IV
     Прошло только десять дней с тех пор, как Чалыкушу вернулась в родное гнездо. Но каждый вечер Азиз-бей повторял:
     - Замечаете, дети?.. Дом словно преобразился. На этот раз Чалыкушу, как ласточка, принесла на своих крыльях весну. Жаль, что прошел еще один день!
     Феридэ смеялась:
     - Это не страшно, дядюшка. Через несколько лет я опять получу разрешение и приеду. Не горюйте. К тому же впереди у вас еще столько дней... Зачем же заранее омрачать нашу радость?
     Чалыкушу сделалась прежней Чалыкушу. Она ожила, словно распустившийся цветок под лучами солнца после бури. Она опять верховодила детворой - юными обитателями дома. Все, начиная от трехлетней дочери Мюжгян и Недждета и кончая Нермин, которой уже шел восемнадцатый, очень привязались к Чалыкушу, с утра до вечера бегали за ней по пятам, наполняя особняк радостью, весельем и хохотом. Иногда они так расходились, что старшим приходилось делать им замечание. Впрочем, резвость Чалыкушу всех радовала. Ведь как-никак в прошлом они с Кямраном были женихом и невестой и все вначале боялись, как бы не открылись старые раны, кажется, зарубцевавшиеся за последние пять лет. Но необузданная веселость Феридэ и тихое, безмятежное счастье Кямрана, которому словно нужно было только одно - издали смотреть на нее, всех успокоили. Одни лишь тетушки считали, что осторожность никогда не мешает, и старались изо всех сил восстановить между молодыми людьми стародавние отношения “старшего брата” и “младшей сестренки”. Как не говорят громко в комнате, где заснул больной ребенок, так и в их присутствии не вспоминали о грустном прошлом.
     Иногда Азиз-бей вдруг спрашивал у Феридэ:
     - Нельзя ли погостить у нас подольше?
     Но в ответ она только мрачнела.
     - Это невозможно, дядюшка, - отвечала она. - Чалыкушу - мать другого гнезда, ее там ждут.

     Кямран ревновал гостью к маленькому Недждету. Чтобы их разлучить, приходилось ждать, пока ребенок заснет на руках у Чалыкушу.
     Однажды Кямран был свидетелем такой сцены. Феридэ огорченно говорила малышу:
     - Ну-ка, Недждет, скажи... Скажи еще раз: тетя, тетя, тетя...
     Мальчик не повиновался, мотал белокурой головкой и твердил:
     - Мама, мама, мама...
     - Оставь, Феридэ, - робко сказал Кямран. - Пусть говорит “мама”. Что здесь плохого? Может, мальчуган испытывает в этом потребность.
     Феридэ ничего не ответила, наклонились и долго гладила волосы Недждета

VI
     Феридэ стала избегать Кямрана. Она угадывала все его хитрости, разрушала все ловушки, которые он расставлял, стремясь остаться с ней наедине. А разговаривая с кузеном в присутствии посторонних, она не смотрела ему в лицо, отводила глаза.
     На четвертый день под вечер все домашние вместе с детьми ушли в гости. Вернуться они должны были не раньше вечернего эзана.
     На улице сердитый ватер гнал тучи пыли, свистел и завывал на окрестных холмах. Но Кямрану не сиделось дома, и он вышел побродить.
     Деревья шумели и дрожали, словно по ним барабанил невидимый дождь. Дорогу, убегающую вдаль, перерезали песчаные вихри.
     Пыль била Кямрану в лицо, попадала в глаза. Через каждые пять шагов приходилось останавливаться и поворачиваться к ветру спиной.
     На вершине небольшого голого холмика Кямран увидел несколько каменных глыб. Рядом билось, сгибаясь на ветру, размахивая оголенными ветвями, тощее низкорослое деревце. Кямран свернул с дороги, подошел к скалам и сел с подветренной стороны. Кругом было безлюдно, как в пустыне. Никогда еще природа не представлялась такой безжизненной, ее прелести - такими никчемными, а жизнь - лишенной всех надежд.
     Вдруг вдали на дороге, которая словно пролегала по морю, появился человек. Судя по пестрому одеянию, это была женщина. Сам не зная почему, Кямран спустился с холма и пошел навстречу. Через несколько минут он узнал светло-розовый чаршаф Нермин. Девушка тоже его увидела и замахала зонтиком.
     “Странно, - удивился Кямран. - Почему Нермин не вместе со всеми? Почему она одна?” - и зашагал быстрее.
     Девушка шла, наклонив голову, придерживая одной рукой юбку, другой - пелерину чаршафа, которая рвалась вверх и билась на ветру, как крыло хищной птицы.
     Наконец Кямран разглядел лицо девушки, и сердце его учащенно забилось: под светло-розовым чаршафом Нермин была Феридэ.
     Их разделяло уже несколько шагов. Неожиданно ветер вырвал из рук Феридэ зонтик. Она вскрикнула и хотела кинуться за ним, но тогда ветер взметнул ее юбку, поднял пелерину, растрепал волосы. Кямран подоспел вовремя. Он поймал зонтик возле кустов, подбежал и прикрыл Феридэ от ветра полами своего пальто, помог поправить чаршаф.
     - Как хорошо, что я встретила тебя, Кямран. Ветер, словно стая настоящих чалыкушу, налетел на меня и чуть не унес.
     Она хотела сказать еще что-то, но порыв ветра заставил ее опять пригнуть голову, закрыть глаза и рот.
     Они зашагали по дороге. Кямран по-прежнему пытался защитить ее от ветра своим пальто.
     Феридэ уже пришла в себя и могла говорить. Впрочем, ей больше хотелось смеяться. Она заливалась безудержным хохотом, пока наконец, запинаясь, срывающимся голосом с трудом могла сказать:
     - Знаешь, почему я смеюсь, Кямран? Сидим в гостях - и вдруг я вспомнила, что мне надо обязательно забежать на базар. Я была в ельдирме и, конечно, не могла так появиться на улице. Нермин выручила. И вот, когда я в ее чаршафе выходила с базара, за мной увязался какой-то офицер. Он догнал меня и сказал: “Нермин-ханым, вы здесь? Какое неожиданное счастье, ханым-эфенди!” Девушка хотела оказать мне услугу, а вместо этого выдала себя с головой. Мне было так смешно, что я не выдержала и фыркнула. Офицер понял ошибку и кинулся бежать... Я думаю - увидеть вместо Нермин пожилую особу!..
     Кямран улыбнулся. Феридэ продолжала:
     - Впрочем, я очень плохо поступила, выдав тебе чужую тайну. Просто я не могу вовремя остановить свой болтливый язык. Милый, ради Аллаха, никому не говори. Хорошо? Только кто знает... Может, в будущем Нермин его полюбит... Если сможешь им как-нибудь помочь...
     - Обещаю, Феридэ. Но ведь Нермин еще совсем ребенок.
     - Возможно... - ив голосе Феридэ зазвучала жалобная нотка. - Но в детских сердцах так легко ошибиться.
     Некоторое время молодые люди шли молча. Ветер утих. Они замедлили шаг. Ах, как им не хотелось, чтобы дорога кончилась!
     “Только что природа казалась мне безжизненной, никчемной, себя я считал человеком ненужным, а сейчас, защищая от ветра красивую женщину в светло-розовом детском чаршафе, я испытываю невыразимое счастье. И так могло быть всегда! Стоило только захотеть, и я сделал бы эту красивую маленькую женщину счастливой и был бы счастлив сам... Ах, как жаль!”
     Феридэ шла медленно, задумавшись. Вдруг она снова заговорила, уже спокойно, словно о каких-то пустяках:
     - Как бы там ни было, а это маленькое путешествие развлекло меня. Впечатлений теперь хватит на несколько I; лет. Когда я опять сильно соскучусь по своим тетушкам, по I всем вам, я снова приеду. Пройдут годы, мои волосы начнут седеть. И твои тоже, конечно. Встречаясь, мы по-прежнему будем радоваться, а расставаясь, меньше грустить. Кто знает, возможно, когда-нибудь я даже приеду навсегда. Не так ли? Ведь это жизнь. Все может случиться. И ты уже станешь моим настоящим старшим братом. Старики по одному будут уходить от нас, и мы станем больше ценить друг друга, будем более снисходительно относиться к недостаткам в людях. Наши последние годы пройдут в тех местах, где мы провели свое детство...
     Звон надтреснутого хрусталя в ее голосе звучал все явственнее, делал его таким грустным, печальным.
     По дороге брела нищенка с ребенком. Босоногий мальчуган запрыгал вокруг Феридэ, стал теребить высохшими ручонками подол ее платья.
     Кямран остановился и протянул женщине монетку. Феридэ, привыкшая возиться с маленькими сиротами, ласково погладила мальчика по голове.
     Когда они снова двинулись в путь, нищенка сказала им вслед:
     - Да не разлучит вас Аллах!.. Да сделает Аллах красивую ханым твоей!..
     Молодые люди невольно остановились. В глазах Кямрана, как в зеркале, отражалась горечь, накопившаяся в сердце,
     - Феридэ, слышишь, что она сказала?
     Феридэ не ответила, по щекам ее катились крупные слезы... Они шагали дальше, уже на расстоянии друг от друга.

VIII
     Уже за полночь, когда особняк спал, Мюжгян вышла из своей комнаты. На плечах у нее была тонкая шаль, в руках - маленький подсвечник. На цыпочках, то и дело останавливаясь, она добралась до комнаты Кямрана. За дверью было темно и тихо. Молодая женщина осторожно постучала и шепотом позвала:
     - Братец Кямран, ты спишь?
     Дверь открылась. На пороге стоял Кямран. Он даже не раздевался. Тусклое пламя свечи осветило его бледное, усталое лицо. Он часто моргал глазами, словно слабый свет слепил его.
     - Ты еще не лег, Кямран?
     - Как видишь...
     - А почему потушил лампу?
     - Этой ночью свет жжет мне глаза.
     - Что же ты делаешь в потемках?
     Кямран горько усмехнулся.
     - Ничего. Пережевываю да перевариваю свое горе, свою боль. А почему ты пришла так поздно? Что тебе надо? Мюжгян заметно волновалась.
     - Ты знаешь, удивительная новость! Не горюй, Кямран, возьми себя в руки. Сейчас узнаешь...
     Мюжгян вошла в комнату, поставила свечу на стол и осторожно прикрыла дверь. Она молчала, словно раздумывала, с чего начать. Наконец заговорила:
     - Не бойся, мой дорогой Кямран. У меня нет дурных вестей. Напротив, это очень хорошо. Но если ты будешь так волноваться...
     Мюжгян старалась успокоить брата, а сама волновалась еще больше. На ее глазах блестели слезы, голос дрожал.
     - Слушай, Кямран. Вечером ко мне пришла Феридэ, странная какая-то, необычная... “Мюжгян, - сказала она, - только тебе одной могу я открыть свое сердце. Ближе тебя у меня нет никого. Хочу, чтобы ты знала еще одну тайну. Храни ее до утра, пока я не уеду. Потом расскажешь всем. Знаю, вы были поражены моим неожиданным приездом. Я объяснила его тем, что сильно тосковала и не могла перенести разлуку. Да, это верно... Но не это главная причина. Я приехала сюда чтобы выполнить обещание, которое дала самому дорогому мне человеку, когда он лежал на смертном одре. Мюжгян, я была вынуждена сказать вам неправду. Мой муж умер три месяца назад от рака...”
     Сказав это, Феридэ прижалась головой, к моему плечу и зарыдала. С трудом сдерживая слезы, она продолжала рассказ:
     “Перед смертью доктор вызвал меня и сказал: “Феридэ, теперь я не боюсь, что ты будешь нуждаться, все мое наследство переходит к тебе. Скромному человеку этих денег хватит на всю жизнь. Но меня волнует другое. Женщине нельзя жить одной, даже если она богата. Деньги - одно, а любовь, теплота - совсем другое. Феридэ, если хочешь, чтобы я умер спокойно, поклянись, что после моей смерти ты поедешь в Стамбул к своим родным. Если даже не захочешь остаться с ними навсегда, то поживешь там хоть два-три месяца. Жизнь - бесконечна. Может, когда-нибудь родные будут нужны тебе. Или случится, что в один прекрасный день ты затоскуешь о семейном тепле... Словом, милая Феридэ, если я буду твердо знать, что ты помиришься с родными, то умру спокойно, не буду тревожиться за твою судьбу...”
     Я, плача, обещала доктору выполнить его последнее желание. Но и этого ему показалось мало. Он просил меня помириться с моим бывшим женихом, говорил, что Кямран когда-нибудь станет для меня старшим братом. Доктор передал мне запечатанный сургучом пакет, который я должна была своей рукой вручить Кямрану.
     “В этом пакете, - сказал он, - старая тетрадь, которая когда-то очень огорчила меня. Я хочу, чтобы и твой бывший жених непременно прочел ее. Поклянись, что передашь...”
     Теперь ты все знаешь, Мюжгян... Мой милый доктор был честным, искренним человеком. Он считал, что для меня примирение с родными - единственное спасение от одиночества в жизни. Но он не мог знать, как это будет мучительно. Я похоронила доктора рядом с Мунисэ и приехала в Стамбул. Только там я поняла, как трудно выполнить это завещание: мне сообщили о смерти Мюневвер. Там же я узнала, что обо мне очень плохо говорят. Если бы жена Кямрана была жива, мой приезд на несколько дней к родным выглядел бы вполне естественно: ведь я вдова, мой муж только что умер... Но теперь все вы, даже Кямран, даже ты, Мюжгян, которая знает меня лучше других, можете подумать обе мне ужасно плохо. Скажете: “Ездила, годами бродяжничала; какие только не перенесла приключения; кто знает, наверно, низменные расчеты заставили ее продать себя старику... А теперь, узнав, что Кямран свободен, вернулась в родной дом, который покинула и прокляла пять лет назад. Опять расчет!..” Возможно, некоторые из вас, добрые и сострадательные, думали бы иначе, но даже перед ними я чувствовала бы себя неловко...”
     Мюжгян волновалась все больше и больше; лицо ее было печально.
     - Ax, Кямран, - продолжала она, - слышал бы ты ее рассказ. Как Феридэ плакала, убивалась. Не могу забыть ее последних слов: Невозможно передать, в каком я была ужасном состоянии, убегая из родного дома! Сколько горечи я испытала в жизни. Разве можно рассказать, какая жестокая необходимость заставила меня выйти замуж. Если двадцатипятилетняя женщина, у которой в жизни было много приключений, да еще побывавшая замужем, станет утверждать, что она чистая, невинная девушка, что лица ее и тела никогда не касались мужские губы, люди засмеются, скажут: “Какая лгунья!” Не так ли, Мюжгян? Невозможно доказать обратное. Больше я ничего не скажу. Мне не известно, что лежит в пакете, который доктор предназначил Кямрану. Может, там что-нибудь необыкновенное! Я выполнила последнее желание умершего, хотя это мне стоило многих страданий и мук. Но у меня нет сил сделать последний шаг. Завтра все кончится. Отдай пакет Кямрану, когда я сяду на пароход...”
     Мюжгян замолчала. Молодая женщина умела сохранять присутствие духа, держать себя в руках даже в самые трудные минуты жизни, но сейчас она плакала, как ребенок.
     - Кямран, мы больше не оставим Феридэ одну, - сказала она, протягивая к брату дрожащие руки. - Если надо, мы удержим ее силой. Каким бы ни было ее прошлое, вы не должны расставаться. Я вижу, вы оба не перенесете...
     Кямран находился в каком-то оцепенении. Сколько надежды! Сколько боли!.. Это было слишком для впечатлительного мечтателя. Очнувшись от задумчивости, как боль-J ной, много дней пролежавший без сознания, он оглядывался по сторонам и часто моргал.
     Мюжгян достала из-под шали пакет, запечатанный красным сургучом.
     - Вопреки обещанию, которое я дала Феридэ, вручаю его тебе сейчас.
     Молодая женщина поправила шаль и хотела выйти. Кямран удержал ее.
     - Мюжгян, у меня к тебе просьба. Ты больше всех принимаешь участие в этой истерии. Вскроем пакет и прочтем вместе.
     На столе стояла лампа. Мюжгян зажгла ее. Кямран распечатал конверт. В нем оказались еще один плотный пакет и письмо, написанное жирным размашистым почерком.
     “Сын мой, Кямран-бей!
     Вам пишет отошедший от мирской суеты старик, посвятивший одну часть своих дней на этом свете книгам, а другую - раненным в запутанной драке, именуемой жизнью. По-видимому, задолго до того как письмо попадет в ваши руки, старик уже распрощается с бренным миром. Только надежда, что я совершу последнее доброе дело для несчастного, дорогого моему сердцу существа, заставляет меня писать эти строки на смертном одре.
     Однажды в ветхом домишке далекой деревни я встретил маленькую стамбульскую девочку, чистую, как свет, красивую, как мечта. Представьте суровую зимнюю ночь, когда вовсю валит снег; вы открываете окно, и вдруг из тьмы к вам доносится пение соловья. В ту минуту я ощутил нечто подобное. Какая проклятая судьба или случайность забросила эту изящную невинную девочку, это редкое прекрасное творение природы в темную деревню? Я видел, сердце ее обливается слезами, а глаза и губы смеются. Она попыталась обмануть меня наивными рассказами о самопожертвовании. Я подумал: “Ах, бедная маленькая девочка! Можно ли поверить твоим сказкам? Ведь я не тот глупый, невежественный возлюбленный, которого ты оставила в Стамбуле!” Ее глаза, томные как у ребенка, которого разбудили, не дав ему досмотреть сладкий сон, неловкие, нерешительные движения, подрагивающие губы рассказали мне все.
     Раньше я часто с нежностью и восторгом вспоминал про Меджнуна, который прошел пустыню в поисках своей Лейлы <Лейла и Меджнун - имена влюбленных; легенда об их лотбии очень популярна на Востоке, легла в основу поэмы “Лейла и Меджпун” великого азербайджанского поэта Низами (XII в.).>. Встретив Феридэ, я забыл эту старинную легенду и стал вспоминать другую Лейлу, маленькую, благородную, невинную, прекрасную, с чистыми голубыми глазами, Лейлу нового времени, которая в темных деревнях с бесчисленными могилами искала утешение в несбыточных снах о любви. Через два года мы опять встретились. Та же болезнь подтачивала силы девочки. Ах, почему в тот день, когда мы впервые увиделись, я не увез ее, перекинув через седло впереди себя? Почему я насильно не приволок се в Стамбул, в родной дом? Какая оплошность!
     Когда мы встретились с ней вторично, случилось непоправимое: вы женились. Я думал, она еще ребенок, вся жизнь впереди, забудет вас. Во время болезни Феридэ в руки мне случайно попал ее дневник. Тогда я понял, насколько глубока была рана в этом юном сердце. Девушка записала всю свою жизнь. Нет никакой надежды, что она разлюбит вас.
     Но мне хотелось вылечить ее, как своего родного ребенка. Козни, интриги ничтожных людишек помешали сделать и это. Тогда у меня появилась мысль выдать ее замуж за порядочного человека. Но это было опасно. Каким бы хорошим человеком ни оказался ее муж, он потребовал бы от Феридэ любви. Моя девочка родилась для любви, из-за любви страдала, но любить нежеланного было бы для нее невыносимой пыткой. Любить /Одного, а попасть в объятия другого!.. Это могло убить ее. Надо было спасать девушку. Я сделал Феридэ своей невестой и был полон решимости защищать ее, пока жив. А после моей смерти небольшое состояние, несколько имений, вполне смогло бы ее прокормить. Вдове жить гораздолегче, чем девушке, на которую косо смотрят.
     Я никогда не терял надежду, что в один прекрасный день ее мечта сбудется. Чего только не случается в жизни! Кончина вашей супруги дала мне новый повод думать, что все может перемениться. Я непрерывно получал информацию о вас из Стамбула. Возможно, эта утрата сильно огорчила вашу семью, но я буду лицемером, если скажу, что и меня тоже. Я ждал удобного случая, чтобы освободить Феридэ от фиктивного брака и вернуть ее вам. Не знаю, как расценили бы мой поступок люди, но я давно уже махнул рукой на все сплетни. Как раз в это время моя болезнь начала прогрессировать, и я понял, что через несколько месяцев вопрос разрешится. Мне кажется, нет надобности вдаваться в подробности. Под каким-нибудь предлогом я пошлю Феридэ в Стамбул, и она передаст вам мое письмо. Я хорошо изучил ее. Это странная девушка! Возможно, она будет капризничать, придумывать что-нибудь. Не обращай внимания, ни за что не отпускай ее от себя. А понадобится, будь с ней диким и грубым, как горцы, которые похищают женщин. Знай, если она умрет в твоих объятиях, значит, она умерла от счастья.
     Могу добавить, что я меньше всего думаю о тебе. Лично я бы не отдал тебе в руки даже свою домашнюю кошку. Но что поделаешь? Этим сумасшедшим девчонкам невозможно ничего втолковать. Не знаю, что их привлекает в таких пустых, бессердечных людях, как ты.
     Ныне покойник Хайруллах
     P.S. В пакете дневник Феридэ. В прошлом году, когда мы приехали в Аладжакая, я незаметно унес из коляски ее сундучок, а потом сказал, что его украли извозчики. В сундучке лежал дневник. Я видел, что она очень расстроена, хотя виду не подала. Как я был прав, думая, что этот дневник когда-нибудь пригодится!”

X
     Когда Феридэ проснулась еще более усталая и разбитая, чем накануне, было уже двенадцать часов и солнце стояло высоко. Она испугалась, как школьница, опаздывающая на урок, и спрыгнула с кровати.
     - Ну и молодец же ты, Мюжгян! Ведь я сегодня уезжаю. Почему вы меня не разбудили?
     Мюжгян ответила, как обычно, спокойно:
     - Я несколько раз заходила, но ты спала. Лицо у тебя было такое утомленное, что я не решалась будить... Не бойся, сейчас не так уж поздно, как ты думаешь. Да и неизвестно, будет ли сегодня пароход. На море шторм.
     - Мне надо уехать непременно.
     - Я попросила папу сходить на пристань и узнать, как там обстоят дела. Он велел быть наготове. Если пароход придет, он пришлет экипаж или сам приедет за тобой.
     День своего отъезда Феридэ представляла себе вовсе иначе. Мюжгян возилась с малышами, тетки, как всегда, болтали и смеялись. Кямран куда-то исчез. Феридэ загрустила. Ей было очень обидно, что на нее обращают так мало внимания.
     Мюжгян тихо сказала:
     - Феридэ, доказала тебе услугу: выпроводила Кямрана из дому. И он согласился на эту жертву, чтобы не доставлять тебе лишних волнений.
     - И он больше не придет?
     - На пристань, может быть, заглянет проститься с тобой... Ты, конечно, рада?
     Глаза у Феридэ были грустные, губы вздрагивали. В висках мучительно ломило, и, чтобы унять боль, она сжимала их пальцами.
     - Да, да, спасибо... Очень хорошо сделала...
     Феридэ бессвязно бормотала слова благодарности, и ей казалось, что теперь она навеки умерла для сердца любимого друга детства и больше никогда с ним не примирится.
     Перед самым обедом принесли приглашение от соседа, председателя муниципалитета. Он давал прощальный обед по случаю возвращения всей семьи в город на зимнюю квартиру, а также в честь Феридэ.
     - Как это так! - запротестовала Феридэ. - Ведь за мной должны сейчас приехать.
     Тетушки принялись ее успокаивать:
     - Нельзя не пойти, Феридэ. Стыдно. Тут всего-то идти пять минут. Да и что тебе собираться? Накинь только чаршаф.
     Что случилось? Если раньше тетки всегда проявляли материнскую заботу, то теперь волновались о ней не больше, чем о больной кошке. Феридэ отвернулась, чтобы не видеть их.
     - Хорошо, я согласна, - сказала она.