Это был все тот же коридор – длинный, узкий, как кишка, с серыми стенами, забранными в решетчатые намордники тусклыми лампочками под потолком, с глухими стальными дверями по обеим сторонам… Тот, и все же – не совсем тот. На дверях появились латунные номерки, у одного порога даже расстелен коврик в веселую полоску. Ольга подошла ближе и брезгливо поморщилась: на коврике лежала тухлая рыбина, ребра торчали сквозь сгнившую плоть. Рыбина повернулась и покосилась на Ольгу мутным белесым глазом. Это было не страшно, но противно. Ольга отвернулась и побрела в другую сторону. Где-то в дальнем конце коридора плакали и кричали, и она стала искать, где, одну за одной открывая двери с латунными номерками. Но за каждой дверью была пустота. Ни бабки с саженцами, ни Григория Матвеевича, ни Митяя, ни патефона – просто пыльные серые комнатенки, глухие, без окон. Ольга свернула за угол и вдруг увидела горящее зеленым табло: «Выход». Она понеслась туда, где мерцали, маня, заветные буквы, распахнула дверь и уперлась носом в старую кирпичную кладку. Никакого выхода не оказалось. Коридор опять сыграл с ней злую шутку. Надпись «Выход» замигала – не зеленым уже, а тревожно красным светом, надрывно взвыла сирена… Сигнализация?
Ольга села на кровати, закрыв лицо руками, тяжело дыша – как всегда после кошмара. Продышавшись, отняла ладони от лица, огляделась. В комнате стоял серый полумрак, не разберешь, ночь или утро. Верещание не смолкало. Никакая это не сигнализация, конечно. Это будильник. Четыре утра. Пора вставать на работу.
Ольга выключила будильник, покосилась на Надежду. Та храпела без задних ног. Из пушки пали – не разбудишь.
Ольга сунула ноги в тапки, влезла в свитер и поплелась в умывалку. Ледяной водой в лицо – и сон как рукой снимает. Холодно, правда, очень, но это ничего. За работой быстро согреешься.
У всех остальных на фабрике рабочий день начинался в семь утра. А у Ольги – в пять. До прихода рабочих она должна вымыть цех размером с хорошее футбольное поле. Вообще-то, уборщиц на цех полагалось две, но Ольгина напарница, Ирина, то и дело сидела на больничном с ребенком, и Ольге приходилось управляться в одиночку. Поначалу, входя в пустой гулкий цех, громыхая ведрами, она все боялась, что не справится, не успеет вымыть все к приходу рабочих, и ее уволят. Но потом приноровилась и уже не боялась. Двух часов как раз хватало, чтобы все вымести и выскрести.
Ольга как раз домывала дальний угол, когда появился Павел Семенович. Павел Семенович работал в цеху мастером и на работу приходил первым, за двадцать минут до начала. Фабричные говорили, что у Семеныча какая-то уж очень скандальная жена, потому он и сбегает из дому ни свет ни заря, прихватив термос с чаем и бутерброды.
– Здорово, Громова! – Мастер приподнял кепочку.
– Доброе утро, Павел Семенович!
– Все трудишься?
– Тружусь.
– А Ирка-то? Опять на больничном?
Ольга кивнула.
– Ну трудись, трудись, – разрешил Павел Семенович и, прошествовав в свою застекленную кабинку в углу цеха, принялся разворачивать газету, в которой носил бутерброды.
…К вечеру Ольга так уматывалась, что едва хватало сил добраться до общежития и завалиться на кровать. Она лежала, закинув руки за голову, пристроив рядом Машкиного слона, и слушала, как Надежда хрустит яблоком или сухарем, как шелестит страницами очередного женского журнала. Соседка по комнате постоянно что-нибудь грызла и ползарплаты тратила на журналы про звезд и секреты похудания. Идеалом Надежды была Кейт Мосс, и соседка страшно переживала, что к идеалу этому никак не удается приблизиться. Румяная, рыжая, с конопушками на носу. А формы такие, что доживи русский живописец Кустодиев до наших дней – непременно сделал бы Надежду своей музой и написал во всех возможных и невозможных видах. Но Кустодиев, увы, давно отправился к другим прославленным коллегам по цеху. Все, что ему остается, – любоваться на Надю Кудряшову с райского облака. На пару с Рубенсом.
Ольга сто раз объясняла Надежде, что красота подиумных андрогинов – штука нездоровая, противоестественная, и что настоящая красота – это в первую очередь округлость форм, правильные пропорции, и природа задумала женщину с грудью и попой, а воротилы модельного бизнеса пытаются пойти поперек природы и превратить человека в вешалку. Но пускай в журналах пишут что угодно, а мужчинам и сегодня нравятся не стиральные доски, а женщины вроде Надежды. Про мужские предпочтения Надежда была очень даже в курсе.
– Им пироги мои нравятся, а еще – водочки выпить, – говорила она.
Сразу после школы Надежда вышла замуж за веселого парня с гитарой. Он играл как бог, сочинял для нее стихи, но спустя время выяснилось, что парень всем радостям семейной жизни предпочитает выпить с товарищами за гаражом. Надежда промаялась пять лет, а потом оформила развод.
Ее бывший муж время от времени появлялся рядом с общежитием. Караулил Надежду, а подкараулив, просил взаймы денег.
– Нету у меня для тебя денег! – отшивала его Надежда. Но бывший не отставал, шел за ней, канючил:
– Надя! Как это может быть объяснимо, что у тебя нет денег для бывшего родного мужа? Как это можно жалеть копейку, словно ты жадная женщина?! Я знаю, что ты добрая женщина!
Заканчивалось всегда одинаково. Надежда, бубня, что надоел ей бывший муж хуже горькой редьки, сколько лет как развелись, а он все дорогу к ней не забудет, лезла в кошелечек, вытаскивала десятку или полтинник, совала страдальцу:
– Посмотри, на кого ты стал похож?! Совсем спился, свихнулся! Был же нормальный человек!
Муж отвечал, что он как раз и есть нормальный человек и уважаем всеми, а Надежда жалеет для него своих денег.
– Так потому я и жалею, что они мои! – отвечала обыкновенно Надежда. – Ты же все пропьешь! Помрешь ведь от водки этой!
– Без нее – да! От нее – никогда! – заявлял под занавес бывший родной муж и удалялся с гордо поднятой головой, чтобы через месяц-другой снова появиться.
А Надежда продолжала читать журналы и выискивать чудо-диеты. На кефире и травяном чае она выдерживала, как правило, пару дней. К вечеру второго дня Надежда начинала тосковать, а ночью, сообщив жалобным голосом, что страсть как кушать хочется, открывала тумбочку, где лежало съестное, и враз уминала пакет сухарей. А через неделю выискивала какой-нибудь новый суперспособ похудеть. Как-то раз Ольга еле-еле отговорила соседку от покупки двух дюжин аптечных пиявок, потому что Надежда вычитала где-то, что с их помощью можно похудеть за неделю на три размера безо всяких диет и гимнастики.
Надя перевернула страницу, взглянула на Ольгу. Спит, что ли? Вроде не спит.
– Оль, а Оль! – позвала она негромко.
– А?
– Так и думала, что ты не спишь. Гляди, чего пишут!
– Что?
– Новый суперспособ похудеть. Десять кило за три дня. Вот, смотри, купон. Вырезаешь, заполняешь, а-атсылаешь!.. Тебе присылают специальный браслет, ты его носишь и худеешь.
Ольга улыбнулась: все же соседка неисправима. Как дитя малое, верит всему, что в этих журналах печатают!
– Надь, так не бывает.
Надежда подхватилась, плюхнулась на край кровати, сунула Ольге под нос журнал:
– Сама посмотри, вот тут так и написано! Словами!..
– И смотреть не хочу. Еще и стоит небось ползарплаты. Сколько? Тысячу? Две?
– Да какая разница! – Надежде чудо-браслет явно загорелся. – Две восемьсот! Но главное же – результат. Десять кило!.. Десять, Оль!
– Не вздумай покупать. – Ольга приподнялась на локте, попыталась отобрать у соседки журнал, но Надежда проворно спрятала его за спину:
– Обязательно куплю!
Она вернулась к себе на койку и снова погрузилась в чтение. Ольга начала задремывать, когда Надежда на своей кровати тихонько взвыла:
– У-у-у! Ну что ж тако-о-ое!
– Что?
– Не буду я браслет этот покупать!
– Ну и слава богу.
– Знаешь, чего тут дальше написано?
– Ну что там написано?
– Что действие браслета происходит, только если ничего не солить и не сахарить, а еще нельзя печеное, копченое, жирное, острое, кислое и из крема. Картошку тоже нельзя.
– А что можно?
Надежда аж скривилась от отвращения:
– Геркулесовый отвар. И чай из трав. Ну, чай – ладно, мне вон мамка целый мешок сушеной мяты прислала. Упьемся. Еще эти можно… злаки, вот что.
Ольга, думая о своем, кивнула:
– Злаки – большая сила, особенно если их есть вместе с браслетом…
Надежда уставилась на нее как на малахольную, прыснула:
– Оль, ты чего?! Браслет не есть, а на руке носить надо!
Отсмеявшись, Надежда решила, что, раз они браслет пока не покупают, нужно хоть в булочную сгонять. За печеньем или за сухарями. Лучше за сухарями, наверное. В них калорий меньше.
– Оль, вставай, пойдем до магазина пройдемся. А то ты все лежишь да лежишь, смотреть тошно!
Но Ольге никуда идти не хотелось. Не хотелось вообще ничего. И откуда у Надежды столько энергии? Такое впечатление, что она никогда не устает. Работает – как все, полную смену, да еще сверхурочные берет. После работы – печет пироги, стирает, вяжет, журналы свои читает, занимается в драмкружке при фабрике, постоянно выбивает какие-то путевки ветеранам, ругается с начальством из-за того, что в фабричном клубе нетоплено… Спит как убитая, а в шесть утра вскакивает – и понеслось все по новой. Не человек, а атомная электростанция. Хотя, если что, этот мирный атом может так рвануть, что мало не покажется. Недаром Надежду все начальство боится – и общежитское, и заводское.
Ольга повертела в руках Машкиного слона, снова пристроила на подушку:
– Надь, я устала… Да и холодно на улице.
Надежда строго глянула на Ольгу. Эта рыжая кустодиевская красавица все понимала, будто насквозь людей видела.
– Ну что ты себя травишь, дура?! Никуда не денутся твои ребята, отсудишь!
Интересно, как?
– Надь, не говори ерунды. Я кто? Никто. Бывшая зэчка. Уборщица. А там у них нормальная семья.
Надежда хмыкнула презрительно, сложила губы бантиком:
– Этот подонок твой и его бабец новый – это, что ль, семья?!
Ольга вздохнула:
– Суду не докажешь, что он подонок. Я из зоны вернулась и уборщицей работаю, а у него бизнес, квартира, новая жена. С кем детям лучше?
У Надежды на этот счет никаких сомнений не было.
– Ясное дело, с тобой!
– Ясное дело, с ним. – Ольга отвернулась к стене, свернулась калачиком. – Хороший адвокат дорого стоит. Дороже, чем твой чудодейственный браслет, в тыщу раз…
Надежда постояла, пощипала пухлый подбородочек, решила, по всей видимости, что в данный конкретный момент вечности хорошего адвоката раздобыть не получится – да и то сказать, полвосьмого вечера, адвокаты все по домам сидят, телик смотрят, – решительно накинула пальто:
– С адвокатом проблему решим. Придумаем чего-нибудь.
Что-что, а решать проблемы Надежда умела. И всегда что-нибудь придумывала. Не далее как вчера Ольга в очередной раз наблюдала этот мирный атом в женском обличье в действии. В райцентр приехал столичный цирк. По местным меркам гастроли цирка из самой Москвы были штукой посильнее «Фауста» Гете. За билетами в профком выстроилась очередь, шептались, что на всех не хватит, чуть до драки не дошло. Впрочем, билетов хватило.
Представление начиналось в двенадцать. В девять утра к зданию дирекции начали приводить ребятишек – умытые, принаряженные, они спорили, будут показывать слона или нет, и можно ли в цирке зверей угощать конфетами. Кто-то доказывал, что со зверями можно даже фотографироваться, но это было уж совсем невероятно.
Пока мамаши, сбившись в кучку, кутались в шубы и топали ногами, чтобы окончательно не закоченеть, Надежда металась вокруг детей, пытаясь пересчитать их и построить.
– Так, все встали парами! Парами, парами! – надрывалась она – Девочка, где твоя пара? Вставай сюда! Сюда, сюда!.. А ты с кем, мальчик? С мамой?
– Не, мама меня привела, а сама ушла.
– Ладно. Вот будет твоя пара. За руки взялись! Сейчас автобус придет!.. Так, каждый посмотрел на свою пару и запомнил ее! Если пара потерялась, надо громко кричать! Все поняли?! Когда войдете в автобус, сядете так же, как сейчас стоите!.. Мальчик, ты почему опять без пары?
– Мне моя пара не нравится! Мне вон та нравится!..
Автобус обещали подать в десять. Но в половине одиннадцатого его все еще не было. Мамашки заволновались – до райцентра ехать самое малое час, что там себе в гараже думают? Кто-то побежал в дирекцию, стали звонить в гараж. И тут оказалось, что автобус сломался и никуда ехать не может. Расходитесь, граждане, по домам, цирк отменяется.
Дети ударились в рев, мамаши на чем свет кляли сломанный автобус, начальника транспортного цеха и комбинатское начальство. Они пытались растащить ревущих детей по домам, когда к дирекции лихо подкатил «пазик». Из «пазика» выскочила Надежда Кудряшова, замахала руками:
– Все сюда! Парами, парами! Заходим, садимся! Побыстрее! А то на представление опоздаем!
За спиной у Надежды маячил водитель «пазика», категорически не понимавший, что вообще происходит. Ехал он себе спокойно, никого не трогал, и тут под колеса кидается эта ненормальная, колотит в дверь, велит разворачиваться…
– Эй! – Водитель попытался ухватить Надежду за рукав. – Эй! Я их не повезу! Я не договаривался!
– Вот сейчас и договоримся, дяденька.
Надежда затолкала в «пазик» последнюю пару, пересчитала детей.
– Ты чей? Комбинатский?
– Да я-то комбинатский, а ты-то, видать, полоумная!
– Вот и хорошо, что комбинатский, дяденька. Ты их, значит, в цирк, а потом обратно сюда. Понял?
– Да не повезу я их никуда, русским языком же говорю!
– А я сейчас Василию Васильевичу позвоню. Ты с его автобазы, дяденька?
Водитель кивнул.
– Ну вот и хорошо. Василь Василич путевку тебе выпишет. А я его попрошу, чтобы он тебе не два часа, а полсмены засчитал. Подходит?
Если Василь Василич вместо двух часов засчитает полсмены – это, конечно, совсем другой коленкор. Это можно. Вот только сомнительно, что Василич так расщедрится.
– Да с чего он тебя послушается?!
Надежда уставилась на водителя с веселым удивлением:
– Как с чего? Меня все слушаются! Ну, понял, что ль, дяденька?
«Пазик» наконец уехал. А Надежда побежала в дирекцию звонить Василь Василичу, которого никогда в жизни не видела – знала только, что есть такой и что на автобазе его боятся как огня.
***
