2.09
СОН НАЯВУ

Долгое падение. Я свободно падал, переворачиваясь в воздухе.

— Итан!

Она звала меня, и уже один звук ее голоса заставлял мое сердце биться чаще.

— Помоги мне!

Она тоже падала. Я вытянул руку, пытаясь схватить ее за запястье. Я тянулся к ней изо всех сил, однако мои пальцы ловили лишь воздух. Под ногами не было земли, но я чувствовал грязь на ладонях. Кончики наших пальцев соприкоснулись, и я увидел в темноте зеленые глаза. Затем ее рука выскользнула из моей. Я ощутил ужасную потерю.

Лимоны и розмарин. Я чувствовал ее запах во сне. Но мне не удалось удержать ее за руку. И я не знал, как жить без этой девушки.

Задыхаясь, я рывком сел на кровати.

— Итан Уот! Просыпайся! Я не позволю тебе опоздать в школу в первый же учебный день.

Снизу доносился голос Эммы. В темноте я разглядел пятно тусклого света. Услышал, как барабанят капли по ставням старого дома. Очевидно, утро выдалось дождливым. И я, скорее всего, нахожусь в собственной спальне.

Из-за дождя воздух в комнате казался горячим и влажным. Как странно! Почему окно открыто? В голове пульсировала боль. Я упал назад на подушку, и сон немного отступил. Вокруг безопасность и уют моей комнаты и нашего древнего дома. Я лежал на скрипучей деревянной кровати, где представители шести поколений Уотов преспокойно спали до меня и не проваливались в черные дыры. И с ними, наверное, никогда не случалось ничего подобного.

Я посмотрел на потолок, окрашенный в синий небесный цвет, чтобы шмели-плотники не устраивали здесь своих гнезд. Что происходит? Этот сон снится мне уже несколько месяцев. Он не запоминается целиком, но та часть, которую я знал, всегда повторяется. Девушка падает, и я падаю. Я пытаюсь помочь ей, удержать ее, но не нахожу опоры. И знаю, что, если не получится удержать девушку, с ней случится что-то ужасное. Но это немыслимо. Я не вынес бы такой потери. Похоже, я влюбился в эту незнакомку — влюбился даже не с первого взгляда, а до него!

Происходящее представлялось мне чистым безумием, потому что она была просто девушкой из сна и я даже не знал, как она выглядит. Мой кошмар длится уже который месяц, но я никогда не видел лица незнакомки или просто не мог запомнить его. Каждый раз, когда я терял ее во сне, оставалось лишь жуткое чувство отчаяния. Рука девушки выскальзывала, и мой желудок буквально переворачивался — так чувствуешь себя на американских горках, когда тебя бросает вниз на большой нисходящей петле. Бабочки в животе. На мой взгляд, дурацкая метафора. Скорее, похоже на пчел-убийц.

Впечатления от сна ослабевали. Я уже подумывал отправиться в душ. Наушники по-прежнему болтались на шее. Я взглянул на айпод и увидел в списке песню, которую еще не слышал. «Шестнадцать лун». Откуда она взялась? Я выбрал ее для воспроизведения. Зазвучала мелодия. Голос я не узнал, но песня казалась смутно знакомой.

Шестнадцать лун, шестнадцать лет,
Шестнадцать ужасов из бездны,
Шестнадцать грез, и плач во сне,
Твое паденье неизбежно…

Музыка навевала уныние и бросала в дрожь. Какой- то гипнотический эффект.

— Итан Лоусон Уот!

Крик Эммы прорвался через мелодию. Я отключил айпод и, отбросив покрывало в сторону, сел на кровати. Можно было подумать, что на простыню швырнули горсть песка. Однако я знал, что это было не так. Просто засохшая грязь. Она чернела и у меня под ногтями — как в прошлый раз, когда я видел сон с исчезавшей девушкой.

Смяв простыню, я сунул ее в корзину для белья под потный тренировочный костюм. Уже в кабине душа, натирая руки мылом, я попытался забыть о назойливом кошмаре. Его последние обрывки исчезали вместе с грязью, уходившей в отверстие стока. Я верил, что если не буду думать о нем, то ничего плохого не случится. Это был мой подход ко многим ситуациям, возникавшим в жизни. Я практиковал его уже несколько месяцев. Но он не действовал в случае с девушкой из сна. Я не мог сопротивляться мыслям о ней. Раз за разом я возвращался к снам о незнакомке, по-прежнему не находя никаких объяснений. Что тут скажешь? Это стало моей тайной. Мне исполнилось шестнадцать лет, и я влюбился в девушку, которой не существует на свете. Я медленно сходил с ума.

Я тер руки и ногти, а мое сердце стучало в бешеном ритме. Я чувствовал ее запах, который не могли заглушить мыло «Айвори» и шампунь из местного супермаркета. Пусть очень слабый и едва уловимый, но он оставался со мной. Лимоны и розмарин.

Я спустился вниз. Там было все по-старому, и это обнадеживало. Эмма поставила на стол бело-голубой китайский поднос — «старый боевой дракон», как называла его мама, — с яичницей, беконом, тостами, маслом и овсяными хлопьями. Эмма, наша экономка, больше соответствовала по статусу бабушке. Хотя и по уму, и по сварливости она превосходила всех моих настоящих бабуль. Эмма практически вырастила меня. И до сих пор она считала своим долгом «поставить меня на ноги», несмотря на мой рост в шесть футов и два дюйма. Этим утром я чувствовал себя до странности голодным, как будто целую неделю ничего не ел. Яйцо и два куска бекона немного улучшили настроение.

Я усмехнулся и прогудел с набитым ртом:

— Не экономь на мне, Эмма. Все-таки первый день школы.

Она поставила на стол большой стакан с апельсиновым соком и огромную кружку молока — только это и пьют в Гэтлине и его окрестностях.

— У нас что, закончилось шоколадное молоко?

Кто-то не может жить без колы или кофе, а я люблю шоколадное молоко. По утрам я всегда выпрашивал его у Эммы.

— А-к-к-л-и-м-а-т-и-з-а-ц-и-я.

Она обожала кроссворды, чем больше, тем лучше. И всегда так артикулировала слова, что, казалось, шлепала вас буквами по голове.

— Привыкай к тому, что едят все люди. И не думай, что выйдешь из дома, пока не выпьешь эту кружку молока.

— Слушаюсь, мэм.

— Я смотрю, ты уже вырядился.

Это было сильно сказано. Весь мой наряд, как обычно, состоял из джинсов и полинявшей футболки. На каждой из моих футболок имеется какая-нибудь надпись. Сегодня это «Харлей Дэвидсон». На ногах кеды той марки, которой я не изменяю вот уже три года, — черные «Чак Тейлор».

— Мне помнится, ты собирался подстричься.

Ее слова многие бы расценили как сердитое ворчание, но я знал, что на самом деле за ними стоит давнишняя привязанность, которую питала ко мне Эмма.

— Когда я это говорил?

— Совсем глаз не видно. Разве ты не знаешь, что глаза являются окнами души?

— Вполне возможно, что и так. Но я не хочу, чтобы кто-то заглядывал в меня без спроса.

Эмма подсунула мне еще одну тарелку с беконом. Ее рост едва достигал пяти футов, и, возможно, она была старше нашего «китайского дракона», хотя при каждом дне рождения упорно настаивала на своих пятидесяти трех. Тем не менее назвать ее кроткой старушкой было никак нельзя. В моем доме Эмма обладала непререкаемым авторитетом.

— Я против того, чтобы ты выходил на улицу с мокрыми волосами в такую погоду. Не нравится мне этот ветер — словно его оседлала нечисть. Похоже, он будет дуть весь день. Такое чувство, что у него собственный норов.

Я закатил глаза к потолку. Эмма отличалась особым мировоззрением. Когда ею овладевало настроение, подобное сегодняшнему, или «помрачение рассудка», как называла его моя мама, ее религиозные взгляды и суеверия соединялись в гремучую смесь, которую можно встретить только на Юге. Когда Эмма «мрачнела», лучше было ей не перечить. И уж тем более не стоило убирать ее амулеты с подоконников и вытаскивать самодельных кукол вуду из ящиков комода, если она их туда положила.

Орудуя вилкой, я приготовил себе «завтрак чемпиона»: кусок яичницы, ломоть бекона и джем — все свалено кучей на хлеб. Я втиснул этот сэндвич в рот и по привычке посмотрел в коридор. Дверь папиного кабинета была уже закрыта. Отец писал по ночам книгу, а днем спал в кабинете на старой софе. Этот образ жизни он вел с тех пор, как в апреле погибла моя мама. Вполне возможно, что он превратился в вампира. Во всяком случае, именно так мне сказала тетя Кэролайн, погостив у нас в начале лета. Судя по всему, сегодня я упустил свой шанс встретиться с ним. Если он захлопывал дверь кабинета, то открывал ее лишь на следующий день.

С улицы послышались гудки. Это был Линк. Я схватил видавший виды черный рюкзак и выбежал в серую морось. Глядя на темное небо, можно было спутать семь утра и семь вечера. Несколько последних дней погода действительно казалась жуткой. Машина Линка стояла у тротуара. Мотор «битера» кашлял. В салоне грохотала музыка. С Линком я ездил в школу каждый день — буквально с первого класса. Однажды в автобусе он дал мне половинку «Твинки», и мы с ним стали лучшими друзьями. Правда, позже я узнал, что прежде она упала у него на пол. Этим летом мы оба получили права, но, в отличие от меня, у Линка была машина — если этот «битер» можно было так назвать. По крайней мере, его мотор заглушал рев ветра.

Эмма вышла на крыльцо и неодобрительно скрестила руки на груди.

— Уэсли Джефферсон Линкольн! Не включай здесь эту громкую музыку! И не думай, что я не могу позвонить твоей мамочке и рассказать ей, чем ты занимался в нашем подвале в то лето, когда тебе было девять лет!

Линк поморщился. Почти никто не называл его реальным именем, кроме матери и Эммы.

— Да, мэм.

Подняв оконное стекло, он засмеялся. Колеса несколько раз прокрутились на мокром асфальте, и мы помчались вперед на крейсерской скорости. Со стороны казалось, что Линк совершал побег из плена, и это выглядело так всякий раз, когда его «битер» выезжал на дорогу. Хотя на самом деле мы ни от кого не убегали.

— И что ты делал в моем подвале, когда тебе было девять лет?

— Я мог там делать что угодно.

Линк приглушил магнитолу, и я вздохнул с облегчением, потому что его музыка, как всегда, была ужасной и, как всегда, он намеревался спросить меня, нравится ли мне его новая композиция. Трагедия его группы «Кто стрелял в Линкольна?» заключалась в том, что никто из исполнителей не умел петь и играть. Тем не менее все разговоры Линка сводились к игре на ударных и его будущей поездке в Нью-Йорк, где он планировал записать первый альбом. Только вряд ли это когда-нибудь случится. То есть я имею в виду, что через год он может скатиться до трехочковых бросков в кольцо с завязанными глазами и с призовой выпивкой на парковке у гимнастического зала.

Линк не собирался поступать в колледж, но все же он обгонял меня на несколько шагов. Он знал, что хочет делать после школы, хотя иногда его планы выглядели слишком фантастическими. А у меня в активе была лишь коробка из-под обуви, наполненная брошюрами из разных колледжей. Я прятал ее в шкафу. Мне было все равно, в какой из колледжей идти учиться, — лишь бы он находился за тысячи миль от Гэтлина. Я не хотел повторить судьбу моего отца, оставшись жить в том же доме, в том же городке, где я родился и вырос, с теми же людьми, которые никогда не мечтали вырваться отсюда.

На другой стороне от нас, за пеленой дождя, вдоль улицы тянулись старые викторианские дома — они почти не изменились с тех времен, когда их построили столетие назад. Моя улица называлась Хлопковой, потому что раньше за домами начинались бесконечные мили хлопковых полей. Теперь за ними находилась трасса номер девять — единственная деталь, которая по-настоящему изменила гэтлинский ландшафт.

Я потянулся к коробке, стоявшей на полу машины, и достал из нее черствый пончик.

— Это ты записал на мой айпод какую-то странную песню?

— Песню? Сначала скажи, что ты думаешь о моем новом шедевре.

Линк включил демоверсию и добавил громкость.

— Думаю, нужно доработать. Как остальные твои песни.

Эти фразы я говорил ему почти каждый день.

— Твоей роже тоже потребуется небольшая доработка после того, как я тебе вмажу.

Его ответ был тем же самым, что и всегда, — словом больше, словом меньше. Я пролистал список песен в меню айпода.

— Та вещь называлась «Шестнадцать лун». Как-то так.

— Не знаю, о чем ты.

Песни не было. Она исчезла, хотя я точно слушал ее утром. И я знал, что это не почудилось мне, потому что она все еще крутилась в моей голове.

— Если хочешь услышать стоящую вещь, я поставлю тебе свою последнюю.

Линк пригнулся, чтобы найти нужный трек.

— Эй, чувак, смотри на дорогу!

Он даже не приподнял голову, а я вдруг увидел странную машину, проехавшую перед нами. На какое-то мгновение шум дождя, гул мотора и голос Линка растворились в безмолвии. Передо мной будто бы прокручивались кадры замедленной съемки. Я не мог отвести взгляд от машины. Это было неописуемое чувство. Затем машина промчалась мимо нас и исчезла за поворотом.

Я не узнал ее. Я никогда не видел ее прежде. Вы не можете представить себе, насколько это казалось невероятным. Ведь мне была известна каждая машина в городе. В начале осени у нас не бывает туристов — они не рискуют приезжать сюда в сезон ураганов. И главное, машина выглядела словно катафалк — такая же длинная и черная. На самом деле я ни секунды не сомневался, что перед нами проехал катафалк. Возможно, это был знак. Может быть, этот год обещал стать хуже, чем я предполагал.

— Вот! «Черная баидана»! Реальная песня, которая сделает меня звездой.

Когда Линк поднял голову, катафалк уже исчез из виду.

2.09
ДЫРКА В НЕБЕСАХ

Жареная курица, картофельное пюре с подливкой, зеленые бобы и бисквиты — все это стояло холодным на плите, свидетельствуя о том, насколько сердитой была Эмма. Обычно она держала мой ужин подогретым, даже если я опаздывал с тренировок. Но не сегодня. Меня ожидал большой разнос. Эмма хмуро сидела за столом, хрустела «Ред хоте»[10] и разгадывала кроссворд из «Нью-Йорк тайме». Мой отец тайком подписался на воскресное издание, потому что кроссворды из местной «Старз энд страйпс» отличались множеством орфографических ошибок, а в «Ридерз дайджесте» они были слишком маленькими. Я не знаю, как он получал газету в обход Карлтона Итона, который уж наверняка постарался бы оповестить весь город о том, что мы слишком хороши для «Старз энд страйпс». Однако ради Эммы мой отец был готов на все.

Она подвинула тарелку в мою сторону, даже не взглянув на меня. Я подцепил вилкой холодное пюре и сунул в рот кусок курицы. Больше всего Эмма не любила, когда я оставлял что-то недоеденным. На всякий случай я старался держаться подальше от кончика ее заточенного черного карандаша, который она использовала только для кроссвордов. Он был таким острым, что мог проткнуть кожу до крови (а сегодня вечером точно мог бы).

Я прислушался к ровному шуму дождя. В доме царило безмолвие. Внезапно Эмма постучала карандашом по столу.

— Девять букв. Ограничение или болезненная кара за какой-нибудь проступок.

Она бросила на меня косой взгляд. Я тут же набил рот пюре. Кому, как не мне, было знать ее штучки. Девять по горизонтали!

— Н-а-к-а-з-а-н-и-е. Скажем, порка. Или, скажем, ты остаешься дома взаперти, если не можешь приходить в школу вовремя!

Интересно, кто позвонил ей и рассказал о моем опоздании — или, точнее, кто еще не позвонил? Она подошла к автоматической точилке, стоявшей на буфете, и заострила карандаш, хотя надобности в этом явно не было. Эмма по-прежнему старалась не смотреть на меня, и такое пренебрежение казалось еще хуже, чем прямой взгляд в глаза. Я подошел к буфету и робко обнял ее за плечи.

— Ну, Эмма, перестань. Не сходи с ума. Утром лил дождь. Ты же не хотела бы, чтобы мы мчались сломя голову по мокрой дороге?

Она приподняла брови, но ее лицо смягчилось.

— Похоже, этот дождь не кончится до тех пор, пока ты не подрежешь волосы. Так что тебе лучше научиться появляться в школе до того, как зазвенит звонок!

— Будет сделано, мэм.

Я еще раз обнял ее и вернулся к холодному пюре.

— Ты не поверишь, что случилось сегодня. К нам в класс зачислили новую девочку.

Не знаю, почему я заговорил об этом. Наверное, какие-то мысли о новенькой застряли в голове.

— Ты думаешь, мне неизвестно о Лене Дачанис?

Я подавился бисквитом. Лена Дачанис. На Юге такие фамилии произносятся в ритме дождя. И, судя по тому, как Эмма отчеканила слово, можно было подумать, что она вкладывала в него дополнительное значение: гер-цо-ги-ня[11].

— Это ее фамилия? Ее зовут Лена?

Эмма придвинула ко мне стакан с шоколадным молоком.

— И да и нет. И это не твоего ума дело. Не связывайся с тем, чего ты не знаешь, Итан Уот.

Эмма всегда говорила загадками и никогда не давала подсказок. Я с детских лет не бывал в ее доме у Топкого ручья, но знал, что туда приходили многие. Эмма, вслед за своими бабкой и матерью, считалась лучшей гадалкой на сотни миль от Гэтлина. Ворожея в шестом поколении! Ей не было равных в гадании на картах Таро. И хотя в Гэтлине обитали богобоязненные баптисты, методисты и пятидесятники, они не могли сопротивляться соблазну узнать, что скажут карты, и мечтам изменить судьбу. Они верили, что сильная гадалка, такая как Эмма, способна им помочь. Все эти предрассудки благоприятно сказывались на ее репутации.

Иногда я находил ее амулеты среди носков в моем комоде или на двери отцовского кабинета. Как-то раз мне захотелось узнать, для чего они предназначались. Мой отец подшучивал над Эммой, когда находил ее амулеты. Но, как я заметил, никогда не убирал их. «Не стоит рисковать, чтоб не пришлось сожалеть», — говорил он. Я считал, что отец имел в виду риск вызвать неудовольствие Эммы, которая действительно могла заставить вас сильно сожалеть о содеянном.

— Тебе что-нибудь известно о ней?

— Лучше следи за собой. Однажды ты проковыряешь дырку в небесах, и Вселенная рухнет на землю. Тогда у нас будут большие проблемы.

В кухню в пижаме, шаркая, вошел мой отец. Он налил себе кружку кофе и взял из буфета коробку «Шредид вит»[12]. Я заметил, что у него из ушей по-прежнему торчали желтые восковые затычки. Коробка «Шредид вит» означала, что отец готовится начать свой рабочий день. Затычки говорили о том, что пока он его не начал.

Я склонился к Эмме и тихо прошептал:

— Что ты слышала о ней?

Она забрала мою тарелку и поставила ее в раковину. Взяла несколько костей, похожих на свиные мослы, промыла, очистила их и положила на блюдце. Интересно, откуда эти кости? Ведь на ужин была курица.

— Не суйся в чужие дела, Итан Уот. Хотела бы я знать, почему ты так интересуешься ею.

Мне оставалось лишь пожать плечами.

— Кто сказал, что я интересуюсь. Просто любопытно, вот и все.

— А ты знаешь, что любопытной Рут скоро нос оторвут?

Она вонзила вилку в кусок сливочного пирога, придвинула его ко мне и, бросив на меня сердитый взгляд, ушла. Даже отец услышал, как за ней захлопнулась дверь. Он вытащил затычку из правого уха.

— Как дела в школе?

— Хорошо.

— Чем ты так разозлил Эмму?

— Опоздал на первый урок.

Мы взглянули друг на друга.

— Точила карандаш?

Я кивнул.

— Острый?

— Да, но она все равно заточила его, — со вздохом ответил я.

Отец снова улыбнулся, что бывало очень редко. Я почувствовал облегчение — возможно, на миг на меня снизошло даже ощущение семейного счастья.

— Знаешь, сколько раз я сидел за этим столом, пока она грозила мне своим карандашом? — спросил он.

На самом деле вопрос был риторическим. Стол, с зазубринами и пятнами, с подтеками старых чернил и следами фломастеров, отставленными всеми предыдущими поколениями Уотов, был самой старой вещью в доме. Я усмехнулся. Отец поднял чашку с остатками пшеничных хлопьев и взмахнул столовой ложкой. Эмма вырастила моего отца. В детстве мысль об этом останавливала меня всякий раз, когда мне хотелось огрызнуться ей в ответ.

— М-и-л-л-и-о-н.

Он поставил чашку в раковину и печально добавил:

— Короче, с избытком. Гораздо больше тебя, Итан Уот.

Когда свет лампы упал на лицо отца, его улыбка уже успела потускнеть на четверть. Через секунду она полностью исчезла. Отец выглядел хуже, чем обычно. Круги под глазами стали еще темнее. Скулы заострились. Лицо обрело бледно-зеленый оттенок. Отец вообще не выходил из дома, и теперь, спустя несколько месяцев добровольного заточения, он походил на живой труп. Трудно было поверить, что когда-то этот человек часами сидел на берегу Моултри и, поедая сэндвичи с куриным салатом, учил меня рыбачить на блесну: «Сначала отпускай вперед, затем подтягивай назад. Считай до десяти, потом до двух. Десять и два. Как стрелки на часах». Последние пять месяцев оказались для него слишком тяжелыми. Он очень любил маму. Но я ведь тоже ее любил!

Отец взял кружку кофе и поплелся обратно в кабинет. Пора было признать очевидный факт: судя по всему, Мэкон Равенвуд теперь был не единственным отщепенцем в Гэтлине. Хотя я не думаю, что наш маленький городок мог бы вместить двух Страшил Рэдли. Мысль о старом Равенвуде подсказала мне тему для продолжения разговора с отцом. Тем более что мы месяцами не говорили друг с другом, и я не хотел, чтобы он уходил.

— Как продвигается книга? — спросил я у него.

«Останься! Пообщайся со мной!» — вот что я имел в виду. Отец удивленно приподнял брови, затем пожал плечами.

— Продвигается. Но работы по-прежнему много.

Он не хотел оставаться — вот что я услышал в его ответе.

— В город приехала племянница Мэкона Равенвуда.

Я произнес эту фразу, когда он засовывал в ухо затычку. В нарушение нашей обычной схемы общения. Кстати, стоило бы подумать, какой была моя схема общения с другими людьми. Отец со вздохом вытащил обе затычки.

— Что ты сказал?

Он уже подходил к кабинету. Еще шаг — и наша беседа оборвалась бы.

— Я говорю о Мэконе Равенвуде. Ты что-нибудь знаешь о нем?

— Думаю, не больше, чем остальные. Он затворник. Насколько мне известно, он годами не покидает свой особняк.

Отец открыл дверь и переступил порог кабинета. Я не хотел, чтобы наш разговор прервался, и, не смея пересекать запретную черту, остановился за его спиной.

Однажды, когда мне было семь лет, отец застал меня за чтением своего незаконченного романа. В ту пору кабинет казался мне темным пугающим местом. Над потертой викторианской софой висела картина, накрытая простыней. Я давно знал, что о ней нельзя спрашивать. За софой, ближе к окну, стоял отцовский стол из красного дерева — еще одна древняя реликвия нашего дома, которая передавалась от поколения к поколению. Книги в старых кожаных переплетах весили столько, что их при чтении помещали на большую деревянную подставку. Все эти вещи привязывали нашу семью к Гэтлину — месту поселения Уотов. Уже более века они удерживали здесь моих предков и вот теперь нас.

На столе я увидел рукопись отца. Она лежала в открытой папке, и мне захотелось узнать, что там написано. Отец сочинял готические романы ужасов, поэтому то, что я там прочел, было явно не для семилетнего ребенка. Но каждый дом: на Юге, а значит, и в Гэтлине хранил свои секреты, и мое семейство — даже в ту пору — не являлось исключением. Отец обнаружил меня в своем кабинете свернувшимся калачиком на софе. Вокруг, на полу и кресле, лежали страницы рукописи, словно разбросанные взрывной волной. По малости лет я даже не потрудился скрыть следы своего проступка. Позже я быстро научился этому. Больше всего мне запомнилось, как он кричал на меня. Через пару часов мама, выбежав на задний двор, нашла меня у старой магнолии. Я рыдал. «Каждый человек имеет право на личное пространство, — сказала мне она. — Особенно взрослый».

Я просто любопытный, в этом до сих пор заключается: моя главная проблема. Теперь мне было интересно, почему отец перестал выходить из кабинета. Я хотел знать, почему мы не уезжаем из никудышного старого дома, в котором до нас жило бесчисленное множество Уотов, — не уезжаем даже теперь, когда погибла мама. Впрочем, этим вечером меня одолевали другие желания. Мне хотелось погрузиться в воспоминания о сэндвичах с куриным салатом, о жужжании лески под особый счет и о том времени, когда отец, жуя «Шредид вит», доводил меня до хохота своими шутками. Я заснул, перебирая в памяти эти счастливые дни.

До первого звонка все в «Джексоне» только и делали, что говорили о Лене Дачанис. Каким-то образом в перерывах между грозами и несколькими отключениями электричества неутомимые Лоретта Сноу и Юджина Эшер, матери Саванны и Эмили, не забыв подать ужин на стол, успели позвонить почти каждому семейству в городе. Они сообщили, что родственница сумасшедшего Равенвуда моталась по Гэтлину на катафалке — черной машине, которую Мэкон, по их словам, использовал для похищения и перевозки мертвых тел. Неудивительно, что утром сплетни стали просто дикими.

В Гэтлине всегда следует учитывать два обстоятельства. Во-первых, вы можете отличаться от других людей и даже быть сумасшедшим. Но пока вы время от времени выходите из дома и общаетесь с народом, вас не считают убийцей с топором. Во-вторых, как только в городе что-то случается, будьте уверены, что об этом станет известно всем. Появление новой девушки — а тем более родственницы изгоя, живущего в доме с привидениями, — это была, возможно, лучшая после трагедии с моей мамой история, мгновенно распространившаяся по Гэтлину. Поэтому я даже не стал удивляться, когда все в школе заговорили о Лене. Все, кроме нескольких парней, у которых был другой интерес.

— Итак, что мы имеем, Эм? — спросил Линк, захлопывая дверь своего шкафчика.

— Если сравнивать с группой поддержки, то я насчитал четыре штуки на восемь баллов, три на семь и целую кучу от шести до четырех баллов.

Эмори не брал в расчет тех новых учениц, которых он оценивал ниже четверки.

— Тоже мне новость, — съязвил я, закрывая шкафчик. — Как будто мы не видим всю эту мелочь у «Дэ… и кии…» по субботам!

Эмори улыбнулся и похлопал меня по плечу.

— Да, но они теперь в игре, Уот. Понимаешь?

Он посмотрел на девушек в коридоре.

— И я готов сыграть.

Эмори в основном только хвастал и трепался. В прошлом году, когда мы были новичками в «Джексоне», Эм нам все уши прожужжал о том, кого из горячих старшеклассниц он собирается подцепить. Он был таким же озабоченным, как и Линк, но не столь же безобидным, а с подлецой, как и все Уоткинсы.

Шон согласно закивал головой.

— Это как персик с лозы сорвать.

— Персики растут на деревьях, — поправил его я.

Во мне кипело раздражение. Перед занятиями я встретился с парнями у журнальной витрины в «Стой-стяни», и мне пришлось слушать ту же самую беседу, пока Эрл искал на полках единственное чтиво, которое было ему но вкусу, — журналы с фото девушек в бикини, лежащих па капотах роскошных машин.

Шон недоуменно посмотрел на меня.

— Ты чего?

Я и сам не понимал, почему так злюсь. Это такая же глупая болтовня, которую я постоянно вынужден был слушать на утренних тусовках по средам. Я называл нашу компанию «круговым заверением». Если вы примыкали к команде, от вас ожидалось несколько конкретных вещей. Например, во время ланча вы должны были сидеть вместе с другими «своими» парнями. Вам полагалось ходить на вечеринки к Саванне Сноу, приглашать на школьные балы только девушек из группы поддержки, болтаться на берегу Моултри в последний день учебного года. Если вы участвовали в «круговом заверении», нам много чего дозволялось. Но с некоторых пор мне все труднее давалась эта показуха, хотя я не понимал почему.

Я все еще размышлял о своей вспышке раздражения, когда увидел новенькую. И даже если бы я не увидел ее саму, то понял бы, что она появилась, поскольку коридор, в котором обычно полно ребят, подбегающих к своим шкафчикам перед вторым звонком, опустел за долю секунды. Фактически каждый прижался к стене, уступая ей дорогу. Как будто она была рок-звездой. Или прокаженной.

Однако я видел перед собой лишь красивую девушку в белой куртке с вышитым словом «Мюнхен». Из-под длинного серого платья выглядывали носы потрепанных черных кроссовок. На ее груди болталась серебряная цепочка с кучей звенящих побрякушек — пластиковым кольцом от коробки со жвачками, большой булавкой и прочим хламом, который я не мог разглядеть издалека. Девушка не походила на обитателей Гэтлина. Я не мог отвести от нее глаз.

Племянница Мэкона Равенвуда. Что мне было пялиться на эту девчонку?

Она заправила за ухо темный локон. Ногти, покрытые черным лаком, сверкнули в свете флуоресцентных ламп. На руках я заметил чернильные надписи. Девушка шла по коридору, не замечая никого вокруг. Я никогда не видел таких глаз, как у нее, — они были совершенно необычайного ярко-зеленого цвета.

— Да, она горячая штучка, — прошептал Билли.

Я знал, о чем думали парни. На долю секунды им захотелось оставить своих девчонок и влюбиться в нее. На долю секунды они сочли, что это возможно. Но Эрл бросил ей вслед оценивающий взгляд и захлопнул дверь шкафчика.

— Если не учитывать тот факт, что она уродка.

Было что-то мерзкое в том, как он произнес эту фразу, — точнее, в той причине, по которой такое мнение не оспаривалось. Новенькая считалась уродкой, потому что она не родилась в Гэтлине, потому что она не заискивала перед ним в надежде войти в группу поддержки, потому что она не бросила на него второй взгляд и даже первый. В любой другой день я пропустил бы его слова мимо ушей и не раскрыл бы рта, но сегодня мне будто вожжа под хвост попала.

— Типа она уродка по твоей отмашке, что ли? Потому что она не блондинка, не в униформе и не в короткой юбке?

Реакцию Эрла на мои слова можно было прочесть по его лицу. Когда мне полагалось следовать его указке, я опять не выполнил условий нашего негласного договора.

— Потому что она из Равенвудов.

Смысл его слов был понятен: «Горячая штучка, но не думайте о ней». Девушка тут же перестала казаться париям прекрасным вариантом. Тем не менее они по-прежнему смотрели на нее. Да и все в коридоре пялились на новенькую, словно на лань в клетке. А она шла себе, и на ее груди позвякивало странное колье.

Через несколько минут я замер в дверном проеме класса английского языка. Она стояла у доски, эта Лена Дачанис — девушка, которой следовало родиться пятьдесят лет назад, чтобы не называться племянницей старого Равенвуда. Она передала миссис Инглиш розовой бланк, и та, скосив глаза, прочитала документ о переводе новой ученицы в школу Джексона.

— Они перепутали мое расписание, — объясняла девушка, — Я не проходила курс английского языка. А историю США я уже прошла в моей прежней школе.

Услышав ее расстроенный голос, я едва не засмеялся. Она еще не изучала ту историю США, которую преподает мистер Ли.

— Ладно, разберемся. Садись на любое свободное место.

Миссис Инглиш протянула ей томик с романом «Убить пересмешника». Книга выглядела так, словно ее никогда не открывали, — что не исключено, поскольку многие знакомились с сюжетом по фильму. Новенькая приподняла голову и заметила мой взгляд. Я отвернулся, но слишком поздно. И еще я старался не улыбаться. Однако от смущения моя ухмылка растянулась до ушей. Не знаю, обратила ли она на это внимание.

— Спасибо. Я принесла свой экземпляр.

Девушка вытащила из сумки книгу в твердой обложке. Том был старым, потрепанным и зачитанным.

— Это одна из моих любимых книг.

Она сказала это как само собой разумеющееся. Я не отрывал от нее взгляда. Но тут в мою спину будто врезался паровой каток, и Эмили снесла меня в сторону, как бы не заметив, что я стоял в дверях. Это была ее обычная манера приветствия. Она обернулась и слегка кивнула мне, ожидая, что я последую за ней на задние ряды, где сидела наша компания.

Тем временем новенькая заняла пустую парту в первом ряду — в «мертвой зоне», перед столом учительницы. Большая ошибка. Обычно там никто не сидел. Помимо одного стеклянного глаза миссис Инглиш обладала еще и плохим слухом — вероятно, вследствие того, что ее семья управляла единственным спортивным стрельбищем в округе. Если вы не сидели прямо перед ее столом, она не видела и не слышала вас и, следовательно, не вызывала к доске. Новой девушке предстояло отвечать почти на все вопросы — можно сказать, за целый класс.

Эмили весело прошла мимо парты Лены и пнула ногой ее сумку. Книги и карандаши разлетелись по проходу.

— Ой, надо же!

Эмили нагнулась, поднимая потрепанный блокнот со спиральным переплетом. Она держала его двумя пальцами, словно дохлую мышь. Казалось, еще немного, и обложка оторвется.

— Лена Дачанис. Это твоя фамилия? Я думала, что ты из Равенвудов.

Новенькая медленно подняла голову.

— Ты не могла бы вернуть мой блокнот?

Эмили как будто и не слышала ее. Она полистала страницы.

— Это твой дневник? Ты записываешь свои впечатления? Как здорово!

Лена протянула руку:

— Пожалуйста, отдай.

Эмили захлопнула блокнот и подняла его над головой.

— Я могу одолжить его на минуту? Хотелось бы почитать, что ты там написала.

— Верни мой блокнот. Пожалуйста!

Лена поднялась на ноги. Ситуация накалялась. Племянница старого Равенвуда рисковала оказаться в такой яме, из которой уже было бы не выбраться. Тем более что никто не обладал таким злопамятством, как Эшер.

— Сначала научись читать.

Я выхватил блокнот из руки Эмили и передал его Лене, затем сел на пустую парту рядом с ней — прямо в «мертвую зону». Эмили недоуменно посмотрела на меня. Я и сам не понимал причины своего поступка. Он поразил меня не меньше, чем ее. Я никогда в жизни не сидел на первой парте. Эмили хотела что- то сказать, но раздался звонок. Впрочем, это было неважно. Я и так знал, что меня ожидает расплата. Не обращая внимания ни на одного из нас, Лена открыла блокнот.

Миссис Инглиш приподняла голову и громко спросила:

— Ну что, ребята, начнем?

Эмили направилась к своему обычному месту на заднем раду, подальше от миссис Инглиш, чтобы весь год не отвечать на вопросы. А сегодня ее место оказалось достаточно далеко от племянницы старого Равенвуда — и от меня. Я чувствовал большое облегчение, несмотря на то что в ближайшие пятьдесят минут мне предстояло анализировать отношения Джима и Глазастика.

Когда урок закончился, я повернулся к Лене. Что сказать, я не знал. Наверное, я ожидал от нее благодарности. Но Лена лишь молча засовывала книги в сумку. На тыльной стороне ее ладони я увидел черные цифры: 156. Значит, это было не слово, а число.

Лена Дачанис не заговорила со мной ни в тот день, ни в ту неделю. Но это не мешало мне думать о ней или смотреть на нее в школе — практически везде, хотя я упорно старался отводить глаза. Честно говоря, мое волнение было вызвано даже не чувствами, возникшими к этой девушке. Точнее, не только этими чувствами. И не ее красотой, которую не могли скрыть плохая одежда и истоптанные кроссовки. И не ее словами на уроках — обычно она говорила то, о чем никто не думал, а если и думал, то не смел сказать. И не ее разительным отличием от других девчонок в «Джексоне». Меня прежде всего тревожило то, что я сумел понять благодаря ей. Лена заставила меня осознать, как сильно я походил на остальных жителей Гэтлина, хотя и притворялся особенным парнем.

Весь день шел дождь. Я сидел на уроке керамики. На этом курсе ученики поощрялись за малейшие старания, поэтому мы называли его «АГА» — «абсолютно гарантированная А»[13]. Я записался на керамику прошлой весной. Мне полагалось освоить какой-нибудь вид искусства, но я отчаянно не хотел присутствовать на уроках музыки.

Наш школьный ансамбль сейчас шумно распевался на нижнем этаже под руководством костлявой и вечно экзальтированной мисс Спайдер. За соседним столом от меня расположилась Саванна. Я оказался единственным парнем в классе и чувствовал себя не в своей тарелке.

— Сегодняшний день мы посвятим экспериментам. Никаких оценок. Просто почувствуйте глину. Дайте свободу своим мыслям. И не обращайте внимания на музыку.

Миссис Эбернейти поморщилась, когда ансамбль ужасно сфальшивил, пытаясь исполнить «Дикси».

— Соприкоснитесь с процессом творчества. Найдите путь к своей душе.

Я крутанул гончарное колесо и тяжело вздохнул, взглянув на вращавшийся кусок глины. Курс керамики начинал казаться мне ничуть не лучше хорового пения. Когда разговоры в классе стихли и жужжание колес заглушило болтовню на задних рядах, снизу послышалась музыка. Кто-то играл на скрипке или, возможно, на альте. Красивая и одновременно печальная мелодия встревожила меня. В музыкальном исполнении чувствовался талант, коим мисс Спайдер не обладала. Я осмотрелся по сторонам. Судя по всему, никто, кроме меня, не обращал внимания на мелодию. Мне же звуки проникали прямо под кожу. Я узнал мотив и на миг услышал слова, прозвучавшие в моем сознании так громко и ясно, как тогда в наушниках айпода. Впрочем, куплет немного изменился.

Шестнадцать лун, шестнадцать лет.
От перекатов грома глохнут уши.
Шестнадцать миль осталось до нее.
Шестнадцать страхов мучат души…

Я еще раз крутанул колесо, и ком глины превратился и мутное пятно. Чем настойчивее я фиксировал на нем свой взгляд, тем быстрее мир вокруг меня растворялся в пестром тумане. Казалось, что это гончарное колесо вращало классную комнату, меня и мой стул. Как будто мы слились в едином вихре движения, подстраиваясь под ритм мелодии, доносившейся из музыкального зала. Затем класс исчез. Я медленно потянулся к глине и погрузил в нее кончики пальцев. Ослепительная вспышка перенесла меня из школы в другое пространство…

Я падал. Точнее, мы оба падали. Я вернулся в свой сон и увидел ее руку. Мне удалось схватить девушку за запястье. Мои пальцы впились в ее кожу. Я отчаянно пытался удержать ее от падения. Но не мог, чувствуя, как тонкая рука выскальзывает из моих пальцев.

«Не уходи!»

Я хотел помочь ей. Я хотел удержать ее от чего-то неминуемого. Это было превыше всего на свете; превыше всех моих желаний! Но ее рука все же выскользнула из моих пальцев…

— Итан, что ты делаешь?

Услышав озабоченный голос миссис Эбернейти, я открыл глаза. Чувства вернулись ко мне. Я снова находился в классе. После смерти мамы у меня бывали подобные грезы. Но днем это случилось впервые. Я посмотрел на свои серые испачканные пальцы, затем перевел взгляд на гончарный круг. На глине остался идеальный отпечаток руки, как будто я только что смял изделие, над которым работал. Присмотревшись к отпечатку, я понял, что он оставлен не мной. Судя по размерам, он принадлежал небольшой девичьей ладони. Отпечаток руки той девушки! Я взглянул на свои ногти и увидел под ними черный суглинок, которым была покрыта ее рука.

— Итан, ты мог бы постараться хоть что-нибудь сделать!

Учительница положила ладонь на мое плечо, и я едва не подпрыгнул от неожиданности. За окном послышался рокот грома.

— Миссис Эбернейти, мне кажется, Итан общался со своей душой.

Саванна с ухмылкой склонилась ко мне и посмотрела на мои руки.

— Я думаю, его душа посоветовала ему почистить ногти. Правда, Итан?

Девочки вокруг меня начали смеяться. Я смял кулаком отпечаток на глине, превратив его в серое ничто. К счастью, вскоре прозвенел звонок. Я вскочил на ноги, вытер руки о джинсы и, схватив рюкзак, выбежал из класса. Мокрые кеды скользили. Поворачивая за угол, я наступил на развязавшиеся шнурки и едва не скатился по двум пролетам лестницы, которая отделяла меня от музыкального зала. Мне не терпелось узнать, действительно ли кто-то играл ту мелодию.

Я толкнул руками створки двери в зал. Сцена уже опустела. Музыканты хлынули толпой в коридор. Лишь я один шел в другом направлении, прокладывая себе путь плечами и локтями. Ноги сами понесли меня вперед по проходу. Я сделал глубокий вдох, заранее зная, какой запах почувствую сейчас. Лимоны и розмарин. Мисс Спайдер, руководительница школьного ансамбля, собирала ноты, разбросанные на стульях перед сценой.

— Прошу прощения, мэм, — окликнул я ее. — Кто играл эту чудесную мелодию?

Она улыбнулась.

— В нашу струнную секцию оркестра записалась новая девушка. Она играет на скрипке. Я отпустила ее чуть пораньше. У нее какое-то срочное дело в городе…

Нет! Не может быть! Только не она. Я повернулся и побежал еще до того, как мисс Спайдер успела назвать ее имя.

После уроков Линк, как обычно, поджидал меня у раздевалки. Он ерошил и без того стоящие торчком волосы и расправлял выцветшую майку с надписью «Black Sabbath».

— Линк, дружище, мне нужны ключи от твоей машины.

— А как же тренировка?

— Я не могу остаться. Хочу съездить кое-куда.

— Чувак, о чем ты говоришь?

— Мне просто нужна твоя машина.

Я должен был вырваться из школы. Мое сердце сжимала тревога. Сначала странная песня, затем видения, когда я чуть не отключился на уроке. Прямо галлюцинации какие-то. Я не понимал, что происходит со мной. Явно что-то нехорошее. Если бы мама была жива, я, наверное, рассказал бы ей о своих снах и чувствах. Мы доверяли друг другу, я мог говорить с ней на любые темы. Но она погибла, а отец не вылезал из кабинета. А если бы я рассказал обо всем этом Эмме, она просто в течение месяца посыпала бы мою комнату солью. Эту ношу мне суждено было нести одному.

Линк протянул ключи.

— Тренер убьет тебя.

— Я знаю.

— И Эмме обо всем доложат.

— Знаю.

— Она будет гнать тебя пинками до самого конца Народной аллеи.

Я схватил ключи, и он на прощание помахал мне рукой,

— Не делай глупостей, приятель.

Я повернулся и побежал. Мне казалось, что я уже опаздываю.

12.09
РАЗБИТОЕ ОКНО

Она не приснилась.

Так крепко и без сновидений я не спал уже давно. Открыв глаза, посмотрел на окно. Оно было закрыто. Никакой грязи на простыни. Никаких таинственных песен в айподе — я проверил дважды. В ванной под душем чувствовался лишь запах мыла. Вернувшись в спальню и распластавшись на постели, я уставился в синий потолок. Мысли кружились вокруг племянницы старого Равенвуда. Зеленые глаза и черные волосы. Лена Дачанис. Имя, которое произносилось в ритме дождя.

Как далеко могли завести меня такие грезы?

Когда подъехал Линк, я уже ожидал его на тротуаре. В салоне «битера» пахло хуже, чем обычно. Мои кеды скрипнули на мокром коврике. Линк с укором покачал головой.

— Прости меня, дружище. Я все высушу после уроков.

— Это было бы неплохо, — ответил он. — И еще, сделай мне одолжение — сойди с бешеного поезда. Иначе все будут говорить о тебе, а не о племяннице старого Равенвуда.

Поначалу я не хотел рассказывать ему о том, что произошло вчера. Но мне нужно было поделиться с кем-то своими впечатлениями.

— Я видел ее.

— Кого?

— Лену Дачанис.

Он бросил на меня неодобрительный взгляд.

— Племянницу старого Равенвуда?

К тому времени, когда мы подъехали к школьной парковке, я рассказал Линку о том, что случилось на пустой дороге. Ну, может быть, не всю историю — ведь даже у лучших друзей есть секреты друг от друга. Кроме того, он вряд ли поверил бы в мои домыслы. Да и кто бы поверил? Я и сам сомневался в своих догадках. И пусть Линк не разобрался в деталях, однако, пока мы шли к шкафчикам, он сделал собственный вывод, соответствующий его представлениям о жизни:

— Так, значит, у тебя ничего не вышло? Ты просто подвез ее к дому.

— Как же не вышло? Ты вообще меня слушал? Я мечтал о ней месяцами, и вдруг она…

Линк оборвал меня пренебрежительным взмахом руки.

— Ты не подцепил эту телку, чувак. Она не пригласила тебя в дом с привидениями. И ты не видел того типа… Ну, сам знаешь кого.

Линк даже не стал произносить имя. Он намекал, что встреча с красивой девчонкой — это одно дело, а общение со старым Равенвудом — совсем другое. Я возмущенно покачал головой.

— Нет, но…

— Знаю-знаю. Ты сходишь с ума. Но я, чувак, советую тебе держать язык за зубами. У нас тут с этим строго. Короче, никто другой не должен знать, как ты лоханулся.

Я понимал, что моя симпатия к Лене будет воспринята в штыки. Но мне и в голову не приходило, что все окажется настолько безнадежным.

Входя в класс английского языка, я все еще думал о ней и о том, что произошло между нами. Лена Дачанис! Чем же она так привлекала меня? Возможно, тем, как она поглаживала свое дурацкое колье. Словно каждая его деталь, к которой она прикасалась, была по какой-то причине важна для нее. Или мне нравился стиль ее одежды: потрепанные кроссовки, джинсы или длинное платье. Глядя на нее, я будто уносился из Гэтлина — намного дальше, чем в своих мечтах. Наверное, этим все и объяснялось.

Задумавшись, я замедлил шаг, и кто-то налетел на меня. Сегодня это напоминало не паровой каток, а неудержимое цунами. Столкновение было таким сильным, что у меня перед глазами замелькали искры. Люминесцентная лампа над головой издала хлопок и погасла. Я пригнулся от боли. Лена повернулась ко мне.

— Итан, ты снова пытаешься убить меня? Второй раз за два дня?

В классе воцарилась гробовая тишина.

— О чем ты говоришь?

Слова с трудом слетали с моих губ.

— О том, что ты снова хотел сбить меня с ног.

— Я не нарочно. Просто не заметил тебя.

— То же самое ты говорил вчера вечером.

«Вчера вечером». В нашей школе эта короткая фраза могла навсегда изменить вашу жизнь. Хотя освещение в классе осталось прежним, мне показалось, что на нас навели прожектор и публика замерла в ожидании дальнейших откровений. Я почувствовал, что мои щеки начинают краснеть.

— Ладно, извини.

Почему я перешел на шепот? Все это выглядело ужасно по-идиотски.

Лена усмехнулась и направилась к парте на первом ряду — той же самой, за которой она сидела вчера. Прямо перед миссис Инглиш, на «зрячей» стороне. Это был мне урок. Никто не вправе указывать ей, где сидеть. Неважно, кто такой старый Равенвуд, но Лена достойна уважения за твердость характера. Я плюхнулся на соседнюю парту в середине «безлюдной зоны», где просидел всю прошлую неделю. Однако сегодня кое-что изменилось. Лена Дачанис заговорила со мной, и события приняли не просто плохой, а ужасный оборот.

Она посмотрела на меня, улыбнулась и быстро отвернулась к окну. Я попытался придумать какую-нибудь интересную фразу для начала разговора — по крайней мере, не глупую. Но тут рядом со мной уселась Эмили. К ней тут же пристроились Идеи Уэстерли и Шарлотта Чейз. На шесть рядов ближе к доске, чем обычно. Сегодня мне не помогло даже бегство на «зрячую» сторону. Миссис Инглиш приподняла голову и бросила на нас подозрительный взгляд.

— Эй, Итан! — окликнула меня Идеи. — Как делишки?

Она улыбалась мне, словно я был участником их маленького заговора. Меня не удивляло, что Идеи действовала по указке Эмили. В школе она считалась симпатичной девушкой, но недостаточно красивой для того, чтобы равняться с Саванной и Эмили. Идеи везде оставалась на вторых ролях: и в группе поддержки, и в жизни. Ни «база», ни летунья. Иногда ей вообще приходилось стоять позади пирамиды. Однако Идеи не сдавалась. Она нее время старалась чем-то выделиться — но особенной ей стать не удавалось. Особенных в «Джексоне» не было.

— Мы решили составить тебе компанию, — захихикав, добавила Шарлотта. — Чтобы ты не сидел здесь один.

Если Иден была на вторых ролях, то Шарлотта довольствовалась местом в третьем эшелоне. Будучи низкорослой толстушкой, она не отвечала стандартам группы поддержки. Ей никак не удавалось избавиться от детской полноты, хотя она вечно сидела на диете. И ее нельзя было винить за эти лишние десять фунтов. Она действительно старалась — съест пирог, а корочку оставит; на ланч — двойной бисквит и только половинка овощной подливы.

— Как мне надоела эта книга! — прошипела Эмили. — Наверное, скучнее не бывает.

Она не смотрела в мою сторону, демонстрируя всем, что участвует лишь в территориальном споре. Она как бы показывала классу, что давно уже сбросила меня со счетов, но решила не подпускать ко мне племянницу старого Равенвуда.

— А я, например, не хочу читать о людях, у которых посрывало крыши. Таких и у нас тут достаточно.

Эбби Портер, обитавшая обычно на «зрячей» стороне, подсела к Лене и робко улыбнулась ей. Лена ответила дружеской улыбкой и хотела о чем-то ее спросить. Но Эмили бросила на Эбби грозный взгляд — предупреждение о том, что племянница Равенвуда не заслуживает нашего знаменитого южного гостеприимства. Любое возражение стало бы актом социального самоубийства. Эбби раскрыла папку с документами совета учеников и зарылась в нее носом, избегая общения с Леной. Безмолвное предупреждение Эмили дошло до адресата. Эшер повернулась к Лене, брезгливо рассматривая ее неосветленные волосы, незагорелое лицо и ногти без розового лака. Идеи и Шарлотта с подобострастием смотрели на свою предводительницу, делая вид, что не замечают Лену. Температура отношения к ней опустилась сегодня до минус пятнадцати градусов. Она открыла свой потертый блокнот на спирали и начала что-то записывать. Эмили достала из сумочки мобильный телефон — наверное, решила послать кому-то сообщение. Я сунул между страницами тетради новый комикс о Серебряном Серфере. Заниматься своими делами на первом ряду было не так просто.

— Итак, юные леди и джентльмены, начнем урок. Поскольку в классе погасла только одна лампа, а остальные уцелели, будем считать, что вам не повезло. Я надеюсь, что вы прочитали заданные главы.

Миссис Инглиш подошла к доске и, поскрипывая мелом, написала тему урока.

— Давайте немного разомнемся и обсудим социальный конфликт в условиях маленького провинциального города.

Простодушная миссис Инглиш не знала, что мы сами являемся свидетелями такого конфликта. Прямо сейчас в классе разгоралось даже нечто большее, чем социальный конфликт в условиях провинциального города. Эмили Эшер готовила полномасштабную атаку.

— Кто знает, по какой причине Аттикус защищал Тома Робинсона от расистских нападок мелочных людей?

— Миссис Инглиш, я могу поспорить, что Лена Равенвуд ответит лучше всех, — с невинной улыбкой сказала Идеи.

Лена молча смотрела на страницы своего блокнота.

— Заткнись, — громко прошептал я Идеи. — Ты же знаешь, что это не ее фамилия.

— А может, и ее, — вмешалась Шарлотта. — Она ведь живет вместе с тем уродом.

— Следи за своими словами, — заметила Эмили. — Я слышала, они теперь влюбленная пара.

Похоже, она выкатила на позицию большие орудия.

— Тише, тише!

Миссис Инглиш повернулась к нам зрячим глазом. Мы замолчали. Лена пригнулась к столу, и ее стул громко скрипнул. Я тоже изменил позу, стараясь прикрыть ее от свиты Эмили. Как будто это могло удержать их от комментариев.

«Ты не остановишь их».

Что? Я испуганно выпрямился и осмотрелся вокруг. Но никто не говорил со мной. Вообще никто не говорил. Я взглянул на Лену. Она уставилась в блокнот. Отлично! Мало того что я видел странные сны и слышал воображаемую песню, так теперь появились еще и голоса.

Ситуация с новенькой задела меня за живое. Я чувствовал свою ответственность за происходящее. Ведь если бы не мое отношение к Лене, Эмили и остальные девицы не злились бы на нее так сильно.

«Злились бы».

Вот! Опять! Голос звучал очень тихо. Я с трудом различал слова. Казалось, что он доносится из моего затылка.

Идеи, Шарлотта и Эмили продолжали пальбу из пушек, но Лена не обращала на них внимания. Похоже, она могла блокировать их выпады, пока строчила что-то в блокноте.

— Харпер Ли[14] однажды сказала, что вы не сможете понять человека, пока не походите в его туфлях. Что вы думаете по этому поводу? Кто хочет ответить?

«Просто Харпер Ли никогда не жила в Гэтлине».

Едва сдерживая смех, я осмотрелся по сторонам. Эмили взглянула на меня как на придурка. Лена подняла руку.

— Я думаю, она говорила о том, что любому человеку нужно давать шанс. Нужно верить в людей, а не автоматически скатываться к ненависти. Ты так не считаешь, Эмили?

Она с улыбкой посмотрела на Эшер.

— Маленькое чучело, — сквозь зубы прошептала Эмили.

«Ты не понимаешь, с кем имеешь дело».

Я наблюдал за Леной. Она отложила блокнот в сторону и начала что-то писать на руке. Я уже видел эти чернильные цифры. Новое число. Интересно, почему на руке, а не в блокноте, например? Покачав головой, я перевел взгляд на картинки комикса.

— Давайте поговорим о Страшиле Рэдли. Вы догадались, что это именно он оставил подарки для детей Финча?

— Он похож на старого Равенвуда, — прошептала Эмили. — Наверное, хотел заманить детей в свой дом, чтобы убить их.

Это прозвучало достаточно громко для того, чтобы могла услышать Лена, и в меру тихо, дабы миссис Инглиш не разобрала произнесенных слов.

— А потом он загрузил бы мертвые тела в катафалк, отвез их на дальние поля и закопал в сырую землю.

«Заткнись!»

На этот раз крик в моей голове сопровождался каким-то посторонним звуком. Слабым треском.

— У чокнутого Равенвуда такое же сумасшедшее имя, как у Страшилы Рэдли. Разве этого недостаточно?

— Ты права, — согласилась Шарлотта. — Это библейское имя вызывает во мне дрожь. Вот почему его никто больше не использует.

Я сжал кулаки. Было ясно, что они говорили не только о старом Равенвуде, но и о Лене. Я развернулся к Эмили.

— Слушай, почему бы тебе не помолчать немного?

Она сузила глаза.

— Ну что ты, Итан? Он же урод! У них в семье все такие. Это каждый знает.

«Заткнись, тебе сказано!»

Резкий пронзительный звук повторился снова. Теперь он еще больше походил на треск. Я оглянулся, выискивая источник звука. Меня удивило, что никто другой не слышал его — так же, как и голос.

Лена, сжав челюсти, смотрела прямо перед собой. Она намеренно фокусировала взгляд на одной точке, словно не желала видеть ничего другого. Внезапно мне почудилось, что комната стала уменьшаться в размерах, поглощая саму себя.

Стул Лены снова скрипнул на полу. Она поднялась на ноги и направилась к стоявшей у окна книжной полке, якобы заточить карандаш. Но на самом деле ей просто хотелось убежать от своры судей и присяжных «Джексона». Точилка завертелась.

— Его зовут Мелхиседек, — продолжила Эмили.

«Замолчи!»

Звук точилки перешел в надсадный вой.

— Моя бабушка говорит, что это сатанинское имя.

«Замолчи-замолчи-замолчи!»

— А что! — хихикнув, добавила Идеи. — Вполне ему подходит.

«ХВАТИТ!»

Крик в голове был таким громким, что я схватился за уши. Точилка перестала вращаться. Большое оконное стекло вдруг треснуло и вылетело из рамы. Окно находилось напротив первого ряда — рядом с книжной полкой, около которой стояла Лена. Осколки полетели в нас — в меня, Шарлотту, Идеи и Эмили. Девчонки закричали и пригнулись, прячась под парты. Внезапно я понял, что это был за треск. Давление невидимой силы. Крохотные трещины появились в стекле еще минуту назад. Они расползались в стороны, как узоры инея, пока все стекло не разлетелось на мелкие куски. В классе царил хаос. Девчонки кричали. Все вскочили со своих мест. Даже я.

— Без паники! Никто не пострадал?

Миссис Инглиш попыталась восстановить порядок.

Я повернулся к точилке. Мне хотелось убедиться, что Лену не зацепило осколками. Но ее зацепило. Она в отчаянии стояла среди крошева стекла. Ее лицо было бледнее обычного. Зеленые глаза снова стали большими, как в прошлую ночь во время ливня. Но теперь в них отражался испуг. Она больше не притворялась храброй.

Вытянув руки, Лена осмотрела их. На одной виднелись порезы. Красные капли падали на пол, оставляя на линолеуме тонкую дорожку.

«Я не хотела…»

Так это она разбила стекло? Или стекло разбилось и порезало ее?

— Лена!..

Она выбежала из класса. Я даже не успел узнать, насколько серьезна рана.

— Вы видели! — закричала Шарлотта. — Она разбила окно! Она подошла к полке и чем-то ударила по стеклу!

— Она ударила по нему кулаком! — вторила Идеи. — Я видела это своими глазами!

— А почему она тогда не истекла кровью? — поинтересовался кто-то из парней.

— Ты что, криминалист? Она, между прочим, пыталась убить нас осколками!

— Я позвоню своему папе и обо всем расскажу! — пригрозила Эмили. — Она такая же сумасшедшая, как ее дядя!

Их голоса напоминали вопли уличных котов. Девочки отчаянно старались перекричать друг друга. Миссис Инглиш пыталась усадить всех на места, но это было невозможно.

— Дети, успокойтесь! Я не вижу никаких причин для паники! Произошел несчастный случай. Вероятно, оконная рама обветшала и стекло просто выпало от порыва ветра.

Но никто не верил, что дело в старом окне и порыве ветра. Такое могла натворить только буря с молниями. Или племянница Равенвуда. Зеленоглазая гроза, накатившая на город. Ураган по имени Лена.

Как бы там ни было, одно я знал наверняка: погода у нас действительно изменилась. Гэтлин никогда не видел бури, подобной этой. И мы тогда даже не предполагали, что позже назовем ее мелким дождиком.

12.09
СЕСТРЫ

Мне повезло, что к моему приходу домой кухонный стол еще не был накрыт — Эмма убила бы меня, если бы я опоздал на ужин. Но я не учел одного обстоятельства. В ту самую минуту, когда я покинул класс английского языка, городская телефонная сеть пришла в активное состояние, и в течение дня Эмме позвонило не меньше половины жителей Гэтлина.

— Итан Уот? Это ты? Потому что, если это ты, тебя ожидают огромные неприятности.

Из кухни доносился знакомый стук ножа. Она шинковала овощи. Похоже, ситуация была еще хуже, чем я предполагал. Пригнув голову, я поднырнул под дверной косяк. Эмма стояла у углового стола. Ее фигуру украшал брезентовый заводской фартук с четырнадцатью карманами для гвоздей и четырьмя крючками для различных электрических инструментов. В руке она держала широкий нож. На столе возвышалась горка моркови, кабачков и прочих овощей, трудно сказать каких. Китайские «весенние рулеты» готовились из большого количества ингредиентов. Это был самый трудоемкий рецепт из тех, что хранились в ее синей пластмассовой коробочке. И если Эмма, никогда не отличавшаяся пристрастием к китайской пище, делала «весенние рулеты», то мои дела действительно оставляли желать лучшего. Я попытался придумать правдоподобное объяснение, но в голову ничего не приходило.

— После полудня мне позвонил твой тренер. А еще звонили миссис Инглиш и директор Харпер, мама Линка и леди из ДАР. Ты же знаешь, как я ненавижу этих дам. Они злые, как грех во плоти.

Гэтлин наводняли различные женские общества, и все они отпочковались от ДАР. Чтобы добиться членства в организации с таким названием — Дочери американской революции, — претенденткам следовало сначала доказать, что они имеют родственные связи с настоящими патриотами американского Юга. Зато, став членами ДАР, они обретали множество неоспоримых прав. Например, могли советовать своим соседям с Речной улицы, в какой цвет красить фасады своих домов, или судить и донимать любого жителя города. Кроме Эммы, естественно. Хотел бы я посмотреть на них, если бы они не сделали такого исключения.

— Все эти люди говорили одно и то же. Что ты якобы ушел из школы посреди урока. Что ты, как маленький щенок, побежал за девочкой Дачанис.

Еще одна морковка была изрублена на мелкие куски.

— Я знаю, Эмма, ты права. Но…

Острый нож рассек кабачок на две половинки.

— А я им ответила: «Нет, мой мальчик не покинул бы школу без разрешения! И он не пропустил бы тренировку! Наверное, тут какая-то ошибка. Наверное, кто-то другой проявил неуважение к учителям и запятнал фамилию своей семьи. Тот мальчик, которого я вырастила, не мог совершить подобного проступка!»

На разделочную доску полетел зеленый лук. Я расстроил Эмму тем, что совершил непростительное преступление: выставил ее в плохом свете в глазах заклятых врагов — миссис Линкольн и женщин из ДАР.

— Что ты можешь сказать в свое оправдание? Почему ты убежал из школы, словно тебе хвост подпалили? Только не говори мне об этой девчонке! Я не хочу больше слышать о ней!

Как тут можно было объясняться? Я печально вздохнул. Признаться ей, что я несколько месяцев видел сны о таинственной девушке? Что эта девушка вдруг появилась в нашем городе и оказалась племянницей Мэкона Равенвуда? Что в дополнение к ужасающим снам я пережил видение и повстречал в нем женщину, которая, похоже, жила во время Гражданской войны? Из такой ситуации меня мог вытащить только взрыв солнца с одновременной гибелью всех ближайших планет.

— Эмма, это не то, что ты думаешь. Ребята в нашем классе начали издеваться над Леной и говорить, что ее дядя возит трупы в своем катафалке. Она расстроилась и выбежала из класса.

— Я жду объяснений, которые касались бы твоих поступков!

— А разве ты не учила меня ходить перед взором Бога? Тебе не кажется, что это он побудил меня заступиться за обиженную девушку?

Зря я так сказал. В ее глазах вспыхнул праведный гнев.

— Не смей использовать имя Божье, чтобы оправдать свои нарушения школьных правил! Иначе я, клянусь Небом, выйду во двор, найду прут и выжгу истину на твоей заднице! И меня не волнует, сколько тебе лет. Ты понял меня, мальчик?

Эмма ни разу в жизни не била меня, хотя несколько раз гонялась за мной с прутом в руке, чтобы привить уважение к старшим. Но сейчас все было по-другому. Ситуация стремительно ухудшалась, превращаясь из плохой в кошмарную. Требовался отвлекающий момент. Я вспомнил о медальоне в моем заднем кармане. Эмма любила загадки и тайны. Когда мне было четыре года, она учила меня читать по детективным романам. А сколько кроссвордов я помогал ей разгадывать, подсматривая из-за плеча! В детском саду я единственный читал на черной доске любые слова, начинавшиеся на «экс-», потому что был знаком с «экспертизой» и «эксгумацией». Старинный медальон мог сослужить мне неплохую службу. При этом рассказывать Эмме о пережитом видении времен Гражданской войны было вовсе не обязательно.

— Да, Эмма, ты права. Я виноват. Мне не следовало убегать из школы. Но я хотел убедиться, что с Леной все в порядке. У нее за спиной разбилось окно, и она порезала руку до крови. Я поехал за ней только для того, чтобы посмотреть, не опасна ли рана.

— Ты входил в их дом?

— Нет, мы встретились с Леной снаружи. Насколько мне известно, ее дядя очень застенчивый.

— Только не говори мне о Мэконе Равенвуде с таким видом, словно ты знаешь о нем больше меня.

Она бросила на меня свой особый взгляд.

— О-т-у-п-е-н-и-е.

— Что?

— Ты совсем потерял разум, Итан Уот.

Я вытащил медальон из кармана и подошел к ней поближе.

— Мы гуляли по полю за их домом и нашли вот эту вещь.

Разжав кулак, я показал ей камею.

— Там внутри надпись.

Лицо Эммы исказила гримаса ужаса. По моей спине пробежал холодок. Мне показалось, что у нее начался приступ удушья.

— Эмма, ты в порядке?

Я хотел подхватить ее под руку на тот случай, если она потеряет сознание. Но Эмма отдернула локоть, будто обожглась о ведро с кипятком.

— Где ты взял эту вещь? — спросила она зловещим шепотом.

— Мы нашли ее на поле около Равенвуда.

— Нет, ты нашел ее не там!

— О чем ты говоришь? Ты знаешь, кому она принадлежала?

— Стой здесь, — прокричала она, выбегая из кухни. — Не двигайся!

Пропустив эти указания мимо ушей, я последовал за Эммой в ее комнату. Небольшая спальня скорее походила на аптеку. Низкая кушетка с белым покрывалом терялась среди дюжины шкафов. На полках хранились аккуратно сложенные газеты с заполненными кроссвордами (Эмма никогда не выбрасывала их) и банки с ингредиентами для магических амулетов — солью, цветными камнями и травами. Имелась и особая коллекция: банка с черными корешками и упавшие с деревьев птичьи гнезда. Одна полка была уставлена бутылками с землей.

Эмма вела себя странно — даже по ее стандартам поведения. В коридоре нас разделяла всего пара шагов. Но когда я вошел в комнату, она уже рылась в ящиках буфета.

— Эмма, в чем дело?

— Разве я не велела тебе оставаться на кухне? — закричала она, увидев меня. — Не вноси это сюда!

— Почему ты так расстроилась?

Она сунула несколько предметов в карман своего заводского фартука и выбежала из спальни. Я вновь последовал за ней.

— Эмма, что происходит?

— Вот! Возьми!

Стараясь не касаться моей руки, она передала мне потрепанный носовой платок.

— Оберни эту вещь. Да, правильно. И еще один раз.

Ее нынешнее «помрачение» превосходило все мыслимые границы. Казалось, она повредилась рассудком.

— Эмма…

— Итан! Делай, как я говорю!

Она никогда не называла меня просто по имени.

Когда я завернул медальон в носовой платок, она немного успокоилась. Покопавшись в нижних карманах фартука, вытащила небольшой мешочек и склянку с темным порошком. Я тут же понял их предназначение. Очередной оберег. Ее рука слегка дрожала, когда она насыпала в мешочек магический порошок.

— Ты хорошо завернул эту штуку?

— Ну, — ответил я, ожидая нагоняй за такой фамильярный ответ.

— Уверен?

— Да.

— Тогда засунь ее сюда.

Кожаный мешочек оказался неестественно теплым и гладким на ощупь.

— Быстрее!

Я сделал, как она велела. Зловещий медальон был помещен в надежный контейнер.

— Завяжи его вот этим, — сказала Эмма, передав мне обычный на вид шнурок, хотя все, что она использовала для оберегов, обладало магической сутью. — Теперь отнеси вещь туда, где ты нашел ее. Зарой медальон в землю. И сделай это как можно быстрее.

— Эмма, объясни, что происходит?

Она подошла, схватила меня рукой за подбородок и отбросила волосы с моих глаз. Впервые с тех пор, как я вытащил медальон из кармана, она смотрела прямо на меня. Это была самая длинная минута в моей жизни. Я никогда прежде не видел у нее такого выражения лица.

— Нет, — наконец прошептала она, опуская руку. — Ты не готов.

— К чему я не готов?

— Сделай все, как я сказала. Отнеси мешочек туда, где ты нашел эту вещь. Закопай его в землю и вернись домой. О той девочке забудь! Я не хочу, чтобы ты общался с ней, понял?

Она сказала мне только то, что посчитала нужным. Никакие дальнейшие расспросы не привели бы ни к чему хорошему. Эмма прекрасно гадала на картах и решала кроссворды. Однако лучше всего она хранила свои секреты.

— Итан Уот, ты проснулся?

Сколько времени? Половина десятого. Обычно по субботам я вставал с постели пораньше. Но вчера вечером после двухчасового кружения по полям вокруг города я едва держался на ногах от усталости. Мне хотелось, чтобы Эмма поверила, будто я вернулся в Гринбрайр и закопал медальон.

Выбираясь из кровати, я наступил на коробку засохших орео[15]. Моя спальная всегда напоминала свалку — в ней было столько всякой всячины, что отец, поднимаясь ко мне, обычно предупреждал: «Сынок, однажды ты спалишь весь дом!» Впрочем, он уже давно сюда не заходил. В дополнение к карте стены и потолок были обклеены плакатами с видами тех городов и областей, где я надеялся побывать: Афины, Барселона, Москва, Аляска. Вдоль стен возвышались штабеля коробок из-под обуви. Некоторые поднимались на три-четыре фута в высоту. Могло показаться, что коробки стоят в хаотичном порядке, но я мог точно указать расположение любой из них, начиная от белой, с надписью «Адидас», где хранилась коллекция зажигалок, собранная в пироманиакальный период в восьмом классе, и кончая зеленой коробкой «Нью беланс» с пустыми гильзами и клочком флага, который мы с мамой нашли в форту Самтер.

Мне нужна была желтая коробка «Найк», с медальоном, который подействовал на Эмму словно нокаутирующий удар. Я открыл крышку и вытащил кожаный мешочек. Вчера вечером мне показалось, что я спрятал его вполне надежно, но сегодня решил на всякий случай сунуть медальон в карман.

Снизу донесся крик Эммы:

— Вставай или опоздаешь к Сестрам.

— Спущусь через минуту.

Каждую субботу я проводил полдня с тремя самыми старыми в городе женщинами: моими двоюродными бабушками Мерси, Пруденс и Грейс. Жители Гэтлина называли их Сестрами, словно они представляли собой одно существо — что, по сути, так и было. Приблизившись к столетнему возрасту, они уже не помнили, кто из них был старше остальных. Сестры многократно выходили замуж, чем очень гордились. Пережив всех своих супругов, они в конце концов поселились вместе в доме бабушки Грейс. Я считал их не столько старыми, сколько сумасшедшими.

Когда мне исполнилось двенадцать лет, мама начала приводить меня к ним, чтобы я помогал им. С тех пор я навещал их по субботам. Самой неприятной обязанностью было сопровождение бабушек в церковь. Сестры, южные баптистки, посещали церковь по субботам и воскресеньям, а также в другие дни.

Обычно я воспринимал визиты к ним как тяжкое бремя. Но сегодня все было иначе. Я принял душ еще до третьего окрика Эммы. Мне не терпелось выбраться из дома. Сестры знали все о каждом жителе Гэтлина. Благодаря своим бракам они успели обзавестись родственными связями почти с половиной горожан. После пережитого видения я был уверен, что буква Ж в Ж. К. Д. означала Женевьеву. А кто мог расшифровать остальные инициалы? Только три самые старые женщины в городе.

Открыв верхний ящик комода, где лежали мои чистые носки, я заметил маленькую куклу, похожую на обезьянку. В ее лапах был зажат крохотный мешочек с солью и голубым камнем. Еще один оберег Эммы. Они предназначались для изгнания злых духов, против неудачи и даже простуды. Когда отец перестал ходить в церковь и начал запираться в своем кабинете, она по воскресеньям подсовывала кукол ему под дверь. Хотя папа никогда не обращал внимания на ее обереги, Эмма говорила, что добрый Господь дает людям небольшой кредит веры за демонстрацию намерения. Однако через пару месяцев отец заказал в интернет-магазине кухонную ведьму и повесил её над плитой. Эмма так рассердилась, что целую неделю подавала ему холодную кашу и пережаривала кофейные бобы.

Обычно я, натыкаясь на ее «подарки», не придавал им никакого значения. Но про этот подумал, что он явно связан с медальоном — точнее, с той информацией, которую Эмма пыталась скрыть от меня.

Когда я прибыл в дом Сестер, там царил настоящий хаос. Дверь открыла бабушка Мерси. Она еще не успела снять бигуди.

— Итан! Слава богу, ты пришел! У нас случилось непредвиденное!

Она произнесла приставку «не», как будто та была отдельным словом. Обычно я вообще не понимал половинy из того, что говорили Сестры. Виной тому был сильный акцент бабушек и плохая грамматика. Для Гэтлина такое типично: вы можете определить возраст людей по их речи.

— Мэм?

— Харлон Джеймс ранен, и я не думаю, что он… поправится.

Последнее слово старушка произнесла очень тихо, почти прошептала, словно нас подслушивал сам Господь Бог и она боялась подать ему плохую идею. Харлон Джеймс был йоркширским терьером бабушки Пруденс, названным так в честь ее последнего покойного мужа.

— Что случилось?

— Я скажу, что случилось! — ответила бабушка Пру, возникшая из ниоткуда с аптечкой в руке. — Грейс попыталась убить бедного Харлона Джеймса. Он едва цепляется за жизнь.

— Я не хотела убивать его, — прокричала из кухни бабушка Грейс. — Не рассказывай сказки, Пруденс Джейн. Это был несчастный случай!

— Итан, позвони Дину Уилксу и скажи ему, что у нас непредвиденный инцидент, — проинструктировала меня бабушка Пру, доставая из аптечки два широких бинта и капсулу с нюхательной солью. — Мы теряем его!

Травмированный Харлон Джеймс лежал в кухне на полу. Он выглядел напуганным, но отнюдь не умирающим. Увидев хозяйку, терьер вскочил на ноги и попытался удрать. Его задняя лапа была подогнута и волочилась по полу.

— Грейс, Бог свидетель, если Харлон Джеймс умрет…

— Он не умирает, бабушка Пру, — успокоил ее я. — У него, похоже, сломана нога. Что произошло?

— Грейс пыталась убить его шваброй.

— Это неправда! Я же говорила! Я забыла надеть очки и приняла его за корабельную крысу. А он бегал по кухне, туда-сюда…

— Откуда тебе знать, как выглядит корабельная крыса? Разве ты когда-нибудь была в порту? Да ты за всю жизнь ни одного корабля не видела!

Одним словом, я подогнал к крыльцу принадлежавший Сестрам «кадиллак» 1964 года, усадил в него старушек, находившихся в состоянии полной истерики, затем вынес из дома корзинку с Харлоном Джеймсом, которому, возможно, действительно хотелось умереть, и отвез всю эту компанию в офис Дина Уилкса. Мистер Уилкс был владельцем зоомагазина, то есть почти ветеринаром. К счастью, Харлон Джеймс отделался лишь сломанной ногой, и Дин Уилкс сумел ему помочь.

К тому времени, когда мы вернулись в дом Сестер, я уже не верил, что мне удастся выведать у бабушек какую- то полезную информацию. На подъездной аллее стоял пикап Тельмы. Мой отец нанял эту женщину для присмотра за старушками после того, как десять лет назад бабушка Грейс устроила пожар, забыв выключить газовую плиту, на которой готовился лимонный пирог. Сестры ушли в церковь, а через пару часов к их дому примчались пожарные машины.

— Ну, девочки, — прокричала из кухни Тельма, — куда вы ездили?

Старушки, расталкивая друг друга, пытались поскорее прорваться в кухню, чтобы рассказать Тельме о своей беде. Я переждал эту битву у порога, затем сел в плетеное кресло рядом с бабушкой Грейс, у которой сейчас был очень подавленный вид. Еще бы! Она снова стала посмешищем для всего города. Я вытащил медальон из кармана и принялся раскачивать его на цепочке.

— Эй, красавчик, где ты достал эту штуку? — спросила Тельма, вытаскивая из консервной банки какую-то подозрительную снедь.

Она поднесла ложку ко рту. Выглядело это несколько странно, потому что Тельма была не лишена некоторой изысканности и напоминала Долли Партон[16].

— Это какой-то медальон. Я нашел его на плантации Равенвуда.

— Равенвуда? Какого черта ты там делал?

— Там живет одна моя знакомая.

— Ты имеешь в виду Лену Дачанис? — спросила бабушка Мерси.

Конечно, она была в курсе городских новостей. Гэтлин есть Гэтлин.

— Да, мэм. Мы с ней учимся в одном классе.

Мне удалось привлечь их внимание!

— Мы нашли этот медальон в лимонном саду неподалеку от их дома. Я не знаю, кому он принадлежал раньше, но выглядит довольно старым.

— Тот сад никогда не был собственностью Мэкона Равенвуда, — без тени сомнения сказала бабушка Пру. — Это участок Гринбрайра.

— Дай-ка мне взглянуть, — попросила бабушка Мерси, доставая очки из кармана халата.

Я положил медальон на носовой платок и протянул его старушке.

— Там есть надпись.

— Я не могу прочитать ее. Грейс, не разберешь ли эти буквы?

Она передала медальон бабушке Грейс.

— Я вообще ничего не вижу, — прищуриваясь, ответила та.

— Тут две группы инициалов, — сказал я, указывая на желобки, прорезанные в металле. — И. К. У. и Ж. К. Д. Если вы откроете крышку, там будет дата — одиннадцатое февраля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года.

— Какая-то знакомая дата, — заметила бабушка Пру. — Мерси, что случилось в тот день?

— Одиннадцатого февраля? Это же дата твоей свадьбы, Грейс.

— Я вышла замуж в тысяча девятьсот шестьдесят пятом году, а не в тысяча восемьсот шестьдесят пятом!

Их слух был ничем не лучше зрения.

— Одиннадцатое февраля тысяча восемьсот шестьдесят пятого года…

— Я вспомнила! — вскричала бабушка Грейс. — В тот год федералы едва не сровняли Гэтлин с землей. У нашего прадеда сожгли все владения. Неужели вы забыли эту историю, девочки? Генерал Шерман и его армия промаршировали по Югу, сжигая все на своем пути. В том числе и наш город. Они назвали это «великим возмездием». Все плантации в Гэтлине были частично или полностью разорены. Кроме Равенвуда. Мой дед говорил, что той ночью Абрахам Равенвуд заключил сделку с дьяволом.

— Что вы имеете в виду? — спросил я.

— А как же иначе! Это единственное объяснение, почему их плантация осталась нетронутой. Федералы жгли все усадьбы вдоль реки — одну за одной, пока не добрались до Равенвуда. А затем они прошли мимо чертова особняка, как будто вообще его не заметили!

— Я тоже помню рассказы нашего деда, — добавила бабушка Пру, подкармливая Харлона Джеймса кусочками бекона. — Той ночью случилось множество странных вещей. У Абрахама был брат, который жил вместе с ним. Так вот, он исчез в ночь пожарищ. Никто его больше не видел.

— И что тут странного? — поинтересовался я. — Возможно, его убили солдаты. Или он погиб в огне.

Бабушка Грейс загадочно приподняла брови.

— Или, возможно, с ним случилось что-то иное. По крайней мере, его тела так и не нашли.

Я понял, что уже несколько поколений Гэтлина судачат о Равенвудах. Похоже, эта традиция появилась задолго до Мэкона Равенвуда. Но что еще знали Сестры? Я решил прояснить этот вопрос.

— А Мэкон Равенвуд? Что вам известно о нем?

— У этого парня никогда не будет шансов на легитимность.

В Гэтлине «нелегитимными» обычно называли коммунистов или атеистов.

— Его папаша Сайлас сошелся с матерью Мэкона после того, как от него сбежала первая жена. Он, кажется, привез ее из Нового Орлеана. Это была очень красивая женщина. Вскоре у них родились два мальчика: Мэкон и его брат. Но Сайлас так и не женился на ней. Поэтому женщина собрала свои вещи и тоже уехала.

Бабушка Пру перебила ее:

— Грейс Энн! Ты не умеешь рассказывать! Сайлас был таким же подлым и ненормальным, как и все их семейство. В поместье Равенвудов происходили жуткие вещи. По ночам в их доме горел свет, и люди часто видели, как по полям плантации бродит мужчина в черной шляпе.

— И еще волк! — подсказала бабушка Мерси. — Расскажи ему о волке.

Мне не хотелось, чтобы они рассказывали об этом животном. Я сам его видел. Хотя вряд ли это был тот же самый пес. Собаки или даже волки не живут так долго.

— У них в доме жил волк. Сайлас держал его вместо домашней собаки.

— Бедные дети, — покачав головой, произнесла бабушка Мерси. — Они жили то с Сайласом, то с матерью. Отец обращался с ними как со скотиной. Он бил их все время и не выпускал из дома. Он даже не позволял им ходить в школу.

— Так вот почему Мэкон Равенвуд никогда не покидает свой дом, — догадался я.

Бабушка Мерси отмахнулась от моих слов, будто это была самая глупая фраза, которую она когда-либо слышала.

— Он довольно часто приезжает в город. Я сотни раз встречала его по вечерам у здания ДАР.

Как же, как же! Она встречала его у здания ДАР!

С Сестрами это происходило постоянно. Какое-то время они сохраняли контакт с реальностью, но потом отправлялись в плавание по волнам фантазий. Я точно знал, что никто из горожан не видел Мэкона Равенвуда.

И мне как-то не верилось, что он захаживал к Дочерям американской революции в надежде полюбоваться на их раскрашенные чипсы или чтобы поболтать с миссис Линкольн.

Бабушка Грейс поднесла медальон ближе к лампе и присмотрелась к нему более внимательно.

— Могу сказать вам кое-что еще! Этот платок принадлежал Салли Трюдо. Ее часто называли Салли Пророчицей. По рассказам знающих людей, она могла видеть будущее.

— Она гадала по картам Таро? — спросил я.

— А разве есть другие карты?

— Да, игральные, — ответила бабушка Мерси. — Географические карты, медицинские и эти… Кредитные карточки!

Мне снова пришлось вмешаться в ход беседы.

— А как вы узнали, что платок принадлежал той пророчице?

— Здесь на краешке вышиты ее инициалы. Видишь? А это ее знак.

Она указала на крохотную птицу, вышитую под тремя буквами.

— Ее знак?

Мне ответила Тельма:

— Гадалки часто используют такие знаки. Они помечают ими свои колоды, чтобы никто другой не мог подменить карты. Гадалка только тогда хороша, когда имеет свою меченую колоду. Уж я-то знаю!

Она плюнула, со снайперской точностью попав в небольшую урну, стоявшую в углу комнаты.

— Трюдо, — задумчиво произнес я. — Насколько мне помнится, это фамилия Эммы. Та пророчица была ее родственницей?

— Ну да. Она была ее прапрабабкой.

— А инициалы? И. К. У. и Ж. К. Д.? Вам что-нибудь о них известно?

Конечно, я палил наугад. Кстати, трудно было припомнить, когда в последний раз период ясного сознания длился у Сестер так долго.

— Итан Уот! — возмутилась бабушка Грейс. — Ты насмехаешься над старыми женщинами?

— Нет, мэм. Клянусь!

— И. К. У. Итан Картер Уот. Он был твоим прапрадедушкой. Или прапрапрадедушкой.

— Тебе, сестричка, никогда не давалась арифметика, — прокомментировала бабушка Пруденс.

— В любом случае, он был братом твоего прапрапрапрадедушки Эллиса, — констатировала бабушка Грейс.

— Брата Эллиса Уота звали Лоусон, а не Итан, — возразил я ей — В его честь мне дали среднее имя.

— Эллис Уот имел двух братьев: Итана и Лоусона. Тебя назвали в честь их обоих. Итан Лоусон Уот.

Я представил себе наше фамильное древо, которое видел тысячу раз. Если южанин и знает что-то хорошо, так это свое семейное древо. В нашей столовой висел лист бумаги в рамке, и там не было никакого Итана Картера Уота. Я, похоже, переоценил ясность сознания моей столетней бабушки Грейс. Наверное, вид у меня был настолько скептическим, что бабушка Пру поднялась с кресла.

— В моей генеалогической книге имеется фамильное древо Уотов. Я веду хронику наследия всех Сестер Конфедерации.

Сестры Конфедерации были младшими кузинами ДАР — таким же ужасным сообществом вышивальщиц, хранительниц пережитков времен Гражданской войны. В наши дни члены СК проводили свободное время, выискивая свои исторические корни по старым документам и телесериалам типа «Синих и серых».

— Вот она.

Бабушка Пру вернулась к кухонному столу, неся в руках огромный альбом в кожаном переплете. На желтых страницах из наклеенных уголков торчали потускневшие фотографии. Старушка начала листать страницы, роняя на пол закладки и старые газетные вырезки.

— Вы только взгляните! — вскричала Пру, показывая нам потрескавшийся снимок. — Бартон Фри! Мой третий муж! Самый красивый из всех моих муженьков!

— Пруденс Джейн, не отвлекайся, — обиженным топом произнесла бабушка Грейс. — Этот мальчик проверяет нашу память.

— Одну минуту! Его древо где-то здесь… сразу после Стэтхамов.

Я вглядывался в имена, которые знал по фамильному древу, висевшему в нашей столовой. Имени Итан Картер Уот там не было. Выходит, Сестры обладали другой версией этого древа? И я догадывался, какая из них была верной. У меня имелось подтверждение, завернутое в платок стопятидесятилетней прорицательницы.

— Почему его имени нет на нашем семейном древе?

— На Юге многие такие документы являются подделками, — ответила бабушка Грейс, захлопнув альбом и послав в воздух серое облако пыли. — Но я бы удивилась, если бы Уоты отметили его на своем фамильном древе.

— Только мои честные записи хранят память о его существовании, — сказала бабушка Пру и гордо улыбнулась, показав нам вставные челюсти.

Мне пришлось вернуть Сестер к исходной теме разговора:

— Бабушка Пру, почему его удалили из фамильного древа?

— По рассказам, он был дезертиром.

Я не уследил за ходом ее мыслей.

— Что вы имеете в виду?

— Господи, чему они учат молодежь в этих современных школах?

Бабушка Грейс, лениво вынимавшая претцел[17] из «Чекс-смеси», дала мне краткий ответ:

— Дезертиры — это конфедераты, убежавшие во время войны от генерала Ли.

Почувствовав мое смущение, бабушка Пру решила разъяснить слова своей сестры.

— Во время войны наши солдаты разделились на две группы. Первые поддерживали создание Конфедерации, а вторые поступали на службу по велению своих семей.

Бабушка Пру поднялась с кресла и начала вышагивать взад и вперед, как учительница на уроке истории.

— В тысяча восемьсот шестьдесят пятом году разбитая армия Ли испытывала голод и нехватку живой силы. Некоторые солдаты теряли веру в успех. Они собирали вещи и уходили из своих полков. Их называли дезертирами. Одним из таких солдат был Итан Картер Уот.

Старушки опустили головы, словно не знали, куда деться от стыда.

— Вы хотите сказать, что его удалили из нашего фамильного древа только по этой причине? Из-за того, что он не хотел умирать от голода и сражаться на стороне проигравших?

— Какой странный способ интерпретировать мои слова! — возмутилась бабушка Пруденс.

— Ты говоришь такие глупости, мальчик, что я просто не хочу их слышать!

14.09
НАСТОЯЩИЙ СТРАШИЛА РЭДЛИ

Вечером в воскресенье я перечитывал роман «Над пропастью во ржи». В какой-то момент мне показалось, что я достаточно устал и смогу быстро уснуть, но, как выяснилось, ошибся. И мне больше не хотелось читать книгу, потому что чтение уже не вызывало прежнего эффекта. Я не мог раствориться в сюжете, превратившись в персонажа Холдена Колфилда. В голове был полный хаос. Я видел медальон и горящие дома, слышал голоса незнакомых людей, которые взывал и ко мне. Непонятные видения… И что-то еще. Отложив книгу в сторону, я скрестил руки за головой.

«Лена? Ты здесь?»

Мой взгляд уперся в синий потолок.

«Не молчи. Это тебе не поможет. Я знаю, что ты здесь».

На этот раз мне пришлось немного подождать ответа. Ее голос возник, как тонкая яркая нить в самом темном и далеком уголке моего сознания.

«Нет, ты ошибаешься. Меня не было рядом».

«Ты находилась в моей голове весь вечер».

«Итан, я сплю. То есть спала, когда ты позвал меня».

Я молча засмеялся.

«Нет, ты не спала. Ты подслушивала».

«Я не подслушивала».

«Просто признайся, что подслушивала мои мысли».

«Ох уж эти парни! Вы всегда думаете только о себе. Возможно, мне просто нравится эта книга».

«Ты можешь заходить в мое сознание, когда захочешь?»

Последовала долгая пауза.

«Обычно нет, но сегодня это получилось. Я еще не понимаю, как действует такая связь».

«Может, нам у кого-нибудь расспросить о ней?»

«У кого?»

«Не знаю. Наверное, все же придется разбираться с ней самим. Как и со всем остальным».

Возникла еще одна пауза. Я старался не допустить сомнений в реальности нашей «беседы» — на тот случай, если Лена слышит каждую мою мысль. Возможно, так оно и было. Она скрывала от меня почти все, что касалось ее личности.

«Лучше не пытайся».

Я улыбнулся и почувствовал, как тяжелеют мои веки. Мне едва удавалось держать их открытыми.

«Я все равно попытаюсь».

Мне оставалось лишь выключить свет.

«Спокойной ночи, Лена».

«Спокойной ночи, Итан».

Я надеялся, что она не может копаться в моем сознании. И тут мне пришла идея. А что, если думать о баскетболе? Возможно, это заглушит мои неконтролируемые мысли. Закрыв глаза, я начал думать о предстоящей игре. Меня потянуло в сон, замелькали образы…

Я шел ко дну. Я тонул. Над моей головой перекатывались волны. Ноги цеплялись за илистое дно. Наверное, это была река Санти. Взбивая руками зеленую воду, я пытался выбраться на поверхность. Но поверхность оказалась слишком далеко. Вскоре мрак стал еще гуще. Я уже ничего не видел — только смутные полоски света, скользившие в глубине. Я погружался в бездну.

«Наступил мой день рождения, Итан. Это произошло».

Ее пальцы коснулись моей вытянутой руки. Я изогнулся, чтобы ухватить ее за запястье. Однако Лену уносило течением. Ее белый силуэт удалялся в темноту, и я терял его из виду. Мне хотелось закричать. Но в рот попала вода. Я не мог издать ни звука. Удушье нарастало. Сознание меркло.

«Я пыталась предупредить тебя, Итан. Ты зря связался со мной».

Я рывком сел на постели. Майка была мокрой. На подушке осталось влажное пятно. Воздух в комнате казался липким и сырым. Наверное, я снова оставил окно открытым.

— Итан Уот! Ты слышишь меня? Если через несколько минут ты не спустишься вниз, то всю эту неделю останешься без завтраков!

Когда я сел за кухонный стол, она подала мне яичницу, подливку и бисквиты.

— Доброе утро, Эмма.

Она повернулась спиной, даже не взглянув на меня.

— Я не нахожу в нем ничего доброго. Если хочешь, чтобы было иначе, то не плюй мне в спину и не говори, что это дождь накапал.

Она все еще сердилась на меня — либо из-за пропуска занятий в школе, либо из-за того, что я принес в дом медальон. Скорее всего, по двум причинам сразу. Хотя я не винил ее. До прошлой пятницы мое поведение в школе было безукоризненным. Она столкнулась с абсолютно новой проблемой.

— Эмма, я сожалею, что ушел с урока. Такого больше не повторится. Все вернется в свое русло.

Лицо Эммы немного смягчилось, и она села за стол напротив меня.

— Я так не думаю. Мы все совершаем те или иные глупости, и они влекут за собой последствия. В школе тебе придется заплатить за свои ошибки — чертовски много заплатить. Я надеюсь, что после этого ты начнешь прислушиваться к моим словам. А я советую тебе одно: держись подальше от Лены Дачанис и того дурного дома.

Обычно Эмма не поддерживала мнения большинства, учитывая, что в Гэтлине это большинство составляла худшая часть горожан. Но теперь все было иначе.

Судя по тому, как долго она помешивала ложкой кофе, сильная тревога все еще не отпускала ее. Эмма всегда беспокоилась обо мне, и я любил ее за это. Но с тех пор как она увидела медальон, в наших отношениях что-то изменилось. Я обошел вокруг стола и обнял Эмму за плечи. От нее, как всегда, пахло карандашами и «Ред Хотс».

Покачав головой, она сердито прошептала:

— Я больше не хочу слышать о ее зеленых глазах и черных локонах. На город надвигаются плохие облака, поэтому будь осторожен.

Похоже, сегодня у Эммы было не простое «помрачение». Она пребывала в чернильно-черном настроении. Впрочем, я тоже чувствовал приближение этих плохих облаков.

Линк заехал за мной. В салоне «битера», как обычно, гремела какая-то ужасная музыка. Но едва я сел рядом с ним, он приглушил звук. Это было дурным предзнаменованием.

— У тебя проблемы, парень.

— Я знаю.

— Этим утром в «Джексоне» объявлен сбор всей тусни.

— Ты что-нибудь слышал?

— Заваруха продолжается с пятницы. Я подслушал, о чем мать говорила по телефону, и попытался дозвониться до тебя. Кстати, где ты был?

— Я притворялся, что закапываю в Гринбрайре заколдованный медальон. Иначе Эмма не впустила бы меня обратно в дом.

Линк засмеялся. Он уже привык, что в разговорах об Эмме речь всегда заходила о колдовстве, амулетах и сглазе.

— По крайней мере, она не заставила тебя носить на шее вонючий мешочек с луковой дрянью. В прошлый раз это было отвратительно.

На самом деле в том мешочке находился чеснок. Я пришел с ним на мамины похороны. И это действительно было отвратительно.

Мы с Линком дружили с того самого дня, когда он угостил меня в автобусе половинкой «Твинки». Пусть его мало волновали мои слова и поступки, но все в городе знали, что мы друзья. По традиции Гэтлина теперь это считалось непреложным фактом. Все уже случилось десять лет назад. Для наших родителей все произошло лет двадцать или тридцать назад, а для города этот срок растягивался на полтора века. Никаких новшеств или изменений. Хотя я чувствовал, что перемены приближаются.

Моя мама говорила, что время не терпит застоя. Мне всегда нравилась в ней тяга к новизне. Этим она радикально отличалась от матери Линка. Та была строгой и консервативной, с задатками лидера и с разветвленной сетью последовательниц — очень опасная комбинация. Когда мы учились в седьмом классе, миссис Линкольн застала сына за просмотром фильма о Гарри Поттере. Она в гневе разбила кабельную приставку, затем провела общественную кампанию и добилась изъятия книг о Поттере из городской библиотеки, поскольку считала, что они восхваляют колдовство. К счастью, Линка отпускали в гости к Эрлу Пегги, где он мог смотреть канал МТV, иначе школа имени Джексона никогда не обзавелась бы собственной рок-группой «Кто убил Линкольна?».

Я никогда не понимал миссис Линкольн. Однажды мама покачала головой и предупредила меня: «Линк может быть твоим лучшим другом, но только не думай, что я присоединюсь к ДАР и начну носить фижмы, как их новые подвижницы». Затем мы надрывались от хохота, представляя, как вместо поездок на поля прошлых битв моя мама подрезает волосы садовыми ножницами в стиле дочерей американской революции. Ее невозможно было вообразить на распродаже домашних печений или на собраниях, посвященных «неправильной» окраске какого-то частного дома. А вот миссис Линкольн входила в ДАР. Более того, она считалась ответственным секретарем организации и постоянно напоминала об этом каждому встречному. Кроме нее в учредительный совет входили матери Саванны Сноу и Эмили Эшер. Они проводили в офисе ДАР почти все вечера, тогда как моя мама сидела в библиотеке, совершая микрооткрытия в истории края.

Вот так все и было, пока она не умерла…

Линк продолжал свой рассказ. Я постепенно начал прислушиваться к его словам.

— Моя мать связалась с матерями Эмили и Саванны. За последние пару вечеров они едва не протерли до дыр телефонные трубки. Я подслушал их разговор о разбитом окне и о том, что племянница старого Равенвуда порезала руку до крови.

Не замолкая ни на секунду, он свернул на соседнюю улицу.

— Они выяснили, что твоя ненаглядная зазноба недавно вышла из психушки в Виргинии. Она, между прочим, сирота и страдает каким-то шизоманиакальным комплексом.

— Лена не моя зазноба, — механически ответил я. — Мы просто друзья.

— Уж молчал бы. Она тобой так погоняет, что я скоро куплю тебе уздечку и седло.

Он говорил это о любой девушке, на которую я начинал заглядываться в коридорах школы.

— Она не погоняет… У нас ничего не было. Мы просто общаемся.

— Ты эту чушь своим бабкам рассказывай. Я же знаю, что она нравится тебе. Признайся, Уот. Ты втюрился.

Линку были недоступны тонкости отношений. Он думал, что с девушкой можно было просто общаться только в том случае, если она умела играть на соло-гитаре. Все остальные причины предполагали какие-то пошлости.

— Да, она нравится мне. Однако мы просто друзья.

Я говорил ему правду. Возможно, мне хотелось бы иного в моих отношениях с Леной, но это был другой вопрос. Смутившись, я криво улыбнулся, а Линк, похоже, расценил эту улыбку по-своему. Он театрально изобразил, что его стошнило на колени. Через секунду мы чудом разъехались со встречным грузовиком. Я знал, что мой приятель просто меня подкалывает. Ему было плевать на мои чувства к Лене. Сейчас он говорил о ней только потому, что хотел поиздеваться надо мной.

— Слушай, а это правда? Она действительно так делает?

— Что она делает?

— Ну, ты знаешь. Впадает в приступы безумия. Забирается на деревья и летит вниз, ломая на своем пути все ветки.

— Линк, там всего лишь разбилось окно. И все. Ничего особенного.

— Миссис Эшер говорила, она разбила его рукой или бросила что-то в стекло.

— Забавно, но на том уроке английского языка я не видел никакой миссис Эшер.

— Да, чувак, моей мамы тоже там не было. Тем не менее она сказала, что приедет сегодня в школу.

— Отлично! Займи ей место за нашим столиком в буфете.

— Наверное, Лена вела себя так и в прежних школах. Вот почему ее посадили в психушку.

Линк не шутил. Судя по его серьезному голосу, после инцидента с окном он подслушал немало разговоров своей матери. Мне вспомнились слова Лены о том, как сложна ее жизнь. Возможно, тому виной сходные случаи или еще тысяча причин, о которых она не желала говорить. Что, если Эмили Эшер и ее окружение не ошибались? Что, если я принял не ту сторону?

— Будь осторожен, парень. Похоже, ей уже забронировали место в сумасшедшем доме.

— Если ты веришь во все это, то мне не о чем с тобой разговаривать.

Мы молча выехали на школьную стоянку. Я зная, что Линк просто пытался предупредить меня, но побороть волну раздражения не было сил. Я ничего не мог поделать с собой. Все вокруг казалось чуждым и враждебным. Выбравшись из машины, я хлопнул дверью. Линк окликнул меня:

— Чувак, пойми. Я беспокоюсь о тебе. Ты ведешь себя как придурок.

— Мы что с тобой — уже пара гомиков? Может, тебе лучше побеспокоиться о себе и найти какую-нибудь девчонку? Пусть даже сумасшедшую?

Он вышел из машины и посмотрел на здание администрации.

— В любом случае, предупреди свою подружку, чтобы сегодня она вела себя осторожно. Взгляни на крыльцо.

На ступенях у главного входа стояли миссис Линкольн и миссис Эшер. Они разговаривали с директором Харпером, а рядом с ними с важным видом крутилась Эмили. Миссис Линкольн строго отчитывала директора, и тот послушно кивал с таким выражением, будто восторгался каждым ее словом. Он возглавлял нашу школу много лет, но понимал, у кого в руках реальная власть в городе. Сейчас он смотрел на двух ее представительниц. Когда мать Линка замолчала, Эмили живописала инцидент с разбитым окном. Миссис Линкольн одобрительно похлопала ее по плечу. Директор возмущенно покачал головой.

В этот день над нами действительно нависло плохое облако.

Лена сидела в своем катафалке и что-то строчила в потрепанном блокноте. Мотор тихо урчал. Я постучал в окно. Она подпрыгнула от неожиданности и посмотрела на здание администрации. Наверное, ее тоже встревожило сборище разгневанных мамаш. Я помахал ей рукой в надежде, что она откроет дверь, но Лена покачала головой. Я подошел к машине с другой стороны и подергал за ручку пассажирской двери. Замки были заперты. Однако она напрасно думала, что от меня так легко избавиться. Я не собирался никуда уходить. Сев на капот, я бросил свой рюкзак на гравий парковки.

«Итан, что ты делаешь?»

«Жду, когда ты выйдешь».

«Тебе придется долго ждать».

«Мне некуда спешить».

Она посмотрела на меня через ветровое стекло. Я услышал, как щелкнул дверной замок.

— Тебе кто-нибудь говорил, что ты сумасшедший?

Лена подошла ко мне и сложила руки на груди — прямо как Эмма перед началом очередного нагоняя.

— Судя по слухам, я не такой безумный, как ты.

Ее волосы были подвязаны сзади шелковым черным бантом, украшенным аппликациями вишневых и розовых соцветий. Я представил, как она, собираясь в школу, рассматривала себя в зеркале и размышляла о собственных похоронах. Наверное, выбрав бант с цветами, она постаралась скрасить свое траурное настроение. Черные джинсы, черные кроссовки, длинное платье и черный крест.

Лена нахмурилась и посмотрела на здание школы. Члены родительского совета направились в кабинет директора, чтобы обсудить ее дальнейшую участь.

— Ты слышишь, о чем они говорят?

Она покачала головой.

— Я не могу читать мысли людей.

— Но ты же копалась в моем уме.

— Нет, Итан. Это не так.

— А вчера вечером?

— Я не знаю, что произошло. Кажется, мы… связаны друг с другом.

Тема наших отношений смущала ее — особенно сейчас. Она старалась не смотреть мне в глаза.

— У меня такого прежде не было. Ни с кем.

Я мог бы сказать, что понимаю ее чувства. Мне хотелось признаться, что, когда мы мысленно общались, я чувствовал неописуемую близость к ней — как ни к кому другому. Нас разделяло расстояние, но мы были рядом. Мы были вместе.

Естественно, я умолчал об этом. Я начал думать о расписании баскетбольных игр, о меню в буфете, о школьном коридоре, который недавно выкрасили в цвет зеленого горохового супа. О чем угодно, только не о нас. А затем, склонив голову набок, я выдавил из себя глупый ответ:

— Да, девушки часто говорят мне об этом.

Иногда я вел себя как идиот — чем больше нервничал, тем глупее становились мои шутки. Она печально улыбнулась.

— Ты зря стараешься развеселить меня. У тебя ничего не получится.

Тем не менее было видно, что ее настроение немного улучшилось. Я оглянулся на здание школы.

— Если хочешь узнать, о чем они говорят, я могу перечислить их главные тезисы.

Она скептически фыркнула.

— Хочешь сказать, тебе что-то известно?

— Это Гэтлин. Здесь не бывает секретов.

— И насколько плоха моя ситуация? — спросила она, отвернувшись в сторону. — Они думают, что я ненормальная?

— В принципе, да.

— Они считают, что я представляю собой опасность для школы?

— Хорошая догадка. Жители нашего города не любят чужаков. А главным изгоем в Гэтлине является Мэкон Равенвуд. Только без обид.

Прозвенел первый звонок. Она нахмурилась и схватила меня за рукав.

— Вчера вечером мне приснился кошмар. И там ты…

Я кивнул. Она могла бы и не говорить об этом. Я знал, что мы делили один и тот же сон.

— У меня потом были мокрые волосы.

— У меня тоже.

Она вытянула руку и показала мне синяки на запястье. Их оставили мои пальцы, когда я пытался удержать ее перед тем, как она погрузилась в темноту. Я надеялся, что Лена не досмотрела сон до конца. Но, судя по ее лицу, она все-таки видела и финал.

— Мне очень жаль.

— Это не твоя вина, Итан.

— Я не могу понять, почему наши сны такие реальные.

— А ведь я все время предупреждаю тебя. Ты должен держаться от меня как можно дальше.

— В любом случае, я буду считать, что ты меня предупредила.

В глубине души я знал, что не смогу отказаться от Лены — не смогу «держаться от нее как можно дальше». Через пару минут мне предстояло войти в школу и столкнуться с одноклассниками, которые явно не одобряют мой выбор. Но меня это не волновало. Я наслаждался откровенным общением без всяких прикрас. С Леной можно было говорить о чем угодно. Там, в Гринбрайре, я готов был сидеть на траве целый день, и даже больше — пока она была бы рядом со мной.

— А что ты говорила о своем дне рождения? Почему ты не сможешь оставаться здесь после него?

Она тут же изменила тему разговора:

— Я хотела спросить тебя о медальоне. Ты тоже видел горящий дом?

— Да. Я сидел в церкви, когда началось видение. Это просто чудо, что я не упал со скамьи. Но мне удалось выведать у Сестер некоторые сведения. Инициалы И. К. У. соответствуют имени Итана Картера Уота. Он был моим прапрапрапрадедом. Мои сумасшедшие бабки утверждают, что меня назвали в его честь.

— Почему же ты сразу не узнал инициалы?

— В том-то все и дело! Я никогда не слышал о нем прежде. Его удалили из нашего фамильного древа.

— А инициалы Ж. К. Д.? Это Женевьева, верно?

— Наверное, она. Хотя Сестры ничего не знают о ней. Буква Д, скорее всего, означает Дачанис. Я хотел расспросить Эмму, но стоило ей увидеть медальон, у нее чуть глаза не вылезли. Как будто его трижды заколдовали, окунули в ведро вуду и завернули в проклятье огромных размеров. Жаль, что кабинет отца все время закрыт. Там хранятся старые мамины книги о Гэтлине и Гражданской войне.

Затем я как бы невзначай закинул удочку:

— Может, ты поговоришь со своим дядей?

— Он ничего не знает. Где сейчас медальон?

— У меня в кармане. Эмма велела засунуть его в мешочек, наполненный особым порошком. А потом отнести обратно в Гринбрайр и закопать в землю.

— Наверное, она ненавидит меня.

— Не больше, чем любую другую девушку, с которой мне хотелось бы подружиться. Я имею в виду девушку-товарища, а не что-то там такое…

Мне и самому не верилось, что я могу вести себя настолько нелепо.

— Давай пойдем в класс. Зачем нам новые проблемы?

— Нет, я лучше поеду домой, — ответила Лена. — Конечно, мне придется свыкнуться с таким отношением. Но я хочу пожить спокойно хотя бы еще один день.

— Ты не боишься, что тебя потом будут ругать?

Она засмеялась.

— Кто? Мой дядя? Всеми гонимый Мэкон Равенвуд, который считает школу пустой тратой времени? Он и сам не ходил в нее. Моего дядю бросает в дрожь от всего, что нравится добропорядочным жителям Гэтлина.

— Тогда почему ты приехала сюда?

Например, я знал, что Линк ни за какие коврижки не появился бы в школе, если бы миссис Линкольн каждое утро не контролировала его. Лена повертела в руках один из своих брелоков — семиконечную звезду.

— Я думала, здесь будет по-другому. Я надеялась завести друзей среди одноклассников, присоединиться к редколлегии школьной газеты… ну и все такое прочее.

— Ты имеешь в виду нашу газету? «Парламентские новости "Джексона"»?

— В прежней школе я тоже пыталась устроиться в редколлегию, но мне сказали, что штат уже полный. Хотя у них не хватало корреспондентов и они не успевали выпускать газету вовремя.

Она смущенно отвернулась.

— Я лучше поеду.

Мне оставалось лишь открыть для нее дверь.

— Я думаю, тебе стоит поговорить со своим дядей о медальоне Женевьевы. Возможно, он знает больше, чем ты думаешь.

— Поверь, он ничего не знает.

Я захлопнул дверь. Конечно, мне хотелось, чтобы она осталась в школе. Но отчасти я был рад, что Лена уезжала домой. Сегодня мне и без нее хватит неприятностей.

— Если хочешь, я сдам твою работу на проверку.

Проследив за моим взглядом, она взяла в руки блокнот, лежавший на пассажирском сиденье.

— Нет, это мои личные записи.

Лена открыла бардачок для перчаток и сунула туда блокнот.

— Просто ерунда всякая.

То есть то, о чем она не собиралась рассказывать мне.

— Тогда тебе лучше уехать сейчас, потому что Жирный скоро начнет вылавливать прогульщиков.

Не дожидаясь моих дальнейших советов, Лена махнула мне рукой и начала выезжать со стоянки. Я услышал лай и, повернувшись, увидел огромную черную собаку, с которой уже встречался в Равенвуде. Пес сидел на тротуаре всего в нескольких шагах от меня. Как раз в это время на аллее появилась миссис Линкольн. Она улыбнулась и кивнула мне. Собака зарычала. Шерсть на загривке поднялась дыбом. Миссис Линкольн посмотрела на пса с таким отвращением, словно это был сам Мэкон Равенвуд. Я не успел заметить, кто из них выиграл эти «гляделки».

— Дикие животные разносят бешенство. Кто-то должен уведомить городской совет о бродячей собаке.

Ага! Кто-то.

— Вы правы, мэм.

— Я видела, что со стоянки выехала черная машина. Кто был за рулем? Мне показалось, что ты крутился рядом.

Она знала ответ. Это был не вопрос, а конкретное обвинение.

— Извините, мэм. Я опаздываю на урок.

— Мы с директором Харпером решили судьбу той приезжей девушки, которая поселилась в Равенвуде. Он заверил меня, что предложит ей перевестись в другое учебное заведение — в любую из трех школ в соседних городах. Лишь бы ее не было в «Джексоне».

Я молча отвел взгляд в сторону.

— Это наш долг, Итан Уот. Каждого жителя Гэтлина — директора Харпера, мой и твой. Мы должны оградить молодежь от любого вредного воздействия. От любых плохих людей.

То есть от тех, кто не нравится ей.

Она протянула руку и похлопала меня по плечу, как недавно Эмили.

— Уверена, что ты понимаешь, почему я встревожена. Ведь ты один из нас. Твой отец родился здесь. Твою маму похоронили на нашем кладбище. Ты сын Гэтлина и принадлежишь этому городу. Не каждый человек удостаивается такой высокой чести.

Мне захотелось нахамить. Но когда я повернулся, она уже села в машину. На этот раз миссис Линкольн задумала не просто сжечь несколько книг, а устроить расправу посерьезнее.

Прозвенел второй звонок. Я вошел в класс, и день сразу стал для меня совершенно обычным. Озабоченные родители по-прежнему толпились рядом с кабинетом директора, но они меня больше не интересовали. На большой перемене мы с парнями пошли в буфет, где я, как всегда, съел три шоколадных пудинга. Ребята неодобрительно поглядывали на меня и молчали. Всем было ясно, о ком мы думали, но не говорили. На уроках химии и английского Эмили усердно рассылала эсэмэски, и ее суетливое поведение тоже казалось неким подтверждением повседневного порядка. Я знал, о ком и что именно она писала своим подругам. Короче, все выглядело привычным и скучным. Вот почему, когда после тренировки Линк подвез меня домой, я решился на совершенно безумный поступок.

Эмма встретила меня на крыльце — верный признак неприятностей.

— Ты видел ее?

Вполне ожидаемый вопрос.

— Лены не было сегодня в школе.

В принципе, я сказал ей правду.

— Вот и хорошо. Несчастья идут за ней по пятам, как пес Равенвудов. Я не хочу, чтобы они вошли за тобой в этот дом.

— Мне нужно принять душ. Когда ты приготовишь ужин? Мы с Линком договорились поработать сегодня вечером над школьным проектом.

Последнюю фразу я произнес уже на лестнице.

— Над школьным проектом? По какому предмету?

— По истории.

— Куда вы поедете? И когда ты планируешь вернуться?

Чтобы уклониться от ответов, я захлопнул дверь ванной комнаты. Мне требовался план и какой-нибудь тщательно продуманный повод. Через десять минут, сидя за кухонным столом, я уже излагал его Эмме. В нем имелось множество изъянов, но это был лучший вариант, который я смог придумать за такое короткое время. Теперь оставалось лишь тупо стоять на своем. Я не считал себя заправским лжецом, а Эмма не была глупой.

— Линк заберет меня после ужина, и мы поедем в библиотеку. Посидим там до закрытия. Домой вернусь где- то между девятью и десятью часами вечера.

Я намазал кусок свинины липкой массой «Каролина голд»; горчичный соус для барбекю не имел никакого отношения к Гражданской войне, но по какой-то причине прижился в Гэтлине.

— Значит, в библиотеку?

Я редко обманывал Эмму и всегда жутко нервничал в подобных ситуациях. Сегодня вечером у меня даже разболелся живот. Мне не хотелось набивать желудок жареной свининой, но выбора не было. Эмма точно знала мою порцию. Два куска вызвали бы подозрение. А уж если бы я ограничился одним куском, меня отослали бы в спальню с градусником под мышкой и с имбирным элем и руке. Вздохнув, я снова потянулся за соусом.

— Ты не был в библиотеке с тех пор…

— Я знаю.

С тех пор, как умерла мама.

Библиотека была вторым домом для моей матери и всей нашей семьи. Когда я был маленьким, мы проводили там почти каждый воскресный вечер. Я блуждал среди стеллажей и выискивал книги с рисунками пиратских кораблей, рыцарей, солдат или астронавтов. Мама обычно говорила: «Это моя церковь, и наша семья проводит здесь воскресные мессы».

Главный библиотекарь Гэтлина, Мэриан Эшкрофт, была близкой подругой моей матери и вторым общепризнанным знатоком истории нашего города. Их с мамой связывали общие исследования. Они вместе учились в университете и заканчивали аспирантуру в Дьюке. Защитив диссертацию по какой-то афро-американской теме, Мэриан отправилась следом за мамой в Гэтлин, чтобы завершить их первую совместную рукопись. Перед роковым случаем они писали уже пятую книгу.

После смерти мамы я ни разу не заходил в библиотеку, потому что не был готов к этому. Но я знал, что Эмма не посмела бы мешать моим визитам к Мэриан. Она даже не стала бы звонить ей, чтобы проверить меня. Уважая ее дружбу с моей мамой, она причисляла мисс Эшкрофт к членам нашей семьи. А для Эммы не было ничего дороже семейных и родственных уз.

— Ладно, только следи за своими манерами и не кричи там во весь голос. Помнишь слова своей матери? Любая книга — это Библия, а дом, где хранятся подобные вещи, является храмом Господним.

Я точно знал, что моя мама никогда не сказала бы такого об офисе ДАР.

Послышались гудки. Это сигналил Линк. Он собирался на репетицию и согласился подвезти меня. Я выбежал из кухни, сгорая от стыда… Мне хотелось броситься в объятия Эммы и признаться ей во всем, как я сделал в шестилетнем возрасте, когда съел все «Джелл-О»[18], припрятанные в буфете. Возможно, Эмма была права. Наверное, я пробил дыру в небесах и Вселенная уже начала падать мне на голову.

Подходя к особняку Равенвуда, я плотнее прижал к себе глянцевую синюю папку — мой повод для визита в дом Лены без приглашения. Я якобы хотел передать ей задание по английскому языку — по теме, которую она пропустила. Во всяком случае, таким был мой план. Когда я спускался со своего крыльца, он казался мне довольно убедительным. Но теперь, поднимаясь на крыльцо Равенвуда, я терзался большими сомнениями.

Обычно меня не причисляли к навязчивым парням, но сейчас я не видел других вариантов. Лена никогда не пригласила бы в дом постороннего человека. Я интуитивно полагал, что ее дядя мог бы рассказать нам о Женевьеве. Он должен был хоть что-нибудь знать о ней. Впрочем, возможно, главная причина визита коренилась в другом. Мне хотелось увидеть ее. Этот растянувшийся день, проведенный в «Джексоне» без урагана по имени Лена, оказался настолько тусклым, что я начал думать, смогу ли прожить оставшиеся школьные годы без тех проблем, которые она мне создавала. Точнее, тех проблем, которые делали мою жизнь такой насыщенной и интересной.

Я увидел свет в окнах, прикрытых плющом. Изнутри доносилась мелодия старой песни Саванны — как раз из того георгианского альбома, который нравился моей маме. «В холодный-холодный вечер…» Едва я хотел постучать, из прихожей послышался лай. Через несколько секунд дверь открылась. На пороге стояла Лена. Босоногая, с распущенными волосами — такой я ее еще не видел. Черное платье с вышитыми маленькими птицами годилось бы для костюмированного бала в каком-нибудь шикарном ресторане. А я в своей рваной майке и джинсах будто только что вышел из гэтлинскош кафе «Дэ…и кин…». Ступив на крыльцо, она прикрыла дверь за собой.

— Итан! Что ты здесь делаешь?

Я смущенно протянул ей папку.

— Вот… Принес тебе домашнее задание.

— Я же предупреждала тебя. Зачем ты пришел? Мой дядя не любит посторонних людей.

Она начала теснить меня с лестницы.

— Ты должен уйти. Прямо сейчас!

— Я просто подумал, что мы с ним могли бы познакомиться… и поговорить.

Услышав деликатное покашливание, я приподнял голову. На крыльце, за спиной Лены, стоял пес Равенвудов, а за ним возвышался сам Мэкон Равенвуд. Мне хотелось скрыть свое удивление, но вряд ли это удалось, — увидев его, я едва не выпрыгнул из кожи.

— Не часто мне доводилось слышать такие слова. И, будучи джентльменом, я не позволю вам разочароваться в своих ожиданиях.

Несмотря на южную медлительность речи, он говорил с идеальным произношением:

— Приятно познакомиться с вами, мистер Уот.

Я не верил своим глазам. Передо мной стоял таинственный Мэкон Равенвуд! Естественно, я думал, что увижу Страшилу Рэдли — какого-то жалкого уродца в грязном комбинезоне, который будет шаркать по дому, что-то односложно бормоча и, возможно, даже пуская слюну по подбородку. Но Мэкон не был Страшилой Рэдли. Он больше походил на Аттикуса Финча.

Его одежда считалась бы безупречной в каком-нибудь… ну, я не знаю… в 1942 году. На рукавах накрахмаленной белой рубашки вместо пуговиц поблескивали старомодные серебряные запонки. Черный вечерний френч был идеально выглажен. Глаза Равенвуда мерцали, как два колодца с темной водой. Они казались затуманенными, словно стекла катафалка, на котором Лена ездила в город, и выделялись на его бледном лице, как черные пятна. В них ничего не отражалось. Его кожа была белой как снег — того мраморно-белого цвета, который встречается только у городских затворников. Волосы — седые на висках и черные, как у Лены, на темени — напоминали смесь соли и перца.

Его можно было принять за какого-то американского актера эпохи черно-белого кино. Или, возможно, за члена королевской семьи небольшого европейского государства, о котором у нас никто не слышал. Но Мэкон Равенвуд родился в наших краях, и этот факт приводил в замешательство. Он был пугалом Гэтлина, истории о котором я слышал с детского сада. А теперь мне казалось невероятным, что он вообще из нашего города.

Не сводя с меня пристального взгляда, Мэкон захлопнул книгу, которую держал в руках. Он смотрел на меня так, словно выискивал что-то внутри. Словно обладал рентгеновским зрением. Впрочем, принимая во внимание события прошлой недели, такое вполне можно было допустить. Я боялся, что он слышит, как громко стучит мое сердце. Мэкон Равенвуд смущал меня и понимал это. Ни один из нас не улыбался. Жуткий пес стоял рядом с ним, напряженно пригнув голову. Похоже, он ждал приказа, чтобы наброситься на меня и перегрызть мне горло.

— Где же мои манеры? Входите, мистер Уот. Мы как раз собирались поужинать. Вы можете присоединиться к нам. Прием пищи всегда считался нашим любимым занятием — особенно здесь, в Равенвуде.

Я взглянул на Лену, безмолвно выпрашивая какой-нибудь совет.

«Скажи ему, что ты не можешь остаться на ужин».

«Поверь мне, я и сам не хочу».

— Спасибо, сэр. Но мне не хотелось бы обременять вас своей персоной. Я пришел к вам только для того, чтобы передать домашнее задание для Лены.

Снова приподняв синюю папку, я отступил на шаг.

— Ерунда, мой друг! Вы можете остаться. После ужина я покажу вам свою оранжерею и угощу вас кубинской сигарой. Или вы предпочитаете сигареты? А может быть, вам неудобно заходить в мой дом? В таком случае я пойму ваш отказ.

Трудно было сказать, шутит он или говорит серьезно. Лена приобняла его за талию, и лицо Мэкона мгновенно изменилось. Как будто солнце выглянуло из-за облаков в дождливый серый день.

— Дядя Эм, не мучай Итана. Он мой единственный друг на сотни миль вокруг, и если ты напугаешь его, мне придется переехать к тете Дель. Тогда тебе не над кем будет издеваться.

— Со мной останется Страшила.

Собака приподняла голову и лукаво посмотрела на Мэкона.

— Я заберу его с собой, — с улыбкой пригрозила Лена. — Недаром же он бегает за мной по всему городу.

Я не удержался от вопроса.

— Страшила? Вы назвали собаку Страшилой Рэдли?

Мэкон позволил себе небольшую улыбку.

— Пусть лучше это прозвище будет его, а не моим.

Он запрокинул голову и засмеялся. Я испуганно отшатнулся, изумленный выражением его лица. Мэкон открыл дверь и поманил меня пальцем.

— А действительно, мистер Уот! Присоединяйтесь к нам. Я люблю веселую компанию. К сожалению, прошел уже целый век с тех пор, как Равенвуд имел честь принимать гостей из нашего прелестного маленького Гэтлина.

Лена смущенно улыбнулась.

— Не будь снобом, дядя. Горожане не виноваты в том, что ты не разговариваешь с ними.

— И это не моя вина, что я привык к хорошим манерам, к рассудительной интеллигентной беседе и сносной личной гигиене. Хотя я не настаиваю именно на такой очередности.

— Не обращай на него внимания, — извиняющимся гоном сказала мне Лена. — Он сегодня в плохом настроении.

— Кажется, я догадываюсь почему. Это как-то связано с директором Харпером?

Лена кивнула.

— Да, был звонок от директора. Расследование подозрительного инцидента с окном еще не закончено, но мне дали испытательный срок.

Она округлила глаза.

— Еще одно нарушение — и меня отчислят из школы.

Мэкон беспечно рассмеялся, как будто мы говорили о чем-то абсолютно несерьезном.

— Испытательный срок! Как забавно! Такое наказание может исходить от авторитетного должностного лица.

Он мягко втолкнул нас в прихожую.

— Недоучка директор, с трудом закончивший колледж, и кучка напыщенных домохозяек, чья родословная не выдержит конкуренции даже с родословной Страшилы Рэдли. И они еще на что-то претендуют!

Я переступил через порог прихожей и остановился как вкопанный. Передо мной раскинулся великолепный холл с парящим сводом. От зала с современной мебелью, который я видел несколько дней назад, не осталось и следа. Рядом с лестницей, ведущей на второй этаж, висела большая картина, написанная маслом, — портрет потрясающе красивой женщины с сияющими золотистыми глазами. Лестница тоже утратила современный стиль и превратилась в ажурный классический пролет, который, казалось, опирался лишь на воздух. Если бы сейчас к нам спустилась Скарлетт О'Хара в кринолине и пышных юбках, в такой обстановке она выглядела бы вполне естественно. С потолка свисали хрустальные многоярусные люстры. Изысканная старинная мебель чередовалась с удобными креслами, накрытыми расшитыми покрывалами, с мраморными столиками и декоративными пальмами в больших горшках. Повсюду горели свечи. Французские окна были открыты настежь. Прохладный ветерок приносил из сада запах экзотических растений. На нескольких столах возвышались высокие серебряные вазы с букетами свежих цветов. На какое-то мгновение я подумал, что вернулся в одно из своих видений. Но медальон по-прежнему хранился в магическом мешочке, надежно завернутый в носовой платок. На всякий случай я провел ладонью по карману. А жуткая собака, сидевшая у лестницы, смотрела на меня, как на кусок бекона.

Все это казалось фантастикой. После моего прошлого визита Равенвуд изменился. Вид холла казался абсолютно нереальным, как будто я очутился в прошлом. Но мне он нравился, и я хотел бы, чтобы моя мама могла полюбоваться такой правдоподобной реставрацией исторического интерьера. Впрочем, мебель и остальные предметы были вполне реальными. Теперь я знал, как выглядели старые дома в эпоху их былого величия. Во всей этой неописуемой красоте особняка ощущалась какая-то связь с Леной Дачанис, с садом за полуобвалившейся стеной, с загадочным Гринбрайром.

«Почему он раньше выглядел по-другому?»

«О чем ты говоришь?»

«Думаю, ты знаешь, что я имею в виду».

Мэкон шагал перед нами. Мы свернули за угол — в ту комнату, которая на прошлой неделе служила гостиной. Теперь здесь был огромный зал. У стены стоял длинный стол на деревянных львиных лапах. Он был сервирован на троих, как будто Мэкон и Лена ожидали меня. В углу играло фортепьяно — одно из механических чудес XIX века. Атмосфера зала казалась совершенно сверхъестественной. До меня доносились едва уловимые отзвуки смеха, звон бокалов и гул голосов. Создавалось впечатление, что в Равенвуде шло праздничное торжество, на котором я был единственным гостем.

Мэкон продолжал возмущаться по поводу телефонного звонка директора Харпера. Его слова отражались эхом от украшенных фресками стен и резного сводчатого потолка.

— Наверное, я действительно сноб. Все эти маленькие города вызывают у меня отвращение. Я презираю их жителей. У них, как правило, крохотные умы и большие задницы. Можно сказать, что скудость в одной части тела они компенсируют избытком в другой. Все, что ни попадало бы к ним внутрь, превращается в обычное дерьмо. Жирные, тупые и в конечном счете ужасно неудовлетворенные.

Он засмеялся, оскалившись в недоброй улыбке.

— Так почему же вы не уезжаете отсюда?

Я почувствовал волну раздражения, которая вернула меня обратно в реальность, какой бы иллюзорной она сейчас ни казалась. Когда я сам насмехался над Гэтлином, это было одно. Но совсем другое, когда оскорбления исходили от Мэкона Равенвуда. Мы считали его чужаком.

— Не задавайте абсурдных вопросов, юноша. Я живу в Равенвуде, а не в Гэтлине.

Он произнес название города с таким отвращением, как будто увидел омерзительного паука.

— У меня нет детей, и когда я буду готов разорвать узы моей жизни, мне придется найти человека, который позаботился бы о Равенвуде. Моя единственная, прекрасная и ужасная, цель — уберечь это место в целости и сохранности. Мне нравится считать себя хранителем живого уникального музея…

— Дядя Эм, ты говоришь слишком высокопарно.

— А ты, Лена, излишне дипломатична. Я никогда не мог понять, почему тебе так хочется общаться с этими глупыми и невежественными горожанами.

«Похоже, у него свой пунктик».

«Между прочим, ты тоже не хотел, чтобы я приходила в школу».

«Нет… я просто имел в виду…»

Мэкон строго посмотрел на меня.

— Конечно, к нашему гостю это не относится.

Чем больше я слушал его, тем сильнее становилось мое любопытство. Кто мог бы подумать, что Мэкон Равенвуд окажется таким интеллигентным человеком? Среди прочих жителей Гэтлина я поставил бы его на третье место по уму, поскольку два первых занимали моя мама и Мэриан Эшкрофт. Или, возможно, на четвертое — при условии, что мой отец когда-нибудь снова вернется к прежней жизни. Я пытался рассмотреть название книги, которую Мэкон держал в руке.

— Это что, Шекспир?

— Бетти Крокер[19]. Потрясающая женщина! Мне хотелось узнать, какие блюда местные жители предпочитают выбирать на ужин. Что-то потянуло в этот вечер на региональные рецепты. После долгих раздумий я решил остановиться на тушеной свинине.

Опять тушеная свинина! При одной лишь мысли о ней я почувствовал приступ тошноты. Мэкон выдвинул для Лены кресло с завитушками.

— Кстати, о гостеприимстве, моя дорогая! На День всеобщего сбора к нам приедут твои кузины и кузен. Не забудь сказать Дому и Кухне, что у нас появится пять новых персон.

Лена раздраженно нахмурилась.

— Я передам твои слова персоналу кухни и служанкам, дядя Эм.

— Что за день всеобщего сбора? — спросил я.

— Наше семейство немного чудаковатое. Всеобщий сбор — это старый праздник урожая. Ранняя версия Дня благодарения. Ничего особенного.

Я и не думал, что Равенвуд посещали какие-то гости — пусть даже родственники из других городов. Никто из жителей Гэтлина никогда не видел ни одной машины, которая сворачивала бы сюда на развилке дорог.

Мэкон, видимо, забавлялся, смущая Лену.

— А ты, дорогая, зря извращаешь мои слова. И знаешь, заговорив о Кухне, я понял, что действительно проголодался. Пойду посмотрю, что она там нащелкала для нас.

В тот же миг я услышал, как в отдаленной комнате зазвенели горшки и кастрюли.

— Дядя Эм, я прошу тебя! Ты перегибаешь палку.

Мэкон Равенвуд поднялся из-за стола и направился к дальней двери. Его каблуки звонко стучали по полированном полу. Я признался себе, что странный особняк внушал почтение. По сравнению с ним Белый дом казался лесной хижиной.

— Лена, что происходит?

— Что ты имеешь в виду?

— Как он узнал о моем приходе и позаботился о месте для меня?

— Наверное, он сделал это, когда увидел нас на крыльце.

— А почему так изменилась обстановка? Я заходил в ваш дом в тот день, когда мы с тобой нашли медальон. Все выглядело совершенно иначе.

«Скажи правду. Ты можешь доверять мне».

Она теребила кайму платья. Упрямая девчонка.

— Мой дядя любит старинные вещи. Он меняет обстановку почти каждый месяц. Почему это тебя так волнует?

Что бы здесь ни происходило, она не собиралась раскрывать мне истину.

— Ладно. Ты не против, если я осмотрюсь?

Она нахмурилась, но ничего не сказала. Я встал из-за стола и направился к двери, за которой скрылся Мэкон. Следующая комната оказалась небольшим кабинетом, с двумя диванами и письменным столом. На коврике перед пылающим камином лежал Страшила Рэдли. Увидев меня, он грозно зарычал.

— Хороший песик. Тише, тише.

Собака зарычала громче. Я попятился к двери. Страшила умолк и положил голову на лапы. Я заметил на письменном столе сверток. Что-то было завернуто в коричневую бумагу и перевязано шнурком. Когда я взял его в руки, пес снова зарычал. На свертке стоял штамп Гэтлинской краевой библиотеки. Я узнал его с первого взгляда. Моя мама получала сотни таких посылок, и только Мэриан Эшкрофт заворачивала книги подобным образом.

— Вы интересуетесь библиотечными книгами, мистер Уот? Неужели вы знакомы с Мэриан Эшкрофт?

Я почему-то не удивился бесшумному и внезапному появлению Мэкона. Он взял сверток из моих рук и нежно погладил обертку.

— Да, сэр. Мэриан… то есть доктор Эшкрофт… она была лучшей подругой моей мамы. Они вместе писали книги.

Глаза Мэкона сверкнули — короткая вспышка и вновь непроницаемая чернота зрачков.

— Ах да! Конечно! Какая непростительная забывчивость! Итан Уот, я знал твою мать.

У меня слова застряли в горле. Откуда Равенвуд мог знать мою маму? На его лице промелькнуло странное выражение, как будто он вспоминал о чем-то.

— Естественно, только по ее книгам. Я прочитал все, что она написала. И если вас не затруднит присмотреться к ссылкам в «Плантациях и посадках растений», в главе «Разделенный сад», вы увидите, что основными источниками этих исследований были книги из моей личной коллекции. Ваша мать обладала литературным талантом, ее смерть — огромная потеря.

Мне удалось выдавить из себя улыбку.

— Спасибо, сэр.

— Для меня будет честью показать вам свою библиотеку. Я с огромным удовольствием продемонстрирую мою коллекцию книг единственному сыну Лилы Эверс.

Меня поразило звучание имени моей мамы в устах Равенвуда.

— Уот, — поправил его я. — Лилы Эверс Уот.

Его улыбка стала шире.

— Конечно. Прошу прощения. Но вернемся к главному событию. Судя по тишине на Кухне, наш ужин уже подан.

Он похлопал меня по плечу, и мы вернулись в зал. Лена ожидала нас за столом. Она зажигала свечу, которая погасла от вечернего ветра. Блюда на столе были бы достойны изысканного пиршества. Но как они попали сюда, было непонятно. Кроме нас троих, я не видел в доме ни одного человека. Получалась интересная картина: абсолютно изменившийся интерьер, собака-волк, и теперь вот это. Однако я по-прежнему ожидал, что самой удивительной частью вечера будет рассказ Мэкона о Женевьеве.

Яств было столько, что можно было бы накормить всех членов ДАР, церковных прихожан и нашу баскетбольную команду. Хотя в Гэтлине подобных блюд не готовили. В центре стола возвышался аппетитный жареный поросенок с яблоком, торчавшим из пасти. Куски гусятины, фаршированной каштанами, окружали бараньи ребрышки, украшенные маленькими бумажными шариками. Рядом стояли чаши со сливками, подливой и соусами. На подносах лежали рулеты и хлеб, зелень, вареная свекла и салаты, названия которых я не знал. А прямо передо мной находилась большая тарелка с тушеной свининой, присыпанной сверху сухариками. Среди прочих блюд она выглядела абсолютно не к месту. При мысли о том, что мне из вежливости придется набивать рот свининой, я снова почувствовал тошноту и взглянул на Лену, моля ее о помощи.

— Дядя Эм, ты опять перестарался. Тут слишком много еды.

Страшила, свернувшись у ног Лены, застучал хвостом в ожидании подачки.

— Ерунда. Это праздник. У тебя появился друг. Угощайтесь, а то Кухня обидится.

Лена с беспокойством смотрела на меня, словно боялась, что я сейчас встану — якобы для того, чтобы вымыть руки, — и убегу. Безнадежно пожав плечами, я принялся накладывать в тарелку салат и свинину. Оставалось надеяться только на то, что Эмма утром позволит мне пропустить завтрак.

Когда Мэкон налил себе третий бокал виски, я воспринял это как хороший повод для разговора о медальоне. Кстати, меня еще удивило, что он постоянно накладывал в свою тарелку еду, но затем вообще не прикасался к ней. Казалось, что пища сама куда-то исчезает. На тарелке оставалась лишь пара небольших кусков. Я по наивности решил, что Страшила Рэдли — самая счастливая собака в городе.

— Сэр, вы не против небольшой беседы? — спросил я, отложив салфетку в сторону, — Мне хотелось бы задать вам несколько вопросов. Похоже, вы много знаете об истории нашего края. А я в данный момент не могу обратиться за помощью к моей матери.

«Что ты делаешь?»

«Я хочу спросить его о Женевьеве».

«Он ничего не знает».

«Лена, мы должны попытаться».

— Конечно, мой друг.

Мэкон сделал глоток из бокала. Я сунул руку в карман и вытащил медальон из мешочка с магическим порошком Эммы. Едва я попытался развернуть носовой платок, свечи в зале потухли. Свет ламп потускнел и тоже погас. Механическое фортепьяно умолкло.

«Итан, что ты натворил?»

«Это не из-за меня!»

В темноте раздался голос Мэкона:

— Что в твоей руке, сынок?

— Медальон, сэр.

— Ты не мог бы сунуть его обратно в карман? Надеюсь, это не очень огорчит тебя?

Несмотря на спокойный голос Равенвуда, я понял, что он разгневан. Судя по его тону, он прилагал огромные усилия, чтобы сдерживать эмоции. Его хорошие манеры испарились без следа. В голосе появилась резкость, которую ему не удавалось скрыть. Я вложил медальон обратно в мешочек и сунул его в карман. Мэкон, приподнявшись, прикоснулся пальцем к канделябру. Свечи, одна за другой, неохотно зажглись. Все яства исчезли.

В свете свечей Мэкон выглядел зловеще. Впервые после нашего знакомства он погрузился в мрачное молчание, как будто сверялся с невидимыми весами, от которых зависела моя судьба. Пора было уходить. Лена оказалась права, моя идея никуда не годилась. Возможно, Мэкон Равенвуд не покидал свой дом по вполне весомой причине.

— Прошу прощения, сэр. Я не знал, что так получится. Когда я показал медальон нашей экономке Эмме, она отреагировала так же… эмоционально. Но мы с Леной нашли его два дня назад, а ничего плохого еще не случилось.

«Не рассказывай ему больше ни о чем. Не упоминай о видениях».

«Я не буду. Я просто хотел расспросить его о Женевьеве».

Она могла бы не беспокоиться о моих дальнейших действиях. Я и сам не стал бы развивать эту тему. Мне хотелось уйти, причем как можно быстрее. Я начал подниматься из-за стола.

— Думаю, мне пора домой. Уже становится поздно.

— Ты можешь описать этот медальон?

Он не просил, а приказывал. Я не мог вымолвить ни слова. К счастью, наконец заговорила Лена:

— Он старый и местами битый. На лицевой стороне вырезан лик женщины. Мы нашли его в Гринбрайре.

Мэкон встревоженно покрутил серебряное кольцо на указательном пальце.

— Тебе следовало сказать мне, что ты ходишь в Гринбрайр. Это место не относится к Равенвуду. Я не могу гарантировать, что там ты будешь в безопасности.

— Мне ничто не угрожает, — ответила Лена. — Я обычно чувствую опасность.

О какой безопасности он говорил? В словах Мэкона ощущалось нечто большее, чем простая забота.

— Не полагайся на чувства. Все, что находится за пределами этого дома, не поддается контролю. Ты еще многого не знаешь. А он… — Равенвуд указал на меня пальцем. — Он вообще ничего не понимает. Этот парень не сможет защитить тебя. Тебе не нужно вовлекать его в свои дела.

И тут меня прорвало. Я должен был ответить. Он говорил обо мне так, словно меня здесь не было.

— Извините, сэр, но это дело касается и меня. На задней стороне медальона имеются инициалы, И. К. У. Они принадлежат моему прапрапрапрадеду — Итану Картеру Уоту. Там есть и другие инициалы. Ж. К. Д. Мы почти уверены, что буква Д означает Дачанис.

«Итан, стоп!»

Но я уже не мог остановиться.

— Вы не должны скрывать от нас информацию. Что бы дальше ни случилось, все это произойдет с нами обоими — с Леной и со мной. Нравлюсь я вам или нет, события уже набирают ход.

Ваза с садовыми цветами, пролетев через зал, разбилась о стену. Вот каким был Мэкон Равенвуд, о котором нам с детства рассказывали страшные истории.

— Я не имею понятия, о чем вы говорите, молодой человек.

Он вонзил в меня свирепый взгляд, от которого волосы на моем затылке встали дыбом. Похоже, он больше не мог сдерживать свой гнев. Я совершенно вывел его из себя. Страшила Рэдли поднялся и встал рядом с Мэконом, наблюдая за мной, как хищник за добычей. Глаза собаки округлились и вдруг стали очень знакомыми.

«Итан, замолчи! Я прошу тебя!»

Равенвуд оскалился в зловещей усмешке. Лоск кинозвезды исчез, и на смену ему пришло нечто темное и ужасное. Мне хотелось вскочить и убежать, но ноги будто вросли в полированный пол. Меня буквально парализовало от страха. Я ошибся насчет Мэкона и его дома. Теперь я боялся их обоих.

Наконец Равенвуд нарушил молчание. Казалось, что он говорил сам с собой.

— Осталось пять месяцев. Знал бы ты, чего мне стоило так долго защищать ее. Каких сил это потребовало! Я уже почти истощен. Еще немного, и я буду уничтожен.

Лена подошла к нему и молча положила руку на его плечо. Ярость бури в глазах Мэкона улеглась так же быстро, как и возникла. Ему удалось восстановить душевное спокойствие.

— Твоя Эмма мудрая женщина. Прими ее совет. Верни медальон на то место, где вы нашли его. И пожалуйста, не приноси его больше в мой дом.

Мэкон встал и бросил салфетку на стол.

— Думаю, мы отложим осмотр моей библиотеки. Это может подождать. Лена, проследи, чтобы твой друг нашел дорогу домой. Благодарю за необычный ужин. Он все расставил по своим местам. Заходите как-нибудь в гости, мистер Уот.

Внезапно свет померк, и Равенвуд исчез.

Мне не терпелось выбраться из их особняка. Ноги сами несли меня прочь от жуткого дяди Эма и его странного дома. Здесь происходило нечто несусветное. Лена быстро повела меня в прихожую, словно боялась, что случится что-то нехорошее, если я не успею выйти наружу за отведенный срок. Но когда мы проходили через главный холл, я замер на месте, заметив то, чего не увидел раньше.

Медальон! Знакомая камея украшала грудь женщины с неестественными золотистыми глазами. Я схватил Лену за руку и указал на портрет. Она увидела эту деталь и ахнула от изумления.

«Его там не было раньше».

«Что ты имеешь в виду?»

«Эта картина висела здесь еще до моего рождения. Я проходила мимо нее тысячи раз. И на ней никогда не было медальона…»

24.09
НА ПОСЛЕДНЕМ РЯДУ

Всем известно выражение «накрыло с головой». В тот момент, когда Лена поднялась на мое крыльцо в своей пурпурно-зеленой пижаме, я почувствовал себя именно так. Стало ясно: меня ожидают большие перемены. Но я не думал, что они окажутся столь волнующими и необычными.

С того момента остались только две персоны, с которыми мне хотелось бы общаться: Лена Дачанис и я сам. Несколько раз я пытался анализировать ситуацию, но не находил опоры для суждений. У меня даже не было определения для наших отношений. Я не мог считать ее своей девушкой, так как мы не назначали друг другу свиданий. Вплоть до последней недели она далее не признавала, что мы стали друзьями. Я не знал, какие чувства вызываю у нее, и не мог попросить Саванну выяснить это. Наверное, мне следовало действовать смелее, но не хотелось рисковать возникшим доверием и возможностью встречаться.

Почему же я думал о ней едва ли не каждое мгновение? Почему меня переполняло счастье, когда я видел ее? Похоже, мое сердце уже знало ответ, но я должен был увериться в нем. А как? Вот этого я тоже не понимал. И никто из друзей не мог дать мне совет. Потому что парни не говорят о таких вещах. Мы просто молча лежим под накрывшей нас с головой грудой кирпичей.

— Что ты пишешь?

Она закрыла блокнот, с которым почти никогда не расставалась. По средам у нашей баскетбольной команды не было тренировок, поэтому мы с Леной отправились после уроков в Гринбрайр. Его сад стал для нас особым местом, хотя ни я, ни тем более она не признавались в этом. Здесь мы нашли медальон. Здесь мы общались без посторонних глаз, сверливших наши спины. Здесь мы не слышали вечного шепота, сопровождавшего нас в школе и в городе. Нам полагалось делать уроки, но Лена сидела на траве и писала что-то в потрепанном блокноте, а я в девятый раз читал одну и ту же тему о внутреннем строении атомов. Наши плечи соприкасались, но мы смотрели в разные стороны. На меня падали лучи тусклого вечернего солнца. Она сидела под нараставшей тенью дуба, ствол которого был покрыт серым мхом.

— Что я пишу? Да ничего особенного.

— Ладно, ты не обязана рассказывать мне об этом.

Я попытался скрыть свое недовольство.

— Тут просто всякие… глупости.

— Тогда поделись со мной ими.

Какое-то время она молчала, черкая черным карандашом по резиновой кайме ботинок.

— Иногда я пишу стихи. Мне с детских лет нравится поэзия, хотя я знаю, что это звучит немного дико.

— Мне так не кажется. Моя мать писала книги по истории, а отец издал несколько готических романов.

Не глядя на нее, я почувствовал, что она улыбнулась.

— Конечно, мой отец — не очень походящий пример. Он действительно немного дикий. Но это не значит, что писательство — плохое занятие.

Я замер, ожидая, что она передаст мне блокнот и попросит прочитать одно из ее произведений. Но мне не повезло. Мои ожидания оказались напрасными.

— Интересно, я когда-нибудь смогу прочесть твои стихи?

— Вряд ли.

Я услышал, как она снова раскрыла блокнот. Ее карандаш заскользил по странице. Взглянув в учебник химии, я в сотый раз перечитал два первых абзаца темы. Мы были одни в заброшенном саду. Солнце медленно опускалось к горизонту. Лена писала стихи. Если я собирался признаться ей в своих чувствах, то это было самое подходящее время.

— Ты хотела бы… ну, знаешь… встречаться со мной?

Мне удалось произнести вопрос почти спокойным и бесстрастным тоном.

— А мы что тут делаем?

Я пожевал кончик пластмассовой ложки, которую нашел в своем рюкзаке. Скорее всего, она попала ко мне вместе со школьным пудингом.

— Это встреча и в то же время не встреча. Я имел в виду, что мы могли бы сходить куда-нибудь…

— Уже поздно.

Она развернула фруктово-шоколадный батончик и слегка отодвинулась от меня. Я печально покачал головой.

— Не сейчас. Может быть, в пятницу или еще когда-нибудь. Мне хотелось бы пригласить тебя в кино.

Я сунул ложку между страницами и закрыл учебник химии.

— Фу, как вульгарно!

Она поморщилась и вернулась к своим записям.

— О чем ты говоришь?

Я почувствовал, как мои щеки начали краснеть.

«Я имел в виду только кино».

«Итан, ты опять тупишь».

Лена указала на грязную ложку, торчавшую из учебника.

— Вот о чем я говорила.

Я облегченно вздохнул.

— Да. Эту плохую привычку я перенял от мамы.

— Она имела пристрастие к ножам и ложкам?

— Нет, к книгам. Мама читала по двадцать книг одновременно, и они валялись по всему дому — на кухонном столе, рядом с ее кроватью, в ванной комнате, в машине, в сумках, на ступенях лестницы. Вместо закладок она использовала все, что попадалось ей под руку: мой затерявшийся носок, зернышки яблока, очки, другую книгу, вилку…

— Или грязную ложку?

— Точно.

— Могу поспорить, что это сводило Эмму с ума.

— Еще бы! Нет, не так. Это вызывало у нее…

Я покопался в памяти.

— В-о-з-м-у-щ-е-н-и-е.

— Десять букв по вертикали? — засмеявшись, спросила Лена.

— Типа того.

— А эта вещь принадлежала моей маме.

Она приподняла один из брелоков, висевших на длинной серебряной цепочке. Наверное, она никогда не снимала свое ожерелье. Я с любопытством посмотрел на маленькую золотую птицу.

— Ворон? В честь Равенвуда?[21]

— Нет. Чародеи считают воронов самыми сильными птицами в мире. Легенда гласит, что они могут поглощать энергию из одних предметов и передавать ее в другие. Некоторые из них обладают такими магическими способностями, что их даже боятся.

Она выпустила золотую птицу из пальцев, и та повисла между диском с выгравированной надписью и черным стеклянным шариком.

— В твоем ожерелье столько всего.

Лена убрала прядь волос за ухо и осмотрела свое украшение.

— На самом деле это не побрякушки, а значимые для меня вещи.

Она прикоснулась к колечку от банки с содовой.

— Вот первая шипучка, которую я выпила, сидя на крыльце бабушкиного дома в Саванне. Бабуля купила ее, потому что я вернулась из школы в слезах. Никто из мальчиков в классе не положил ничего в мою коробку для валентинок.

— Какая милая история.

— Да, если словом «милая» ты называешь детскую трагедию.

— Я не о том. Мне просто понравилось, что ты оставила себе колечко от банки.

— Я сохраняю все, что мне дорого.

— А это что? — Я указал на черный шарик.

— Мне дала его тетя Твайла. Такие шарики делают из камней, которые встречаются только в очень труднодоступных местах Барбадоса. Тетя сказала, что этот амулет принесет мне удачу.

— Классное у тебя ожерелье.

Теперь я понял, как много оно значит для Лены. Вот почему она так трепетно относится к каждой его детали.

— Наверное, оно выглядит как связка хлама. У меня никогда не было постоянного дома. Я не жила больше двух лет в одном и том же месте. Иногда мне кажется, что у меня есть только эти маленькие штучки на моем ожерелье, а все остальное принадлежит другим людям.

Я со вздохом выдернул травинку из земли.

— Мне хотелось бы побывать в тех городах, в которых ты жила.

— Перестань! С Гэтлином тебя связывают крепкие корни. Здесь живет твой лучший друг, которого ты знаешь всю свою жизнь. У тебя есть комната, которая всегда была твоей. Наверное, на косяке двери там есть черточки, отмечавшие твой рост.

У меня действительно были такие метки.

«Ты недавно сделал еще одну, верно?»

Я подтолкнул ее плечом.

— Если хочешь, мы и твой рост отметим на косяке моей двери. Тогда ты навечно будешь запечатлена в обители Уотов.

Она улыбнулась, прикрыла лицо блокнотом и тоже толкнула меня плечом. Лучи вечернего солнца подсвечивали ее профиль и волнистый контур волос.

«Кстати, насчет фильма. Пятница годится».

Она вложила между страницами закладку, сделанную из фантика конфеты, и закрыла блокнот. Носы наших потертых кроссовок соприкоснулись.

Чем больше я думал о пятнице, тем сильнее меня тревожило предстоящее свидание. Конечно, я понимал, что это мероприятие будет скорее формальностью. Однако в этом и заключалась часть моей проблемы. Мне хотелось настоящих отношений. А что делать парню, если девушка, в которую он влюблен, едва признает его своим другом? Что, если ее дядя не одобряет вашего знакомства и чуть ли не пинками выставляет вас из дома? Что, если эту девушку ненавидят все ваши приятели? И наконец, что, если сама девушка, с которой вы видите одни и те же сны, не разделяет ваших чувств?

Я, сам не понимая почему, ни на что не решался. При этом все мысли мои были только о Лене. В четверг вечером я едва не отправился к ней. Меня удержало лишь то обстоятельство, что она жила далеко от города, а своей машины у меня не было. Плюс ее дядю звали Мэкон Равенвуд. Все это не позволило мне выставить себя придурком.

Дни начали напоминать фрагменты жизни какого-то другого человека. Раньше мне казалось, что со мной не случалось ничего интересного. Теперь же события шли стремительным потоком, и каждое из них было связано с Леной. Часы проносились мгновенно или тянулись медленно и нудно. Я чувствовал себя воздушным шаром, из которого вдруг выпустили воздух. Мне постоянно не хватало кислорода. Мир менялся. Облака притягивали взгляд, и даже школьный буфет казался не таким отвратительным. Музыка Линка звучала гораздо лучше, старые шутки снова вызывали смех, а школа Джексона превратилась из группы серо-зеленых зданий в загадочный лабиринт, где можно было встретить Лену. Я не снимал наушники, чтобы люди более снисходительно воспринимали мою рассеянность. Я улыбался без причины. В памяти то и дело возникали отрывки разговоров с Леной. Прежде мне доводилось наблюдать подобное безумное состояние у влюбленных парней. Но сам я столкнулся с ним впервые.

В пятницу я пребывал в отличном настроении. Это значит, что я хуже всех выполнил учебные задания в классе и лучше других показал себя на тренировке. Мне нужно было выплеснуть энергию. Тренер заметил мои успехи и придержал меня для разговора.

— Продолжай в том же духе, Уот. Если будешь стараться, то в следующем году ты станешь недосягаемым.

После тренировки Линк отвез меня в Саммервилль. Паши парни тоже решили пойти на фильм. Я как-то не учел, что в «Синеплексе» только один зал. Впрочем, было поздно что-то исправлять, и, честно говоря, меня уже не волновали подобные мелочи. Когда «битер» выкатился на стоянку перед кинотеатром, я увидел Лену. Она стояла в тени перед ярко освещенной витриной. Приталенное черное платье подчеркивало ее необычную красоту, и только стоптанные черные ботинки позволяли восхищенным зевакам немного оправиться от первого впечатления. Около дверей «Синеплекса» собралась толпа студентов саммервилльского колледжа. В вестибюле, с высоким сводчатым потолком, уже тусовались наши ребята из баскетбольной команды и девчонки из группы поддержки. Мое хорошее настроение начало улетучиваться.

— Привет.

— Ты чуть не опоздал. Я купила билеты.

Мне не удалось рассмотреть в темноте ее глаза. Я последовал за Леной в фойе кинотеатра. Великое начало, о котором я мечтал, уже летело в аут.

— Уот! — окликнул меня Эмори. — Иди к нам! Отцепись от уздечки!

Его громкий голос, прозвучавший под сводом потолка, заглушил на миг музыку восьмидесятых годов, которая лилась из динамиков.

— Уот, ты что, приперся сюда на свидание? — спросил издевательским тоном Билли и засмеялся.

Эрл промолчал, но лишь по той причине, что редко выражал свое мнение вслух. Лена не обращала на них внимания. Она шагала впереди меня и нарочито смотрела в другую сторону.

— Такова жизнь, — прокричал я в ответ парням.

Эту фразу я позаимствовал из телешоу, которое показывали в понедельник вечером. Она чем-то понравилась мне. Догнав Лену, я тихо прошептал:

— Не обижайся на их глупые шутки.

Она развернулась на каблуках и строго взглянула на меня.

— Мог бы сразу сказать, что ты из тех, кто не смотрит анонсы.

«Я ждала тебя».

— Анонсы и титры, — с усмешкой признался я. — Лучше пойдем купим попкорн.

Она оглянулась через плечо на моих друзей — то есть на ребят, которые по историческим причинам претендовали на такую роль.

«Лена, не обращай на них внимания».

— Ты любишь с маслом или без?

Она злилась. Я опоздал, и ей пришлось стоять одной под презрительными взглядами школьников — так называемым частоколом имени Джексона. Теперь настала моя очередь.

— С маслом, — ответил я, заранее зная, что это будет воспринято в штыки.

Лена скривилась.

— Фу, какая гадость!

— Давай возьмем мне с маслом, а тебе купим солененьких, — примирительно сказал я.

Ее взгляд устремился мимо меня на толпу у входа в фойе. Я услышал смех Эмили. Меня это нисколько не заботило.

«Лена, скажи только слово, и мы уйдем».

— Ладно, возьми себе с маслом, а мне купи молочные карамельки, — немного расслабившись, ответила она. — Ты пробовал их? Они тебе понравятся.

«Они уже мне нравятся».

Мимо нас прошли ребята из школы. Эмили сделала вид, что не заметила меня. Саванна обогнула Лену по широкой дуге, словно та была инфицирована каким-то смертельным вирусом. Я уже догадывался, какой вздор они наплетут своим матерям, когда вернутся домой. Схватив Лену за руку, я почувствовал электрический разряд, пронизавший все мое тело. Он был меньшей силы, чем в тот вечер, когда мы стояли под дождем на пустынной дороге. Сейчас ощущение скорее походило на смятение. Словно тебя в дождливую ночь выбросило волной на песчаный берег, а над тобой в тот же миг повисло огненное покрывало из молний. Я постарался поскорее овладеть собой. Саванна взглянула мне в лицо и подтолкнула Эмили локтем.

«Ты могла бы и не делать этого».

Я сжал ее ладонь в своей руке.

«Что не делать? Ты о чем?»

— Эй, голубки!

Линк похлопал меня по плечу.

— Вы видели наших парней?

Он прижимал к себе ведерко с попкорном и большой пластмассовый стакан с молочным коктейлем.

В этот вечер в «Синеплексе» шел триллер, который понравился бы Эмме, всегда питавшей интерес к тайнам следствия и мертвецам. Линк направился к передним рядам, выискивая парней из нашей школы и разглядывая по пути саммервилльских девушек из колледжа. Он покинул нас не потому, что боялся сидеть рядом с Леной. Он просто думал, что мы предпочли бы остаться наедине. А нам действительно хотелось этого — по крайней мере, мне.

— Где сядем? Подальше или в середине?

Я повернулся к ней, ожидая ее решения.

— На заднем ряду.

Мы пошли по проходу к трем последним рядам.

Любые фильмы, которые показывали в «Синеплексе», уже продавались в магазинах на дисках. Поэтому ребята из Гэтлина приезжали сюда в первую очередь для того, чтобы потусоваться и познакомиться с девчонками из колледжа. Три последних ряда обычно занимали целующиеся парочки. Целоваться в наших краях можно было только в «Синеплексе», у водонапорной башни и летом на озере. Конечно, имелось еще несколько душеных и подвалов, но нормальные ребята ими не пользовались. Я знал, что мы с Леной не будем целоваться. Даже если между нами действительно зарождается какое-то чувство, я не повел бы ее сюда с такой целью. Лена была не из тех девушек, которым можно было бы предложить три последних ряда в «Синеплексе». Она значила для меня гораздо больше.

Однако она сама сделала выбор, хотя, в принципе, я знал причину такого решения. Ей хотелось удалиться от Эмили Эшер на максимально возможное расстояние. Наверное, мне следовало предупредить ее о местных обычаях. Когда на экране замелькали титры, пары вокруг нас начали целоваться. Мы оба уставились в попкорн, сгорая от стыда и смущения.

«Почему ты ничего не сказал?»

«Я не знал, что так будет».

«Врешь».

«Я обещаю вести себя как истинный джентльмен. Честное слово».

Я заставил себя думать о погоде, о баскетболе и о всякой ерунде. Моя рука потянулась за попкорном. Лена сделала такое же движение, и наши пальцы на миг соприкоснулись, отчего меня захлестнула волна озноба. Жар и холод смешались. Я беззвучно твердил свои заклинания: пас и отскок, блок-шот, прорыв к щиту. Баскетбольная программа нашей школы предлагала целый перечень приемов, но, как оказалась, маскировка мыслей была очень непростым делом.

Триллер разочаровал меня. Через десять минут я уже знал, какой будет концовка.

— Это он совершит преступление, — прошептал я Лене.

— Что?

— Видишь того парня? Он будет убийцей. Я не знаю, кого он убьет, но сюжет завязан на нем.

Возможно, Линк не захотел садиться рядом с нами именно по этой причине. Я всегда мог предсказать концовку фильма и, как правило, не сдерживал себя. В чем- то это похоже на разгадывание газетных кроссвордов. В Гэтлине мне не было равных в компьютерных квестах и карнавальных загадках. А раньше, сражаясь в шашки с отцом, я разгадывал партию с первого хода.

— Откуда ты знаешь?

— Просто знаю, и все.

«И как закончится фильм?»

Я понял, что она имеет в виду наше свидание. К сожалению, у меня впервые не было ответа.

«Хорошо. Это будет счастливый конец».

«Опять обманываешь. Куда ты положил конфеты?»

Она сунула руку в карман моего свитера. Только это был другой карман, и вместо карамели она нашла не совсем то, что ожидала. Ее пальцы нащупали мешочек, в котором находился твердый предмет — наш медальон. Лена резко выпрямилась, вытащила его из кармана и поднесла к моему лицу, словно дохлую мышь.

— Почему ты носишь это в кармане?

— Да тише вы!

Похоже, наш разговор раздражал людей, сидевших вокруг нас. Довольно забавно, если учесть тот факт, что они даже не смотрели на экран.

— Я не мог оставить его дома. Эмма думает, что я закопал медальон в Гринбрайре.

— Может, тебе лучше все-таки закопать его?

— Нет, эта вещь попала к нам неслучайно. Правда, она действует через раз. Но мы должны досмотреть те видения до конца.

— Вы заткнетесь наконец?

Пара, сидевшая перед нами, резко поднялась, чтобы пересесть на другое место. Лена вздрогнула и выронила медальон. Мы оба нагнулись, чтобы поднять его с пола. Словно в замедленной съемке, я увидел, как платок раскрылся. В темноте большой экран вдруг превратился в белый прямоугольник, потом сжался до искорки света, и мы почувствовали запах дыма…

Они сожгли поместье вместе с его обитателями. В это невозможно было поверить. Мама! Евангелина! Мысли Женевьевы заметались. Может быть, еще не поздно? Она помчалась к дому, не обращая внимания на цепкие ветви кустов, которые пытались удержать ее от необдуманного поступка. Итан и Айви кричали ей что-то вслед. Заросли ежевики расступились, и она у видела двух солдат, стоявших перед пылавшим зданием. От особняка, который построил ее дед, почти ничего не осталось. Федералы хватали горстями награбленные ценности и пересыпали их с серебряного подноса в свои походные ранцы. Женевьева пробежала мимо них в вихре вздымавшейся черной накидки, поднятой в воздух волной нестерпимого жара.

— Что за черт!

— Лови ее, Эмметт! — закричал один солдат другому.

Женевьева взбежала по ступеням и задохнулась от клубов дыма, вырывавшихся из черного проема, который вел прямо в огненный ад. Ее сознание помутилось. Перед глазами мелькали лица матери и Евангелины. Легкие разрывались от пронзающей боли. Она почувствовала, что падает. Неужели это обморок от удушья? Нет, кто-то дернул ее за волосы. Мужчина схватил ее за руку и потащил за собой.

— Ты спятила, дуреха? Сгоришь заживо. А мы ведь с тобой можем позабавиться.

— Отпустите меня! — закричала она, давясь от горького дыма.

Женевьева упала спиной на крыльцо и увидела над собой смутный силуэт в синей форме. Солдат волочил ее вниз по лестнице. Голова билась затылком о каждую ступень. Жар опалял виски. Внезапно ее лицо и ворот платья оросили теплые брызги. Головокружение слилось с болью и отчаянием. Что это было? Неужели выстрел? Громкий звук разорвал темноту беспамятства и привел ее в чувство. Рука, сжимавшая запястье Женевьевы, ослабила хватку. Собрав последние силы и присев на корточки, она прищурила глаза. Зрение начинало восстанавливаться. Затем прозвучало еще два выстрела.

«Господи, пощади мою маму и Евангелину, — подумала она. — Я больше ни о чем тебя не прошу!»

Но может быть, не стоило обращаться к Небесам с такой просьбой. Когда зрение немного прояснилось, Женевьева услышала предсмертный крик второго федерала и увидела, как серая куртка Итана окрасилась кровью. Его сразила пуля одного из тех солдат, с которыми он не хотел сражаться. Запах крови смешался с чадом пороха и горечью сожженных лимонных деревьев.

На экране замелькали титры. В зале зажегся свет. Лена откинулась на спинку кресла. Ее глаза были все еще закрыты. Спутанные волосы падали на лицо. Мы оба пытались перевести дыхание.

— Лена, все в порядке?

Она открыла глаза, подняла разделявший нас подлокотник и молча прильнула ко мне, дрожа так сильно, что не могла говорить.

«Я знаю. Я тоже там был».

Как раз в этот момент мимо нас проходили ребята из школы. Линк подмигнул мне и поднял кулак, словно хвалил за точный бросок на баскетбольной площадке. Парни все поняли неправильно. Да, мы сидели на последнем ряду. Но мы не целовались. Я все еще чувствовал запах крови, и в ушах звучали отголоски выстрелов. Мы только что видели, как люди убивали друг друга.

09.10
ТРЕЩИНА В ШТУКАТУРКЕ

Придя в сознание, я не сразу понял, куда попал. Попробовал осмотреться. Везде были слова. Сначала я увидел фразу, аккуратно написанную маркером прямо на потолке над кроватью: Все мгновения начинают кровоточить, одновременно и без пауз. Похоже, эта комната служила коллекцией чьих-то мыслей. Меня окружали обрывки размышлений, рифмованные строки и фрагменты наполовину стертых фраз. На левой дверце шкафа виднелась нацарапанная надпись: Судьба решает. На правой: Пока я не объявлена судьбой. Косяк двери украшали слова: отчаяние, безжалостность, осуждение, бремя. Зеркало советовало: открой глаза. Надпись на оконном стекле продолжала: и смотри. Даже белый абажур настольной лампы был весь исписан воззванием: освети тьму… освети тьму… — снова и снова, в бесконечно повторяющемся узоре.

Творчество Лены. Наконец-то мне удалось ознакомиться с ним. Эта комната отличалась от других помещений дома, и дело было даже не в чернильных надписях. Она была маленькая и уютная, располагалась под скатом крыши. На потолке, сплошь исписанном многочисленными фразами, медленно крутились вентиляторы.

В углах и на полках лежали кипы блокнотов. На ночном столике возвышались стопки книг. Взглянув на корешки, я узнал несколько фамилий: Плат, Элиот, Буковски, Фрост, Каммингс.

Я лежал на маленькой железной кровати. Мои ноги свешивались. Это была комната Лены и ее кровать! Она сама, свернувшись калачиком, сидела в кресле рядом с кроватью, уронив голову на подлокотник. Я, пошатываясь, сел на постели.

— Лена… Что со мной случилось?

Я знал, что потерял сознание, но не понимал, откуда такая слабость. Я помнил только леденящий холод, который прилил к голове и заморозил горло. И еще мне запомнились слова Лены. Кажется, она сказала, что я ее парень. Впрочем, к тому времени я уже почти потерял сознание. Мы были просто друзьями, так что вряд ли эти слова прозвучали в реальности. Просто мечты. Нечто вроде слуховой галлюцинации.

— Итан!

Лена спрыгнула с кресла и села рядом со мной на кровать. Я заметил, что она старается не прикасаться ко мне.

— Ты в порядке? Ридли не отпускала тебя… и я не знала, что предпринять. Ты выглядел так, будто тебе очень больно, и я решила действовать.

— Ты имеешь в виду тот ураган в столовой?

Она жалобно поморщилась и отвернулась от меня.

— Так уж вышло. Я видела, как ты страдаешь. Я испугалась за тебя, рассердилась, и… это случилось.

Я сжал пальцами ее ладонь и тут же ощутил, как по моей руке растеклось тепло.

— И снова начали биться стекла?

Она взглянула на меня, и я в ответ нежно погладил ее руку. И тут раздался слабый треск. Небольшая трещина на старой штукатурке в углу комнаты вдруг начала разрастаться, поднимаясь к потолку. Она медленно обогнула матовый канделябр и образовала аккуратный завиток. Я не верил своим глазам. Трещина приняла форму большого сердечка.

— Лена…

— Что?

— Твой потолок не упадет нам на голову?

Она повернулась и посмотрела на трещину. Увидев рисунок, прикусила губу, и на ее щеках появились алые пятна.

— Вряд ли. Это просто трещина.

— Ты специально так сделала?

— Нет.

Ее лицо полыхало. Она снова отвернулась. Мне хотелось узнать, о чем она думает. Но я не стал расспрашивать. Я просто надеялся, что ее мысли были как-то связаны со мной, с нашими сцепленными пальцами, с той фразой, которую, как мне казалось, она сказала за миг до моего беспамятства. Я настороженно взглянул на трещину, представив, сколько грохота и пыли будет при падении такого большого куска штукатурки.

— Ты можешь аннулировать свои чары? То, что случается после твоего… воздействия?

Лена с облегчением вздохнула. Наверное, ей тоже хотелось сменить тему разговора.

— Иногда. Все зависит от настроения. Когда я выхожу из себя, то не могу контролировать свои силы. Но и в спокойном состоянии мне не удалось бы восстановить из осколков разбитое стекло в нашем: классе. И я не думаю, что смогла бы предотвратить бурю, налетевшую на нас в тот день, когда мы встретились на пустынной дороге.

— Я не верю, что это ненастье было вызвано тобой. Ты не можешь винить себя за каждую бурю, которая проносится над Гэтлином. Тем более в сезон ураганов.

Лена резко повернулась и посмотрела мне в глаза. Она не позволяла мне отводить взгляд в сторону, а я и не хотел уклоняться. Все мое тело гудело от теплоты ее прикосновения.

— Разве ты не видел, что случилось этим вечером?

— Я хочу сказать, что иногда ураган — это просто природное явление.

— Пока я живу в Гэтлине, сезон ураганов не кончится.

Она хотела отдернуть руку, но я удержал ее ладонь в своих пальцах.

— Забавно… Для меня ты просто нормальная девушка.

— На самом деле это не так. Я искусственный циклон, вышедший из-под контроля. В моем возрасте большинство чародеев могут управлять своими силами, но у меня все наоборот. В половине случаев не я контролирую силы, а они меня.

Она указала на зеркало, висевшее на стене. Фломастер сам поднялся в воздух и написал на нашем отражении: Кто же эта девушка?

— Я по-прежнему пытаюсь разобраться, почему так получается, хотя порой мне кажется, что это невозможно.

— Скажи, все чародеи обладают одинаковыми силами?

— Нет. Любому из нас доступны простые чары: перемещение предметов и так далее. Однако каждый чародей и чародейка наделены своими особыми способностями, которые связаны с их врожденным даром.

В тот момент мне захотелось, чтобы в нашей школе был какой-нибудь курс занятий, позволявший простым парням вроде меня поддерживать подобные беседы. «Чародейство для старших классов» или что-нибудь схожее. Мне явно не хватало знаний. Единственным знакомым мне человеком с особыми способностями была Эмма, если только гадание на картах и амулеты от злых духов могли идти в зачет. Не знаю, как Эмма справлялась с перемещением предметов, но она могла одним взглядом заставить меня шевелить задницей.

— А тетя Дель? Что она может делать?

— Она палимпсест — чародейка, читающая время.

— Она читает время?

— Когда мы с тобой входим в комнату, то видим там события, происходящие в настоящее время. Тетя Дель видит моменты и прошлого, и настоящего. Она может войти в комнату и увидеть обстановку десятилетней давности или события, которые происходили двадцать лет назад, пятьдесят лет назад, — причем все это она воспринимает одновременно. Похожие переживания у нас вызвал медальон. Вот почему у тети Дельфины всегда такой смущенный вид. Она никогда не знает, в каком времени и где находится.

Я вспомнил, как чувствовал себя после тех видений. Человек испытывает такое всю жизнь! Какой кошмар!

— Тут действительно не до шуток. А что может Ридли?

— Ридли превратилась в сирену. Ее даром является сила убеждения. Она может вложить в голову человека любую идею, заставить его раскрыть все личные тайны или совершить безрассудный поступок. Если она посмотрит на тебя и скажет спрыгнуть с обрыва, ты прыгнешь, ни о чем не думая.

Мне вспомнилось, как я рассказывал ей в машине о своей жизни,

— Лично меня она не заставит спрыгнуть с обрыва.

— Заставит. Спрыгнешь как миленький. Смертный человек не может противостоять сирене.

— А я не спрыгну.

Наши взгляды встретились. Ее волосы развевались, хотя окна были закрыты и никакого сквозняка не чувствовалось. Я любовался ее красивыми глазами, пытаясь понять, насколько совпадают наши чувства.

— Человек не может спрыгнуть с обрыва, если он уже падает в другую пропасть — в более глубокую, даже бездонную.

Как только эти слова сорвались с моих губ, я захотел взять их обратно. Интересно, что, когда я придумывал эту фразу, в уме она звучала лучше и весомее. Лена взглянула на меня, желая убедиться в моей серьезности. Я говорил ей правду, но не знал, как это доказать. В результате я снова сменил тему.

— А какой магический дар у Рис?

— Они сивилла, читающая лица. Взглянув на тебя, она может увидеть людей, с которыми ты встречался. Может узнать, чем ты занимался. Рис читает лица людей, как книги.

Лена смотрела мне прямо в глаза. Это вызывало у меня приятную негу.

— А кого она рассекретила? Когда Рис помахала рукой, Ридли на мгновение превратилась в другую женщину. Ты видела ее?

Лена кивнула.

— Мэкон не захотел рассказывать о ней, но это была какая-то темная чародейка. Очень сильная и могущественная.

Я продолжал расспрашивать. Она распалила мое любопытство. Мне начинало казаться, что несколько минут назад я сидел за столом с пришельцами из космоса.

— А Ларкин? Он обладает змеиными чарами?

— Ларкин — иллюзионист. Это похоже на трансформера. Но в нашем семействе только один трансформер — дядя Барклай.

— Чем они отличаются?

— Чары Ларкина создают иллюзии. Он прикрывает предметы своими магическими проекциями и заставляет людей видеть то, что ему хочется. То есть его проекции нереальные. А вот дядя Барклай действительно может превращать один предмет в другой — на любое время, какое ему требуется.

— Значит, твой кузен меняет только вид предметов, а дядя Барклай преобразует их суть?

— Да. Моя бабушка говорила, что у них почти одинаковые способности. Такое иногда случается с родителями и детьми. Они слишком похожи и поэтому всегда ссорятся друг с другом.

Наверное, она подумала, что не может сказать такого же о себе. Лицо Лены помрачнело, и я предпринял глупую попытку поднять ей настроение.

— А Райан? Что у нее за дар? Быть собачьим кутюрье?

— Об этом слишком рано говорить. Ей только десять лет.

— А Мэкон?

— Он… Дядя Мэкон особенный. Для меня он смог бы сделать что угодно. Я провела с ним очень много времени.

Она отвернулась, уклоняясь от моих дальнейших расспросов. Лена всегда что-то недоговаривала. Я уже смирился с этим.

— Он для меня как отец.

Мне не нужно было объяснять, что значит потерять одного из родителей. Но, в отличие от меня, у нее вообще не осталось близких родственников.

— А кто такая ты? Расскажи о своем даре.

Как будто она обладала только одним талантом! Как будто я не видел действия ее чар с первых дней занятий в этом учебном году. Как будто я, собравшись с духом, не задавал ей почти тот же самый вопрос, когда она сидела на моем крыльце в зелено-пурпурной пижаме.

Какое-то время Лена молчала — наверное, собиралась с мыслями или решала, стоит ли отвечать. Затем она посмотрела на меня бездонными зелеными глазами.

— Я природная фея. По крайней мере, так считают дядя Мэкон и тетя Дель.

Природная фея. Я вздохнул с облегчением. Слово «фея» казалось мне лучше, чем «сирена». С сиреной я вряд ли бы справился.

— И что это означает?

— Я сама не знаю. Фее многое доступно. Предполагается, что она более могущественна, чем любая другая чародейка.

Лена произнесла последнюю фразу очень быстро, надеясь, что я не расслышу ее. Но я услышал каждое слово. «Более могущественна, чем любая другая чародейка». Я не знал, как относиться к этому «более». «Менее могущественная» устроила бы меня больше.

— Ты же видел, что произошло этим вечером. Я еще не знаю, как управлять своими силами.

Она нервно смяла стеганое одеяло и возвела между нами заградительный барьер. Я провел пальцами по ее руке. Лена лежала рядом, опираясь на локоть.

— Все это неважно. Ты нравишься мне такой, какая ты есть.

— Итан, ты ничего не знаешь обо мне.

Волна теплой дремоты охватила мое тело, и, честно говоря, я потерял интерес к тому, что она рассказывала о чародеях. Мне просто было приятно находиться рядом с ней, держать ее за руку и осознавать, что нас отделяло только стеганое одеяло.

— Это неправда. Я знаю, что ты пишешь стихи. Я знаю о вороне на твоем ожерелье и о бабушке на острове Барбадос. Мне известно, что тебе нравится апельсиновый сок с содовой и что ты ешь шоколадные карамельки вприкуску с попкорном.

На секунду мне показалось, что она вот-вот улыбнется.

— И это все?

— Нет, это только начало.

Ее зеленые глаза все глубже погружались в синеву моего взгляда.

— Ты даже не знаешь моего имени.

— Тебя зовут Лена Дачанис.

— Неплохо для начинающего, но здесь ты ошибся.

Я сел на кровати и выпустил ее руку.

— О чем ты говоришь?

— Это не мое имя. Ридли говорила правду.

Мне вспомнилась часть беседы за столом. Ридли упрекала Лену в том, что она не знает своего настоящего имени. Я тогда подумал, что кузина выражалась фигурально.

— И как тебя зовут по-настоящему?

— Я не знаю.

— Еще одна традиция чародеев?

— Нет. Многим чародеям известны их реальные имена. Но моя семья другая. В нашем семействе имена, данные при рождении, раскрываются, когда тебе исполняется шестнадцать лет. До той поры нас называют как-нибудь иначе. Ридли была Джулией. Я знала Рис как Аннабель. Меня сейчас зовут Леной.

— Значит, Лена Дачанис — вымышленное имя?

— Нет, я действительно Дачанис, насколько мне известно. Но Леной меня назвала бабушка. Я была очень худенькой. Как ниточка бобов. Вот она и придумала для меня имя: Лена Бина[23].

Какое-то время я молчал. Мне было нелегко принять это.

— То есть ты пока не знаешь своего имени. Но через пять месяцев тебе раскроют его.

— Не все так просто. От меня скрывают кучу информации. Вот почему я всегда такая нервная. Я не знаю своего имени. Мне ничего не известно о том, что случилось с моими родителями.

— Ты говорила, что они погибли. Какой-то несчастный случай…

— Да, так мне сказали. Но когда речь заходит о деталях, мои родственники упрямо отмалчиваются. Я не нашла никаких записей о том случае. Я не видела их могил. Откуда мне знать, что все это правда?

— Кто же будет лгать в таких серьезных вопросах?

— Разве ты не видел мою семью?

— Хм! Верно.

— И то чудовище в мини-юбке? Ту ведьму, которая чуть не убила тебя? Можешь мне не верить, но еще год назад она была моей лучшей подругой. Мы с Ридли выросли вместе. Мы с ней все время переезжали из одного города в другой и складывали наши вещи в один чемоданчик.

— Зато у вас нет южного акцента. Многие люди не поверили бы, что вы родились на Юге.

— У тебя тоже акцент не чувствуется.

— А что ты хотела? Родители с профессорским образованием. Когда я получал вместо пятерок четверки, мое недельное вознаграждение снижалось от доллара до монетки в двадцать пять центов. Я заполнил ими целую копилку.

Это воспоминание заставило меня улыбнуться.

— Значит, Ридли не жила с тетей Дель?

— Нет. Тетя навещала нас по праздникам. В нашем семействе дети не живут вместе с родителями. Это слишком опасно.

Я воздержался от следующей полусотни вопросов, позволив Лене продолжить рассказ. И она не замедлила воспользоваться моим молчанием, словно тысячу лет мечтала поделиться с кем-то историей своей жизни.

— Мы с Ридли были как сестры: спали в одной комнате и вместе учились дома. Переехав в Виргинию, мы уговорили бабушку устроить нас в обычную школу. Нам хотелось завести подруг, почувствовать себя нормальными детьми. До той поры мы разговаривали со смертными только в музее, в вестибюле оперы или на ланче в Розовом домике, куда водила нас бабуля.

— И что случилось, когда вы пошли в школу?

— Начались большие неприятности. Наши наряды оказались странными и не такими, как принято. У нас не было телевизора. За домашние задания мы получали двойки. Для одноклассников мы были изгоями.

— Зато вы общались со смертными.

Она отвела взгляд в сторону.

— У меня не было друзей и подруг, пока я не встретила тебя.

— Вообще никого?

— Единственным близким человеком была только Ридли. В школе к ней относились еще хуже, чем ко мне, но это ее не заботило. Она волновалась лишь о том, чтобы никто не обижал меня.

Я даже не мог представить себе такую картину — чтобы Ридли кого-то защищала.

«Люди меняются, Итан».

«Не так сильно. Даже чародеи».

«Особенно чародеи. Именно это я и пытаюсь объяснить тебе».

Она отодвинулась от меня.

— Затем в поведении Ридли появились странности. Те парни, которые раньше не обращали на нее внимания, вдруг стали увиваться за ней. Они ждали ее у порога школы и дрались друг с другом за право проводить ее домой.

— Да уж! Некоторым гэтлинским девушкам нравится то же самое.

— Не сравнивай Ридли с обычными девушками. Я же говорю: она постепенно превращалась в сирену. Уже тогда она могла заставить любого человека совершить самый безрассудный поступок, на который он был бы не способен в нормальном состоянии. И те парни шли на преступления или прыгали с обрыва… один за другим.

Она прикоснулась пальцами к ожерелью.

— В канун своего шестнадцатилетия Ридли попросила меня проводить ее на железнодорожную станцию. Она боялась, что сойдет с ума. Она подозревала, что станет темной ведьмой, и ей хотелось уехать в другую страну, прежде чем она навредит тем людям, которых любила. Прежде чем она обидит или погубит меня. Я была единственной, кого Ридли по-настоящему любила. В тот вечер она вошла в вагон поезда и исчезла из моей жизни — вплоть до сегодняшнего дня. Этим вечером мы все убедились, что ее забрала к себе Тьма.

— Подожди секунду. О чем ты говоришь? Что значит «забрала к себе Тьма»?

Лена печально вздохнула. Ей явно не хотелось отвечать на мой вопрос.

— Ты должна рассказать мне всю правду.

— В нашем семействе, когда чародей или чародейка достигают шестнадцати лет, они проходят процедуру объявления. Их судьба определяется силой, и они уходят в Свет, как тетя Дель и Рис, или во Тьму, как Ридли. Тьма или Свет, черное или белое. В нашей семье не бывает серых оттенков. Мы не выбираем свой путь… и после объявления уже не можем вернуться назад.

— Что значит «не выбираем свой путь»?

— Мы не можем стать светлыми или темными по собственной воле. Другие чародеи, как и смертные люди, сами выбирают, какими им быть — добрыми или злыми. В моем семействе это невозможно. Когда нам исполняется шестнадцать лет, за нас все решает сила.

Я пытался понять, о чем она говорит, но ее слова казались мне полным безумством. Мое длительное знакомство с Эммой позволяло мне судить о белой и черной магии. Однако такое отсутствие выбора ставило меня в тупик. Я не верил, что Лена не могла решать, кем ей быть в ближайшем будущем. Черт! И кем же она станет?

— Вот почему мы не можем жить с родителями, — продолжила она.

— Я не понял. Как это влияет на ваши родственные связи?

— Обычно темные сами уходят от светлых. Но когда Алтея, сестра моей бабушки, стала темной чародейкой, ее мать не захотела расставаться с ней. Закон гласит, что если чародеи отдаются Тьме, им полагается оставить дом и своих близких. Однако мать Алтеи решила, что справится с любыми проблемами. И тогда в городе, где они жили, начали происходить ужасные события.

— Какие именно?

— Алтея была эво — невероятно сильной чародейкой. Она могла воздействовать на людей, как Ридли. И к тому же постоянно эволюционировала. Вскоре Алтея обрела способность превращаться в животных и в любого человека. В городе произошло несколько необъяснимых инцидентов, в которых серьезно пострадали люди. Затем утонула девушка. И тогда мать Алтеи изгнала дочь из дома.

А я еще думал, что в Гэтлине начнутся проблемы с приездом Ридли. Оказывается, на свете были и более опасные чародейки.

— Значит, никто из вас теперь не может жить с родителями?

— Чародеи решили пожалеть родителей. Им очень тяжело отворачиваться от детей, когда те уходят во Тьму. С некоторых пор детей стали воспитывать другие родственники — вплоть до момента их объявления.

— Почему же Райан живет вместе с родителями?

— Райан… это Райан. Она особый случай.

Лена беззаботно пожала плечами.

— По крайней мере, так сказал дядя Мэкон, когда я спросила его об этом.

Идея о том, что все члены ее семейства обладали сверхъестественными силами, казалась мне слишком фантастической. Они выглядели обычными людьми, похожими на меня и любого гэтлинца. Выходит, они были иными существами? Даже Ридли, возникшая перед «Стой-стяни», не вызвала у парней никаких подозрений. Они посчитали ее обычной девчонкой, правда, очень горячей, и поэтому явно расстроились, что она искала меня. Как это происходит? Почему родственники Лены рождались чародеями, а не простыми смертными?

— Твои родители тоже обладали необычным даром?

Мне не хотелось расспрашивать ее об этом. Я знал, как трудно говорить о погибших родителях. Но любопытство взяло вверх.

— Да, в нашем семействе все наделены магическими силами.

— И что они могли делать? Их чары чем-то походили на твои?

— Я не знаю. Бабушка никогда не рассказывала мне о папе и маме. Как будто их вообще не существовало. Иногда я даже думаю, что ее молчание объясняется особой причиной.

— Какой?

— Они могли быть темными. И если это так, то мне тоже придется уйти во Тьму.

— Ты не будешь темной.

— Откуда ты знаешь?

— Почему в таком случае нам снятся одинаковые сны? И почему, входя в класс, я знаю, там ты или нет?

«Итан».

«Это правда».

Я прикоснулся пальцами к ее щеке и тихо добавил:

— Мне самому непонятно, откуда приходит такое знание, но я ему верю.

— Ты просто принимаешь желаемое за действительное. Я чародейка и то не могу предугадывать события, которые произойдут со мной.

— Извини, но сейчас ты говоришь какие-то детские глупости.

Я охотно назвал бы глупостями и прочие ее рассуждения о чародействе. Конечно, мне хватило ума не выражать все свои мысли вслух.

— Что ты имеешь в виду?

— Все эти разговоры о судьбе. Никто другой не может решить, какой тебе быть. Никто, кроме тебя.

— Только не в семействе Дачанис. Другие чародеи обладают свободой выбора. Они сами прокладывают свои дороги в будущее. В моей семье все происходит иначе. На шестнадцатый день рождения мы проходим процедуру объявления и становимся частью Света или Тьмы. Никакого свободного волеизъявления.

Я нежно приподнял ее подбородок.

— Значит, ты природная фея. Это же неплохо?

Взглянув в глаза Лены, я понял, что хочу поцеловать ее. Я был уверен, что нам не о чем тревожиться, пока мы вместе. В тот миг мне почему-то казалось, что мы будем вместе всегда. Я перестал думать о баскетбольных правилах и наконец позволил ей прочитать мои мысли о ней — о том, что мне хотелось сделать и как долго смущение и страх удерживали меня от такого поступка.

«Ого!»

Ее глаза расширились, наполнившись невообразимой лучезарной зеленью.

«Итан! Может быть, не надо…»

Я придвинулся к ней и поцеловал ее в губы. Они были слегка солеными, как слезы на щеках. Вместо привычной волны тепла меня пронзил разряд электричества — от кончика языка и до самых пяток. Подушечки пальцев начало покалывать. Нечто подобное я чувствовал, когда в восьмилетнем возрасте по совету Линка сунул карандаш в электрическую розетку. Лена закрыла глаза и притянула меня к себе. Пару минут все было просто чудесно. Она целовала меня.

Ее губы растянулись в счастливой улыбке. Наверное, она ожидала этого поцелуя так же долго, как и я. Потом вдруг нахмурилась и отпрянула от меня.

«Итан, нам не следует делать этого».

«Почему? Мы же нравимся друг другу».

Хотя, возможно, я поторопился с выводами. Неужели ошибся? Я взглянул на ее вытянутую руку, которая по-прежнему покоились на моей груди. Она должна была чувствовать, как сильно билось мое сердце.

«Ты не понимаешь…»

Лена начала отворачиваться. Мне показалось, что она хотела убежать, как в тот день, когда мы нашли медальон в Гринбрайре, или как в тот вечер, когда она умчалась, оставив меня у крыльца. Я сжал пальцами ее запястье и почувствовал жар, исходивший от кожи.

— Тогда в чем дело?

Она посмотрела на меня и виновато поморщилась. Я попытался услышать ее мысли, но у меня ничего не получилось.

— Похоже, ты думаешь, что я сама могу выбирать свою судьбу. К сожалению, это не так! Похоже, тебя не впечатлило поведение Ридли. Однако она могла убить тебя — и убила бы, если бы я не остановила ее.

Она печально вздохнула. Ее глаза заблестели от набежавших слез.

— Вот в кого я могу превратиться! В чудовище! И твоя вера тут не поможет.

Я обвил руками ее шею, надеясь перевести беседу в другое русло. Но Лена не унималась.

— Мне не хочется, чтобы ты видел меня такой.

— Перестань терзать себя.

Я поцеловал ее в щеку. Она сползла с постели и высвободила руку из моих пальцев.

— Ты не понимаешь!

Она подняла ладонь и показала смазанное число, написанное синими чернилами. 122. Как будто у нас осталось только сто двадцать два дня.

— Я понял. Ты напугана. Мы что-нибудь придумаем. Нам просто нужно быть вместе.

— Мы ничего не придумаем! Ты смертный. Нам нельзя сближаться друг с другом. Я не хочу разрушать твою жизнь. Ты можешь погибнуть, если останешься рядом со мной.

— Слишком поздно.

Я слышал каждое слово Лены. Но ее увещевания лишь укрепляли мою убежденность в том, что пути назад нет. Я уже потерял голову.

10.10
КРАСНЫЙ СВИТЕР

Устав до костей, как сказала бы Эмма, я лег в постель лишь перед самым рассветом. Через пару часов, проснувшись и с трудом собравшись в школу, я вышел на перекресток, где меня должен был забрать Линк. Несмотря на солнечный день, мое настроение было мрачнее тучи. И еще меня мучил голод. Этим утром я не отважился зайти на кухню. Эмма с первого взгляда догадалась бы, что мне известно о ночной прогулке, поэтому я решил не рисковать. Голова шла кругом. Меня одолевали тысячи сомнений. Эмма, которой я доверял, как своим родителям, казалась мне теперь чужой и ненадежной особой. Она скрывала от меня знакомство с Мэконом. Они решили разлучить нас с Леной. Их опасения каким-то образом были связаны с медальоном и днем рождения Лены. Я не мог самостоятельно сложить эти куски головоломки в одну понятную картину. Мне срочно нужно было поговорить с Леной Дачанис. Мысль о ней была такой неотвязной, что я не удивился, когда из-за угла вместо «битера» появился черный катафалк.

— Ты опять копалась в моей голове?

Я сел на пассажирское сиденье и бросил под ноги свой рюкзак.

— Интересно, о чем ты сейчас думал?

Лена с робкой улыбкой передала мне бумажный пакет.

— Наверное, о пончиках? Я пока ехала в город, всю дорогу слышала, как урчал твой живот.

Мы посмотрели друг на друга. Она потупила взор и смущенно вытянула ворсинку мохера из красного облегающего свитера. Такую модель можно было найти только на чердаке у Сестер. Вряд ли Лена купила его в саммервилльском магазине. Но, кстати, с каких пор она вдруг стала носить красное?

Судя по всему, она не находилась сегодня «под плохим облаком». Я даже назвал бы ее настроение игривым и беззаботным. Похоже, она не читала мои мысли и не знала о встрече Эммы и Мэкона. Ей просто захотелось увидеть меня. Наверное, что-то из сказанного мною вчера вечером улеглось в ее сознании, и она решила дать нам шанс. Я улыбнулся и открыл бумажный пакет.

— Надеюсь, ты голодный. Мне пришлось сражаться за них с вашим толстым копом.

Она отъехала от тротуара.

— Значит, тебе захотелось подвезти меня в школу?

Это было что-то новенькое.

— Вот еще!

Она опустила боковое стекло. Утренний ветерок развевал ее локоны. Сегодня это делал он, и магия была ни при чем.

— У тебя есть план получше?

На ее лице появилось мечтательное выражение.

— Меня устроит все, кроме занятий в школе.

На одном из поворотов я взглянул на ее руки, сжимавшие руль. Там не было никаких нарисованных чисел. Никакого обратного отсчета до дня рождения. Сегодня она не заботилась о своем будущем. Я знал, что осталось сто двадцать дней. Зато это число как будто отпечаталось на моей собственной руке. Сто двадцать дней до того момента, когда случится нечто такое, чего боялись Мэкон и Эмма.

Мы свернули на трассу номер девять. Я уставился в окно. Мне хотелось, чтобы Лена оставалась такой как можно дольше. Я закрыл глаза, сфокусировав внимание на баскетбольных приемах. Пасс и пробежка. Заградительный барьер. Обходной маневр. Групповой прессинг. К тому времени, когда мы приехали в Саммервилль, я знал, куда она направлялась. Для здешней молодежи это место являлось единственной заменой трех последних рядов в «Синеплексе». Катафалк, поднимая пыль, помчался к водонапорной башне, стоявшей на краю поля.

— Мы паркуемся? Паркуемся у башни?

Линк ни за что не поверил бы этому. Шум двигателя затих. Нас овевал ветерок, влетавший в салон через открытое окно.

«Разве не здесь проводят время влюбленные пары?»

«Да, тут встречаются студенты и ребята из колледжа. Но только не утром. Не в начале школьного дня».

«Давай хотя бы раз забудем о школе. Неужели мы постоянно должны быть такими, как всегда?»

«Мне нравится, какие мы».

Мы расстегнули ремни безопасности, и я усадил ее к себе колени. Приятно было чувствовать, как она, такая теплая и счастливая, устроилась на мне.

«Так вот, значит, как паркуются у башни!»

Она захихикала и протянула руку, чтобы отбросить волосы с моего лба.

— Что это?

Я сжал ее правую руку. На запястье Лены была намотана нить, которую Эмма дала Мэкону во время их встречи на болоте. Мне стало не по себе. Я знал, что испорчу Лене настроение, но она должна была услышать правду.

— Амулет. Мне подарил его дядя.

— Сними эти бусины.

Я повернул ее запястье, выискивая узел.

— Что?

Улыбка Лены угасла.

— О чем ты говоришь?

— Сними амулет.

— Почему?

Она отдернула руку.

— Этой ночью кое-что случилось.

— Что случилось?

— Когда я вернулся от тебя домой, ночью меня разбудил странный шум. Я увидел, как Эмма выскользнула тайком на улицу посреди ночи. Это было очень странно, и я отправился за ней. Она сначала добралась до Топкого ручья, а затем отправилась на болото, где у нее состоялась встреча с одним человеком.

— С кем?

— С твоим дядей.

— Что они делали?

Лицо Лены стало молочно-белым. Я понял, что парковочная часть дня на этом закончилась.

— Они говорили о тебе. Точнее, о нас… И о медальоне.

Она насторожилась.

— Что ты узнал насчет медальона?

— Это какой-то темный талисман. Они не уточняли его предназначение. Твой дядя сказал Эмме, что я не закопал его. Судя по всему, мое упрямство злит их обоих.

— Откуда им известно, что медальон является талисманом?

Я почувствовал волну раздражения. Мне показалось, что она обращает внимание только на второстепенные детали.

— Лучше спроси, откуда они знают друг друга! Ты не в курсе их дел?

— Нет. Дядя Мэкон не докладывает мне о своих знакомствах.

— Лена, они обсуждали наши отношения! Они хотят забрать медальон и изолировать нас друг от друга. Я так понял, что твой дядя считает меня угрозой. Я чем-то мешаю его планам. Он думает…

— Что?

— Он думает, что я обладаю магической силой.

Она громко рассмеялась, и это рассердило меня еще больше.

— Почему он так решил?

— Потому что я провел в Равенвуд темную чародейку. Твой Дядя сказал, что это мог сделать только человек, обладающий силой.

— Он прав, — нахмурив брови, согласилась Лена.

Я не ожидал от нее такого ответа.

— Ты шутишь? Если бы я имел магическую силу, то, наверное, знал бы об этом?

Она пожала плечами.

Конечно, откуда ей было знать. Но я-то про себя знал все! Мой отец писал романы. Мать до дня своей гибели исследовала биографии офицеров Гражданской войны. В моей жизни не было магии, за исключением кукол и мешочков Эммы. О какой такой силе могла идти речь? Ридли наверняка пробралась в особняк Равенвуда с помощью какой-то хитрости или лазейки. Очевидно, в системе безопасности чародейского дома сгорел один предохранитель. Похоже, Лена пришла к такому же выводу.

— Расслабься, Итан. Я уверена, что этому найдется объяснение. Зато теперь нам известно о знакомстве Мэкона и Эммы.

— Я смотрю, ты не очень расстроилась.

— О чем ты говоришь?

— Они обманывают нас. Твой дядя и Эмма договорились разлучить нас друг с другом. Они хотят отобрать у меня медальон.

— Разве это обман? Мы же никогда не спрашивали их, знакомы они или нет.

Почему она не соглашалась со мной? Почему не расстроилась и не рассердилась?

— Значит, если не спрашивали, то нечего и удивляться? А ты не находишь странным, что твой дядя пришел ночью на болото, встретился там с Эммой и попросил ее пообщаться с духами? Я не понимаю, почему ты так спокойна! Лично мне их гадание на куриных костях показалось дикостью!

— Конечно, все это выглядит дико. Но я уверена, что они просто заботятся о нас. Возможно, пытаются защитить от чего-то…

— От чего? От правды? Хотя они действительно говорили о какой-то женщине. Твой дядя хотел узнать, где сейчас обитает какая-то Сара или Сэра. Потом он сказал, что если ты уйдешь во Тьму, то станешь проклятьем для всех нас.

— Что он имел в виду?

— Я не знаю. Может, тебе лучше расспросить своего дядю? Заодно посмотрим, расскажет ли он тебе правду.

Однако я зашел слишком далеко.

— Дядя Мэкон готов отдать жизнь, защищая меня. Он всегда был добр ко мне. Он приютил меня в своем доме, хотя знает, что через несколько месяцев я могу превратиться в чудовище.

— А ты знаешь, от какой беды он защищает тебя? От чего или от кого именно?

— От меня самой! — сердито ответила Лена.

Она сползла с моих коленей, открыла дверь и вышла из машины. Чтобы не привлекать внимание жителей Саммервилля, мы остановились в тени массивной белой башни. Я лишь сейчас заметил, что погода изменилась. Там, где несколько минут назад синело безоблачное небо, вскипали черные тучи. К нам приближалась гроза.

Лена не хотела продолжать разговор, но я уже не мог остановиться.

— Нет, причина не в тебе! Подумай сама. Почему твой дядя назначил Эмме тайную встречу? На болоте! Ночью! Они говорили о медальоне. Почему они не хотят, чтобы он оставался у нас? И главный вопрос! Почему им так не нравится наша дружба?

Усилившийся ветер заставлял меня повышать голос. Мы стояли на поле, и волосы Лены хлестали ее по лицу. Она прокричала мне в ответ:

— Я не знаю. Родители всегда стараются разлучить подростков и не дать окрепнуть их чувствам. Так у них принято. Если хочешь знать причину, то спроси у Эммы. Она ненавидит меня. Я даже не моху подъехать к твоему дому, потому что она накажет тебя, если увидит нас вместе.

Живот свело судорогой. Я сердился на Эмму. Сердился, как никогда в жизни. Но я по-прежнему любил ее. Это она клала мне под подушку письма от Зубной феи. Это она перевязывала мне разбитые коленки и без устали бросала мяч, когда я решил попасть в Малую баскетбольную лигу. После гибели мамы, когда отец вычеркнул меня из своей жизни, Эмма осталась единственным человеком, который присматривал за мной, заботился обо мне и интересовался, ходил ли я в школу, как прошла моя очередная игра. Я надеялся, что у нее имелись веские причины для неприязни к Лене.

— Ты просто не понимаешь ее. Она думает, что наши отношения…

— Вредят тебе? Ты хочешь сказать, что она защищает тебя? Вот так же поступает и мой дядя. Ты когда-нибудь думал о том, что они оба пытаются защитить нас от одной и той же беды… От меня!

— Почему ты всегда заканчиваешь тем, что обвиняешь себя в чем-то?

Она отошла от меня и раскинула руки в стороны, словно хотела улететь в грозовое небо.

— А что мне остается? Как ни крути, но это правда. Они боятся, что я нанесу тебе вред.

— Ты ошибаешься. Их беспокоит медальон. Они что- то скрывают от нас.

Я сунул руку в карман и нащупал знакомый предмет, завернутый в носовой платок. Теперь мне придется всегда носить его с собой. Я знал, что Эмма сегодня наверняка обыщет мою комнату. И если бы она нашла медальон, мы больше никогда не увидели бы его. Я положил платок с камеей на капот машины.

— Нам нужно узнать, что случилось дальше.

— Прямо сейчас?

— Почему бы и нет?

— А если ничего не получится?

Я развернул медальон.

— Сейчас увидим.

Она попыталась отдернуть руку, но я схватил ее за запястье и прикоснулся к камее…

Утренний свет стал невыносимо ярким. Все вокруг растворилось в его сиянии, а потом я почувствовал знакомый толчок, который перенес меня на сто пятьдесят лет назад. Последовал второй рывок. Я открыл глаза. Вместо хлопкового поля и горящих строений перед нами возвышалась водонапорная башня. Медальон не показал нам новых картин.

— Ты заметила? Нас перебросило туда, а потом вдруг вернуло обратно.

Она кивнула и слегка оттолкнула меня.

— Я подумала, что у меня просто закружилась голова от тряски в машине.

— Ты что, блокировала наши видения?

— О чем ты говоришь? Я ничего не делала!

— Точно? И ты сейчас не применяла никаких магических чар?

— Нет, я просто пыталась не заразиться твоей глупостью. Но похоже, мне не хватило сил.

Что-то тут было не так! Видение втянуло нас и выбросило обратно. Почему медальон не подействовал?

Лена подошла к машине, чтобы завернуть камею в платок. Я снова увидел на ее руке нить с костяными бусинами — тот амулет, который Эмма дала Мэкону Равенвуду.

— Сними эту вещь.

Я поддел палец под нить.

— Итан, дядя сказал, что амулет защитит меня от темных чар. Ты сам говорил, что Эмма делает такие штучки постоянно.

— Я хочу кое-что проверить.

— Проверить?

— Возможно, медальон не подействовал из-за амулета.

— Он ведь действует не всегда, ты это знаешь.

— Да, но видение началось, и что-то остановило его.

Лена покачала головой. Локоны заметались по ее плечам, как черные змеи.

— Ты действительно так думаешь?

— Давай проверим. Сними его.

Она посмотрела на меня, как на сумасшедшего, затем задумчиво нахмурилась.

— Если выяснится, что я ошибся, снова наденешь его.

Поколебавшись секунду, она протянула мне руку, чтобы я снял амулет. Развязав узел, я сунул нить с бусинами в карман. Она сжала пальцами мою ладонь. Я прикоснулся к медальону, и нас втянуло в пустоту…

Хлынул ливень. Словно разверзлись небеса. Айви всегда говорила, что дождь — это слезы Господни. Сегодня Женевьева поверила в это. Из последних сил сделала несколько шагов, отделявших ее от Итана, упала рядом с ним на колени, приподняла руками его голову. Дыхание Итана было неровным и поверхностным. Он умирал.

— Нет, Боже, только не его! — простонала Айви. — Ты отнимаешь слишком много. Она не вынесет этого. Только не его!

Айви возвысила голос и начала молиться.

— Айви, помоги мне. Достань где-нибудь воду и виски. Я попытаюсь удалить пулю.

Женевьева оторвала от юбки большой кусок ткани и прижала его к кровавому отверстию на груди Итана.

— Я люблю тебя, милая, — прошептал он ей. — Я все равно женился бы на тебе, и неважно, что подумала бы твоя семья…

— Не говори этого, Итан Картер Уот. Не говори мне, что ты собираешься умирать. Ты от меня так просто не отделаешься. Я не отпущу тебя. У нас все будет хорошо.

Женевьева повторяла это снова и снова, пытаясь убедить себя в возможности счастливого исхода. Она закрыла глаза и сконцентрировалась. Цветы раскрывают свои яркие бутоны. Дети рождаются, оглашая мир своими первыми криками. Солнце всходит над землей, прославляя жизнь и отрицая смерть. Женевьева рисовала образы и втягивала их в реальный мир. Они множились и множились. Рождение и жизнь, а не смерть.

Итан закашлял. Она открыла глаза, и их взгляды встретились. Казалось, что время остановило свой бег. Затем его глаза закрылись, и голова безвольно откинулась набок. Женевьева снова вернулась к плетению чар. Произошла какая-то ошибка! Итан не мог умереть. Она взывала к своей силе. Она применяла ее миллионы раз, передвигая предметы на кухне матушки, разыгрывая шутки с Айви, исцеляя птенцов, выпадавших из гнезд. Почему же теперь у нее ничего не получалось? Теперь, когда это было так важно!

— Итан, очнись. Пожалуйста, очнись.

Я открыл глаза. Мы стояли среди поля около машины. Я посмотрел на Лену. Ее глаза блестели от слез.

— О боже!

Я нагнулся и прикоснулся к траве у наших ног. На земле остались красные пятна.

— Это кровь.

— Кровь Итана Картера Уота?

— Я думаю, да.

— Ты был прав. Амулет не подпускал нас к видению. Но почему дядя Мэкон сказал мне, что он предназначен для защиты?

— Возможно, так оно и есть. Хотя не только для защиты. Он типа тех штучек, которые «два в одном».

— Ты не обязан поднимать мне настроение.

— Похоже, они пытаются скрыть от нас какую-то информацию. Что-то связанное с медальоном и, как мне кажется, с Женевьевой. Мы должны узнать об этом все, что сможем, и желательно до твоего дня рождения.

— При чем тут мой день рождения?

— Та информация, которую хотят утаить от нас Эмма и твой дядя, имеет отношение к твоему дню рождения.

Лена вздохнула и, оценив мои слова, печально кивнула.

— Они знают, что я должна уйти во Тьму. Вот в чем дело.

— И где же тут связь с медальоном?

— Не знаю. Но это неважно. Вообще ничего не важно! Через четыре месяца я перестану быть собой. Ты видел Ридли? Я могу превратиться в такое же злое существо или даже хуже. Если мой дядя прав и я буду объявлена фурией катаклизмов, то Ридли по сравнению со мной покажется волонтером Красного Креста.

Я притянул ее к себе и обнял, словно мог защитить от беды, перед которой мы были бессильны.

— Не думай так. Даже если ты права, мы найдем какой-нибудь выход.

— Ты не понимаешь, Итан. Мы не можем повлиять на результат. Все произойдет само собой.

Чем громче она говорила, тем сильнее становился ветер.

— Ладно. Возможно, ты права и процесс объявления происходит сам собой. Но мы должны найти способ, чтобы это не случилось с тобой.

Ее глаза потемнели, словно небо над нами.

— Может, просто будем наслаждаться временем, которое у нас осталось?

Я впервые почувствовал вес ее слов. «Время, которое у нас осталось». Я не мог… Я не хотел терять ее. Одна лишь мысль о скорой разлуке сводила меня с ума. Это было хуже, чем потеря всех друзей. Хуже всеобщего презрения в школе. Хуже вечной обиды Эммы. Разлука с Леной казалась самым гибельным событием, которое я мог себе вообразить. Это все равно что падать в пропасть, безнадежно ожидая удара о землю. Перед глазами возник Итан Картер Уот, упавший на грязную траву. Мне вспомнилась красная кровь на пожухлых стеблях. Ветер начал завывать. Нам пора было возвращаться в Гэтлин.

— Не отчаивайся. Мы найдем какой-нибудь способ.

К сожалению, произнося последнюю фразу, я сам не верил в нее.

ФАМИЛЬНОЕ ДРЕВО ДАЧАНИС

ФАМИЛЬНОЕ ДРЕВО РАВЕНВУДОВ

— Вы можете прочитать его. Но только не касайтесь листов. Это одно из самых старых писем в Гэтлине.

Лена, отбросив косы назад, склонилась над древними страницами.

— Как они любили друг друга! — продолжила Мэриан. — К сожалению, они были слишком разными.

Она еще раз взглянула на письмо.

— Итан Картер Уот называл это «видовыми различиями». Семья Женевьевы пыталась разлучить их, поэтому Итан ушел в добровольцы, хотя и не верил в успех войны. Он надеялся, что, став защитником Юга, он заслужит расположение семьи Женевьевы.

Мэриан прикрыла глаза и процитировала несколько строк:

— «В Гринбрайре ко мне относились так, словно я был не человеком, а мартышкой. Но даже у простого смертного есть душа. И мое сердце рвалось на части при мысли, что остаток жизни я проведу без тебя, Женевьева».

Этот отрывок напомнил мне о поэзии Лены. Мэриан открыла глаза и печально добавила:

— Он похож на Атласа, взвалившего мир на свои плечи.

— Печальная история, — взглянув на меня, сказала Лена.

— Они любили друг друга. А вокруг шла война. Не хочу огорчать вас, но все закончилось плохо. Судьба навечно разлучила их.

Мэриан одним глотком допила чай.

— Что вам известно о медальоне? — спросил я, указав на снимок.

— Я полагаю, что Итан подарил его Женевьеве перед отправкой на фронт. Камея стала символом их тайной любви. Нам не удалось выяснить ее дальнейшую судьбу. После той ночи, когда умер Итан, медальон больше никто не видел. По воле отца Женевьева вышла замуж. Но легенда гласит, что она хранила подарок возлюбленного до самой смерти. Этот мощный талисман, воплотивший в себе силу разбитого сердца, был погребен вместе с ней.

Я вздрогнул. Медальон находился не в могиле Женевьевы, а в моем кармане. Мэкон и Эмма считали его темным талисманом. Я чувствовал, как от камеи исходили волны тепла, словно она пеклась на раскаленных углях.

«Итан, не делай этого».

«Мы должны показать медальон Мэриан. Она может помочь нам. Моя мама точно сумела бы».

Я сунул руку в карман и, развернув платок, коснулся пальцами камеи. Другой рукой я сжал ладонь Мэриан, надеясь, что на этот раз медальон проявит свою силу. Ее чашка упала на пол и разбилась. Комната закружилась перед глазами.

— Итан! — закричала Мэриан.

Лена тоже взяла ее за руку. Свет люминесцентных ламп растворился в ночи.

— Не волнуйтесь. Мы все время будем с вами.

Казалось, что Лена говорила на другом конце Вселенной. Я услышал звуки отдаленных выстрелов. Через миг библиотека исчезла из виду за серой пеленой дождя…

Струи ливня хлестали по лицу. Порывы ветра подталкивали в спину. Огни пожара начинали угасать, но было уже слишком поздно. Женевьева смотрела на тлевшие руины дома. В эту ночь она потеряла всех своих любимых. Маму, Евангелину… Но она не могла смириться со смертью Итана.

Айви подбежала к ней, держа в подоле юбки те вещи, которые ее попросила принести Женевьева.

— Я опоздала, — рыдая, причитала Айви. — О Отец Небесный, я опоздала.

Она в отчаянии осмотрелась вокруг.

— Давайте уйдем отсюда, мисс Женевьева. Мы ничем не поможем ему.

Она была не права. У них оставалась одна возможность.

— Еще не поздно. Не поздно!

Женевьева повторяла эти слова, цепляясь за последнюю надежду.

— Дитя, ты не в себе. Иди за мной.

Женевьева с отчаянием посмотрела на старую женщину.

— Мне нужна книга.

Айви отступила назад и покачала головой.

— Нет! Не связывайтесь с ней. Не делайте глупостей.

Женевьева схватила женщину за плечи.

— Айви, это единственный способ. Отведи меня к ней.

— Подумай, о чем просишь! Ты ничего не знаешь о силах, заключенных в гримуаре…

— Покажи мне, где она! Или я сама найду ее!

За их спинами клубился черный дым. Языки огня все еще шипели на пепелище. Айви покорно склонила голову и, приподняв испачканный подол юбки, повела хозяйку мимо обгоревших лимонных деревьев. Место было незнакомым. Женевьева думала, что здесь были лишь хлопковые поля. По крайней мере, ей всегда так говорили. Она никогда не забредала сюда, кроме двух-трех случаев, когда они с Евангелиной играли в прятки. Но Айви не выказывала даже тени сомнения. Она точно знала, куда следовало идти. Издалека доносились звуки выстрелов и пронзительные крики соседей. Людей заставляли смотреть, как горят их дома.

Айви остановилась перед зарослями ежевики, розмарина и жасмина, которые скрывали за собой каменную стену. Найдя проход среди вьющихся растений, она прошла под невысокой аркой. Женевьева последовала за ней и оказалась на замкнутой территории. Идеальный круг, ограниченный старой стеной, поверхность которой сплошь была увита лозой и зеленью.

— Что это за место?

— Твоя мать не хотела показывать его тебе. Она боялась приводить тебя сюда.

Женевьева увидела каменные плиты, торчащие из высокой травы. Семейное кладбище. Ей вспомнилось, что однажды в детстве она была здесь, когда умерла ее бабушка. Похороны проходили ночью. Она помнила, что ее мать, освещенная лунным, светом, стояла в высокой траве и шептала слова на странном языке, который они с сестрой не понимали.

— Зачем ты привела меня сюда?

— Ты сказала, что тебе нужна книга.

— Она здесь?

Айви с укором взглянула на Женевьеву.

— А где же ей еще быть?

Чуть дальше виднелось древнее строение, опутанное зарослями вьющихся растений. Склеп. Айви подошла к двери.

— Ты уверена, что хочешь…

— У нас нет времени для разговоров!

Не найдя ручки, Женевьева повернулась к старухе.

— Как открыть дверь?

Встав на цыпочки и подняв руки вверх, Айви прикоснулась к гладкому камню, выступающему над дверным косяком. В свете зарева от далеких пожарищ Женевьева увидела полумесяц, высеченный на поверхности камня.

Айви толкнула руками тайный рычаг. Каменная дверь со скрипом открылась. Айви спустилась на пару ступеней и, пошарив рукой в темноте, вытащила небольшой предмет — восковую свечу.

В свете свечи Женевьева осмотрела помещение (всего несколько шагов в длину и ширину) и боковые стены. На почерневших деревянных полках стояли банки, пузырьки и бутылки. В некоторых из них хранились лепестки цветов и какие-то порошки. В других была налита темная жидкость. В центре помещения стоял каменный стол, на котором лежал старый деревянный ящик. На его крышке был вырезан тот же полумесяц, что и на камне с тайным рычагом.

— Я не желаю ни к чему прикасаться, — прошептала Айви.

Она с испугом смотрела на ящик, словно тот был страшным существом.

— Айви, это просто книга.

— Просто книга? В твоем семействе не было простых книг.

Женевьева осторожно приподняла крышку ящика. Внутри лежал гримуар. Черный переплет из потрескавшейся кожи. Никакого названия. Только оттиск полумесяца. Женевьева аккуратно вытащила книгу из ящика. Ее не пугали слова суеверной старухи. Она так часто подшучивала над ней. Однако Айви считалась в округе очень мудрой женщиной. Она могла гадать на картах и чайных листьях. Мать Женевьевы советовалась с ней по всем важным делам — например, при выборе лучшего дня для посадки растений или при приготовлении травяной микстуры от простуды. Книга была теплой на ощупь. Казалось, что она живет и дышит.

— Почему тут нет названия? — спросила Женевьева.

— Если на обложке не написано название, это не означает, что у книги нет имени. Оно перед тобой. Ты держишь в руках «Книгу лун».

Время поджимало. Нельзя было терять ни секунды. Женевьева побежала к угасавшим языкам огня. Назад, через темноту, к пепелищу Гринбрайра и телу Итана.

Листая страницы книги, она увидела сотни заклинаний. Но как найти нужное? Наконец она отыскала его. Текст был написан на латыни — языке, который она хорошо знала. Мать специально наняла гувернера с Севера, чтобы он обучил дочерей самому важному для их семейства языку. Женевьеве требовалось заклятие, отменяющее смерть. Она положила «Книгу лун» на землю рядом с Итаном. Ее палец заскользил по первым строчкам заклинания.

Айви схватила ее запястье.

— Не каждая ночь годится для колдовства. Полнолуние предназначено для черной магии. Половинки луны способствуют белой магии. Новолуние отведено для нейтральных действий.

Женевьева вырвала руку из костлявых пальцев старухи.

— У меня нет выбора. Это единственная, ночь, оставшаяся в моем распоряжении.

— Мисс Женевьева, вы должны понять. Заклинания этой книги не просто творят магию. Каждое из них предполагает сделку. Если вы воспользуетесь «Книгой лун», вам придется отдать ей что-нибудь взамен.

— Меня не волнует цена! Речь идет о жизни Итана. Ради него я готова на все!

— Этот парень умер. Его застрелили. Воскрешая Итана, ты попираешь законы природы. Пойми, дитя! То, что ты хочешь сделать, противоестественно и неправильно.

Женевьева знала, что Айви права. Мать часто говорила им с Евангелиной о том, что нужно почитать законы природы. Сейчас она переступала черту, которую не смела перейти ни одна чародейка их семьи. Но этой ночью они все погибли. Мама, Евангелина… Она осталась одна. Ей нужно было попытаться.

— Нет!

Отпустив наши руки, Лена разорвала круг.

— Вы поняли? Она вошла во Тьму. Женевьева применила темную магию.

Я схватил ее за локоть. Она хотела вырваться, но силы были неравными. Обычно я чувствовал, как от Лены исходила солнечная теплота. На этот раз я ощутил что-то вроде торнадо.

— Лена! Она — не ты! А он — не я. Мы видели события прошлого столетия.

Похоже, у нее начиналась истерика.

— Нет! Она — это я! Вот почему медальон рассказал мне о судьбе Женевьевы. Талисман предупреждает меня. Мы с тобой должны расстаться, чтобы я не навредила тебе после того, как уйду во Тьму.

Мэриан открыла глаза, и я мог поклясться, что они никогда не были такими большими. Ее короткие волосы, обычно аккуратно причесанные, торчали в разные стороны. Она выглядела ошеломленной и в то же время восхищенной. Я узнал этот взгляд. Он напомнил мне взгляд мамы — неутомимой искательницы приключений.

— Ты еще не объявлена, Лена. Ты не хорошая и не плохая. Наверное, так себя чувствуют все девушки в семействе Дачанис, когда им исполняется пятнадцать с половиной лет. Я знавала многих чародеев — темных и светлых. В том числе и из твоей семьи.

Лена с изумлением посмотрела на Мэриан. Та все еще не могла опомниться после нашего совместного видения.

— Почему ты решила, что уйдешь во Тьму? Заразилась мелодраматизмом от Мэкона? Успокойся, милая.

Каким образом она узнала о дне рождения Лены? Откуда ей было известно о чародеях?

— Вы раздобыли медальон Женевьевы? Может, расскажете мне о нем поподробнее?

— Мы не знаем, что делать. Все говорят о нем разное…

— Покажите мне его.

Я снова сунул руку в карман. Лена сжала мое запястье, пробудив во мне волну сомнений. Мэриан дружила с моей мамой. Я считал ее почти родней. Мне трудно было заподозрить ее в дурных намерениях, но я недавно выследил Эмму, которая отправилась на болота, чтобы встретиться с Мэконом Равенвудом. Кто бы мог подумать, что такое возможно?

— Мы не знаем, можем ли довериться вам.

Я едва не сгорел от стыда, произнося эти слова.

— «Если хочешь понять, насколько можно доверять твоему собеседнику, доверься ему».

— Элтон Джон?

— Очень близко. Эрнест Хемингуэй. В каком-то смысле он был рок-звездой для своих современников.

Я улыбнулся, но Лену трудно было переубедить.

— Почему мы должны доверять вам, если все остальные скрывают от нас какие-то тайны?

Мэриан вздохнула и перешла на серьезный тон.

— Потому что я не Эмма и не дядя Мэкон. Я не твоя бабушка и не тетя Дельфина. Я смертная женщина, соблюдающая нейтралитет между черной и белой магией, между Светом и Тьмой. Ведь кто-то должен находиться между ними — нейтральный для их притяжения. Этим человеком и являюсь я.

Лена отступила на шаг от нее. Признание Мэриан обескуражило нас. Откуда у нее такие знания о семействе Лены?

— И кто же вы такая?

В семействе Дачанис это был очень важный вопрос.

— Я главный библиотекарь Гэтлина. Пребываю на этой должности с тех пор, как приехала сюда. Я не чародейка. Просто храню записи и книги.

Мэриан пригладила волосы.

— Я хранительница, которой смертные люди доверили историю и секреты мира. Многие из нас не имеют к ним никакого отношения. Но всегда должен быть хранитель — такой человек, как я.

— Тетя Мэриан, о чем вы говорите?

Смысл ее слов не доходил до меня.

— Так уж вышло, что бывают обычные библиотекари и необычные. Я служу всем жителям Гэтлина — и чародеям, и смертным. Одним я помогаю в дневное время, другим — по ночам в особые дни. Такой режим работы исключает какие бы то ни было накладки.

— Вы хотите сказать?..

— …Что существует Гэтлинская библиотека чародеев. И я, естественно, являюсь ее библиотекарем — главным библиотекарем чародеев.

Я смотрел на нее как на инопланетное существо. Казалось бы, те же карие глаза, та же искренняя улыбка. Все то же самое, но она каким-то образом стала абсолютно другой. Прежде я не мог понять, почему Мэриан оставалась в Гэтлине. Я думал, что это из-за моей мамы. Однако, оказывается, имелась другая причина. И если у меня вдруг появились новые сомнения, у Лены они, наоборот, исчезли.

— Тогда вы можете посодействовать нам. Мы должны узнать, что случилось с Итаном Картером и Женевьевой. Как история их взаимоотношений связана со мной и Итаном. Мы должны узнать это до моего дня рождения.

Выжидающе посмотрев на Мэриан, Лена торопливо пояснила свою мысль:

— В библиотеке чародеев могут храниться какие-то записи о Женевьеве. Возможно, там находится «Книга лун». Как вы считаете, в ней могут быть ответы?

— Наверное, какие-то ответы и можно найти, — отвернувшись, сказала доктор Эшкрофт. — Но боюсь, что я не смогу вам помочь. Мне очень жаль.

— Что вы имеете в виду?

Моему удивлению не было предела. Мэриан никогда не отказывала в помощи — особенно мне.

— При всем своем желании я не имею права принимать чью-либо сторону и нарушать нейтралитет. Это главное условие моей работы. Я не меняю и не составляю правила. В мои обязанности входит лишь хранение книг. Мне запрещено любое вмешательство.

— Неужели для вас работа важнее, чем помощь друзьям? Неужели она важнее меня?

Я встал перед ней, и ей пришлось посмотреть мне в глаза.

— Не все так просто, Итан. Между смертными людьми и чародеями, между Светом и Тьмой существует баланс. Хранительница знаний является частью этого равновесия, частью порядка вещей. Нарушив свои обязательства, я подвергну наш мир опасности.

Ее голос задрожал. Глаза заблестели от слез.

— Я не могу вмешиваться, далее если это будет грозить смертью мне… или моим родным и близким.

Я не вполне понимал смысл ее слов, но мне было ясно, что Мэриан любит меня так же сильно, как мою маму. Если она отказывала нам в помощи, то у нее на это, видимо, имелась веская причина.

— Ладно. Раз уж вы не можете помочь, отведите нас в библиотеку чародеев. Я сам все выясню.

— Ты не чародей, Итан. Ты можешь пройти туда только по приглашению.

Лена подошла ко мне и взяла меня под руку.

— Он пойдет со мной. Я приглашаю его.

Мэриан улыбнулась и кивнула головой.

— Отлично. Я отведу вас туда, когда библиотека чародеев будет открыта. Ее расписание отличается от графика работы Гэтлинской библиотеки. Оно особое.

Естественно! Иначе и быть не могло!