Тем временем нос яхты почти коснулся противоположного берега пролива, который был настолько узок, что яхта с трудом входила в него. Я быстро перелезла через борт яхты и помчалась на нос. Теперь я отталкивалась руками от берега и возникла прямо противоположная опасность; ноги мои останутся на яхте, а руки на берегу. Опять нехорошо. Я вспотела, как мышь под метлой, и сопела, как паровоз, я совсем выбилась ка сил, пытаясь сладить с этой махиной. Как не хватало мне второй меня!

Теперь пролив сворачивал влево. Я металась по палубе то назад, то вперёд, отталкиваясь от скалы в нужном месте. Никогда в жизни не работала я так тяжко и в таком темпе!

И вот передо мной открылся выход в океан! Тут я отдала себе отчёт, что боа мотора дальше двигаться нельзя. Скала, от которой я отталкивалась, вот-вот кончится, и океанская волна втолкнёт яхту обратно. Правда, отлив ещё продолжается, но теперь опасно полагаться на него. Отлив меня потянет, а волна прибьёт, и, того я гляди, яхта стукнется о скалы. Я бросилась в рулевую рубку.

«Спокойней, спокойней, — уговаривала я себя, потому что у меня тряслись руки. — Спокойно подбирай ключ».

Один за другим втыкала я все имеющиеся у меня ключи в то место, где, по моим представлениям, включалось зажигание. Ведь должен же один из них подойти! Если нет — конец… Обратно мне эту махину не затащить, тем более теперь, во время отлива. Прилив заклинит яхту в проливе, меня обнаружат и отнимут последнюю надежду на спасение. Не бежать же мне в самом деле через горы!

У меня ещё оставалась добрая половина ключей, когда один из них легко вошёл в скважину. На мгновение я замерла, а потом, затаив дыхание, повернула ключ вправо. И свершилось чудо!

Пулы управления вспыхнул вдруг разноцветными огоньками, а все пространство вокруг меня и подо мной наполнилось тихим урчанием. Чудесные двигатели работали чуть слышно, их почти заглушал доносящийся из порта неясный шум. Скалы надёжно прикрывали яхту, и бандиты наверху просто не имели права меня услышать.

Я перекрестилась и взялась за рукоятку. Переведя её вперёд, я от страха закрыла глаза. А ну как взревёт?

Не взревело, только немного усилился шум мотора, и яхта двинулась вперёд. Поспешно открыв глаза, я ухватилась за руль, совершенно не представляя, как следует обращаться с ним. Вспомнилось мне, как когда-то на Мазурских озёрах я пыталась вести катер и какие загогулины выписывала при этом на воде. Тогда рядом со мной стояли рулевой и матрос. Они чуть не лопнули со смеху. А сейчас я совсем одна…

Теперь уже ничто на свете не заставит меня усомниться в правильности народной пословицы: дуракам везёт, — моя яхта сама по себе встала носом точнёхонько на выход из залива, так точно, что лучше и не надо. Мне ничего не пришлось крутить, я только держалась за штурвал и как баран уставилась вперёд, туда, где под луной искрился и блестел океан. Я вышла из залива идеально, под небольшим углом к волне, как и положено.

Пена хлестнула по носу, и это меня отрезвило. Что делать теперь: передвинуть дальше тот же рычаг или ввести в действие другой? Поскольку я любила симметрию, я и второй рычаг передвинула на один зубчик.

Яхта перелезла через волну, взобралась на следующую, с которой свалилась вниз так, что пена валила стекло рубки. Я испугалась, вспомнила, что у берега волны всегда больше, и перевела оба рычага ещё на один зубчик вперёд.

Моя величественная и несколько медлительная посудина сразу набрала прыти и рванулась вперёд, с шумом разрезая воду. Гул мотора усилился, и звук стал выше. Я оглянулась: тёмная стена скал быстро удалялась, за кораблём тянулся поблёскивающий серебром след. Нос яхты уже не сваливался с волн, просто не успевал, он разрезал верхушки волн и скользил по ним.

Безгранично счастливая, забыв обо всех опасностях, летела я вперёд, наслаждаясь чувством свободы и целиком отдаваясь быстрому движению. Наконец я взглянула на небо. Южный Крест сверкал и переливался почти по курсу. Ничего хорошего, выходит, я плыву почти на юг.

Звезды я любила с детства, знала их и умела по ним ориентироваться. Глядя теперь на Южный Крест, я стала поворачивать штурвал влево. Южный Крест сдвинулся и стал перемещаться назад. В тот момент, когда он оказался по правую сторону от меня, я повернула штурвал слегка направо. Крест поместился позади меня, несколько наискосок, и замер. Я поздравила себя с мастерски проведённой операцией.

Ободрённая успехом, я бесстрашно перевела оба рычага на последний зубчик вперёд. Тон и шум мотора опять изменились, теперь это был приглушённый рёв. Яхта прыгнула вперёд так, что меня прижало к спинке кресла, брызги воды летели вдоль бортов, как искры от паровоза. Неужели это всего-навсего семьдесят километров в час? Корабль нёсся вперёд, как ракета, плеск и хлюпанье воды превратились в один сплошной шум, волны нам теперь были нипочём. Нос яхты задрался вверх, и «Морская звезда» мчалась по верхушкам волн, почти не касаясь их.

Скорость, с которой я удалялась от места моего заключения, меня одновременно и радовала, и тревожила. Надо было как можно скорее взять правильный курс, а для начала обойти порт и находящиеся в непосредственной близости от него отдельные суда. Никто не должен меня заметить, иначе утром будут уже знать, где я нахожусь. Потом я пойду прямо на восток, а где-нибудь посредине океана поверну на север. А как узнать, где у океана середина…

Стараясь плыть так, чтобы Южный Крест все время находился по правому борту, я пыталась высчитать, сколько времени мне понадобится плыть в принятом темпе, чтобы оставить за собой тысячи две километров. Скорость я определила на глазок как восемьдесят километров в час. Очень нелегко было с этим Крестом, он качался у меня, как пьяный, и никак не хотел стоять на месте. Малейший поворот штурвала сразу отодвигал его то слишком далеко назад, то излишне продвигал вперёд. Далеко слева виднелись огни порта и кораблей, передо мной же ничего не было видно, одна чернота, в которую я и мчалась. После продолжительного балансирования Южный Крест замер наконец неподвижно в нужном месте, а огни по левому борту переместились назад и постепенно исчезли. Я посмотрела на часы и постаралась запомнить время. Было три часа двадцать шесть минут…

* * *

О том, что происходило в покинутой мной резиденции, я узнала значительно позже.

Патлатый вернулся только к завтраку. Где-то около четверти двенадцатого, когда завтрак уже кончался, он поинтересовался, почему меня нет, и спросил у лупоглазого, где эта зараза, на что тот ответил, что, наверное, ещё спит, так как вчера у неё болела голова.

— И что? Она отправилась спать раньше обычного? — встревожился патлатый.

— Да нет, проглотила какой-то порошок, сказала, что ей стало лучше, и весь вечер играла.

— А ты её видел?

— Ещё бы, собственными глазами. Она выиграла, сам видел, но хваталась за голову, видно, опять разболелась.

— Только бы её не хватила кондрашка. — На этом патлатый закончил разговор.

Но, видимо, моё здоровье его все-таки беспокоило, через какое-то время он решил удостовериться, жива ли я. Придя в мои покои, он обнаружил небрежно застланную постель, влажное полотенце в ванной и другие предметы туалета, свидетельствующие о том, что я только что вышла. Он отправился меня искать.

У бассейна меня не было, под пальмой тоже, на террасе меня никто не видел. И вообще меня никто сегодня ещё не видел. Патлатый встревожился и бросился вниз, в диспетчерскую. Его появление спугнуло трех бандитов из обслуживающего персонала, которые занимались у двери непонятными манипуляциями.

— Что происходит? — сердито спросил он. — Что вы делаете? — При этом его голубенькие глазки превратились в две ледышки, а младенческое личико покрылось нехорошей бледностью.

Персонал охватила паника.

— Двери не открываются, — так должен был сказать один из них. — Что-то мешает.

— Что мешает, тысяча чертей?! Что это значит — не открываются? Чем вы тут занимаетесь?

— Выковыриваем, — дрожа всем телом, доложил начальству второй. — Похоже на цемент.

— На что похоже?!

— На цемент. Застыл в пазах и не пускает…

На какое-то время патлатый тоже застыл. Все три сотрудника стояли ни живы ни мертвы — они знали первого заместителя шефа лучше, чем я.

— Созвать людей! — завыл он. — Живей! Чтобы через десять минут двери были открыты.

Сам же патлатый опять кинулся в мои апартаменты. Мешок с цементом был открыт, но никаких других признаков строительных работ он не обнаружил. Блеснула надежда, что, может быть, я спокойно занимаюсь где-нибудь на воздухе своей идиотской скульптурой, а двери диспетчерской зацементировала исключительно из вредности. Он спустился на лифте в гараж. «Ягуара» не было, и надежда улетучилась. Вне себя от ярости, помчался он в кабинет шефа. Засветились все телевизионные экраны, зажглось световое табло, и все бандитское логово заполнил не очень громкий, но пронзительный звук сирены. Тревога!

Услышав сигнал, все, кто был в резиденции, бросились со всех ног во двор. Троица, выковыривающая цемент, тоже было бросилась, потом вернулась, потом опять побежала — в общем, металась бессмысленно, не зная, что же им в этой ситуации делать. Стража на пристани бросила свои моторки и тоже со всех ног поспешила наверх. Оба помощника патлатого — лупоглазый и маленький — столкнулись в дверях кабинета шефа.

— Вот! — зловеще произнёс патлатый, указывая на стажёрку с выдавленным стеклом, пытаясь при этом смотреть одновременно на все телеэкраны. — Машины нет. Дверь в диспетчерскую блокирована. Немедленно поднять в воздух оба вертолёта! Установить связь с Вальтером. Пусть летит по той же трассе, как и в прошлый раз, но начнёт с Куритибы. Послать людей в город, пусть порасспрашивают. Обыскать бассейн, вдруг утонула. Ну, пошевеливайтесь!

— На какой яхте? — не понял невыспавшийся патлатый. А может, недослышал. — Приём.

— Да яхте из бухты. На нашей яхте, «Морской звезде». Приём.

— Не понял, повтори. Приём.

— В бухте нет яхты, черт возьми! Спрашиваю, кто на ней ушёл?

— Как это нет? На яхте никто не выходил в море, Фернандо здесь. Ничего не понимаю. Приём!

— Украла яхту! — заорал толстяк в ужасе. — Приём!

Все, что говорилось потом, — не для печати. Через несколько минут наличный состав спустился на лифте к коридору, ведущему к бухте. В мёртвом молчании шли они по коридору. Когда дошли до дверей и обнаружили, что их нельзя открыть, мёртвое молчание превратилось в свою противоположность.

Наличному составу — было их четырнадцать человек — пришлось вернуться, пробраться на четвереньках вокруг пальмы с видом на Европу и спуститься по железной лосёнке.

Было два часа дня, когда двенадцать человек столпились на помосте, тупо уставившись на обрезанные концы, а двое со страшным грохотом сбивали прекрасно схваченные цементом камешки в нижней части ворот.

— У неё было два пути, — мрачно рассуждал патлатый. — Могла поплыть на север и запутаться в порту среди кораблей или врезаться в один из них. Или направиться на юг, тогда она должна высадиться в Гуаратубе, на острове в Сан-Франциско, или…

— У неё было три пути, — ещё более мрачно поправил его лупоглазый бандит. — Она могла нигде не высадиться. Пусть вертолёты полетают низко над водой вдоль берега, может, что и обнаружат…

— Есть и четвёртый путь, — несмело предположил толстяк. — Она могла двинуть через Атлантику.

После минутного молчания трое остальных одновременно постучали себя выразительно по лбу. Толстяк тяжело вздохнул. До поздней ночи вертолёты низко летали над берегом, туда и обратно, тщательно изучая прибрежные воды. Никаких следов не обнаружили.

Итак, по другую сторону океана я тоже исчезла, как камень в воде…

* * *

«Надо что-то придумать», — к такому выводу я пришла с первыми солнечными лучами. Четырех суток за штурвалом мне не выдержать. Без сна, в одном и том же положении… Двое суток — ещё куда ни шло, но четверо — не выдержу.

Правда, надо признать, что работы у меня было не бог весть сколько. Сидела я в удобном кресле, океан вёл себя очень хорошо, был спокоен, волны ритмично подкатывались под нос яхты, держать штурвал было нетрудно. Вот только спать хотелось по-страшному.

Солнце взошло в неположенном месте, которое никак не вязалось с моими представлениями о сторонах света. Это обстоятельство заставило меня вспомнить о компасе. Блямба, однако, доказывала, что я плыву правильно, на восток. Стеклянный купол рубки, как видно, обладал способностью не пропускать тепла, так что мне не было жарко, но он же не пропускал и воздуха. Становилось душно. На яхте наверняка имелась климатизационная установка, но я не знала, как она включалась.

Я подсчитала, что к часу дня оставила за собой около восьмисот километров. Десять часов пути. До середины океана ещё довольно далеко, но, наверное, уже можно сворачивать.

Неуютно и одиноко было мне в этой безграничной водной пустыне. Никаких опознавательных знаков, никаких указателей, только безбрежный океан и полная свобода — плыви куда хочешь. Чрезмерная, я бы сказала, свобода. Что ж, оставалось положиться на приборы и математику. Придерживая штурвал одной рукой, я другой достала сетку, развернула на полу атлас и нагнулась над ним. Нашла Атлантический океан. Долго думала и высчитывала и пришла к выводу, что теперь можно и на север повернуть. До зарезу нужен угломер, и наверняка он был среди всех этих приборов, но я бы все равно не сумела им воспользоваться. Никуда не денешься, приходится делать на глазок.

Пришлось пустить в ход даже оба глаза. Глядя одним в атлас на полу, а другим на компас, я постаралась стать так, чтобы оба эти предмета оказались под одним углом. Ну, приблизительно под одним. Меня успокаивала мысль, что, если я и не совсем правильно установлю курс, все равно угожу в Африку — ведь другого материка по дороге нет. Разве что Гренландия, но это уже совсем на север…

Итак, вычислив новый курс и взяв его, я освоилась с новой манерой яхты прыгать по волнам, так как теперь они шли под другим углом, и стала думать, как быть дальше. В пособии упоминался автопилот. Наверняка он имелся и на моей яхте. Интересно знать, где именно? Надо поискать, но я не могу бросить штурвал, корабль сразу сбивается с курса. Если рассуждать логично, автопилот должен находиться где-то под рукой, чтобы его можно было легко включать и выключать. Наверняка одна на этих премудрых штук на пульте была автопилотом, только вот какая? Попробую определять путём исключения.

По очереди исключала я электроприборы, потом осветительные приборы, потом указатели температуры, потом барометр, пепельницу и радар. Последний я исключила путём включения. Нажала на какую-то кнопку, и что-то зелёненькое пошло описывать круги на табло. Испугавшись, я хотела выключить его, нажала на соседнюю кнопку и зеленые круги стали сопровождаться писком. Это меня раздражало, пришлось нажать на третью кнопку рядом с первыми двумя, и все прекратилось. Итак, радар я освоила.

Я решила и дальше пользоваться этим методом — нажимать и включать все по очереди, наблюдая за результатами. Поскольку не было никаких признаков того, что яхта может превратиться в подводную лодку, мне, я думаю, не грозило внезапное погружение. Буду нажимать. На всякий случай, из осторожности, я только уменьшила скорость, переводя оба рычага на один зубчик назад.

Манипуляции с некоторыми кнопками и рычагами не вызывали никакой видимой реакции и я спешила привести их в прежнее положение, так как не была уверена, не открыла ли я люка, через который в яхту хлынула вода, или перекрыла поступление горючего в двигатели. Лучше не рисковать. Зато включение других приводило к поразительным результатам.

Так я вдруг включила рацию, из которой сразу же посыпались треск и писк. Пришлось поспешно её выключить, поскольку не было уверенности, не посылаю ли я в эфир сигналы, по которым меня запеленгуют. Затем вспыхнул небольшой экран. Через него проходила зелёная волнообразная линия, сопровождавшаяся звуками, то и дело меняющими высоту и громкость. Очень милым был этот экран, совсем не мешал. Я решила, что это эхо-зонд. Пусть светится. Нажимая следующую кнопку, я увидела под ней надпись «alarm» — тревога, но не успела отдёрнуть пальца. Всю яхту от носа до кормы, от днища до верхушки радарной антенны надо мной наполнил жуткий пронзительный вой. Боюсь, он был слышен аж на Южном полюсе. Вой сопровождался к тому же ещё оглушительным звоном. Проклятая кнопка никак не желала выключаться, яхта мчалась вперёд с ужасающим воем и звоном. Я подумала, что сигнал тревоги выключается чем-то другим, — я в панике нажала кнопку ниже. От оглушительного грохота за спиной меня чуть инфаркт не хватил. Я выпустила на рук штурвал, от чего яхта сразу прыгнула в сторону. Оглянувшись, я увидела за собой какие-то светящиеся полосы. Вой прекратился, наверное, выключился автоматически; тогда до меня дошло, что я выстрелила назад из двух пулемётов. Ошеломлённая, сидела я на палубе, постепенно приходя в себя и уповая на то, что ни в кого не попала.

Случившееся очень расстроило меня. Что бы я стала делать, если бы двигатели испортились? Повесить простыню на радарную мачту? Весел у меня нет, да и корабль не был рассчитан на них. В голове мелькали какие-то беспорядочные мысли из области навигации. Вроде бы корабль должен обязательно плыть, а то перевернётся, если будет стоять на месте. Но ведь море спокойно, может, эти правила обязательны только во время шторма и бури? С другой стороны, все это относятся к крупным судам, а я сижу в небольшом корыте посреди океана. Откуда я знаю, может, меня способна перевернуть самая малость? Пока ещё яхта двигалась, я постаралась стать носом к волне, надеясь на то, что мне удастся так продержаться и не перевернуться, пока не остынут двигатели. Тут я заметила, что волны катятся теперь в противоположном направлении, не навстречу мне, и испугалась ещё больше: неужели я все перепутала и плыву в обратную сторону? Надо попытаться установить, где я нахожусь.

Результаты сложных арифметических вычислений и напряжённой умственной работы меня несколько успокоили. Потом я начала рассуждать. Исходные предпосылки: я нахожусь в экваториальном поясе, где мне не угрожают никакие циклоны и смерчи; в это время года атлантические ветры должны дуть в нужном мне направления, то есть на восток; волны идут в том же направлении, что и ветер, значит, все в порядке. А раз я прохожу экватор, было бы странно, если бы мои моторы не перегрелись.

Проверив по компасу стороны света, я вышла на палубу и попыталась установить направление ветра путём лизания пальца. Палец моментально высох одновременно со всех сторон. Тогда я оторвала несколько ниточек акрила и пустила их по ветру, наблюдая, куда они полетят. Похоже было, что и в самом деле дуло на восток, хотя вряд ли это можно назвать ветром. Так, чуть заметное дуновение. Солнцу далеко ещё было до зенита, но жара стояла страшная. Конечно, я знала, что на экваторе должно быть жарко, но никогда не предполагала, что до такой степени. Я внимательно осмотрелась вокруг и даже свесилась через борт, ожидая увидеть какие-нибудь признаки экватора. Может, какой-нибудь особенный цвет воды? Ничего особенного я не заметила, разве что множество рыбы. Но сейчас мне было не до рыбы. Зря все-таки никак не обозначат экватор, ну хотя бы красными буями. Тогда бы человек не ломал себе голову над тем, где он находится.

Я вернулась в рубку и, поколебавшись, включила зажигание. Только сейчас я сообразила, что включается нормально, как в автомашине, на два оборота. А тогда в панике я прокрутила вправо до упора, включая все сразу. Стрелки указателей температуры двигателей стояли на красной черте. Остывало, но медленно.

Дела у меня пока не было, и на досуге я могла поразмыслить о будущем. Предположим, до Африки доплыву, если хватит горючего. А что делать дальше? Искать польское посольство? Где, в Сахаре? Пока найду, они меня десять раз успеют найти. Не надо обольщаться, если мне и удалось сбить бандитов с толку, то ненадолго. Вот сейчас, скажем, они уже наверняка установили, как именно я бежала и где меня надо искать. Африки не знаю совершенно, знакомых у меня там никаких нет. Нет, в Африке не стоят высаживаться, надо только заправиться горючим и плыть дальше. Через Гибралтар, пожалуй, соваться не стоит — кажется, там устраивают проверку судов, потребуют документы.

Раз мой паспорт действителен на европейские страны, я должна плыть в Европу. Итак, займёмся Европой. Сразу отпадают Испания и Португалия, пока там режимы неподходящие. Нас не любят и будут чинить мне всяческие препятствия. Остаётся Франция.

При одной мысли о Франции у меня потеплело на сердце. Я люблю эту страну, люблю её язык, её народ. Там я неоднократно бывала, ничего плохого никому не сделала, там могли убедиться, что я человек благонамеренный и не опасный. В Париже у меня есть знакомые и друзья, и даже больше, чем друзья… И польское посольство там есть. Решено, плыву во Францию!

Взглянув на указатель температуры, я установила, что обе стрелки уже отклонились от красной черты влево. Пожалуй, можно двигаться, только лучше на одном двигателе. Второй пусть пока остывает, потом буду их менять. Я перевела рукоятку на один зубчик, и яхта двинулась вперёд. Шум волн, разрезаемых судном, приятно ласкал слух.

Так я плыла себе спокойно и даже немного жалела о покинутой Бразилии, которую и увидеть-то как следует но удалось. Чувство мстительной радости переполняло меня. Идиоты несчастные, увезли меня в бесчувственном состоянии и решили, что дело в шляпе, что я, как покорная овца, дам себя зарезать. Как же, держите карман шире!

В мыслях я уже видела себя беседующей с представителями Интерпола. Сумеют ли они найти то место, что зашифровано в сообщении покойника? Интересно, где оно находится… Фриц наверняка давно уволил меня с работы, ничто не мешает мне вернуться в Варшаву. Но сначала куплю себе машину, деньги есть. «Ягуар», ясное дело. Замечательная машина! Как это будет здорово!

Вконец деморализованная успехом, я решила устроить себе отдых и погулять по яхте, предварительно закрепив штурвал ножкой от стула и сменив двигатель. Близился вечер, жара немного спала. Перегнувшись через борт на корме, я пыталась разглядеть в корпусе яхты то место, из которого палили пулемёты. Вдруг что-то забренчало, потом послышалось громкое и энергичное «пуфф», и от кормы отвалился тот самый железный ящик, который ещё в самом начале привёл меня в недоумение. Странное дело, отвалился сам по себе, ведь в данный момент я ничего не нажимала. В чем дело? Ящик стал тонуть. В голове мелькнула мысль, что надо его спасать, и я бросилась в рубку, чтобы остановить судно. Но тут мелькнула другая мысль — а вдруг теперь у меня в корме дырка? Я бросилась назад, на корму, по дороге передумала и кинулась за спасательным кругом, споткнулась обо что-то на палубе и растянулась во весь рост, а так как яхта в этот момент легла набок, то я чуть не оказалась за бортом. Поднявшись, я поспешила на корму. Там все было на первый взгляд в порядке, корма выглядела целой, без дырки. Может быть, ящик отцепился автоматически под воздействием высокой температуры? Я не знала, хорошо это или плохо, но все равно ничего не могла поделать.

Блаженное настроение было испорчено. Я вернулась в рубку и взяла чуть более на север, подумав при этом, что только тогда полностью поверю в правильность избранного курса, когда собственными глазами увижу Полярную звезду.

Двигатели тем временем достаточно остыли, я пустила их оба на всю железку и взглянула на указатель горючего. Стрелка запасного бака стояла на нуле. Сопоставив этот факт с недавними наблюдениями, я пришла к выводу, что отвалившийся железный ящик был уже ненужным запасным баком.

Третьи сутки со времени моего побега близились к концу. С часами в руках, дождавшись конца этих суток, я отправилась спать. К тому времени низко над горизонтом появилась Полярная звезда. Долгожданная и родная, она так славно светила мне, дружески подмигивая. Европа была все ближе, она летела мне навстречу в шуме и брызгах волн, проносившихся по обе стороны яхты, как искры от паровоза.

Приближение к Европе сопряжено было с определёнными опасностями. Как это раньше не пришло мне в голову? Напрямик, с пустой рубкой, с ножкой от стула вместо рулевого, неслась моя яхта до океану, а я себе спокойно спала внизу. Что меня разбудило — не знаю, очень может быть, что само Провидение, которое почему-то заботится о таких недотёпах, как я.

Опять я слишком подала назад, потом снова вперёд, на этот раз, для разнообразия, на левом моторе, совсем было подошла к причалу, и все было бы хорошо, если бы меня опять не протащило немного вперёд. Я отошла назад, потом вперёд, потом опять назад и опять вперёд…

Парни на берегу с интересом наблюдали за мной, лица их выражали полный восторг. Ах, так? Злость на них и на себя помогли мне сосредоточиться, вперёд я прошла почти столько, сколько надо, теперь только чуть назад, мотор работает на холостых оборотах, и вот я стою почти там, где и требовалось. Оставив штурвал, я вышла на палубу.

Зрители тоже зашевелились.

— Мадам! — крякнул один из них. — Вы какой же национальности будете?

— Французской, — ни минуты не задумываясь, крикнула я в ответ. — Горючее, пожалуйста!

— А почему у вас на мачте нет флажка? Флаг должен быть обязательно!

Вот ещё новости! Откуда я возьму флаг и почему они решили, что есть мачта? Антенна, что ли?

— Не все сразу, — ответила я уже тише, так как нас теперь разделял всего какой-то метр воды. — Где я могу получить горючее? Отвечайте скорее, я очень тороплюсь.

— Здесь, — ответил парень, глядя на меня с безграничным удивлением. Не знаю, что его так удивило. — У вас есть бумаги? Документы?

У меня были документы, действительные во всех уголках земного шара. Я вытащила стодолларовую бумажку и помахала у него перед носом.

— Вот мои бумаги, — решительно заявила я. — На берег я не сойду, проследую дальше, так что, пожалуйста, заправьте яхту горючим. И поскорей!

Стодолларовые банкноты обладают волшебной силой. Парень сразу оживился.

— К вашим услугам, мадам! Бросьте конец, пожалуйста. И покажите, куда заливать.

— Нет у меня концов, постарайтесь обойтись без них. Куда заливать, я не знаю. Поищите сами.

Парень опять как-то странно посмотрел на меня, кивнул второму, подтянул к себе борт яхты, перелез через него, поймал канат, брошенный помощником, замотал его вокруг чего-то и сразу отыскал дырку, куда вливается горючее. Именно о крышку этой горловины я споткнулась и чуть было не вылетела за борт, когда отваливался запасной бак.

В мгновение ока подтянули они толстый шланг и соединили с отверстием.

— Сколько? — спросил парень.

Я уже открыла рот, чтобы ответить «двенадцать ванн», но вовремя спохватилась.

— Не знаю, — сказала я. — Сколько поместится.

Мне самой было интересно, сколько войдёт, хотя и была уверена, что они меня все равно обманут. Пусть назовут неправильную цифру, лишь бы налили полный бак. Я вошла в рубку и посмотрела на указатель горючего. Стрелка медленно ползла слева направо. Когда она замерла на отметке «full», я вышла на палубу и отвязала канат. Парни перетаскивали шланг на берег, и при этом один из них оказался в ещё худшем положении, чем я, когда выводила яхту из бухты: одна нога у него была на суше, а вторая уплывала вместе с яхтой. Второй ухватился за борт и изо всех сил подтянул судно к причалу. Думаю, что им руководила не столько забота о товарище, сколько желание получить деньги, ибо весь его вид свидетельствовал о намерении вскочить на палубу, если бы я попыталась улизнуть, не заплатив.

— Сколько всего? — ясно и недвусмысленно поставила я вопрос.

— Триста долларов, — ответил он, и по лицу было видно, что цифру он назвал несусветную.

Но свою свободу я ценила дороже, а кроме того, никогда не умела торговаться. В Италии, например, я приводила в отчаяние продавцов, которые не в силах были скрыть отвращение к такой неприятной покупательнице, что послушно платила названную ими цену. Вот и сейчас, ни слова не говоря, я протянула парню триста долларов и тем его окончательно добила. Он свалился бы в воду, если бы помощник не поддержал его, так как замер с деньгами в руках, привалившись к борту, который медленно отдалялся. Боюсь, что я навсегда осталась в его памяти.

Из-за всех этих перипетий со швартовкой я забыла спросить, что это была за страна, и по-прежнему не знала, где нахожусь и сколько мне ещё предстоит плыть. Я знала только, что мне надо плыть на север. Не следует, пожалуй, терять берег из виду, тогда я, возможно, сумею узнать хотя бы Гибралтар, когда он покажется.

Судя по карте, мне ещё предстояло проплыть от трех до четырех тысяч километров. Значит, двое-трое суток. Может и не хватить горючего.

Много проблем занимало меня: и где заправиться горючим, когда оно кончится, и что делать, если меня остановят представители властей, и какой курс взять теперь. Я опять раскрыла атлас, и мне бросились в глаза Канарские острова. Волшебные Канарские острова, мечта всех датских туристов, место, где всегда толпится множество экскурсий и сотни частных яхт и где наверняка заправка горючим не представит труда. Правда, я знала Канарские острова только по туристическим и рекламным проспектам и цветным открыткам, но была уверена, что обязательно их узнаю, как только увижу.

Какая все-таки сложная штука эта навигация! Сейчас она потребовала от меня всех сил. Надо было определить своё местоположение и наметить курс корабля. Южное полушарие я исключила, так как по ночам мне ярко светила Полярная звезда. Поскольку, плывя вдоль берега, я не могла идти прямо на север, а брала немного западнее, я предположила, что нахожусь или на юге Дакара, или на севере Мавритании. Я наметила примерную линию своём дальнейшего пути, которая должна была привести меня на Канарские острова в любом случае — поплыву ли я от Дакара или от Белого Мыса, с той лишь разницей, что в первом случае я попадала на Тенерифе, а во втором — на Гран-Канария. Для меня это не представляло особой разницы.

Земля немного отодвинулась на восток. Я шла в соответствия с намеченной линией и около двух часов ночи далеко на горизонте увидела огни — чуть левее носа яхты. Если это не какой-нибудь корабль, то должны быть Канары.

И точно. Я сама удивлялась, но это были они. Не подвели меня атлас и компас, а ведь я имела полное право заблудиться в таком громадном океане.

Около полудня я увидела тот самый, давно ожидаемый северо-западный угол Пиренейского полуострова. Я прошла вдоль его берегов достаточно близко, чтобы не ошибиться, и в то же время достаточно далеко, чтобы ко мне никто не приставал. До Бретани оставалось не более каких-то пятисот километров!

Уже стемнело, когда в верхней части экрана появилась ломаная линия. Сердце забилось сильнее. Я плыла прямёхонько на северо-восток, и это могла быть только Франция. О дорогая Франция!

Я шла полным ходом ещё с полчаса, и вот ломаная линия уже была у меня перед самым носом — на экране, разумеется, так как вокруг была сплошная темнота. Только Полярная звезда радостно и ободряюще подмигивала мне. Я притормозила и, медленно приближаясь к берегу, первый раз за все время путешествия включила прожектор.

Сначала я ничего не могла рассмотреть, потом где-то в самом конце луча что-то появилось. Я вспомнила, что побережье Бретани покрыто скалами, а у берегов могут быть рифы, от которых лучше держаться подальше. Погасив прожектор, я решила дождаться рассвета. Я не спала уже вторые сутки. Длинные спокойные волны мягко качали меня, подталкивая потихоньку к берегу, и от меня потребовались поистине героические усилия, чтобы не заснуть мёртвым сном, положив голову на штурвал.

Много позже мне стали понятны причины исключительной лёгкости моего путешествия: в течение десяти дней, именно в это время над Атлантикой и прилегающими территориями стояла такая прекрасная погода, какой не упомнят и старожилы. В самом деле, дуракам везёт!

В ожидании рассвета я думала, как лучше поступить: высадиться ли в каком-нибудь порту, где много народа, или поискать безлюдный берег. Пожалуй, последнее лучше, принимая во внимание неизбежные неприятности из-за отсутствия нужных бумаг. Меня могли задержать до выяснения, а это помешало бы моим планам как можно скорее связаться с Интерполом.

Рассвело. Я медленно плыла вдоль берега в поисках подходящего места для высадки. Вокруг суетились стайки рыбацких лодок и катеров, по левому борту виднелись крупные суда. Все свидетельствовало о том, что я нахожусь в перенаселённой Европе. На меня никто не обращал внимания. С удовлетворением я отметила, что жара куда-то подевалась. Несмотря на тёплую одежду, меня пробирал насквозь острый весенний холод. Да, сомнений не было, я добралась до Европы.

Мимо проплыла деревушка, потом городок, потом небольшой порт. Наконец я увидела то, что искала: совершенно безлюдный пляж, окружённый скалами. В море перед ним томе было полно скал и камней. Погода не располагала к купанию, поэтому к берегу я приближалась с величайшей осторожностью. Хорошо бы ткнуться в берег, чтобы не пришлось плыть. К тому же мне надо было перенести кое-какие вещи.

Можно считать, что мне удалось пристать, как я хотела: нос яхты зарылся в песок, а её борт покачивался у самых прибрежных скал. Прилив наверняка продвинул бы судно ещё ближе к берегу, но я не могла дожидаться прилива. Неужели это я когда-то страстно любила качаться на волнах? Сейчас все мысля мои были об одном — ощутить под ногами твёрдую землю. Сначала я выбросила на берег свои вещи — сумку с деньгами, сетку со словарём, атласом и шарфом, пружинный нож и ещё кое-какие мелочи, а потом, выбрав подходящий момент, и сама перелезла. Сейчас для меня уже не важно было, где я нахожусь, лишь бы выбраться на берег и навсегда покинуть яхту. Рассталась я с ней без сожаления. Думаю, что никакие силы не заставили бы меня залезть на неё обратно.

Прижимая к груди своё имущество, я осторожно спустилась со скалы и оказалась на маленьком пустынном пляже. За ним тоже была суша — травка, песочек, холмы, на горизонте — какие-то постройки. Ноги мои подкосились, руки задрожали, я выронила свои вещи и без сил опустилась на песок. Боже милостивый, доплыла!

Может быть, все бы кончилось иначе, если бы я сразу ушла отсюда. Подумать только, от какой мелочи зависит дорой судьба человека! Но я ничего этого не знала и никуда не ушла. Просто у меня не было сил. Тут же, где свалилась, я и заснула каменным сном. Заснула на сухом песочке, смертельно уставшая и невыразимо счастливая.

* * *

Пробуждение было ужасно. Разбудил меня шум вертолёта. Я в панике вскочила, ожидая увидеть крутые скалы, каменные стены и знакомую террасу. Увидела же песочек, травку и раскачивающуюся в море брошенную яхту. Значит, мне не приснилось, я и в самом деле доплыла до Франции! Каждая косточка во мне ныла, но радость придала сил. Собрав разбросанные вещи, я тронулась в путь, мечтая о горячем завтраке в первой же встреченной забегаловке.

Скоро я подошла к тем постройкам, которые заметила с пляжа. Передо мной было нечто среднее между большой деревней и маленьким городом. И тут я увидела, что навстречу мне идёт какой-то человек. Ближе, ближе и — о радость! Это был полицейский. Настоящий французский полицейский, в мундире, в кепи, типичный французский полицейский, которых я столько насмотрелась и в натуре и во французских фильмах. Расчудесный полицейский!

Увидев меня, он остановился и вежливо отдал честь. В его пуговицах отражалось исходящее от меня сияние.

— Бонжур, мадам, — приветствовал он меня. — Я видал, как вы прибыли на яхте. Что-нибудь случилось? Не могу ли быть вам полезен?

— Разумеется, можете, — радостно ответила я. — Скажите, это Франция?

Вопрос мой его явно озадачил.

— Как, мадам, вы не знаете, в какую страну прибыли? Да, это Франция. Бретань.

Если бы обе мои руки не были заняты тяжёлыми вещами, я бросилась бы ему на шею. И он ещё спрашивает, не может ли быть мне полезен! Не только может, но и должен!

— Есть! — посыпались из меня желания. — Пить! Обменять деньги! И надо поговорить с Интерполом, где его найти? Помогите мне!

Блюститель опять удивился.

— С Интерполом? Скажите, вы случайно… Вы та самая дама, которую разыскивает Интерпол?

Пришла очередь удивиться мне:

— Меня разыскивает Интерпол? Кто бы мог подумать! Невероятно! Ну конечно же, это я, из Бразилии плыву. Прошу вас, немедленно поехали к ним! Вы знаете, где их найти?

Теперь сиял представитель власти. Весь его облик излучал безграничную радость. Важность и неторопливость исчезли, их сменила бурная энергия. Издавая возгласы восторга, недоверия, счастья и восхищения мною, он вырвал у меня из рук вещи, приплясывая, обежал вокруг меня несколько раз, демонстрируя свой французский темперамент, и рысцой понёсся куда-то, таща меня за собой.

— В машину! — кричал он. — Немедленно едем! Я лично вас отвезу! Мадам, я счастлив, что вы соизволили высадиться в моем районе! Невероятно! Колоссально!

Я подумала, что, по всей вероятности, нашедшему меня была обещана награда, и ничего не имела против того, чтобы она досталась этому симпатичному человеку. При условии, разумеется, что по пути к награде он меня все-таки накормит.

Я не была уверена, что в моем голосе прозвучал лишь беззаботный восторг, но я очень старалась. А поскольку я поняла, что меня опять ждут суровые испытания, надо было хотя бы осмотреться. Реку загораживал кусок стены. Может, попытаться бежать через эту стену? Нет, неизвестно, что за ней. К тому же меня успеют схватить, пока я буду через неё перелезать. Уж лучше ночью…

Потом я позволила отвести себя в здание. Внутреннее убранство было не менее роскошным, чем в бразильской резиденции. Техника тоже была на высоте. Громадный шкаф в стиле барокко оказался входом в лифт, венецианские зеркала раздвигались сами по себе, как только к ним приближались. В одной из комнат все стены от пола до потолка были заняты книжными полками. Одна из них сдвинулась в сторону после того, как нажали на медный шарик — деталь каминного орнамента, — и перед нами оказался кабинет шефа. Это было просторное помещение, интерьер которого приятно разнообразили архитектурные конструкции и кактусы в мраморных горшках. Посреди комнаты стоял шеф с приветливой улыбкой на лице.

Случается так, что два человека, встретившись первый раз в жизни, сразу почувствуют симпатию друг к другу или такую же спонтанную антипатию. Как-то я познакомилась у Аниты с одним человеком, поляком, постоянно проживавшим в Дании. Это был весьма интересный мужчина. Я тоже не урод. Не скажу, чтобы нравилась всем без исключения, но и стихийного отвращения как будто не вызываю. В конце концов, я не косая, не рябая, не совсем уж лысая, из носу у меня не течёт. Короче говоря, новый знакомый был интересным мужчиной, да и я женщина хоть куда. Тем не менее не успели нас представить друг другу, как мы почувствовали такую сильную взаимную неприязнь, которую никакое воспитание, никакие светские навыки не смогли скрыть. Агрессивная неприязнь излучалась всеми порами тела и, пропитав воздух, сделала просто невозможным наше пребывание в одной комнате.

Нечто подобное произошло и сейчас. Посреди комнаты стоял очень интересный мужчина в самом подходящем возрасте, и представьте, блондин! Темно-русые волосы, карие блестящие глаза, брови немного темнее волос и такие ресницы, что мне завидно стало. При этом стройный, высокий, но в меру, прекрасно сложен и прекрасно одет. Можно сказать, идеал мужчины!

С первой же минуты этот идеал вызвал у меня такую же сильную антипатию, как и тот земляк, у Аниты. И я готова была поклясться, что вызвала у него подобное же чувство. Эта взаимная неприязнь возникла сама по себе, а не только потому, что он посягал на мою свободу и жизнь, а я держала в своих руках, вернее, в зубах, все его состояние.

До этой встречи мы оба были полны решимости как можно дольше ломать комедию друг перед другом. Он собирался играть роль представителя Интерпола, а я — делать вид, что верю ему. Но как только мы увидели друг друга, сразу поняли, что не сможем притворяться, слишком сильна была в нас ненависть.

— Вон! — бросил он моим сопровождающим, и тех как ветром вымело из кабинета.

С минуту мы молча рассматривали друг друга.

Я первая нарушила молчание.

— Надеюсь, я могу сесть, — ядовито сказала я. — И надеюсь, меня наконец накормят. Или, может быть, вы и дальше намерены морить меня голодом?

— Стоило бы, — не менее ядовито ответил он. — Ведь мягкого обращения ты не ценишь.

Усевшись в удобном кресле, я налила себе содовой воды из стоявшего на столе сифона и подняла стакан.

— За твоё здоровье! Люблю разговор начистоту. И могу тебя заверить, что жестокое обращение приведёт к ещё худшему результату.

Не знаю, почему мы сразу перешли на ты, это такая редкость во французском языке. Может, нас сблизило единство взглядов на создавшуюся ситуацию, а может, мы инстинктивно избрали такую форму разговора в предвидении неизбежной ссоры, при которой трудно будет соблюдать вежливость. Очень удобно произнести «ты, свинья!» во втором лице единственного числа, и очень трудно сказать это же в любом другом лице другого числа.

Он очень неприятно рассмеялся, подошёл к столику, налил себе виски и сел напротив меня.

— Так, может быть, мы остановимся на чем-нибудь промежуточном? — предложил он. — Каждый из нас располагает тем, в чем заинтересован другой. Ты держишь в руках мои деньги, я — твою жизнь. Ведь так?

Я кивнула:

— И что самое смешное, мы оба ничего не выигрываем. Убив меня, ты потеряешь деньги. Я же, сидя на твоих деньгах, потеряю жизнь. Ты видишь какой-нибудь выход? Я лично нет.

— А я вижу несколько. Сначала я хотел принять тебя в долю, но раздумал. Не то у тебя окружение, да и тебе доверять нельзя. Потом я собирался тебя обмануть, но не вышло. Когда ты поняла правду?

— Ещё когда мы ехали, но надеялась, что ошибаюсь. Во дворе замка убедилась окончательно.

Он поморщился, в его глазах отражалось растущее отвращение.

— Так я и думал, что ты морочишь нас с этим немецким. Какие все-таки идиоты мои подчинённые! А так, говоря по-честному, какого языка ты и вправду не знаешь?

— Датского, — с искренним удовлетворением сообщила я. — И уверена, что никогда в жизни мне его не выучить. А теперь, мой дорогой, если ты немедленно не дашь мне есть, я отказываюсь продолжать разговор. И плевать мне на тебя, да и на себя тоже. Ничего ты из меня не выжмешь, потому что жизнью я не дорожу. Можешь убить меня хоть сию минуту, и не морочь мне больше голову.

Моё лицо, как видно, явственно отражало бушевавшие во мне злость и упрямство, потому что, взглянув на меня внимательно, он удовлетворённо улыбнулся и нажал на какую-то кнопку. Раздался негромкий звонок.

— Обед для дамы, — произнёс он куда-то в пространство, и через минуту из стены выехал накрытый стол.

Голодная и злая, смотрела я на расставленные яства, а он с иронией наблюдал за мной. В тот момент, когда я потянулась к тарелке, он отодвинул от меня стол.

Застыв, я вопросительно взглянула на него.

— О, пардон, — произнёс он с издёвкой.

Увидев эту карту, я сразу же поняла, что означают цифры, названные умирающим, и тут же решила выяснить, как бы я зашифровала очень живописный грот в Малиновской скале, что высилась на берегу Вислы. Ведь дураку было понятно, что этот негодяй показал мне карту с явным расчётом на то, что я тут же кинусь выяснять, где находятся его сокровища, а ему остаётся лишь проследить, куда я смотрю. Вот он и наблюдал, не спуская с меня глаз, как и отыскивала Краков, потом Чешин, потом, что-то бормоча себе под нос, выясняла, что мне пришлось бы воспользоваться меридианом номер 132 и параллелью В. Труднее было выяснить расстояние в метрах от меридиана до грота, так как я не очень хорошо помнила, где находится этот грот. Покончив с гротом, я перенеслась в Родопы — по-моему, очень подходящее место для укрытия всевозможных вещай, проехалась, тыкаясь носом, по всем греческим островам, невнимательно отнеслась к Альпам, осмотрела Пиренеи и покинула Европу. Очень надеюсь, что в тот момент, когда я изучала Пиренеи, ни в глазах, ни в каком другом месте у меня ничего же блеснуло.

— Хватит! — решительно заявил шеф, когда я с захватывающим интересом принялась изучать Кордильеры. — Теперь ты знаешь, где спрятаны мои деньги, ведь так? Я тоже знаю, что в Европе, так что перестань придуриваться.

Я ничего не ответила, сочтя за лучшее гордо промолчать. Карта взвилась вверх, рама картины вернулась на своё место. Я подошла к окну. Какой прекрасный вид, и какой контраст по сравнению с тем, что происходит здесь!

— Ну, хорошо, — зловеще проговорил шеф. — Попытаемся взяться за дело по-другому.

Расчёт у него был такой: сначала закрепить в моем сознании место, где хранятся сокровища, а потом выведать его у меня научными методами. Правда, меня давно интересовало, как выглядит детектор лжи в действии, но я никогда не думала, что придётся испытать его на себе. А ведь я так боюсь всяких электрических приборов!

Я все-таки очень надеялась, что они не сделают ничего такого, что могло бы повредить моему здоровью и памяти, и поэтому без возражений позволила отвести себя в комнату, которая была похожа на все сразу: на лабораторию, кабинет врача и диспетчерскую электростанции. Все так же без возражений я позволила подключить себя к каким-то проводам и была очень довольна, что все мои чувства, в том числе и боязнь выдать тайну, вытеснил панический страх перед электрическими приборами.

Я сразу придумала, как обмануть хитрый аппарат. Ещё в процессе подготовки к испытанию я убедила себя, что сокровища бандитов спрятаны в гроте на Малиновской скале. Я не успела придумать лучшего места и упорно повторяла про себя «скала Малиновская, Малиновская скала», так что сама почти поверила в это. Испытание заключалось в следующем: никаких ответов от меня не требовали, а только называли разные места и приборы регистрировали мою реакцию. Малиновская скала прочно сидела во мне. Я старалась представить её себе, в своём воображении отчётливо видела каждый её кусочек. К счастью, на своё воображение я никогда не жаловалась и вот сейчас очень живо представляла себе плоский камень на пологом склоне у входа в грот, огромные мокрые камни внутри его, узкие входы в боковые коридоры, чёрный бесконечный нижний коридор, подземное озеро. Вообще-то в самом низу пещеры я никогда не была, озера в натуре не видела, но именно там я разместила в своём воображении ящики с золотом и алмазами. Правда, ящиков с золотом и алмазами мне тоже никогда не доводилось видеть в натуре.

Во время испытания Малиновская скала не была названа — очень может быть, что они о ней и не слышали, и электрические датчики показали, что на меня ничего не произвело особого впечатления. И ещё они показали, что сначала я нервничала, а потом успокоилась. Ещё бы, конечно, успокоилась, убедившись, что мне не больно и меня не бьёт электрическим током.

Мы вернулись в кабинет.

— Боюсь, котик, ты совсем спятил, — сказала я шефу с укором. — Ты что, не знаешь, что я смертельно боюсь электрического тока? Я могла от страха потерять рассудок, не говоря уж о памяти. Какая тебе от этого польза?

— Я делал расчёт на твою поразительную выносливость, — ядовито ответил он. — А теперь, золотце, я обращаюсь к твоему здравому смыслу. Ты знаешь, где сейчас находишься?

— Более-менее. А что?

— Идём, я тебе что-то покажу.

Он подвёл меня к стене, состоящей из больших, неплотно пригнанных друг к другу камней, наклонился и нажал на камень у самого пола: два раза с левой стороны, раз с правой и опять с левой. Я с любопытством наблюдала за ним. Он выпрямился и подождал несколько секунд. Из стены, на уровне моего лица, медленно и бесшумно выдвинулся один из камней, наполовину открывая скрытую за ним стальную дверцу, на которой виднелся диск с цифрами. Шеф прокрутил нуль. Камень, находящийся ниже, дрогнул, выдвинулся и тоже отошёл в сторону. В глубокой нише стоял сейф размерами приблизительно метр двадцать на шестьдесят сантиметров.

— Тут моя святая святых, — пояснил шеф. — Чтобы открыть сейф, надо набрать цифры двадцать восемь сто двадцать один. Запомнишь?

— Так говори же!

— Как же, держи карман шире. Сначала выпусти меня, дай пожить нормально. Месяца через три, когда ты убедишься, что я умею держать язык за зубами, а я буду уверена, что ты окончательно оставил меня в покое, я скажу тебе все, что ты хочешь.

— Ты понимаешь, что говоришь? Ведь как только ты окажешься на свободе, полиция сразу вцепится в тебя.

— А я придумаю что-нибудь. Ну, например, что вы стукнули меня по голове, я у меня отшибло память. Даже фамилию свою забыла.

— Глупости, — решительно заявил он, подумав. — Не пойдёт. Будем говорить откровенно: ты мне сейчас не веришь. А что изменится через три месяца? Почему тогда ты мне поверишь? Кто гарантирует, что через три месяца я тебя не прикончу?

— Не прикончишь, мой цветик, напротив, будешь оберегать мою жизнь. Я оставлю у нотариуса завещание. «Вскрыть после моей смерти». А в нем опишу все, как есть.

— Ну и придумала! А если ты, скажем, угодишь под машину?

— Но ведь и ты можешь угодить. Ну, ладно, я напишу: «Вскрыть в случае моей смерти при подозрительных обстоятельствах».

Он покачал головой:

— Знаешь, мне легче оберегать твою жизнь, когда ты находишься под рукой. Да и вообще моё предложение мне кажется лучше. Давай уж сначала последуем ему. А если серьёзно, когда же ты поймёшь наконец, что у тебя нет выхода? Никто на свете не знает того, что знаешь ты, значит, тебя мы не выпустим. Полиции меня не найти, личность моя им неизвестна. В моем распоряжении восемнадцать фамилий и четыре подданства, никто не знает; кто я и чем занимаюсь. Ты же можешь навести полицию на мой след, из-за тебя в моей жизни и деятельности могут возникнуть осложнения. Нет, дорогая, будет с тебя того, что я дарую тебе жизнь. Выпусти тебя — и ты станешь для меня постоянным дамокловым мечом.

— Боже, какой нервный, — удивилась я. — А я-то думала, что при твоей работе…

— Все! — коротко и зло бросил он вставая. — Хватит болтать. Сейчас тебя отведут в апартаменты, которые ты сможешь покинуть лишь после того, как скажешь. Вязанье можешь взять с собой.

— Ну, как знаешь, — холодно ответила я. — Раз хочешь войны — будет тебе война!

— Ненормальная! Война со мной?!

Его насмешливый голос продолжал звучать у меня в ушах, когда я в сопровождении двух гориллообразных служителей спускалась по лестнице. Шла я спокойно, хотя бушевавшая во мне злоба могла бы смести с лица земли весь этот замок. Нет, какова наглость! Ну, я ему покажу…

Я не сомневалась, что меня будут держать под стражей. Но не сомневалась я и в том, что обязательно попытаюсь бежать. А так как при побеге необходима хорошая физическая форма, пожалуй, самое разумное сейчас — вести себя спокойно, иначе, усмиряя меня, могут повредить мне ногу или другой какой ущерб нанести.

Итак, зажав в руке целлофановый мешок, я без сопротивления продолжала спускаться по лестнице. По дороге мне удалось установить, что мы находимся в большой, круглой башне. Я старалась не потерять ориентировку, хотя винтовая лестница очень затрудняла это. На всякий случай я сосчитала количество ступенек одного пролёта лестницы.

Замок как таковой, по моим представлениям, уже давно кончился, а те помещения, где мы сейчас оказались, следовало бы назвать подземельем. Причём весьма запущенным подземельем. Гориллы с трудом открыли какую-то дверь, я думала, что за ней будет моя камера, но перед нами опять был коридор, а в конце его опять лестница. Теперь я уже очень внимательно считала: семнадцать ступенек и ещё семнадцать, всего тридцать четыре. Эта лестница была полуразрушенная, совсем без перил, очень неудобная. Внизу оказалась небольшая дворца, вернее, просто каменная плита, подвешенная на громадных петлях. Прежде чем её открыть, пришлось разобрать скопившуюся перед ней кучу камней и каких-то железок. Судя до всему, последний раз эту дверь открывали лет триста назад. Один служитель караулил меня, а двое других навалились на дверь, пытаясь открыть её. С большим трудом им удалось это сделать. Заскрежетав по каменному полу, дверь приоткрылась.

Нет, добровольно я туда все-таки не вошла, меня втолкнули. Оставив мне средневековый масляный светильник, три гориллы совместными усилиями потянули дверь к себе. Я услышала лязг и скрежет засовов, на которые они ещё повесили замки, что было уже явным излишеством. Даже если бы эта дверь не была заперта, я все равно не смогла бы её открыть. И не только потому, что у меня не хватило бы сил, — просто не за что было тянуть. Создатель этих покоев не предусмотрел возможности открывать дверь изнутри.

* * *

Теперь самое время было бы проснуться, стряхнуть с себя этот кошмарный сон. Трудно было поверить в реальность происходящего, слишком ужасной была эта реальность и в то же время какой-то нереальной, фантастической, средневековой. Может быть, все-таки это сон или просто-напросто глупый розыгрыш? Неужели и в самом деле меня собираются держать здесь в заключении?

— Эй, ты! — загремело вдруг у меня над головой.

Глаза постепенно освоились с темнотой, которую не мог рассеять жалкий светильник. Высоко подняв его, я увидела, что готические своды уходили в высоту, заканчиваясь небольшим чёрным отверстием диаметром сантиметров в двадцать пять.

— Эй, ты! — опять раздался вой из той дыры.

— Ну, чего? — злобно заорала я в ответ.

— Как тебе понравились новые апартаменты?

Затем я стала вспоминать, как выглядела лестница верхнего яруса. Один пролёт состоял из десяти ступенек. Какой они были высоты? Пожалуй, от двадцати до двадцати трех сантиметров, как в обычной подвальной лестнице. Допустим, что в каждом пролёте около двух метров двадцати сантиметров. Всего было шесть пролётов. А перед этим была ещё лестница, по которой я шла с первого этажа здания в башню, там было четырнадцать ступенек, очень удобных. Минутку, сколько это будет всего?

Когда я уже подсчитала, что в данный момент нахожусь на двадцать восемь метров ниже уровня первого этажа замка, и пыталась представить эту высоту в привычных мне мерках варшавских жилых домов, над моей головой раздался хриплый вопль:

— Эй, ты-ы-ы!

— Ну, чего ещё? — заорала я в ответ, недовольная тем, что меня отрывают от цела.

— Ты ещё жива?

Б хриплом голосе мне послышалось как будто сочувствие. Нет, это явно не голос шефа.

— Нет, померла!

Из чёрной дыры донеслось визгливое похрюкивание, а потом тот же голос прокричал:

— Без глупостей, а то не получишь еды. Тому, кто помер, у нас еду не дают.

— Скажите пожалуйста! — громко удивилась я. — А я думала, все равно заставляют есть.

В дыре опять захрюкали, а потом там что-то показалось.

— Держи! И не лопай сразу все, это тебе на весь день.

Ко мне на верёвке спустилась корзинка. В ней оказалось полбуханки чёрного хлеба, и даже не очень чёрствого, глиняный кувшин с водой, пачка сигарет и спички. На секунду я закрыла глаза, стараясь справиться с забившимся вдруг сердцем, потому что все это время сверхъестественным усилием воли я пыталась подавить в себе всякую мысль о сигаретах. Я знала, что для меня будет самым мучительным…

— Ну, что ты копаешься? — заревело под потолком. — Вынимай скорей, я забираю корзину.

Кувшин я поставила на пол, а хлеб и сигареты держала в руках, так как их некуда было положить. Корзину подняли вверх.

— Эй, ты! — вдруг заорала я.

— Чего тебе?

— А ты кто?

— А тебе зачем?

— Я должна знать, с кем разговариваю. И вообще, джентльмен должен представиться даме.

В раздавшемся в ответ хрюканье мне удалось различить явственные «ха-хи-хи».

— Я здесь сторожу! — загромыхало в ответ. — Теперь вот тебя буду караулить и еду тебе давать. А если тебе чего надо, ты должна мне сказать.

— Надо! — сразу же ответила я.

— Чего?

— Трон из слоновой кости с жемчугами!

— Ладно, скажу шефу! До свиданья.

— Слава труду!

В ответ опять послышалось весёлое повизгивание, и все стихло.

Я занялась хозяйством. Сигареты и спички положила в целлофановый мешок. Хлеб съела и запила водой из кувшина, которая вопреки ожиданиям не была тухлой. Потом закурила, очень осторожно, стараясь определить, не испытываю ли каких-либо подозрительных ощущений. Могли ведь подсунуть всякую гадость, наркотики, например…

Появилась ещё одна тема для размышлений. Похоже, у меня не будет недостатка в пище для ума. Почему мне дали сигареты?

В свете коптилки было видно, как дым от сигареты тянулся вверх, клубами повисал там и понемногу вытягивался в дыру. Воздух в темнице трудно было назвать свежим. А если дыру заткнут? А если я в отчаянии буду палить сигарету за сигаретой? Да, очень разумно предоставить сигареты узнику, если хочешь, чтобы он поскорее загнулся. А может, этот дым позволяет наблюдающим за мной определить, что я делаю?