23 июля 1984
Дорогой. Дневник!

Уже поздняя ночь, а мне все не спится. Перед этим мне снились какие то кошмары, так что я решила, что больше не сомкну глаз. Ничего, сегодня приезжает Мэдди, и после утомительного путешествия ей наверняка захочется отдохнуть. Тогда я тоже смогу поспать. И если дней небо будет светлым, то и мои сны станут не такими мрачными.
Один из кошмаров был особенно страшным, и я проснулась вся в слезах, тут же испугалась, что мой плач может услышать мама. Она, конечно, явится сюда, чтобы меня утешать, а мне как раз хочется побыть одной. Но она этого не понимает. Она всегда приходит ко мне, когда я не сплю, и поет «Матильдин вальс». И сейчас бы она тоже его спела. Не то чтобы я не хотела услышать, как она будет петь, но все дело том, что в моем сне этот же вальс маминым голосом пел один человек — и я так перепугалась, что от страха не могла пошевелиться.
Мне снилось, как я иду в лесу мимо Жемчужного озера, а ветер такой сильный, что прямо с ног сбивает, но почему то только возле меня. Жара. Ветер. И в двадцати футах от меня этот человек с длинными волосами я огромными мозолистыми ручищами. Такими ужасными и грубыми. Он пел, и все время протягивал их ко мне. Борода его не колыхалась от ветра, потому что ветер дул только на меня. Кончики его больших пальцев были черны, как уголь. Он, не переставая, описывал ими круги в воздухе, а руки подбирались ко мне все ближе и ближе. Несмотря на весь свой страх, я продолжала медленно двигаться ему навстречу. Это происходило как бы помимо воли.
— У мена твоя кошка, — произнес он, и при этих словах у него за спиной промелькнул Юпитер и тут же исчез в лесной чаще, как белое пятнышко на листе черной бумаги.
А человек все продолжал петь, и хотя я пыталась сказать ему, что мне хочется поскорее пойти домой вместе с Юпитером, я не могла произнести ни звука. Тут он вдруг поднял руки высоко высоко, и мне показалось, что он растет прямо на глазах, превращаясь в настоящего великана. И по мере того как его руки тянулись вверх, я чувствовала, что ветер вокруг меня стихает и наступает тишина. Мне показалось, что он меня отпускает, потому что прочел мои мысли. Во всяком случае, так я решила. Так что, когда он остановил ветер свою руками, я подумала: он меня освободил, и я могу теперь отправляться домой.
Потом мне пришлось поглядеть вниз: между моих ног полыхала какая то ужасная жара. Именно жара, а не просто тепло. Меня прямо жгло, так что пришлось раздвинуть ноги, чтобы хоть немного остыть. И чтобы, наконец, перестало так жечь. В. этот момент мои ноги сами собой начали раздвигаться, как будто хотели оторваться от тела. Я испугалась, что сейчас умру, а никто и не узнает, почему. Я хотела не дать им оторваться, но они так горели, что у меня ничего не вышла. Тогда этот человек взглянул на меня, и улыбнулся своей жуткой улыбкой, и пропел маминым голосом: «Ко мне ты придешь, Матильда, только как кончится вальс…» Я снова попыталась ему ответить, но опять не смогла. Попыталась шевельнуться, но тоже не смогла. Тогда он произнес: «Лора, ты уже дома». И я проснулась.
Иногда во время сна я чувствую, что пропала — мне так страшна. Но сейчас, перечитывая свое описание, я вовсе не нахожу его таким уж страшным. Может, теперь я буду записывать свои сны и перестану их бояться.
Как то ночью в прошлом году мне приснился такси ужасный сон, что весь день в школе я ничего не соображала. Донна подумала, что я схожу с ума: каждый раз, когда она шепотом звала меня или дотрагивалась до плеча, чтобы передать записочку, я тут же вскакивала с места. Конечна я не сумасшедшая, как Надин Хорли, но мне казалось, что я еще продолжаю видеть свой сон. Отчетливо он мне не запомнился. Все, что осталось в памяти, так это нависшая надо мной беда — из за того, что я не выдержала одно предназначенное мне странное испытание: надо было помочь нескольким людям переправиться через реку на лодке, а я не могла сделать этого, потому что мне хотелось только плавать или еще что то в этом роде; и тогда послали за мной кого то, чтобы тот схватил меня и трогал везде, где не положено. Больше я ничего не помню — и, слава Богу.
Я так устала ждать, когда же я, наконец, вырасту. Настанет день, и я буду взрослой. И сама начну оценивать свои поступки — хорошие они или плохие.
Поговорим с тобой завтра. Сейчас я слишком устала

Лора.

23 июля 1984
Дорогой Дневник!

Кузина Мэдди должна приехать с минуты на минуту. Папа отправился на станцию встречать ее один, потому что мама не разрешила ему будить меня. Я проснулась всего пятнадцать минут назад. Никаких снов, но мама говорит, что слышала, как я звала ее, а потом кричала по совиному! Я чувствую себя так глупо. По ее словам, она зашла в комнату, когда я еще не совсем проснулась, но тут… уханье повторилось, а потом, как она говорит, я захихикала, перекатилась на другой бок и опять заснула. Надеюсь, она никому об этом не расскажет. Вообще то она любит рассказывать о таких вещах за ужином с Хэйвордами или другими гостями. Всегда начинается со слов: «С Лорой приключилась одна забавная, чрезвычайно странная история…» И я знаю: сейчас все выложит.
Однажды она при всех рассказала за ужином, как я в лунатическом сне забрела на кухню, как раз когда она сама собиралась идти спать. Я спокойно сняла пижаму, засунула ее в духовку и голая пошла обратно в свою комнату. И теперь каждый раз, когда я подхожу к плите в доме Хэйвордов, если мы с Донной помогаем готовить ужин, миссис Хэйворд в шутку напоминает мне, что плита — это плита, а не стиральная машина.
В тот злополучный вечер мама выпила больше чем надо, так что я ее простила. Но если расскажет кому нибудь про совиные крики, я просто умру. Не уверена, что вообще бывает так, что родители своими рассказами не заставляли бы своих детей постоянно сгорать со стыда. И мои не исключение.
Но может, если бы я перестала делать всякие глупости во сне, то ей бы и рассказывать тогда было не о чем.

Остальное потом.

Лора.

27 июля 1984
Дорогой Дневник!

У меня так много новостей для тебя. Я пишу это, сидя внутри крепости, которую мы построили втроем — Донна, Мэдди и я. Мама и папа разрешили нам жить здесь при условии, что мы не будем отсюда убегать. Крепость мы построили из досок, которые дал нам Эд Хорли, а папа нам помог их сколотить. Донна, правда, говорит, что если начнется настоящая гроза, то нам крышка, но я лично считаю: что бы ни случилось, наше жилище устоит.
Мэдди сейчас такая красотка. Ей шестнадцать, и я так завидую ее жизни… Как бы я хотела, чтобы и мне было шестнадцать! У нее есть свой мальчик, и она по нему скучает. Он звонил ей сюда, чтобы узнать, хорошо ли она доехала. Папа стал над ней подшучивать. Говорит, по телефону она была прямо милашка, но Мэдди на него не обижается. Донна думает, что, когда у нее появится свой парень, ей будет не меньше сорока и она уже начнет глохнуть. Я сказала ей, что она просто ненормальная. Мальчишки уже сейчас так и вьются вокруг нас, и это мы сами не обращаем на них внимания. Интересно, как это будет выглядеть, когда меня полюбит еще кто нибудь, кроме моих собственных родителей. Станет ли он звонить, если я уеду в путешествие, чтобы узнать, все ли у меня в порядке.
До того как мы перебрались в свою крепость. Донна, Мэдди и я побывали в конюшне, чтобы посмотреть Троя. Девочки сказали, что ничего подобного в своей жизни не видели, такой он красивый. Мы вместе его там покормили. И чем только я заслужила такое счастье — получить Троя! Донна годам мечтает о пони, а отец ей так его и не купил. Сколько интересно, лет проживет Трои? Наверно, я бужу плакать после его смерти всю жизнь.
Донна только что увидела, что я тут написала насчет гибели Троя. Она говорит, что я слишком зациклилась на грустных вещах — неизвестно, что произойдет, если все это будет продолжаться. Но Донна не знает и половины того, что знаю я. Поэтому мне просто невозможно иногда не думать о грустном. Потому что в такие минуты оно мне дороже всего.
Мама дала нам с собой бутерброды и два термоса. Один с холодным молоком, другой — с горячим шоколадом. Мэдди больше одной чашки горячего шоколада не пьет. У нее, видите ли, от него все лицо покрывается прыщами. Откуда она это взяла? Сколько ни смотрю, ни одного прыщика у нее на лице не вижу. Месячные начались у Мэдди три года назад, и послушать ее, так это прямо кошмар какой то: и диатез, и спазмы, и усталость, и Злость… Словом, прелестно. Еще одна радость, которая меня ожидает! Кстати, у мамы месячные начались как раз в моем возрасте, хотя я все же надеюсь, что вовсе не обязательно, чтобы и у меня они начинались тогда же, то есть в этом году. После того как Мэдди мне их описала, я совсем не горю желанием заиметь нечто подобное.
В своей крепости мы все едим мамины бутерброды, пьем молоко и делаем записи в дневниках. У Медди он такой большой и толстый. У Донны не такой, но все равно толще моего. Ничего, обещаю, что ты у меня будешь даже больше, чем у Мэдди. Мне нравится, что все мои мысли отныне будут собраны в одном месте, как будто в голове, чтобы туда всегда можно было при желании заглянуть. К потолку нашего жилища мы подвесили фонарь, чтобы у нас было светло и мы могли все видеть. Правда, немного света проникало и через окна, но мы их завесили, чтобы, как было решено, не разрушать впечатления от нашего лесного затворничества. Одеяло и провиант, которые мы с собой прихватили, заставляют нас чувствовать себя настоящими лесными жителями. Хотя находимся мы совсем рядом с домом, на задворках! Мэдди говорит, что у нее с собой пачка сигарет и, когда мама с папой уснут, мы сможем, если захочется, выкурить по одной. Правда, сигареты, по ее словам, уже старые, потому что они давно лежат: все это время она до них ни разу не дотронулась, так как боялась, что родители могут ее застукать. Может, я рискну и попробую. Донна говорит, что она не хочет курить, и мы с Мэдди не собираемся ее к этому принуждать, потому что между друзьями так себя вести не положена. Но ручаюсь, что смогу заставить Донну изменить свое решение, стоит мне только на нее посмотреть, как следует, Вот увидишь.
Остальное потом.

Ну, вот я и вернулась к тебе.
Мы так хохотали, что у нас до сих пор животы болят. Мэдди рассказывала нам, как они целовались со своим мальчиком языками, и мы с Донной прямо с ума посходили. Донна скривилась и заявила, что ей противно об этом думать, и я притворилась, что мне тоже… но если по честному. Дневник, то, когда я услыхала, как это делается, у меня в животе появилось странное, совершенно особенное ощущение. Совсем не похожее на… впрочем, неважно. Словом, мне показалось, что целоваться языками может быть очень приятным делом, и я смогу заняться им, как только у меня появится любимый мальчик. Мэдди сказала, что сперва она ужасно боялась. Но теперь она целуется таким способом уже несколько лет — и ей нравится. Я рассказала им, как в прошлом месяце вошла в спальню к родителям — они не ждали моего появления, потому что у меня тогда была высокая температура, и я не вставала с кровати, — и увидела их обоих голыми. Папа был сверху. Я сразу же вышла из комнаты, а через несколько минут ко мне пришла мама и принесла аспирин и шипучку «7 Ап». О том, что было, она не сказала ни слова. Донна говорит, что они определенно занимались сексом, я это и сама уже знала, но, похоже, им это не слишком нравилось. Мне показалось, что они просто медленно двигаются и при этом даже не смотрят друг на друга.
Мэдди предположила, что это у них скорей всего было «легкое баловство». Уф ф ф! Надо же, мои родители — и занимаются сексом. Какая грязь! Мне, конечно, известно, что именно из нее то я и появилась на свет, но если я больше этого не увижу, то не стану особенно переживать. Даю тебе слово: если когда нибудь мне придется заниматься сексом, то я постараюсь извлечь из него гораздо больше удовольствий, чем они.
Только что у нас были мама с папой, чтобы пожелать спокойной ночи. Они сказали Донне, что ее родители по телефону просили передать, что завтра ей не надо будет идти в церковь, так что она может остаться у нас ночевать. Мы все очень обрадовались этому.
Папа попросил, чтоб мы все закрыли глаза и держали ладонь открытой, а потом вложил в каждую протянутую руку по шоколадке. Попросил только, чтоб мы ничего не говорили маме. После него пришла мама и дала мне небольшой пакет, предупредив, что отец не должен про это узнать. В пакетике оказались еще три шоколадных батончика! Мэдди взглянула на свою шоколадку и с грустью вздохнула: «Прыщи». Больше она ничего не смогла произнести. Тем не менее, она развернула обе шоколадки и, как мы все, засунула их в рот. После этого с набитыми шоколадом ртами мы попытались исполнить «Плыви, плыви наша лодка». Тут Донна сказала, что разжеванный шоколад похож на то, что оставляет после себя Трои, и вам всем пришлось его выплюнуть.
Представляешь, какую жуткую историю рассказала нам Мэдди. Одна семья на ночь ушла из дому, а когда они вернулись, то застали у себя убийц, только и ждавших их возвращения. Там было еще много страшного, но мне не слишком, честно говоря, хотелось это запоминать. А то потом мне будут сниться кошмары. Донна вышла пописать, и Мэдди призналась, что и она тоже видит дурные сны. Ей просто не хотелось говорить об этом в присутствии Донны, потому что та может неправильно это понять. Так, однажды ей приснилось, что я блуждаю в темном лесу. Но тут вернулась Донна, и Мэдди замолчала. Интересно, видела ли Мэдди длинноволосого? Чувствовала ли дыхание ветра? Мэдди записывает в дневнике свои стихи, потому что, как она говорит, это куда веселее, чем все время пользоваться теми же самыми скучными, обычными словами. И потом, если кому нибудь в руки попадет дневник, то этот человек навряд ли сумеет понять все, что там написано. Одно дело проза, а другое — стихи. Надо будет завтра самой попробовать.

Остальное потом.

Ха! Говорила же я, что сумею заставить Донну закурить. Мэдди вытащила из пачки одну сигарету и закурила сама, потом протянула ее мне, чтобы я попробовала. Мне понравилось выдыхать изо рта дым. Как будто я выпускаю из себя колышущегося, струящегося, танцующего Духа. Мне казалось, что я совсем взрослая женщина, вокруг меня сидят люди, глазеют — и завидуют. Даже Донна сказала, что я выгляжу по настоящему взрослой, когда курю. А ведь я даже не затягивалась! Интересно, что бы я почувствовала, если бы на самом деле сделала затяжку?
Очередь была за Донной, и, прежде чем она успела отказаться, я выпалила: «Я рада, что попробовала, и вовсе не обязательно повторять, если не захочется». Тогда она взяла сигарету и выпустила вверх несколько колечек дыма. Донна тоже неплохо смотрелась с сигаретой, во рту, во тут она чего то испугалась, глотнула дым и громко закашлялась, так что нам пришлось срочно погасить сигарету и проветрить нашу крепость — на случай, если бы мама и папа вдруг проснулись и решили к нам заглянуть. Для себя я решила, что как нибудь куплю пачку сигарет и буду держать ее, как это делает Мэдди. Уверена, что у меня курение не войдет в привычку. Для этого я слишком осторожна.
А сейчас мы ложимся спать, и все прощаемся со своими дневниками. Спокойной тебе ночи. Думаю, что мы с тобой станем хорошими друзьями.

С любовью, Лора.

11 августа 1984
Итак, Дневник!

Опять мы с тобой вдвоем. Примерно в миле от дома, в предвечерний час. Летом в это время суток лес еще не кажется таким страшным, как ближе к ночи. Здесь в лесу тепло, и вместе с тобой, Дневник, мы сидим, прислонившись к стволу большого дерева. Это сосна. Наша с Донной любимица. Когда я смотрю вверх, мне кажется, ее ветви качают меня как в колыбели.
Я думаю, что сейчас выкурю ту сигарету. У меня с собой жестянка из под содовой, чтобы можно было стряхнуть туда пепел и бросить окурок, то в лесу начнется пожар и сгорит весь наш Т. П.*(•Т. П. — сокращение названия городка, где проживает героиня. В тексте игра слов Т. П. означает также «туалетная бумага» (Тойлет пэйпер). — прим. перед.) В школе мы иногда так называем Твин Пике. Весь мир подтирает задницу Т. П., как любит говорить Бобби Бриггс. Он еще таскает всех девчонок за волосы и рыгает нам прямо в лицо. Конечно, мы все ему нравимся. Как то я зашла после уроков в туалет помыть руки, и он заскочил за мной и изо всех сил дернул меня за волосы.
Норма, которая стояла рядом, подмигнула мне и спросила, назначен ли у нас уже день свадьбы. Она просто спятила, если думает, что я могу даже близко к такому подойти. Мальчик, который мне понравится, так дергать меня за волосы наверняка не станет… Мне кажется, он будет делать это нежно, как происходит в моих снах. Он соберет мои волосы на затылке и медленно приблизит мою голову к себе, чтобы мы могли целоваться языками.
Интересно, члены у других мужчин такие же, как у папы, или нет? Я до сих пор не могу забыть, как мама в ту ночь старалась прикрыть его простыней. Мне он показался просто куском сырого мяса.
Может, через какое то время он и будет выглядеть ничего, а может, он и был вполне нормальным, пока с него не содрали кожу, так что он стал розовым и чудным.
Надеюсь, когда нибудь я смогу увидеть что нибудь более приятное на вид. Господи, сделай, чтоб так оно и было. Не хочу я лежать так, как лежала тогда мама. Как будто рыба на берегу, когда ее вытащили из воды, и она пытается дышать. Одни только судорожные вдохи выдохи, и ничего больше. Если только мне удастся найти настоящего мужчину, тогда, наверное, я смогла бы с удовольствием заниматься с ним любовью так, как, по моему мнению, это и должно происходить. Наполовину управляемо, и наполовину… Не могу подобрать нужного слова. Кажется, я становлюсь слишком уж испорченной. Если бы кто то прочел то, что я здесь пишу, я бы просто умерла со стыда.
В лесу уже ухают совы. Одна из них сидит на дереве прямо у меня над головой… Все таки она какая то странная. По моему, это сова мужского пола и, кажется, следит за мной. Всякий раз, когда я смотрю наверх, она тут же дёргает головой и отворачивается. Интересно, знает ли она, о чем я тут пишу. Господи, пора мне уже, наконец, стать хорошей девочкой. Прямо сейчас. Может, это такая птица, про которую я однажды читала? На плечи вам опускается большая птица, она нежно прижимается к вам, а сама в это время занята тем, что читает ваши мысли. И если они были скверными, птица старается клюнуть вас в глаза и уши, словно указывая: надо смотреть и слушать, а не предаваться плохим и грязным мыслям.
Иногда мне так хотелось бы летать. Интересно, мечтают ли птицы хоть когда нибудь о том, чтобы ходить в школу или на работу? Или чтоб у них были платья и костюмы, а не перья, о которых так мечтаем мы? Будь я птицей, я поднялась бы в небо над Твин Пикс и улетела бы далеко далеко за его пределы. И никогда бы не вернулась обратно, если бы в этом не было необходимости.
А сейчас я только запишу свое стихотворение, и можно будет отправляться домой:
То, что во мне таится,
О том никому неведомо,
То мой секрет.
Но вот завладел он мною
И тянет меня за собою
В глухую ночь.
Секрет мне на ухо шепчет:
Ты не будешь смеяться с друзьями,
Ты не будешь взрослеть вместе с ними,
Если только не дашь мне слово
Не выдать мое имя.
В жизни ль все это или, может,
Просто взяло и мне приснилось.
Но едва лишь ОНО прикоснется,
Я пропала, я вся растворилась.
Слез не лью,
Не зову на помощь,
Руки чьи то меня обвивают,
Чьи то пальцы впиваются в тело,
Чей то голос тихонько взывает,
Манит в лес, как в кошмаре страшном,
Меня неправую,
Меня прекрасную,
Меня порочную.
Меня — Лору.

Надо возвращаться домой. Пора. Уже стемнело. Оставаться здесь дольше не слишком приятно.

Лора.

16 августа 1984
Дорогой Дневник!

Еще никогда в жизни не была я в такой растерянности. Сейчас ровно половина шестого утра, а я так дрожу, что едва в состоянии держать ручку. Только что я снова была в лесу. И заблудилась. Но кто то меня вел. Мне кажется, я очень плохой человек. С завтрашнего дня начинаю новую жизнь. Не буду думать ни о чем таком. Не буду больше думать о сексе. Может, он перестанет являться, если я очень постараюсь быть хорошей. Может, мне удастся стать такой, как Донна. Она хороший человек. А я плохая.

Лора.

Р. S. Обещаю, обещаю, обещаю быть хорошей!

31 августа 1984
Дорогой Дневник!

Я ничего не записывала в тебя целую вечность, потому что я так старалась быть счастливой и вести себя хорошо, все время находясь среди людей, чтобы не быть одной и не дать воли плохим мыслям. Но сегодня я не могу больше молчать: слишком много всего накопилось.
У меня начались месячные. Это не совсем то, что я думала. На следующей неделе идти в, школу, а тут такое самочувствие. Утром я встала с кровати и вдруг вижу кровь. Я позвала маму, и она, понятное дело, устроила из этого целую историю. Хотя я просила ее никому ничего не говорить, она тут же позвонила папе. И теперь, наверное, в «Грэйт Нозерн» все все знают. Мне просто нужны были эти проклятые тампоны или как там они называются, а она вместо этого начала мне объяснять, что я теперь стала женщиной и все такое прочее. Ну, хорошо. Хорошо. Событие это не рядовое. Но моя жизнь от этого может стать только хуже, если не проявлять осторожности. Сейчас, во всяком случае, у меня колики и я лежу в кровати.
Мама передвинула ко мне в комнату телевизор — весьма мило с ее стороны, — на моем животе грелка, а рядом на ночном столике гора аспириновых таблеток. Телевизор меня не особенно интересует, так что я снова осталась один на один со своими мыслями о жизни и о… других вещах. Мне кажется, то, что выходит сейчас из меня, должно было бы стать источником жизни для какого то другого существа. Я радуюсь, что больше во мне нет никого. Во всяком случае, ребенка.
Иногда я думаю, что внутри меня кто то находится, но это как бы и не во мне, а в ком то, мне неведомом. Порой я даже вижу эту неведомую «ее» в зеркале. Я вовсе не уверена, что мне когда нибудь захочется иметь детей. С родителями или людьми, которые ими становятся, что то происходит. Мне кажется, они забывают, что сами когда то были детьми и кое какие вещи порой могут смущать или огорчать их собственных детей, но они или забывают об этом, или сознательно не обращают внимания. Со мною поздней ночью происходит иногда множество дурных вещей, так что я, вероятно, никогда хорошей матерью не стану. От этого мне делается грустно.
Рада я одному. Юпитер лежит рядом со мной на кровати, и тихонько мурлычет. Как и ты, он никогда не будет меня ругать.

Лора.

1 сентября 1984
Дорогой Дневник!

Груди у меня болят, и, по моему, это как то глупо, потому что они ведь такие маленькие. Должна, правда, сказать, что они больше, чем были на прошлой неделе, и уж, конечно, выгладят гораздо красивее. И у них такие упругие маленькие розовые соски. Но, Господи, как они болят.
Мама зашла раньше обычного, и мы очень мило с ней поговорили. Я сказала ей, что не надо было ничего рассказывать папе о моих месячных. Тут она извинилась, но заметила, что поступила так единственно из за того, что знала: он будет гордиться своей маленькой девочкой, которая отныне стала женщиной. Она поменяла воду в грелке и долго массировала мне живот. Все это время нам ничего не надо было говорить друг другу, но я все же чувствовала, что наш разговор продолжается.
Потом она легла рядом со мной на кровать и тихо выскользнула, только когда я примерно через час заснула у нее на плече. После того как я проснулась, мы с мамой распили на двоих бутылку содовой, и впервые за долгое время я почувствовала, что мы по настоящему с нею близки.
Надеюсь, сегодня ночью я буду спать без сновидений.
С любовью, Лора.

9 сентября 1984
Дорогой Дневник
Я открыла в себе нечто новое. Помнишь ту ночь, про которую я тебе рассказывала, когда я проснулась от охватившего меня блаженства? Ну, так вот! Я обнаружила, что у меня на теле имеется одно место, и оно позволяет мне вызывать это ощущение в любой момент. Теплое, чудесное место, где все остальное растворяется, оставляя меня один на один с моим блаженством. Маленькая, потайная красная кнопка. И здесь я полная хозяйка. Наконец то есть нечто, способное унести меня прочь, так же как и мои грезы. Я могу добиваться этого, лежа в кровати и нежно лаская кончиком пальца заветное место. До чего приятно! Можно делать это и в ванне с помощью водяной струи (вот уж не думала, что ванна в состоянии доставлять такое удовольствие). Можно под душем, когда на тебя сверху нежно льется вода.
Я извиваюсь и подпрыгиваю у себя в. постели, и мне иногда приходится накрывать голову подушкой, чтобы было совсем темно. И еще, чтобы никто не слышал моих вскриков. Это же все таки тайна. Хорошая она или плохая, но она доставляет мне наслаждение, и никто не должен знать о ней, кроме тебя, дорогой Дневник.
Ну и неделя! Сначала мои месячные и все, что с ними связано, а теперь это сладостное, как мед, открытие. Сейчас я чувствую себя по настоящему женщиной, и, наверное, не далек тот день, когда я смогу разделить эту тайну со своим избранником.

Спокойной ночи! Спокойней ночи! Спокойной ночи!

Лора.

Р. S.
Всем сердцем надеюсь, что не совершаю ничего дурного этими своими прикосновениями. Надеюсь, все девочки поступают точно так же, и мне не грозит в будущем никакое наказание.

15 сентября 1984
Тому, кто посмеет это прочесть

Никак не могу примириться с мыслью, что перестала верить родителям и друзьям. Теперь я точно знаю, что кто то брал и читал мой дневник, и этих «кто то» могло быть даже несколько. Теперь я уже долго не буду ничего записывать в этом дневнике, если вообще буду. Ты, кто прочел мои записи, разрушил мою веру вправо тайны личной жизни. Кто бы ты ни был, ненавижу тебя за это!
На этих страницах я записывала то, что и мне самой было бы страшно или стыдно перечитать… Я верила, что только я одна вправе листать эти страницы и только тогда, когда пожелаю. Многое здесь терзает и сбивает с толку меня самое. Но оно необходимо мне, чтобы мои тайные мысли выплеснулись наружу, и я смогла отогнать их прочь от себя.
Пожалуйста, не трогайте этот дневник. Я вполне серьезно.
Лора.

3 октября 1985
Дорогой Дневник!

Прошел год, даже больше, пока я решилась вновь начать говорить с тобой. Мне удалось найти тайник, о котором я, правда, не буду распространяться на тот случай, если тебя обнаружат в другом месте, и кто то станет совать свой нос в мои тайны.
Я знаю, это не твоя вина, что тебя нашли и как воры проникли на твои страницы, но мне потребовался долгий срок, чтобы перестать бояться поверить тебе мои мысли. Много, много всего произошло с тех пор, как я в последний раз обращалась к тебе, и многое из этого всего доказало, что мои представления о мире, в основе своей жестоком и печальном, оказались справедливыми, как подтвердило время.
Я не верю никому и лишь изредка — самой себе. По утрам, днем и вечером меня терзает одно и то же: что есть добро, а что зло? Я не в силах понять, наказывают меня за что то, сделанное мною неправильно, о чем я даже не помню, или же подобное происходит с каждым и я просто слишком тупа, чтобы это осознать.
Во первых, я обнаружила, что не папа подарил мне Троя. А сделал это Бенжамин Хорн. Детали опускаю, но как бы то ни было, я невольно услышала, как Одри ссорилась из за этого со своим отцом. Я была тогда у них в «Грэйт Нозерн», чтобы повидаться с Джонни. Это брат Одри, еще один ребенок Бенжамина. У Джонни отставание в развитии. Он старше, чем я, но у него ум маленького ребенка. Так, во всяком случае, говорят врачи.
Иногда я думаю, что он специально помалкивает, потому что куда интереснее бывает просто слушать людей, чем разговаривать с ними. Единственные слова, которые он произносит, это «Да» или «Индейцы». Он без ума от индейцев, постоянно носит индейский головной убор из замечательно красиво раскрашенных перьев и полосок цветной кожи. Для него мир — это странная смесь счастья и страдания, и мне кажется, я понимаю Джонни гораздо лучше, чем многих других людей. Может быть, надо выкраивать больше времени для общения с ним. Его так часто бросают одного.
Я в восторге, что у меня есть мой пони, мой Трои, и обожаю кататься на нем верхом, прогуливать его или просто смотреть, как он пасется. Но теперь я испытываю чувство неловкости за папу. Как будто он перестал быть правдивым человеком, каким был всегда, после того, как сказал, что Трои — это его подарок. Не знаю, может, так хотел Бенжамин. Но в любом случае, я всем этим очень заинтригована и чувствую, что обязана Бенжамину больше, чем папе.
Иногда я начинаю думать, что лучше бы уж мне не дарили никакого пони: тогда я не потеряла бы своего уважения к отцу, а Бенжамин оставался бы для меня просто Бенжамином. И самое плохое, что мы с Одри теперь никогда в жизни не сможем дружить. Мне даже немного не по себе, что всему виною я. Но вместе с тем это вызывает во мне чувство своей силы. И почему это такого рода вещи случаются именно со мной?
Знаешь, мне кажется, что из всех людей на свете доктор Хэйворд действительно меня любит. Он бескорыстен, добр, и у него для меня всегда находится нежная улыбка, которая меня вдохновляет или прощает — словом, дает мне то, чего в данный момент жаждет моя душа. Тринадцать лет назад он помог мне прийти в этот мир и на короткий миг прижал к своей груди мое маленькое тельце. В своем воображении я рисую себе этот момент как один из самых светлых в моей жизни. Я люблю доктора за то, что он прижал к себе меня, этот испуганный маленький комочек, только что открывший мир воздуха и света, за то, что он внушил мне уверенность, не сказав ни единого слова. Я знаю, если понадобится, он снова поддержит меня.
Он из тех, кого я с удовольствием видела бы каждый день. От него исходит нежность дедушки и вместе с тем всегда ощущаешь твердую поддержку, совсем как у отца.
Вернусь после ужина. Осталась еще масса новостей.

С любовью, Лора.

3 октября 1985 (позже)
Дорогой Дневник!

Сегодняшний ужин просто прекрасен. Еще бы, одно из моих самых любимых блюд — картофельные оладьи, политые сверху кукурузным соусом, с овощным гарниром. Надо будет мне скоро изменить свою диету, а не то рискую раздуться, как воздушный шар. Мама приготовила сегодняшнее блюдо специально для меня, потому что она знает, что я все еще расстроена из за Юпитера. Она и папа ели на ужин курицу.
А сейчас я расскажу тебе про Юпитера. Обычно он выходит на задний двор и там играет. Участок не огорожен, но Юпитер ни разу не убегал. Мне кажется, он слишком умный, чтобы оставить дом, где его так любят и так хорошо кормят. Хотя я не так уж часто рассказывала тебе о нем, он всегда был одним из самых любимых друзей для меня, неизменно ласковым и нежным. Всегда любившим меня, несмотря на то, как я выгляжу и как себя веду — хорошо или плохо.
Часто ночью, когда мне не спалось, мы играли с ним вдвоем внизу с клубком ниток при тусклом свете маленького бра. Потом мы обычно отправлялись на кухню лакомиться мороженым. Он прямо обожал ванильное. В доме темно, а мы бесшумно крадемся в гостиную — и там нас неожиданно настигает сон, через много часов после того, как мы потеряли всякую надежду заснуть. У меня есть фотография, сделанная папой, из которой Юпитер и я спим на кушетке после одной из таких ночей. У нас не было сил подниматься по лестнице, и мы свалились там, где играли.
Я дала фото Юпитера шерифу Трумену, чтобы он выставил его у себя в полицейском участке. Я надеюсь, что они разыщут того, кто сшиб моего Юпитера. Понимаю, что, скорей всего, это бал несчастный случай, потому что еще за несколько минут до случившегося он как раз обнаружил мышонка или что то в этом роде… Я не особенно обращала на него внимания, пока он не побежал за ним и не выскочил на дорогу, где его сшибла машина. Мама услышала шум и крикнула, чтобы я оставалась там, где была, пока она не выяснит, что случилось. Слишком часто, однако, у нас с мамой появляются одинаковые мысли, бывают и одинаковые сны, чтобы она могла допустить, что я ее послушаюсь и останусь у себя в комнате, когда я все уже знала. Ясно, что я не стала ждать и тут же вышла. Юпитер еще дышал, а из глаз и живота лилась кровь.
Не могу поверить, что можно вот так среди бела дня переехать кошку и потом никому ничего не рассказать об этом. Даже не подумать остановить машину и зайти в ближайший дом сообщить о происшедшем. Мама говорит, что слышала, как завизжали тормоза, а папа заявил, что если бы он был дома, то мог бы по этому звуку определить, что это была за машина. Я лично в этом сомневаюсь, но слышать его слова было все таки приятно.
Мы похоронили Юпитера недалеко от дома. Вот и ушел настоящий друг, когда их у меня так мало и я так их ценю. Лучше бы я потеряла что нибудь другое, а не моего Юпитера.
Если быть с тобой откровенной, как я всегда и поступаю, многие у нас в Твин Пикс меня любят. Множество людей знает, как меня зовут, а уж у себя в школе я известна всем и каждому. Вся проблема в том, что в отличие от этих людей, которые полагают, будто знают меня, я их решительно не знаю. Думаю, с полным правом могу сказать, что и они меня не знают. Лучше всех остальных знает меня Донна.
И все равно я боюсь рассказывать ей о своих фантазиях и кошмарах, потому что иногда она все понимает, но, бывает, в ответ просто хихикает, и у меня не хватает духу спросить у нее, почему такого рода вещи ей кажутся смешными. Мне тогда опять становится неприятно, и я надолго перестаю делиться с ней. При этом я очень люблю Донну, но боюсь, она бы не водилась со мной, если бы знала, что таится у меня внутри. Душа моя мрачная и черная, и она населена образами великанов из моих снов: каждый из них знает, как ему лучше схватить меня и подчинить своей воле. Прекрасная принцесса, которая полагает, будто ее спасли из заточения в башне, обнаруживает, что спаситель сделал это только ради того, чтобы войти в ее лоно, и как можно глубже, а вовсе не для того, чтобы ее освобождать. Его цель — укротить ее, как будто она дикое животное, дразнить ее, заставлять лежать с закрытыми глазами и слушать, как он рассказывает обо всем, что он с ней делает. Шаг за шагом. Я надеюсь, что все не так ужасно, чтобы нельзя было об этом думать.

С любовью, Лора.

10 ноября 1985
Дорогой Дневник!

Прошлой ночью я спала без сновидений. Я уже не думала, что это возможно. Если сны даже и были, я их не помню. Говорят, сны видит каждый и всегда, но обычно я их помню.
В общем, я стояла и расчесывала гриву Трою, как вдруг мне отчетливо вспомнился один адрес: 1400 Ривер роуд, 1400 Ривер роуд. Он раньше являлся мне во сне. Надо найти это место и посмотреть, что там, пронеслось у меня в голове. Я тут же решила позвонить маме из конюшни и сказать, что немного покатаюсь верхом и скоро вернусь.
Какое то представление о том, где находится это место, у меня было. Но все же я сочла нужным уточнить дорогу у Зиппи. Он сказал, что это не так уж далеко, но ничего интересного там нет. Я ответила, что мне просто хочется побывать с Троем в незнакомых местах. Говорить ему, что адрес этот привиделся мне во сне и теперь остается только убедиться в том, что он существует на самом деле, я не стала. Боялась, он подумает, что со мной не все в порядке, и, кроме того, мне и самой не было ясно, почему меня туда так тянет. Наверное, учитывая все, что происходит, лучше помалкивать. Пусть это остается тайной, как и множество других вещей в моей жизни. «Не забудь, — сказал Зиппи, — свернуть налево у развилки проселочной дороги, а то попадешь на мощеную и собьешь подковы у Троя». Я пообещала быть повнимательней, и мы отправились в путь.
В голову мне лезли всякие мысли, и я даже немного всплакнула, потому что стала думать о Джоше, Тиме и Рике: увижу ли я их когда нибудь? Еще я подумала, почему это Донна мне сегодня не звонила. Уж не считает ли она меня грязной, плохой или что нибудь в этом роде? Мне так захотелось поговорить с ней. Надеюсь, она не перестала любить меня.
Прямо не знаю, что я стала бы делать, если бы так случилось… И о чем бы я ни думала, каждый раз в голове сам собой возникал тот же самый адрес. Наконец я подъехала к старой заброшенной бензоколонке. Я спрыгнула на землю и привязала Троя к железной стойке все еще сохранившегося там навеса. Навеса, который прикрывает насосы. На нем еще всегда бывает вывеска, чтобы знать, какой компании принадлежит сама бензоколонка. Вокруг все поросло травой, так что пока я поброжу здесь, Трои сможет пощипать травку.
Обойдя Троя, я оказалась у самого входа и тут неожиданно увидела старую женщину. Она тихо стояла с большой клюкой в руках, как раз там, где на столбе виднелась табличка: 1400 Ривер роуд. Женщина улыбнулась мне, и я поняла, что уже видела это лицо — в своих снах. Долгое время мы молча смотрели друг на друга. Просто смотрели и улыбались. Не могу сказать, что мне была не па себе, скорее просто любопытно, зачем я здесь. И как только я об этом подумала, она заговорила.
— Я знаю, тебе хочется узнать об этом месте и обо мне, — произнесла женщина. Я кивнула.
— Мне привиделось во сне, что ты должна прийти, чтобы мы встретились и немного побыли вместе, — продолжала она.
Внутри у меня все так и перевернулось, а рот сам собой открылся.
— Порой мне снятся те же сны, что и другим людям, — заметила она спокойно. — Так бывает.
Вот уж не думала, что Маргарет, так ее звали, окажется столь приятной. Мы сели с ней вместе на траву перед домиком, и она стала рассказывать мне… обо мне самой. Удивительно, сколько моих тайн она знала. Я не должна так часто тревожиться, принялась успокаивать она меня. Надо только повнимательнее вглядываться в окружающее, и тогда со мной, по ее словам, произойдут самые волнующие вещи.
Говоря со мной, она время от времени умолкала, склоняясь над своим посохом, поглаживая его и как бы прислушиваясь. На ее лице при этом блуждала легкая улыбка: ей было явно приятно и забавно то, что она слышала. Порой она шептала, что о каких то вещах сейчас лучше не говорить. Поскольку время для этого еще не пришло.
Потом она снова повернулась ко мне и тихо произнесла:
— Все совсем не так, как кажется.
После чего отвела глаза, а когда опять посмотрела на меня, выражение ее лица было совсем иным. Маргарет, похоже, испытывала облелегчение оттого, что мы все еще беседуем с ней наедине. Она знала, по ее словам, о моих снах, во время которых я становилась женщиной. Это хорошо, шептала она, девушкам и должны сниться подобные сны. Мало помалу, однако, я перестала понимать смысл ее слов… Маргарет рассказывала что то про лес, и я старалась слушать как можно более внимательно, потому что верила ей и полагала: ей ведомо нечто, способное оказать мне помощь. Насколько я сейчас вспоминаю, большей частью это была настоящая тарабарщина, и хотя я все запишу, как слышала, но смысл сказанного так и остался для меня неясен. Может быть, он откроется мне позднее. То, что мне все же удалось понять, наполнило мое сердце радостью: оказывается, я вовсе не была такой уж плохой все это время и, возможно, могу надеяться и дальше не считать себя очень уж большой эгоисткой, если ищу в жизни удовольствий.
Итак, вот некоторое из того, что сказала мне Маргарет. По ее словам, лес это место, где можно многое узнать и о мире и о себе самой. Но порой мы не имеем права туда заходить, ибо в это время лес населяют другие существа. Бывает, прошептала она мне, что люди не понимают этого, отправляются на загородную прогулку и становятся невольными свидетелями того, о чем им не следует знать. Зачастую первыми жертвами становятся в таких случаях дети…. По моему, именно так она и выразилась. Что же еще было сказано?.. Я так старалась ничего не упустить! Ах, да, еще сказала, что будет отныне присматривать за мной — придет день, и все поймут, насколько она много видит и помнит.
Последнее, по ее словам, особенно важно: не только видеть, но и помнить. Совы порой бывают просто огромными. Да да! Я совершенно об этом забыла. Совы бывают порой просто огромными. Надеюсь, это не означает, что моя мама рассказывала кому то о том сне с Большой Совой, который я видела. Не думаю, чтобы это было так. И вместе с тем другого объяснения я найти не в состоянии. Может быть, вскоре я смогу все таки уяснить это себе. Как бы то ни было, но мы сидели и мирно беседовали. Ее рассказ был как песня, никогда прежде не слышанная мною. Песня, дарившая мне чувство счастья. Заставлявшая испытывать уверенность в своей безопасности. Именно этого, по моему, я добивалась Маргарет. Мне так было ее жаль. Подумать только, люди почему то считают эту бедную женщину странной и чуть ли не помешанной. Между тем она вовсе не такова.
В ее глазах читалась боль и горечь, но я так и не могла понять, откуда они взялись, пока не вернулась домой и мама не рассказала мне историю Маргарет. Ее муж был когда то пожарным и однажды, спасая людей от огня, погиб. Это, по словам мамы, была ужасная смерть: поскользнувшись на крыше или за что то зацепившись, он рухнул вниз головой прямо в пламя и сгорел. Узнать его обгорелые останки было невозможно. Они с Маргарет были женаты совсем недолго. После его смерти она стала очень замкнутой и глубоко спрятала свою боль. Только после смерти мужа, — рассказала мама, — у Маргарет и появилась ее клюка, с которой она теперь не расстается.
Я ничего не знала в тот раз, когда впервые побывала на Ривер роуд 1400, но не думаю, что так уж важно было знать это. Я сказала Маргарет, что она мне нравится и с ней так приятно беседовать. Я рада, что мой сон подтолкнул меня приехать сюда: не будь этого, нам бы никогда не познакомиться. Я также сказала ей, что, надеюсь, она права, говоря о моих исканиях и сомнениях. Без них моя жизнь не была бы полной, и отказываться от них у меня нет намерения.
Потом я рассказала ей кое что, о чем, хочется думать, она никому не проговорится. Я даже сама не ожидала от себя таких слов и, честно говоря, не знаю, откуда они взялись. Иногда со мной происходят вещи, сказала я ей, о которых никто ничего не знает. Они случаются со мной в лесу, когда там совсем темно. Порой я даже сомневаюсь, было ли это на самом деле, а в другие разы случившееся кажется мне более реальным, чем восход солнца, и это меня действительно пугает.
Маргарет снова отвела взгляд. Насколько я помню, закончив свою исповедь, я тут же почувствовала, что чем то огорчила ее. Она крепко сжала свой посох, повернула ко мне лицо и произнесла:
— Ты очень красивая девочка, и в течение твоей жизни много людей будут любить тебя.
Надеюсь, многие люди и так любят меня. Настанет день — и кто то полюбит меня так, как те парни. Но больше всего меня интересует, где этот кто то сейчас. Хочет ли он знать, где я и как я выгляжу, и когда же мы с ним, наконец, встретимся? Интересно, думала ли когда нибудь Маргарет о сексе так, как думаю я?
На обратном пути домой я пыталась тихонько напеть мелодию, которую услышала от нее, но мотив ускользал от меня. Мне было так хорошо, когда я покидала дом на Ривер роуд, и это чувство оставалось со мной все время, пока я возвращалась с Троем в конюшню, а потом ехала с мамой домой на машине. Оно и сейчас со мною. Надеюсь, Маргарет не чувствует себя чересчур одинокой. Хотелось бы, чтобы она была такой же счастливой, как я. Жаль, что не могу обрадовать ее, обещая ей счастливую жизнь. Как печально, что я ничего не могу сделать для нее.

Остальное потом,

Лора.

Р. S.
А Донна так мне с тех пор и не звонила.

13 ноября 1985

СЛУШАЯ МУЗЫКУ ЛЕСА
В деревьях, наверно, сокрыта душа.
Растет вмести с ними, меняется
И в каждом листочке таится.
То память о прошлом, одним им знакомом,
Еще бы, никто их не слышит,
Не хочет подумать, что могут
Деревья все видеть и вечно
Дрожать на ветру, потому что
Сказать порываются нечто.

Пытались шепнуть они тихо
В ладони, что к ним прикасались,
Разверзлись уста в ее теле,
И губы вторые раскрылись.
Не верит никто.
Ну а если
Вдруг дерево все таки право
И что то не то происходит?
Про грусть свою дерево шепчет:
О, сколько ночей оно знало!
По моему, люди должны бы
В глухую чащобу проникнуть
И слушать там музыку леса
И листьев живых голоса.
Разглядывать пеструю карту
Из тысяч следов или пятен,
И каждый тогда убедится,
Что листья похожи на слезы,
Что хвои узор не случаен,
Что тайная есть в нем тропинка:
Ступи на нее и увидишь
Того, кто заставил раскрыться
Мои вторые уста.

Уже поздно, и вечером он явился мне. О той Лоре Палмер говорила Маргарет? Не уверена.

20 ноября 1985
Дорогой Дневник!

Мне только что приснился сон, и я думаю, больше мне не уснуть.
Мне приснилась комната. Совершенно пустая, так что меня охватило какое то неприятное чувство от этой пустоты. Мне казалось: тут есть моя вина. Сжавшись от страха в углу комнаты, я не могла отвести глаз от того места в противоположном углу, где, как я знала, вскоре должно было что то появиться.
Прошла минута, и мне вдруг стало страшно холодно. Что то как будто мелькнуло перед глазами, но тут же исчезло. Я перевела взгляд, пытаясь отыскать глазами дверь в другую комнату: мне хотелось узнать, есть ли хоть там мебель. На душе у меня было почему то скверно, и я хотела, как можно скорей во всем разобраться, чтобы исчезло, наконец, чувство собственной… вины. Это было именно то чувство, которое я испытывала. Вины!
Я снова посмотрела в противоположный угол комнаты: там сидела теперь огромная крыса. Во сне мне было понятно, что она явилась за мной, что она хочет отгрызть мне ступню. Как я перепугалась! На моих глазах она все приближалась и приближалась, а я лихорадочно думала, как ее остановить или как найти место, куда можно было спрятаться, но бежать было некуда, и мне оставалось только одно — ждать.
Сейчас это может показаться смешным, но тогда мне было безумно страшно. Я сидела не шевелясь, изо всех сил поджимая под себя ноги, чтобы крыса не могла добраться до моей ступни. Я замирала от ужаса при мысли, что крыса вот вот схватит мою лодыжку, и ее страшные челюсти с хрустом сомкнутся. Больше всего я боялась этого, но остановить крысу было невозможно. «Не приближайся!» — взывало все мое существо, заранее содрогавшееся от боли… и вот, зная, чего хочет крыса, во сне я откусила свою ступню сама.
Проснувшись, я едва могла дышать, такой страх меня сковал! Я все еще вижу эту крысу… полагаю, она явилась за мной потому, что я находилась в этой голой комнате, а может быть, то было наказание за что то, о чем я не догадывалась. Но больше всего боялась я зубов крысы и ждавшей меня боли… Тогда я и решилась сделать это сама. Пусть причиню себе боль я, прежде чем это успеет она. Хотя мне и непонятно, зачем ей это надо, я должна опередить ее во что бы то ни стало.
Ужасный сон! Как я его ненавижу. Пожалуйста, Дневник! Может, моя просьба и звучит глупо, но не суди меня слишком строго, как могли бы поступить другие, узнай они об этом сне. Надеюсь, больше он мне никогда не приснится. Я даже не хочу доискиваться, что он означает, и не уверена, что хотела бы его помнить. Все это я решу завтра при свете дня, когда легче понимать, что с тобой происходит.
Я прямо с ума схожу при мысли, что не могу пойти к маме и поделиться с ней. Боюсь, в ответ она только рассмеется, а потом еще расскажет всем, и мне же будет стыдно. Я так боюсь, что кто то будет надо мной насмехаться. Надо постараться быть такой, как Донна. То есть хорошей девочкой, которая делает все как положено. В этом случае никто ничего не скажет плохого обо мне и не будет смеяться. Им просто не о чем будет говорить, потому что ничего плохого за мной не будет числиться.
Ручаюсь, всему виной то, что произошло тогда между мною и Донной и ребятами. Впрочем, мне и самой еще не вполне ясна та связь, которая существует между моим сном и встречей в лесу. Такие вещи не возникают сами по себе, за ними всегда что то стоит. Буду стараться стать лучше. Прекращу делать то, что можно только девочкам старше, чем я. И тогда никто не сможет причинить мне боль, как в том страшном сне. Лучше уж эту боль причиню себе я сама. Мне известны все наиболее уязвимые места, которые у меня есть. И я сама буду делать себе больно, пока все это не кончится!!!
Как бы мне хотелось рассказать обо всем этом мамочке.

Лора.

16 декабря 1985
Дорогой Дневник!

Не знаю, наверное, какое то время я вообще не буду вести никаких записей. Только что я видела сон. Должно быть, я уснула, ожидая восхода солнца.
Странно, но я видела, как ты то исчезаешь, то вдруг появляешься на коленях у сидящих вокруг людей. Или же на стульях, как только кто нибудь из обедавших вставал, чтобы бросить монетку в музыкальный автомат. Или же на капотах их машин, когда они разъезжались по домам. Я все время пыталась тебя схватить, но ты не давался мне в руки. Я знала: ты намерен рассказать каждому из них о том, что тебе доверено.
Некоторым удалось прочесть мои записи — эти люди сразу — же превращались в крыс. Они хотели взять меня с собой, как это делает БОБ. Пока я не разберусь во всем этом получше, нам не следует общаться. Не знаю, почему мне должен был присниться этот странный сон… но как бы там ни было, я чересчур напугана, чтобы просто так выкинуть его из головы.
А что если ночные кошмары, огонь, веревки и маленькие серебряные лезвия все равно будут преследовать меня… Может быть, все это мне на роду написано? Может быть, такова моя судьба? Может быть, мне следует проявлять терпение и перестать бунтовать — и тогда кошмары наконец то отступят?
Мне ненавистна сама мысль расстаться с таким замечательным собеседником, как ты. Но я чувствую, что должна это сделать, до тех пор пока не смогу убедиться: втайне от меня ты не разбалтываешь моих секретов.
Не схожу ли я с ума? Жду, не дождусь, когда кончатся каникулы и начнутся занятия в школе, чтобы мне было чем занять себя. Я смотрю на других девочек, которых знаю или совсем незнакомых, и все они улыбаются, так же как и я. Хотелось бы мне знать: что делается у них внутри и не чувствуют ли они себя потерянными? Они, что, перестали верить себе и тем, кто их окружает? Пожалуйста, не дай мне убедиться, что эта боль терзает только меня одну в целом мире.

Лора.

23 апреля 1986
Дорогой Дневник!

Как много времени прошло с моей последней записи. Школа — это прекрасно, но все дается мне слишком легко и мысли почти не заняты учебой. Они то и дело возвращаются к мальчикам и к моим фантазиям. У меня с Донной в этом году было уже несколько стычек. Она утверждает, что я веду себя по отношению к ней как то странно и больше уже не тот друг, каким была раньше. Всю жизнь я ненавидела слезы, так почему же в последнее время мне так легко плачется. Я только и делаю, что стараюсь быть хорошей и постоянно чем нибудь себя занимать, а не болтать или предаваться пустым мечтаниям. Я считала, что это раздражает окружающих и накликает на меня всякие беды.
Донна постоянно злится из за того, что я не хочу делиться с ней своими чувствами. А не хочу я, потому что боюсь! Рассказать же ей о своих страхах я не могу, потому что тогда она заставит меня объяснить их причину. Этого я не сделаю ни за что на свете! Все это время я даже не прикасалась к тому заветному месту на теле, которое доставляет мне столько удовольствия. Я боюсь, ведь это связано с сексом, а я решила, что не буду больше о нем думать… а это так трудно!!!
Я себе ненавистна, и вся жизнь мне ненавистна! Папа в последнее время постоянно с Бенжамином и занят своей работой в «Грейт Нозерн», так что я понемногу начинаю чувствовать себя в положении Одри, когда ее отец проводит больше времени и уделяет больше внимания мне, чем ей. Теперь то же самое происходит со мной, и я изо всех сил стараюсь не обижаться и не думать обо всем этом, но у меня никак не получается. Пропал сон, и даже аппетит! Надо поскорее взять себя в руки. Не сделаю этого — и случится что то ужасное.
Прошлой ночью мне приснилось, что я вырыла во дворе яму под колодец, чтобы дома у нас не было перебоев с водой. Мне казалось, что я делаю для семьи доброе дело.
Маме моя идея пришлась по душе, и она вся расцвела от удовольствия. Но потом, выйдя во двор, увидела, что я хочу покончить с собой, пытаясь похоронить себя в этой яме. Она поняла: я лгала ей, и это ее сильно расстроило. Она подбежала, чтобы вытащить меня, но я закричала, что не хочу просыпаться среди ночи, вся засыпанная листьями. Мне так хотелось быть деревом, чтобы услышать, не идет ли по лесу беда. Неожиданно я оказалась все таки похороненной. Только не в глиняной яме, а где то совсем в ином месте.
После этого в спальню ко мне пришла мама и спросила, все ли у меня в порядке, и я ответила, что беспокоиться не о чем. Просто иногда мне снятся кошмары про лес, вот и все. Выражение печали на ее лице сменилось надеждой. К сожалению, потом она начала говорить со мной о вещах, слушать о которых у меня не было ни малейшего желания. О птицах и пчелах, о младенцах и противозачаточных средствах и обо всей смехотворной чепухе насчет того, что мои кошмары — всего лишь свидетельство перемен в моем организме. По ее словам, скорей всего мне просто нужно получить ответы на некоторые мучающие меня вопросы.
И все это время, пока она со мной разговаривала, я думала совсем о другом.
Изо всех своих сил старалась я думать лишь о цветах, улыбающихся лицах и… еще о больших грузовиках, груженных бревнами, птицах и Донне Донне Донне… и все только одно хорошее. «Не слушай!» — твердила я себе, Я не могла слышать этот голос, говоривший мне о вещах, каждая из которых была подобна маленькому ключику от дверей в комнаты, где мне не положено быть. Как это могло произойти? Она не умолкала почти час, и мне пришлось почти вцепиться в правую руку… так мне хотелось ударить это улыбающееся заботливое лицо и завопить:
— Что же ты делаешь! И что такое со мной произошло?
Хочешь знать, что меня больше всего пугает? Единственное, что сейчас заботит окружающих, — это период моего подросткового созревания! Все по прежнему видят перед собой улыбающуюся Лору Палмер. Девочку с прекрасными отметками, прекрасными локонами и прекрасными маленькими пальчиками, которые хотят иногда, поздно ночью, влезть в зеркало и задушить источник всех моих бед — того фантазера, чье отражение я там вижу!
Сегодня зайду к Донне и поговорю с ней. Выложу ей все начистоту. Домашнее задание сделано, два доклада подготовлены. Учебный год я закончу с отличием, меня включили в общешкольную команду знатоков для выступления на олимпиадах. Все это время я усердно молилась, а между тем еще ни разу в жизни мне не было так плохо. Начинаешь думать, что несколько кратких мгновений счастья посреди бездны унылости все же лучше, чем вообще ничего. Надеюсь, Донна все еще хочет быть моей подругой.
Если смогу, расскажу тебе, что приключилось с Донной.

До скорого.
Лора.

3 августа 1986
Дорогой Дневник!

Сообщаю тебе, что остаток того дня я провела с Троем в конюшне. Общение с ним успокоило меня, и я вернулась вечером домой, чувствуя себя сильной и полностью обновленной. При этом меня не посещали никакие мысли о том, что я плохая или делаю не то. У меня было твердое намерение раз и навсегда покончить с этим человеком, издевавшимся надо мной и причинявшим боль. Человеком, известным мне только по имени. Я ведь не знаю, ни где он живет, ни откуда является. Но я заставлю его вернуться. Мучитель, он не получит удовольствия от своих пыток, если жертва станет кричать и требовать новых.
Все это было почти две недели назад… нет, наверно, только неделя. Все последнее время я пребываю в глубокой задумчивости. Свидания с Бобби Бриггсом — одно удовольствие. Когда ни захочу, он тут как тут и приносит все, что мне хочется. Вчера я подумала: он слишком долго тянет, не решаясь поступить со мной так, как ему бы хотелось. Да и я тоже устала только обниматься и целоваться, когда домой возвращаешься, чувствуя, словно в тебя загнали пробку, и она не дает выйти наружу всему, что накопилось внутри. Но я должна дать ему понять, что мне только четырнадцать, на которые я и выгляжу…
Мама и папа собирались днем уйти на несколько часов, и я сказала, что меня тоже не будет дома, но я приду не позже половины седьмого, чтобы приготовить ужин. Мамино лицо при этих словах озарилось улыбкой. Я хочу доставлять родителям радость. Любить и; как подобает маленькой дочке. Приходится вести то, чего я сама не выбирала, но что мне выпало. Две жизни. Две совершенно разные жизни.
У этой второй Лоры было свидание с Бобби Бриггсом в Лоу Таун. Он сказал, что знает в округе один сарай, совсем заброшенный, — там нас никто не найдет. Мысль о том, что мы сможем быть с ним совершенно одни и я, наконец, сумею испробовать все виденное в безумных снах, несказанно меня обрадовала. Я, правда, немного нервничала: до меня неожиданно дошло, что это не тот БОБ, которого я ненавижу, а юный Бобби, с важным видом пытающийся охмурить Лору Палмер и робко спрашивающий, не хочет ли она ему принадлежать. Ну да ладно. Сделаю вид, что убеждена, будто он меня вожделеет. Я знала, что ему известно: ни с одним мальчиком я еще не переспала, знала, что с кем нибудь более опытным все было бы совсем по другому… знала, что с Бобби может получиться так, как будто я возвратилась назад, к своим тринадцати годам, когда впервые полюбила мужские руки, двигавшиеся в воде, а потом горько рыдала поздним вечером, поняв, что мужчина этот навсегда исчез из моей жизни. Во что бы то ни стало надо, чтобы подобное не повторилось. Я должна быть сильной. БОБ может следить за мной в эту самую минуту… или в любую другую. Я не имела права позволить себе влюбиться… во всяком случае, выражать свои чувства вслух.
Бобби был само очарование. Чувствовалось, что он нервничает: ему трудно, казалось, выговаривать слова, а одеяло, которое он привез с собой на велосипедном багажнике, никак не хотело расстилаться, как он ни старался.

Все это время я стояла рядом и вертела в руках небольшую бутылку водки (для нас двоих) и сигарету с марихуаной (чтоб можно было еще и покурить). Почему то мои пальцы держали их не очень крепко, так что мне пришлось опуститься на колени и поставить бутылку на пол, пока она не выскользнула. Бобби еще больше занервничал, потому что мои колени оказались на голом полу.
Я чувствовала, что бедняге явно не по себе, и постаралась представить все таким образом, чтобы он в собственных глазах выглядел не жалким неумехой, а настоящим рыцарем. На самом деле он не был ни тем, ни другим, но я позволила ему помочь мне подняться и галантно поддержать под руку. Больше всего мне хотелось в этот момент глотнуть водки и набрать в рот дыма, чтобы хоть немного расслабиться. В таком состоянии я чувствую себя гораздо легче, и появляется уверенность в своих силах. Бобби всегда приносит с собой «дымок», когда я прошу, и это одна из причин, которые делают его таким желанным. И еще у него есть один знакомый парень постарше, и он всегда может достать для нас алкоголь, если надо…
Мне нравится, что Бобби такой преданный, это так приятно. Я получаю удовольствие от того, как он двигается:
внутри у него ходят маленькие волны, стоит мне прислониться к нему и тихо произнести: «Я не могу больше ждать, но давай все таки не будем спешить». В ответ он тут же улыбается и предоставляет мне действовать первой, уступая моему порыву.
Впервые я, в конце концов, получала возможность проводить свои сексуальные опыты с интересом и любовью. Сначала надо себя немного сдерживать, но это ничего. В тот момент, когда он почувствует, что я все ему разрешаю, он, я знала, возьмет инициативу в свои руки. Но пока что, раз он такой хороший и приносит все, что ни попросишь, надо, чтобы он чувствовал, что не зря старается… что перед ним не какая то там дохлая рыба, какой я поклялась ему никогда не быть.
Через час, после того как я вдоволь нацеловалась, время от времени выдыхая ему в рот дым или вливая глоток водки, я почувствовала себя готовой. Сказала, чтобы он ложился на спину и представлял себе все, что взбредет в голову. Как будто он видит сон и в своем воображении следует за полетом моей фантазии. Это нужно ему, и мы оба это знали. Я взяла его член в рот, а мысленно представляла себе руку БОБа, когда он делал это сам… кладя мою руку к себе… и вот я уже снова в сарае, вернувшись из своих воспоминаний. Замедлив движение, я нашла нужный ритм, который ему нравился. Не прекращая движения языком, я скользнула губами вверх вниз, прислушиваясь к издаваемым им звукам, постанываниям… получая наслаждение и не забывая делать все так, как ему хотелось. Сейчас уже не шла речь о том, чтобы поддразнивать его, как прежде. Он кончил именно так, как в моих снах делали другие мужчины… Неожиданно, после нараставшего внутреннего напряжения, он сел, резко выпрямившись, с выражением изумления и благоговения… Он был удовлетворен. Он улыбался.
Еще час или около того мы пролежали в объятиях друг друга, пока этому не суждено было случиться, и он не вошел в меня. Я открыла глаза и увидела, что он лежит с закрытыми глазами. Я заставила себя не вспоминать, как мне хотелось… этого. Это было бы легче всего, однако я не могла позволить себе расслабиться.
Мы двигались в такт, и я поняла, что если закрыть глаза, то движением легче управлять, получая при этом настоящее удовольствие. Я могла двигаться вместе с ним, перекатываться наверх, класть его руки туда, где мне было приятнее. Ему ничего не надо было говорить, он сам чувствовал, как сделать, чтобы мне было хорошо. Я хотела, чтобы он знал, какое это замечательное ощущение, когда он заперт у меня внутри и не хочет уходить, а хочет только, чтобы это длилось и длилось! Мы перекатывались, отталкивались и прижимались друг к другу — и разъединились лишь через несколько часов, когда продолжать уже было невозможно.
Я чувствовала себя по настоящему удовлетворенной, как будто не было нескольких лет постоянных насмешек, когда мои чувства то Искусственно возбуждались, то безжалостно отталкивались. Стальной стержень, заставлявший меня держаться как натянутая струна, стал размягчаться, обрастая плотью. Исчезли напряжение и беспокойство, так долго не покидавшие меня при мысли, как все будет, когда кто то действительно меня возжелает. А не будет просто заставлять меня плакать или медленно чахнуть от печали, определить которую словами я не умела. Все это время я ждала того, который станет заботиться о моих чувствах, который будет делать так, чтобы было хорошо мне. Сейчас я чувствовала себя так, как должны чувствовать все девушки… но вместе с тем я не могла забыть, что рядом существуют и другие миры. Другие стороны жизни. Когда тебя грубо выдергивают из сна глубокой ночью. Вот этот мужчина в моем окне, он улыбается… он бросает мне вызов, покачивая черной перчаткой. Я лежу и жду: придет или не придет. А может, если я решу, что уже не боюсь его, исчезнет навсегда.
Нельзя постоянно жить этими кошмарами. Но неожиданно передо мной встала страшная проблема: оказывается, как это ни печально, у меня в душе кет никакого ответного чувства. А ведь я так хотела подарить его Бобби? Между тем его губы шептали нежные слова любви, признания. За ними последовали клятвы верности и счастья на всю жизнь.
Лора, Лора, я не могу позволять тебе слушать их. Просто следи за его губами, но не слушай, снова и снова твердила я себе. Но для Бобби это были не только слова. Ведь долгие годы этот мальчик обожал меня, он дергал меня за косички, когда они у меня езде были, а потом всегда, хоть раз в день, пробегал мимо в школьном коридоре или пытался обратить на себя мое внимание в классе. Улыбнись же ему, как будто это для тебя полная неожиданность!
Я знала, Бобби давно готовился к этой встрече. Но та Лора, которая давным давно любила его и ждала, что он придет за ней, как только подоспеет время, не может сейчас выйти к нему и принять участие в нынешней игре. Она осталась где то там, глубоко внутри. Лежит, свернувшись калачиком, и робко молчит, прислушиваясь к тому, что скажет сейчас другая Лора, решительная и храбрая. Та, которая находит, что Бобби, конечно, ничего, как парень он ее удовлетворяет, но не более того. В нем, увы, не чувствуется силы… в нем нет вызова. Я буду держать его про запас для той, прежней Лоры, когда она сможет беспрепятственно вновь появиться. Для меня нынешней эти слова любви слишком подлинны, слишком наивны. Этот мальчик, такой юный, просто посланник той Лоре, которая существует сегодня.
Мне просто необходимо было причинить ему боль. Заставить его страдать, чтобы тем самым пересмотреть свое отношение к «его» Лоре. Нужно, чтобы он увидел: перед ним некто, ему неведомый. Рассмеяться прямо ему в лицо! Жестоко! И смеяться до тех пор, пока глаза его не потеряют своего блеска. Надо было сразить его наповал, чтобы не оставить ему никаких шансов увлечь собою ту Лору, к которой вожделеет БОБ. Которую, я знаю это, он ждет. И вот, чтобы спастись, я должна была рассмеяться в лицо этому мальчику. Отныне ему уже никогда не суждено оставаться таким доверчивым.
Я должна была это сделать! И почему это защищать себя так больно? Где была эта его любовь, когда я мысленно, на коленях, молила о ней? Черт подери! Я знаю, что глубоко ранила его… Надеюсь, когда нибудь он сумеет понять, почему я это сделала. Мне бы не хотелось, будь моя воля, разбивать чье то сердце так, как разбили мое. Если бы насмеялись надо мной, не знаю, смогла ли бы я когда нибудь стоять с поднятой головой… Смогла ли бы я снова подойти к кому либо с ласковым словом, потому что этот смех навсегда засел бы в моей памяти.
Мне опять стыдно и муторно от всего, что со мной происходит. Что это, очередная проделка БОБа? Еще одно испытание? Или так погибает любовь, которая могла бы состояться с тем, кто для меня подходящая пара? Что заставляет меня унижать его так, как унижали Лору, чтобы в душе оставались лишь холод и горечь от незаживших рубцов?.. Сможет ли Бобби прийти в себя и понять, что я этого не хотела? Или чья то злая воля заставила меня испортить мой любовный роман, который мог бы оградить меня от всего дурного, по крайне мере хотя бы на сегодняшний день?
Чего хочет от меня жизнь? Что я сделала и что делаю сейчас?! Я хотела всего лишь, чтобы прекратилась моя душевная боль, а вместо этого причиняю боль другим.
Я думаю… я думаю.
Все, чему надлежало быть сделанным, уже сделано. Если это работа БОБА, тогда он сможет почувствовать вкус победы, стоит ему заметить во мне хотя бы малейшее сожаление… хотя бы тень… раскаяния. Но я не имею права на жалость. Я обязана верить, что Бобби обязательно вернется ко мне, поджав хвост. Если же нет, то мне придется подобрать свисток, на который он будет отзываться. Пусть этот мальчик завоюет мое внимание заново, пусть позабудет, что я отдалась ему в сарае. Пусть знает, что поцелуи я дарю только тогда, когда этого хочется мне, и никак иначе. Я заставляю себя ничего не чувствовать, как настоящая профессионалка.
Я сумею это сделать. Я не могу уступить. Мне даже не верится, что все это происходит со мной наяву. Я пропала. Но тут другая, более сильная, более искушенная Лора заявляет о себе. Она смело шагает навстречу тем опасностям, которые поджидают ее во время игр под покровом ночи.
Когда я узнаю, кто он, я расскажу об этом всему миру!

За обретение новой силы,

Лора.

3 августа 1986
Дорогой Дневник!

Сейчас уже десять вечера — того самого вечера, когда я сделала глубоко несчастным Бобби Бриггса. Удивительно, но минут пятнадцать назад он позвонил мне и… путаясь в словах, казавшихся скорее продуманными, а не прочувствованными, стал извиняться за те поспешные клятвы в вечной любви, которые мне, может, было странно слышать из уст мальчишки. Наверное, эти слова должен был произнести кто нибудь более опытный, чем он… Но все равно, сказал он, с его стороны это была сущая правда, и единственная ошибка заключалась в том, что он проявил слишком большую поспешность.
Он, похоже, составил свою речь по словарю или энциклопедии, и мне хотелось провалиться сквозь землю, только бы не слышать ее. А ведь он извиняется за то, что не только я, но и любая девушка повсюду на земле, не в одном только Твин Пикс, мечтает услышать от парня. Его слова были подобраны с таким расчетом, чтобы доказать, что и сейчас, через несколько часов после оргазма, он по прежнему любит меня. Еще одно чудо… А чем я на него отвечаю? Я держу трубку и молчу, заглушая в себе слова любви, идущие прямо из сердца, потому что боюсь: все это часть грандиозной интриги, цель которой — вынудить меня мчаться без тормозов в первом ряду по дороге, ведущей к безумию.
Я оказываюсь в ловушке собственной души — того ее уголка, который больше всего ненавижу. Это твердая, мужская часть меня самой. Она заявляет о себе, чтобы вести борьбу. Заявляет с внезапностью, одновременно и отрезвляющей и приводящей меня в ужас, заставляя всколыхнуться воспоминания, бередя старые раны. Борьбу за то, чтобы спасти ту Лору, которой я снова хотела бы быть. Ту, о которой все думают, что она никуда и не исчезала. Все видят девочку в легком летнем платьице, с развевающимися на ветру волосами, с улыбкой, словно выгравированной на моем лице, — на самом же деле ее породил страх, что сегодня же вечером в любой момент за мной может явиться человек, который хочет убить меня.

Л.

14 декабря 1986
Дневник…

Прошлой ночью мне приснился БОБ. Неприятный сон. Тут виновато мое отношение к нему: я пряно ненавижу, как он надо мной измывался… заставлял чувствовать себя отвратительной и испорченной из за того, что мне хотелось любви или просто нежности… Он топтал мою гордость и самоуважение так долго… Несмотря ни на что, мне удавалось быть красивой и ласковой, потому что это совсем просто… почта так же, как получать хорошие отметки в школе. Никто не хотел меня… я даже не притворялась, будто мне известно, что такое секс.
Он погубил меня, разве не так? Во сне он появился перед окном дома Лео и увидел меня. Во сне все выглядело более отвратительно, чем было прошлым вечером на самом деле. Он стоял там и снова и снова жестами показывал мне, какая я есть.
Потом мы очутились с ним возле дерева, и он сказал:
«ТЫ НИЧЕГО ЭТОГО НЕ СУМЕЛА БЫ СДЕЛАТЬ, ЕСЛИ БЫ НЕ Я».

Я ответила, что он ошибается. Я научилась всему, что он видел, сама, когда бывала одна, чтобы уметь получать удовольствие и залечить раны, нанесенные им мне.

На это он сказал: «АХ, ТАК! ТОГДА ЗАЧЕМ ТЫ ХОЧЕШЬ, ЧТОБЫ ЛЕО СВЯЗАЛ ТЕБЯ? МОЖЕТ, ДАЖЕ ПРОГЛОТИЛ ТЕБЯ СВЯЗАННУЮ? СДЕЛАЛ СВОЕЙ РАБЫНЕЙ? Я ЗНАЮ, ТЫ ХОЧЕШЬ ИМЕННО ЭТОГО… ЭТО ТО, ЧЕМУ ТЕБЯ УЧИЛ Я, МАЛЕНЬКАЯ СУЧКА! Я НАБЛЮДАЛ, КАК ТЫ ЛЕЖИШЬ С ПАЛОЧКОЙ И ИГРАЕШЬ САМА С СОБОЙ… ПРИ ЭТОМ ТЫ ДУМАЛА О СКВЕРНОМ ЛЕО, А НЕ О ХОРОШЕМ МАЛЬЧИКЕ БОБИ, КОТОРЫЙ ПЛАЧЕТ ВСЯКИЙ РАЗ, ПОСЛЕ ТОГО КАК ЕГО ИЗНАСИЛУЕТ ТАКАЯ ШЛЮШКА, КАК ТЫ».
И тут я проснулась. Пристыженная. Ужаснувшаяся. Виноватая. И явственно представила его стоящим у края моей кровати.

«ТЫ ЗАБЫЛА, ЛОРА, ЧТО Я ЗНАЮ ВСЕ, ВИЖУ ВСЕ, ПОЯВЛЯЮСЬ ВСЮДУ, ГДЕ ЗАХОЧУ… Я МОГУ РАССКАЗАТЬ ТЕБЕ О ТОМ, ЧТО ТЫ СЧИТАЕШЬ СВОИМИ СЕКРЕТАМИ, КУДА БОЛЬШЕ, ЧЕМ ТЫ САМА! ТЫ СТАЛА НЕОСТОРОЖНОЙ, ВЕДЬ ТАК? ПОЗВОЛИЛА МНЕ НЕМНОГО ПЕРЕДОХНУТЬ ОТ СВОЕГО ЗЛОВОНИЯ… НИЧЕГО, САМОЙ ЖЕ ПРИШЛОСЬ ЗВАТЬ МЕНЯ ОБРАТНО… ВОНЮЧКА! ЧТО ТО ТЫ В СВОИХ ЗАПИСЯХ СТАЛА НЕ СЛИШКОМ ЛЕСТНО ОБО МНЕ ОТЗЫВАТЬСЯ, НЕ НАХОДИШЬ? НАДО БУДЕТ ЭТО ПОПРАВИТЬ, НАДО БУДЕТ ЗАСТАВИТЬ ТЕБЯ ЛЮБИТЬ МЕНЯ ТАК, КАК РАНЬШЕ. Я ЕЩЕ ПОМНЮ ЭТО… СКОРО И ТЫ ВСПОМНИШЬ».

После этих слов он исчез. Обязательно надо будет сделать что нибудь хорошее, и сегодня же?
Да кто он такой, гнида поганая, чтобы иметь право так меня ненавидеть?
Я хочу умереть и забыть обо всем. Нет сил больше все это терпеть! Только я начинаю получать удовольствие от жизни, как тут же появляется кто нибудь и заставляет меня чувствовать, до чего же я грязная. Потом приходит другой, целует меня по настоящему — я чувствую, что желанна, я снова горю от возбуждения.
Мне надо знать, правильно ли я поступаю в тот или иной момент. Не могу позволить, чтобы именно БОБ был тем, кто научил меня время от времени страстно желать, чтобы меня связывали.
Я не хочу, чтобы мне причиняли боль. И никогда этого не хотела. Все, чего мне хочется, — это просто играть в игры, где по ходу дела иногда требуется произносить грязные слова. Грязные, но не подлые, как думает БОБ. И если меня наказывают, то наказанием служит секс, а не боль.
БОБ ничего из этих мыслей мне в голову не вкладывает. Не желаю и не допущу, чтобы он это делал. Это мои личные мысли, и ничьи больше.
Теперь я уже не могу больше заниматься сексом без того, чтобы меня не мучил страх. Страх, что придет БОБ, подсмотрит и станет врать про меня всем и каждому.
Если кто то, кто меня любит, прочтет эти строки через много лет, то, пожалуйста, пусть он постарается не ненавидеть меня. Я только чувствую, как я чувствую, вот и все. Я никому не приношу зла и не хочу этого. Каждый день я стараюсь быть лучше и лучше — такой, какой, по моему, хотел бы видеть меня окружающий мир.
Но что я могу поделать! Я Лора. Я печальна. Господи, я снова печальна! Почему? Мне так не хватает смеха и общества моих друзей, которым все равно, какие сны снятся мне по ночам. Они не испытывают ко мне ненависти за то, что иногда поздно ночью я вижу кошмары, когда одна моя рука покоится между ног, и, сгорая от стыда, я хочу лишь, чтобы пальцы второй руки спустили курок.
БОБ, запрещаю тебе снова появляться здесь, во сне или наяву. Тебя никто не приглашает! Ненавижу тебя!

Я так одинока. Лора.

10 января 1987
Дорогой Дневник!

За завтраком я пыталась поговорить с папой, но он все время сидел как на иголках, словно у него секунды не было, чтобы лишний раз подумать. Тоже мне, времени у него нет выслушать дочь, когда ей снятся сны про самоубийство, будь они прокляты. Ни один из родителей не может толком со мной поговорить… Что это такое? Уж не сон ли?
Тут отец сбросил с себя одежду и заорал:
— Сон, сон… Проклятье! А ну ка встряхнись… Значит, твоя мать видела фотографии, где ты лижешь у других женщин интимные места, и на фото видно, что ты еще и удовольствие получаешь. Так, говори?!
Никогда еще я так не пугалась, как в эту самую минуту.
Я даже не осознала, что сплю… Сплю ли? Вот дерьмо, как же все это странно. Как странно. Был ли здесь БОБ? Был ли БОБ внутри?.. Не хочу даже думать об этом.

Л.

3 февраля 1987
Дорогой Дневник!

Нет кокаина. Кончился. Как отвратительно я себя чувствую… как будто постоянно находишься в вакууме. Над моим телом надругались; в голове у меня постоянно крутятся одни и те же мысли, видения, образы мамы и папы — страшные и угнетающие меня картины. О, если бы она знала все, что произошло.
Интересно, поверили бы мне или нет, если бы я рассказала все, что знаю про него… Можно было бы вызвать полицию, чтобы они устроили на него засаду, но ему это стало бы известно, как становится известным все, что происходит в моей голове. Мой мозг для него игрушка. И своими ручищами он перебрасывает его, как мячик. Мне надо рассказать про него всем и заставить их поверить. Просто рассказать…

«РАССКАЗАТЬ ИМ ЧТО, ЛОРА ПАЛМЕР? РАССКАЗАТЬ ИМ. ЧТО Я УВОЖУ ТЕБЯ И ТЫ НИКОГДА НЕ ВОЗРАЖАЕШЬ? ЧТО ТЫ НИКОГДА НЕ КРИЧИШЬ И НЕ ЗОВЕШЬ НА ПОМОЩЬ? РАССКАЗАТЬ ИМ, ЧТО СО МНОЙ ВИДИШЬСЯ ТОЛЬКО ТЫ, И НИКТО ДРУГОЙ? НИКТО НЕ ПОВЕРИТ ТЕБЕ, ЛОРА ПАЛ МЕР… Я СЛИШКОМ ОСТОРОЖЕН».

Господи… вот опять это случилось… Он снова проник на страницы моего дневника… Ведь это же совсем не то, что я хотела написать! Я схожу с ума от страха при мысли, что БОБ нашел лазейку, позволяющую ему хозяйничать в моем дневнике, как будто это он вкладывает в мою голову слова за несколько секунд до того, как я записываю их в дневнике в качестве моих собственных.
Какого выкупа ты от меня хотел бы, БОБ?.. Может быть, что нибудь из того, чем владеет моя семья? Я готова дать тебе все, лишь бы в обмен ты согласился навсегда оградить меня от своего присутствия.
Ну, давай обсудим возможный обмен, БОБ… На что ты готов меня обменять?

«Я СОГЛАСЕН, ДАВАЙ МЕНЯТЬСЯ».

На кого это?

«В ТАКИХ ДЕЛАХ НИКОГДА НЕ ЗНАЕШЬ НАВЕРНЯКА… Я ВЕДЬ МОГУ И ПЕРЕДУМАТЬ».

Так я и думала!

Л.

12 ноября 1987
Дневник

Надеюсь, Господь прочтет это: мне может понадобиться его помощь.
Несомненно, моя жизнь кончена, я больше не верю себе… и никому… все пропало?
Лео и Бобби зашли за мной на конюшню, потому что сама я с трудом могла передвигаться. Бобби сказал, что он звонил ко мне домой и сказал родителям, что он забирает меня на ужин, куда нас неожиданно пригласили… и вернемся мы поздно.
Должна признать, что с его стороны это весьма мило и трогательно. Что я и сказала Лео и Бобби с заднего сиденья машины, где я переодевалась (снова спасибо Бобби, что он принес мне кое что из одежды Донны, которая, как он заметил, обо мне беспокоится). Это меня удивляет — не то, чтобы я сомневалась в верности Донны и ее дружбе, но сейчас я во всем склонна видеть руку БОБА. Ребятам я сказала, что сейчас меня мучает беспокойство и лучше всю ночь никуда не отлучаться, а быть в каком нибудь одном месте. Я это совершенно серьезно, и если они согласны, то можно вернуться обратно и забыть про коку до завтрашнего дня. В ответ Бобби рассмеялся, а Лео похлопал меня по руке, как будто я говорящая кукла, щебечущая одно и то же. Как будто у меня за спиной нитки, за которые можно дергать. С чего это они взяли?
— Не думаю, чтобы это было безопасно для тебя, — ответил Лео.
Мы проехали мимо Мидл Тауна и углубились в Лоу Таун. Никогда еще не видела я такой темной ночи. На Луну и намека нет. Даже Лео и то забеспокоился, хотя я уверена, он все равно будет моим защитником, пока я с ним. Все что мне нужно сейчас — это иметь или порошок, или деньги, чтобы его купить. Мой любимый белый друг! Очередная ложь, но, по крайней мере, я смотрю ей прямо в глаза и говорю себе, что так оно и есть. Счастье, пусть временное, все таки лучше, чем позволять друзьям, семье, любовникам с ужасом наблюдать, как близко подошла я к грани самоуничтожения. Не приближайтесь ко мне. Для вас это уже небезопасно. Я ручаюсь за это.
Тут мы подъехали к узкой боковой дороге без всяких указателей. Тем не менее, нам показалось, что именно здесь надо сворачивать, потому что никакой другой дороги, куда ни глянь, в обозримом пространстве не было. Бобби остановил машину, вместо того чтобы ехать к дому, который был нам нужен. Лео подначивал его, говоря: «Давай, давай, Бобби, помчались!» Я тоже хотела чем то привлечь его внимание, но он, честно, пребывал в другом измерении. Лицо у него было такое, как будто он находился в «Зоне Сумерек».
Как только он пришел в себя, он погнал машину, невзирая на кромешную тьму, скрывавшую дом, куда мы ехали. Там, я надеялась, кокаина будет под самую завязку. Да и выпивка может найтись, если только я смогу изобразить на лице улыбку… «Покажи ка им свои зубы», — подумалось мне.
Лео поглядел на меня так, словно вдруг засомневался:
а правильно ли мы делаем, что едем в дом, где никого не знаем, а карманы у нас набиты тысячами долларов. Я откинулась на спинку сиденья и притихла, неожиданно осознав, что мое переодевание в данных условиях было просто смехотворно… И всегда то у меня так в Лоу Тауне с моими нарядами, которые только навлекают на меня беду. А тут еще эта тьма, о которой ничего не говорилось ни по радио, ни в вечерних выпусках газет. Они даже не сказали, что будет отключено электричество.
— Интересно, — говорю я, — сколько времени понадобится полиции добраться сюда после телефонного вызова?
Бобби залез во внутренний карман пиджака и достал отцовский пистолет. Он слегка отблескивал, и я сказала Бобби, что он, наверное, совсем потерял свои дерьмовые мозги, если таскает эту штуку с собой. Тогда я была уже совершенно уверена, что у меня болит не живот: это запрятанный глубоко внутри страх интуитивно требовал, чтобы мы развернулись и гнали отсюда ко всем матерям, пока не очутимся дома.
Но машина не развернулась и даже не замедлила ход. Дорога выглядела совершенно безжизненной, впереди не было видно ни одного дома. И вообще ни хрена… ну, может, один два человека за все время и попались… еще одна причина, почему нам следовало тихо удрать, пока оставался шанс сделать это всем вместе.
Ни с того ни с сего Бобби резко тормознул. Наш грузовичок дважды крутанулся на месте, взметнув целый Столб пыли, который высветили фары, и, наконец, замер. Все мы были слегка ошарашены. Мне показалось, я кого то увидела.
— Я не хотел его сшибить, — сказал Бобби.
Мы все выскочили из машины и медленно шагнули в темноту.
Неожиданно кто то схватил меня сзади и начал душить. Сразу мелькнула мысль: неужели я так вот и умру… здесь в Лоу Тауне, когда, наверное, из за аварии, отключился свет, хотя почему то никто этого не признает, умру, пытаясь раздобыть наркотики, точнее кокаин, а ни один из моих сопровождающих, крепких, здоровых парней не знает, что какой то хрен меня душит! Все кончено, подумала я… здесь мне и лежать, в этой проклятой земле. За место на кладбище все уплачено. До последнего цента.
Тут тиски на моей шее ослабели, в глазах у меня помутилось, и я потеряла сознание.
Очнулась я в доме этого дилера со страшной головной болью — я даже подумала, не аневризма ли у меня. В комнату вошли Бобби и Лео, и Бобби покорно опустился рядом со мной. По лицу было видно, что его беспокоит моя голова. Озабоченный вид Бобби заставил меня вспомнить, как все случилось. Стараясь вложить в свои слова как можно больше сарказма, я спросила:
— И в чью это дерьмовую голову пришла такая блестящая мысль — душить меня, пока я не вырублюсь? Никто не ответил.
Тогда, выходит, так всегда в Лоу Тауне встречают девочек? — В ответ опять молчание. — Классно, — заключила я.
Самый толстый из четырех жирдяев достал из за пазухи пистолет и навел прямо на меня. Взглядом я дала ему понять, что он явно перебарщивает… достаточно было бы сказать мне «Заткнись» или «Отвали». Я бы вполне поняла. А он взвел курок и приставил свою хреновую пушку к моему лицу.
— Прошу прощения, красотка. Не так уж часто бывает, что под платьем скрывается такая девочка. — Он посмотрел на меня и лизнул свою пушку. — Клевые у тебя титьки.
— Я знаю, — ответила я.
Не могу сказать, чтобы его объяснение причины, зачем потребовалось меня душить, имело хоть какой нибудь смысл. Однако его извинение было принято: как бы то ни было, уж лучше это, чем дырка в голове. Я протянула ему руку и поблагодарила за то, что он меня не убил. Это бы мне весь вечер испоганило.
В комнате повисло молчание. Мою руку он так и не пожал.
Медленно, с явным удовольствием уголки его рта поползли вверх, пока на лице не застыла гнусная ухмылка. «Нажрись дерьма и подохни!» — говорила она. Такое в своей жизни я видела раньше только раз. Я поняла, что перемирие не состоялось. Теперь, уже четыре револьверных дула были приставлены к разным местам моего лица, что не позволяло мне терять бдительности и нарушать этикет молчания.
Холодное прикосновение металла. Бегущие по спине мурашки. Ужас. Хотите назвать меня сумасшедшей, называйте. Но при виде оружия у меня появляется удушье и потребность глотнуть побольше свежего воздуха. И как можно скорее.
Я сказала им, что пойду к машине. Спиной я чувствовала, что одна из пушек вот вот может выстрелить и пуля прямиком войдет в меня. Я задыхалась, идти и так было трудно, а тут еще эта стянувшая мою шею боль. Кроне того, я боюсь пуль и готова держать любое пари, что когда одна из них впивается тебя с бешеной скоростью, то удовольствие это весьма сомнительного свойства к радости не доставляет.
Выглянув из окна машины, я сразу же различила людей в военной форме, окруживших дом, подобно застывшим изображениям из какого нибудь фильма ужасов. Один из солдат приблизился к оконному стеклу — и я вся сжалась от пробиравшего меня холода и страха.
— Ты вообще то о смерти думала? — обратился ко мне этот человек с таким невозмутимым выражением на лице, которое мне редко приходилось видеть.
— Не в подобной ситуации, сэр, — ответила я. Он посмотрел на меня так, словно мой ответ мог
означать, что предстоявшее ему повышение по службе
объявлено досрочно, и попросил:
— А вы не будете добры выйти из машины, мисс?
— Что, собираетесь меня расстрелять на месте или потом?
— Дело в том, что из дома украдена большая партия кокаина. Мне подумалось, вы захотите, наверное, представить мне доказательства, что с грузовиком все чисто и мы можем заниматься своим делом и дальше… по норме.
Я вышла из кабины, чуть не рассыпавшись на мелкие кусочки от ужаса.
— Ну, как, все в порядке? — поинтересовался он.
— На моем конце поля вроде бы да. Я боялась пошевелиться.
— Но вечеринка вроде не совсем по вас, а?
— Да, вечеринка не в моем духе… больше похожа на поминки, какое там веселье, сэр.
— Можете залезать обратно в кабину и отдыхать.
— А что сейчас происходит в доме?
— В доме? — пожал он плечами. — Похоже, парни собрались в кружок и обсуждают вопрос насчет того, надо ли им выпускать пары или стоит вернуться обратно в Хай Таун, откуда они приехали.
— Спасибо. Эта новость меня вполне успокоила. Я проболталась а этом чертовом грузовике минут сорок, века ждала, позволят ли Бобби и Лео появиться в виде «паров» или все таки в качестве твердых тел. Но вот, наконец, они вышли из парадной двери, хохоча и похлопывая этих жирдяев по спине, как будто им и уходить то не хотелось. Ну, дерьмо, подумала я. Сидишь тут, в тебя того и гляди разрядят обойму и уложат на месте за кражу целого килограмма кокаина (я аккуратно засунула его под платье, по прежнему плотно облегавшее меня и свидетельствовавшее тем самым о моей невиновности), а что я имею вместо благодарности? Тащатся к грузовику, как улитки! Да, вот она какая, мужская привязанность, черт бы ее подрал.
И тут из глаз Бобби на меня полыхнуло таким неприкрытым ужасом, который лучше всяких слов сказал мне: «Берегись!» Сразу же со всех сторон началась дикая пальба, как будто Национальная ассоциация владельцев стрелкового оружия устроила соревнования для слепых. Казалось, никто не знает, куда и как ему стрелять… параноики поганые, до того нажрались, что, попади в них пуля, они поймут это только назавтра.
Я перелезла на место водителя и развернула машину к тому месту, где притаился Лео. Он был без оружия и как ненормальный шептал слова молитвы. Подобрав его, мы что есть духу рванули обратно по направлению к городу.
Теперь пришла моя очередь взглядом предупредить Бобби об опасности. Мы промчались уже половину дороги, и тут в зеркале заднего вида я с ужасом обнаружила: в кузове, кроме Лео, есть еще кто то. Они боролись, и Лео, похоже, совсем выдохся. Бобби вытащил из за пазухи пистолет, свободной рукой уцепился за окно, привстал и, высунувшись, заорал тому парню, что дает ему две секунды на размышление. Или исчезнуть, или подохнуть…
Парень рывком сел. Тогда Бобби выстрелил ему в грудь с расстояния трех, может, четырех футов. Парня швырнуло о задний борт, и он, перевернувшись, упал на землю.
— Дуй отсюда ко всем чертям. Гони! — заорал Бобби.
Как только мы снова выехали на шоссе, Бобби опустился на сиденье, все еще продолжая держать в руке свою пушку, как будто ему предстоит снова стрелять.
Весь путь до дома Бобби промолчал. Лео оставался в кузове, не переставая благодарить Бога, что он услышал его молитвы. Я все время думала, не остались ли на грузовике следы крови и убит ли тот парень или нет.
Когда мы подъехали к дому Лео и вошли, я спросила, есть ли тут, кроме нас, еще кто нибудь. Лео ответил, что мы одни, и тогда я вытащила из под юбки весь килограмм кокаина в полиэтиленовой фабричной упаковке. Что ж, подумалось мне, для любителя вроде меня совсем неплохая работа! Впрочем, я тут же извинилась перед Бобби за то, что, возможно, именно из за меня в кузове прятался посторонний.
Вообще то, заметила я, меня обыскивали и все такое, и тот парень сказал, что я вне подозрений. Увидев, как вы с ними выходите из дома и обнимаетесь друг с дружкой, я решила, что нас больше уже не станут ни в чем таком обвинять.
— Знаешь, что они нам с улыбочкой в это время говорили? — спросил Лео. — Что из под земли нас достанут и по кусочкам начнут отрезать у нас яйца… тупым ножом. И если окажется, что эта ваша мандавошка сперла килограмм нашего кокаина, то не надейтесь, что попадете в больницу — отправитесь прямиком в ад.
Я села и стала думать насчет этого слова «мандавошка».
— Слушайте, ребята, — начала я, — мне правда очень жаль. Я бы никогда в жизни не подумала это сделать, если бы не считала, что вы будете прыгать от радости, когда узнаете.
Молчание.
— Помните, ведь я предупреждала, что нечего нам туда ехать?
Оба улыбнулись. Лео кивнул в сторону пакета с кокаином и сказал:
— Этого тебе хватит надолго. Бобби повернулся ко мне, и неожиданно для себя я увидела в его глазах выражение гордости.
— Добыча, достойная Бонни и Клайда.
Одна драма осталась позади, но нам предстояла другая.
Мы, конечно, решили тут же как следует нанюхаться, и в таких дозах, которые для людей непереносимы. И если уж нас не убили пули, то гора кокаина это сделает обязательна
Вскоре мы были хороши. Мне потребовалось выйти. Я захотела купить кое что для себя в ближайшем магазинчике. Ребята и помыслить не могли, чтобы встать с дивана. Они смотрели телевизор, но самое главное, их удерживало чисто мужское наслаждение при виде горы кокаина с тремя соломинками, торчащими из дырки на верху мешка.
Оба они глазели на меня щенячьими глазами с расплывшимися зрачками, говоря одно и то же
— Ты не возражаешь, если мы тут немного поваляемся?
Честно признаться, я была зла на Бобби за то, что он сам не вызвался проводить «свою» девочку — ту самую, которая как никак рисковала жизнью — пусть сейчас она не имела ровно никакого значения, — и все ради того, чтобы сейчас он мог пребывать в блаженном кайфе.
Да пошли они куда подальше, решила я. Ничего, и сама смогу добраться до магазина, благо это совсем рядом, всего каких то два квартала. Не рассыплюсь на куски и не особенно утомлю себя подобным путешествием.
Только я миновала два соседних с Лео дома — больше домов тут вообще не было, — как заметила на полу кабины номер журнала «Мир плоти», который почему то раньше не видела.
Вот это. Да! А что если я в этом журнале смогу прочесть про себя какие то вещи, о которых не подозревала? И вдруг ни с того ни с сего — БЕМС!
Я вырулила к обочине и, еще до того, как вылезла из машины, чтобы поглядеть, на кого я там наехала, увидела себя такой, как была четыре года назад, когда это случилось с коей любимой кошкой. Маленькая девочка, привлеченная шумом от удара, выбегает из дверей дома на улицу, постепенно замедляя шаги при виде лежащего на земле тела животного.
Она смотрит на него во все глаза, делает еще один шаг, но все равно остается от цели футах в пятнадцати, боясь окончательно убедиться в страшной реальности произошедшего.
…Я повернулась и увидела — Юпитера! Как две капли воды похожего на ту кошку, которая была моим лучшим другом, пока какой то оглушенный наркотиками водитель — вроде меня, сегодняшней, — не промчался мимо, нисколько не заботясь о том, кто там в этот момент перебегает дорогу. Возможно, его тоже, как и меня, куда больше интересовали статейки из порножурнала.
Я не могла удержаться от слез. А, начав плакать, уже не имела сил остановиться. Ведь сейчас, через много лет, я была тем самым ненавистным мне человеком, который разлучил меня с моей любимой кошкой, чья дружба так помогала мне. Я сказала маленькой девочке, что сделаю все для нее, чего она пожелает. Ну, например, с удовольствием куплю ей другую кошку… В ответ она взглянула на меня — и попыталась даже подбодрить. Подумать только, ее кошка припечатана к асфальту из за того, что я заклинилась на этом чертовом сексе, а она еще хочет, чтобы я не терзалась из за случившегося.
Она подошла к окну кабины, где я сидела. Как я ни старалась, но так и не решилась встретиться с ней глазами.
Мне было так стыдно, что я боялась даже пошевелиться.
— Пожалуйста, перестаньте плакать! — попросила она. Боже! Да у нее такой же голос, как у меня!
— Почему вы так переживаете? Я вовсе не хотела, чтобы вы так расстраивались.
Тут я взглянула на нее сверху вниз и увидела нечто, чего мне самой так недоставало, — желание прощать! Какое у нее большое сердце, у этой маленькой девочки! Сердце, готовое вместить сразу все Соединенные Штаты, не оставив в них ни одного человека, кто чувствует себя одиноким.
— Все дело в том, что, когда я была в твоем возрасте, — начала я, — у меня как раз была такая же кошка, как у тебя. Ее звали Юпитером, и мы никогда не разлучались. И вот кто то переехал моего Юпитера на дороге. Я услыхала шум и выбежала на улицу, чтобы помочь… но помогать было уже поздно. Я еще тогда подумала: как же быстро… смерть решает, что проголодалась.
На какой то момент вокруг не было слышно ничего, кроме ветра. Мы обе молчали.
Потом она взглянула на меня и тихо произнесла:
— А вы простили того человека, который сшиб вашу кошку?
Я присела рядом с ней на корточки и рассказала, что моего Юпитера убил человек, который тут же скрылся.
— Наверное, моя кошка попала в рай, но мне так ее недостает… Да, я простила убийцу, но не думаю, что когда нибудь смогу позабыть, что кто то раздавил моего друга и даже не остановился, чтобы посочувствовать мне.
Девочка протянула руку. Ее фланелевая ночная рубашка выглядела такой смешной, что я не могла удержаться от улыбки.
— Меня зовут Даниэль, — произнесла она серьезно, пожимая мне крепко руку.
— А меня Лора Палмер, — ответила я, обнимая ее прильнувшее ко мне теплое тело. — Рада была с тобой познакомиться, Даниэль. — Я поднялась. — По моему, надо быть очень хорошим человеком, чтобы так легко прощать.
Она на минуту задержала свою руку в моей и, тщательно обдумывая каждое слово, сказала, глядя на меня в упор:
— Когда я услышала этот шум на дороге, то сразу забеспокоилась о своей кошке. Вдруг с ней что то случилось… Но вот я вышла, увидела вас. Вы так сильно плакали, гораздо сильнее меня. Вы вспомнили про свою кошку, и вам поэтому стало особенно грустно, что вы сшибли мою. Разве я могу позволить себе упрекать вас за какой нибудь из ваших поступков? По моему, вы очень милая, Лора Палмер.
— Ну, а ты, по моему, не просто милая, а такая аппетитная, как пирог с глазурью, Даниэль! — Я взглянула на мертвую кошку, затем перевела взгляд на девочку.
— Ничего, моя мама сама уберет, — сказала она.
Маленькая Даниэль действовала на меня благотворно, как никто. Уже целую вечность я не испытывала ничего подобного. Мне вдруг померещилось, что все еще может в моей жизни уладиться. И новая кошка, которую я куплю, окажется не хуже прежней…
Мне вспомнилось, что я отпустила на волю своего пони. Как я хотела верить, что с ним все в порядке, что никто его не переехал и новые хозяева, у которых он окажется, будут заботиться о нем так, как он того заслуживает. Вообще то мне следовало подумать обо всем этом, прежде чем решиться пойти на столь рискованный шаг — взять и отпустить свою лошадку на все четыре стороны, чтобы она сама поступала, как ей вздумается… Совсем одну!
Что то сегодня, похоже, я не набираю особенно высоких баллов, подумала я. Такая уж, наверное, выдалась неделя. Мрачные события следуют одно за другим — да еще каждое из них служит чуть ли не предзнаменованием чего то. В чем дело?
Что, мне суждено, в конце концов, вернуться к нормальной жизни, поступить после школы на какую нибудь работу? Или же я по прежнему на всех парах лечу к собственной смерти? Не знаю, но мне ясно одно: сейчас же разворачиваюсь, еду обратно, отвожу грузовик на место, а сама пешком возвращаюсь к себе домой. Проветрюсь как следует, отойду от наркотиков. Может, мама сделает мне горячий шоколад, и весь вечер я смогу держаться на уровне и просто быть в доме вдвоем с матерью.
Решено! Отвожу грузовик к Лео, а потом тут же отправляюсь пешком домой.
Вернусь — и тогда все запишу.

Л.

13 ноября 1987
Дорогой Дневник!

Итак, я дома. Еще рано. Лео и Бобби не очень то обрадовались, узнав, что я намерена идти домой. Похоже, у Лео были другие планы: он собирался попробовать в этот вечер что то «новенькое». Бобби был под очень сильным кайфом, и, я думаю, Лео уговорил его, пока я отсутствовала, убедить меня соглашаться со всем, что предложит Лео. Во всяком случае, я еще никогда не видела Бобби таким расстроенным из за того, что я не остаюсь с ними. Взгляды, которые он то и дело бросал в сторону Лео, показали мне, что Бобби явно чувствует себя виноватым или, быть может, не совсем уверенным в том, надо ли было вообще вовлекать меня в эти игры. Вроде как водить кусочком сыра перед носом мышки… светленькой, очень запутанной маленькой мышки. Видишь мышеловку? Видишь? Убегай. Тем более что ты сама этого хотела, помнишь?
Лео покачал головой, когда я сказала, что решила уйти. Еще я добавила, случилась одна вещь, и я почувствовала… в этом месте я остановилась, не докончив фразы, так как неожиданно увидела: оба они были в таком состоянии, что даже не могли притворяться, будто их способна взволновать судьба какой то раздавленной на дороге кошки. Может бедное животное все еще там и лежит, а вокруг какая то белая жижа… по крайней мере, когда я медленно ехала обратно с выключенными фарами. Я представляла, как мертвые глаза кошки смотрят на склонившееся над нею лицо матери Даниэль, вероятнее всего, усталое, озабоченное лицо. Эта женщина, наверняка, думает о своей дочери: как она все перенесет? Она думает, а сама осторожно подбирает с земли мертвое тельце — ограничится ли смерть тем местом, где это приключилось? Еще она, наверное, думала насчет предстоящей ей назавтра работы и насчет того, долго ли ей придется провозиться на дороге… ведь она так устала, так устала.
Думается, это я про самое себя. Усталость моя не знает границ. И это же я задаю себе вопрос, не является ли смерть всего навсего застывшим в нашей памяти образом лежащего на дороге тела животного? Может, поместить его прах в урну, где покоится то, что осталось от дедушки? В конце концов, это только тело, так почему бы не предать останки земле, как положено?
Меня, когда я умру, наверное, похоронят. Надеюсь, что кошку тоже похоронили. Сперва я думала, что мне следует остаться там, чтобы помочь матери той девочки, но все было слишком уж страшно. То тело на дороге — как знамение свыше.
Может, за случайной гибелью на дороге стоит куда больше, чем кажется на первый взгляд. Не такие ли это знамения, как сегодня вечером… Или примеры, на которые мы никогда не обращали внимания. Вот что это такое. Неподвижность. Вечный покой. Нет, не хотелось мне сегодня вечером оставаться с ребятами. А хотелось пойти домой, заснуть в своей кровати, снова стать маленькой девочкой. Напридумать себе какую нибудь болезнь, колики в животе, чтобы мама крутилась вокруг меня. Читала вслух «Спящую красавицу» или «Маленького Стюарта», а я буду попивать кофе маленькими глоточками, пока она переворачивает страницы, украдкой погладывая на меня.
Я хотела, чтоб это было так, но знала: все кончится тем, что я останусь у Лео. И к себе вернусь перед рассветом, как всегда крадучись… перед самым звонком будильника. Разденусь догола и юркну в постель. Я знала, я расскажу тебе, что случилось дальше. Очень просто. С пером в руке — и при полной тишине. Эти последние несколько дней слова стали мне чужими. Родной для меня сделалась ложь, много лжи, снова и снова. Одна ложь кончается, как тут же приходит другая, чтобы помочь первой выжить… казаться правдой. Слова Бобби были для меня как маленькие ножи. Я знаю, он не хочет делать мне больно, но его явно поражает мое поведение: и позавчера, и вчера вечером он не может не видеть разницы между мною, обычной, и когда я впадаю в кайф… а это теперь так часто. Бобби говорит, он никогда не знал, что во мне скрывается такая бездна необузданности. Наверное, он имеет в виду, что никогда не подозревал, какая я испорченная. Никогда не видел ту Лору Палмер, какую видели деревья в лесу и земля: часто потрясенную, и сердитую, запуганную, еле живую от страха, не имеющую сил убежать. Не видел или не хотел видеть?
Лоре Палмер в свое время было сказано, что она заслуживает того, чтобы ей причиняли боль. Заслуживает той степени интимности, о которой большинство людей стесняются говорить или даже думать, полагая, что это грех. Лора Палмер? Да она же родилась, не имея права выбора. Как то ночью давным давно ей тихо сказали, что все это она полюбит, а если нет, то должна будет умереть.
Словом, я осталась. Лео предложил мне что то выпить. Расслабиться. Сказал, что хочет видеть меня такой, какой я была когда то. Утверждал, что я это ему обещала. Ручался, домой доставит вовремя. Никто ничего не узнает. Он опустился передо мной на колени и крепко сжал мои запястья. Я тут же вспомнила БОБА и закрыла глаза. Должно быть, я невольно поморщилась, тихонько вскрикнула или чем то еще выдала себя, потому что он сказал:
— Я знал это. Я знал, для тебя это что то значит. — Теперь он крепко и нежно держал мои пальцы. — Вот и прекрасно. Я чувствовал, что ты поймешь. Я видел это по твоим глазам.
Я услышала, как Бобби встал со стула, и как Лео тут же его остановил.
— Садись, Бобби. Лора сейчас принесет тебе выпивку. Она откроет глаза, и тогда мы всё будем пить.
Я медленно открыла, глаза. Лео отпустил мои руки, и они безвольно упали на колени. Я поднялась и пошла в кухню принести Бобби что нибудь из выпивки. Мне был хорошо слышен их разговор в соседней комнате. Вначале они громко спорили. Думаю, из за меня. Речь шла о планах на сегодняшний вечер. Их возбужденные голоса болью отдавались у меня в голове и в ушах. Я не хотела, чтоб они ссорились, зашла к ним в комнату и велела им заткнуться. Сказала, что требую этого. И обещала подчиниться сегодня вечером любым правилам «игры». Пусть только не ссорятся. Я хочу, чтоб всем нам было весело. Сегодня я хочу настоящего кайфа. Как у них. Мне хочется поскорее забыть все то, что произошло на дороге.
Я вернулась в кухню, и тут ко мне пришел Бобби и сказал:
— Знаешь, тебе крупно повезло. Лео ведь мог дать тебе хорошего шлепка. Надо же, сказать человеку, чтоб он заткнулся — в его собственном доме!
Я ответила, что никакое это не везение. Просто я нравлюсь Лео. И он никогда не тронет меня и пальцем, разве что у нас с ним будет такой уговор.
Бобби сказал, что ему бы очень хотелось встретиться со мной, ну, скажем, на следующей неделе, и чтоб мы были только вдвоем. Ему так не хватает встреч с Лорой наедине. Я ненавидела его за эти слова. Мне даже захотелось влепить ему пощечину. Вместо этого я сказала, что лично мне с той Лорой встречаться совсем не хочется. Пусть знает, что ту Лору он может больше никогда и не увидеть.
Мы долго пили, сидя втроем, нюхали «полоски», и я все время следила за Лео. Не знаю, почему, но я чувствовала: мне надо быть готовой. Неважно, будет ли он сегодня ласков со мной или нет. И все это время я ни разу не посмотрела на Бобби. Пусть видит, что меня интересует только Лео. Очень уж мне понравилось, что Бобби тоскует по прежней ласковой Лоре. До нее уже не достучишься. И такие вечера, как этот, ей бы не понравились. Играть в эти игры она бы не стала. Но зато я играю. Мне нужно было чем то отличаться от нее… нужно стряхнуть все то, что влечет БОБА к моему окну. Уничтожить следы невинности.
И я решилась. Сказала им, что хочу пойти в лес. Лео с довольным видом поглядел на Бобби, улыбнувшись. Потом повернулся ко мне, кивнув в сторону моего пустого стакана.
— Ну что, тебе так хреново? — спросил он. Да, призналась я. Но все равно оставаться дальше в помещении я уже не могу. Очень уж тут плохое освещение. При нем все выглядит как то уж чересчур просто. Я отсыпала немного кокк, чтобы взять с собой в лес, а Лео посмотрел на меня так, как будто я ее, по крайней мере, ворую. Тогда я ему сказала:
— Послушай, я же украла это дерьмо, правильно? И эту ночь я проведу с тобой… и не собираюсь отказывать себе в этом маленьком удовольствия там, в лесу.
Он ответил, что просто смотрит на меня, вот и все. Сказал, чтобы я расслабилась. Потом подошел ко мне, совсем близко, со словами:
— Мне нравится, когда ты вот так можешь за себя постоять. Но в лесу у тебя этот номер не пройдет.
Неожиданно я представила себе, как, раскинув руки, медленно кружусь в темноте и при каждом повороте передо мной мелькает то Лео, то Бобби… В моем мозгу медленно всплывает довольное лицо Лео. Его большие глаза, раздвинутые в улыбке губы. Руки Лео медленно хлопают одна о другую, снова и снова. Мой танец ему явно нравится.
Перед нашим уходом Бобби появился из ванной, заявив, что он устал и хочет пойти домой. «Все равно, — сказал он, — сегодняшний вечер принадлежит тебе с Лео». И прибавил, что позвонит мне в ближайшие дни. Когда входная дверь за Бобби захлопнулась, Лео улыбнулся:
— Сообразительный парень, этот Бобби. Я кивнула, но в душе мне хотелось убить Бобби за то, что он заставил меня почувствовать себя дрянью. Ведь он мечтал, чтобы Лора, чистая и ласковая Лора, бегала за ним, возвращалась рядом с ним домой — рука в руке. И на какое то мгновение мне захотелось снова стать этой девочкой Вот где таилась опасность. Он не понимал, чем это грозит не только мне, но и всем нам. Особенно здесь и сейчас. Сегодня вечером я снова должна быть в лесу. Деревьям необходимо увидеть, как я выросла, какой стала. И тогда они скажут БОБу, чтобы он оставил меня в покое… Он убедился: его работа со мной закончена.
Лео подошел ко мне, сунул руки под блузку и, глядя на меня в упор, нашарил пальцем сосок. Ни на секунду не сводя с меня глаз, он произнес:
— Ты не будешь грустить ни о нем, ни о кем нибудь другом!
С этими словами он отвел взгляд — ноги у меня так и подкосились.
— Возьми меня с собой. Я хочу все забыть, — пролепетала я, потянувшись к его руке. Мне надо было опереться, чтобы не упасть.
Он сказал, что у него кое что есть на уме. Это может оказаться страшным, но все будет в порядке. И еще он сказал: если после сегодняшнего я ему не разонравлюсь, то тогда мы по настоящему станем близки друг другу. Сегодня вечером он хотел, чтобы мы остались с ним только вдвоем. Для начала.
Хочу ли я, чтобы меня как следует испугали, спросил он.
Я ответила, что со мной иногда случаются страшные вещи, но к утру они проходят. Мне требуются действительно острые ощущения, сказала я. У меня их давно не было. Я только и делала, что давала эти ощущения другим.
Когда мы уходили, он завязал мне глаза и шепнул:
— Ты темноту чувствуешь?
Я ответила, что да.
Прекрасно. Туда я тебя и поведу. Как ты хотела. Сам я все время буду рядом, а ты иди до тех пор, пока не услышишь моей команды остановиться.
И мы пошли. Я чувствовала, как над моей головой смыкаются ветви деревьев, ветер затихает и, кружась на одном месте, наконец, успокаивается, не в состоянии подняться наверх… Я слышала дыхание Лео. Чувствовала его руку на моей спине. Сильную руку. Мне хотелось сказать ему, что творится у меня внутри. О том состоянии, когда делаешься вся безвольная и целиком отдаешься во власть желания… Но он не дал мне говорить. Я обязана молчать, а все разговоры будет вести только он, если ему не понадобится что нибудь у меня выяснить. Чтобы знать о моих чувствах, ему вовсе не обязательно слышать о них из моих собственных уст.
Казалось, мы шли целую вечность. Наконец он остановился — и я тоже. Остановилась и, не зная, что мне делать, стала просто ждать. Он должен был подать мне какой то знак. Я слышала, как он кружит вокруг меня, по мягкому шуршанию хвои, валявшейся на земле. И физически ощущала касание его глаз, как если бы он дотрагивался до меня руками. Глаза Лео ощупывали меня, скользя вверх вниз, задерживаясь то на выпуклостях груди, то на других местах моего тела. Но вот кружение прекратилось, и он замер за моей спиной.
— Скажи, малышка, ты тайну хранить умеешь? — обратился он ко мне.
Я не знала, должна ли отвечать на этот вопрос.
— Говори. Можно, — приказал он.
— Да, умею.
Неожиданно моих ноздрей коснулся резкий мускусный запах леса. О, как хорошо он мне знаком! Я снова ощутила, как меня одолевает прежний страх, и стала крутить головой, пытаясь сбросить с себя это наваждение, заставить свое тело расслабиться, чтобы… побороть надвигавшийся на меня ужас. Мне надо было вспомнить свои прежние ощущения.
— Тайна моя в том, что порой на этом самом месте я начинаю слышать голоса. Иногда я понимаю, что рядом кто то находится.
— Чьи голоса ты слышишь?
— Не знаю, чьи они… Но случается, если я стою совсем тихо, то чувствую присутствие этих людей поблизости от себя. Я слышу, что они говорят обо мне, но как только делаю попытку разглядеть, кто это, они тут же исчезают.
— А сейчас? Ты их слышишь?
— Мне кажется, что да. Но очень отдаленно. По моему, они идут вон оттуда. Тебя это что, пугает?
— Нет, отнюдь не пугает. Нисколько. — Я ведь и на самом деле была внутренне готова к тому, что сейчас сюда заявится целая ватага парней с фермы и начнет вытворять нечто невероятное…
Неожиданно я почувствовала себя такой незащищенной. Сколько же людей, интересно, направляются в эту минуту к нам?
— Садись. Вот сюда. Я тебе помогу, — обратился ко мне Лео. Он помог мне сесть — и тут я обнаружила, что сижу не на пне, а на довольно удобном стуле. Подумать только, в самой гуще леса! Что это за место такое? Приходилось ли мне бывать тут днем? Мои мысли прервала музыка. То были странные звуки плещущей воды и еще чего то, что мне трудно было определить… и барабана… низкие протяжные звуки.
Эти звуки отдавались у меня в груди. Настолько громко, что я оказалась не в состоянии услышать, был ли кто нибудь рядом со мной или нет.
— Подожди здесь. Расслабься… Наслаждайся жизнью, — услышала я чей то шепот.
Не знаю, смогу ли я даже описать тебе те пять часов, которые пролетели как мгновение. Все время звучала музыка: ее ритм заставлял меня раскачиваться и вызывал неутолимое желание, переполнявшее без остатка все мое существо. Мне хотелось, чтобы было еще больше обвивавших меня рук, губ, мягко касавшихся моей шеи; пальцев у меня на груди, бедрах, лице… голосов, шептавших мне на ухо, а затем куда то удалявшихся.
Насколько я помню, всего было три женщины и, по крайней мере, четверо парней, включая Лео. В конце концов, меня привязали веревкой к стулу, так что мне было даже больно: каким то образом я знала, что это тоже не случайно, а входит в правила игры, в которую мы все играли. Мы разыгрывали всевозможные фантазии — все, что только может прийти в голову поздно ночью за исключением разве что перевоплощений в домашних животных. И во всем этом я сама участвовала — как актер или как зритель. У меня было такое чувство, словно я нахожусь в объятиях сна, самого прекрасного, какой мне когда нибудь доводилось видеть. Я ничего не должна была делать, кроме того чтобы оставаться незрячей и позволять любому из присутствующих приближаться ко мне и делать со мной все, что они захотят.
Я постоянно могла слышать их присутствие — тех, других, кто ждал своей очереди, чтобы мета заполучить. Это были голоса в лесу, и по звукам я могла представить себе образы всех стоявших в очереди — да что там, я не только слышала, но и видела их… все чувства обострились до предела. И так продолжалось всю ночь напролет, пока они продолжали возбуждать друг друга, доводя себя до внутренних конвульсий. Я чувствовала, как миллионы маленьких волн света, воды и электричества пробегают по их телам, наполняя странной радостью и непомерным удивлением… той жаждой, которая дарит человеку высшую степень блаженства. Даже я, сидевшая отдельно от остальных, как будто выставленная напоказ (не столько в качестве диковинки, сколько в качестве приза), не могла не испытывать удовольствия от звуков, раздававшихся у моих ног.
Эти люди, самого разного возраста, проводили свои вечера в лесу, забывая, и кто они, и как их зовут. Для них существовали только их первобытные чувства, только их желания — держать, трогать, обладать и полностью принимать вне зависимости от того, как они выглядят или кем станут завтра утром, когда придут к себе на работу или в школу. Было темно, необычно и по временам пьяняще. Я продолжала раскачиваться, а голова с завязанными глазами становилась все тяжелее. Энергия переполняла меня настолько, что я почти чувствовала, как медленно раздвигается воздух, чтобы позволить мне двигаться. Каждый нерв в моем теле был напряжен да предела… откуда то изнутри меня рвался наружу крик, более настойчивый, чем со мной бывало, потому что на этот раз я могла подавлять его в себе. Чувствительность моя доходила до того, что, клянусь, временами я могла бы определить отпечатки дотрагивающихся до меня пальцев. Я видела эти пальцы своими закрытыми глазами, когда они двигались по моей коже… их узор высвечивался у меня в мозгу.
Кода я снова смогла увидеть мер без повязки на глазах, передо мною был мой дом в предрассветной дымке…
золотистый от восходящего солнца туман все еще боролся с ночным мраком, не желавшим уходить.
Мне потребовалось две три минуты, чтобы окончательно прийти в себя. Только после этого я увидела рядом с собой сидящего в грузовичке Лео. Он сообщил, что должен уехать, так как скоро возвратится с ночной работы его жена. Теперь, если мы хотим встречаться, надо будет все тщательно планировать. Признаться, я совсем позабыла о том, что у него есть жена, Шелли. Довольно симпатичная. Работает официанткой вместе с Нормой в ночном баре.
— В общем, звони мне, когда сможешь, — предложила я.
Он согласился и добавил, что у него для меня кое что есть из того, что мне наверняка пригодится.
С этими словами Лео протянул мне небольшой, но плотно набитый рюкзак, попросив не открывать его до тех пор, пока я не останусь одна. Поцеловав меня на прощание, он проследил, как я подошла к входным дверям, и только затем отъехал.
Поднимаясь по лестнице к себе, я вдруг представила, что мама проснулась и… теперь подошла с вопросом, как мне понравилась ночная оргия. Я описала ей все в подробностях, и она начала вспоминать собственные странные ощущения от ночных прогулок в лесу. Потом ей захотелось созвать всех своих друзей, чтобы поведать им о том, что ее дочь участвовала в лесной оргии… ну разве это не потрясающе? Я совершенно явственно слышала, как она задает этот вопрос. Видение, впрочем, исчезло сразу же, как только я оказалась перед дверью своей спальни, — она была широко распахнута. Я остановилась как вкопанная. Взглянув затем в сторону спальни родителей, я убедилась, что их дверь плотно закрыта. Когда я снова посмотрела на свою комнату, то пришла в ужас от того, что мне открылось. За дверью я совершенно четко увидела мужской
ботинок и тут же на пороге возник улыбающийся… БОБ. Одной рукой он схватил мое запястье, а указательный палец другой приложил к своим губам:
Шшш ш ш ш ш ш.:
Рывком он втянул меня в комнату и плотно закрыл дверь.
«Стоп. Я сплю. Это все кайф виноват. Бессонная ночь. Тихо, а то разбудишь маму и папу и они узнают, что ты не ночевала дома. Начнут задавать вопросы, на которые ты не сможешь ответить. Думай, Лора».
Наверное, я схожу с ума. Бегаю по комнате и пытаюсь бороться с мыслями, словами и преследующей меня проклятой ухмылкой. Пошел прочь, БОБ!

Я ВОЛЕН ДЕЛАТЬ ВСЕ, ЧТО ХОЧУ.

Не смей появляться в моем доме! Оставь меня или, клянусь, ты еще пожалеешь.

НИЧЕГО У ТЕБЯ НЕ ВЫЙДЕТ, ЛОРА ПАЛМЕР.

Посмотри, что со мною стало, и все из за тебя, твоей порочности, твоих прихотей. Ты страшный человек.

«У МЕНЯ НЕТ СОВЕСТИ. НЕТ ЧУВСТВА ВИНЫ». ЭТО ТЫ САМА ГОВОРИЛА. ЭТОЙ НОЧЬЮ. Я ВИЖУ. ТЕБЯ ТРАХАЛИ В ЛЕСУ КОМУ НЕ ЛЕНЬ. ЭТО МНЕ СОВА РАССКАЗАЛА. СОВСЕМ, ЗНАЧИТ, КОКАИНИСТКОЙ СТАЛА? ТЫ ГРЯЗНАЯ ДЕВКА, ЛОРА ПАЛМЕР. САМА ДОЛЖНА СЕЙЧАС ПОНИМАТЬ, ЧТО БОЛЬШЕ ТЫ МЕНЯ УЖЕ НЕ ИНТЕРЕСУЕШЬ… И ПЛЕВАТЬ МНЕ НА ТО, ЧТО ТЫ ВЫТВОРЯЕШЬ СО СВОИМИ ДРУЗЬЯМИ ПО КОКЕ. МНЕ РАССКАЗЫВАЛИ, ЧТО НА ВАС СМОТРЕТЬ БЫЛО ЖАЛКО.

Так убирайся же из моих мыслей сию же секунду!

ЧЕРТА С ДВА.

Оставь меня в покое, развратный ублюдок. Как ты смеешь являться сюда! Не желаю тебя видеть! Проваливай!
Проваливай отсюда! Мне надоело все время тебе подчиняться… Ненавижу тебя! Пошел вон!

НЕ ОТ ТЕБЯ ЭТО ЗАВИСИТ. ЛОРА ПАЛМЕР. НЕ БУДЬ ТАК САМОНАДЕЯННА. ЭТО ЖЕ ПРОСТО НЕВЕРОЯТНО.

Пошел куда подальше!

КРИКОМ НИЧЕГО НЕ ДОБЬЕШЬСЯ, Я ВСЕ РАВНО ОСТАНУСЬ. НА МЕНЯ НЕ ДЕЙСТВУЕТ ТВОЕ СОПЛИВОЕ ДЕТСКОЕ ДЕРЬМОВОЕ ЛЕСБИАНСКОЕ БЛЯДСКОЕ НЫТЬЕ И ЖАЛОСТЬ К САМОЙ СЕБЕ. Я САМОЕ ЛУЧШЕЕ, ЧТО ЕСТЬ В ТВОЕЙ ЖИЗНИ.

Ничего подобного, это неправда!

НЕПРАВДА?

Хватит лгать мне. У меня в жизни есть кое что получше, чем ты. И я это знаю.

ДА? НАЗОВИ ХОТЬ ЧТО НИБУДЬ ОДНО.

Мои родители.

СОМНЕВАЮСЬ. ОНИ ЖЕ НЕ ПОМЕШАЛИ МНЕ ПРИХОДИТЬ К ТЕБЕ, ВЕДЬ ТАК? НИ ОДИН ИЗ НИХ НЕ РАЗГОВАРИВАЕТ С ТОБОЙ, КАК ПРЕЖДЕ. ОНИ ДАВНО УЖЕ ТЕБЯ НЕ ЛЮБЯТ. ПРОСТО ТЕРПЯТ ТЕБЯ И ВСЕ. Я ЛУЧШЕ ИХ.

Донна.

«ЛУЧШАЯ ПОДРУГА»? С КОТОРОЙ ТЫ ТЕПЕРЬ НИКОГДА НЕ РАЗГОВАРИВАЕШЬ? КОТОРУЮ ТЫ БРОСИЛА, ПРЕДПОЧТЯ НАРКОТИКИ? ТРАГИЧЕСКОЕ ЗАБЛУЖДЕНИЕ НА ЕЕ СЧЕТ.

Но у меня есть «я». Я. Это лучше, чем ты!

НЕТ. Я ВЛАДЕЮ ТОБОЙ. ТЫ МОЯ СОБСТВЕННОСТЬ. ТЫ НЕ МОЖЕШЬ СДЕЛАТЬ НИЧЕГО, ЕСЛИ Я НЕ ПОЗВОЛЮ. Я УПРАВЛЯЮ ТВОЕЙ ЖИЗНЬЮ. И НАПРАВЛЯЮ ЕЕ ТАК. КАК ХОЧУ.

Нет!

Я ПО ПРЕЖНЕМУ ЗДЕСЬ.

Но ты не существуешь! Я отказываюсь верить, что ты не сон! Ты только плод моего воображения… Я тебя выдумала… И больше так не будет! Ты уйдешь, как только я прекращу верить в твое существование!

МОЖЕШЬ ПОПРОБОВАТЬ ЕЩЕ РАЗОК. Я С ТОБОЙ УЖЕ МНОГО ЛЕТ. А ВЕРИШЬ ТЫ ИЛИ НЕТ, НЕ ИМЕЕТ ЗНАЧЕНИЯ. ТВОЕ МНЕНИЕ НИЧЕГО НЕ ЗНАЧИТ. ПОДУМАЙ ОБ ЭТОМ, ОГЛЯНИСЬ НА СВОЮ ЖИЗНЬ. ТРАХАЕШЬСЯ С КАЖДЫМ ВСТРЕЧНЫМ ВСЕ ВРЕМЯ ПОД НАРКОТИКАМИ. ТЕБЕ СКОРО ШЕСТНАДЦАТЬ. ТВОЯ ЖИЗНЬ ДЕРЬМО, И ЭТО В ТВОЕМ ТО ВОЗРАСТЕ. ПОГЛЯДИ В ЗЕРКАЛО, САМА УБЕДИШЬСЯ. ТЫ НИЧТО.

Что… что ты хочешь?

Я ХОЧУ ТЕБЯ.

Зачем? Ради чего?

РАДИ РАЗВЛЕЧЕНИЯ. МНЕ НРАВИТСЯ СМОТРЕТЬ. КАК ТЫ СРАЖАЕШЬСЯ С ПРАВДОЙ.

Какая еще там дерьмовая правда?

ТВОЯ ЖИЗНЬ НЕ ИМЕЕТ НИКАКОЙ ЦЕНЫ НИ ДЛЯ КОГО, В ТОМ ЧИСЛЕ И ДЛЯ ТЕБЯ САМОЙ. ЭТО Я ДЕЛАЮ ТЕБЕ ОДОЛЖЕНИЕ. Я УЧУ ТЕБЯ. ТЫ ДОЛЖНА БЫТЬ МНЕ БЛАГОДАРНА. ДОЛЖНА ДЕЛАТЬ ДЛЯ МЕНЯ ВСЕ.

Ничего я тебе не должна.

Я САМОЕ ЛУЧШЕЕ, ЧТО ЕСТЬ В ТВОЕЙ ЖИЗНИ.

Прощай.

Я ОСТАЮСЬ ЗДЕСЬ.

Чтоб тебя кто трахнул.

СКОРО. САМА И СДЕЛАЕШЬ.

Замолчи.

УВИДИМСЯ. КОГДА СТЕМНЕЕТ… ЛОРА ПАЛМЕР.

Пошел ты ко всем матерям! Ко всем матерям! Ко всем матерям! Ко всем матерям!

И держись, мать твою, от моего дома подальше на этот раз. Ты существуешь только в моей голове. Никто больше тебя не видит и не слышит, значит, это я придумала тебя. В эту комнату ты теперь уже не войдешь. Никогда. Ты только плод моего воображения. Ты страх. Страх маленькой девочки перед мраком леса!
И чтоб больше не возвращался, понял?! Ты ничего не сможешь, если я не наделю тебя силой… На этот раз я этого не сделаю. Речь идет о моей жизни. Ока моя! И тебе нет места… Вот так то!
Меня ждет работа. Мне надо выспаться. А ты умер. Я о тебе даже не помню.

Лора.

Р. S. СЛЕДИ ЗА ОКНОМ. ЛОРА ПАЛМЕР.

23 декабря 1987
Дорогой Дневник!

Помнишь ли ты тот вечер, когда Лео, Бобби и я ездили в Лоу Таун за кокой? Помнишь? Я украла кило коки, и тут началось светопреставление, и нам пришлось срочно смываться, потому что все кругом начали палить из своих пушек? Мне только что снился про это сон.
Я ведь никогда толком не думала, что Бобби скорей всего убил того парня, в которого стрелял. Он же, правда, стрелял в него, и я это видела — и мне было все равно! Я думаю, что говорила себе тогда: это все какой то сон. Но я же знаю, что сама себя обманываю, от начала и до конца.
Тогда я позвонила Бобби догмой и поговорила с ним об этом деле пару минут. Вначале он держался нормально. Мы старались говорить шепотом, все время перебивая друг друга, чтобы нас никто не подслушал… И тут он начал плакать. Так мне показалось, хотя полностью я не была уверена. Наверное, он так же лгал сам себе, как и я. Ни он, ни я, по видимому, не отдавали себе отчета в том, что мы натворили.
Я разговаривала по телефону из своей комнаты, и все то время, пока Бобби на другом конце провода молчал, не сводила глаз со спинки кровати, где под набалдашником хранились мои запасы. Да, я завязла в коке по горло, но остановиться уже не могу. Кроме занятий с Джонни Хорном и поисков все новых сексуальных развлечений, кока — это единственное, что меня всё это время поддерживало. Хотелось бы мне знать, не означает ли тот сон, что мне суждено попасть в ад? Я и Бобби Бриггс в аду рядом друг с дружкой сидим и нюхаем коку вместе с дьяволом. Знаю, что это не смешно. Конечно же, не смешно.
В том сне я видела, как парень, в которого стрелял Бобби, вдруг поднялся, хотя пуля вошла ему прямо в грудь, и говорит: «Смерть дала мне ровно одну минуту, чтобы предсказать вам ваше будущее».
Потом он произнес: «Ты, с пушкой… берегись. Те, кто умирает, как я, запоминают лицо своего убийцы, и смерти оно тоже становится известна. Тогда смерть начинает охотиться за ним. Забирает твоих друзей или кого нибудь из родителей. Забирает то, что ты позволил ей взять. Ведь убийство — это все равно, что поздороваться за руку со смертью и сказать ей: „Что мое — то твое“.
Во сне Бобби поглядел на меня, а потом снова на парня, которого он застрелил. Парень перехватил его взгляд и сказал: «Присматривай получше за своей подружкой. Кое кто здесь уже держит для нее место».
И я проснулась.
Я рассказала Бобби о своем сне, а он ответил, что ему надо идти. Не сказал куда, а просто, что пора кончать этот разговор, потому что ему некогда.
На Рождество я купила Бобби в подарок пару башмаков. Я знаю, такие ему должны понравиться. Довольно дорогие, но я скопила порядочную сумму — ты не поверишь, но это только за счет занятий с Джонни. Подспудно я все время чувствовала, что тратить эти деньги на коку — грех. Впрочем, все последнее время мне и не надо было этого делать, потому что Жак и Лео постоянно снабжали меня им, и я не вылезала из кайфа и секса. Мне даже не приходится теперь им больше звонить. Это обычно делает Жак. А если к телефону подходят мама или папа, он говорит им, что это по поводу работы, которой я интересовалась. Всякий раз, когда мама передает мне, что мне звонит… «какой то джентльмен относительно твоего заявления», я уже знаю, что мне предстоит бурная ночь.
Настоящая работа мне действительно нужна. Такое место, куда нужно ходить при параде и чтобы всегда можно было быть немного под кайфом, красивой и получать приличные деньги.
Дневник, надеюсь, тот мой сон был просто кошмарным воспоминанием, и если парень из Лоу Тауна мертв, то он же не обязательно в аду, а где нибудь в более приятном месте. По крайней мере, не мучается от боли. Потому что, боюсь, если это не так, то смерть на самом деле придержит для меня местечко. Возможно, она сделает это с помощью БОБа. Не хочется об этом думать.
Сейчас приму душ и пару раз нюхну. Надо еще закончить мой подарок к Рождеству для Донны. Я тебе про него рассказывала? Нет, наверно. Просмотрела записи и вижу, что нет. Так вот, мне хотелось сделать что нибудь хорошее для нее, как водится между настоящими друзьями. Подарить такое, чтобы она перестала думать, что в моей жизни одни лишь неприятности. Вот чем я сейчас занята.
Я позвонила доктору Хэйворду, поговорила о том о сем и попросила его незаметно взять джинсовую куртку Донны, когда ее не будет дома. Как только ее куртка очутилась у меня, я тут же пошла в магазин художественных изделий и накупила там все, что подходило по расцветке и узору — бусы, цветные заплатки и люрекс. Словом, то, что ей так нравится. Все последние вечера я только тем и занята, что нашиваю свои покупки на ее куртку, стараясь, чтобы украшения выглядели как можно аккуратнее. Донна сама хотела сделать это и мечтала целую вечность. Надеюсь, мой подарок придется ей по душе. Мне так хочется, чтобы она перестала беспокоиться на мой счет. Чем больше беспокоишься, тем больше беды можно накликать.

Увидимся позже, Дневник.
С любовью, Лора.

23 декабря 1987
Дорогой Дневник!

Сейчас уже 4: 20 утра. Я только что закончила вышивать куртку Донны. Заснуть теперь уже все равно не смогу. Сижу и думаю о походе к Лео или Жаку, чтобы разжиться марихуаной. Может, еще Жак даст мне тот транквилизатор, как в прошлый раз, пару недель назад. Классная штука. Пожалуй, надо бы позвонить перед выходом. А то что то не хочется зазря таскаться по лесу.

Вернусь через минуту, Л.

Вот я и вернулась. Хорошо, что позвонила, а не пошла просто так. Дорога все таки не ближняя. Да, рассказывала я тебе про то, как однажды заблудилась? До чего же я тогда перепугалась — одна, в темном лесу! Я села и принялась плакать, пока небо не посветлело и можно было хоть немного ориентироваться, чтобы отыскать путь до дому. Меня, правда, предложили подвезти, но я отказалась. Дело в том, что папа мог припоздниться на работе и вернуться как раз в то время, когда я подъехала бы к дому с Лео или Жаком. Он ведь любит свою маленькую дочку такой, какой она когда то была… и, может быть, еще когда нибудь будет… Нет уж.
В общем, на этот раз я поговорила сначала с Лео, и он сказал, что скучает. Шелли вернулась с похорон тети:
с наследством, которое, по его мнению, она должна была бы получить, ничего не вышло. Впрочем, через неделю другую ей снова придется туда поехать, потому что тетя оставила ей кучу всякого барахла.
Лео спросил, послала ли я уже в журнал одну из своих фантазий. Я сказала, что обдумываю эту идею, но мне нужно сперва немного прийти в себя. Он рассмеялся и ответил, что у Жака есть кое что мне сказать.
Жак взял трубку, и я извинилась, что звоню в такую поздноту. Он заверил меня, что он бы рассердился, если бы я не позвонила, и назвал меня своей «маленькой глупышкой». Я улыбнулась, но промолчала.
Он, по его словам, знает от Лео, зачем я звоню, но все уже предусмотрел. В том лифчике, в котором я была у них прошлым вечером, в белом кружевном, он спрятал один из своих рождественских подарков для меня.
Я попросила подождать у телефона, пока его ищу, но он сказал, что Лео срочно нужно звонить.
Шелли ждет его звонка с заправочной станции откуда нибудь с дороги за пределами штата. Мне кажется, сейчас ему не очень хочется быть с нею. Я положила трубку и стала искать лифчик у себя в ящике шкафа.
Этот белый с кружевами — один из самых любимых у Жака. Он имеет проволочную поддержку, и моя грудь особенно хорошо от этого смотрится. Наконец я отыскала лифчик… слава Богу, у меня руки не дошли его постирать!
Внутри чашечки я нащупала вкладыш — размером с пачку сигарет, но тоньше. Мне повезло, что мама ничего не обнаружила. Когда я открыла пакетик, то увидела, что содержимое его завернуто в страницу, вырванную из журнала «Мир плоти». На картинке был изображен парень, сложением похожий на Жака. Он стоял на коленях перед изумительно красивой блондинкой. Ни разу еще в этом журнале такие красивые мне не встречались. На фото она была почти голой, и на плече у нее сидел попугай. Парень целовал ей пальцы ног и, похоже, совсем потерял голову. Рукой Жака внизу было приписано: «С мыслью о тебе, девушка моей мечты».
Внутри лежали четыре таблетки транквилизатора, две сигареты с травкой, четверть грамма коки и серебряная палочка. Совершенно новая и блестящая. Я так возбудилась, что почти позабыла о времени. Тут я услышала, как мама встревожено спрашивает, все ли у меня в порядке.
Я тут же выключила все лампы, кроме одной, засунула вкладыш обратно в лифчик и быстро спрятала его под матрац. Расстелив куртку Донны у себя на коленях, я сделала вид, что уснула за работой. Через секунду пришла мама, нежно разбудила меня, думая, что я сплю, и велела мне быстрее ложиться в кровать. Как же блестяще я играла роль невинной спящей девочки!
Я поцеловала маму, пробормотала что то сонным голосом и, после того как она удалилась, подождала еще минут сорок, прежде чем встать с постели. Разложив все «гостинцы» на одеяле, я некоторое время играла с ними в темноте и только потом, заложив щель под дверью полотенцем, решилась снова зажечь свет. Правда, зажгла я один лишь ночник: так было больше интима, потому что верхний свет чересчур ярок.
Наркотики привели меня в состояние задумчивое и одновременно радостное: грезы мои были и сладостно порочны, и столь же сладостно невинны… Подробнее я расскажу тебе о них попозже… сейчас я такая сонная… Еще бы, две таблетки транквилизатора, «полоска» коки, а в довершение всего — половинка сигареты с травкой. От всего этого получился, конечно, перебор, но будь я проклята, если не нахожусь наверху блаженства!
Наверно, стоит перелистать номера «Мира плоти», пока на дворе окончательно не посветлеет. Потом я расскажу тебе или про свою идею, которую я намереваюсь отослать в журнал, или про какую нибудь новую фантазию, которая придет мне в голову, в то время как я перелистываю страницы журналов.

Спокойной ночи, спокойной,

Л.

7 января 1988

НА ВЗГЛЯД ПОСТОРОННЕГО:

Ничего не меняется:
Я по прежнему жертва.
На куски раздираема.
Хотя мне дозволяется
Забиваться в нору 
Окровавленной.

Я ж остаюсь.

Я кажусь идиоткой.
Ошибкой судьбы бестолковой.
Но еще, вы скажите,
Уважая
И жизнь,
И себя,
И врага своего,
Будет снова и снова
Позволять себя мучить?

Я ж остаюсь

Уваженья давно
Не осталось во мне
Ни к врагу,
Ни к норе,
Ни к деревьям вокруг,
Ни к себе в роли жертвы.
Я жду.
Замыкается круг.
Пусть скорей от угроз
Переходит к делам,
Чтоб предать меня смерти.

20 января 1988
Дорогой Дневник!

У меня появились хорошие новости. Сегодня днем я занималась с Джонни. Настроение у него было такое чудесное, а день такой замечательный и ясный, что я решила: оставаться дома — просто преступление.
Мы тут же вышли с ним на газон перед домом — целое поле зеленой травы и цветов, за которыми ухаживают круглый год настоящие волшебники своего дела. Лучшее место для гулянья в субботний день трудно себе представить. Обычно я бываю у Джонни по понедельникам, средам и пятницам, но вчера его показывали какому то специалисту, и Бенжамин попросил меня, в виде исключения, прийти к ним в субботу. Я согласилась.
Между нами говоря, Дневник, для меня лично это было гораздо лучше. Дело в том, что вчера — второй раз за все эти годы! — я прогуляла школу. Вместо занятий целый день провозилась у себя в спальне, наводя порядок. Мама и папа должны были возвратиться часам к шести вечера — оба они участвовали в какой то там конференции.
За день я переставила всю мебель и приладила к двери новый замок, купленный накануне. Сделать это оказалось, впрочем, не так уж и трудно, поскольку замок, в сущности, был просто дверной цепочкой. Мне, правда, не хватило нескольких шурупов, но ничего, достану попозже — и тогда неприкосновенность моей личной жизни будет полностью обеспечена. Господи, если бы все всегда можно было решать так же просто! У мамы и папы я не спрашивала: нравится ли им эта затея с замком или нет. На всякий случай я выбрала простую цепочку, чтобы они думали, что я просто хочу запирать комнату, когда я там нахожусь. На самом деле это, конечно же, не так, но пока что пусть все будет как есть. До тех пор, пока я не придумаю достаточно убедительный довод, который бы их устроил и, главное, не вызвал бесконечных вопросов…
Перелистав несколько последних номеров «Мира плоти», я поняла, что настало время послать в журнал одну из своих «фантазий». Они как раз объявили конкурс, всего на один месяц, под девизом: «Лучшая фантазия месяца». Победителю обещана премия в размере двухсот долларов. Анонимность гарантируется, хотя почтовый адрес указывать все же необходимо. Мой абонентский ящик позволяет в течение полутора месяцев бесплатно использовать его в качестве обыкновенного почтового ящика. Прекрасно, сегодня же пойду и сделаю соответствующее распоряжение. Буду участвовать в конкурсе под чужим именем, так что никакого вреда от этого мне не предвидится.
Сегодня я как бы начинала жизнь заново Прогулка с Джонни прошла просто восхитительно, и я бы даже сказала, что испытала нечто вроде морального обновления. Мы валялись с ним на траве, глядя друг на друга, и он, лежа на пузе, требовал, чтобы я рассказывала ему разные истории — одну за одной.
Стоило мне закончить очередной рассказ, как он тут же начинал аплодировать и настаивать, чтобы я продолжала:
— Следующий!
Джонни наотрез отказывался, чтобы я читала ему вслух. Ему нужны были только невыдуманные истории. Случаи из реальной жизни. Сперва единственной моей мыслью было: но это же невозможно! Разве могу я рассказывать ему про себя? Но затем я поняла, что у меня не только есть подходящие для рассказа случаи, но что я упускаю из виду, насколько умственно не развит мой собеседник. В сущности говоря, я могла бы просто перечислять Джонни, какие товары имеются в бакалейной лавке, — он все равно поверил бы, что я рассказываю ему какую то захватывающую историю из жизни, и стал бы так же горячо хлопать. Все, что ему было надо, так это чувствовать, что с ним ведут обсуждение на равных, делятся с ним как с взрослым. Словом, говорят с ним, а не о нем.
Беседуя, я наконец то смогла перестать жалеть себя и припомнить некоторые из счастливейших моментов своей жизни. Впрочем, и печальнейших тоже. Каждая из историй помогала мне в не меньшей степени, чем Джонни. Ведь я убеждалась, как глубоко запали мне в душу моменты счастья, как не хватало мне их сегодня.
Можешь себе представить, что я сполна воспользовалась этой возможностью болтать, не переставая, перемежая правду с вымыслом, пользуясь случаем, когда твой собеседник тебя не перебивает. Подумай, никаких вопросов, комментариев или рассуждений по поводу того, кто я такая и куда попаду после смерти.
Такого слушателя, как Джонни, у нас не сыщешь.
Глядя на его невинное лицо, выдававшее все, что он переживал в данную минуту, я как бы освежалась сама, даже получала от нашей беседы подлинное удовольствие. Он так забавно кивал головой, словно понимает меня… улыбался, вторя моей улыбке, а когда звучало слово «конец», начинал бешено хлопать в ладоши, вкладывая в аплодисменты всю свою энергию.
Примерно в половине третьего на пороге появилась миссис Хорн. Это было просто удивительно: обычно, если она и мелькала в доме, то всякий раз нагруженная сумками и с авиабилетом, зажатым в зубах. Она позвала нас обедать. Тут я взглянула на часы и поразилась: прошло уже без малого три с половиной часа!
Прежде чем я успела подняться с газона, Джонни схватил меня за руки и широко улыбнулся, как умел только он один на целом свете. Постояв немного с закрытыми глазами, он распахнул их и произнес первую в своей жизни законченную фразу!
— Я люблю тебя, Лора, — сказал Джонни.
Я могла бы до бесконечности описывать тебе, как это было восхитительно, какой огромный прыжок он совершил — не без моей помощи! Скажу только, что подобного признания в своей жизни я не получала ни от кого!
После обеда я пошла проверить свой почтовый ящик. Надо будет хорошенько продумать свою идею. Может быть, и не стоит описывать тебе мою фантазию? Ведь если ее не напечатают в журнале, то она как бы и не существовала. Или все таки существовала?

Остальное попозже, Лора.

1 февраля 1988
Дорогой Дневник!

Я долго перебирала в уме все свои связи и пришла к выводу, что необходимо, по крайней мере, составить список инициалов всех тех, с кем я за эти годы имела дело. Итак,
Б.
Б.Б
Л.Д.
Р.П.
Д.С.Л.
Т.Т.Р.
Д.М.Ж.
С.Д.М.
Д.Г.
Г.Н.
Ж.Р.
Д.Л.
М.П.
М.Ф.
Р.Д.
Т.Т.О
К.М.Я.
С.Р.
А.Н.
М.Н.
Ж.Х.
М.Д.
И.Н.
М.Ф.
С.С.
Б.Г.Д.
Л.Д.
И.Х.
(и еще несколько неизвестных, оставшихся невидимками тогда в лесу)
Т.П.С.
М.Т.
Г.А.
И.С.
М.В.А.
Ц.С.
Д.М.И.
А.В.Н.
М.С.Р.
Д.Д.
С.Ц.
Г.П.
В.Е.

9 февраля 1988
Дорогой Дневник!

Со мной случилось нечто весьма странное.
Вчера вечером я улизнула из дому, чтобы повидаться с Лео и Жаком в его лесной хижине. К тому же там должна была в это время находиться Роннетта, и я буквально сгорала от нетерпения с ней встретиться. Уже целую вечность мне не удавалось поговорить о своих делах с подругой. Донна не в счет — она все равно в этом ничего не поймет. А тут требовалось поговорить по душам — позарез требовалось!
Я отправилась к парням пешком, но потом решила, что это слишком долго (капитальный просчет с моей стороны!), и вышла на 21 е шоссе в надежде, что кто нибудь подбросит меня на попутной машине всего пару миль, а оттуда до хижины рукой подать.
Я подождала на дороге минут пятнадцать, прежде чем увидела двигавшуюся в мою сторону калымагу наподобие той, в какой ездит Лео. Проголосовала, грузовик, естественно, притормозил, дверь кабины распахнулась. Внутри сидело четверо абсолютно пьяных молодых парней:
как я поняла, они успели накачаться в городе, откуда возвращались. Один из них протянул мне бутылку пива, которую я охотно приняла. И не из за того, что мне очень уж этого хотелось, — просто я боялась, что могу ненароком кого нибудь из них обидеть.
Я сказала, где мне надо сходить, и, когда мы приблизились к этому месту, докончила свою бутылку и начала нервно соскребать с нее этикетку. Мне стало ясно, что грузовик не собирается останавливаться.
— Почему вы не замедляете ход? — спросила я водителя. — Ведь скоро моя остановка?
— Не придуривайся, — ответил он. — Голосуешь на дороге в такое позднее время, да еще в этих обтягивающих задницу джинсах и в футболочке с твоими сиськами!
Клянусь тебе. Дневник, ничего «обтягивающего» специально я не подбирала. Моя единственная ошибка заключалась в том, что я не захотела идти лесной тропой и вышла на этот проклятый хайвей. Совсем одна! Признаю, что совершила глупость, но в тот момент… я ни о чем вообще не думала.
Обогнув по шоссе Твин Пикс, мы подъехали к какому то захудалому придорожному мотелю. Мне даже показалось, что там вообще никого нет, а заведение закрыто по причине полной непригодности. Но оказалось, что у парней зарезервированы две комнаты, в первую из которых они меня и втащили — в прямом смысле слова. Я запомнила ее номер: 207, Решила, что если придется звать на помощь, то, по крайней мере, буду точно знать, куда. Признаюсь, уверенности в том, что я выберусь оттуда целой и невредимой, у меня не было.
Набившись в комнату, они стали буянить со страшной силой. Орали как оглашенные и ругались самыми скверными словами. Мне даже подумалось, что если бы я смогла в тот момент незаметно встать и броситься бежать, то наверняка никто из этих перепившихся подонков не догнал бы меня. Но как только я осторожно попыталась подняться, трое из них сразу же набросились на меня.
— Постой, малышка! Куда это ты собралась? — загоготали они.
А один, самый противный из всей компании, предложил:
— А может, нам с тобой лучше будет пройти в соседнюю комнату и немного подрыгать ножками?
Я понимала: не предприми я срочно каких нибудь мер, чтобы изменить положение вещей в свою пользу, эти подонки сделаются неуправляемыми и скорей всего действительно изнасилуют меня. Кто знает, останусь ли я после всего этого жива? И тут мне стало страшно.
Заставив себя улыбнуться, я обратилась к ним со словами:
— Послушайте меня, пожалуйста… все. Один из парней взглянул на меня так, словно перед ним сумасшедшая, если она позволяет себе подобные «вольности». Впрочем, его, казалось, заинтересовало, что именно я собираюсь им предложить. Во всяком случае, он велел своим дружкам заткнуться и подойти к стулу, на котором я сидела.
Выдавив из себя еще одну фальшивую улыбку, я продолжала:
— Послушайте, ребята. Если вы и правда хотите сегодня вечером поиграть… надеюсь, вам ясно, что именно я имею в виду… так давайте сделаем все по хорошему, идет?
В ответ на мои слова один из парней, весь покрытый татуировкой, подошел вплотную ко мне и шибанул ногой по стулу. Он повторил это раз пять или шесть! Я крепилась, как могла, чтобы не выдать своего унижения. Наклонившись ко мне — жирные волосы спадают на лоб, изо рта воняет, как из помойки, — он просипел:
— Ты, голосовальщица, держала бы лучше рот на замке. А то, знаешь, в тех местах, откуда я родом, такая сиканушка, как ты, не учит взрослых ребят, чего им делать хорошо, а чего плохо. Они и без нее все знают, поняла?
Я постаралась ответить как можно вежливее.
— Но я вовсе не имела в виду, что вы недостаточно опытны и способны сделать что нибудь не так. По вашему виду ясно, что этого быть не может.
Господи, до чего же все они отвратительны! У меня прямо язык дрожал во рту от собственного вранья. И страха. Нет, это надо же было быть такой дурой!
Тут самый молодой из парней, единственный, кто, казалось, проявлял ко мне какое то внимание, предложил все же выслушать меня.
Я опять села прямо и внимательно посмотрела на каждого. Пора действовать, сказала я сама себе. Или тебе удастся выкрутиться, или тебя изнасилуют и убьют. Ты не имеешь права позволить таким подонкам распоряжаться своей жизнью. Ты просто обязана с ними договориться, Лора.
— Хорошо. Я не возражаю ни против выпивки, ни против наркотиков или секса, но чтоб все было в меру. Я могу пойти на разные штучки дрючки, кого приласкать как мать, а для кого сыграть роль маленькой девочки…
совсем ползунка. Могу выступить и с сольным номером — для каждого.
Ответом было рыгание и дружно кивающие головы. Восемь уставившихся на меня глаз стали еще шире.
— Уверена, вам всем мое представление придется по вкусу… Я постараюсь изобрести для вас даже что нибудь новенькое, найти подход к каждому… А если кому придет в голову что то свое, пусть подойдет и шепнет мне на ухо. Я готова играть в любые игры. Но только с одним условием. Меня должны отвезти обратно в город. И я должна выйти отсюда целой и невредимой, как и вошла сюда. И никакого насилия.
Один из парней, по видимому, решивший, что его мужское самолюбие страдает, бросил:
— Слушай, ты, сука, если я захочу тебе вмазать, то долго раздумывать не стану.
Я собрала свои нервы в кулак и наклонилась к нему, стараясь выглядеть как можно уверенней:
— Если ты захочешь мне вмазать, как ты говоришь, это значит, что я плохо сделала свою… работу. — Я сглотнула комок в горле. — Можешь называть меня сукой или как тебе вздумается еще, но давай сначала попробуем, как у нас вместе получится… хорошо?
Мне понадобилось еще минут сорок, после того как они, наконец, согласились посмотреть мое шоу, чтобы их, наконец, угомонить. Я положила каждому из них в пиво по таблетке транквилизатора и велела всем сесть на кушетку — пить и смотреть мое представление.
Никогда в своей жизни я так не боялась. Забудь, Дневник, о моих ночных кошмарах, забудь все те случаи, когда на мокром шоссе меня чуть не сбивало машиной, мчащейся на полной скорости. Даже БОБА — и того забудь. Потому что по сравнению с нынешним страхом то было как один к четырем. И каждый из этих четырех казался таким огромным, что вполне мог съесть меня вместо закуски перед обедом.
Все парни уселись на кушетку, кроме одного, которому я велела стоять у двери, чтобы никто не подумал, что я хочу удрать. Затем я выдвинула стул на середину комнаты. Деревянный, с красивой высокой спинкой… почти идеальной формы, даже слишком. Пройдясь по комнате, я выключила весь свет.
Медленно раздеваясь, я старалась запомнить, куда что бросаю из одежды, чтобы, если парни отключатся, как я рассчитывала, можно было бы тут же одеться и бежать.
При этом я все время разговаривала вслух, убеждая себя в том, что наглоталась наркотиков и сейчас могу расслабиться. Как же я боялась, что кто нибудь из них вскочит и заорет «Кончай показывать нам старье, детка!» Но, к счастью, никто этого не сделал.
Свое выступление, как обычно, я начала с номера «Маленькая девочка заблудилась в лесу»… это любимый номер Лео и Жака, потому что после него я очень быстро могу перейти к роли «Мамочки».
Я молила Бога, чтобы у парней не пропал интерес к моему шоу до тех пор, пока их веки не начнут слипаться. Подойдя к стражу у дверей — наверное, самому отвратительному из всех, — я взяла его руку, она оказалась на удивление податливой, положила себе на грудь и начала нежно приговаривать.
Добрых пятнадцать минут он поглаживал меня и что то бормотал мне в ответ: я чувствовала, что он совсем размяк, прямо как Жак. Один из седевших на кушетке не выдержал такой несправедливости и крикнул:
— Эй, а как насчет того, чтобы подойти сюда!
— Не беспокойтесь, мальчики. Я не выдохнусь. Это дело мне никогда не наскучит. И о каждом из вас я прекрасно помню.
Нельзя было допустить, чтобы у них испортилось настроение. Я развернула стул и села лицом к стражу, попросив его опуститься на колени. При этом я старалась говорить как можно ласковее, чтобы он не обиделся. Потом я стала танцевать, кружа по всей комнате… и присматриваясь к каждому из них… оценивая их состояние, замечая любое их движение… продолжая морочить им голову… Никто из них пока не вырубился
В конце концов, я вернулась обратно к стулу в центре комнаты. Теперь начиналась самая главная часть моего представления… откровенно эротическая, вызывающая обычно похотливое улюлюканье. Я принимала самые разные позы, то сидела на стуле, то вертелась вокруг него. Все сидевшие на кушетке вытянули шеи в мою сторону и таращили на меня глаза. Я же продолжала в прежнем духе, придумывая все новые положения тела… словом, продлевала свое шоу.
Я делала все что можно, чтобы вызвать у них не только физическое, но и эмоциональное возбуждение. Парни выглядели уставшими, однако у них хватало еще сил хлопать и свистеть. Короче говоря, представление продолжалось до тех пор, пока трое окончательно не отключились. Я осталась всего с одним. Здоровый детина с трехдневной щетиной, глубоко запавшие глаза.
— Ты меня прямо загипнотизировала, — наклонился он ко мне и предложил пройти с ним в соседнюю комнату. По его словам, у него был ключ.
— А может, можно в грузовике? Ты как? — спросила я.
— А что я? Спина то твоя, малютка, — ухмыльнулся он.
Я похватала все что могла из своей одежды, кроме носков и лифчика, которых не нашла, и выскочила в ночную темень, лихорадочно соображая, как бы мне отсюда смотаться… и как можно быстрее добраться до дома. Во что бы то ни стало.
Сразу же забравшись в кабину, я тихонько позвала его. Он тут же скользнул по дерматиновой обивке сиденья и ткнулся лицом мне в грудь. Ну, Лора, подумала я, действуй! Нашарь рукой бутылку… Вот она! Не двигайся слишком быстро, отвлеки его и… бей!
Я треснула его по голове бутылкой и увидела кровь. Он весь был в крови. Выпрыгнув из грузовика, я побежала что есть силы… наполовину раздетая… ну и пусть! Мне надо было убежать, пока те не сообразили, что я наделала.
Я бежала к хижине Жака, надеясь застать его и Лео вместе с Роннеттой.
Добравшись туда, я была совершенно без сил, все мои чувства смешались. Разрыдавшись, я бухнулась на колени. Подоспевшая Роннетта помогла мне добраться до диванчика. Слезы так и лились — я не могла их остановить. К тому же мне было еще и стыдно, что я купила себе свободу такой ценой… Боже, какая это все грязь! Да, БОБ, выходит, был прав. И еще как прав!
Крепко ухватившись за руку Роннетты, я услышала ее слова:
— Она же вся в крови! Надо скорей все смыть. А то она никогда не успокоится, пока будет видеть следы крови на своем теле.
Дальше я ничего уже не помню. Очнулась я у себя в кровати. В стиснутом кулаке была зажата записка.

«Дорогая Лора!
Мы старались как могли тебя успокоить, но ты была невменяема… все время повторяла, что хочешь домой. По моему, никто не слышал, как мы вошли в дом. Но если тебя накроют, лучше расскажи им, как все было на самом деле.
Сейчас все уже в порядке. Ты просто очень перепугалась.
… Может, через пару дней повидаемся? Тогда и поболтаем с тобой по душам. Идет?

Роннетта».

Вот какая была ночь! Теперь мне — так ты, наверное, думаешь — пора бы извлечь кое какие уроки, но почему то у меня ничего из этого не получается.
Представь, проснувшись сегодня утром, я даже стала думать, как еще можно было построить свое выступление перед теми шизиками! Мысли мои возвращаются к событиям той ночи — снова и снова. Как будто пластинку заело. Только каждый раз, прокручивая ее в мозгу, я вижу, как могла сделать все гораздо лучше, быть куда более раскованной. И говорить умнее, и держаться… Я ловлю себя на том, что хотела бы отправиться туда и разыскать их!
Нет, я все таки схожу с ума!.. Как можно такое думать? Со мной творится что то неладное!
Поговорим с тобой позже, Лора.

21 апреля 1988
Дорогой Дневник!

Только что звонила с работы Роннетта. Да, она знает, что сегодня у меня выходной, но сменщица не вышла и будет только вечером, а дел столько, что ей одной не справиться… Словом, не смогу ли я ее выручить?
Другими словами, скажи родителям, что должна выйти на работу и задержаться допоздна. Это на самом деле означало, что Лео и Жак устраивают вечеринку в лесу.
У нас с Роннеттой выработан свой код. Так, например, если говорится: «Мне необходима твоя помощь прямо сейчас», то это в действительности не что иное, как вопрос:
«Срочно требуется кока. У тебя есть?» Слова «Мне нужна срочная помощь за прилавком» значит, что в хижине у Жака коки нет и надо принести с собой все свои запасы.
Пока мы с ней ехали к ребятам, я пыталась ее убедить, что она ничем не рискует, если сделает «это» вместе со мной. Наоборот, даже обогатится. Под «этим» я имела в виду, что она должна отослать в «Мир плоти» свое фото. Можно дать небольшое рекламное объявление, что за вознаграждение ты будешь готова высылать кассеты с похабными записями, трусики, фотографии и т. д. и т. п. Заведи себе абонентский ящик, придумай какое нибудь имя, сочини легенду… да Жак уже сегодня вечером может сделать фото.
После того как мы с ребятами выпивали уже пару часов, я попросила Жака сделать несколько моментальных снимков «поляроидом». Красные занавески на окнах служили достаточно подходящим фоном, а цвет был как раз того самого злачного оттенка, который позволял, при условии, что я буду хорошо позировать, сделать отличные снимки. Можно будет наверняка продать хоть миллион таких фотографий!
И Жак, и Лео пришли в полный восторг при виде того, что я вытворяю. Итак, у меня появился еще один способ, с помощью которого я могла их соблазнить.
Что касается Роннетты, то, увидев меня в деле, она решила, что мое предложение на самом деле не такое уж плохое и ей стоит попробовать.

До скорого, Лора.

22 июля 1988
Дорогой Дневник!

О мои счастливые, сладостные шестнадцать…
Они налетели на меня, как сон — печальный, дурной сон, где я увидела себя маленькой девочкой, страстно мечтавшей всю жизнь о том радостном дне, когда ей стукнет шестнадцать.
Гоподи, Дневник, каким прекрасным представлялся мне мой будущий суженый, тот, кто будет любить меня и никогда не покинет. Я воображала, как вместе с подругами поеду в своем новом автомобиле на пляж, где все мы выпрыгнем из машины, переоденемся в бикини и одна за другой попрыгаем в воду. Все, мечтала я, будет у меня прекрасным: и тело, и кожа, и семья, и дом. Конечно же, я представляла себя круглой отличницей, которая не только помогает родителям, но и зарабатывает собственные деньги.
Я мечтала, что у меня будет свой пони, кошка и, может быть, собака. Донна Хэйворд, в ослепительно белом кружевном платье, всегда будет рядом со мной, и нашим мальчикам, заезжающим за нами на своих машинах, не придется пробираться к нам тайком — мы выйдем к парадному входу, чтобы их встретить. Наши родители полюбят их как родных, потому что, понятно, родители у нас будут идеальными!
Все это составляло содержание моих светлых снов, пока не пришел тот кошмар. И пусть я знала, что в реальной жизни не может быть того совершенства, которое мне раньше снилось, но все же верила, что счастье все таки возможно.
Как выразить словами сладость грез… лишь, когда они навсегда покинули меня, я поняла, чего лишилась. Без них жар моей души угас, меня начали мучить параноидальные страхи, я осталась без друзей, со мной стали происходить самые ужасные вещи, какие только можно себе вообразить.
Ты, мой Дневник, уже знаешь большую часть правды. Сладкие шестнадцать — это совсем не то, о чем я мечтала.
Бобби Бриггс и я решили немного передохнуть друг от друга. Конечно, я знаю, что у него интрижка с Шелли, но мне все равно. Я не могу подарить Бобби ту любовь, на которую он имеет право, и сознание этого меня убивает.
Рядом со мной нет Донны. В наших отношениях что то переменилось. Мы с ней росли вместе, но затем я внезапно отдалилась от нее… События в моей жизни привели к тому, что я рано повзрослела, ожесточилась душой.
Признаю, что была неправа, считая ее глупой, поскольку в ней этого ожесточения не произошло: ведь никто не являлся ей из лесу, чтобы открыть ей, что надеяться бесполезно. Нет, такое было лишь со мной.
И новой машины у меня тоже нет. Родители просто одалживают мне свою, когда я прошу. Да и зачем мне своя машина в таком городишке, как Твин Пике, в самом то деле?
Я стараюсь работать как можно больше, но должна проявлять здесь настоящее упорство. Тем самым можно надеяться искупить все прегрешения… кокаиновые «загулы» продолжаются у меня дни и ночи, и целыми месяцами. Да, я наркоманка и не скрываю, что принудила Бобби продавать наркотики, угрожая в противном случае уйти от него. Теперь он уже сам не вернется ко мне. Я не стою того, чтобы быть с ним. Мужественная, красивая внешность и золотое сердце — вот идеал, о котором я мечтала. Идеал, который никогда не воплотится в жизнь, если я не завяжу с кокой.
Теперь насчет секса! Я знаю о нем куда больше, чем положено девушке в моем возрасте. Неизмеримо больше. Секс становится все зловещее и зловещее — это скорее акт мести, чем любви.
Иногда мне нравится спать с женщинами, потому что с ними точно знаешь, чем и как их ублажить, и знание приносит чувство собственной власти!
Я все время к ней стремлюсь, что и объясняет пристрастие к кокаину. Нередко я задумываюсь над тем, что такой образ жизни приведет меня прямой дорогой в ад. Теперь насчет пони, о котором я грезила. Он у меня был. Прекрасный пони. Его звали Троя. О, эта его грива светло коричневого отлива. И снова я оказалась во всем виноватой… хотя в нашей жизни могут быть такие обстоятельства, когда тебе кажется, что ты поступила совершенно правильно. Но это не в счет. Я отпустила своего Троя, находясь под властью собственной мечты о свободе. Я отстегала его по заднице изо всех сил. И следила, как он уходит от меня… кажется, он обернулся всего один только раз. Впрочем, я старалась не смотреть. Словно бы заранее знала, что с ним случится — по моей вине.
Словно предчувствовала, что его найдут голодного, со сбитыми копытами, со сломанной ногой на полотне железной дороги возле самой границы. Бенжамин Хорн молча наблюдал за тем, как ему в голову всадили две пули.
Я сделалась вором, таким же, как БОБ, тайно прокрадывающийся ко мне. Я краду гордость, надежду, уверенность…
Моя кошка… но я предпочитаю сейчас об этом не говорить. Об этом достаточно грустно просто думать.
Ну, мне пора идти.

Остальное потом.

Лора.

22 июля 1988
Дорогой Дневник!

Хватит о прошлом и о том, какое скверное у меня настоящее.
Сейчас я сообщу тебе новость, неожиданную, как пощечина. Я беременна. Уже семь с половиной недель. Об этом еще не знает никто, кроме тебя. Ну и врачей в клинике (я взяла у родителей машину и съездила туда, чтобы уж знать наверняка). Итак, все подтвердилось. В голове моей полный сумбур…
Со вчерашнего вечера я еще ни разу не прикасалась к своей «полоске». Кажется, что прошла целая вечность. Как бы я хотела, чтобы вся моя жизнь была всего лишь сном. Большим странным сном, где многое похоже на реальность, но ах, ах… Не может же это происходить наяву с Лорой Палмер… Я изо всех сил стараюсь быть хорошей. В чем же дело?
Понятия не имею, чей это ребенок. Знаю только, что сегодня мне уже нельзя больше плакать. Ведь у меня как никак день рождения — шестнадцать лет, и каждый начнет спрашивать, что со мной стряслось. А рассказывать об истинной причине я никому не намерена.

Лора.

2 августа 1988
Дорогой Дневник!

Прошла уже целая неделя с последнего посещения БОБа. Внутри у меня все так онемело, что пару дней назад я вдруг осознала: на самом деле мне хочется, чтобы он явился снова и, как бывало прежде, оставил порезы на моем теле. Тогда, вместе с кровью, из меня вытекли бы и те мысли, которые так настойчиво роятся в голове. Впрочем, я знаю: он не посмеет появиться, раз мне этого по настоящему хочется.

В дневнике вырваны 2 страницы

В эти дни я все больше думаю о смерти как о спутнике, которого жаждешь встретить на своем пути.
Прощай,

Лора

В дневнике вырвана страница

— СУЧКА!

— Ты здесь, Боб?

— ВСЕГДА.

— Почему ты не приходишь? Чтобы взять меня, взять мою жизнь… прямо сейчас?

— ЭТО СЛИШКОМ ПРОСТО.

— Дерьмо собачье! Я с ума схожу! Я не могу так больше! Или сейчас же убирайся к чертовой матери из моей головы, из моей жизни, из моего дома, из моих снов… или убей меня!

— ТОГДА НЕ ПОЛУЧИТСЯ НИКАКОГО УДОВОЛЬСТВИЯ.

— Значит, я была права с самого начала. Твоей целью всегда было убить меня.

— ИНОГДА НАША ЖИЗНЬ — ЦЕПЬ СОБЫТИЙ, ВЕДУЩИХ К СМЕРТИ. Я ХОТЕЛ ПОСМОТРЕТЬ, ЧТО ТУТ МОЖНО СДЕЛАТЬ.

— Я нужна тебе как эксперимент.

— ДА. ОДНАЖДЫ ТЫ УЖЕ ЭТО ГОВОРИЛА.

— У меня никогда не было выбора…

— НЕПРАВДА, БЫЛ.

— Я тебе не верю.

— НИКТО НЕ ВЕРИТ. ВОТ ПОЧЕМУ ТЫ… КАТИШЬСЯ ВНИЗ.

— Вниз?

— ДА. В БЕЗДНУ. ПРИЯТНОЕ ОЩУЩЕНИЕ, НЕ ПРАВДА ЛИ?

— Нет!

— НЕТ?

— Я же уже тебе сказала! Ненавижу все это! И себя самое ненавижу, и все, что вокруг меня!

— ЭТО УЖЕ СОВСЕМ СКВЕРНО.

— Скажи, БОБ, ты на самом деле есть?

— ДЛЯ ТЕБЯ ЕДИНСТВЕННАЯ РЕАЛЬНОСТЬ — ЭТО Я!

— Но…

— ТЫ ВСЕ ВРЕМЯ ВОЗВРАЩАЕШЬСЯ К ТОМУ ЖЕ САМОМУ. ПОСТОЯННО ТВЕРДИШЬ, ЧТО БОЛЬШЕ НЕ СТАНЕШЬ СОВЕРШАТЬ ДУРНЫХ ПОСТУПКОВ… И НИКАК НЕ МОЖЕШЬ ОСТАНОВИТЬСЯ.

— Но я не совершала их, когда ты впервые появился у меня! Я была пайдевочкой! И не была никакой… Делала одно хорошее… И жила счастливо!

— НЕПРАВДА.

— С тобой можно проговорить целую вечность и ничему не научиться.

— С МУДРЫМ ЧЕЛОВЕКОМ ОБЩАТЬСЯ КУДА ТРУДНЕЕ, ЧЕМ С ДУРАКОМ. ТЫ ДОЛЖНА ПРОЙТИ ЧЕРЕЗ ЭТО ИСПЫТАНИЕ.

— Слышать не хочу об испытаниях.

— ТОГДА, ЗНАЧИТ, ТЫ НЕ ЖЕЛАЕШЬ НАЙТИ ОТВЕТ.

— Кто ты такой… на самом деле?

— Я ТВОЙ СТРАХ.

— Хватит! Мне все ясно. С меня довольно. Я ухожу. Пора. Уходи и ты. Пожалуйста… прошу тебя!

— ЖЕЛАЮ ТЕБЕ ВСЕГО НАИЛУЧШЕГО В ЭТИ ТВОИ ПОСЛЕДНИЕ ДНИ, ЛОРА ПАЛМЕР!..

Я и впрямь сошла с ума. Прости, если некоторое время мы с тобой не будем общаться.

Л.