11
Джуниор шел домой. Похоже на то, что его хромота почти полностью выправилась, как только у него разогрелись мышцы. И темная замковая щель, которая плавала перед его левым глазом, уменьшилась до размера бисеринки. Может, он все-таки получил только небольшую дозу талия? Судить тяжело. Да хоть там как, но он должен выполнить свое обещание Богу. Если он позаботится о детях Эпплтонов, Бог позаботится о нем.
Когда он покинул госпиталь (через задние двери), убийство отца стояло на первом месте в его списке спешных дел. Но когда он наконец-то подошел к своему дому — дому, в котором умерла его мать, того дома, где умерли Лестер Коггинс и Бренда Перкинс, — планы у него изменились. Если он убьет отца сейчас, отменит чрезвычайное городское собрание. Джуниор этого не хотел, потому что городское собрание обеспечило хорошее прикрытие для выполнения его главной миссии. Большинство копов будут находиться там, и таким образом добраться до подвала будет легче. Вот только жаль, не будет у него с собой отравленных армейских жетонов. С какой радостью он забил бы их в глотку сдыхающему Бааарби.
А впрочем, Большого Джима все равно не было дома. Единственным живым существом в доме был тот самый волк, которого он видел на рассвете, когда тот бежал через госпитальный паркинг. Теперь волк стоял на середине ступенек, смотрел на него и утробно рычал. Мех у него встал дыбом. Глаза желтые. На шее у него висели жетоны Дейла Барбары.
Джуниор закрыл глаза и сосчитал до десяти. Раскрыв глаза, он увидел, что волк исчез.
— Я теперь волк, — прошептал он пустому, горячему дому. — Я вурдалак, я видел, как Лон Черни[404] танцует с королевой.
Вверх по ступенькам он поднимался, прихрамывая, но сам этого не замечал. Его униформа висела в шкафу, там же лежалое и казенное оружие — «Беретта-92 Таурус»[405]. В полицейском участке было с десяток этих пистолетов, купленных в основном на деньги федерального агентства Национальной безопасности. Он проверил пятнадцатизарядный магазин и убедился, что тот полон. Засунул пистолет в кобуру, затянул ремень на своей похудевшей талии, вышел из комнаты.
На верхней площадке ступенек Джуниор задержался, колеблясь — куда бы ему пойти, подождать, чтобы взяться за выполнение своей задачи уже тогда, когда городское собрание буде идти полным ходом. Говорить ни с кем ему не хотелось, он даже видеть никого не хотел. А потом у него вынырнуло: хорошее тайное место, к тому же неподалеку от места действия. По ступенькам он спустился осторожно — проклятая хромота вернулась в полном объеме, плюс левая половина лица у него занемела, словно обмороженная, — и пошкандыбал по коридору. Он ненадолго остановился возле дверей отцовского кабинета, размышляя, не следует ли открыть сейф и сжечь там все деньги. Потом решил, что этим не следует париться. Неясно ему припомнился анекдот о банкирах, оставленных на безлюдном острове, которые обогатились, перепродавая друг другу одежду, и он противно рассмеялся, хотя и не смог припомнить финал, да и вообще никогда не понимал полностью смысла этого анекдота.
Солнце спряталось за тучами на западном горизонте Купола, и день помрачнел. Джуниор вышел из дома и растворился в сумерках.
12
В четверть пятого с заднего двора зашли в их временный дом Эйден и Алиса Эпплтоны. Алиса спросила:
— Кара, я пойду с Эйденом… то есть ты возьмешь меня и Эйдена… на большое собрание?
Каролин Стерджес, которая как раз готовила на ужин сэндвичи с арахисовым маслом и джемом на кухонной стойке Корали Думаген, из хлеба Корали Думаген, черствого, но вполне съедобного, изумленно посмотрела на детей. Она никогда в жизни не слышала о детях, которым захотелось пойти на какое-то взрослое собрание; если бы ее спросили, она бы ответила, что дети, вероятно, будут убегать в противоположном направлении, лишь бы избежать такого скучного события. Это был соблазн. Потому что если пойдут дети, тогда и она может туда сходить.
— А вы в этом уверены? — переспросила она, наклоняясь к детям. — Оба хотите пойти?
До этих последних дней Каролин была уверена, что не заинтересована иметь детей, что ее интересует скорее карьера преподавателя и писателя. Возможно, романистки, хотя ей казалось, что писание романов занятие рискованное; вдруг убьешь кучу времени на написание тысячестраничного произведения, а оно окажется провальным? Вместо этого поэзия… ездить по стране (скажем, на мотоцикле)… проводить авторские чтения и семинары, быть свободной птичкой… это было бы круто. А еще возможны знакомства с интересными мужчинами, вино и дискуссии о Сильвии Плат[406], лежа в кровати. Алиса и Эйден перевернули ее представление. Она влюбилась в них. Она желала уничтожения Купола — конечно, желала, — но возвращать парочку этих детей их маме… для нее это обернется раненным сердцем. Она втихую себе надеялась, что им тоже от этого будет немножечко горько. Наверняка, это были нехорошие надежды, но уж какие были.
— Эйд? Ты на самом деле этого хочешь? Потому что взрослые собрания бывают ужасно длинными и скучными.
— Я хочу пойти, — ответил Эйден. — Я хочу увидеть всех людей.
И тут Каролин Стерджес поняла. Не дебаты относительно ресурсов города и как их в дальнейшем использовать интересовали их. С какого такого чуда это должно их интересовать? Алисе было девять, а Эйдену пять лет. А вот увидеть всех людей вместе, как большую семью? В этом был смысл.
— Вы сможете хорошо себя вести? Без игр и без лишнего шепота?
— Конечно, — заверила Алиса с чувством собственного достоинства.
— И вы оба, перед тем как мы пойдем, хорошенько выписяетесь досуха?
— Да! — тут уже девочка подкатила глаза, словно говоря, что за глупенький ум эта Кара имеет… и Каре это почему-то даже нравилось.
— Тогда я только запакую эти сэндвичи, и пойдем, — сказала Каролин. — А еще мы возьмем с собой две жестянки содовой для деток, которые хорошо будут себя вести и будут пить через соломинки. Это если обозначенные детки хорошенько пописают, прежде чем увлажнять себе горло водой с пузырьками, вот так.
— Я буду сосать соломинку охотно, как бешеный, — сказал Эйден. — А есть квасольки?
— Он имеет в виду пирожное «вупи», — объяснила Алиса.
— Я знаю, что он имеет в виду, но у нас их нет, хотя, кажется, есть гремовские крекеры[407], посыпанные цинамоновым сахаром.
— Цинамоновые гремовские крекеры — это круто, — объявил Эйден. — Я тебя люблю, Кара.
Каролин улыбнулась. Ей подумалось, что это прозвучало красивее, чем любой из прочитанных ею стихов. Даже красивее чем тот, о холодных сливах, Вильямса[408].
13
Джулия удивленно смотрела, как медленно, а впрочем, уверенно спускается по ступеньками Эндрия Гриннел. С Эндрией произошла трансформация. Макияж и прическа на месте расхристанных еще вчера волос сделали свое дело, но не это было главным. Глядя на нее, Джулия осознала, как давно она видела третью выборную города преисполненной уверенности в себе. Этим вечером она одела умереть какое красивое красное платье, опоясанное пояском на талии — похоже, от «Энн Тейлор»[409], - а в руке держала большую плетеную сумку. Даже Горес засмотрелся на нее, разинув пасть.
— Как я выгляжу? — спросила Эндрия, достигнув подножия ступенек. — Так, что могла бы полететь на городское собрание на метле?
— Ты выглядишь ошеломительно хорошо. Младше на двадцать лет.
— Благодарю, дорогуша, но у меня наверху есть зеркало.
— Если тамошнее тебе не показало, насколько ты теперь лучше выглядишь, посмотри в зеркало здесь, где лучшее освещение.
Эндрия перебросила сумку в другую руку так, словно в ней лежало что-то тяжелое.
— Ну, наверное, все- таки выгляжу неплохо, немного, по крайней мере.
— Ты уверена, что имеешь для этого уже достаточно сил?
— Думаю, да, а если даже меня начнет вновь трясти, я тихонько смогу выскользнуть через боковые двери. — Эндрия не имела намерения выскальзывать, хоть бы как ее там не начало колотить.
— А что в сумке?
«Ланч для Джима Ренни, — подумала Эндрия. — Которым я собираюсь его накормить на глазах всего города».
— Я всегда беру с собой вязание на городское собрание. Иногда там так долго и скучно тянется время.
— Не думаю, чтобы это было скучным, — заметила Джулия.
— А ты сама пойдешь, не так ли?
— О, я пока что думаю, — с сомнением произнесла Джулия. Она надеялась быть уже далеко от центра Честер Милла к тому времени, как собрание закончится. — Мне сначала надо сделать кое-какие дела. Ты сможешь дойти туда сама?
Эндрия послала ей юмористический взгляд «мама, я вас умоляю».
— Вдоль улочки и вниз по холму — и я уже там. Маршрут, наработанный годами.
Джулия посмотрела на часы у себя на запястье. Было уже четверть шестого.
— А ты не очень рано отправляешься?
— Эл откроет двери в шесть часов, если не ошибаюсь, а я хочу занять себе удобное место.
— Как выборной тебе следовало бы сидеть прямо на сцене, — сказала Джулия. — Если имеешь такое желание.
— Нет, не имею. — Эндрия вновь перекинула сумку в другую руку. Ее вязание лежало в сумке, вместе с материалами дела ВЕЙДЕР и револьвером 38-го калибра, подаренным ей братом Твичем для самозащиты. Не хуже он послужит для защиты города, думала она. Каждый город похож на человеческий организм, но имеет одно значительное преимущество, если у города неважно с мозгом, трансплантация может быть успешной. Возможно, до убийства не дойдет. Она молилась, чтобы не дошло.
Джулия смотрела на нее вопросительно. Эндрия осознала, что улетела куда-то далеко вслед за своими мыслями.
— Я хотела бы сегодня посидеть среди жителей города. Но скажу свое слово, когда придет время. Можешь быть уверена.
14
Энди был прав относительно Эла Тиммонса, который откроет двери в шесть часов. К тому времени Мэйн-стрит, едва ли не абсолютно пустую днем, заполнили люди, которые направлялись в сторону городского совета. Другие небольшими группами спускались по городскому холму, идя с жилых кварталов. Начали подъезжать машины с Восточного и Северного Честера, большинство из них переполненные пассажирами. Похоже на то, что никто не желал этим вечером оставаться в одиночестве.
Она прибыла довольно рано, в связи с чем имела достаточно свободных мест на выбор и остановилась на третьем от сцены ряду, возле прохода. Прямо перед ней во втором ряду сидела Каролин Стерджес и дети Эпплтоны. Дети заинтересованно рассматривали все и всех. Малыш держал что-то зажатое в кулаке, что оказалось гремовским крекером.
Среди тех, кто пришли раньше времени, была также Линда Эверетт. Джулия рассказывала Эндрии об аресте Расти — чрезвычайно циничном — и знала, что его жена крайне этим подавлена, но сейчас она искусно это скрывала под эффектным гримом и хорошим платьем с большими накладными карманами. Сравнивая ее вид с собственным по состоянию (сухость во рту, головная боль, желудок крутит), Эндрия была в восторге от отваги Линды.
— Садитесь возле меня, Линда, — предлагала она, похлопывая ладонью по соседнему месту. — Как там Расти?
— Я не знаю, — ответила Линда, проскальзывая мимо Эндрии и садясь рядом. Что-то, что лежало в одной из ее забавных карманов звякнуло об дерево. — Они не позволяют мне с ним увидеться.
— Эта ситуация должна быть исправлена, — произнесла Эндрия.
— Да. И она будет исправлена, — сурово согласилась Линда, а потом наклонилась вперед: — Привет, детки, как вас зовут?
— Это Эйден, — сказала Кара, — а это…
— Я Алиса, — девочка протянула руку в королевском жесте… так, словно подавала ее с трона. — Я и Эйден… мы с Эйденом… Купротки. Это слово означает «Купольные сиротки». Это Терстон придумал. Он знает всякие магические трюки, вот как вытянуть у человека из уха монету и еще много других.
— Ну, у тебя, похоже, все идет прекрасно, — сказала Линда, улыбаясь. Отнюдь не чувствовала себя она веселой; никогда в жизни она не была такой напряженной. Вот только напряженная здесь неуместное слово. Ей было страшно до усирачки.
15
В шесть часов тридцать минут паркинг позади городского совета был полон. Дальше занимали места уже вдоль Мэйн-стрит, Вест-стрит и Ист-Стрит.
Без четверти семь даже стоянка возле почты и полицейского участка была заставлена машинами и в зале горсовета едва не все места были заняты.
Большой Джим предусматривал возможность большого наплыва народа, поэтому Эл Тиммонс, которому ассистировали несколько молодых копов, расставил на лужайке взятые из клуба Американского легиона[410] дополнительные скамейки. «ПОДДЕРЖИВАЙТЕ НАШИ ВОЙСКА» — призывали надписи на некоторых из них; «БОЛЬШЕ ИГРАЙТЕ В БИНГО!» на других. По бокам входных дверей горсовета установили большие звуковые колонки «Ямаха».
Для соблюдения порядка было задействовано большинство офицеров городской полиции — в частности, все копы-ветераны, кроме одной персоны. Когда опоздавшие брюзжали на то, что им приходится сидеть во дворе (или стоять, когда даже на скамейках не осталось свободных мест), шеф Рендольф говорил, что надо было приходить пораньше: кто своевременно приходит, тому Господь угождает. А еще, добавлял он, вечер сегодня замечательный, теплый, хороший, а вскоре еще и взойдет та большая розовая луна.
— Вечер замечательный, если не учитывать запах, — заметил Джо Боксер. Дантист находился в бессменно скверном настроении со времени конфронтации в госпитале из-за прихватизованных им вафель. — Я надеюсь, хоть слышимость будет нормальная через эти штуки, — показал он на аудиоколонки.
— Вы будете слышать все прекрасно, — заверил его шеф Рендольф. — Мы взяли их в «Диппере». Томми Андерсон говорит, что это наиболее современная аппаратура, он сам их и подключал. Представьте себе, словно сидите в автомобильном кинотеатре без экрана.
— Я представляю себе эту скуку, — ответил Джо Боксер, кладя ногу на ногу и привередливо подщипывая складку на своих наутюженных штанах.
Джуниор смотрел, как собираются люди, из своего тайника внутри моста Мира, следил через трещину в стене. Его поразило это зрелище — столько жителей одновременно в одном месте, а еще понравилось качество звука. Со своего места он хорошо все слышал. Вот когда его отец уже хорошенько разогреется, тогда он и отправится.
«К Богу каждого, кто станет мне поперек дороги», — подумал он.
Даже в сумерке, который все более сгущался, невозможно было не узнать пивного живота его отца. К тому же этим вечером в городском совете не жалели электричества и длинная полоса света из одного ее окна тянулась вплоть до того места полностью забитой машинами парковки, где стоял Большой Джим. А рядом с ним Картер Тибодо.
Большой Джим не ощущал, что за ним наблюдают, или, скорее, он ощущал, что на него сейчас смотрят все вместе, а это то же самое. Взглянув на свои часы, он увидел, что уже перевалило за семь. Отточенные многими годами в политике чувства напоминали ему, что важное собрание всегда должно начинаться с опозданием на десять минут, не больше и не меньше. Это означало, что ему уже надо выруливать на взлетную полосу. В руке он держал папку со своей речью, но следует ему начать говорить, как потребность в заготовленном тексте отпадала. Он знал, что хочет сказать. Ему словно припоминалось, что он проговаривал эту речь во сне прошлой ночью, и не один раз, а несколько, и с каждым разом она становилась лучше.
Он легонько толкнул Картера.
— Время запускать шоу в работу.
— О'кей, — Картер побежал туда, где на ступеньках горсовета стоял Рендольф («Представляет, вероятно, себя похожим на какого-то Юлия-Никчему-Цезаря», — подумал Большой Джим), и привел шефа к Ренни.
— Мы зайдем через боковой вход, — сказал Большой Джим и взглянул на часы, — через пять, нет, через четыре минуты. Ты первый, Питер, я буду идти вторым, Картер, ты за мной. Мы идем прямо на сцену, понятно? Идем уверенно — никакой никчемной неловкости-сутулости. Будут аплодисменты. Стоим стройно, пока они не начнут затихать. Тогда садимся. Питер, ты по левую руку от меня, Картер по правую. Я подойду к трибуне. Сначала молитва, потом все встанут петь Национальный гимн. После этого я начну речь, дальше все будет лететь быстро, по пунктам, как говно с гуся. Они проголосуют «за» за все предложения. Все ясно?
— Я нервничаю, словно какой-то сученок, — сознался Рендольф.
— Не следует. Все должно пройти прекрасно.
Конечно, он ошибался относительно этого.
16
В те минуты, когда Большой Джим со своей свитой отправлялся к боковым дверям городского совета, Рози в своем ресторанном фургоне как раз заворачивала на подъездную аллею усадьбы Макклечи. Вслед за ней ехал скромный седан «Шевроле» Джоуни Келверт.
Клэр вышла из дома с чемоданом в одной руке и брезентовой сумкой с продуктами во второй. Джо и Бэнни Дрэйк тоже держали чемоданы, хотя большинство одежды в чемодане Бэнни походило из ящиков Джо. Бэнни также держал еще одну, меньшую сумку, набитую продуктами из кладовой Макклечи.
Снизу холма донеслись усиленные звуковой аппаратурой аплодисменты.
— Спешим, там уже начинают. Время нам смываться отсюда, и притопом.
С ней была Лисса Джеймисон. Она отодвинула боковые двери фургона и начала изнутри принимать вещи.
— А свинцовое полотно, чтобы окна прикрыть, есть? — спросил Джо у Рози.
— Да, и несколько кусков для машины Джоуни тоже. Мы доедем туда, где, как ты говоришь, еще безопасно, и там уже завесим окна. Подай-ка мне тот чемодан.
— А это все-таки безумие, знаете, — произнесла Джоуни Келверт. Она довольно прямо прошла по щели между своей машиной и фургоном «Розы-Шиповника», чем подвигла Рози во мнении, что взбодрилась она сегодня всего лишь парой рюмочек. И это уже было хорошо.
— Наверное, ты права, — кивнула Рози. — Ты готова?
Джоуни вздохнула и обняла свою дочь за хрупкие плечи.
— К чему? Ехать к черту вслепую? Почему бы и нет? Сколько нам придется там сидеть?
— Неизвестно, — ответила Рози.
Джоуни вздохнула вновь.
— Ну, так хоть тепло сейчас.
— А где твой дед? — Джо спросил у Норри.
— Он сейчас с Джеки и мистером Бэрпи. Он будет ждать их в украденном у Ренни фургоне, пока они сходят туда и выведут Расти и мистера Барбару, — подарила она ему улыбку насмерть испуганной девочки. — Он сегодня их гангста-драйвер.
— Нет дурака, самого дурного, чем старый дурак, — заметила Джоуни Келверт. Рози страшно захотелось ей съездить наотмашь, взглянув на Лиссу, она поняла, что и та была бы не прочь это сделать. Но не тот был сейчас момент, чтобы затевать ссору, не говоря уже о кулачных разборках.
«Или вместе тянем одну лямку, или поодиночке нас на ней повесят», — подумала Рози.
— А Джулия где? — спросила Клэр.
— Она приедет с Пайпер. И своим псом.
От центра города, усиленная микрофонами (и голосами тех, кто сидел на скамейках во дворе), полетела в выполнении сводного хора Честер Милла мелодия «Сияющего звездами флага».
— Отправляемся, — сказала Рози. — Я поеду впереди.
Джоуни Келверт повторила с какой-то скорбной веселостью:
— По крайней мере, сейчас хотя бы тепло. Поехали, Норри, будешь направлять свою старенькую мамку.
17
Под южной стеной «Maison des Fleurs» Леклерка лежал закоулок для подъезда поставщиков, именно здесь, носом наружу, стоял краденый фургон телефонной компании. Эрни, Джеки и Ромми Бэрпи сидели в нем и слушали, как совсем неподалеку поют Национальный гимн. У Джеки зачесались глаза, она заметила, что не только ее трогают эти звуки; Эрни, сидя за рулем, достал из заднего кармана носовой платок и вытер себе глаза.
— Я думаю, нам нет потребности ждать сигнала от Линды, — произнес Ромми. — Я не ожидал, что они выставят колонки. Они их достали не у меня, вот так.
— Все равно хорошо, что ее там будут видеть люди, — сказала Джеки. — Где ваша маска, Ромми?
Он показал штампованное из пластика лицо Дика Черни[411]. Вопреки огромным запасам у него на складе, Ромми не смог найти для Джеки маски Ариэль[412]; пришлось ей согласиться на Гермиону, приятельницу Гарри Поттера. Позади сидения Эрни лежалая маска Дарта Вейдера, но Джеки опасалась, что они могут подвергнуть себя опасности, если старику вздумается ее сейчас одеть. Вслух она этого не произнесла.
«А на самом деле, какая разница? Если нас вдруг не станет в городе, у каждого хватит ума догадаться, почему мы исчезли».
Но подозревать — совсем не означает знать, и если Ренни с Питером Рендольфом придется обходиться только подозрениями, их друзей и родственников, которых они тут оставят, могут подвергнуть разве что придирчивым допросам.
«Могут». При таких обстоятельствах, как сейчас, осознала Джеки, это слово нагружено весьма мощными возможностями.
Гимн закончился. Дальше вновь прозвучали аплодисменты, и тогда уже начал говорить второй выборный. Джеки проверила свой пистолет — запасной, домашний — и подумала, что следующие несколько минут станут самыми длинными в ее жизни.
18
Барби и Расти стояли каждый перед дверьми своей камеры, слушая, как Большой Джим начинает свою тронную речь. Благодаря громкоговорителям перед главным входом городского совета слышать им было все довольно хорошо.
«Благодарю вас! Благодарю всех и каждого из вас! Благодарю за то, что пришли! Я благодарю вас за то, что вы храбрые, сильные, самые-самые непоколебимые люди в наших Соединенных Штатах Америки».
Приподнятые аплодисменты.
«Леди и джентльмены… а также дети. Я вижу несколько детей среди аудитории…»
Добродушный смех.
«Мы с вами оказались в опасном положении. Вы сами это знаете. Сегодня я хочу рассказать вам, как мы в нем оказались. Я не знаю всего, но поделюсь с вами тем, что знаю, потому что вы этого заслужили. Когда я закончу вводить вас в курс дела, мы должны коротко рассмотреть несколько очень важных вопросов. Но первое и главное, что я хочу сказать вам, это то, как я ГОРЖУСЬ вами, каким ПРИЗНАТЕЛЬНЫМ я чувствую себя за то, что Бог — и вы — избрали меня вашим проводником в этот критический момент, и хочу ЗАВЕРИТЬ вас, что вместе мы пройдем через эти испытания, вместе и с Божьей помощью мы выйдем из них БОЛЕЕ СИЛЬНЫМИ, и БОЛЕЕ ПРАВДИВЫМИ, и ЛУЧШЕ, чем мы были раньше! Пусть мы с вами, словно дети Израиля посреди пустыни сейчас…»
Барби подкатил вверх глаза, а Расти сделал кулаком жест, словно дрочит.
«… но скоро мы достигнем ХАНААНЫ и будем пировать молоком и медом, которые Бог и наши соотечественники-американцы беспрекословно приготовили для нас!»
Неистовые аплодисменты. На слух, похоже, там стоячая овация. Никаких сомнений, если даже здесь, внизу, где-то устроено подслушивающее устройство, те три-четыре копа наверху сейчас столпились в дверях полицейского участка, и слушают Большого Джима.
Барби сказал:
— Будь наготове, друг.
— Я готов, — откликнулся Расти. — Поверь, я весь готов.
«Правда, только не к тому, чтобы увидеть среди тех, кто ворвется сюда, Линду», — подумал он. Он не желал, чтобы она вдруг кого-то убила, а еще больше ему не хотелось, чтобы она наткнулась на риск быть убитой. Не ради него. «Пусть она остается там, где есть. Он сумасшедший, но, по крайней мере, если она сейчас вместе с остальной частью города, она в безопасности».
Так он подумал за мгновение до того, как началась стрельба.
19
Большой Джим торжествовал. Он завел их именно туда, куда хотел завести: себе на ладонь. Сотни людей, тех, которые голосовали за него, и тех, которые голосовали против. Никогда он не видел их так много в этом зале, даже когда обсуждались молитва[413] в школе или школьный бюджет. Они сидели плотно, плечо к плечу и бедро к бедру, как внутри, так и во дворе, и больше, чем просто его слушали. Без беглеца Сендерса и без Гриннел, которая сидит себе в зале (тяжело было не заметить красное платье в третьем ряду), он сам владел этой толпой. Глаза их умоляли его охранять их. Спасти их. Довершением его радостного триумфа был личный охранник рядом с ним и ряды копов — его копов, — выстроенные вдоль стен этого зала. Не все из них пока что были обмундированы в форму, но все вооружены. И еще не менее чем сотня людей в аудитории имели при себе голубые нарукавные повязки. Это выглядело так, словно он создал себе частную армию.
— Друзья мои, сограждане, большинство из вас знают, что мы арестовали человека по имени Дейл Барбара…
Поднялся вихрь восклицаний и свиста. Большой Джим ждал, пока они утихнут, пасмурный снаружи, улыбающийся внутри.
— …за убийство Бренды Перкинс, Лестера Коггинса и двух чудесных девушек, которых мы все знали и любили: Энджи Маккейн и Доди Сендерс.
Возмущенный свист и шиканье вместе с восклицаниями «Повесить его!» и «Террорист!»
Голос, который кричал «террорист», похож на голос Велмы Винтер, дневного менеджера из магазина «Брауни».
— Но чего вы не знаете, — продолжил Большой Джим, — так это того, что Купол — результат учиненной группой элитных научных работников-негодяев заговора, который втайне финансируется определенной правительственной фракцией. Мы морские свинки в их эксперименте, дорогие мои сограждане, а Дейл Барбара — это человек, которого назначили прокладывать и направлять курс этого эксперимента изнутри!
Реакцией на это была оглушительная тишина. Затем она взорвалась гневным ревом.
Когда толпа немного успокоилась, Большой Джим продолжил, упираясь руками в борта трибуны, его упитанное лицо сияло от искренности (а еще, наверное, от высокой давления). Текст его речи лежал перед ним, но он так ни разу его и не открыл. Не было потребности туда заглядывать. Бог играл на его голосовых струнах и двигал его языком.
— Когда я говорю о тайном финансировании, вы можете поинтересоваться, что именно это означает. Ответ ужасный, но простой. Дейл Барбара, с помощью пока еще невыясненного количества жителей нашего города, создал лабораторию по производству наркотиков, которая поставляла огромные объемы кристаллического метамфетамина наркобаронам, кое-кто из которых связан с ЦРУ, по всему восточному побережью страны. И, хотя он пока что не назвал нам имена всех своих соучастников, один из них — у меня душа болит от того, что я вам сейчас скажу, — оказался Энди Сендерсом.
Шум-гам и восклицания удивления в аудитории. Большой Джим заметил, как со своего места начала привставать Эндрия Гриннел, но потом вновь села. «Так будет правильно, — подумал он, — просто сиди себе там. Если ты такая скудоумная, что отважишься задавать мне вопросы, я тебя живьем съем. А потом они тебя съедят живьем».
По правде, он действительно чувствовал себя на это способным.
— Босс Барбары, его руководитель — это тот человек, которого все вы видели по телевизору. Он строит из себя полковника армии США, но фактически он входит в наивысший конклав тех научных работников и правительственных чиновников, на которых лежит вина за этот сатанинский эксперимент. У меня есть признания Барбары относительно этого вот здесь, — он похлопал себя по груди, где во внутреннем кармане его спортивного пиджака лежал кошелек и компактное издание Нового Завета, в котором слова Христа были напечатаны красным цветом.
Тем временем увеличивалось количество восклицаний «Повесить его!» Большой Джим воздел вверх руку и стоял со склоненной головой, с пасмурным лицом, пока вопли наконец-то не стихли.
— Мы проголосуем относительно наказания Барбары всем городом — как целостный организм, который служит причиной и источником свободы. Все в ваших руках, леди и джентльмены. Если вы проголосуете за смертную казнь, он будет казнен. Но пока я ваш лидер, повешения у нас не будет. Он будет казнен через расстрел отрядом полиции…
Бешеные аплодисменты перебили его слова, и большинство людей вскочили на ноги. Большой Джим наклонился к микрофону…
— …но только после того, как мы получим всю, до последнего кусочка, информацию, которая еще остается скрытой в его ЖАЛКОЙ ДУШЕ ПРЕДАТЕЛЯ!
Теперь уже почти вся аудитория была на ногах. Однако не Эндрия; она так и сидела в третьем ряду рядом с центральным проходом, смотря прямо на него глазами, которые должны были бы быть смирными, затуманенными, взволнованными, но таковыми не были.
«Смотри на меня, как тебе хочется, — думал он, — пока ты сидишь там тихо, как воспитанная девочка».
А тем временем он купался в ливне аплодисментов.
20
— Сейчас? — спросил Ромми. — Как вы думаете, Джеки?
— Подождем еще немножко, — сказала она.
Просто инстинкт, ничего другого, а по обыкновению ее инстинкты стоили доверия.
Потом ей оставалось только удивляться, сколько жизней было бы спасено, если бы она ответила Ромми: «О'кей, вперед».
21
Глядя через щель в стене моста Мира, Джуниор увидел, что даже люди, которые сидели на скамейках, вскочили на ноги, и тот самый инстинкт, который подсказал Джеки еще немножко подождать, приказал ему двигаться. Он вынырнул из-под моста на край общественной площади и побрел напрямик к тротуару. Когда существо, которое его породило, вновь продолжило свою речь, он уже направлялся к полицейскому участку. Темное пятно в его левом глазу выросло вновь, но ум у него был ясным.
«Я иду к тебе, Бааарби. Я уже иду за тобой».
22
— Эти люди мастера дезинформации, — продолжил Большой Джим. — И когда вы пойдете к Куполу увидеться со своими милыми родственниками, начатая против меня кампания наберет полный оборот. Кокс и его приспешники не остановятся ни перед чем, чтобы очернить меня. Они будут называть меня лжецом и вором, они даже могут говорить, что это я лично вел операции с наркотиками…
— Именно ты и вел, — прозвучал чистый приподнятый голос.
Это был голос Эндрии Гриннел. Все взгляды сосредоточились на ней, когда она встала, живой восклицательный знак в красном платье. Какое-то мгновение она смотрела на Большого Джима с выражением холодного пренебрежения, а потом обратилась к людям, которые ее выбрали третьей выборной, когда старик Билли Кэйл, отец Джека Кэйла, умер от инсульта четыре года назад.
— Люди, отложите пока что ваши страхи куда-нибудь в сторону, — произнесла она. — Когда вы это сделаете, то увидите, что история, которую он нам здесь рассказывает, это смехотворный бред. Джим Ренни считает, что вас можно взять на испуг, как скот громом. Я прожила вместе с вами всю мою жизнь и считаю, что он ошибается.
Большой Джим ожидал протестующих восклицаний. Не прозвучало ни одного. Нет, не обязательно потому, что горожане вдруг поверили ей; просто они были ошарашены резкой сменой событий. Алиса с Эйденом полностью развернулись назад и стояли на коленях на скамейке, удивленно смотря на леди в красном платье. Кара была ошарашена не меньше.
— Тайный эксперимент? Что за ерунда! За последние пятьдесят лет наше правительство отметилось многими паршивыми делами, и я первая готова это признать, но держать в плену целый город с помощью какого-то силового поля? Просто, чтобы посмотреть, что мы будем делать? Это идиотизм. В такое способны поверить только запуганные, затерроризированные люди. Ренни это знает, вот потому он и оркеструет весь этот террор.
Большой Джим ненадолго потерял драйв, но теперь опомнился, нашел свой голос. И, конечно, в его распоряжении оставался микрофон.
— Леди и джентльмены, Эндрия Гриннел хорошая женщина, но сегодня она сама не своя. Конечно, как и все мы, она шокирована, но больше того, как не грустно мне об этом говорить, у нее большие проблемы с наркотической зависимостью, которая появилась в результате травмы и последующего употребления ей весьма цепкого лекарства, которое называлось…
— Я не принимала ничего более сильного, чем аспирин в последнее время, — заявила Эндрия ясным, сильным голосом. — И у меня оказались документы, которые показывают…
— Мэлвин Ширлз! — прогудел Большой Джим. — Не могли бы вы вместе с несколькими вашими коллегами-офицерами деликатно, но решительно вывести госпожу выборную Гриннел из помещения и сопроводить ее домой? Или, лучше, в больницу на обследование. Она не контролирует себя.
Несколько голосов пробурчали что-то в его поддержку, однако общего шумного одобрения, которого он ожидал, не прозвучало. Да и Мэл Ширлз успел сделать только один шаг вперед, когда Генри Моррисон, взмахнув рукой, толкнул его в грудь и откинул назад к стене, о которую того ощутимо стукнуло.
— Давайте выслушаем ее до конца, — произнес Генри. — Она в нашем городе тоже официальное лицо, так пусть договорит.
Мэл посмотрел вверх на Большого Джима, но Большой Джим не отрывал глаз от Эндрии, едва не загипнотизировано смотря, как она вынимает со своей большой сумки коричневый конверт. Он понял, что это такое, как только его увидел.
«Бренда Перкинс, — подумал он, — ох, какая же ты сука, даже мертвая ты не перестаешь улыбаться мне».
Едва только Эндрия подняла конверт у себя над головой, как тут же он начал колебаться взад-вперед. Возвращались ее судороги, этот ее чертов кумар. Худшего момента тяжело было представить, но ее это не удивило, она даже ожидала, что так может произойти. Это все от стресса.
— Документы, которые содержатся в этом конверте, мне передала Бренда Перкинс, — произнесла она, и, по крайней мере, хоть голос у нее остался ровным. — Они были собраны ее мужем и генеральным прокурором нашего штата. Дюк Перкинс расследовал предлинный ряд больших и малых преступлений Джеймса Ренни.
Мэл, ища совет, бросил взгляд на своего друга Картера. И Картер встретил его взгляд собственным: ясным, острым, почти удивленным. Он показал на Эндрию, потом схватил рукой себя за горло: «Заткни ее». На этот раз, когда Мэл выступил вперед, Генри Моррисон не остановил его — как почти каждый в этом зале, он вытаращился на Эндрию.
Вслед за Мэлом, который, пригибаясь, словно перед экраном в кинотеатре, поспешил вдоль сцены, отправились Марти Арсенолт и Фрэдди Дентон. С другой стороны большого зала городского совета двинулись Тодд Вендлештат и Лорен Конри. Вендлештат держал руку на обрезке ореховой палки, который он носил при себе вместо полицейской дубинки; рука Конри лежала на рукояти его пистолета.
Эндрия заметила их приближение, но не замолчала.
— Доказательства находятся в этом конверте, и я считаю, что именно эти доказательства… — «стали причиной гибели Бренды Перкинс», хотела она завершить фразу, но в этот миг ее дрожащие, скользкие от пота пальцы не удержали веревки, которая служила петлей ее сумки. Сумка хлопнулась посреди прохода, и из ее разинутого верха, словно перископ, высунулось дуло револьвера 38-го калибра, подаренного когда-то Эндрии для самозащиты.
Выразительно, так что бы было слышно всем в занемевшем зале, прозвучал голос Эйдена Эпплтона:
— Ух ты! У этой леди есть левольвер!
Снова запала мертвая тишина. И тогда вскочил со своего стула Картер Тибодо и, выскочив вперед, прикрывая собой своего босса, завопил:
— Револьвер! Револьвер! РЕВОЛЬВЕР!
Эйден сполз со скамейки в проход, чтобы лучше рассмотреть.
— Нет, Эйд! — закричала Кара, наклоняясь, чтобы схватить мальчика, и тут же Мэл сделал первый выстрел.
Пуля пробил дыру в полированном деревянном полу прямо перед носом у Каролин Стерджес. Взлетели щепки. Одна застряла у нее под правым глазом, кровь хлынула по лицу. Она едва заметила, что кричат теперь все. Наклонилась в проход, схватила Эйдена за плечи и, словно баскетболистка, кинула его себе между расставленных ног назад. Он влетел в тот ряд, где они сидели, ошарашенный, однако невредимый.
— РЕВОЛЬВЕР! У НЕЕ РЕВОЛЬВЕР! — закричал Фрэдди Дентон, отпихивая со своей дороги Мэла. Позже он будет божиться, что молодая женщина тянулась за оружием и он, конечно, хотел ее только ранить.
23
Благодаря громкоговорителям трое людей в краденом фургоне слышали изменения, которые происходили в зале городского совета. Торжественную речь Большого Джима и то, как последующие за ней аплодисменты были прерваны какой-то женщиной, которая говорила громко, однако стояла очень далеко от микрофона, и ее слов они не расслышали. Дальше ее голос утонул в общем реве толпы, пронизанном визгами. И тогда прозвучал выстрел.
— Что за черт? — воскликнул Ромми.
Снова выстрелы. Кажется, два, а может, и три. И визг.
— Не имеет значения, — сказала Джеки. — Вперед, Эрни, и быстро. Если мы собираемся сделать эту работу, мы должны сделать ее сейчас.
24
— Нет! — закричала Линда, вскакивая на ноги. — Не стреляйте! Здесь дети! ЗДЕСЬ ДЕТИ!
В городском совете воцарился хаос. Еще, может, пару секунд они оставались не быдлом, но теперь им стали. Толпа ринулась к передним дверям. Несколько первых успели проскочить, а остальные застряли. Несколько человек, у которых сохранилась капля здравого смысла, побежали по центральным и боковым проходам к запасным дверям по бокам сцены, но таких было меньшинство.
Линда протянула руки к Каролине Стерджес, чтобы оттянуть ее в сравнительно безопасное место между скамейками, когда на нее налетел Тоби Меннинг, который как раз несся по центральному проходу. Его колено встретилось с Линдиным затылком, и она упала ничком, без сознания.
— Кара! — где-то далеко рыдала Алиса Эпплтон. — Кара, вставай! Вставай, Кара! Кара, вставай!
Каролин начала привставать, и вот тогда-то Фрэдди Дентон выстрелил ей прямо между глаз, моментально убив наповал. Пронзительно закричали дети. Их лица были забрызганы ее кровью.
Линда едва осознавала, что ее ударили, пробежали по ней. Она привстала на карачки (встать прямо сейчас она не смогла бы) и заползла между скамеек с противоположного от того, где перед тем сидела, бока прохода, хлюпая рукой по свежей крови Каролин.
Алиса с Эйденом старались добраться до Кары. Понимая, что детей могут жестоко ранить, если они окажутся в проходе (и, не желая, что бы они видели, что случилось с женщиной, которая, как считала она, была их матерью), Эндрия потянулась руками выше скамейки впереди себя, чтобы их удержать. Она упустила вниз конверт ВЕЙДЕР.
Картер Тибодо ожидал этого. Он так и стоял перед Большим Джимом, заслоняя его собственным телом, но уже держал в руке пистолет, положив его себе не предплечье. Теперь он нажал курок, и наглая женщина в красном платье — та, которая привела к этому бедламу, — полетела кувырком.
В горсовете господствовал хаос, но Картер его игнорировал. Он сошел по ступенькам со сцены и спокойно пошел туда, где упала женщина в красном платье. Когда по центральному проходу ему навстречу бежали какие-то люди, он отбрасывал их со своего пути налево и направо. Маленькая девочка, плача, старалась вцепиться ему в ногу, и Картер отпихнул ее в сторону, даже не взглянув.
Сначала он не увидел конверт. Потом заметил его. Тот лежал возле одной из протянутых рук той женщины, Гриннел. Кровавый низ чьей-то большой подошвы отпечатался поперек надписи ВЕЙДЕР. Так же невозмутимый среди хаоса, Картер осмотрелся и увидел, что Ренни засмотрелся на передрягу в аудитории с лицом, на котором читался шок и недоверие. Хорошо.
Картер выдернул из-за пояса на себе рубашку. Какая-то женщина с визгом — это была Карла Венциано — налетела на него, он оттолкнул ее прочь. Потом он запихнул конверт ВЕЙДЕР себе сзади за пояс и завесил его рубашкой.
Немного обезопаситься никогда не помешает.
Назад к сцене он отходил, пятясь, потому что не желал неожиданно получить от кого-то удар. Достигнув ступенек, развернулся и бегом поднялся. Рендольф, бесстрашный шеф городской полиции, так и оставался сидеть на стуле, с руками, сложенными на своих мясистых бедрах. Он был бы похож на статую, если бы не единственная жилка, которая билась в центре его лба.
Картер взял за руку Большого Джима.
— Идем, босс.
Большой Джим посмотрел на него так, словно не совсем понимал, где он или кто он. Потом его глаза немного прояснились.
— Гриннел?
Картер показал на распластанное в центральном проходе женское тело, лужа, которая расплывалась вокруг ее головы, была в тон ее платья.
— О'кей, хорошо, — кивнул Большой Джим. — Давай выбираться отсюда. Вниз. Ты тоже, Питер. Вставай. — А поскольку Рендольф так и продолжал сидеть, вылупившись на осатанелую толпу, Большой Джим ударил его по голени. — Шевелись.
Среди этого хаоса никто не услышал тех выстрелов, которые прозвучали неподалеку отсюда.
25
Барби с Расти смотрели друг на друга.
— Что там к черту такое происходит? — произнес Расти.
— Неизвестно, — пожал плечами Барби, — но что-то нехорошее, судя по звукам.
От городского совета долетели звуки новых выстрелов, а потом еще один шарахнул намного ближе: прямо у них над головами. Барби надеялся, что это их освободители… и тут услышал чей-то вопль: «Нет, Джуниор! Ты что, взбесился? Вордло, прикрой меня!» Дальше вновь загремели выстрелы. Четыре или, может, пять.
— О Боже, — сказал Расти. — У нас неприятности.
— Слышу, — согласился Барби.
26
Джуниор задержался на крыльце полицейского участка, оглянувшись через плечо на новый взрыв шума в горсовете. Люди, которые сидели во дворе, теперь стояли, вытянув шеи, но смотреть там было не на что. Ни им, ни ему. Вероятно, кто-то застрелил его отца — надеялся Джуниор, таким образом, самому ему будет меньше работы, — но сейчас его цель была здесь, в полиции. В подвале, если точнее.
Джуниор пропихнулся сквозь двери с надписью прописными буквами: «РАБОТАЕМ ВМЕСТЕ: ДЕПАРТАМЕНТ ПОЛИЦИИ РОДНОГО ГОРОДА И ВЫ». Ему навстречу поспешила Стэйси Моггин. А за ней и Руп Либби. В комнате дежурных, перед плакатом «КОФЕ И ПОНЧИКИ НЕ БЕСПЛАТНЫЕ», стоял Мики Вордло. Какой он был не качок, а выглядел оробевшим, не уверенным в себе.
— Тебе нельзя сюда, Джуниор, — запротестовала Стэйси.
— Конечно, можно. — «Конечно» прозвучало как «кофефно». Половина рта у него занемела. Отравление талием! Барби! — Я тоже офицер. «Фья фофе офифев».
— Ты пьян, вот и все. Что там такое происходит? — но тут же, вероятно решив, что он не способен на связный ответ, эта сучка толкнула его прямо в грудь. От этого толчка он припал на свою больную ногу и едва не завалился. — Иди прочь отсюда, Джуниор. — Она осмотрелась через плечо и произнесла свои последние в этой жизни слова: — Стой, где стоишь, Вордло. Никто не спускается в подвал.
Обернувшись вновь к Джуниору с намерением тут же вытолкнуть его из участка, она увидела, что смотрит в дуло казенной полицейской «Беретты». Времени ей хватило только на одну мысль: «О, нет, он не может», — и тогда болезненная боксерская рукавчика ударила ей между грудей, откинув назад. Забрасывая голову, она увидела вверх ногами удивленное лицо Рупа Либби. И умерла.
— Нет, Джуниор! Ты что, взбесился? — закричал Руп, хватаясь за свой пистолет. — Вордло, прикрой меня!
Но Мики Вордло так и стоял, разинув рот, в то время, как Джуниор выстрелил пять раз подряд в кузена Пайпер Либби. Левая рука у него занемела, но с правой все было о'кей; он не должен был даже быть каким-то выдающимся стрелком, когда его цель стояла неподвижно на расстоянии каких-то семи футов. Первые две пули он влепил Рупу в живот, откинув его на стойку Стэйси Моггин, та перевернулась. Руп преломился пополам, но удержался на ногах. Третьим выстрелом Джуниор промахнулся, но две следующих пули попали Рупу в темя. Тот осел в гротескно балетной позе, ноги раскинуты, а между ними голова — то, что от нее осталось, — упирается в пол, словно в каком-то финальном глубоком поклоне.
Держа перед собой раскаленную «Беретту», Джуниор заковылял в комнату дежурных. Он не помнил, сколько уже сделал выстрелов, думал, что семь. Может, восемь. Или одиннадцать, кто может знать наверняка? Снова боль вернулась ему в голову.
Мики Вордло поднял руку. На его большом лице застыла оробелая, примирительная улыбка.
— Я тебе не препятствую, братан, — произнес он. — Делай все, что тебе нужно. — И показал пальцами знак мира[414].
— Сделаю, — ответил Джуниор, — братан.
Он выстрелил в Мики. Большой паренек завалился, знак мира теперь обрамлял дыру в голове там, где лишь только что у него был глаз.
Подкаченный целый глаз смотрел на Джуниора с тупой смиренностью овцы в загоне стригуна. Джуниор еще раз выстрелил в него, просто для надежности. А потом оглянулся. Похоже на то, что помещение было в его полнейшем распоряжении.
— О'кей, — произнес он. — Ох… кей.
Он уже было отправился к ступенькам, как вдруг вернулся к телу Стэйси Моггин. Убедился, что у нее точно такая же «Беретта Таурус», как и у него, и вытянул магазин со своего пистолета. Заменил полным, снятым с ее пояса.
Разворачиваясь, Джуниор покачнулся, упал на одно колено и вновь встал. Черное пятно перед его левым глазом теперь казалась большим, как крышка уличного люка, и он догадывался, что это признак того, что с левым глазом у него действительно какая-то херня. Но ничего страшного; если ему нужно больше одного глаза, чтобы застрелить человека, запертого в камере, он и ломанного петушиного гребня не стоит. Он направился через комнату дежурных, поскользнувшись на крови Мики Вордло, и вновь едва не упал. Однако сумел удержаться на ногах. В голове у него стучало, но Джуниор поздравлял это бамканье. «Оно держит меня в тонусе», — подумал он.
— Привет, Бааарби, — позвал он вниз со ступенек. — Я знаю, что ты мне сделал, и иду за тобой. Если хочешь помолиться, молись скорее.
27
Расти увидел, как по ступенькам вниз захромали ноги. Он ощутил запах порохового дыма и крови, и понял, что приближается время его смерти. Тот, кто сюда ковыляет, идет за Барби, но он почти вероятно не презрит фельдшером, который попадется ему по дороге. Никогда ему больше не увидеть Линду и своих Джей-Джей.
Показалась грудь Джуниора, дальше шея, а потом и голова. Расти хватило одного взгляда на его перекошенный рот, левая часть которого была оттянута вниз в хищной улыбке, и на левый, заплывший кровью глаз, чтобы подумать: «Далеко болезнь зашла. Даже удивительно, что он еще на ногах, и очень жаль, что он не подождал где-то хоть немножко дольше. Еще бы чуточку времени, и он уже и улицу не способен был бы перейти».
Чуть-чуть, словно из иного мира, он услышал усиленный мегафоном голос из городского совета: «НЕ БЕГИТЕ! НЕ ПАНИКУЙТЕ! ОПАСНОСТЬ МИНОВАЛА! ГОВОРИТ ОФИЦЕР ГЕНРИ МОРРИСОН, Я ПОВТОРЯЮ — ОПАСНОСТЬ МИНОВАЛА!»
Джуниор оступился, но к этому времени он уже достиг нижней ступеньки. Вместо того чтобы грохнуться и свернуть себе шею, он лишь припал на одно колено. Отдохнул в этой позе несколько секунд, похожий на боксера, который пережидает обязательный счет до восьми, чтобы встать и продолжить бой. Расти видел и переживал все это ясно, вблизи и очень стремительно. Драгоценный мир вдруг утончился и стал неустойчивым, один тоненький пласт марли остался прокладкой между ним и тем, что будет дальше. Если будет.
«Падай, — послал он мысль Джуниору. — Падай ничком на пол. Упади в обморок, ты, мазефакер».
Но Джуниор тяжело встал, вытаращился на пистолет у себя в руке так, словно впервые его видел, а потом направил взгляд вдоль коридора, на дальнюю камеру, где, уцепившись руками в решетку, стоял и смотрел на него Барби.
— Бааарби, — пропел шепотом Джуниор и двинулся вперед.
Расти отступил назад, думая, что так Джуниор, возможно, минует его, не заметив. А еще, может, сам застрелится, покончив с Барби. Он понимал, что это малодушные мысли, но также понимал, что они практичные. Барби он ничем помочь не может, но может поспособствовать собственному выживанию.
И это могло бы сработать, сидел бы он в какой-то из камер слева по коридору, потому что на эту сторону Джуниор был слеп. Но его заперли в камере справа, и Джуниор заметил его движение. Он остановился и вперился в Расти, на его искривленном лице застыло удивление пополам с лукавством.
— Фасти, — прошептал он, — так твое имя? Или Беррик? Не могу вспомнить.
Расти хотел было умолять о пощаде, но его язык прилип к небу. Да и что за смысл в мольбах? Юноша уже поднимал пистолет. Джуниор собирался его застрелить. Никакая сила на земле не состоятельна была его остановить.
В крайнем отчаянии ум Расти бросился на поиски выхода, найденного многими умами в их последние мгновения сознания — прежде чем щелкнет выключатель, прежде чем распахнется погреб под ногами, прежде чем дуло, прижатое к виску, плюнет огнем. «Это сон, — подумал он. — Это все сон. И Купол, и тот дикий случай на Динсморовском поле, и потасовка за еду, и этот юноша также. Вот он нажмет курок, и этот сон кончится, и я проснусь в своей кровати посреди прохладного, свежего, осеннего утра. Повернусь к Линде и скажу: „Я только что такой кошмар видел, ты не поверишь“».
— Заклой глаза, Фасти, — произнес Джуниор. — Так будет луфше.
28
Первой мыслью Джеки Веттингтон, когда она вошла в приемную полицейского участка, была: «О, Боже правый, здесь повсюду кровь».
Стэйси Моггин лежала против стены под доской приказов и объявлений, копна ее белокурых волос рассыпалась вокруг нее, а пустые глаза смотрели в потолок. Второй коп — она не могла узнать, кто именно — распластался ничком перед диспетчерской стойкой, с ногами, раскинутыми вширь под невозможным углом. За ним, в комнате дежурных, боком, лежал третий коп. Им должен был быть Вордло, один из новобранцев их конюшни. Крупнее его просто не существовало. Плакат над кофеварочным аппаратом заляпало мальчишеской кровью и мозгом. Теперь надпись на нем выглядела так: «К ФЕ И ПО НЕ ПЛАТНЫЕ».
Сзади послышалось тихое потрескивание. Она порывисто обернулась, не осознавая, что одновременно поднимает пистолет, пока не увидела на мушке Ромми Бэрпи. Ромми ее даже не заметил; он смотрел на тела трех мертвых копов. Потрескивала его маска Дика Черни. Он снял ее, кинул на пол.
— Господи, что здесь случилось? — спросил он. — Это не…
Не успел он завершить предложение, как снизу, из клетки, долетел вопль: «Эгей! Сракоротый! Я тебя достал, не так ли? Я тебя хорошенько достал!»
А за тем, невероятно, смех. На высоких тонах, маниакальный смех. Какой-то миг Джеки и Ромми просто смотрели один на другого, не в состоянии пошевелиться.
Наконец Ромми опомнился:
— Я думаю, это Барбара, да.
29
Эрни Келверт сидел в фургоне телефонной компании, который стоял с работающим на холостых оборотах двигателем возле бордюра, вдоль которого шла трафаретная надпись: «ТОЛЬКО 10 МИНУТ ПО ПОЛИЦЕЙСКИМ ДЕЛАМ». Он запер все двери, опасаясь, чтобы, стремясь захватить машину, к нему не ворвался никто из тех людей, которые в панике бежали по Мэйн-стрит от городского совета. В руках он держал ружье, которое Ромми перед тем спрятал позади его сидения, хотя не был уверен, что сможет выстрелить в кого-то, если кто-то захочет к нему ворваться; он знал этих людей, много лет продавал им продукты. От страха их лица сделались чужими, однако, не нераспознаваемыми.
Он увидел, как по лужайке перед горсоветом носится туда-сюда Генри Моррисон, словно охотничий пес в поисках утраченного следа. Он кричал в мегафон, стараясь призвать народ хоть к какому-то порядку посреди хаоса. Кто-то его толкнул, и Генри завалился навзничь. Благослови его Господь.
А вот и другие: Джордж Фредерик, Марти Арсенолт, сынок Ширлзов (опознанный из-за повязки, которую он все еще носил на голове), оба брата Бови, Роджер Кильян и пара других новобранцев. По широким ступенькам здания городского совета грозно спускался Фрэдди Дентон с оружием наголо. Эрни нигде не видел Рендольфа, хотя каждый, кто не имел о нем понятия, должен был бы ожидать, что именно шеф полиции возглавит операцию по установлению контроля над ситуацией, которая качалась на границе хаоса.
Эрни имел о нем понятие. Питер Рендольф всегда был беспомощным бахвалом, и его отсутствие посреди этого небудничного циркового шоу рядового Снафу[415] нисколечко не удивило Эрни Келверта. И не встревожило. Беспокоился он только за то, что до сих пор никто не вышел из полицейского участка, внутри которого прозвучало еще несколько выстрелов. Звучали они приглушено, так, словно из того подвала, где держали заключенных.
Не расположенный по обыкновению к молитвам, Эрни начал молиться. Чтобы никто из людей, которые потоками прут от горсовета, не заметил старика за рулем фургона, который почему-то стоит здесь с включенным двигателем. Чтобы Джеки и Ромми вышли оттуда неповрежденными, с Барбарой и Эвереттом, или без них. У него промелькнула мысль, что он может просто уехать отсюда прочь, и он испугался, насколько эта мысль привлекательная.
У него зазвонил телефон.
На мгновение он застыл, не уверенный в том, что на самом деле это слышит, и тогда сорвал с пояса телефонную трубку. Открыв телефон, увидел на экранчике имя ДЖОУНИ. Но звонила по телефону не его невестка; звонила по телефону Норри.
— Дедушка! Ты там в порядке?
— Конечно, да, — ответил он, смотря на хаос перед собой.
— Вы их оттуда освободили?
— Именно сейчас все происходит, пчелка, — произнес он, надеясь, что говорит правду. — Я не могу говорить. Ты в безопасности? Вы уже в… в том месте?
— Да! Дедушка, он ночью светится! Этот радиационный пояс! И машины тоже светились, а потом перестали! Джулия говорит, что это вряд ли опасно! Она говорит, что это фальшивое предостережение, вероятно, просто для того, чтобы отпугивать людей!
«Лучше бы вам не полагаться на это», — подумал Эрни.
Еще два приглушенных выстрела донеслось из полицейского участка. Кого-то убили в подвале, почти наверняка.
— Норри, я не могу сейчас говорить.
— Все будет хорошо, дедушка?
— Да, да. Я тебя люблю, Норри.
Он сложил телефон. Подумал: «Он светится» — и удивился, увидит ли он то свечение собственными глазами. Черная Гряда совсем рядом (в маленьком городке все рядом), но именно теперь она казалась такой далекой. Он взглянул на двери полицейского участка, предпочитая мыслью ускорить своих друзей. А когда они не вышли, он выбрался из фургона. Не мог он больше просто так здесь сидеть. Он должен был зайти вовнутрь и сам увидеть, что там происходит.
30
Барби увидел, как Джуниор поднимает пистолет. Услышал, как Джуниор говорит Расти, чтобы тот закрыл глаза. Он закричал, не думая, без всякого предположения, что именно собирается сказать, слова сами собой выскочили у него из глотки: «Эгей! Сракоротый! Я тебя достал, не так ли? Я тебя хорошенько достал!» Смех, который прозвучал вслед за этим, похож был на смех безумца, которого лишили обычного лекарства.
«Это так я смеюсь перед смертью! — подумал Барби. — Надо это запомнить». И от этой мысли расхохотался еще сильнее.
Джуниор повернулся к нему. На правой стороне его лица отразилось удивление; левая сторона оставалась застывшей в оскале.
Это его выражение напомнило Барби какого-то супернегодяя, книжку о котором он читал в детстве, хотя какого именно, он вспомнить не мог. Вероятно, кого-то из врагов Бэтмена, они всегда были самыми страшными. Потом ему вспомнилось, как его младший брат Уенделл старался выговорить слово «враги», а у него всякий раз выходило «вовоги». Это заставило его расхохотаться еще сильнее, чем вначале.
«Это не самый плохой из тех финалов, которые могли бы произойти, — подумал он, просовывая руки через решетку и тыкая Джуниору одновременно два хорошеньких „фака“. — Вспомни Стабба из „Моби Дика“: „Какая не выпадет мне судьба, я буду встречать ее смеясь“»[416].
Джуниор увидел, что Барби показывает ему аж два средних пальца, синхронно, и напрочь забыл о Расти. Выставив вперед руку с пистолетом, он бросился по коридору. Ум у Барби сейчас работал очень ясно, но он ему не доверял. Люди, которые, как он слышал, ходили наверху и говорили, были, скорее всего, плодом его воображения. Но, вопреки всему, тебе нужно доиграть свою роль до конца. Не имея ничего другого, он может подарить Расти несколько вдохов воздуха, немного времени жизни.
— А вот и ты, сракоротый, — позвал он. — Помнишь, как я начистил тебе морду той ночью возле «Диппера»? Ты еще скулил, как сучий щенок.
— Я не скулил.
У него это прозвучало, как название чего-то экзотического блюда в уже и без того напрочь китайского меню. Лицо Джуниора выглядело сплошной маской. Кровь из левого глаза капала ему на темную от щетины щеку. И только теперь у Барби промелькнула мысль, что у него здесь есть пусть небольшой, но шанс. Пусть не прекрасный, но плохой шанс все равно лучше, чем никакой. Он пришел в движение со стороны в сторону перед своим топчаном и туалетом, сначала медленно, потом быстрее. «Вот теперь ты знаешь, что чувствует механическая утка в тире, — подумал он. — Это тоже надо запомнить».
Джуниор следил за его движениями своим единственным целым глазом.
— Ты ее трахал? Ты трахал Энджи? — «Фи-и-твафау? Фи твафау Ейньи?»
Барби захохотал. Это был смех бешеного, такой смех, который он не признавал как свой собственный, но в нем не было ничего фальшивого.
— Трахал ли я ее? Джуниор, я трахал ее сверху и снизу, впереди и сзади, вдоль и поперек. Я трахал ее, пока она не начала петь «Слава командиру» и «Восход злой луны»[417], я трахал ее, пока она не начала трястись на полу и взывать: «Еще-Еще-Еще». Я…
Джуниор перевел взгляд на свой пистолет. Барби это заметил и немедленно прыгнул влево. Джуниор выстрелил. Пуля ударила в кирпичную стену в глубине камеры. Разлетелись темно-красные обломки. Некоторые из них ударились о прутья — Барби услышал металлический звон, словно горох в жестяной кружке, даже вопреки тому, что от выстрела у него зазвенело в ушах, — но ни один из них не достал Джуниора. Сука. Дальше по коридору что-то кричал Расти, вероятно, стараясь отвлечь Джуниора, но Джуниор уже покончил с отвлечениями. Джуниор имел на мушке свою главную цель.
«Отнюдь, ничего ты не имеешь, — подумал Барби. Он не переставал смеяться. Абсурд, сумасшествие, но уж как есть. — Я не твой, ты, жалкий одноглазый мазефакер».
— Она говорила, что у тебя не стоит, Джуниор. Она тебя называла Эль Мягкое Херотто. И мы с ней с этого смеялись во время наших…
Он прыгнул вправо одновременно с выстрелом Джуниора. На этот раз он услышал, как пуля свистнула у него мимо головы, с таким звуком: зззззз. Снова брызнули кирпичные осколки. Один ужалил Барби в шею.
— Давай, Джуниор, ты, часом, не неважно чувствуешь себя? Что-то из тебя стрелок, как из сурка математик. Ты действительно тупица? Так тебя по обыкновению называли Энджи с Фрэнки…
Барби сделал фальшивое движение вправо, но вместо этого бросился к левой стене камеры. Джуниор выстрелил трижды, грохот был оглушительным, запах пороха густым и резким. Две пули зарылись в кирпич, третья попала в металлическую основу туалета со звуком: «дзинннь». Начала вытекать вода. Барби так ударился об дальнюю стену камеры, что зубы у него клацнули.
— Теперь я тебя достану, — запыхавшись, произнес Джуниор. «Фефев фефя фифану».
Но в глубине того, что осталось от его перегретого думающего двигателя, он удивлялся. Левый глаз у него ослеп, а в правом мерцало. Он видел не одного Барби, а трех.
Ненавистный сукин сын упал вниз, когда Джуниор выстрелил, и эта пуля также пролетела мимо. Только крохотный черный дверной глазок открылся в центре подушки в изголовье топчана. Но он наконец-то лежал неподвижно. Уже не прыгал, не трепыхался. «Слава Богу, я вставил новый магазин», — подумал Джуниор.
— Ты отравил меня, Бааарби.
Барби не имел понятия, о чем он лепечет, но сразу же согласился.
— Правильно, проклятый ссыкодрыстунчик, именно это я и сделал.
Джуниор продвинул «Беретту» через решетку и прищурил свой негодный левый глаз; таким образом, количество Барби уменьшилась всего до двух. Язык у него залип между зубами. Его лицо заплыло потом и кровью.
— Увидим, как ты теперь побегаешь, Бааарби.
Барби не мог бегать, но мог ползти и сделал это, резко двинувшись прямо в сторону Джуниора. У него свистнуло над головой, и он ощутил легкий ожог вдоль одной из половинок гузна, когда пуля распорола ему джинсы и трусы, заодно счесав верхний пласт кожи под ними.
Джуниор отшатнулся назад, попятился, едва не упал, схватился за решетку камеры по правую сторону и так удержался на ногах.
— Не двигайся, мазефакер.
Барби перекатился к топчану и потрогал под ним, надеясь схватить нож. Он совсем забыл об этом долбаном ноже.
— Хочешь получить в спину? — спросил Джуниор позади его. — О'кей, мне это годится.
— Стреляй! — закричал Расти. — Стреляй в него. СТРЕЛЯЙ!
Прежде, чем прозвучал следующий выстрел, Барби успел подумать: «Господи Иисусе, на чьей ты стороне, Эверетт?»