Глава 2

          Дон Федерико Линч никогда не забывал своих знатных английских предков, и его дом в Санта-Марии был обставлен куда строже многих других богатых домов. Линчи поколение за поколением впитывали вместе с молоком матери туманы Йоркшира и тяготели к надежности, солидности и прочности. Хотя на поверку выходило, что касалось это в основном домашней обстановки...
          Черный слуга скользнул в кабинет и застыл, глядя на украшенную благородной сединой склоненную голову своего хозяина. Сидя за большим письменным столом, дон Линч писал.
          - Что случилось? - осведомился хозяин, отрываясь от бумаг.
          - Приехало семейство Оласабль и устраивается в своем новом доме,- доложил слуга: новости в Санта-Марии летали будто на крыльях.
          Удлиненное лицо дона Федерико вытянулось, выражая радостное изумление: да, дон Мануэль действительно деловой человек, сказано - сделано.
          - Пришли ко мне Гонсало, - распорядился дон Федерико. - Найди его, где бы он ни был.
          Молодой Линч вошел в кабинет отца спустя час, не меньше. Его пришлось хорошенько поискать по Санта-Марии, прежде чем ему сумели передать просьбу отца.
          - Приехали Оласабли, сынок, - мягко начал Линч-старший. - Ты помнишь наш с тобой разговор? Дон Мануэль - человек богатый, влиятельный и вдобавок близок с губернатором, у них расположены рядом имения. А ты знаешь, что наши замыслы неосуществимы без помощи губернатора... В общем, завтра я нанесу им визит, а там уж дело за тобой...
          - Очередная сделка? - насмешливо и резко бросил Гонсало, невысокий молодой человек с огненными глазами и презрительным ртом. - А какую, спрашивается, она сулит мне выгоду?
          - Ты породнишься с семьей пусть не знатной, но богатой и уважаемой, и потом я тебе повторяю - губернатор их друг, твой будущий тесть дружит с губернатором!
          - Но ты хотя бы оставишь за мной право взглянуть на будущую невесту? - насмешливо спросил сын.
          - Безусловно. Только я очень бы просил тебя исполнить мою просьбу. Если говорить о выгоде, то это очень выгодно. Я ведь ни разу не предлагал тебе женитьбы, хотя богатых невест в Санта-Марии много.
          - Постараюсь ее исполнить, отец, - Гонсало наклонил голову и вышел.
          Сын дал согласие, но дон Федерико не чувствовал в нем покорности. Предвидя еще много сложностей со строптивым сыном, он вздохнул и вновь принялся за бумаги.
          Гонсало же скорым шагом направился в таверну, он должен был пропустить стаканчик и все обдумать. Ссориться сейчас с отцом не хотелось.
          Красотка Маргарита, служанка в таверне, тут же поднесла Гонсало вина и присела за его столик. С тех пор как Гонсало отметил ее своим вниманием, она чувствовала себя королевой и была предана этому богатому красавцу и душой и телом.
          Стройный, хорошо сложенный, изящный, изысканный Гонсало казался ей верхом совершенства. А какой огонь загорался в его темных глазах, когда он смотрел на нее!
          Гонсало и впрямь мог считаться красавчиком с его тонкостью черт, томными черными глазами, которые мгновенно загорались то страстью, то гневом. Вот только когда он улыбался, в нем проступало что-то крайне неприятное и хищное. Но улыбался он редко, чаще на его лице появлялась беглая кривоватая усмешка.
          - Что-то случилось, мой господин? - спросила Маргарита, глядя на озабоченного Гонсало. - Скажи, ты знаешь, я могу дать хороший совет.
          - Знаю. Но это дело я решу сам, - Гонсало взглянул на нее и потянулся к ее губам.- Когда ты рядом, я не могу думать о делах, - прибавил он, вставая и увлекая Маргариту за собой.
          Она не противилась, за Гонсало она пошла бы на край света.
         
          Донна Энкарнасьон, Мария и Виктория не могли прийти в себя от радости и изумления, осматривая городской дом, который купил дон Мануэль. Они не ожидали увидеть столько шика, красоты, изящества. В поместье у них все было скромнее, проще.
          Покуривая сигару, дон Мануэль с довольной улыбкой наблюдал за своим семейством. Сюрпризы только начинались, он приготовил для них еще не один сюрприз. А что касается дома, то он и сам был доволен покупкой - дом был отличный, недаром раньше принадлежал французскому послу.
          Пока Мария с матерью восхищались гнутыми ножками стульев и диванов, атласом обивки, статуэтками, консолями, зеркалами, Виктория выбежала в сад, а потом отправилась на конюшню. Конюшня ей понравилась больше всего. Еще бы, она была такой просторной!
          «Завтра же попрошу папу, чтобы пригнали из имения лошадей, - решила Виктория,- и на своей Злючке я объеду всю Санта-Марию!»
          Ей не терпелось немедленно отправиться осматривать город. Не важно, что дело идет к вечеру, можно дойти хотя бы до собора. Как они с Марией мечтали его увидеть! Они ведь впервые в городе. Разве можно сидеть в четырех стенах?
          Но донна Энкарнасьон мягко удержала Викторию:
          - Сегодня мы так устали! Осмотрим все завтра. Куда спешить? У вас вся жизнь впереди, дорогие мои девочки.
          Мария послушно отправилась в спальню. Но Виктория и подумать не могла, что дверь сейчас запрут и она останется в этом красивом доме как в клетке.
          - Мамочка! Я ненадолго! В сад! Подышать воздухом!
          Донна Энкарнасьон кивнула: после воли в поместье, конечно, ее девочке тут тесновато.
          Виктория вышла в сад, оглянулась и выскользнула за ворога, собираясь сделать хоть несколько шагов по этому неведомому чудесному городу. Все было ей тут внове - дома, люди. Уже смеркалось, в окнах зажигались огни. Виктория шла в предвкушении чудес, которые могли открыться на каждом шагу.
          Но тут из-за угла вывалилась компания хмельных пастухов-гаучо. Увидев красотку, что одна разгуливает по улицам в вечерний час, они решили прихватить ее с собой и хорошенько повеселиться. Обступив девушку, отпуская развеселые шутки, они уговаривали ее не ломаться:
          - Сама видишь, мы парни что надо! Выбери, кто тебе по душе, и отправимся на реку поплясать и выпить. Дай-ка я тебя поцелую, чтобы ты поняла, как с нами сладко!
          Виктория изогнулась как кошка, приготовившись кусаться и царапаться, отчаянно защищаясь от полупьяных негодяев, - нет, таких сюрпризов она не ждала!
          Отчаянное сопротивление Виктории только подзадоривало парней, они хохотали все громче, придвигались все ближе к ней. Виктория испугалась всерьез. Она поняла, что матушка не случайно отложила прогулку на утро. Ночной город - это тебе не имение!
Один из парней уже протянул к ней руки, как вдруг молодой, но властный голос спросил:
          - Что здесь происходит? А ну назад! Оставьте девушку в покое!
          Парни отступили перед лошадью, которой их теснил сержант.
          Виктория подняла голову и увидела сияющие карие глаза молодого человека и ореол светло-каштановых волос. Руку он держал на рукояти кинжала, готовый ринуться на ее защиту. Как завороженная смотрела на него Виктория - мечта ее сбылась, вот он - принц ее сновидений!
          Гаучо не стали связываться с сержантом, они торопились повеселиться, а красоток в городе полным-полно.
          - Как вы себя чувствуете, сеньорита? - заботливо спросил незнакомец.
          - Хорошо. Только растерялась. Я впервые в городе и боюсь заблудиться, - ответила Виктория.
          - Значит, вас нужно проводить, - принял решение молодой человек,
          Сердце Виктории подпрыгнуло от радости, все внутри запело: да, да, да, проводить, конечно, меня нужно проводить!
          Сержант окликнул проходящего мимо солдата и поручил его заботам молоденькую сеньориту. Искреннее и простодушное разочарование отразилось на лице Виктории. Сержант поехал дальше по улице, даже не оглянувшись.
          «Ничего, он меня еще заметит, не будь я Викторией!» - поклялась себе взволнованная и счастливая девушка. С таким сюрпризом уже можно было возвращаться домой. Теперь ей никогда не будет скучно. Она знала, что встретила свою любовь и будет любить этого человека до конца своих дней. Возле дома Виктория попала в объятия взволнованной Марии.
          - Куда ты пропала? Я так беспокоилась,- говорила она, целуя сестру.
          - Я встретила генерала своей мечты,- таинственно ответила Виктория.- Идем, я тебе все расскажу!
         
          Утром сеньор Федерико Линч пришел с визитом к дону Мануэлю Оласаблю. Дон Мануэль был польщен. Он не ошибся в выборе партнера: Линч был не только порядочным и деловым человеком, он был еще и человеком сердечным. Значит, и Мария будет счастлива, войдя в семью Линчей.
          Линч поздравил дона Мануэля с переездом и пригласил вечером к себе.
          - Я познакомлю вас с лучшими семействами города. Мои друзья станут вашими друзьями. И я, наконец, буду иметь честь представить вам своего сына,- сказал он, после чего мужчины, посмотрев друг на друга, понимающе улыбнулись.
         
          Вечер в доме Линча был в разгаре. Светское общество Санта-Марии оценило по достоинству представленное ему семейство Оласабль - сияющую красоту темноглазой Марии в короне золотых волос, пикантность смуглой Виктории, их парижские туалеты, о которых позаботилась их тетушка Асунсьон, которая уже много лет жила в Европе. Родители дали дочерям прекрасное воспитание, и матери взрослых сыновей оживились, приглядываясь к завидным невестам. А матери дочерей на выданье чопорно поджали губы: у вновь прибывших не хватает светского лоска. «Простушки!» - было их общее мнение.
          Дон Федерико Линч, любезно улыбаясь гостям, внутренне негодовал на сына - того до сих пор еще не было, и хозяин дома уже уловил недоуменный взгляд дона Мануэля.
          Девушкам же было не до интриг взрослых, немолодые дамы и пожилые мужчины показались им скучноватыми. Но вот донна Энкарнасьон подозвала Марию и познакомила ее со старичком доктором. Оказалось, что доктор совершенно бесплатно пользует больных бедняков, для которых нашлось место в бараке на земле господина Линча. Существование в городе благотворительной больницы очень обрадовало Марию.
          - С удовольствием приду и буду помогать вам, доктор, - сказала она. - Я умею делать перевязки и не гнушаюсь черной работы.
Будущая деятельность вдохновила Марию, щеки ее порозовели, и она стала еще красивее.
          Такой ее и увидел вошедший Гонсало. Следующий его взгляд был на искрящуюся жизнью гибкую пышноволосую Викторию. «Боже мой! Да они настоящие красавицы! - отдал он должное барышням Оласабль. - Интересно, какую из них предназначают мне?»
          Гонсало уже не жалел, что выпустил из своих объятий Маргариту. В любовной горячке он совсем было забыл о званом вечере, но насытившись ласками, вспомнил. И теперь был рад, что успел, не опоздал, избежал нежелательной стычки с отцом. Глаза у Гонсало радостно заискрились, с обворожительной улыбкой он уже кланялся дону Мануэлю, ссылаясь на дела, на бесчисленное множество дел, которые, к несчастью, задержали его. Дон Мануэль представил его жене, дочерям. Гонсало почтительно поклонился.
          Дон Федерико, вздохнув с облегчением, увел сына и дона Мануэля к себе в кабинет выпить по бокалу вина.
          - После знакомства с вашей дочерью Марией, - обращаясь к Мануэлю, начал Гонсало, едва за ними закрылась дверь кабинета,- я понимаю, какую вы оказали мне честь, когда подумали обо мне и моем семействе и сделали нам такое лестное предложение. Я не только покорно принимаю все условия, которые вы уже обговорили с моим отцом, но и от чистого сердца прошу руки вашей дочери. Уверяю вас, она будет счастлива со мной, и я с ней буду счастливейшим из смертных.
          - Очень рад, сеньор, - отвечал дон Мануэль, - значит, нам осталось только поднять бокалы.
          Дон Федерико радостно и одобрительно смотрел на сына. Гонсало часто огорчал его, но теперь, кажется, вступает на праведный путь. Лучшей партии, чем очаровательнейшая Мария, он и не мог пожелать сыну.
          - А ваша дочь... она согласна? - осведомился он.
          - Я еще ничего не говорил ей. Но воспитанная в твердых правилах и доверии к своим родителям, она будет рада нашей заботе о ней.
          - За процветание наших семейств! - весело подхватил Гонсало.

Глава 4

          Дом Оласаблей сиял огнями. Дон Мануэль окинул взглядом уютную, убранную цветами гостиную. Неудивительно, что он волновался - сегодня его старшая дочь Мария сделает первый шаг к самостоятельной жизни. Сегодня лучшие люди города придут поздравить их семью с радостным событием. А вот Асунсьон так и не собралась приехать. При мысли о сестре сердце Мануэля болезненно сжалось. Ему было больно, что сестра так демонстративно пренебрегает семьей.
          Вечер удался на славу.
          - Все такие утонченные, а едят наперегонки, - ворчала Доминга, распоряжаясь, чтобы подносили в гостиную напитки и закуски.
          Но ведь и аппетит гостей свидетельствовал об удавшемся вечере.
          Когда Мария в нежно-кремовом платье спустилась вниз, все ахнули - так хороша была эта юная королева с золотой короной волос. Возле своей королевы Гонсало чувствовал себя счастливейшим из смертных, он был горд, что обладает таким сокровищем, что оно принадлежит только ему.
          Но прекрасные глаза Марии струили печаль. Впрочем, кто разберет, что там прячут темные бездонные девичьи глаза? Гонсало хотелось читать в них нежность, и взгляд Марии казался ему бархатным.
          - Ты будешь счастлива со мной, - шептал Гонсало, - обещаю.
          Мария согласно кивала: да, да, они будут счастливы, так говорят мама, папа, вот только ей душно здесь, так душно в этой гостиной!
          Мануэль искал и не находил Виктории. «Опять капризничает своенравная девчонка!» - сердился он.
          Мария, заметив тень озабоченности на лицах родителей, тут же поняла, в чем дело, и, извинившись перед женихом, - теперь уже официальным женихом! - выпорхнула в сад: она знала, где искать сестричку.
          И верно, Виктория сидела в саду, вдыхала душистый аромат цветов и мечтала о генерале своей мечты. Она сбежала от докучливых кавалеров, которые непременно хотели с ней танцевать, а Виктория терпеть не могла танцев. Вот скачка-это совсем другое дело! А чинные движения под музыку-шаг направо, шаг налево, поклон - казались ей ужасной глупостью. Глупыми казались ей и кавалеры - механические куклы, заведенные на комплименты. О чем с ними говорить? Вот генерал ее мечты!..
          - Виктория, - Мария села рядом с сестрой,- тебя мама ищет!
          - Давай посидим с тобой одну секундочку, - умоляюще проговорила Виктория, - а потом вернемся в дом.
          Марии и самой не хотелось возвращаться в гостиную, она обняла сестру, прижалась к ней и замерла.
          Покой их нарушил вбежавший в открытые ворота паренек - в крови, в поту, он принялся умолять девушек о помощи.
          - Там солдаты, - задыхаясь, говорил он.- Поймают - мне смерть.
          - Пойдем, я провожу тебя через сад к реке, и никто тебя не догонит,- тут же сообразила Виктория, слыша на улице цоканье копыт.
          Она побежала первая, обогнула дом, паренек ринулся за ней.
          Не прошло и трех минут, как в ворота въехали солдаты. Длинноволосый сержант с темными глазами спросил у Марии, не пробегал ли тут кто-нибудь.
          - Нет-нет,- ответила она взволнованно, и так была хороша в своем светлом платье на фоне темной зелени, светясь нежной фарфоровой белизной.
          А из распахнутых окон лился свет, доносилась нежная музыка...
          - Простите, если напугал. Долг службы, - извинился сержант, не в силах оторвать глаз от чудесного видения.
          И такая сила была в его завороженном взгляде, что Мария невольно встала со скамьи, будто ее позвали, готовая идти и идти...
          - Не буду портить вам праздник. День рождения, наверное,- еще раз извинился сержант.- А с вами мы еще увидимся, и вы поймете, что меня вам нечего бояться!
          Миг - и солдаты ускакали. Только топот копыт по мостовой подтверждал, что это было не видение.
          Но что же это такое тогда было? Отчего так сладко бьется и замирает сердце? Почему так волнует обещание «увидимся»? Почему так хочется увидеться с незнакомым юношей?
          Виктория вернулась и принялась успокаивать сестру. Ей показалось, что Мария напугана и волнуется, но все будет в порядке, мальчишка убежал.
          - А его искали военные,- тихо сказала Мария, продолжая грезить.
          - Военные? - взволновалась Виктория.- Как жаль, что я их не видела! Там не было моего генерала?
          - Нет, там был сержант, - ответила Мария. Из дома выбежала служанка искать барышень - Энкарнасьон всерьез обеспокоилась.
          - Где ты была? Я тебя повсюду искал! - раздраженно заговорил с невестой Гонсало и тут же почувствовал себя виноватым перед кротким изумлением, с каким она на него посмотрела. - Извини, я волновался,- прибавил он.
          - Мы играли в прятки в саду,- задорно пояснила Виктория.
          А Мария по-прежнему странствовала в мире грез. Голоса доносились до нее, будто отдаленный шум моря. Чудный, ласковый взор незнакомца волновал ее, и в волшебном потоке нежности навстречу ему распускалась трепещущей розой душа Марии.
          Очнулась она от громкого восклицания Виктории:
          - Асунсьон! Приехала Асунсьон!
          Мануэль был не прав, упрекая сестру в холодности к семье. Ее ли вина, что так медленно тащились по дорогам экипажи, Что своенравное море пугало бурями корабли и они предпочитали пережидать их в мирных гаванях? Она стремилась вперед и вперед, и, несмотря на все препятствия, все-таки приехала вовремя: в день помолвки!
          Сколько восклицаний, объятий, радости! Годы разлуки сгорели в сияющем фейерверке встречи. Вместе с Асунсьон в гостиную Оласаблей вошел настоящий праздник. Асунсьон была словно живой огонь, и в ее сиянии. Оживились и быстрее задвигались все вокруг, все стеснились возле счастливых хозяев, невольно любуясь красотой Асунсьон - узкое лицо, нос с горбинкой, выразительные глаза и поток вьющихся волос, подхваченных по испанской моде высоким гребнем. Зато платье, вне всякого сомнения, было из Парижа - так ловко оно подчеркивало тонкую талию, так пикантно прикрывало грудь дымкой кружев, так соблазняло маленькой ножкой в щегольской туфельке. Но Асунсьон не думала о производимом впечатлении, она радостно обнимала племянниц, восторгалась их красотой, спешила познакомиться с женихом, пожелать им счастья.
          Но счастья не было в бархатных глазах Марии. Невеста была далеко-далеко от своего жениха... Асунсьон сразу почувствовала это и встревожилась. За ее плечами было много женского горя. Ее выдали замуж пятнадцати лет за человека много старше нее, который не сумел расположить к себе юную жену. Долгие годы прожила она, в холодном суровом доме, так и не узнав ни любви, ни тепла. До сих пор при воспоминании о годах безрадостного одиночества глаза Асунсьон наполнялись слезами. Смерть мужа не прибавила ей сердечного горя; как была она одна, так и осталась одна. Но после его смерти Асунсьон стала богата и независима, что оказалось для нее благом. Однако независимой женщине в Аргентине жить сложно, почти немыслимо, и Асунсьон уехала в Европу. В Париже она была одинока точно так же, как и в Санта-Марии, но в Европе ни ее одиночество, ни ее независимость не бросались в глаза. Асунсьон достойно несла свой крест, однако сердце ее, как сердце всякой женщины, томилось по любви. И ту же тоску и томление она угадала в племяннице.
          - Нам нужно о стольком поговорить с тобой, Мария, - шепнула она, пожимая девушке руку и обещая утешение и поддержку.

Глава 6

          Безоблачная любовь Гонсало омрачилась ядом ревности. Он зашел за Марией в больницу и внезапно увидел молодого офицера. Затем поймал взгляд, которым тот провожал его невесту, и вспыхнул. Таким взглядом имел право смотреть на нее только он, Гонсало.
          Марию Гонсало не упрекал, она была кротким безмятежным ребенком. Он не сомневался, что душа в женщине просыпается вместе с телом, и с нетерпением ждал дня, когда станет мужем Марии и разбудит эту спящую красавицу. А она посмотрит на него томным и страстным взглядом. И тогда между ними пробежит тот ток, что заставит ее отзываться на каждое его прикосновение, вздрагивать, даже находясь в другом конце комнаты...
          Работа Марии в больнице не нравилась Гонсало с самого начала. А когда он понял, что молодые солдаты вдобавок пялят на нее глаза!.. Гонсало быстро принимал решения. Земля нужна ему для разработки соляных копей. Марии пора подумать об их будущем доме. Короче, он отправился в таверну, шикнул на Маргариту, которая было вздумала его упрекнуть за то, что он давно не был, и вызвал Бенито.
          Бенито был из тех на все готовых молодчиков, которые всегда говорили ему: «Сделаем, хозяин», «Ребята постараются, хозяин!» «Не извольте беспокоиться, хозяин». И потом получал увесистый кошелек.
          Мужчины пропустили по стаканчику, о чем-то пошептались, и дело было слажено.
         
          На вечере у Асунсьон все невольно отметили любовь, преобразившую лица Марии и Гонсало. Оба они были погружены в себя, лишь изредка поглядывая друг на друга, но по губам их бродила та таинственная и счастливая улыбка, что говорит о переполненном счастливыми надеждами сердце. Они словно бы даже не торопились приблизиться друг к другу, чтобы волнующее их чувство не перелилось через край.
          И, с невольной улыбкой наблюдая за ними, пожилые вспоминали себя, когда тоже были влюбленными и поднимали бокалы за счастье молодых.
          В доме Асунсьон звучала музыка, звенели бокалы, танцевали пары, молодые и старые, а Виктория - бедная Виктория, - стояла, прижавшись в уголке темной конюшни. Она обняла себя руками, глотая слезы и стараясь унять боль, от которой ей хотелось кричать. Перед глазами ее стояла зеленая лужайка парка и генерал ее мечты, который шел, позабыв обо всем на свете, шел навстречу Марии, а сестра как замороженная торопилась к нему. Виктория могла понять своего прекрасного принца - Мария была чудо как хороша, и Виктория любила ее так же нежно и преданно, как и он. Она его понимала. Но от этого ей было не менее больно. Сердце Виктории разрывалось, и она не могла скрыть свою боль. Марии она объяснила, что плакала, поскольку увидела своего героя с женой. Мать же решила, что Виктория расстраивается из-за испорченного платья, и принялась ее утешать. Но Викторий были невыносимы любые слова, и она сбежала, чтобы отсидеться, спрятаться, свыкнуться со своей болью в темном уголке.
          Вдруг в глубине конюшни кто-то шевельнулся,
          Виктория подхватила вилы.
          - Кто здесь? - грозно спросила она. - Разбойник, грабитель, выходи!
          - Я и вправду грабитель,- отозвался мягкий и приятный мужской голос. - И могу поделиться с вами своей добычей.
          Виктория онемела от неожиданности, но в круг света, который распространял вокруг себя фонарь, вышел молодой человек неброской, но приятной наружности.
          - Меня зовут Адальберто, - представился он, - я - художник и больше всего на свете обожаю сладкие пирожки. Я украл их целую корзинку, чтобы спокойно полакомиться. Угощайтесь!
          И Виктория с невольной улыбкой взяла пирожок.
          С четверть часа они болтали, и, возможно, болтали бы и дальше, если бы не раздались истошные крики:
          - Пожар! В больнице пожар!
          Все гости Асунсьон кинулись к окнам. Доктор Падин, который тоже был среди гостей, заторопился к коляске.
          - Я тоже еду! - воскликнула Мария.
          Отец с матерью попытались ее удержать, но потом дали разрешение. Однако Гонсало не оказалось возле Марии. Не было рядом и Виктории. По улицам спешили люди, торопясь на пожар. Мария металась среди скачущих всадников, прося взять и ее. Вдруг сильные руки подхватили ее и посадили на лошадь.
          - Держись! - сказал ей Энрике. - Мы быстро домчимся!
          Так же быстро домчались к месту пожара и Адальберто с Викторией.
          Многие годы спустя вспоминала эту ночь Мария. Тогда она была счастлива: женщины и старики по цепочке передавали ведра с водой, мужчины вытаскивали из-под рушащейся крыши больных и раненых. Все были в ссадинах, ушибах, кто-то терял сознание от дыма, но рассвет встретили все. Все были живы, все послужили великому делу жизни.
          Гонсало сообразил, что и он не может остаться в стороне. И тоже прискакал на пожар, правда, поздновато. Зато предложил свободный барак для уцелевших больных, и доктор Падин принял его помощь с благодарностью, потому что дом Асунсьон, которая тут же распахнула для больных свои двери, был уже переполнен.
          Прибежала на пожар и Маргарита. И видела, как самозабвенно трудилась Мария Оласабль.
          - У невесты Гонсало есть не только красота, но и сердце,- сказала она себе, но это открытие не сделало ее счастливее.
         
          Мария с Викторией вернулись домой только утром, в разорванных платьях, перепачканные сажей, но живые и невредимые. Мария была полна решимости немедленно поговорить с отцом и матерью. Она приготовилась бороться за свое счастье, почувствовав в себе могучую силу - еще бы! - они трудились все вместе, рядом с ней был Энрике, и все вместе они победили смерть!
          Мать она нашла лежащей в кровати. По дороге домой Энкарнасьон стало так плохо, что пришлось немедленно вызвать доктора. Тот сказал, что у нее болезнь сердца, увы, неизлечимая, и Энкарнасьон поняла: дни ее сочтены.
          С доктором она говорила наедине и попросила об одном - не сообщать диагноз ни мужу, ни дочерям.
          - Иначе дом, о счастье которого я пекусь дни и ночи, превратится в склеп. Понимаете, доктор? Мои близкие будут горевать, ходить на цыпочках, хоронить меня раньше времени. Я готова принять свою судьбу, но среди веселья, среди улыбающихся лиц моих дочерей.
          Теперь Энкарнасьон радовалась, глядя в счастливые глаза Марии, которая припала к ее постели и снизу вверх смотрела да мать.
          - Тебе плохо, мамочка? - спрашивала она с беспокойством.
          - Нет, доченька, я очень скоро поправлюсь,- отвечала с улыбкой Энкарнасьон.- Сердце уже не молодое, оно устает, но доктор сказал, что ничего страшного.
          - А ты знаешь, мамочка, я полюбила,- вдруг выпалила Мария. Она была так счастлива, что не могла не сказать этого, признание так и рвалось с ее уст.
          - Знаю, доченька, и счастлива не меньше тебя. Счастлива тем, что к тебе пришла любовь, что ты, наконец, полюбила Гонсало. Я теперь и поправлюсь гораздо быстрее, зная, что к моей Марии пришла любовь.
          Энкарнасьон говорила, и глаза ее светились такой радостью, что решимость Марии растаяла, слова признания застыли на ее губах. В больнице она видела разных больных и знала, как опасны болезни сердца. В лице матери она впервые различила ту одутловатость, которая говорит о далеко зашедшей болезни. Мария знала, что волнения для людей с больным сердцем смертельны, и не решилась разбивать иллюзию счастливой Энкарнасьон.
          - Отдыхай, мамочка,- нежно поцеловав ее, сказала она.
          Ей нужно было говорить не с матерью, а с отцом, и Мария приготовилась к непростому разговору.
          Увы! Готовность ее оказалась порывом. Увидев отца, его озабоченность болезнью матери, Мария кинулась к нему с желанием утешить его, а не огорчить. Лицо Мануэля посветлело.
          - Доченька моя! Я счастлив твоим счастьем, - шепнул он. - Весь город говорит о мужестве барышень Оласабль. Сколько добра вы сможете сделать с Гонсало, трудясь рука об руку!
          Мария не нашла в себе сил разрушить отцовскую мечту. Ища облегчения своим мукам, она пошла в церковь, чтобы помолиться и попросить помощи: только Господь мог наставить ее и дать сил.
          В церковь пришел и сержант Энрике Муньис, он тоже искал целительной силы, которая помогла бы его истерзанному сердцу. Девушка, которую он боготворил, с которой собирался соединить свою судьбу, оказалась бессердечной лицемеркой. Она надсмеялась над чувствами прямодушного солдата. Она была невестой другого и ни словом не обмолвилась об этом.
          Увидев Марию, Энрике сначала онемел. Потом поклонился и с горечью сказал:
          - Приветствую невесту Гонсало Линча и навеки прощаюсь с ней. Вполне возможно, что я не заслуживаю любви, но и обмана я тоже не заслуживаю. Ненавижу предателей!
          Из прекрасных глаз Марии градом покатились слезы. Она заслужила упрек, но не заслужила боли расставания. Разве не молится она днем и ночью, чтобы расторгнуть свою несчастную помолвку?
          - Энрике, я люблю тебя, - прошептала она, плача. - Мы всегда виделись так коротко, мы же ни о чем еще не успели поговорить. Твои упреки несправедливы. Жениха мне нашел отец, и я покорилась родительской воле. Тогда я еще не знала тебя. Но теперь я в таком отчаянии...
          Энрике не мог не поверить Марии. При виде ее слез он позабыл свое горе и сочувствовал только ей.
          - Позволь мне пойти к твоему отцу и попросить твоей руки. Я небогат, живу службой, но на хорошем счету. Скажу, что мы любим друг друга и не намерены отказываться от своего счастья.
          - Сначала хотела бы сама поговорить с ним. Ты обвинил меня в предательстве, узнав о моей помолвке. Что же подумает мой отец? Ведь он любит меня! Он меня вырастил!
          - Я хотел бы помочь тебе, разговаривать с отцом тебе будет нелегко.
          - Но другого выхода у нас нет, - твердо произнесла Мария.
          - Нет другого выхода,- эхом повторил Энрике. Теперь на сердце у него было легко, теперь он сочувствовал Гонсало Линчу, который с такой надменностью ответил ему возле больницы на вопрос:
          - Кого вы ищите, сеньор?
          - Свою невесту сеньориту Марию Оласабль!
          Но сеньорита Оласабль в самом скором времени станет сеньорой Муньис, в этом Энрике теперь не сомневался.
         
          Молодые люди расстались, договорившись о скорой встрече на гулянии в парке, и сержант, вернувшись в казарму, тут же принялся писать письмо своей возлюбленной:
          «Одно видение преследует меня изо дня в день. Меня волнует воспоминание о горячем блеске твоих глубоких глаз...»
          На двух страницах описывал пылкий молодой человек свои чувства, потом запечатал письмо и попросил своего друга Хименеса отнести письмо по известному адресу и вручить в собственные руки Марии или, в крайнем случае, Виктории.
          Энрике проникся симпатией к Виктории после ночи на пожаре. А когда она напомнила ему, что он избавил ее от пьяных приставал,- почувствовал, что они чуть ли не родня. Знал бы он, что она - сестра Марии, непременно бы пошел провожать ее сам.
          - Только не говори Марии, что мы так давно знакомы,- попросила Виктория, - пусть это будет маленьким секретом.
          - Пусть, охотно согласился Энрике, улыбнувшись про себя странности Виктории.
          То, что Энрике не запомнил их встречи, было лишней раной в истерзанном сердце Виктории. Но ей стало легче от того, что он не обмолвится случайно Марии об их знакомстве. Мария сразу бы догадалась, кто был «генералом мечты» Виктории. И им обеим стало бы еще труднее и больнее.

Глава 8

          В казарме шла драка. Дрались сержант Менендес и сержант Муньис. Менендес яростно нападал, Муньис неохотно защищался. Капрал Хименес пытался разнять дерущихся. Когда другие солдаты помогли ему и оттащили Менендеса, драка прекратилась.
          Муньис был мрачен и твердил одно:
          - Когда же ты поймешь, Фермин, что я тут ни при чем? Когда ты, наконец, поймешь?
          Сидя в таверне за бутылкой вина с юным Хименесом, Энрике рассказал новому другу историю, которая развела его со старым, превратив Менендеса из друга в заклятого врага. Были они оба из одной деревни, дружили с детства, потом разъехались. Менендес обручился с девушкой из богатой семьи, и, когда Энрике приехал навестить родителей, Фермин познакомил его со своей невестой. И случилось так, что девушка влюбилась в Энрике и отказала Менендесу. Вины Энрике никакой не было, он видел в девушке только невесту друга, а когда узнал о ее чувстве, тут же уехал. Однако жених с невестой так и не помирились, свадьба разладилась, и Фермин до сих пор во всем этом винил Энрике. Прошло уже несколько лет, но Фермин продолжал его ненавидеть.
          - Тяжело, когда тебя не любят, - подвел печальный итог Энрике, - всегда легче найти виноватого и мстить ему.
          На следующий день Энрике Муньиса вызвал к себе начальник гарнизона.
          - Думаю, что свои бойцовские качества вы примените гораздо лучше на нашей границе. Там неспокойно. Выезжайте немедленно. Воевать вы там будете с врагами родины, и это именно то, что вам нужно!
          - Я горд возложенной на меня миссией, генерал, - ответил сержант Муньис. - Но позвольте мне уладить свои дела в городе. Всего один или два дня!
          Генерал расхохотался.
          - Вы забыли, что такое война, сержант! На войне есть все, кроме времени! Я даю вам час на сборы. И скажите спасибо за то, что не накладываю на вас другого взыскания за вчерашнее безобразие в казарме.
          Муньис поклонился и вышел. Несколько наспех нацарапанных слов с уверениями в любви и объяснением обстоятельств он передал Хименесу для Марии.
          - Отдашь ей только в собственные руки, - предупредил он, - иначе она не получит моего письма. Хименес поклялся, что письмо будет в руках Марии Оласабль.
         
          После разговора с отцом Мария, как ни странно, не отчаялась. Она надеялась на понимание и сочувствие дона Мануэля, но раз Энрике оклеветали, то, как мог ее отец, человек твердых правил и благородных убеждений, принять иное решение? Она понимала, что должна продолжать бороться, но не могла понять как. Вот теперь она ждала помощи от Асунсьон, как-никак та была старше и опытнее. До отъезда в деревню Марии хотелось хоть что-то предпринять.
          Асунсьон внимательно выслушала Марию и признала, что ситуация совсем не простая.
          - Я знаю одно, - твердила Мария, - Энрике оклеветали. Будь он двуличным тщеславным обманщиком, он не завоевал бы моего сердца. Да! У меня нет опыта, но именно поэтому любая фальшь бросилась бы мне в глаза. Двуличным мне кажется Гонсало, я не могу довериться его любви, его глаза - это глаза волка, который ищет только добычи. Рядом с Энрике я чувствовала себя женщиной, которую любят и ценят. Он помогал мне в больнице, был рядом со мной на пожаре. Он уважал и меня, и дело, которым я занималась. Всюду и во всем он сразу становился мне опорой. Я не верю, что он бесчестный и пустой человек. И потом...
          Мария замолчала, слезы туманили глаза, горло перехватило, и она не могла продолжать.
          - А главное, ты любишь его, - закончила за племянницу Асунсьон.
          Она смотрела на нее своими прекрасными темными глазами, хорошо понимая, что хочет, но еще не умеет высказать Мария. Та же хотела сказать, что каждый день с любимым, пусть даже горький и печальный, - это жизнь, а каждый день с нелюбимым, пусть ровный и благополучный, - это смерть.
          - Да, люблю, - подтвердила Мария, - и никто и ничто в мире не заставит меня разлюбить его. Даже если мне прикажут не видеть его, даже если я буду стараться не думать о нем, чувства мои не изменятся!
          - Я ничего не могу тебе обещать, - сказала Асунсьон, - но с твоим отцом я поговорю.
          И действительно, утром сразу после завтрака она появилась в доме брата. Мануэль принял ее с тяжелым вздохом.
          - Асунсьон! Ночь я провел ужасно. Почти не спал. Только собрался отдохнуть, как явилась ты, будто вихрь! - начал он.
          - Нет-нет! Годы научили меня, Мануэль, что вихри, кроме разрушений, ничего не приносят. Я как раз успокоилась, чтобы не налетать вихрем, и очень тебя прошу терпеливо меня выслушать, - Асунсьон ласково смотрела на брата.
          Он покорно кивнул: так и быть, он выслушает и Асунсьон. За бессонную ночь он еще больше утвердился в своей правоте, и теперь был готов отразить любое давление того, кто попытается изменить его мнение.
          - Мануэль, представь, что тебе двадцать лет, ты мечтаешь о любви, о работе, жизнь представляется тебе необозримым пространством, на котором тебя ждут всевозможные сюрпризы и неожиданности... Но вдруг приходят какие-то люди, хватают тебя и сажают на цепь. Тебя кормят, не бьют, не обижают, но ты обречен сидеть на цепи и служить хозяину, которого не выбирал. Ты будешь рад своей жизни?
          - Я понимаю, к чему ты ведешь, Асунсьон, но не согласен с тобой.
          - Мануэль! Жизнь большинства женщин - это рабство! Не заточай свою Марию! Рабство приводит только к отчаянию! Вспомни мою судьбу и ради меня не выдавай Марию замуж за человека, которого она не любит. Подожди! Она еще так молода! Пусть ее первое чувство не принесет ей счастья, но она еще встретит человека достойного, которого полюбит и за которого выйдет замуж!
          - Гонсало Линч и есть тот достойный человек, - твердо проговорил дон Мануэль. - Женщина должна жить под покровительством мужчины. Мария поймет, что я был прав.
          - А если нет? Дай ей возможность самой устроить свою судьбу!
          - И остаться на всю жизнь несчастной? Никогда!
          Мануэль выпрямился, давая понять, что говорить им больше не о чем. Твердой рукой он вел свой семейный корабль и так же твердо поведет его и дальше. Асунсьон хочет завести новые порядки, но для них и старые хороши.
          - Как жаль, что ты не слышишь меня, Мануэль! Как жаль, что не доверяешь мне, - с горечью сказала Асунсьон. - Я чувствую, твое недоверие принесет нам много несчастий!
          - Не каркай, Асунсьон! И не пугай меня! Я принял решение, оно далось мне нелегко, и теперь я от него не отступлюсь!
          Асунсьон вышла, низко опустив голову, - как она хотела помочь Марии и не смогла.
          Выслушав Асунсьон, Мария приняла свое решение - она должна немедленно сообщить обо всем Энрике. Ему, и только ему вручает она свою судьбу!
          Быстро добежала до казармы и попросила вызвать сержанта Муньиса.
          - Сержант Муньис, - сообщил ей солдат, - выехал утром со своими людьми в провинцию.
          Вот когда Марию охватило настоящее отчаяние - Энрике, не сказав ей ни слова, уехал. Он оставил ее! Неужели он ей не поверил? Или отец оказался прав, и Энрике только играл ее сердцем?
          Счастье бедной Марии развеялось как дым, как сои, и с этим ударом она не в силах была справиться. Бегство в поместье представилось ей, теперь единственным выходом. Там, вдали ото всех, она обдумает, что ей делать. Она во всем разберется и решит, как ей поступить.
          Мария рыдала в объятиях Виктории, а Виктория умоляла сестру не торопиться. Она должна остаться в городе и дождаться весточки от Энрике. Она обязана верить ему, если любит его.
          Но Мария лихорадочно собирала вещи. Ждать? Ей нечего было ждать! Ее бросили! Ее оставили!
          Асунсьон решила составить компанию бедняжке Марии. Она хотела хоть чем-то помочь бедной отчаявшейся девочке.
          Мануэль считал, что Асунсьон не столько поможет, сколько навредит Марии, но не посмел возражать жене. А Энкарнасьон была очень довольна, что в такую ответственную минуту с их дочкой будет кто-то из Оласаблей, раз сама она не может поехать с ней, а Виктория - не хочет.
          Что поделаешь? Мануэль дал свое согласие. Поместье-то досталось им от отца, вернее, не поместье, а клочок земли, а дом на нем строился частично на деньги мужа Асунсьон, так что сестра имела на «Эсперансу» те же права, что и он, и к тому же никогда не требовала своей доли от доходов.
          Только успели проводить Марию с Асунсьон, как к Оласаблям с визитом пришел дон Федерико. Он сообщил, что дела по наследству недавно умершей сестры призывают его в Англию, и пробыть ему там придется довольно долго. В связи с этим он просил бы, чтобы свадьба состоялась несколько раньше, до его отъезда.
          Дон Мануэль не возражал. Донна Энкарнасьон с благодарностью смотрела на дона Федерико - она была растрогана тем, что он так быстро откликнулся на ее просьбу.
          И только сердце Виктории болезненно сжалось при известии, что нежеланная свадьба все ближе и ближе.

Глава 10

          Кража в порту, организованная Гонсало, отвлекла его от предсвадебных хлопот - надо было побыстрей продать украденное перекупщикам, пока преступление не всплыло наружу.
          А Мария с ужасом ждала прихода Гонсало в их дом, боясь, что не сможет разыгрывать из себя счастливую невесту, не сможет лгать.
          - Гонсало только увидит мои глаза и сразу поймет, что я его обманываю, - говорила она Виктории.
          - Не бойся! Если отец и мама ничего не заподозрили, то ему и подавно не понять. Этот напыщенный индюк занят только собой и своим бизнесом, - отвечала ей Виктория. - Ты помни об Энрике, и у тебя все получится.
          Так уж вышло, что ради торжества любви обеим сестрам пришлось пойти на обман. Виктория придумала, как сообщить Энрике день и час побега, а для этого она тоже вынуждена была слукавить, сказав отцу, что шьет платье у доньи Эулохии.
          - Мне надо съездить на примерку, чтобы донья Эулохия успела сшить платье к свадьбе Марии.
          - Кто такая эта донья Эулохия? - спросил Мануэль. - Почему я ее не знаю?
          - Это лучшая портниха в Санта-Марии! - не моргнув глазом, соврала Виктория. - Мне повезло, что я шью у нее.
          - Тогда я поеду с тобой, - заявил Мануэль, разрушив план Виктории.
          Она-то надеялась, что сопровождать ее будет мать, которой легче было бы объяснить странную реакцию Эулохии на их внезапный визит. Ведь та еще не знает, что она «портниха», и наверняка немало удивится, услышав о примерке.
          Но Виктория все же отважилась на риск, поскольку это была единственная возможность связаться с Энрике.
          Подъехав к дому Эулохии, она попросила отца подождать ее в карете, однако Мануэль и тут не оставил ей никакой свободы для маневра:
          - Я провожу тебя, дочка. Хочу познакомиться с модисткой.
          Эулохия растерялась при виде столь важных и неожиданных гостей, но Виктория не дала ей и слова сказать, взяв инициативу на себя.
          - Я приехала за платьем, которое вы мне сшили, - произнесла она, подчеркивая каждое слово и рассчитывая на сообразительность Эулохии.
          - Я? Сшила? - недоумевающе пробормотала та.
          - Простите, я неточно выразилась, - поспешила исправить положение Виктория. - Мне известно, что платье еще не готово, для этого и нужна примерка. Позвольте познакомить вас с моим отцом.
          - Наверно, нелегко шить для моей дочери? - вежливо спросил Мануэль. - У нее строптивый характер.
          - Нет-нет, мы прекрасно ладим с сеньоритой Викторией, - улыбнулась Эулохия, смекнув, наконец, зачем понадобилась эта комедия. - Долорес, угости сеньора Мануэля чаем, а мы займемся платьем.
          Оказавшись вдвоем с Эулохией в соседней комнате, Виктория изложила ей план побега, который та должна была передать Энрике.
          - Ну, слава Богу! - облегченно вздохнула Эулохия. - А то сержант уже тут с ума сходит, не имея от сеньориты Марии никаких вестей. - Нас никуда не выпускают, а возле дома дежурят охранники. Пусть Энрике будет осторожен.
          Когда они вышли из «примерочной», Мануэль выразил желание взглянуть на обновку Виктории, но она решительно замахала руками, сказав, что платье еще не готово и к тому же ей хочется преподнести отцу сюрприз в день свадьбы.
          - Когда я надену это платье, ты увидишь, что твоя младшая дочь - настоящая красавица!
          - Я и так это знаю, - добродушно усмехнулся Мануэль.
         
          Дону Федерико, наконец, стало известно о краже в порту, и это заставило его о многом задуматься. К счастью, груз был застрахован, и убытков компания не понесла, но сам характер кражи свидетельствовал о том, что тут приложил руку кто- то из служащих, на которых Федерико привык во всем полагаться.
          - У нас неприятности, - сказал он сыну. - Кража в порту, причем весьма странная.
          - У нас? - насмешливо произнес Гонсало. - Мне казалось, эту торговлю ты считал только своей, а не общей.
          - Перестань, - с досадой молвил Федерико. - Все мое станет твоим.
          - Тогда допусти меня к делам! - тотчас же вступил в торг Гонсало. - Если бы я работал на твоем предприятии, эта кража могла бы и не случиться. Даже наверняка бы не случилась! Своего я никому не отдам.
          Федерико внимательно посмотрел на сына, и тот, не выдержав его взгляда, вдруг засуетился:
          - Я вижу, ты готов заподозрить меня. Верно я тебя понял? Ты всегда все сваливаешь на меня! Ох, как мне это надоело! Пойду-ка я лучше спать. Спокойной ночи!
          На следующий день он, наконец, удосужился навестить свою невесту, которая с честью выдержала это испытание.
          А дон Федерико отправился к нотариусу и внес изменение в завещание, назвав своими наследниками Гонсало Линча и Адальберто Гутьерреса.
          Немало удивленный нотариус не удержался от вопроса:
          - Скажите, дон Линч, а вашему сыну это известно?
          - Нет. Он ничего не должен знать. Я сам ему сообщу, когда придет время.
         
          Асунсьон понемногу обживалась в «Эсперансе», преодолевая сопротивление управляющего Вирхилио, который не желал признавать в ней хозяйку.
          - Имейте в виду: я приехала сюда надолго, возможно, даже навсегда, - предупредила она Вирхилио. - Так что если вы хотите и дальше оставаться управляющим, то прошу безропотно выполнять все мои указания.
          - Я постараюсь, - ответил он, - но у меня есть один хозяин - дон Мануэль. Только он может решить, работать мне здесь или нет.
          - У меня тоже есть это право, - напомнила ему Асунсьон. - Поэтому советую вам смирить свой норов и спокойно заниматься делом.
Асунсьон не хотела начинать со скандала, потому что действительно собиралась осесть в «Эсперансе», где все напоминало ей о беззаботном детстве, где в тихие предзакатные часы она ощущала такой благодатный покой, о котором мечтала в шумной и суетливой Европе.
          Легкий ветерок доносил с полей запахи цветущих трав, Асунсьон вдыхала этот целительный аромат и чувствовала, что большего счастья ей не надо.
          В один из таких теплых, лучезарных вечеров к ней и приехала Хулиана.
          Асунсьон очень обрадовалась гостье, но та привезла не слишком приятные новости.
          - Фактически я бежала из Санта-Марии, - призналась она. - Мой бывший муж разорился и теперь не дает мне проходу. Хочет отобрать все мои сбережения. Боюсь, что он попросту может убить меня.
          - Ты правильно сделала, приехав сюда, - поддержала ее Асунсьон. - Здесь ты будешь надежно защищена.
          - Спасибо! - растроганно поблагодарила ее Хулиана. - Я знала, что вы мне поможете!.. Но это еще не все... Перед отъездом сюда я зашла в дом вашего брата - попрощаться с Домингой. И она рассказала мне чудовищные вещи. Вашим племянницам не разрешают выходить из дома. А свадьба сеньориты Марии состоится послезавтра.
          - Я должна немедленно ехать в Санта-Марию! - тотчас же приняла решение Асунсьон. - Марии наверняка потребуется моя помощь. А ты, пожалуйста, располагайся здесь, отдыхай с дороги.
         
          Вечером накануне побега Мария почти не выходила из своей комнаты и творила молитву, прося Господа помочь ей и Энрике.
          Виктория же занималась более прозаическими делами: укладывала вещи сестры якобы для свадебного путешествия, но при этом собирала один чемодан, с которым и должна была бежать Мария.
          Энрике тоже не находил себе места в ожидании завтрашнего дня.
          - Какая несправедливость в том, что два человека вынуждены скрывать свою любовь, словно позорное клеймо! - говорил он Хименесу. - Ведь когда любишь, то хочется крикнуть на весь свет, что ты нашел ту единственную, с которой пройдешь по жизни до конца!
          - Когда-нибудь у тебя будет такая возможность, - пытался успокоить его Хименес - Все должно получиться! Виктория вынесет чемодан с вещами Марии, подгонит в нужное место лошадей, Адальберто будет ее подстраховывать, а я отвлеку солдат, направлю их по ложному следу.
          Легок на помине, Адальберто тоже пришел поддержать Энрике.
          - Какое необычное распятие! Настоящее произведение искусства! - восхитился он, увидев в руках Энрике деревянный крест.
          - Его выточил мой отец. А когда он погиб на войне за независимость, распятие перешло ко мне и было со мной во всех битвах.
          - Возьми его с собой, - посоветовал Адальберто. - Пусть оно поможет тебе завтра.
          На следующий день, когда в доме Оласаблей уже собрались гости, приехал жених и появился священник, чтобы совершить обряд венчания, Мария тайком вышла из своей спальни во двор.
          Виктория, Адальберто и Энрике уже ждали ее в условленном месте.
          А тем временем капрал Хименес докладывал адъютанту генерала:
          - Я знаю, где можно арестовать дезертира Энрике Муньиса. Могу вас туда проводить.
          - Вы опоздали, капрал, - ответил адъютант. - Мы уже обнаружили его неподалеку от дома сеньора Оласабля, и на сей раз ему не удастся уйти.
          Хименес стремглав помчался на выручку другу, но был остановлен Менендесом:
          - Куда это вы так несетесь, Хименес?
          - К другу. Ему надо помочь, - не задумываясь, выпалил тот.
          - Вашему другу уже никто и ничто не поможет! - самодовольно рассмеялся Менендес - Так что возвращайтесь в казарму, не то я вас арестую.
          - Будьте вы прокляты! - бросил ему в лицо Хименес, вынужденно повинуясь приказу.
          - Вы еще пожалеете об этих словах, - процедил сквозь зубы Менендес. - Жаль, мне сейчас некогда вами заниматься: я еду арестовывать Муньиса.
          Между тем Мария, сделав несколько шагов по саду, услышала у себя за спиной встревоженный голос отца:
          - Мария! Ты куда идешь? Тебя ждет жених!
          - Папа, мне нужно хоть немного погулять по саду, прежде чем...
          - Нет, дочка! - строго произнес Мануэль. - Я не знаю, что ты задумала, но знаю, что вблизи нашего дома находится дезертир Муньис. Мне только что сообщил об этом генерал.
          - Боже мой! - вырвался отчаянный возглас у Марии. - Энрике!
          - Забудь о нем! Немедленно возвращайся к жениху!
          - Энрике! Спасайся! - крикнула Мария, метнувшись в ту сторону, где должен был находиться ее возлюбленный, но Мануэль силой увел дочь обратно в дом.
          Менендес, издали наблюдавший за этой сценой, удовлетворенно хмыкнул и отдал команду солдатам:
          - Приступайте к операции. Держите его под прицелом! - Затем громко крикнул Энрике:- Сержант Муньис, вы окружены, сопротивление бесполезно!
          Солдаты тотчас же набросились на Энрике, пытаясь сбить его с ног и заломить руки за спину.
          - Не бейте его! Мерзавцы! - бросилась на помощь Виктория, пытаясь заслонить собою Энрике.
          Менендес приказал солдатам оттащить ее в сторону, а Энрике взять под арест.
          - Мария!.. Что теперь будет с ней? - промолвил Энрике. - Виктория, передай ей этот крест. Пусть ждет меня. Я обязательно вернусь к ней. Клянусь!..
         
          Солдаты увели Энрике, а Виктория, вернувшись в дом, увидела рыдающую Марию. Отец беспомощно стоял над ней, не в силах успокоить дочь.
          - Все кончено, - обессилено произнесла Виктория. - Энрике арестован.
          Мария забилась в безутешных рыданиях. Виктория тоже впала в истерику и, неистовствуя, бросала отцу страшные обвинения:
          - У вас нет сердца! Я никогда не прощу вам того, что вы сделали с Энрике!.. Ненавижу вас! Ненавижу!..
          Мануэль не спорил с ней и не оправдывался. Сейчас ему надо было увести отсюда Викторию и заставить Марию выйти к жениху и гостям, которые уже высказывали недоумение из-за долгого отсутствия невесты.
          Вытолкав Викторию за дверь, он стал внушать Марии, в чем состоит ее дочерний долг:
          - Ты и так уже поставила под сомнение честь нашей семьи. Сейчас же иди к Гонсало! Вытри слезы и забудь о том, что случилось. У тебя есть жених, достойный человек.
          - Я не люблю его! - сквозь слезы выкрикнула Мария. - И замуж за него не выйду. Я люблю Энрике!..
          - Твой Энрике - дезертир.
          - Если его расстреляют, я тоже покончу с собой! Я не хочу жить!
          Мануэль понял, что в таком состоянии Мария вполне может осуществить свою угрозу, и пообещал замолвить слово за Энрике:
          - Я попрошу генерала заменить расстрел каторгой. Думаю, это в его власти, и он не оставит мою просьбу без внимания. Но ты, если хочешь помочь своему сержанту, сейчас же выйдешь к Гонсало и обвенчаешься с ним.
          - Никогда этого не будет! - твердо произнесла Мария. - Лучше умереть!
          А тем временем Энкарнасьон, занимавшаяся приемом гостей, уже начала беспокоиться: куда подевались Мануэль и Виктория, почему так долго не выходит из своей комнаты Мария? Гонсало, тоже почуявший неладное, подошел к ней и прямо спросил, что происходит. Энкарнасьон ответила, что, видимо, невеста чрезмерно волнуется перед свадьбой - обычное дело, с девушками это всегда бывает.
          - Займите гостей, - сказала она будущему зятю, - а я пойду к Марии.
          Но по дороге она встретила плачущую Викторию и потребовала объяснить столь неприличную задержку невесты. Виктория, не в силах сдерживаться, выложила матери всю правду.
          Вбежав в комнату к Марии, Энкарнасьон попросила Мануэля спуститься к гостям, пообещав, что сама успокоит дочь.
          - Я уже никогда не буду спокойной, - сказала матери Мария. - Мне лучше умереть!
          - Доченька, не говори так, не рви мое сердце! - взмолилась Энкарнасьон. - Я очень перед тобой виновата: не выслушала тебя, не сумела понять. Была занята только своей болезнью. Думала о смерти, а не о жизни...
          - Я не понимаю вас, мама, - встрепенулась Мария, испуганно взглянув на мать.
          - Я объясню тебе, только ты не говори никому, насколько я больна. Пожалуйста. Даже отцу и Виктории.
          - Обещаю, мама...
          - Я больна. Неизлечимо больна. Жить мне осталось недолго.
          - Мама! - обняла ее Мария.
          - Я не хотела тебя пугать, - сказала Энкарнасьон. - Не хотела огорчать перед свадьбой. Наоборот, думала, что после моей смерти тебе будет легче рядом с Гонсало. Да и отец смог бы на него опереться... Прости меня, дочка, я не поняла, что для тебя значит Энрике и как ты его любишь.
          Она заплакала, и теперь уже Мария стала ее успокаивать:
          - Не надо слез, мама. Я люблю вас и всегда буду рядом!
          - Да, моя милая! Ты должна жить! А я сейчас пойду к гостям и сама скажу всем, что свадьбы не будет... Господь нас простит. И Гонсало должен понять, что так лучше для всех...
          - Нет, мама, не надо ничего делать! - решительно произнесла Мария. - Отец не должен знать о вашей болезни. Он этого не вынесет... Во что превратится этот дом, если все будут знать, что вы уходите от нас?! Нет, мама, побудьте здесь, успокойтесь, а я сама сейчас все улажу.
          - Что ты собираешься сделать? - слабым голосом вымолвила Энкарнасьон.
          - Вам плохо, мама? Сердце? - встревожилась Мария. - Пойдемте, я отведу вас в вашу спальню. Там - лекарства. Доминга, помоги маме! - распорядилась она, увидев в коридоре старую служанку. - А я должна сделать то; чего хочет Господь.
          Вернувшись в свою спальню, она взяла письмо Энрике, словно хотела набраться от него сил, и мысленно обратилась к навсегда утраченному возлюбленному: «Прости меня, милый, но иначе я не могу поступить...»
          Затем вытерла заплаканные глаза, поправила перед зеркалом свой свадебный наряд и решительно направилась к заждавшемуся ее жениху.
          А еще спустя несколько минут отец Пиендо приступил к обряду венчания:
          - Дети мои, мы собрались здесь, чтобы соединить в священном браке первенцев двух самых уважаемых семейств нашего прихода...
          Виктория, не в силах вынести эту пытку, выбежала из зала и устремилась в сад. Адальберто последовал за ней.
          - Я никогда не прощу Марии предательства! - сказала она Адальберто. - У меня больше нет сестры!
          - Успокойся, милая, - как мог, утешал ее Адальберто. - Не надо так убиваться. Я с тобой. Я всегда буду с тобой.
          В это время к дому подъехала карета, и из нее торопливо вышла Асунсьон. Буквально ворвавшись в зал, она услышала слова священника, обращенные к Марии:
          - Берешь ли ты в мужья Гонсало Линча? Будешь ли чтить его и уважать - в горе и в радости, в богатстве и бедности, пока смерть не разлучит вас?
          - Мария, ты еще можешь сказать «нет»! - крикнула Асунсьон, и буквально похолодела, услышав, как племянница ответила священнику «да».
         
          К брачному ложу Мария шла как на заклание и почти не слышала слов, которые страстно шептал ей Гонсало:
          - Ты прекрасна, Мария! Ты первая женщина, которую я полюбил... И - последняя. Не бойся меня. Не волнуйся... Ты научишься любить меня. Я сам тебя этому научу...
          Затем он какое-то время лежал рядом с нею обессиленный, в сладкой истоме, но вскоре опять заговорил - об их совместном будущем и, конечно же, о делах:
          - Накануне свадьбы я получил письмо из Лондона. Англичане предложили мне стать их компаньоном! Завтра мы отправимся в свадебное путешествие в Монтевидео, а оттуда прямиком махнем в Лондон! Обещаю, что там мы будем жить счастливо. Ты ни в чем не будешь нуждаться. Я стану преуспевающим промышленником.
          Мария вроде бы и слушала его, но не понимала, о чем он говорит.
          Лишь утром до нее дошло, что она должна покинуть больную мать, отца, сестру, распрощаться с Санта-Марией и навсегда уехать в чужой и холодный Лондон.
          - Никуда я не поеду! - заявила она. - Моя мама больна, я не имею права оставить ее.
          - Теперь ты - моя жена, и мне решать, что для тебя лучше, - отрезал Гонсало. - Собирайся, нам пора в дорогу.
          Прощание с родителями и Асунсьон вышло грустным: Мария изо всех сил сдерживала слезы, не желая расстраивать мать. И лишь когда ее обняла Доминга, Мария украдкой смахнула навернувшуюся слезу.
          - А где же Виктория? - спросила она растерянно, не увидев среди провожающих сестры.
          - Она в саду, - сказала Доминга, - Ее очень огорчил ваш отъезд.
          - Я не могу уехать, не простившись с нею! - воскликнула Мария и, оттолкнув пытавшегося удержать ее Гонсало, побежала в сад.
          - Виктория, не знаю, как смогу жить без тебя! - сказала, отыскав сестру, которая горько плакала в самом дальнем уголке сада. - Буду писать тебе каждый день!
          - Можешь не трудиться, - вскинула на нее заплаканные глаза Виктория. - Я не стану отвечать на твои письма. Ты предала Энрике, предала меня.
          - Не надо, прошу тебя! Мне и так больно.
          - Тогда объясни, почему ты согласилась на брак с Гонсало!
          - Поверь, у меня была на то серьезная причина. Это все, что я могу сказать тебе сейчас. А со временем ты все узнаешь сама. Береги маму! Ты ей будешь очень нужна. Я люблю тебя!
          - Желаю тебе никогда не разочароваться в том, что ты сделала, - бросила на прощание Виктория.
          Мария молча вытерла слезы и смиренно побрела навстречу своей нелегкой судьбе, которую избрала сама.
         
          После отъезда новобрачных Мануэль круто поговорил с сестрой, обвинив ее в том, что она пыталась сорвать свадьбу Марии.
          - Это ты сломал ей жизнь, и когда-нибудь тебе придется испытать горькое раскаяние, - хмуро ответила Асунсьон.
          - Никогда не пожалею, что выдал Марию за Гонсало! - уверенно заявил Мануэль. - А тебя я больше не желаю видеть в моем доме!
          - Да, мне теперь здесь делать нечего, - грустно произнесла Асунсьон.
          В тот же день она уехала в «Эсперансу».
          Печальная Энкарнасьон попыталась объясниться с Викторией, но та не захотела ее слушать. Родители для Виктории словно перестали существовать. Все дни она проводила в своей комнате или на конюшне. Даже с Домингой была холодна, и лишь надежному другу - Адальберто - могла поведать, что творится в ее душе:
          - Сейчас меня держит на этом свете только слабая надежда, что Энрике каким-то чудом удастся выжить!
          Адальберто понял, что никогда не сможет рассчитывать на любовь Виктории, чье сердце безраздельно принадлежит Энрике Муньису.
          Простившись с доном Федерико и поклявшись Виктории в верности, он покинул Санта-Марию.
          А Энкарнасьон вскоре совсем слегла. И без того больное сердце сжималось под тяжестью вины, которую мать испытывала перед Марией. Но что-либо поправить было уже невозможно, и Энкарнасьон только молилась о счастье дочери, хотя и не верила в него.
          Болезнь матери, в какой-то мере, помогла Виктории вернуться к реальности. Дни и ночи просиживала она у постели слабеющей Энкарнасьон, читала ей вслух письма от Марии, но сама никогда не писала сестре.
          Мануэль же исполнил обещание, данное Марии: похлопотал о судьбе Энрике, и тот получил минимальное наказание - три года тюрьмы.
          Узнав об этом от отца, Виктория воспрянула духом. Теперь у нее, кроме заботы о матери, появилась еще одна важная цель: дождаться освобождения Энрике!

Глава 12

          Условия, в которых провел эти годы Энрике, были такими, что он много раз мог умереть - от голода, болезней, от издевательского отношения охранников, от тяжелого каторжного труда. Заключенных использовали как дармовую рабочую силу не давая им нормальной пищи и постоянно их унижая.
          Многие сокамерники Энрике так и погибли в заточении, не дождавшись желанной свободы. Он же сумел вынести все тяготы лишь потому, что любил свою Марию и верил: она ждет его!
          Однажды, когда срок заключения уже близился к концу, Энрике довелось пройти еще через одно испытание: ему представилась возможность побега.
          Отряд заключенных работал в каменном карьере, охраняемый вооруженными солдатами. Место было глухое, безлюдное, и банда грабителей, обитавшая в тех краях, решила воспользоваться ситуацией, чтобы пополнить свой запас оружия.
          Укрывшись за огромными валунами, бандиты взяли под прицел охранников и разом выстрелили.
          Солдаты рухнули замертво, заключенные припали к земле, ожидая новых выстрелов.
          Но бандитам важно было поживиться оружием, а каторжники их не интересовали. Поняв это, весь отряд бросился врассыпную, Энрике тоже инстинктивно метнулся вслед за убегающими. Перед его глазами явственно всплыло лицо Марии. Увидеть ее воочию хоть на мгновение, а уж там - будь что будет, пусть даже смерть!
          Но уже в следующую секунду он представил, как опять будет скрываться от погони, как заставит страдать Марию... Нет! Бежать отсюда некуда. Надо отбыть наказание до конца и открыто, ни от кого не прячась, предстать перед Марией.
          Энрике остановился. Вокруг него лежали убитые солдаты. Лишь один из них вдруг застонал, и Энрике бросился ему на помощь.
          Затем, перевязав раненого, взвалил его себе на плечи и, сгибаясь под кровоточащей ношей, медленно побрел к тюремному бараку.
          Этот поступок резко переменил отношение тюремного начальства к Энрике: ему выдали вполне сносную одежду и перевели на более щадящий режим содержания. Но написать письмо Марии, о чем он просил, - не разрешили.
          Когда же на близлежащий форт напали индейцы и в бой были брошены солдаты из тюремной охраны, Энрике тоже доверили оружие, потому что каждый человек тут был на счету и его прицельный выстрел мог решить исход схватки.
          Энрике в том бою проявил себя как мужественный, умелый воин, и это позволило начальнику тюрьмы представить его к досрочному освобождению. Но возвращение в Санта-Марию опять откладывалось: Энрике восстановили в звании сержанта и направили с экстренным донесением в пограничный форт, где командиром был капитан Толедо.
          Однако, добравшись до места назначения, Энрике и подчиненные ему солдаты обнаружили форт полностью разбитым. Жилые помещения были сожжены, повсюду лежали трупы. Чудом спасшаяся женщина рассказала Энрике, что ночью на форт напали индейцы, многих убили, а Росауру, вдову бывшего командира форта, и ее сына Августо взяли в плен и увезли с собой. Капитан Толедо с горсткой уцелевших солдат бросился за ними в погоню.
          Понимая, что перевес на стороне индейцев, Энрике со своим малочисленным войском тотчас же помчался на помощь капитану. Однако, проскакав не более мили, увидел встречную повозку, в которой были тяжело раненный капитан и малолетний Августо. Возница пояснил Энрике, что капитану, вероятно, осталось жить совсем недолго, а Росауру похитили индейцы.
          - Я привезу твою маму живой! - пообещал Энрике мальчику.
          Подкравшись к лагерю индейцев ночью, Энрике и его солдаты выяснили, в какой хижине находится плененная Росаура. Затем Энрике приказал солдатам без шума управиться с дозорными и отойти на безопасное расстояние. А сам осторожно пробрался в хижину к Росауре и под покровом ночи скрылся с нею в степи.
          Вернувшись в форт, они еще застали капитана Толедо живым. Он ненадолго пришел в сознание и успел поблагодарить. Энрике. Но рана его все же, была очень опасной, и Росауре потребовалось немало сил и умения, чтобы вернуть капитана к жизни.
          Когда Толедо почувствовал себя лучше, Энрике, наконец, получил возможность отправиться в Санта-Марию.
          - Я могу проводить вас с мальчиком до города, - предложил он Росауре, но она отказалась покидать форт.
          - Мое место - среди этих людей. Я живу тут уже пять лет после гибели мужа. Спасибо вам за все. Вы спасли мне жизнь, и я вас никогда не забуду.
          - Прощайте, Росаура, хранительница форта! - сказал ей Энрике и погнал лошадь во весь опор, желая как можно скорее добраться до Санта-Марии.
         
          Давно уже прошло то время, когда управляющий Вирхилио пытался игнорировать новую хозяйку имения. Постепенно Асунсьон удалось смирить его строптивый нрав, и Вирхилио вновь занялся своими делами, которых в «Эсперансе» было предостаточно. Основной доход имению всегда приносило коневодство, но с приездом Асунсьон здесь стали делать упор не на численность, а на породистость лошадей, что позволило получать гораздо большую прибыль.
          Теперь основу табуна составляли самые лучшие - крепкие и норовистые кони, скупленные у индейцев, и потомки этих степных красавцев, выращенные в «Эсперансе», очень высоко ценились на рынках Америки и Европы.
          Однажды, когда Асунсьон вышла взглянуть на новую партию молодых необъезженных лошадей, приведенных в имение индейцем, она узнала в статном табунщике своего давнего друга Шанке. В детстве у нее была трогательная дружба с индейским мальчиком, о котором она сохранила добрые воспоминания на всю жизнь.
          - Ты не узнаешь меня, Шанке? - спросила взволнованно Асунсьон.
          - Как я могу не узнать вас? - ответил он, тоже волнуясь. - Вы Асунсьон.
          - Тогда почему ты ведешь себя так, будто мы не знакомы?
          - Я простой индеец, ваш слуга. А вы - сеньора, хозяйка имения.
          - Для меня ты, прежде всего, друг, которого я любила в детстве. Пойдем в дом, расскажешь, как жил все эти годы.
          - Вряд ли это будет удобно, - смутился Шанке. - Люди могут плохо о вас подумать.
          - Их мнение меня не интересует, - сказала Асунсьон, строго взглянув на Вирхилио. - Я вольна привечать моих друзей, как сама того хочу.
          Вирхилио ее заявление явно не понравилось: он ненавидел индейцев и считал, что им нельзя доверять ни в чем.
          Тем не менее, Асунсьон и Шанке провели несколько часов вместе, вспоминая детство и рассказывая друг другу о своей взрослой жизни. Время беседы для обоих пролетело незаметно, и Асунсьон попросила Шанке задержаться в имении:
          - Поможешь объездить лошадей, ну а главное - я просто не хочу расставаться с тобой так скоро.
          Однако к вечеру в «Эсперансу» заглянул владелец соседнего ранчо, привезший из Санта-Марии важные для Асунсьон новости:
          - Сеньора Мария вместе с мужем вернулась из Лондона, а у сеньориты Виктории на днях состоится помолвка.
          Асунсьон поблагодарила соседа за сообщение и тотчас же собралась ехать в город, упросив Шанке не покидать «Эсперансу» до ее возвращения.
         
          Гонсало не терял надежды скомпрометировать Адальберто в глазах дона Мануэля и тем помешать своему незаконнорожденному брату жениться на Виктории.
          - Этот человек - проходимец, - уверял Гонсало тестя. - У него нет ни состояния, ни хорошей профессии. Обыкновенный бродяга, вознамерившийся обеспечить свое будущее за счет Виктории.
          - Нет, ты не прав, - спокойно возразил Мануэль. - У Адальберто процветающее дело в Альто-Валье, которое он унаследовал от матери. К тому же все эти годы он всячески поддерживал Викторию и не раз доказал, что является настоящим другом. Да и твой отец, дон Федерико, очень уважает Адальберто.
          - Я знаю, как Гутьеррес умеет втереться в доверие к порядочным людям, - хмуро молвил Гонсало, поняв, что ему не удастся убедить дона Мануэля.
          А тот в свою очередь буквально ошеломил Гонсало неожиданным предложением.
          - Я уже стар, - сказал Мануэль, - мне трудно управляться с делами, и я хотел бы постепенно передать их тебе. Надеюсь, ты не откажешься?
          Разумеется, Гонсало не мог отказаться от такого подарка! Ведь он с самого начала только и мечтал о том, как бы прибрать к рукам весь капитал дона Мануэля. И теперь, когда перед ним открылись столь заманчивые перспективы, он тем более не мог допустить, чтобы Адальберто стал членом семьи Оласабль.
          Отправившись к отцу, Гонсало открыто потребовал от него поставить на место Адальберто, запретив тому жениться на Виктории.
          - Хватит того, что он просадил все наши деньги! - возмущенно говорил Гонсало. - За три года пустил на ветер целое состояние! Ведь у тебя, как мне стало известно, дела идут из рук вон плохо.
          - Да, мне в последнее время не везло в делах, - ответил ему дон Федерико. - Но это лишь потому, что я стал стар, а ты уехал, решил жить самостоятельно. И единственным  человеком, который выручил меня в трудную минуту, помог деньгами, - был Адальберто! Он буквально спас меня от банкротства.
          - Как же низко вы пали: просить помощи у какого-то бродяги! - заметил на это Гонсало,
          - Адальберто - не бродяга! И поступил он - как настоящий сын. В отличие от тебя...
          - Ну да, запретный плод вашей любви, он вам дороже, - язвительно усмехнулся Гонсало.
          - Не надо издеваться над тем, что было в прошлом и чего нельзя исправить, - сказал дон Федерико. - У меня - два сына, и обоим есть за что меня упрекнуть. Поэтому я и делаю все, чтобы хотя бы в дальнейшем вы оба были счастливы и не враждовали между собой.
          - Нет! Никогда я не признаю этого проходимца своим братом! - кипя от гнева, воскликнул Гонсало. - А если вы не отговорите его от помолвки с Викторией, то мне придется открыть всем вашу тайну. За грехи молодости надо платить!
          Оставив отца размышлять над этой угрозой, он отправился к жене, которую тоже надо было настроить против Адальберто.
          Однако и тут надежды Гонсало не оправдались: Мария горой встала на защиту Адальберто, говоря, что он всегда был надежным другом и она рада, что Виктория в него влюбилась.
          А вот намерение дона: Мануэля передать все дела зятю огорчило Марию, о чем она прямо сказала не только отцу, но и Гонсало.
          - Ты не веришь в мои предпринимательские способности? - с обидой и злостью спросил Гонсало.
          - Меня пугает твое непомерное тщеславие и страсть к деньгам, - честно призналась Мария. - Боюсь, как бы предложение отца не вскружило тебе голову, и ты вновь не пустился в весьма рискованные предприятия.
          Гонсало грубо оборвал ее, сказав, что это не женское дело - совать нос в финансовые вопросы семьи. Мария тоже не осталась в долгу, защищая свое достоинство, и впервые за три года между супругами Линч возникла серьезная размолвка.
          - Ты - холодная, бездушная кукла! - не желая больше сдерживаться, обвинял жену Гонсало. - Все эти годы я пытался пробиться к твоему сердцу, к твоим чувствам, но ты, кажется, вообще не способна на любовь!
          - Ничего ты обо мне не знаешь! - вырвалось у Марии, о чем она тотчас же пожалела, потому что Гонсало сразу ухватился за ее слова:
          - Что ты имеешь в виду? Хочешь сказать, что любишь другого?
          - Оставим эти никому не нужные разговоры о любви, - с досадой произнесла Мария. - Будем жить, как жили до сих пор...
          Но Гонсало не был удовлетворен ее ответом и решил проверить свои подозрения, использовав для этого бесхитростную Домингу.
          - Ты лучше всех знаешь Марию, - подкатился он к старой няньке, - посоветуй, что я могу для нее сделать. По-моему, Мария несчастна со мной, а я готов отдать все, только бы она улыбалась.
          - Будьте с ней поласковей, любите ее, балуйте как ребенка, - только и могла подсказать Доминга.
          - Да, все это я знаю. Но как сделать, чтобы она забыла того, другого?
          - Какого другого?
          - Тебе же известно, что она была влюблена. Мне это тоже известно, - продолжал блефовать Гонсало. - Как стереть его образ из памяти Марии?
          -Это дело прошлое, сеньор. Несбывшаяся мечта сеньориты и солдата, - тяжело вздохнула Доминга. - Постарайтесь забыть об этом. Как постаралась она, когда вышла за вас замуж.
          «Вот, значит, как все было! Мария обманула меня!» - задыхаясь от возмущения, подумал Гонсало, а вслух спросил:
          - Не знаешь, что стало с тем солдатом?
          - Беднягу осудили за дезертирство, - ответила простодушная Доминга. - С тех пор как его поймали тут в саду, в день вашей свадьбы, ни я, ни кто-либо другой его не видели.
          «Значит, она изменяла мне с сержантом Муньисом, дезертиром! - кипел от негодования Гонсало. - В день свадьбы изменяла!»
          Ему хотелось не просто высказать Марии все, что он о ней думает, но избить ее, уничтожить! И, чтобы справиться с этими чувствами, скрыть обуревавшую его ярость, Гонсало заехал к Сантьяго и повез его в таверну.
          - У меня есть серьезная причина, чтобы напиться, - пояснил он приятелю.
          Затем, когда выпито было уже достаточно много, рассказал все, что узнал сегодня от Доминги.
          - Я искренне любил ее! А она наплевала мне в самую душу! Никогда ей этого не прощу. Найду Маргариту и сделаю ее королевой! Капитала Оласаблей вполне для этого хватит.
          - Оставил бы ты в покое Маргариту, - посоветовал Сантьяго. - Она вышла замуж, стала добропорядочной сеньорой. Муж, правда, староват, но, кажется, любит ее, и состояние у него вполне приличное: он владелец почты.
          - Дай мне ее адрес! - проигнорировал совет Гонсало. - Маргарита любит меня, и ее муж - мне не соперник. И еще одна просьба: выясни, пожалуйста, что стало с сержантом Муньисом, арестованным три года назад за дезертирство. Буду тебе очень признателен.
          Он осушил еще несколько рюмок, а затем, попрощавшись с Сантьяго, пригласил за свой столик Бенито.
          - Что, опять есть какое-то дело? - догадался тот.
          - Да. И очень ответственное. Разумеется, на прежних условиях.
          - Я всегда к вашим услугам, - выразил готовность Бенито.
          - Тут есть один мазила, возомнивший себя художником. Адальберто Гутьеррес, - сказал Гонсало. - Мне он - как кость в горле...
          - Все можно устроить, - успокоил его понятливый Бенито.
          - Я в этом не сомневаюсь. Но надо сделать так, чтоб не было осложнений.
          - Об этом не волнуйтесь, дон Линч, - уверенно заявил Бенито. - Я ведь никогда вас не подводил.
         
          Марии показалось странным, что Виктория слишком спокойна накануне помолвки.
          - Ты не похожа на счастливую невесту. Почему? - спросила она. - Разве ты не любишь Адальберто?
          - Люблю, - не стала откровенничать с сестрой Виктория. - Но это ж еще не свадьба, а только помолвка.
          - И все же мне кажется, ты что-то от меня скрываешь, - проявила настойчивость Мария. - У тебя грустные глаза.
          - Это потому, что мы обе уже никогда не будем счастливы, - вновь ушла от прямого ответа Виктория. - У тебя ведь тоже грустные глаза.
          - Но тебе же известно, что я не люблю Гонсало. И никогда не смогу полюбить.
          - Ты все еще помнишь Энрике?
          - Да! И молюсь о нем каждый день! - призналась Мария.
          - Но как же ты можешь жить с Гонсало? Я бы не вынесла такой пытки.
          - Это действительно очень трудно, - согласилась Мария. - Но я смирилась со своей участью. А теперь, когда у меня будет ребенок...
          - Ты беременна?!
          - Да, я поняла это совсем недавно. Гонсало еще ничего не знает.
          - Ты рада, что у тебя будет ребенок? - с некоторой опаской спросила Виктория.
          - Я понимаю, что ты имеешь в виду, - печально молвила Мария. - Конечно, мне хотелось бы родить ребенка от любимого человека. Но что поделаешь? В этом малыше я вижу единственное спасение и смысл всей моей дальнейшей жизни.
          Тягостное впечатление осталось у Виктории после разговора с сестрой: ей было жаль Марию, жаль себя, жаль Адальберто, вынужденного разыгрывать вместе с нею этот фарс. Ему сейчас, пожалуй, труднее всех: ведь он любит ее и не раз об этом ей говорил, да и она чувствовала, с какой нежностью относится к ней ее «жених».
          Совсем недавно, когда уже было объявлено о помолвке, Адальберто вновь попытался намекнуть Виктории, что не прочь был бы жениться на ней взаправду. И ей немалых усилий стоило огорчить его и на этот раз. Но у нее перед глазами был печальный опыт сестры, и это помогло Виктории сохранить твердость.
          А как мучился Адальберто, когда все вокруг поздравляли его с предстоящей женитьбой! Особенно тяжко было обманывать самых близких - дона Федерико, Эулохию, Эрнана.
          Долорес, узнав о помолвке, не смогла даже с ним разговаривать, расплакалась. Она не скрывала, что любит Адальберто, и, хотя он никогда ее давал ей повода для надежд, продолжала уповать на чудо. Теперь же у нее не осталось никаких иллюзий.
          Зато Эрнан несколько воспрянул духом, полагая, что у него появилось гораздо больше шансов добиться расположения Долорес.
          - Как ты думаешь, могу я рассчитывать на успех? - спросил он Адальберто.
          Тот не стал кривить душой и понапрасну обнадеживать друга. Более того - открыл ему всю правду об истинных отношениях с Викторией.
          - Я для нее - только друг, - закончил он свою горькую исповедь.
          Эрнан был потрясен услышанным.
          - Но ты не отчаивайся, - попытался успокоить его Адальберто. - Долорес всегда была очень привязана к тебе. Возможно, она и не понимает, что любит тебя, а не меня.
          - Да, ты прав, - ухватился за соломинку Эрнам. - Я ни за что не отступлюсь от нее!
          - Желаю тебе удачи, - улыбнулся Адальберто. - Спасибо, что выслушал меня. Я просто должен был это хоть кому-то рассказать.
          ...А Виктория, тоже не в силах больше сдерживаться, открыла свою тайну приехавшей на помолвку Асунсьон.
         
          Гонсало кое-как удалось смирить свой гнев, но он по-прежнему не мог видеть Марию и, когда она хотела сказать ему о беременности, предпочел уйти от разговора.
          - Но мне надо сообщить тебе кое-что очень важное!
          - Нет, не будем сейчас выяснять отношения, - решительно прервал жену Гонсало. - А то опять наговорим друг другу обидных слов. Я завтра, сразу после помолвки, уезжаю из Санта-Марии. Твой отец посылает меня уладить конфликт, возникший на дальних, приграничных угодьях. Там, похоже, управляющий зарвался. В общем, отложим все до моего возвращения.
          - Ну ладно, - согласилась Мария.
          Гонсало все ждал, как отреагирует на его угрозу отец, но тот не подавал никаких вестей, а Адальберто продолжал ежедневно бывать в доме Оласаблей. «Видимо, отец ничего ему не сказал», - понял Гонсало и сам решил поговорить с Адальберто
          - Я знаю, что вы хотите жениться на Виктории только из-за ее капитала, - заявил он. - Но, возможно, вам неизвестно, что дон Мануэль сделал меня главным управляющим всей своей собственности. Ну как? Вы все еще согласны пойти под венец?
          - Запомните: ни ваш оскорбительный тон, ни любые ваши слова не смогут повлиять на мое решение, - с достоинством ответил Адальберто.
          В бессильном гневе Гонсало помчался к отцу, но по дороге заехал в таверну - узнать, как идут дела у Бенито.
          - Мои люди не спускают глаз с Гутьерреса, - доложил тот. - Пока думаем, как лучше к нему подобраться, чтобы не наследить. Но выяснил, что он собирается скоро отбыть из Санта-Марии.
          - Значит, поторопись, - приказал ему Гонсало.
          Он не знал, что дон Федерико уже оставил нотариусу запечатанное письмо, которое тот должен был вскрыть в случае смерти самого дона Линча или же... Адальберто Гутьерреса.
          Войдя в кабинет к отцу, Гонсало потребовал:
          - У тебя осталось всего несколько часов, чтобы отговорить Гутьерреса от брака с Викторией: сегодня вечером уже должна состояться помолвка.
          - Ты напрасно надеешься, что можешь запугать меня, - спокойно произнес дон Федерико.
          - Я не стану больше тебя запугивать, а просто пойду и объявлю гостям в доме Оласаблей, кем тебе доводится сеньор Гутьеррес.
          - Ради Бога, сделай милость, - вполне серьезно молвил дон Федерико. - Сними камень с моей души. Сам я до сих пор не могу решиться на этот шаг, но, может, с твоей помощью, наконец открыто введу своего сына в нашу семью.
          Гонсало посмотрел на отца как на сумасшедшего.
          - Ты действительно к этому готов? - спросил он, хотя уже не сомневался, каким будет ответ.
          - Да, - твердо произнес дон Федерико, - Этот скандал мало чем может повредить мне, старику. Да и Адальберто от него только выиграет: дон Мануэль уже однажды доказал, что рад принять в свою семью сына Федерико Линча! Но твое поведение вряд ли понравится тестю, и не исключено, что он лишит тебя права распоряжаться своею собственностью. А этого, насколько я понимаю, ты боишься больше всего на свете.

Глава 14

          Грустный Адальберто укладывал свой чемодан, собираясь обратно в Альто-Валье. Вчера его больно ранило то, что Виктория не просто холодно с ним попрощалась, а словно не могла дождаться, когда же он наконец уйдет.
          Надеяться ему больше было не на что, и он спешил уехать из Санта-Марии как можно раньше, чтобы избежать поздравлений с помолвкой, которые так и сыпались на него со всех сторон.
          Внезапно за дверью раздался шум, и по радостным возгласам Эулохии Адальберто понял, что вернулся с задания Хименес. «Вот кто действительно счастливый жених», - не без зависти подумал он. Надо было выйти, поздравить Мартину, поприветствовать Хименеса, но у Адальберто не нашлось для этого сил.
          Он даже хотел уехать не попрощавшись, но пересилил себя и вошел в гостиную к донье Эулохии.
          - А вот и ваш жених, легок на помине! - сказала она, подводя к нему Викторию. - К вам пришла ваша суженая.
          От неожиданности Адальберто потерял дар речи, и Виктория заговорила первой:
          - Ты мне очень нужен, Адальберто! Могу я с тобой посоветоваться?
          - Да, конечно, - сказал он. - Пойдем ко мне в комнату.
          Оказавшись с Викторией наедине, Адальберто сразу же спросил, что случилось.
          - На тебе лица нет, - добавил он с тревогой.
          - Случилось страшное, - сказала Виктория и умолкла.
          - Что? Говори же!
          - Нет, не могу. Я шла к Асунсьон, хотела ей все рассказать, но она уже уехала в «Эсперансу». Тогда я поспешила к тебе. Только зря... Я не смогу тебе этого открыть. Мне хочется наложить на себя руки, Адальберто!
          Она заплакала, и он принялся утешать ее, гладя по волосам, как ребенка.
          - Мне так стыдно! - внезапно подняв голову, сказала Виктория. – Ты - святой человек. А я... Если бы ты знал!.. Вчера, во время праздника, вернулся Энрике. Я чуть не умерла на месте, увидев его... Он вернулся, конечно же, к Марии. Я попыталась объяснить ему, что она вышла замуж. А он... Он говорил только о смерти. Это было невыносимо. Я хотела помочь ему, спасти его. Любой ценой!.. Он был рядом, и я... Я отдалась ему, Адальберто! Теперь ты понимаешь, что произошло?
          Адальберто ошеломленно смотрел на нее, не понимая, что ей от него нужно.
          - Я только тебе могла это рассказать, - услышал он голос Виктории. - Ты - мой единственный друг.
          - Да, это так, - через силу молвил Адальберто. - Но ты забываешь, что я, в тоже время, - мужчина. И мне больно выслушивать подобные откровения.
          - Прости меня. Я кажусь тебе отвратительной, но мне страшно потерять тебя! Мы всегда говорили друг другу правду...
          - Не волнуйся, наша договоренность останется в силе. Сейчас я уеду в Альто-Валье, а в означенный день ты получишь мое письмо, в котором я сообщу, что разрываю помолвку.
          Взяв чемодан, он направился к выходу. Виктория бросилась за ним: - Адальберто, не уходи! Прости меня!
          - Ты тоже прости меня, - сказал он. - Но мне очень больно. Я смертельно ранен, Виктория!
          Вернувшись домой, она заперлась в своей комнате и только сжимала в руках крест Энрике, который она так и не отдала Марии.
         
          А Мария, выплакавшись, решила идти в гарнизон - искать Энрике. Ее остановила встревоженная Доминга:
          - Вы уходите, сеньора? Ваша сестра... Она никого к себе не впускает. Я боюсь за нее.
          - Ты ведь тоже знала, что Энрике был здесь? - с упреком спросила Мария. - Не отпирайся, я по твоим глазам все вижу. Еще одна предательница! Ни на кого нельзя положиться в этом доме.
          Доминга не могла стерпеть такой обиды:
          - И у вас язык поворачивается обвинять старуху? Да у меня вчера сердце разрывалось! Я так испугалась за вас, за него! Впервые в жизни старая Доминга не знала, что ей делать, как лучше поступить.
          - Прости меня, Доминга, - опомнилась Мария. - Ты ни в чем не виновата. Но Виктория!..
          - Она тоже хотела как лучше.
          - Никто не вправе решать за меня, что лучше, а что хуже, - отрезала Мария. - Я люблю Энрике и никогда его не забывала. Если мне удастся найти его и он сможет меня простить, - ничто больше меня не остановит! Я хочу быть вместе с ним, Доминга!
          В гарнизоне Марии сказали, что сержант Муньис сейчас находится в увольнении, но нашелся один солдат, видевший его сегодня утром на выезде из города:
          - Он скакал в отдаленный форт, туда, где сейчас идут ожесточенные бои с индейцами.
          - Боже мой! Он поехал искать смерти, - упавшим голосом произнесла Мария.
          Там же, в гарнизоне, она встретила Хименеса и, не вдаваясь в излишние подробности, рассказала ему, что произошло вчера вечером.
          - Энрике все узнал от других, а мне надо обязательно поговорить с ним самой! Вы это понимаете?
          - Да, сеньора Мария. Как только мы с ним встретимся, я обязательно скажу, что вы его разыскиваете.
          - Спасибо, Хименес.
          - Не надо меня благодарить. Я люблю Энрике, как брата.
          Опечаленная, Мария вернулась домой, а там ее ждала невероятная, немыслимая новость: Виктория объявила, что уходит в монастырь, и, как ее ни удерживали Мануэль и Доминга, - покинула родительский дом.
          - Что ж, возможно, для нее это - единственный выход, - сказала Мария, - хотя мне трудно представить Викторию монахиней.
          Этот сухой и холодный тон Марии ошеломил Мануэля.
          - Тебя не волнует судьба твоей сестры?! Что между вами произошло? Виктория ушла, даже не попрощавшись с тобой. Мария, дочка, я ничего не понимаю! Вы обе сведете меня с ума.
          Мария не стала пускаться в объяснения, лишь коротко бросила отцу:
          - Виктория бежит от стыда!
         
          Несмотря на монастырское уединение, настоятельница Росарио была наслышана о семействе Оласабль и не без удивления встретила у себя одну из его представительниц.
          - Я прошу о помощи, - сказала Виктория. - Мне надо забыть прошлое, обрести другую жизнь и спасти свою душу.
          - Вы просите об этом так, как просят ткань в магазине, - строго заметила мать-настоятельница, - А вам следует знать, что новая жизнь, душевный покой и здоровый дух - не покупаются. Их надо заработать честным трудом, самопожертвованием, терпением. Но даже и в этом случае все будет решать Господь.
          - Помогите мне! Я совсем одна, - взмолилась Виктория.
          - Я могу лишь указать путь, - ответствовала матушка. - Дать вам место для уединения и молиться за вас.
          - Этого достаточно. Спасибо. Я знала, что вы мне поможете,
          - Я могу только просить Господа, чтобы Он послал вам спасение, - повторила Росарио. - Но помните: вам будет здесь нелегко. Придется изо дня в день бороться с воспоминаниями о своей прошлой жизни, изгонять их из себя, как изгоняют дьявола.
          - Я готова сделать все, что нужно.
          - Хорошо. Давайте испытаем вашу веру, - сказала строгая матушка. - Для начала вам надо очистить душу и тело. Вы получите соответствующую одежду и уединитесь на несколько дней в келье - для размышлений. Времени у вас будет достаточно. Там и решите, как поступить со своею жизнью. А после - поговорим.
          - Я согласна на все, - ответила Виктория. Однако прошлое вовсе не хотело отпускать ее, властно завладев и душой, и всем естеством Виктории. Облачившись в монашеские одежды и уединившись в монастырской келье, она только и делала, что молилась об Энрике - просила Господа уберечь его от гибели.
         
          А Энрике тем временем уже добрался до форта, и опять оказался там как нельзя кстати: накануне индейцы совершили очередной набег и выкрали одну из женщин - Франсиску. Тактика эта была хорошо известна командующему фортом: индейцы, таким образом, провоцировали солдат на погоню, а в каком-нибудь перелеске их уже ждала засада. Поэтому капитан и медлил с приказом, не желая положить в неравном бою свое войско.
          Но сержанта Муньиса, для которого жизнь была не в радость, а в тягость, не могла остановить никакая опасность. Он сразу же, в одиночку, бросился догонять похитителей, и капитану ничего не оставалось делать, как послать на подмогу отчаянному сержанту группу солдат.
          Индейцев удалось настичь, когда они еще не доскакали до места засады, и потому бой вышел коротким и успешным. Франсиска была спасена, однако из перелеска уже мчались засевшие там индейцы, их стрелы и пули свистели над головами солдат, и одна такая пуля сразила Муньиса.
          Отряд вернулся в форт, потеряв сержанта и нескольких солдат. Капитан представил погибших к наградам и отправил посыльного с донесением в Санта-Марию.
          Когда же индейцы отступили на свои позиции, Росаура вместе с бойцами поехала к месту сражения - подбирать убитых и раненых. Ей не хотелось верить в гибель Энрике, и она действительно нашла его, истекающего кровью, и привезла на повозке в форт.
          Затем принялась выхаживать раненого, не жалея ни сил, ни времени. Через сутки Энрике пришел в сознание, но жизнь его по-прежнему висела на волоске.
         
          Мария не могла видеть, как страдает отец из-за внезапного, абсолютно не понятного для него бегства Виктории. Не зная истинных мотивов столь странного поведения дочери, дон Мануэль обвинял Викторию в дерзости, в неуважении к отцу и к Адальберто - достойному, - порядочному человеку, с которым она обошлась так подло.
          - И что ей делать в монастыре - с ее-то характером? - недоумевал дон Мануэль.
          - Вероятно, замаливать грехи, - сказала Мария, не объясняя, что имеет в виду,
          - Но она же не сможет стать монахиней! Я слишком хорошо ее знаю, - сердился несчастный отец.
          Мария тоже была уверена, что свободолюбивый нрав Виктории несовместим с монашеским образом жизни, и, отправившись в монастырь, прямо сказала об этом матери-настоятельнице.
          - Насколько я поняла, Виктория ищет здесь не источник святой веры, а убежище от своих страхов и одиночества. Но пути Господни неисповедимы - иногда свершается чудо, - сказала Росарио.
          - Поверьте, я лучше знаю свою сестру, - возразила ей Мария.
          - Тогда непонятно, почему она искала помощи у меня, а не у вас, - резонно заметила Росарио.
          - Ее толкнули к вам отчаяние и растерянность, - пояснила Мария. - И одиночество для нее - не лучшее лекарство.
          - Иногда одиночество дает мудрый совет и указывает путь. В любом случае у Виктории сейчас есть возможность хорошенько обдумать свою жизнь и сделать правильный выбор, - заключила мать-настоятельница.
          Вернувшись домой, Мария подробно пересказала этот разговор отцу, и он решил, что больше не имеет права скрывать случившееся от Адальберто.
          Мария же, терзаемая двойственным чувством к сестре - ненавистью и жалостью, - собралась за советом к Асунсьон, которой она могла открыть всю правду о причине своей размолвки с Викторией.
          - Передайте Гонсало, что я жду его в «Эсперансе», - сказала она отцу, и тот сделал робкую попытку удержать ее возле себя:
          - Не уезжай. Я теперь останусь совсем один.
          Ответ Марии заставил содрогнуться дона Мануэля.
          - Виктория скоро вернется, я уверена. И тогда я, главная виновница несчастья, буду лишней в этом доме.
          - Дочка, что с тобой? Как ты можешь такое говорить?! - воскликнул дон Мануэль.
          - Папа, я ничего тебе не могу сейчас объяснить, но ты знай, что я люблю тебя и буду любить всегда.
          С этими словами Мария села в экипаж и направилась в имение Асунсьон, где за это время тоже произошло немало событий.
         
          Торопливость, с какой Асунсьон возвращалась домой после помолвки Виктории, объяснялась просто: Шанке! Асунсьон не была уверена, дождется ли он ее в имении. Ведь не зря же он упомянул об их социальном неравенстве - понимая, что беззаботная дружба, связывавшая их в детстве, сейчас невозможна.
          И уж тем более невозможна любовь, вспыхнувшая в глазах обоих, как только они встретились после долгой разлуки.
          Так наверняка считал Шанке, и потому Асунсьон боялась, что он предпочтет уехать, не дождавшись ее возвращения. Но сама она вовсе не хотела терять этого человека! Да, общество осудит ее за столь дерзкий поступок, ну и что? Асунсьон давно уже научилась жить без оглядки на общество, доверяясь только собственному разуму и сердцу. А несколько дней, проведенных в дороге и в общении с племянницами, лишь укрепили ее решимость побороться за свою любовь.
          Но приехав в «Эсперансу», она не застала там Шанке. Вирхилио пояснил, что индейцы вступили в бой с солдатами и краснокожий табунщик тотчас же устремился на помощь своим соплеменникам.
          - Он ничего не просил передать мне? - спросила Асунсьон.
          - Нет, сеньора! - с нескрываемым удовольствием ответил Вирхилио, и это заставило Асунсьон заподозрить нечто неладное. Не мог Шанке уйти вот так, не передав ей хотя бы несколько слов, не такой он был человек.
          - Индейцам ни в чем нельзя доверять, это опасные люди, - упивался Вирхилио возможностью досадить хозяйке.
          - Шанке - мой друг! - строго напомнила ему Асунсьон, - И прошу не забываться. Держи свои расистские взгляды при себе!
          Затем она позвала к себе Браулио - конюха, доброго и рассудительного человека, который давно был дружен с Шанке. Асунсьон надеялась, что Браулио расскажет более подробно, с каким настроением уходил Шанке, но он сам был встревожен:
          - Насколько я знаю, Шанке не собирался уходить до вашего приезда. Он это говорил Вирхилио, когда тот пытался его выгнать отсюда. Вирхилио был в ярости, и я боюсь...
          - Когда ты в последний раз видел Шанке? - прервала его Асунсьон, которой и без того были понятны опасения Браулио.
          - Вчера вечером.
          - Идем искать Шанке! - тотчас же распорядилась она. - Седлай лошадей!
          Шанке они нашли неподалеку от имения, в овраге - избитого, полумертвого.
          Асунсьон сразу поняла, чьих это рук дело, и не поверила Шанке, сказавшему, что его понесла лошадь.
          - Это тебя-то? Такого виртуозного наездника? - упрекнула она Шанке. - Браулио, помоги мне поднять его и отвезти в имение.
          - Отвезите меня в мой лагерь, - с трудом выговаривая слова, попросил Шанке.
          - Нет, я сама тебя выхожу! - решительно заявила Асунсьон.
          Вирхилио похолодел, увидев, как госпожа привезла домой Шанке - живого! Проклятый индеец почему-то не умер, хотя Вирхилио и его сообщники были уверены, что оставили в овраге труп.
          - Ты, кажется, испугался? - спросила Асунсьон, пристально глядя в глаза Вирхилио,
          - Да, зрелище ужасное, - выдавил из себя тот, кивнув на окровавленного Шанке. - Что с ним?
          - Несчастный случай. Так мне объяснил сам Шанке, - с вызовом ответила Асунсьон. - Но ты можешь не волноваться: Шанке будет жить в моем доме, и я сумею поставить его на ноги! А ты занимайся своими обычными делами.
          У Вирхилио отлегло от сердца. Он поспешил на конюшню, сжимая кулаки в бессильной злобе.
          Хулиана, которой Асунсьон еще в Санта-Марии рассказала о своих чувствах к Шанке, искренне обрадовалась, что госпоже           удалось найти своего возлюбленного пусть и тяжелораненым, но живым. Однако и она не удержалась от замечания:
          - Все же, мне кажется, вы слишком рискуете: зачем надо было отдавать ему лучшую комнату в доме?
          - Я готова отдать ему свою жизнь, а ты говоришь о какой-то комнате! - ответила Асунсьон.
          Когда Мария приехала в «Эсперансу», Шанке уже немного оправился от ран, хотя и был еще очень слаб. Склоняясь над ним бессонными ночами, Асунсьон открыто говорила о своей любви и, услышав ответное признание, почувствовала себя самой счастливой женщиной на свете. С какой уверенностью она убеждала Шанке, что расовые предрассудки - чушь, если есть любовь! Ему хотелось в это верить, но он не представлял, как индеец и белая женщина могут объединить свои жизни, вступить в брак.
          - Не думай сейчас об этом, - сказала Асунсьон. - Главное, что мы любим друг друга. А потом обстоятельства подскажут, как нам поступить. Во всяком случае, я готова согласиться с любым твоим решением и пойти за тобой, куда скажешь.
          Приехавшей племяннице она представила Шанке как своего возлюбленного, с которым намерена идти рука об руку всю жизнь.
          Мария была потрясена смелостью и решимостью Асунсьон. Вот достойный пример, как надо бороться за свою любовь! А она, Мария, смалодушничала, смирилась с ситуацией, надеялась ужиться с Гонсало - даже теперь, когда умерла мать, и эта жертва уже ни к чему...
          - Я во что бы то ни стало разыщу Энрике! - сказала она Асунсьон. - На коленях буду просить его о прощении. Не сомневаюсь, что он поймет меня и простит. Мы еще сможем быть вместе!
          - Что ж, я рада за тебя, - поощрила ее намерения Асунсьон. - Ты, наконец, стала взрослой.
          - Да, я на многое теперь смотрю иначе, - согласилась Мария. - И все же не могу понять Викторию. Как она посмела не отдать мне записку Энрике, помешать нашей встрече?!
          - Прости ее, Мария. Она сама давно влюблена в Энрике.
          - Что? Ты знала это? - изумилась Мария. - И молчала?
          - Виктория открыла мне свою тайну накануне помолвки, - пояснила Асунсьон. - Помнишь того таинственного незнакомца, в которого она влюбилась с первого взгляда, - «генерала ее мечты»? Так вот это и был Энрике.
          - Боже мой! - схватилась за голову Мария. - Значит, Виктория полюбила Энрике еще раньше, чем я?
          - Да. И можешь представить, как она страдала, скрывая свое чувство и способствуя твоему побегу с Энрике!
          - Теперь мне все ясно. Как же я была несправедлива к Виктории! Что же мне делать?
          - Поезжай в монастырь, - посоветовала Асунсьон. - Поговори с ней.
          - Да, конечно, - неуверенно молвила Мария. - Но почему ж она не сказала мне, что Энрике вернулся?! Не могу ей этого простить.
          - Виктория знала, что ты ждешь ребенка. Я думаю, поэтому, - высказала предположение Асунсьон. - К тому же, увидев Энрике, она могла просто забыть обо всем на свете, кроме своей любви.
          - В том числе и об Адальберто, - с осуждением добавила Мария.
          - Адальберто лишь помогал ей избежать замужества, которого требовал от Виктории отец. Их помолвка была мнимой. Виктория мне в этом тоже призналась.
          - Вот как! А от меня скрыла, - обиженно сказала Мария. - Она давно уже перестала воспринимать меня как подругу и сестру.
          - Нет, это не так! - уверенно заявила Асунсьон- Виктория любит тебя. Вы нужны друг другу. Поезжай к ней. Не надо копить обиды.
          - Да, ты права, спасибо тебе, - сказала Мария. - Я поеду к Виктории, попрошу у нее прощения, и мы опять станем сестрами.
         
          Но благим намерениям Марии не суждено было осуществиться: Виктория наотрез отказалась встретиться с сестрой, хотя настоятельница монастыря эту встречу и разрешила.
          - Я не могу ее простить, не могу! - пояснила свой отказ Виктория матери-настоятельнице.
          Из монастыря Мария поехала прямо на квартиру к Хименесу, надеясь узнать какие-либо новости о судьбе Энрике. Однако Мартина сказала ей, что Хименес напился с горя, оплакивая гибель друга - сержанта Муньиса.
          Мария упала как подкошенная, потеряв сознание.
          Испуганная Мартина позвала на помощь Эулохию, да и Хименес враз протрезвел, помогая женщинам привести в чувство Марию. Когда она очнулась, он рассказал ей то, что услышал в гарнизоне: Энрике геройски погиб в бою.
          Мария еще несколько часов провела в доме Эулохии - не в силах двигаться, не в силах что-либо говорить.
          А в это время Гонсало вернулся в Санта-Марию и первым делом разыскал Бенито.
          - Ты нашел Муньиса?
          - Нет, - ответил Бенито, самодовольно усмехаясь. - Но вы можете быть спокойны: сержант Муньис отдал жизнь за Родину. Героем оказался! Ха-ха-ха!
          - За покойника стоит выпить! - тоже рассмеялся Гонсало. - Пусть земля ему будет пухом.
          Ободренный такой новостью, он поехал к Маргарите, которая уже несколько дней жила в новой квартире, снятой для нее Эрнеста Сантьяго, и самозабвенно предался любовным утехам.
          Лишь поздно вечером переступив порог дома Оласаблей, Гонсало узнал, что Мария уехала в «Эсперансу».
          - Она совсем перестала со мной считаться! - разгневался он, но тут же увидел Марию, входящую в гостиную.
          - Папа, я вернулась! - бросилась она к отцу, и это также больно ранило Гонсало.
          - А мужа ты, похоже, даже не заметила? - произнес он язвительно.
          - Перестань, Гонсало, сейчас не время для ссор, - устало молвила Мария.
          - Согласен, ссоры ни к чему, но объясниться нам все же следует, - строго сказал он.
          Обрадовавшись возвращению дочери, Мануэль тихо вышел из гостиной: пусть супруги останутся наедине, им есть о чем поговорить после разлуки.
          Он не мог знать, какая злоба кипела в душе Гонсало и какая боль сжимала сердце Марии. Теперь, когда Энрике погиб, ей надо было думать о ребенке и вновь налаживать жизнь с Гонсало.
          - Ты прав, нам надо объясниться, - сказала она. - Жизнь оказалась к нам слишком суровой, послав такие страдания...
          - Говори проще и яснее, - прервал ее Гонсало.
          - Да что тут неясного? Я поссорилась с Викторией, она ушла в монастырь.
          - И тебе все понятно в ее поведении? - удивился Гонсало. - По-моему, это бред какой-то.
          - Не суди ее, она глубоко несчастна, - сказала Мария. - И я несчастна... Но Господь послал мне ребенка. Нашего ребенка, Гонсало!
          Такого поворота событий он не ожидал. И такой наглости не ожидал от Марии. Подумать только - путалась с сержантом, спала с ним на конюшне, как последняя шлюха, а теперь без зазрения совести заявляет: «Наш ребенок»!
          Боясь не сдержаться и не убить на месте эту лживую, подлую женщину, Гонсало без каких-либо объяснений покинул дом и всю ночь провел у Сантьяго, выпив не одну бутылку виски.
          - Она хочет подсунуть мне этого солдатского ублюдка! - с трудом ворочая языком, то и дело повторял он. - Считает меня полным идиотом. Нет, я убью ее!
          - Не теряй голову, Гонсало, - пытался вразумить его Сантьяго.
          - Я потерял ее давно, еще когда влюбился в эту мерзавку и потаскуху, - отвечал тот. - А теперь мне ничего не остается, как уничтожить ее!..

Глава 16

          Росауре удалось совершить чудо: она практически с того света вытащила раненого Энрике и вернула его к жизни.
          Но он, осознав себя живым, вовсе не обрадовался этому.
          - Я должен был умереть! - терзался Энрике. - Такие, как я, не должны оставаться среди людей. Когда боль так ослепляет мужчину, что в ярости он мстит невинному и наносит ему тяжелую рану... Такой мужчина не имеет права на жизнь. Он должен умереть.
          Много сил приложила Росаура, чтобы настроить Энрике на другой, оптимистичный лад, но все было напрасно.
          Однако то, чего не смогла сделать она, легко, без каких-либо ухищрений сумел сделать Августо, ее сын. Он все время вертелся возле Энрике, невольно отвлекая его от дурных мыслей и втягивая в свои, детские заботы.
          Еще не имея возможности двигаться, Энрике, лежа в постели, от нечего делать стал выстругивать для Августо деревянных солдатиков и лошадок, чем еще больше привязал к себе мальчишку.
          - Я тоже буду солдатом, когда вырасту, - поделился своими планами Августо. - Вот только на лошадях еще не умею ездить, плохо держусь в седле.
          - Это не беда! Я научу тебя, если мама разрешит, - пообещал Энрике, сам не замечая, что говорит о себе уже в будущем времени!
          Росаура, слушая их разговор, впервые за последнее время улыбнулась.
          - Конечно, разрешу. Только поправляйтесь поскорей, - сказала она Энрике.
          И вскоре Августо получил свой первый урок верховой езды у такого замечательного наездника, каким был Энрике. А через несколько дней смог уже вполне уверенно держаться в седле. Радости Августо не было предела, и он с гордостью рассказывал солдатам, какой у него теперь есть надежный друг.
          - Не очень-то ему доверяй, - глупо пошутил один из солдат. - Он может увести твою маму.
          - Увести? Куда? Зачем? - растерялся мальчик, - Ну как это куда? У мамы же нет мужа, вот Энрике и станет ее мужем.
          Домой Августо примчался весь в слезах и, крепко обняв мать, стал умолять ее, чтоб она его не бросала.
          Не сразу Росауре удалось понять, чем вызвана истерика сына, а когда все выяснилось, она поклялась, что никогда не оставит своего любимого Августо.
          - Даже ради Энрике? - уточнил сын. - Энрике мне друг, так же, как и тебе. И не более того.
          - Это правда, Энрике? - спросил Августо теперь уже у сержанта.
          - Да, Я ваш друг. Твой и мамин, - подтвердил Энрике.
          На этом инцидент был исчерпан, но Августо более внимательно стал наблюдать за матерью и Энрике и постепенно пришел к выводу, что было бы даже хорошо, если б они поженились. Об этом он и сказал сначала Росауре, а потом и Энрике.
          Но мать ответила ему, что вряд ли уже сможет кого-нибудь полюбить, а Энрике тоже сказал, что любит другую женщину. Правда, в утешение Августо, он добавил:
          - Если бы я смог забыть ту женщину и влюбиться в другую, то выбрал бы своей женой твою маму. А тебя - своим сыном. Да, я не шучу. Мне действительно очень бы хотелось иметь такого сынишку, как ты.
          Августо передал эти слова матери, и Росаура тоже призналась Энрике, что если бы у нее была возможность выбирать, то она бы выбрала его в отцы Августо и в мужья - себе.
          Энрике ничего не ответил на ее признание.
          Однако спустя неделю, когда он получил звание капитана и был направлен в другой форт командующим, Энрике всерьез задумался над предложением Росауры. Всю ночь накануне отъезда промаялся он без сна, но так и не решился навсегда связать свою жизнь с теми, к кому привязался всей душой.
          Крепко обняв на прощание Августо и Росауру, он отправился в путь.
          Росаура украдкой смахнула слезу. Августо тоже очень хотелось плакать, но он не мог себе этого позволить, поскольку остался теперь единственной опорой для матери.
          Чтобы не давать волю слезам и не впадать в тоску, Росаура решила загрузить себя работой. Но только успела бросить белье в корыто, как услышала у себя за спиной голос Энрике:
          - Росаура, времени у нас немного. Собирай вещи, если хочешь поехать со мной!
          - Я сейчас, мигом, - сказала она, больше не сдерживая слез. - Августо! Иди сюда скорей. Мы едем с Энрике!
         
          По возвращении Гонсало из приграничных земель его ждал сюрприз: Маргарита объявила, что беременна.
          Поначалу это известие привело его в бешенство, но Маргарита поклялась, что под угрозой смерти не признается никому, кто является отцом ее ребенка.
          - Поверь, никто никогда не узнает, что он твой, - умоляла она Гонсало. - Только не заставляй меня отказаться от него.
          - Ладно, успокойся, - примирительно молвил он. - Рожай! В конце концов, это мой единственный ребенок.
          О том, что дома его ждет беременная жена, Гонсало, конечно же, Маргарите не рассказывал. Он по- прежнему с трудом выносил Марию и, выслушивая опасения доктора о возможном выкидыше, про себя желал, чтобы именно так все и случилось.
          Однако Мария постепенно стала поправляться, и Гонсало ничего не оставалось, как смиренно дожидаться родов.
          Но времени ей он уделял все меньше и меньше, ссылаясь на занятость. А дел у него действительно было выше головы. Байгоррия успешно протолкнул в конгрессе проект Гонсало, индейцы и помещики сочли его выгодным для себя, и обмен земли на скот шел полным ходом.
          Байгоррия получил свой куш от Гонсало, да еще и продвинулся по службе - как автор удачного проекта, позволившего правительству расширить государственные границы и заодно утихомирить воинственных индейцев. Впервые за долгие годы возможность мирного сосуществования с индейцами обрела форму конкретного договора.
          Однако Гонсало изложил Байгоррии только первую часть своего плана, а вторую, секретную, он поведал отпетому бандиту - Бенито Рамиресу.
          По заданию Гонсало тот собрал верных людей, загрузил повозку водкой и отправил их спаивать индейцев. А поскольку водка шла исключительно в обмен на скот, то Гонсало не только восполнил все свое поголовье, отданное за приобретенные земли, но и значительно приумножил его.
          Индейцы же, лишившиеся части земель, постепенно лишались и вырученного за нее скота, но пока не понимали, в какую ловушку загнал их хитромудрый Гонсало Линч.
         
          Вся эта криминальная деятельность Гонсало проходила втайне от дона Мануэля, и уж тем более - от дона Федерико, вынужденного узнавать о жизни сына от Марии либо из газет, печатавших светскую хронику. С тех пор как состоялась помолвка Адальберто, Гонсало ни разу не переступил порог родительского дома и вел себя так, будто отец для него вообще перестал существовать.
          Дон Федерико очень страдал из-за этого, но еще больше его убивало странное поведение Адальберто, который сразу после помолвки уехал в Европу и лишь изредка посылал оттуда весточки, справляясь о здоровье своего покровителя, но никогда не спрашивая о Виктории.
          Между тем здоровье дона Федерико нельзя было назвать даже удовлетворительным. Сердечные приступы следовали один за другим, и старик Линч отчетливо сознавал, что любой из них может стать для него последним.
          Поэтому, получив известие о возвращении Адальберто в Альто-Валье, он продал фамильный особняк, свернул все свои дела и отправился к младшему сыну.
          Адальберто был обрадован, но и удивлен неожиданным визитом дона Федерико,
          - Я сам собирался ехать к вам на днях, - сказал он.
          - И хорошо, что я тебя опередил: в Санта-Марии мне больше делать нечего, - грустно молвил дон Федерико. - Дом я продал, Гонсало от меня отвернулся. Да и чувствую себя неважно. Постарел, сдал...
          - Вы больны, дон Федерико? – встревожился Адальберто.
          - Нет, просто старость берет свое. И ошибки, совершенные за долгую жизнь, давят. Ради этого я, в общем, и приехал к тебе.
          Он протянул Адальберто мешочек с золотыми монетами, сказав, что это лишь малая часть долга, который бы следовало вернуть.
          - Вы ничего мне не должны...
          - Должен! Я вернул тебе только те деньги, которыми ты выручил меня в трудную минуту. Но мой долг перед тобой - гораздо больше, и его мне уже, видимо, никогда не удастся оплатить сполна.
          - О чем вы говорите, дон Федерико? Это я перед вами виноват! Я же знаю, как вы переживаете из-за того, что я разорвал помолвку с Викторией. Но для этого у меня были причины, поверьте, - взволнованно заговорил Адальберто.
          - Да, я обеспокоен, хотя и не это имел в виду, когда упомянул о долге. Ты вот не спрашиваешь о Виктории, а с нею творится что-то неладное. Известно тебе, что она сначала ушла в монастырь, а потом вообще куда-то исчезла? Никто не ведает, где она сейчас.
          - Боже мой! Я этого не знал, - пришел в ужас Адальберто. - Пожалуй, мне следует открыть вам одну тайну. О помолвке и о многом другом, связанном с Викторией.
          Он рассказал дону Федерико все, в том числе и передал содержание их последнего разговора с Викторией.
          - Я оттолкнул ее, хотя и знал, что ей некуда идти, - казнил себя Адальберто. - Не смог пересилить обиды. Даже и сейчас еще не могу простить Викторию, не нахожу оправдания ее поступку. Как она могла отдаться мужчине, который ее не любил?
          - Точно так же, как смогла твоя мать, - сказал дон Федерико.
          - Моя мать? О чем вы? - вскочил со стула Адальберто, но подойдя вплотную к дону Федерико, увидел, как тот побледнел и стал задыхаться. - Вам плохо?
          Дон Федерико с трудом перевел дух и вновь заговорил:
          - Не пугайся, со мной это бывает. Сядь и выслушай меня, пожалуйста... Твоя мать была женщиной бесхитростной и нежной...
          - Не надо сейчас говорить, вам может стать хуже, - остановил его Адальберто, но дон Федерико возразил:
          - Нет, хуже мне станет, если я по-прежнему буду молчать. Мануэла, твоя мать, всегда верила в любовь. И любовь пришла к ней, но принесла ей только страдания. Тогда Мануэла попыталась спастись, уйти из нашего дома, но моя жена уговорила ее остаться. Мануэла помогала ей жить и справляться с болезнью. А я... Я воспользовался чувством Мануэлы...
          - Вы?!
          - Да, Адальберто, я и есть тот подлец, который оставил твою мать с ребенком.
          - Как же вы могли! Я вам верил!.. - воскликнул Адальберто, задыхаясь от возмущения.
          - Мы, мужчины, часто бываем слабыми, когда нами овладевает страсть. А твоя мама... Ты не вини ее, она сделала это из любви. Во всем виноват я один! А маму прости, сынок...
          Последние слова он произнес так тихо, что Адальберто скорее угадал их по движению губ, нежели услышал. Голова дона Федерико безвольно откинулась на спинку кресла.
          Адальберто бросился к нему, надеясь растормошить его, привести в чувство.
          - Отец! Не оставляй меня! Я прощаю маму, прощаю тебя. Не уходи, отец! Ты слышишь меня? Я люблю тебя, люблю, - в исступлении кричал Адальберто, видя перед собою остекленелые зрачки дона Федерико.
          Затем, спохватившись, он вызвал врача, но тот лишь подтвердил, что дон Федерико умер.
          - Боже мой, он так и не узнал, что я его простил, - плакал как дитя Адальберто. - Не услышал, как я назвал его отцом...
          Сразу же после похорон он отправился в Санта-Марию - известить о случившемся Гонсало и разыскать Викторию.
          А тем временем Гонсало узнал от нотариуса о продаже дома и, разгневанный, устремился в Альто-Валье, надеясь там увидеть отца и потребовать свою часть от продажи дома.
          Таким образом, братья, сами того не ведая, двигались навстречу друг другу, и судьба свела их в придорожной таверне, где оба остановились перекусить.
          Ошеломленные этой внезапной встречей, оба некоторое время молча смотрели друг на друга, а затем Адальберто, очнувшись первым, вымолвил:
          - Гонсало, я ехал к вам. Ваш отец, дон Федерико...
          - Я прекрасно знаю, что мой отец продал дом, - прервал его Гонсало, - а денежки наверняка уже перекочевали в твой карман, ублюдок! Да, ублюдок, внебрачный сын! Продукт пошлой связи между бесстыжим барином и грязной дворовой девкой!..
          Адальберто, не стерпев такого оскорбления, мощным ударом сбил Гонсало с ног, заставив того умолкнуть. Оправившись от удара, Гонсало в свою очередь бросился с кулаками на Адальберто. Разнимать братьев пришлось хозяину таверны и двум дюжим официантам.
          Но даже после этого Гонсало не унимался, крича:
          - Я не намерен платить за грехи моего отца-лицемера! Выскажу ему все и потребую свои законные деньги!
          - Вам это не удастся, Гонсало, - сказал Адальберто, вытирая разбитую, губу. - К несчастью ваш отец... Наш отец... умер.
          - Это ложь! Еще одна ложь! - не поверил ему Гонсало.
          - К сожалению, это правда. - Адальберто вынул из нагрудного кармана крестик дона Федерико и протянул его Гонсало. - Узнаете? Это было на нем. Возьмите.
          - Вор! Вор! - истошно закричал Гонсало.
          - Успокойтесь. Не вынуждайте меня вновь пускаться в драку. Дон Федерико умер у меня на руках. Я похоронил его в Альто-Валье и ехал с этой печальной вестью к вам... Я простил его.
          Поняв, что Адальберто говорит правду, Гонсало застонал как раненый зверь - от боли, от обиды, от того, что не он, законный сын, был рядом с отцом в его предсмертные минуты и даже на похороны к нему не попал...
          Горе, разом заполонившее все естество Гонсало, прорвалось в нем очередным приступом ненависти к Адальберто:
          - Ты, подонок! Как посмел ты похоронить его так далеко от дома? Он что, не заслужил права лежать рядом с женой, с моей матерью? Ты присвоил капитал моего отца, но тебе никогда не удастся присвоить его фамилию! Запомни это!
          - Я ношу фамилию моей матери, и этого мне достаточно, - с достоинством ответил Адальберто. - И денег мне твоих не нужно! - сказав это, он вынул из саквояжа тот мешочек с монетами, что оставил ему дон Федерико, и швырнул его в лицо Гонсало. - Вот, возьми, подавись! Хотя это и не твои деньги - я надеюсь, они тебя не подведут, поскольку других союзников у тебя нет.
          Гонсало молча сжал в кулаке мешочек с золотом, а Адальберто, прежде чем уйти, бросил ему:
          - И все же, как ты ни злись, а у нас один отец, и мы с тобою - братья. Так что, если возникнет необходимость, можешь на меня рассчитывать.
          - Я не считаю тебя своим братом! - крикнул ему вдогонку Гонсало.
         
          Выполняя поручение Виктории, Браулио исколесил все приграничные земли, прежде чем напал на след сержанта Муньиса.
          Служил Энрике теперь в самом дальнем из фортов, и дела у него там на первых порах складывались очень непросто, потому что в наследство от прежнего капитана он получил абсолютно деморализованное, спившееся войско, в котором атаманствовал наглый сержант Родригес.
          Нового командира Родригес принял в штыки, команд его не исполнял и продолжал спаивать солдат, недвусмысленно давая понять Энрике, кто здесь самый главный.
          Но к тому времени, когда Браулио добрался до искомого форта, Энрике уже удалось навести там порядок. Родригес вынужден был признать над собой власть капитана, а Росауру солдаты уважительно называли капитаншей - за мужество и твердость характера, которые ей не однажды довелось здесь продемонстрировать, прежде чем эта кучка пьяниц вновь смогла стать нормальным воинским подразделением.
          Все в округе считали Росауру женой Энрике, а Августо - его сыном. Это была такая дружная семья, что никому даже и в голову не приходило выяснять, обвенчаны ли капитан и «капитанша».
          И лишь заезжий священник, вознамерившийся построить в форте часовню, случайно в разговоре с Энрике узнал, как все обстоит на самом деле, и заявил, что не к лицу капитану подавать дурной пример подчиненным.
          - Вам надо непременно обвенчаться, - настаивал он, но Росаура сама поговорила с отцом Лопесом и убедила его, что лучше оставить все как есть.
          Однако Энрике всерьез задумался над словами Лопеса и решил, что Господь неспроста послал священника в это захолустье. Может, и вправду, наступила пора им с Росаурой получить благословение Господне?
          - Ты не думай, что я делаю это под давлением падре, - взволнованно заговорил Энрике, пристально глядя в глаза Росауры и боясь получить ее отказ. - Просто раньше у нас не было такой возможности. Но теперь... Росаура, согласна ли ты стать моей женой не только перед людьми, но и перед Богом?
          Давно ждавшая этих слов, она, конечно же, ответила утвердительно.
          Венчание было назначено как раз на тот день, когда в форт заявился Браулио,
          - Вам придется немного подождать, - сказал ему солдат. - Капитан Муньис беседует сейчас со священником.
          - Это не беда, подожду, - ответил Браулио. - Я несколько месяцев искал вашего капитана, ни дня не отдыхал. Уже на коня взобраться не могу.
          - Ну вот и отдохни пока, чаю выпей с дороги, - предложил солдат, - Августо, проводи гостя на кухню.
          - Красивое имя - Августо, - молвил Браулио, следуя за мальчиком. - А ты, случайно, не знаешь капитана Муньиса?
          - Знаю. Это - мой папа, - ответил Августо, не заметив, как при этом вытянулось лицо ошеломленного гостя.
          Когда же Браулио, наконец, попал к самому капитану, то не смог толком объяснить, зачем его разыскивает сеньорита Оласабль.
          А Энрике, услышав эту фамилию, сразу же подумал о Марии - на секунду у него даже потемнело в глазах.
          - Вы сказали «Оласабль»? - переспросил он, боясь, что ослышался.
          - Да, Виктория Оласабль, моя госпожа, - подтвердил Браулио.
          И вновь Энрике испытал состояние, близкое к шоку. «Вот оно, возмездие! Настигло-таки!"- подумал он. - И момент самый подходящий для того, чтоб ответить за свой грех!»
          - Что с ней, с Викторией? - спросил он, переведя дух.
          - Ничего особенного, - пожал плечами Браулио. - Правда, она нервничала, посылая меня к вам.
          - Но что она конкретно велела мне передать? - теряя всякое терпение, раздраженно спросил Энрике.
          - Сказала, что ждет вас. Просила, чтобы вы к ней приехали.
          - К сожалению, это невозможно, - ответил Энрике, у которого чуть-чуть отлегло от сердца. - Передай ей, что я жив, что трудные времена позади. И она тоже пусть будет счастлива.
          - А вы не хотите написать ей хотя бы пару строк? - предложил Браулио, весьма разочарованный встречей с Муньисом. - Я бы передал...
          - Нет, не стоит, - твердо произнес Энрике. - Передай на словах все, что я тебе сказал.
          - Понял, - развел руками Браулио. - Что ж, желаю вам удачи, капитан.
          Уже выезжая из форта, он узнал от одного из солдат, что капитан Муньис сегодня венчается с женщиной, которая давно уже фактически была его женой и от которой у него есть семилетний сын.
         
          Адальберто надеялся найти Викторию в «Эсперансе» или хотя бы узнать о ней что-либо у Асунсьон. Но приехав туда, нашел только управляющего Вирхилио, который сказал, что прежняя хозяйка имения живет теперь на другом ранчо вместе с мужем-индейцем.
          Адальберто поехал на ранчо, однако Асунсьон и там не было. Молодая индианка, не знавшая испанского языка, чуть ли не на пальцах объяснила, что хозяин и хозяйка уехали в индейское поселение и неизвестно, когда вернутся.
          Огорченный Адальберто решил ехать в Санта-Марию, чтобы там - у дона Мануэля или у Марии - почерпнуть хоть какие-то сведения о судьбе Виктории.
          Асунсьон же в это время действительно находилась в лагере индейцев, где отчаянно боролась за жизнь детей, на которых обрушилась неизвестная доселе болезнь. Шанке был рядом с женой, но не столько помогал ей, сколько уговаривал ее вернуться на ранчо, уверенный в том, что детей вылечит знахарь.
          - Но ты ведь сам говорил, что ваш знахарь впервые столкнулся с такой болезнью! - рассердилась Асунсьон. - А это значит, что эпидемия сюда пришла от белого человека. И белый человек должен спасти ребятишек! Их надо немедленно везти к врачу, иначе они погибнут.
          - Мы не можем забрать их у матерей, - твердо произнес Шанке, и Асунсьон поняла, что спорить с ним бесполезно.
Ночью, когда Шанке уснул, она тихо перенесла детей в повозку и повезла их к доктору.
          А наутро в лагере поднялся страшный переполох.
          - Твоя жена накликала беду, принесла смерть! - кричали Шанке обезумевшие от горя и страха матери.
          - Она заплатит за это жизнью! - произнес проклятье шаман.
          Шанке пытался убедить их, что Асунсьон привезет детей обратно - живыми и здоровыми, но ему не верили. Если бы он знал, куда именно повезла она детей, то помчался бы за нею следом, но Асунсьон скрыла это даже от него, и Шанке теперь оставалось только ругать себя за давешнюю несговорчивость.
          Несколько дней и ночей прошли в тягостном ожидании, прежде чем Асунсьон вновь появилась в лагере.
          - Ты предала нас, белая женщина, и потому будешь наказана, - грозно встретил ее вождь племени.
          - Я привезла вам лекарства и детей - здоровых. Они спят в коляске. Матери могут забрать их, - ответила ему Асунсьон.
          Увидев счастливых матерей, обнимающих своих детей, она заплакала и припала к груди Шанке.

Глава 18

          Поднятый по тревоге отряд бойцов под командованием капитана Муньиса скакал туда, где горели ранчо и гибли ни в чем не повинные люди.
          По дороге им встретился обоз, везущий раненых бойцов, и среди них Энрике узнал своего друга Хименеса.
          - Ты будешь жить! Росаура тебя вылечит! - сказал он Хименесу, но тот слабым голосом пробормотал:
          - Мы в раю?
          - О чем ты, друг? Мы живы!
          - Но разве ты не погиб? - спросил изумленный Хименес. - Я сам слышал это от генерала и сказал сеньоре Марии...
          - Боже мой, она тоже об этом узнала! - ужаснулся Энрике.
          - Да, бедняжка потеряла сознание, когда услышала про твою гибель.
          - Ладно, Хименес, поговорим обо всем потом, - сказал Энрике. - Я должен торопиться. Меня ждет бой.
          Поцеловав Хименеса в щеку, он поскакал дальше и вскоре наткнулся на труп Адальберто.
          - Какое несчастье! - повторял Энрике, копая могилу для человека, который был его другом. - Адальберто! Как же так?.. Проклятые дикари!..
          Приказав солдатам сколотить деревянный крест, он сам вырезал на нем имя и фамилию покойного. Затем, молча постояв у холмика, над которым высился крест, двинул свое войско дальше.
          Путь их пролегал через «Эсперансу», и Браулио сразу же узнал капитана Муньиса.
          - У нас такая беда! - бросился он к капитану.
          - Теперь вы будете защищены, - сказал Энрике.
          - Но мертвых уже не воскресить, - вздохнул Браулио. - Хулиана погибла, и сеньор Адальберто!..
          - Да, я знаю, - тоже вздохнул Энрике. – Я сам его похоронил.
          - Хорошо, хоть я успел спасти госпожу, - продолжил Браулио, и Энрике взволнованно воскликнул:
          - Мария здесь?
          - Нет, капитан. Я говорю о сеньоре Виктории. Индейцы убили ее ребенка и мужа – сеньора Адальберто.
          - Вот, значит, как? - в раздумье произнес Энрике, - Виктория и Адальберто... Отведи меня к ней, Браулио.
          - Да, конечно, - засуетился тот, - только вы будьте поосторожней с нею. Она не в себе. Я боюсь за ее рассудок.
          Однако войдя в комнату Виктории, они ее там не обнаружили. И во всем - имении не нашли ее.
          - Что же с нею теперь будет? - плакал, не стыдясь своих слез, Браулио. - Нельзя было оставлять ее одну!.. Что я скажу сеньоре Асунсьон? Не уберег я молодую госпожу, не уберег!..
          Энрике велел солдатам прочесать окрестности, но Виктория уже ушла слишком далеко от имения. Безумие вело ее к тому месту, где она оставила Адальберто. И, увидев свежую могилу, она не сразу поняла, кто здесь захоронен. Долго вглядывалась в буквы, вырезанные на кресте, и не могла сложить их в слова.
          Наконец ее сознание чуть-чуть прояснилось, она прочитала надпись на кресте. С плачем бросилась обнимать сырой земляной холмик, причитая над своей несостоявшейся любовью и не видя никакого просвета в будущем.
          Обессилев от рыданий, долго еще лежала Виктория рядом с могилой Адальберто, а затем встала в полный рост.
          - Прощай, мой дорогой друг, - вымолвила она потрескавшимися губами. - Какой-то добрый человек похоронил тебя здесь. А где мой сын? Где наш маленький Адальберто?.. Господи, почему Ты так жесток со мной? Почему не дал мне хотя бы взглянуть на него в последний раз? Никогда Тебе этого не прощу! Слышишь, никогда!
          Послав это страшное проклятие Всевышнему, она вновь побрела по степи - без цели, без дороги, пока не прибилась к пьяным бродягам, которые напоили ее вином и согрели у своего костра.
          А затем один из них увел захмелевшую, полубезумную Викторию в придорожную хижину и воспользовался этой нечаянной добычей по своему разумению.
         
          Горько заплакала Асунсьон, приехав с Шанке в «Эсперансу» и узнав, какая беда свалилась на ее любимую племянницу.
          - Бедная Виктория! Она была беременна... Вот почему они с Хулианой ушли. Ты теперь все понял, Шанке? Они не хотели мешать нашему счастью. А я!.. Я... Слепая дура! Не почувствовала, как нужна Виктории. Где она теперь?
          Прощаясь с безутешной Асунсьон, Энрике клятвенно пообещал ей, что отомстит виновным за содеянное зло.
          - А вы знаете, кто во всем этом повинен? - бросила ему в сердцах Асунсьон, и эти ее гневные слова долго еще звучали в ушах Энрике.
          Вернувшись в свой форт, Энрике еще успел проститься с Хименесом, который умер у него на руках.
          - Прости, я не сумела его спасти, - сказала горестная Росаура.
          - Не казни себя, - обнял ее Энрике. - Не ты повинна в том, что гибнут люди, что я потерял сразу двух своих друзей, что молодая женщина, девочка, которую я знал веселой и жизнерадостной, обезумела от горя и бродит где-то по степи... Господи, что же мы все натворили? Когда придет конец этому кровопролитию?!
         
          Для Гонсало наступили весьма ответственные дни. Он ни на шаг не отходил от Марии, боясь упустить момент родов. И когда они, наконец, начались, решительно приступил к осуществлению своего изуверского плана.
          Прежде всего, ему надо было выставить из дома тестя - под любым предлогом. И он сказал Мануэлю, что того будто бы вызывает к себе депутат Байгоррия.
          - Но не могу же я сейчас оставить Марию, - возразил Мануэль.
          - Не волнуйтесь, Доминга уже пошла за доктором, - успокоил его Гонсало. - А Байгоррии я пообещал, что вы приедете к означенному часу.
          Обязательный Мануэль не мог подвести зятя и поступил в соответствии с расчетом Гонсало - уехал, доверив дочь ее опасному супругу.
          Доминга же не дошла до доктора Падина: по дороге на нее напали бандиты и, ударив тяжелым предметом по голове, оттащили старую няньку в глухое место.
          А тем временем в доме Оласаблей появилась повитуха Рамона и, передав Гонсало завернутую в одеяльце дочь Маргариты, занялась роженицей.
          Гонсало с нежностью глядел на девочку, говоря ей:
          - Клянусь, ты будешь богата и счастлива. Я, твой отец, не пожалею для этого сил. Никого не пощажу, только бы ты, моя доченька, была здорова и жила в роскоши. Потерпи немножко, скоро я представлю тебе твою маму.
          Он старался не слушать, как за стеной стонала и кричала Мария, как мучилась она, рожая другого ребенка, отцом которого тоже был Гонсало. Того, другого, ребенка он считал чужим и недостойным жить на белом свете. Головорезы Бенито затаились наготове, ожидая только сигнала от дона Линча.
          Марии же, по плану Гонсало, отводилась другая роль: он великодушно даровал ей жизнь - в обмен на то, что она, именно она, вырастит его дочь. Единственную, как он полагал, его дочь.
          А между тем в соседней комнате Рамона уже приняла на руки младенца, рожденного Марией. Это была тоже девочка - хорошенькая, похожая на мать, беззащитная.
          Но при виде этого, ни в чем не повинного ребеночка, Гонсало остался холоден и жесток. Сердце его не дрогнуло, не подсказало ему, что он отправляет на смерть свою собственную дочь.
          Быстро передав Рамоне девочку Маргариты, он сунул ребенка Марии в руки Бенито, дожидавшегося на лестнице.
          - Отнеси ее пока в дом к Рамоне.
          - А может, сразу... того... - предложил Бенито.
          - Ну не здесь же! - вскипел Гонсало. - И вообще, подожди с этим. Дай довести дело до конца.
          Почему он сказал так? Почему велел повременить с убийством своей второй дочери?
          Если бы Гонсало задал себе этот вопрос тогда, то, наверное, ответил бы, что поступил так из суеверия. Боялся взять на душу еще больший грех, пока Мария не увидела девочку Маргариты и не признала ее своей дочерью. Боялся, что материнское сердце отторгнет чужое дитя, и тогда... Он даже представить боялся эту страшную картину.
          Но Мария, когда ей поднесли чужого ребенка, не почувствовала подмены - улыбнулась, прижала девочку к себе и прошептала:
          - Доченька моя! Слава Богу...
          В этот момент как раз вернулся взволнованный Мануэль, и Гонсало со счастливой улыбкой предъявил ему новорожденную внучку.
          Растроганный Мануэль едва устоял на ногах от счастья.
          - Я хочу назвать ее Лусией, - слабым голосом вымолвила Мария.
          - Что ж, по-моему, прекрасное имя! - согласился Гонсало.
          Мануэль был того же мнения. Когда волнения немного улеглись, Мария вспомнила о Доминге:
          - Где она? Я хочу ее порадовать.
          Встревоженный отсутствием Доминги, Мануэль пошел искать ее по дому и внезапно увидел Консепсьон, которая буквально тащила на себе старую негритянку.
          - Боже мой! Что случилось? - испуганно воскликнул Мануэль.
          - Я нашла ее тут неподалеку, - пояснила Консепсьон. - Она ползком пыталась добраться до дома.
          Гонсало тоже вышел в гостиную и замер, увидев Домингу.
          - Что с тобой? - подхватив ее на руки, спросил он.
          - На меня напали какие-то бандиты, - с трудом выговаривая слова, ответила она.
          - Ты запомнила их лица?
          - Нет. Они подкрались сзади.
          - Сейчас я помогу тебе, ты ляжешь в постель, - облегченно вздохнув, сказал Гонсало, - а Консепсьон сбегает за врачом. Мы выходим тебя, и ты еще будешь нянчить маленькую Лусию.
          - Уже родилась? Девочка? - просияла улыбкой Доминга.
          - Да, все в порядке, Мария тоже здорова! - радостно сообщил Мануэль.
          - Ну, теперь я уж точно не помру, - весело заявила Доминга.
         
          Гонсало очень нервничал, оттого что никак не мог уйти из дома - то надо было дожидаться приезда врача, потом ждать, пока тот осмотрит Домингу, потом пришлось из вежливости попить с ним чаю. А тут еще и Мануэль долго не мог угомониться - все обсуждал с зятем будущее своей внучки.
          Гонсало же при этом не находил себе места: ему вдруг пришло в голову, что Маргарита, очнувшись и не увидев рядом с собой ребенка, может натворить немало бед.
          Поэтому он, как только представилась возможность, тайком улизнул из дома и помчался не к Бенито и Рамоне, а прежде всего к Маргарите.
          Она действительно уже обнаружила пропажу и, несмотря на то, что была очень слаба, порывалась идти к Гонсало, искать своего ребенка. Сиделке, присматривающей за Маргаритой, с трудом удавалось ее удерживать.
          - Слава Богу, вы пришли, - сказала Гонсало сиделка. - Еще чуть- чуть, и я бы с нею не справилась. Откуда в ней только силы взялись!
          - Где моя девочка? - истерично закричала Маргарита, увидев Гонсало. - Куда ты ее унес? Что ты с нею сделал?
          - Я отвечу, но прежде ты должна успокоиться, - строго произнес Гонсало.
          Успокоиться Маргарита не могла: тревога за дочь не покидала ее. И тогда Гонсало, больше не щадя ее, прямо сказал, что девочка умерла.
          - Нет, ты врешь! Я не верю тебе! Она жива! - неистово заголосила Маргарита.
          - Я только что похоронил нашу дочь, - твердо молвил Гонсало.
          - Не верю! Покажи мне могилку. Придем туда сейчас же!
          - Этого я тебе не скажу, - безжалостно заявил он. - Мне не нужна женщина, которая каждый день будет ходить на кладбище и рыдать там над могилой.
          - Ты и в этом мне отказываешь? - возмутилась Маргарита.
          Долго еще Гонсало пришлось уговаривать Маргариту смириться с несчастьем и попытаться жить как прежде.
          А тем временем терпение Бенито лопнуло. Не в силах выносить детского плача, он решил больше не ждать Гонсало и задушить девочку.
          Когда его тяжелые ручищи обхватили ее горлышко, Рамона тоже не выдержала и, схватив подвернувшийся под руку утюг, оглушила им Бенито.
          Затем взяла девочку на руки и понесла ее по темным ночным улицам, надеясь до рассвета уйти подальше от города, в который для нее уже навсегда была заказана дорога.
          Но выбравшись за город и оказавшись в чистом поле, она опомнилась:  что же ей делать с ребенком, который плакал и мог умереть от голода? Искать для него кормилицу? Но Гонсало Линч наверняка уже дал задание своим бандитам, и те перевернут всю округу, расспрашивая о женщине с грудным ребенком.
          Нет, надо срочно избавиться от девочки, решила Рамона. Подбросить бы ее кому-нибудь, да откуда людям взяться ночью посреди степи!
          И тут она увидела цирковые повозки, расположившиеся здесь для ночевки.
          - Ну, малышка, Бог тебя бережет! - сказала Рамона. - Авось убережет и меня, за то, что не дала тебе умереть. Прости старуху. Теперь твоя судьба - жить с этими циркачами.
          Она положила плачущую девочку неподалеку от повозки и быстрым шагом удалилась в степь, скрывшись в ночной мгле.
         
          Хозяин передвижного цирка и сам же главный артист Мигель проснулся от странных звуков, похожих на писк котенка.
          Хосефина, его жена, тоже заворочалась во сне, а затем, открыв глаза, спросила мужа:
          - Ты слышишь?
          - Да. Наверное, котенок. А может... ребенок? - внезапно предположил он.
          - Ребенок? Здесь? - усомнилась Хосефина.
          - Пойду посмотрю, - встал с постели Мигель.
          - Я с тобой! - вскочила Хосефина, уже не сомневавшаяся в том, что слышит плач младенца.
          Мигель, осторожно взяв на руки ребенка, вгляделся в него.
          - Это девочка! Совсем недавно родилась, посмотри!
          Он поднес ребенка к стоявшей чуть поодаль Хосефине, и в этот момент глухая степь озарилась заревом, и прогремел мощный взрыв.
          Обернувшись на этот страшный звук, Мигель и Хосефина увидели, как их повозка взлетела в воздух.
          - Порох для фейерверка взорвался, - догадался Мигель. - Наверняка на него упал фонарь, а мы и не заметили.
          - Это она спасла нас, - сказала потрясенная Хосефина. - Ты понимаешь, что она совершила чудо?
          - Да, - сказал Мигель. - Благодаря этой малышке мы остались живы. Давай так и назовем ее: Милагрос, что означает - чудо.
          - По-моему, очень красивое имя, - согласилась Хосефина. - И вполне подходящее для циркачки - звучное! Мы ведь вырастим ее настоящей циркачкой, не правда ли?
          Так нашла свое пристанище дочь Марии.
          А сын Виктории попал в лагерь к индейцам, где молодая чета дала ему имя Катриэль и поклялась воспитать его храбрым воином, настоящим индейцем...