Глава 99
Г-н Окамото: – Господин Патель, мы вам не верим.

– Прошу прощения… хорошее печенье, вот только крошится. Странно… Почему нет?

– Кое-что не сходится.

– В каком смысле?

– Бананы не плавают.

– Что-что?

– Вы сказали, что орангутан приплыл на островке из бананов.

– Так и было..

– Но бананы не плавают.

– Плавают, еще как.

– Они слишком тяжелые.

– Ничего подобного. Да вот, проверьте сами. У меня тут как раз два банана.

Г-н Чиба: – Откуда они взялись! У него там что, целый склад под простыней?

Г-н Окамото: – Вот черт! НЕ надо, не надо.

– Вон там – раковина.

– Спасибо, лучше не надо.

– Нет, я настаиваю. Налейте воды в раковину, бросьте туда бананы, и посмотрим, кто из нас прав.

– Давайте лучше продолжим.

– Нет, я требую!

[Пауза.]

Г-н Чиба: –Что же делать!

Г-н Окамото: – Сдается мне, сегодня будет еще один долгий день.

[Скрежет отодвигаемого стула. Издалека – шум воды, льющейся из крана.]

Пи Патель: – Ну, что там? Мне отсюда не видно.

Г-н Окамото [издали]: – Наполняю раковину.

– Бананы уже бросили?

[Издали] – Нет.

– А теперь?

[Издали] – Бросил.

– Ну?

[Пауза.]

Г-н Чиба: – Ну что, они плавают!

[Издали]: – Плавают.

– Ну так что, плавают они?

[Издали]: – Плавают.

– А что я говорил?

Г-н Окамото: – Да-да. Но чтобы орангутан удержался, надо очень много бананов.

– Их и было много. Почти тонна. До сих пор зло берет, как подумаю: столько бананов – и все псу под хвост, а ведь я запросто мог бы собрать их.

– Да, обидно. Ну, а теперь…

– Отдайте мои бананы, пожалуйста.

– Г-н Чиба: – Я принесу.

[Скрежет отодвигаемого стула.]

[Издали] – Надо же, и вправду плавают.

Г-н Окамото: – А что насчет этого острова из водорослей, на котором вы якобы высадились?

Г-н Чиба: – Вот ваши бананы.

Пи Патель: – Спасибо. Да, что?

– Прошу прощения за откровенность, не хотелось бы задеть ваших чувств, но все же… вы и в самом деле думали, что мы вам поверим? Плотоядные деревья? Водоросли, питающиеся рыбой и опресняющие морскую воду? Грызуны-рыболовы, да еще древолазы в придачу? Такого просто быть не может!

– Просто вы сами ничего такого не видели.

– Вот именно. Мы верим в то, что видим.

– Ни дать ни взять Колумбы. А как вы обходитесь в темноте?

– Ваш остров – нонсенс с точки зрения ботаники.

– Сказала муха, садясь на венерину мухоловку.

– Почему же его до сих пор никто не обнаружил?

– Океан велик, и все суда спешат по своим делам. А я двигался медленно и за многим мог наблюдать.

– Ни один ученый вам не поверит.

– Копернику и Дарвину тоже никто не верил. Разве ученые не открывают новые виды растений? Да хоть в том же бассейне Амазонки!

– Никакое растение не может противоречить законам природы!

– А вы, стало быть, их знаете от и до?

– Достаточно, чтобы отличить возможное от невозможного.

Г-н Чиба: – Мой дядя – знаток ботаники. Он живет в деревне близ Хита-Гуна. Он – мастер бонсай.

Пи Патель: – Чего?

– Мастер бонсай. Ну, бонсай, – знаете, такие маленькие деревья?

– Кусты, что ли?

– Нет, деревья. Бонсай – это маленькие деревья. Не выше двух футов. Их можно на руках переносить с места на место. Они очень старые бывают. У моего дяди есть одно такое – ему больше трехсот лет.

– Трехсотлетние деревья высотой в два фута, да еще и переносные?

– Да. Они очень хрупкие. Нуждаются в бережном уходе.

– Да где это слыхано? Это же нонсенс – с точки зрения ботаники!

– Да нет же, господин Патель, уверяю вас! У моего дяди…

– Я верю в то, что вижу.

Г-н Окамото: – Минутку, пожалуйста. Ацуро, при всем уважении к вашему дяде из деревни близ Хита-Гуна, вынужден напомнить, что мы сюда приехали не о ботанике болтать.

– Я просто пытаюсь помочь…

– Бонсай вашего дяди едят мясо?

– Вряд ли.

– А кусаются?

– Нет.

– Ну, тогда бонсай вашего дяди нам не помогут.
Так, на чем мы остановились?

Пи Патель: – На высоких деревьях, о которых я вам рассказывал. Деревьях нормальной величины, крепко коренящихся в земле.

– Нет, давайте пока их отставим.

– Трудновато будет. Я, честно сказать, не пытался их носить с места на место.

– Да вы, я вижу, шутник, господин Патель! Ха-ха-ха!

Пи Патель: – Ха-ха-ха!

Г-н Чиба: – Ха-ха-ха! Ничего смешного .

Г-н Окамото: – Смейтесь, смейтесь. Ха-ха-ха!

Г-н Чиба: – Ха-ха-ха!

Г-н Окамото: – Теперь насчет тигра – тут мы тоже не уверены…

– В каком смысле?

– Трудно в это поверить.

– Да, просто невероятно.

– Вот именно.

– И как я только выжил, не понимаю.

– Да, нелегко вам пришлось.

– А можно еще печенья?

– Уже кончилось.

– А что там – воон в том пакете?

– Ничего особенного.

– Можно взглянуть?

Г-н Чиба: – Прощай наш завтрак.

Г-н Окамото: – Возвращаясь к тигру…

Пи Патель: – Страшное дело. О-о-о, какие вкусные сэндвичи!

Г-н Окамото: – Да, на вид – ничего.

Г-н Чиба: – Есть хочется.

– Так вот, от тигра – никаких следов. Трудновато в такое поверить, а? Тигры на американском континенте не водятся. Появись тут дикий тигр, полицию бы уже давным-давно известили, как вы думаете?

– Сразу видно – не слыхали вы про пантеру, которая сбежала из Цюрихского зоопарка среди зимы.

– Господин Патель! Тигр – невероятно опасный дикий зверь. Как вам удалось выжить с ним в одной шлюпке? Это…

– Вы просто не понимаете, что с точки зрения диких зверей мы сами – опасные чужаки. Они нас боятся. И стараются нас избегать всеми силами. Сколько веков ушло, чтобы заглушить этот страх в некоторых животных, и то самых внушаемых, чтобы их, как это называют, одомашнить! Но большинство нас боятся по-прежнему – и так будет всегда. Если дикий зверь бросается на нас – значит, он в полном отчаянии. Они нападают, только когда не видят другого выхода. Для них это – последний шанс.

– Но в одной шлюпке?… Нет уж, господин Патель, все равно это невероятно.

– Невероятно? Да что вы понимаете в невероятных вещах? Хотите невероятного? Сейчас я вам расскажу невероятное. Это секрет, который знают только владельцы индийских зоопарков. В 1971 году белая медведица Бара сбежала из Калькуттского зоопарка. С тех пор о ней – ни слуху ни духу; ни полицейские ее не видели, ни охотники, ни браконьеры, никто. Мы-то думаем, она по сей день живет себе на берегах реки Хугли. Так что, любезные господа, поосторожней там, если попадете в Калькутту: кто их, белых медведей, разберет, – может, они идут на запах суси! Если взять Токио, перевернуть вверх дном, да еще как следует встряхнуть, вы диву дадитесь, сколько зверья посыплется наружу: будут вам и барсуки, и волки, и удавы, и комодские драконы, и крокодилы, и страусы, и бабуины, и водосвинки, и кабаны, и леопарды, и ламантины, – а каких только жвачных там не отыщется! Верно вам говорю: в вашем Токио дикие жирафы и дикие гиппопотамы живут поколениями – и ни одна душа их не замечает. Посмотрите как-нибудь, что налипло на ваши подошвы на улице, и сравните с тем, что лежит в Токийском зоопарке на дне клеток… и поднимите голову! А вы еще надеетесь найти тигра в мексиканских джунглях! Да это же смех один, просто смех! Ха-ха-ха!

– Никто не спорит, что в Токио могут водиться дикие жирафы и дикие гиппопотамы, а в Калькутте живет на воле белая медведица. Просто мы не верим, что в вашей шлюпке жил тигр.

– Вот она, столичная спесь во всей красе! В ваших мегаполисах, значит, могут водиться все твари Эдема, а моей скромной деревушке вы отказываете в обыкновенном бенгальском тигре!

– Господин Патель, пожалуйста, успокойтесь.

– Если для вас все упирается в правдоподобие, то чего ради вы вообще живете? Разве поверить в любовь так уж легко?

– Господин Патель…

– И не давите на меня своей вежливостью! В любовь тоже трудно поверить, спросите любого влюбленного. В жизнь тоже трудно поверить, спросите любого ученого. В Бога тоже трудно поверить, спросите любого верующего. Что же вы заладили – «трудно поверить», «трудно поверить»?

– Мы просто стараемся рассуждать разумно.

– Я тоже! Я только и делал, что разумно рассуждал. Разум – самое то, что надо для добывания пищи, одежды и крова. Тут с ним ничто не сравнится. И для защиты от тигров разум – самое лучшее средство. Но если вы начнете рассуждать чересчур разумно, то, глядишь, вместе с водой выплеснете из ванны Вселенную.

– Успокойтесь, господин Патель, успокойтесь.

Г-н Чиба : – Что за вода из ванны! О чем это он!

– Как же мне успокоиться? Вы бы видели Ричарда Паркера! – Да-да. – Громадина! Зубы – во! Клыки – ятаганы!.

Г-н Чиба: – Что такое ятаганы!

Г-н Окамото: – Чиба-сан, вместо того, чтобы задавать дурацкие вопросы, на которые можно найти ответ в любом словаре, вы бы лучше что-нибудь придумали! Этот мальчишка – крепкий орешек. Сделайте же что-нибудь!

Г-н Чиба: – Смотрите! Шоколадка!

Пи Патель: – Вот здорово!

[Долгая пауза.]

Г-н Окамото: – Мало ему нашего завтрака. Скоро темпуру потребует!

[Долгая пауза.]

Г-н Окамото: – Мы упускаем из виду цель нашего расследования. Мы приехали расспросить вас о крушении сухогруза. Вы – единственный, кому удалось спастись. И всего лишь пассажир. Так что вы не несете никакой ответственности за случившееся. Мы…

– Какая вкусная шоколадка!

– Мы не собираемся предъявлять вам никаких обвинений. Вы – ни в чем не повинная жертва кораблекрушения. Мы всего лишь пытаемся установить, почему и как затонул «Цимцум». Мы надеялись, что вы поможете нам, господин Патель.

[Пауза.]

– Господин Патель?

[Пауза.]

Пи Патель: – Тигры существуют, шлюпки существуют, океаны существуют. Только из-за того, что три эти вещи никогда не сходились воедино в узких рамках вашего ограниченного опыта, вы отказываетесь поверить в то, что подобное возможно. Но факт остается фактом: «Цимцум» свел их вместе, а потом затонул.

[Пауза.]

Г-н Окамото: – А как насчет того француза?

– Что насчет француза?

– Два слепца, плывущие каждый в своей шлюпке, встречаются посреди Тихого океана… не слишком ли странно для простого совпадения?

– Странно, конечно,

– Нам это представляется очень маловероятным.

– Как и выигрыш в лотерею – при том что всегда кто-нибудь да выигрывает.

– Нам в это поверить чрезвычайно трудно.

– Мне тоже.

– Так и знал, что надо было взять выходной.
Вы с ним говорили о еде?…

– Ну да.

– А он неплохо разбирался в еде. – Если это можно назвать едой…

– Кок на «Цимцуме» был французом.

– Французов по всему свету полным-полно.

– Может, этот ваш француз и был тот самый кок?

– Может. Я почем знаю? Я же его так и не увидел. Я тогда вообще ничего не видел. А потом Ричард Паркер сожрал его живьем.

– Очень кстати!

– Ничего подобного. Это было ужасно, отвратительно! А между прочим, как вы объясните, откуда в шлюпке взялись кости сурикат?

– Да, кости какого-то мелкого зверька,..

– И не одного!

– …каких-то мелких зверьков в шлюпке действительно были. Очевидно, они попали туда с судна.

– У нас в зоопарке не было сурикат.

– У нас нет доказательств, что эти кости принадлежали именно сурикатам.

Г-н Чиба: – Может, это банановые кости! Ха-ха-ха! Ха-ха-ха!

– Ацуро! Заткнитесъ!

– Прошу прощения, Окамото-сан. Это все от усталости.

– Вы подрываете престиж министерства.

– Прошу меня простить, Окамото-сан
.

Г-н Окамото: – Это могли быть кости других животных.

– Это были сурикаты.

– Возможно, мангустов.

– Мангустов нам не удалось продать. Они остались в Индии.

– Мангусты могли жить на судне как паразиты, вроде крыс. В Индии мангустов много.

– Мангусты – как судовые паразиты?

– Почему бы и нет?

– И чтобы они бросились в бурное море и доплыли до шлюпки? Да еще и целой компанией? В это вам поверить легко?

– Не так трудно, как в некоторые вещи из тех, что мы услышали за последние два часа. Может, мангусты уже были в шлюпке, как та крыса, о которой вы рассказывали.

– Ну и чудеса – столько разного зверья в одной шлюпке!

– Да, чудеса.

– Прямо джунгли какие-то!

– Точно.

– Эти кости – кости сурикат. Отдайте их на экспертизу.

– Их не так уж много осталось. И голов не нашли.

– Я на них рыбу ловил.

– Едва ли эксперт отличит кости сурикаты от костей мангуста.

– Найдите себе патозоолога.

– Ладно, господин Патель! Ваша взяла. Мы не можем объяснить, откуда в шлюпке взялись кости сурикат, – если, конечно, это были сурикаты. Но мы здесь не за этим. Мы здесь потому, что приписанный к панамскому порту японский сухогруз из судоходной компании «Ойка» затонул в Тихом океане.

– Это-то я ни на минуту не забываю. Вся моя семья погибла.

– Нам очень жаль.

– Но не так, как мне.

[Долгая пауза.]

Г-н Чиба: – Ну, и что теперь делать?

Г-н Окамото: – Не знаю.

[Долгая пауза.]

Пи Патель: – Хотите печенья?

Г-н Окамото: – Да, с удовольствием. Спасибо.

[Долгая пауза.]

Г-н Окамото: – Славный сегодня денек.

Пи Патель: – Да. Солнечный. [Долгая пауза.]

Пи Патель: – Вы в Мексике впервые?

Г-н Окамото: – Да.

– И я. [Долгая пауза.]

Пи Патель: – Значит, не понравился вам мой рассказ?

Г-н Окамото: – Ну что вы, очень понравился. Правда, Ацуро? Мы его не скоро забудем.

Г-н Чиба: – Да, точно.

[Пауза.]

Г-н Окамото: – Но в интересах нашего расследования хотелось бы знать, что произошло на самом деле.

– Что произошло на самом деле?

– Да.

– Значит, хотите другой рассказ?

– О-ох… нет. Нам хотелось бы знать, что произошло на самом деле.

– Но ведь когда что-то рассказываешь, всегда получается рассказ!

– О-ох… может быть, по-английски и так. Но если по-японски, то во всяком рассказе есть доля вымысла. А нам никаких вымыслов не надо. Нам нужны «голые факты», как это вы говорите по-английски.

– Но ведь когда о чем-то рассказываешь в словах – по-английски, по-японски, неважно, – все равно без вымысла не обойтись! Даже когда просто глядишь на этот мир – все равно уже что-то выдумываешь!

– О-ох…

– Мир же не просто такой, как есть. Он таков, как мы его понимаем, да? А когда что-то понимаешь, то привносишь в него что-то свое, да? И разве сама жизнь таким образом не превращается в рассказ?

– Ха-ха-ха! Да вы, я вижу, умный человек, господин Патель!

Г-н Чиба: – О чем это он толкует!

– Понятия не имею.

Пи Патель: – Значит, вам нужны слова, отражающие действительность?

– Да.

– Слова, не противоречащие действительности?

– Вот именно.

– Но ведь тигры не противоречат действительности.

– О-о-о, нет! Пожалуйста, только без тигров!

– Я понял, чего вы хотите. Вам нужен такой рассказ, который вас не удивит. Который только подтвердит то, что вы и так уже знаете. Который не заставит вас смотреть выше, дальше или по-иному, чем вы привыкли. Короче, вам нужен скучный рассказ. Мертвая история. Пресные, голые факты действительности.

– О-ох…

– История без зверей.

– Да!

– Без тигров и орангутанов.

– Вот-вот.

– Без гиен и зебр.

– Да-да.

– Без сурикат и мангустов.

– Точно, они нам не нужны.

– Без жирафов и гиппопотамов.

– Да, а не то мы заткнем уши!

– Значит, я вас правильно понял. Хотите историю без зверей.

– Историю без зверей, которая объяснит, почему затонул «Цимцум».

– Сейчас, минутку.

– Конечно. Кажется, мы наконец к чему-то подобрались. Будем надеяться, он хоть что-нибудь здравое скажет.

[Долгая пауза.]

– Ну, вот другая история.

– Отлично.

– Судно затонуло. С гулким, утробным скрежетом – будто рыгнуло. Обломки всплыли, а потом исчезли. Я барахтался посреди Тихого океана. Плыл к шлюпке. До чего же трудно было – как никогда! Казалось, я не двигаюсь с места. И воды уже наглотался. И замерз до полусмерти. Слабел с каждым гребком. Так бы я и потонул там, если бы не кок: он бросил мне спасательный круг и втащил на борт. Я забрался в шлюпку и рухнул без сил.

Нас было четверо. Чуть погодя матушка добралась до шлюпки, держась за связку бананов. А кок уже был там, и матрос тоже.

Он ел мух. В смысле – кок. Еще и суток не прошло; запасов еды и воды хватило бы не на одну неделю; и рыболовные принадлежности у нас были, и солнечные опреснители; и никаких оснований сомневаться, что нас скоро спасут. А он все равно махал руками – хватал мух на лету и заглатывал. Перед ним уже маячил зловещий призрак голода. А нас он обзывал чокнутыми дураками – за то, что не желаем присоединиться к дармовому угощению. Тошно смотреть было, но мы не подавали виду. Мы с ним держались очень вежливо. Он ведь был чужой человек, да к тому же иностранец. Матушка только улыбалась, качала головой и поднимала руку – дескать, спасибо, не надо. Тошнотворный был тип. Пасть – как помойка. Он и крысу сожрал. Только разделал сначала и высушил на солнце. Я – положа руку на сердце, тоже кусочек съел, малюсенький совсем, когда матушка отвернулась. Очень уж есть хотелось. А он был лицемерная скотина, кок этот, да еще брюзга, каких поискать.

Матрос был молодой. Ну, постарше меня, – лет двадцать с небольшим, наверное, – но он сломал ногу, когда спрыгнул с палубы, и от боли стал совсем как ребенок. Красивый. Лицо чистое, гладкое – ни щетинки. И такое утонченное: скулы широкие, нос приплюснутый, глаза-щелочки. Ну ни дать ни взять китайский император. Мучился он ужасно. По-английски – ни бе ни ме, вообще ни словечка не знал, ни тебе «здрасте», ни «спасибо», ни хотя бы «да» или «нет». Только по-китайски. И мы ни слова не понимали. Наверное, ему очень одиноко было. Когда он плакал, матушка держала его голову у себя на коленях, а я брал его за руку. Очень-очень печально все это было. Он так страдал – а мы ничего не могли поделать.

А перелом дрянной был – открытый, на правом бедре. Кость наружу торчала. Матрос визжал от боли. Мы вправили ему кость как могли и заботились о нем, кормили и поили. Но рана загноилась. Хоть мы и очищали ее каждый день, становилось только хуже. Скоро у него почернела и вздулась стопа.

А то, что случилось потом, – это кок затеял. Скотина он был. Помыкал нами как хотел. Нашептал нам, что гангрена пойдет выше и матрос умрет, если ногу не отрезать. Ничего сложного, ведь перелом в бедре, надо только разрезать мясо и наложить жгут. Этот мерзкий шепот у меня до сих пор в ушах стоит. Он, так и быть, спасет матроса, возьмет черную работу на себя, но мы должны будем крепко держать его. Надо застать его врасплох – обезболивающего-то нет. И мы навалились на него, все разом. Мы с матушкой держали его за руки, а кок сел на здоровую ногу. Матрос визжал и извивался. Грудь у него так и ходила ходуном. А кок орудовал ножом – он свое дело знал. Нога отвалилась. Мы с матушкой тут же отпустили его и отступили. Думали, как только его перестанут держать, он и вырываться перестанет. Думали, успокоится и будет себе лежать. Как бы не так! Он тотчас сел. Если б мы только могли разобрать, о чем он кричит! А он все визжал и визжал, а мы смотрели, не в силах отвернуться. Кругом все в крови было. А самое страшное – что бедняга матрос так разошелся, а нога лежала себе преспокойненько на дне. И матрос все смотрел и смотрел на нее, будто взглядом умолял вернуться. А потом наконец-таки рухнул навзничь. Мы тут же взялись за дело. Кок натянул кожу на оголенную кость. Мы замотали культю тряпкой и перевязали веревкой бедро повыше раны, чтобы остановить кровь. Потом уложили его на груду спасательных жилетов и укрыли потеплее. Зря старались. Разве вынести человеку такую боль, такое зверство? Целый вечер и всю ночь он стонал, дышал хрипло, прерывисто. Время от времени о чем-то возбужденно бредил. Я думал, до утра не дотянет.

Но он цеплялся за жизнь. Солнце взошло – а он так и не умер. Но и в себя толком не пришел – то очнется, то опять забудется. Матушка дала ему воды. А я вдруг заметил отрезанную ногу. У меня прямо дух перехватило. Вчера ее куда-то отпихнули в суете да так и забыли. За ночь из нее вытек сок, и она стала вроде как тоньше. Я взял спасательный жилет – вместо перчатки. И поднял эту жуткую ногу.

– Ты что делаешь? – встрепенулся кок.

– Хочу выбросить ее за борт, – ответил я.

– Ты что, сдурел? Мы ее используем как наживку. Для того все и затевалось.

Тут он живо захлопнул рот и отвернулся – сообразил небось, что сболтнул лишнего. Но слово не воробей.

– Для того и затевалось! – переспросила матушка. – Что вы имеете в виду?

Он прикинулся, что не слышит.

Матушка повысила голос:

– Вы хотите сказать, что мы отрезали бедному мальчику ногу не для того, чтобы его спасти, а чтобы получить наживку?

Но этот скот точно воды в рот набрал.

– Отвечайте же! – крикнула матушка.

Он вскинул глаза и впился в нее злобным взглядом, будто загнанный в угол зверь:

– Запасы кончаются, – рявкнул он. – Нужно больше еды, а не то мы все сдохнем.

– Да у нас запасов хоть отбавляй! – напустилась на него матушка. – И еды, и воды полно. Уж как-нибудь перебьемся на галетах, пока нас не разыщут. – Она схватила пластмассовую коробку, в которую мы сложили распечатанные упаковки галет. Вот так сюрприз! Почему она такая легкая? Мамина рука дрогнула, и в коробке затарахтели крошки – жалкие остатки вчерашнего изобилия. – Что это значит?! – Матушка сняла крышку. – Где галеты? Вчера была полная коробка!

Кок отвел глаза. И я тоже.

– Ты, эгоистичное чудовище! – взвизгнула матушка. – Так вот почему запасы у нас кончаются! Ты сожрал все один!

– Ему тоже перепало, – мотнул он головой в мою сторону. Матушка повернулась ко мне. Сердце у меня так и ухнуло в пятки.

– Писин! Это правда?

– Это же было ночью, мама. Я даже не проснулся толком, а есть очень хотелось. Он дал мне галету. Я ее и съел, мне и в голову не пришло, что…

– Что, всего одну? – Кок издевательски хмыкнул. Пришел черед матушке отвести глаза. Гнев из нее так и вытек, словно в песок ушел. Не сказав больше ни слова, она вернулась к матросу.

Лучше б она рассердилась на меня. Лучше б наказала. Что угодно, лишь бы не это молчание. Я принялся сооружать для матроса подушку из спасательных жилетов – только бы побыть к матушке поближе.

– Прости меня, мама, – прошептал я, уже чуть не плача. – Прости…

Собравшись с духом, я взглянул матушке в лицо и увидел, что и у нее в глазах стоят слезы. Но на меня она не смотрела. Вглядывалась куда-то в прошлое, в дальние дали воспоминаний.

– Одни мы с тобой остались, Писин, совсем одни, – проговорила она таким тоном, что последняя надежда умерла во мне в тот миг безвозвратно. Никогда в жизни я еще не чувствовал такого одиночества. Мы ведь к тому времени уже две недели проболтались в этой шлюпке, а такое даром не проходит. Верить, что отец и Рави спаслись, с каждым днем было все труднее.

Когда мы обернулись, кок уже держал отрезанную ногу за лодыжку над водой – чтобы стекли остатки крови. Матушка прикрыла глаза матроса ладонью.

Умер он тихо – жизнь просто вытекла из него, как кровь из ноги. Кок живо его разделал. Из ноги наживки не вышло. Мясо уже совсем разложилось и не держалось на крючке: просто растворилось в воде, и дело с концом. Но у этого чудовища ничего зазря не пропадало. Он все нарезал на кусочки – и кожу, и внутренности, все до последнего дюйма. Даже гениталии. Покончив с туловищем, принялся за руки, а там и до второй ноги добрался. Мы с матушкой тряслись от ужаса. Мама кричала на кока:

– Чудовище! Как ты смеешь?! Где твоя человечность? У тебя что, совсем совести нет? Чем этот бедный мальчик перед тобой виноват? Ты чудовище! Чудовище!

Но кок в ответ только изрыгая грязную брань.

– Ты хоть лицо ему прикрой, ради Бога! – крикнула матушка.

Невыносимо было видеть это прекрасное лицо, такое благородное и безмятежное, на этом истерзанном теле. Кок, услыхав это, бросился к голове матроса и, прямо у нас на глазах, содрал с нее кожу – и волосы, и лицо. Нас с матушкой вырвало.

Покончив с разделкой, он вышвырнул скелет за борт. Очень скоро по всей шлюпке уже лежали и вялились на солнце полоски мяса и куски органов. Мы шарахались от них в ужасе. Старались на них не смотреть. Но от запаха деваться было некуда.

В следующий раз, когда кок подошел близко, матушка ударила его по лицу – наотмашь, тяжело, аж в воздухе зазвенело. Такого я от нее не ожидал – поразительный поступок. И геройский. Настоящий взрыв ярости и горя, скорби и отваги. Она это сделала в память того несчастного матроса. Чтобы спасти хоть остатки его достоинства.

Я застыл в изумлении. И кок тоже. Он стоял не шевелясь, ни слова ни говоря, – а матушка смотрела ему прямо в лицо. Я заметил, как он старается не встретиться с ней взглядом.

Мы разошлись по своим углам. Я держался рядом с матушкой. И разрывался между восторженным восхищением и малодушным страхом.

Матушка следила за ним в оба. И поймала-таки – через два дня. Сколько он ни осторожничал, а она все же заметила, как он подносит руку ко рту.

– Я все видела! – крикнула она. – Ты только что съел кусок! Ты говорил, это для наживки! Так я и знала. Ты – чудовище! Зверь! Как ты мог? Он же человек! Такой же, как ты!

Как же она ошибалась, если рассчитывала, что от этих слов он устыдится, выплюнет тот кусок и рассыпется в извинениях! Он продолжал жевать, как ни в чем не бывало. Хуже того, поднял голову и остаток вяленой полоски сунул в рот уже не таясь.

– Вроде свинины, – пробормотал он. Матушка отвернулась, яростно передернув плечами – жест негодования и омерзения. А он преспокойно сжевал еще одну полоску. – Вот уже и сил прибавилось, – добавил он и снова сосредоточился на рыбалке.

Мы держались на своей половине шлюпки, он – на своей. Удивительно, какие прочные стены воздвигает сила воли! Мы жили себе спокойно целыми днями, будто его и вовсе не было.

Но совсем не обращать на него внимания нельзя было. Да, он был скот – но скот практичный. Руки у него росли откуда надо, да и море он знал. И голова работала – будь здоров. Это он придумал построить плот, чтоб рыбачить было удобнее. Если мы сколько-то и продержались, то лишь благодаря ему. Я ему помогал как мог. Но он был страшно несдержанный – все время орал на меня и ругался.

Мы с матушкой от того матроса ни кусочка в рот не взяли, ни крошки, хоть и совсем ослабли от голода, – но тем, что кок выуживал, все же не брезговали. Матушка, за всю жизнь не попробовавшая мясного, заставила себя есть сырую рыбу и черепашье мясо. Тяжко ей пришлось. Отвращения она так и не одолела. А вот мне было проще: я быстро смекнул, что голод – лучшая приправа.

Когда жизнь дает тебе поблажку, невозможно не почувствовать хоть мало-мальскую симпатию к тому, кто отсрочил твой приговор. До чего же здорово было, когда кок втаскивал на борт черепаху или большущую корифену! Мы с матушкой улыбались до ушей, блаженное тепло разливалось в груди, и в шлюпке воцарялось перемирие – на много часов. Матушка с коком говорили вежливо, даже шутили. А если еще и закат выдавался красивый, такая жизнь начинала мне казаться почти что сносной. В такие минуты я смотрел на него – да-да! – с нежностью. С любовью. Я воображал, что мы друзья не разлей вода. Он был грубиян, даже в хорошем настроении, но мы даже перед самими собой делали вид, что ничего такого не замечаем. Он говорил, что в конце концов мы наткнемся на какой-нибудь остров. На это и была вся надежда. Мы все глаза проглядели, высматривая этот обетованный остров, – и все напрасно. А он, пользуясь случаем, воровал еду и воду.

Бескрайняя пустыня Тихого океана сомкнулась вокруг нас гигантской стеной. Я думал, нам уже никогда из-за нее не выбраться.

Он убил ее. Кок убил мою мать. Мы голодали. Я страшно ослаб. Не смог удержать черепаху. Из-за меня мы ее упустили.

Он ударил меня. Матушка ударила его. А он – ее. Она обернулась и крикнула: «Беги!» – и подтолкнула меня к плоту. Я прыгнул за борт. Думал, она прыгнет следом. Я плюхнулся в воду. Вскарабкался на плот. Они дрались. Я ничего не мог – только смотреть. Моя мать дралась с мужчиной. Злобным и мускулистым. Он схватил ее за руку и выкрутил запястье. Матушка вскрикнула и упала. Он склонился над ней. Сверкнул нож. Нож поднялся. Опустился. Опять взлетел – красный от крови. Опять опустился и поднялся, и еще, и еще. Матушку я не видел. Она лежала на дне шлюпки. Я видел только его. Наконец он прекратил это. Поднял голову, взглянул на меня. И швырнул в меня чем-то. Струя крови ударила мне в лицо. Никакой бич не хлестнул бы больнее. Я держал в руках мамину голову. Я разжал руки. Она пошла ко дну в облаке крови, и коса тянулась за ней, как хвост. Рыбы ринулись на глубину, пытаясь догнать ее, но еще быстрее наперерез ей метнулась длинная серая тень акулы – и голова исчезла. Я разогнулся. Его не было видно. Он прятался на дне шлюпки. Но потом показался-таки – чтобы выбросить мамино тело за борт. Рот у него был в крови. Вода забурлила от рыб.

Остаток дня и всю ночь я просидел на плоту, не спуская с него глаз. Мы ни словом не перемолвились. Он запросто мог бы обрезать веревку и от меня отделаться. Но – нет. Я оставался с ним – как живой укор совести.

Утром я подтянул плот к шлюпке – прямо у него на глазах. Я был совсем без сил. Он ничего не сказал. Я держался спокойно. Он поймал черепаху. Дал мне напиться ее крови. Потом разделал ее и положил для меня на среднюю банку лучшие куски. Я поел.

Потом мы схватились, и я его убил. На лице его не отражалось ничего – ни отчаяния, ни гнева, ни страха, ни боли. Он сдался. Он позволил себя убить, хоть и не без борьбы. Он понял, что зашел слишком далеко – даже по своим скотским стандартам. Он зашел слишком далеко и не хотел больше жить после этого. Но вины за собой не признал. Ну почему нам так трудно свернуть с пути зла?

Нож все это время лежал на виду – там же, на средней банке. Мы оба это знали. Он мог бы сам его взять – с самого начала. Он же сам его туда и положил. Я схватил нож. Ударил его в живот. Он скривился, но не упал. Я выдернул нож и ударил еще раз. Полилась кровь. Но он все стоял. Только голову приподнял – и посмотрел мне прямо в глаза. Может, он хотел этим что-то сказать? Думаю, да, – и я его правильно понял. Я ткнул его ножом в горло, у кадыка. И он сразу рухнул как подкошенный. И умер. Без единого слова. Не было никаких предсмертных речей. Только кашлянул кровью – и все. Чудовищная сила инерции у ножа: стоит ему прийти в движение – уже не остановишь. Я все бил и бил его этим ножом. Боль в потрескавшихся ладонях унялась от его крови. С сердцем я долго возился: столько всяких трубок пришлось перерезать, чтобы его наконец вытащить! Но оно того стоило – оказалось куда вкуснее черепах. Я и печень съел. И срезал здоровенные куски мяса.

Он был настоящий злодей. Но куда хуже другое: он столкнулся со злом во мне – с эгоизмом, гневом, жестокостью. Теперь мне с этим жить – и никуда от этого не деться.

Пришло время одиночества. Я обратился к Богу. И выжил.

[Долгая пауза.]

– Ну, что? Так лучше? Есть тут такое, во что вам трудно поверить? Или опять хотите, чтобы я что-нибудь изменил?

Г-н Чиба: – Какая жуткая история.

[Долгая пауза.]

Г-н Окамото: – А вы заметили, что и у зебры была сломанная нога, и у этого тайваньского матроса!

– Не-ет…

– А гиена отгрызла зебре ногу точь-в-точь, как этот кок отрезал ногу матросу.

– Ох-х-х… Окамото-сан, и как вы только все замечаете?!

– А тот слепой француз из другой шлюпки – помнится, он сознался, что убил мужчину и женщину.

– Да, точно.

– А кок убил матроса и мать мальчишки?! – Вот это да! – Много общего у этих историй.

– Значит, тайваньский матрос – это зебра, мать – орангутан, а кок… а кок – гиена. Выходит, что сам он – тигр!

– Да. Тигр убил гиену – и того слепого француза. Точь-в-точь, как он убил кока.

Пи Патель: – У вас не найдется еще шоколадки?

Г-н Чиба: – Сейчас. Вот!

– Спасибо.

Г-н Чиба: – Но что же все это значит, Окамото-сан!

– Понятия не имею.

– А остров? И кто такие сурикаты?

– Не знаю..

– А эти зубы? Чьи же зубы он нашел на дереве?..

– Не знаю. Что я, по-вашему, в голове у этого мальчишки сижу?

[Долгая пауза.]

Г-н Окамото: – Извините меня за навязчивость, но все-таки… не говорил ли кок чего-нибудь о том, как затонул «Цимцум»?

– В этой другой истории?

– Да.

– Не говорил.

– Не упоминал ли он каких-нибудь событий, произошедших рано утром второго июля? Событий, которые могли бы объяснить случившееся?

– Нет.

– Не заходила ли речь о каких-нибудь неполадках в машине или о физических повреждениях корпуса?

– Нет.

– А о других судах или иных объектах на море?

– Нет.

– Хоть чем-то он мог объяснить крушение «Цимцума»?

– Нет.

– А не говорил ли он, почему не послали сигнал бедствия?

– А если бы и послали? По моему опыту, когда тонет ржавая третьесортная посудина – если это, случаем, не танкер, способный угробить целую экосистему, – всем плевать, никто о ней и не вспомнит. Спасайся как можешь.

– Когда в «Ойка» заметили неладное, было уже слишком поздно. Для воздушных спасателей – слишком далеко. Суда в секторе были оповещены. Но никто ничего не видел.

– А что до нас, то не только судно было третьесортное. Вся команда – мрачный, грубый сброд. Вкалывали, только когда помощники капитана смотрели, а стоило тем отвернуться – тут и делу конец. По-английски ни слова не знали, и никакого проку нам от них не было. От некоторых уже к середине дня спиртным разило. Кто его знает, что эти идиоты могли натворить? А помощники капитана…

– Что вы хотите этим сказать?

– Чем?

– Вы сказали: «Кто его знает, что эти идиоты могли натворить».

– А-а, я имел в виду, может, они спьяну выпустили зверей.

Г-н Чиба: – У кого были ключи от клеток?

– У отца.

Г-н Чиба: – Так как же матросы могли открыть клетки без ключей?

– Не знаю. Может, ломом.

Г-н Чиба: – А зачем им было это делать? Зачем выпускать из клетки опасного дикого зверя?

– Не знаю. Откуда мне знать, что им там под мухой в голову взбрело?! Выпустили – и все тут. Факт есть факт – звери оказались на воле.

Г-н Окамото: – Прошу прощения… Вы сомневаетесь в профессиональной пригодности команды?

– Еще и как сомневаюсь.

– Видели ли вы кого-либо из штурманского состава в состоянии алкогольного опьянения?

– Нет.

– Но матросов – видели?

– Да.

– А помощники капитана, по-вашему, действовали компетентно и профессионально?

– Да мы с ними почти не общались. И к животным они близко не подходили.

– Я имею в виду, умело ли они вели судно?

– Ну откуда мне знать? Думаете, мы с ними каждый день чаи распивали? По-английски они, правда, говорили, но в остальном были что те же матросы. В кают-компании они нас не привечали, за едой и двух слов не желали сказать. Болтали между собой по-японски, будто нас и не было. Мы же для них были просто грязные индусишки, да еще с таким хлопотным грузом. В конце концов мы стали обедать в каюте у мамы с папой. «Зов приключений!» – говорил Рави. Понимаете, это же было приключение – потому и казалось сносным. А на самом-то деле мы только и знали, что выгребать из клеток грязь да возиться с кормежкой, пока отец строил из себя ветеринара. Если с животными все в порядке, то и нам волноваться не о чем – вот как оно было. А насколько были компетентны помощники капитана, – этого я не знаю.

– Вы сказали, что судно дало крен на левый борт?

– Да.

– И осело на корму?

– Да.

– Не на нос?

– Нет.

– Точно? Нос был выше кормы, вы уверены?

– Да.

– Значит, ваше судно столкнулось с каким-то другим?

– Не видел я никакого другого судна.

– Может, с каким-то другим предметом?

– Ничего я такого не видел.

– Значит, село на мель?

– Нет, просто затонуло. Совсем.

– После выхода из Манилы вы не замечали никаких неполадок с машинами?

– Нет.

– Как по-вашему, судно было правильно загружено?

– Да я же впервые в жизни попал на корабль! Откуда мне знать, как выглядит правильно загруженное судно?

– Вы сказали, будто слышали взрыв?

– Да.

– А какие-нибудь другие шумы?

– Я имею в виду, такие, которыми могло бы объясняться крушение.

– Нет.

– Говорите, судно быстро затонуло?

– Да.

– Можете приблизительно оценить, за какое время?

– Трудно сказать. Очень быстро. Минут за двадцать где-то, а может, и быстрее.

– И было много обломков?

– Да.

– Может, судно накрыло необычно высокой волной?

– Не думаю.

– Но шторм был?

– Мне показалось, да. Качка была та еще. И ветер, и дождь.

– Какой высоты достигали волны?

– Большой. Футов двадцать пять – тридцать

– Ну, на самом деле это вполне умеренно.

– Только когда ты не в шлюпке.

– Конечно. Я имею в виду – для сухогруза.

– Может, и выше. Я не знаю. Погода была достаточно скверная, чтобы у меня от ужаса мозги отшибло, – вот и все, что я могу сказать наверняка.

– Но вы сказали, что погода быстро исправилась. Что судно затонуло, а потом наступил чудесный день – вы ведь так сказали?

– Да.

– Похоже на случайный шквал.

– Но судно он потопил.

– Это-то мы и пытаемся выяснить

– Вся моя семья погибла.

– Нам очень жаль.

– Но не так, как мне.

– Так что же все-таки произошло, господин Патель? Мы теряемся в догадках. Судно шло себе и шло своим чередом, и вдруг…

– А потом своим чередом затонуло.

– Почему?

– Я не знаю. Это вы мне должны объяснить. Вы же специалисты. Что по этому поводу говорит ваша наука?

– Мы ничего не понимаем.

[Долгая пауза.]

Г-н Чиба: – И что теперь?

Г-н Окамото: – Все, я сдаюсь. Ответ на вопрос, почему затонул «Цимцум», лежит на дне океана.

[Долгая пауза.]

Г-н Окамото: – Да, делать нечего. Уходим.
Что ж, господин Патель, полагаю, мы услышали все, что требовалось. Большое вам спасибо за сотрудничество. Вы нам очень, очень помогли.

– Не за что. Но теперь я тоже хочу кое о чем вас спросить.

– Да?

– «Цимцум» затонул 2 июля 1977 года.

– Так.

– А я – единственный человек, переживший крушение «Цимцума», – добрался до мексиканского побережья 14 февраля 1978 года.

– Верно.

– Я рассказал вам две истории о том, что произошло за эти двести двадцать семь дней.

– Да-да.

– Ни в той, ни в другой не найдется ответа на вопрос, почему затонул «Цимцум».

– Верно.

– Так что, по сути, вам без разницы, какая из них – правдивая.

– По сути дела – да.

– Ни ту ни другую историю вы не можете ни подтвердить, ни опровергнуть. Приходится полагаться только на мое слово.

– Похоже что так.

– И в обеих судно идет ко дну, все мои родные гибнут, а я терплю ужасные муки.

– Да, совершенно верно.

– Тогда скажите – раз уж это не меняет сути дела, да и доказать вы все равно ничего не можете, – какая история вам больше нравится? Какая история интересней – со зверьми или без зверей?

Г-н Окамото: – Занятный вопрос…

Г-н Чиба: – История со зверьми.

Г-н Окамото: – Да.
История со зверьми – интересней.

Пи Патель: – Спасибо. Значит, она угодна Богу.

[Пауза.]

Г-н Чиба: – О чем это он?

Г-н Окамото: – Не знаю.

Г-н Чиба: – Ох, смотрите… он плачет!

[Долгая пауза.]

Г-н Окамото: – Надо будет глядеть в оба, когда поедем отсюда. Не то еще наткнемся на Ричарда Паркера.

Пи Патель: – Не бойтесь. Он так запрятался, что вам его никогда не найти.

Г-н Окамото: – Спасибо, что уделили нам время, господин Патель. Мы вам очень благодарны. И на самом деле вам очень сочувствуем.

– Спасибо.

– Что вы теперь будете делать?

– Наверно, поеду в Канаду.

– В Индию не вернетесь?

– Нет. Там у меня ничего не осталось. Только грустные воспоминания.

– Вы, конечно, в курсе, что вам полагается страховка?

– О-о-о.

– Да. Служащие «Ойка» с вами свяжутся.

[Пауза.]

Г-н Окамото: – Нам пора. Желаем вам всего наилучшего, господин Патель.

Г-н Чиба: – Да, всего наилучшего.

– Спасибо.

Г-н Окамото: – До свидания.

Г-н Чиба: – До свидания.

Пи Патель: – Не хотите печенья на дорожку?

Г-н Окамото: – С удовольствием.

– Вот. По три штуки каждому.

– Спасибо.

Г-н Чиба: – Спасибо.

– Не за что. До свидания. Бог вам в помощь, братья мои.

– Спасибо. И вам, господин Патель.

Г-н Чиба: – До свидания.

Г-н Окамото: – Умираю с голоду. Пойдем поедим. Можете это выключить.