузиной. Этим деятельность Терезы в «Цветке Лотоса» ограничивалась, она не принимала приглашений зав­сегдатаев пойти с ними в находящиеся поблизости пансионы или прочие заведения. Из кабаре Тереза прямёхонько отправлялась в свою комнатку, снятую у доны Фины, старой уважаемой гадалки. Комната была чистой и приличной. «Принимай мужчин где угодно, но только не у меня, я женщина уважаемая», – предупре­дила её дона Фина, симпатичная старуха с уставшими глазами, которые то и дело вынуждены были созерцать хрустальный шар, что помогал старухе, которая любила слушать радио и была кошатницей – четыре кошки в доме, – предсказывать будущее.

Пока пекари месили тесто и готовили печь, Алмерио появлялся в «Цветке Лотоса» то на одну самбу, то на один блюз, то пропустить пивка с единственной целью перекинуться словом с Терезой. И очень часто вечером провожал Терезу домой, прежде чем вернуться в пекарню. Тереза ценила его общество, мягкую и приятную манеру разговаривать. Ни разу он не предложил ей постель. Постель, и притом профессиональная, была один раз в неделю в доме свиданий у Тавианы, все же остальные встречи дружеские.

Вечером накануне того дня, когда Алмерио собирался сделать ей предложение, он задержался в «Цветке Лотоса» до конца рабочего дня Терезы; он танцевал, пропускал рюмочку и беседовал. У выхода из кабаре он предложил Терезе поехать с ним в Бротас, чтобы посмотреть его пекарню – на такси это не займёт много времени, полчаса, и она будет дома. Хотя Тереза и сочла это приглашение несколько странным, она не видела причин, чтобы отказаться: он так много говорил ей о большой печи и об оборудовании пекарни, что ей действительно захотелось всё увидеть своими глазами.

С гордостью собственника, которому самостоятельно удалось выбиться в люди – он начал с нуля, вначале носил на голове корзины с хлебом, продавал булки, ходя по домам, – Алмерио показывал ей оборудование, рассказывал, как организован труд пекарей и их помощников, показывал горячую печь, огромные деревянные лопаты, переднюю часть пекарни с четырьмя дверьми, открывающимися на улицу, где обслуживаются покупатели.

– Пекарня ещё будет крупным предприятием. О, если бы моя незабвенная Ната не умерла! Мужчина работает с рвением тогда, когда у него есть жена, которую он любит.

Тереза похвалила, как и следовало, пекарню и булочную, с улыбкой приняла первую свежеиспеченную булку и направилась было к такси, но Алмерио попро­сил её заглянуть на минутку в его дом. Дом был выкрашен в синий и белый цвета, окна были увиты вьющимися растениями, при доме маленький, но уютный сад, очень ухоженный.

– Когда она была жива, надо было видеть и дом, и сад! Сейчас всё пришло в запустение.

Он не пригласил её в сад, а повел по коридору в детскую. В кроватке лежал мальчик, сжимая в руке плюшевого медведя, соска лежала у него на груди.

– Зекес… Его зовут Жозе, а Зекес – это зову я.

– Какая прелесть! – Тереза коснулась личика мальчика, тихонько погладила его вьющиеся волосы.

Задержалась у кроватки, любуясь ребенком, затем на цыпочках вышла, чтобы не разбудить. А в такси по­интересовалась:

– Сколько ему?

– Уже два. Даже два с половиной.