Глава 21
      Ребята вбежали в больницу и бросились к регистратуре. Лешка почти целиком засунул голову в окошко.
      – Скажите, где лежит Владимир Казарин? Женщина за окном насторожилась.
      – Я сын его, – уточнил он. Регистраторша огляделась и тихо сказала:
      – К нам такой больной не поступал.
      И прежде чем он успел что-либо спросить, захлопнула дверцу перед его носом. Танька потянула Лешку за рукав в сторону и зашептала:
      – Он точно здесь. Видишь, она даже не проверила по журналу.
      Лешка сжал зубы.
      – Ну, сейчас она у меня…
      Казарин вновь двинулся к окошку, но его остановил окрик вахтера:
      – Эй, парень, приемные часы закончились.
      По его виду было понятно, что он получил четкие инструкции и дальнейший разговор не имел никакого смысла. Выходя на улицу, Лешка так шарахнул дверью, что молоденькая медсестра, чуть не лишившаяся руки, покрутила пальцем у виска:
      – Психбольница за углом!
      Стоя во дворе, Лешка пожирал глазами окна больницы, пытаясь понять, за каким из них находится отец. Его отчаянию не было предела. Догадавшись, о чем он думает, его верная спутница тоже тяжело вздохнула:
      – Нам туда не попасть. Вот если бы мы с тобой были врачами…
      Казарина эти слова заинтересовали. И в этот момент его взгляд наткнулся на санитарку, которая пыталась затолкать тележку с бельем на больничную лестницу. Лешка и Танька переглянулись. Одна и та же идея осенила обоих. Они бросились к санитарке и, перебивая друг друга, заорали:
      – Тетенька! Тетенька, давайте мы поможем!
      Не успела санитарка охнуть, как Лешка подхватил тележку и одним махом вкатил ее на лестницу. А Таньке хватило мгновения, чтобы ловким движением выудить из тележки халат и запихнуть его под пальто…
      Выждав, когда сменится вахтер, Танька в белом халате вновь вошла в приемный покой. С каменным лицом она продефилировала мимо регистратуры и поднялась на второй этаж. Узнать, где лежит Казарин-стар-ший, труда не составило: только у одной из палат стоял стульчик, на котором восседал человек внушительных габаритов. Оперативник читал газету, изредка оглядывая коридор.
      Танька, кокетливо улыбаясь, прошлась мимо и бросила короткий взгляд в приоткрытую дверь палаты, из-за которой доносились голоса. Польщенный вниманием симпатичной медсестры, оперативник ничего не заметил. Танька уж было собиралась уйти, как вдруг услышала:
      – Эй, подруга!
      Шапилина замерла на секунду, потом медленно обернулась. В конце коридора стояла старшая медсестра.
      – Ты кто такая?
      Повисла пауза. Оперативник отложил газету и тоже уставился колючим взглядом на Шапилину.
      – Новенькая я, из неврологии, – пробормотала Танька.
      – Так вот ты какая, вертихвостка, – медсестра оценивающе оглядела Шапилину с ног до головы и насмешливо добавила: – Про тебя тут уже легенды слагают. Только мне казалось, ты постарше должна быть. И чего в тебе мужики только находят?!
      Последние слова задели Танькино самолюбие. Она уже хотела ответить, но краем глаза заметила, как внимательно, с пошловатой улыбкой на лице смотрит на нее оперативник.
      Поправив воротничок халата, она подмигнула молодому человеку и вдруг сказала:
      – Как подумаю, сколько людей мне завидуют, еще больше жить хочется, причем не одной. – Таня томно повела плечами и, покачивая бедрами, направилась к выходу из отделения.
      «Видел бы меня Лешка», – с ужасом подумала она.
      – Глаза опусти, бесстыжий, – старшая медсестра переключилась на оперативника. – Тебя зачем здесь посадили?!
      – Ну-ну, полегче! – Мужчина улыбнулся и вновь погрузился в чтение.
      На улице было уже совсем темно. Лешка ждал Таню на аллее.
      – Узнала? – Казарин сгорал от нетерпения.
      – Ага. Второй этаж, 23-я палата.
      – Давай халат.
      Танька не спеша присела на скамейку.
      – Он тебе не поможет. Там охрана в коридоре. Лешка помрачнел.
      – Охрана?
      – Угу. Вот та-кой бугай сидит. – Танька надула щеки и для красочности изобразила руками размеры физиономии охранника. – Прямо напротив, а рядом на цепи – зверская медсестра.
      – Ладно. Пойдем другим путем, – вдруг изрек Казарин и бросился к больнице.
      Береза была толстой и прочной. Он долез до середины дерева, протянул руку и ухватился за перила балюстрады второго этажа. Затем перебросил и вторую руку, опустил ноги и, подтянувшись, перемахнул на маленький балкончик. Пробраться до окна 23-й палаты было делом техники. Но как только Лешка заглянул внутрь, то молниеносно отпрянул назад.
      – Прекратите врать, Казарин! – За окном разговаривали на повышенных тонах. – То, что вы нам рассказываете, – чушь собачья!
      Послышался тихий и до боли родной голос отца:
      – Я не знаю, что вы хотите услышать.
      – Правду!
      – А я что говорю?
      Лешка увидел, как один из посетителей подошел к окну, достал папиросу и прикурил. Спичка вылетела в форточку и упала к самым Лешкиным ногам.
      – Послушайте, Казарин. Вы утверждаете, что нарушили инструкцию и остановили машину, потому что увидели, как кто-то поджигал портрет товарища Сталина. Так?
      – Так. Вы бы тоже на моем месте остановились. Или нет?
      Лешка понял, что отец перешел в наступление.
      – Допустим, – голос дознавателя стал спокойнее. – Тогда ответьте, почему вы повторно нарушили инструкцию и открыли окно.
      – Виноват, конечно, ну а вы бы на моем месте проехали мимо?
      – Вопросы здесь задаю я! – Следователь понял, что проигрывает допрос, и поэтому начал волноваться. – И вы не заметили террориста, появившегося у машины?
      – Так ведь никого не было. Он словно из-под земли вырос.
      – Чушь, Казарин. Чушь говорите, – зазвучал другой голос.
      Наступила пауза, и Лешка смог протиснуться поближе к окну. Теперь он видел краешек палаты. Отец с забинтованной головой лежал совсем близко. Если бы не трое следователей, бесцеремонно расхаживающих по палате, Лешка мог дотронуться до него рукой.
      – Ладно, допустим, что вы не заметили убийцу, – неожиданно зазвучал голос над самым Лешкиным ухом. – Но почему же он в вас не выстрелил? Простите, но вы были первый на его пути. А он, вместо того чтобы стрелять, почему-то бьет вас в лицо рукояткой пистолета.
– Слишком близкое расстояние, неизвестно, куда бы полетели мои мозги.
      – Что-то уж все очень сложно.
      – Ну, хорошо. Скажите, Казарин, что-нибудь вам запомнилось в нападавших? Что-нибудь особенное.
      Отец задумался.
      – Да нет. Все так быстро получилось.
      – Приметы какие-нибудь. Шрам на лице, усы, нос с горбинкой, – не унимался следователь. – Ведь тот, кто ударил вас в лицо, находился прямо перед вами?
      Владимир Константинович отрицательно качнул головой. Следователь вскочил со стула.
      – Так у нас ничего не получится. Вам обязательно надо вспомнить что-нибудь такое. Давайте с самого начала…
      Он сел напротив и что-то начал рисовать на бумаге.
      – Вот остановились. Мальчишка, как вы уверяете, поджигает портрет. Вы его успели рассмотреть?
      – Ну, в общих чертах… мальчишка кругился с факелом…
      – А дальше?
      – Дальше он, как обезьяна, соскочил вниз, и все началось.
      – Что значит «как обезьяна»?
      – А так. Как в цирке или зоопарке: одним прыжком он до подворотни добрался.
      Следователь вздохнул.
      – Цирка нам еще и не хватало. Казарин, вы хоть понимаете, ЧТО по вашей милости украли у государства?
      В Лешкином сердце клокотали злость и досада. Он уже понял, что следователей интересовали только те факты, которые укладывались в их схему, и никакие другие. Для них Владимир Константинович был преступник, который не хотел в этом сознаваться.
      – Плохи наши с вами дела, Казарин, очень плохи… Больше Лешка ничего не услышал. Кто-то подошел к окну и со звоном закрыл раму. Спрыпгув на землю, Лешка обреченно побрел по больничной аллее. Танька ждала его на скамейке.
      – Ну как? – Теперь была ее очередь страдать от любопытства. – Что-нибудь узнал?
      Лешка только махнул рукой.
      – Все, как назло, против нас.
      Танька взяла его под руку и попыталась утешить, как могла:
      – Леша, я уверена – все будет хорошо.
      Ребята двинулись по темным московским улицам в сторону Кремля. Шли молча до тех пор, пока Лешка не остановился у тумбы с афишей. На ней была изображена реклама нового сезона цирка.
      – У меня мало времени, – задумчиво произнес Лешка, разглядывая афишу, но явно не фиксируя то, что было на ней изображено.
      – Ты о чем?
      – Пока отца спасает ранение, которое он получил при ограблении. Но через день-другой его состояние станет лучше, и его увезут.
      – Куда?
      – «Куда-куда»… Туда, откуда редко возвращаются.
      На афише группа циркачей образовывала пирамиду, на верхушке которой улыбающаяся маленькая девочка делала стойку на руках. Снизу была надпись: «Цыганская труппа под управлением Романа Романова. Сегодня и ежедневно».
      До Таньки, наконец, дошел смысл Лешкиных слов.
      – Ты это брось. Не раскисай.
      Лешка глотал слезы и беспомощно сжимал кулаки.
      – Если бы ты слышала, как они на него кричали. Как на мальчишку… Гады.
      Танька крепко стиснула Лешкину руку.
      – Послушай, а может, дядя Володя чего-то недоговаривает?
      Лешка вытаращил глаза.
      – Да ты… ты что такое говоришь? Мой отец – настоящий коммунист. Он… он…
      – Ты не понял. – Она пыталась найти нужные слова. – Я имела в виду другое: может, он чего-нибудь забыл. Знаешь, как бывает?
      – Не знаю. И знать не хочу! – твердо ответил Лешка.
      – Вот и хорошо, – успокоилась Танька. – Это дело курирует мой отец. Я уверена, что он все сделает, чтобы спасти Владимира Константиновича.
      – Он уже сделал, – едко заметил Лешка.
      – Ты это о чем? – вскинула брови Татьяна. Он махнул рукой.
      – Да ладно, проехали.
      – Нет, ты скажи!
      Лешка уставился непривычно холодным взглядом в ее глаза.
      – Что говорить? Ты думаешь, что твой папа не знает, что там творится? – Он указал в сторону больницы. – Или эти гады давят на отца просто так?
      Назревала ссора – и она грянула.
      – Не смей о моем отце говорить в таком тоне! – гневно закричала Танька.
      – Ага. О моем можно, а о твоем нельзя?! Танька не находила слов.
      – Знаешь, что я тебе скажу?
      – Что? – вызывающе переспросил он, как будто ответ был уже ему ясен.
      – Твой отец сам во всем виноват! – выпалила Танька. – А ты – тряпка. Нюни распустил…
      Такого перехода на личности Лешка стерпеть не мог.
      – Если я тряпка, то ты… ты… – избалованная и черствая… Он запнулся, подбирая слова.
      – Ну, что ж ты замолчал?
      Первый раз в жизни они говорили друг другу обидные слова. Наконец Лешка не выдержал, махнул рукой и зашагал прочь. Танька кусала губы и смотрела, как он уходит все дальше и дальше. Надо было крикнуть, остановить его… Но она развернулась и быстро пошла в другую сторону.
      Лешка пришел домой злой и угрюмый. Не раздеваясь, упал на кровать и уткнулся головой в подушку. Главное, что нужно было сделать сейчас, – сосредоточиться, чтобы понять, как быть дальше. В сотый раз он мысленно прокручивал допрос отца, ссору с Таней, но почему-то в голову лезла одна эта дурацкая цирковая афиша на бульваре. Казарин пытался до мельчайших подробностей вспомнить то, что говорил отец, а вместо этого перед его глазами вырастали цыгане, лошади и маленькая девочка на верхушке пирамиды. Лешка даже засунул голову под подушку и вдруг все понял. Он вскочил как ужаленный и заметался по комнате.
      «Мальчишка крутился с факелом… как обезьяна соскочил вниз… как в цирке или зоопарке», – замелькало в Леш-киной голове. – Стоп, стоп, стоп! А ведь ловкий мальчик-поджигатель мог быть из цирка. А вдруг это не мальчишка, а девчонка? Ведь в темноте отец запросто мог спутать…
      От такой догадки Казарина бросило в жар.

Глава 23
      Поначалу Лешкино отсутствие мало волновало Таньку.
      – Шапилина, а где Казарин? – спросил учитель, проведя перекличку.
      Она покраснела и возмущенно ответила:
      – А почему вы меня об этом спрашиваете? Я за него не отвечаю.
      – Да? – многозначительно хмыкнул Аркадий Семенович. – А я думал иначе.
      Класс захихикал. Учитель хлопнул журналом по столу, и все замерли.
      – Татьяна, будьте так любезны, узнайте, что с Казари-ным. У нас на носу городские соревнования по математике. Что он себе думает?
      Танька еле досидела до конца уроков и, выскочив из школы, первым делом побежала звонить. Коммутатор ответил женским голосом:
      – Тридцать вторая, вас слушаю.
      – Соедините, пожалуйста, с Б-1-73-12, – нерешительно произнесла Таня.
      – Готово, – через минуту сообщила трубка. Послышались гудки, но к телефону на том конце так никто и не подошел…
      Танька не знала, что и думать. Она бродила по Кремлю до самого вечера в надежде случайно встретить Лешку. Около восьми в окнах начал загораться свет. Люди садились ужинать.
      Неожиданно заморосил мелкий противный дождь. Надо было идти домой, но Татьяна медлила, и, лишь промокнув, зашла во двор Большого Кремлевского дворца, чтобы в последний раз посмотреть на окна квартиры Ка-зариных. Света в них не было.
      Танька опустила голову и поплелась к своему подъезду.
      Новый день поселил в ее сердце еще большую тревогу. Лешка опять не появился в классе. Опустевшее место за их партой не давало покоя.
      Она поглядела на чернильницу и вдруг вспомнила, как Лешка с улыбкой всегда уступал ей очередь обмакнуть перо, как теребил нос, думая над задачей…
      – Шапилина! – раздалось над ухом. Танька вздрогнула и подняла глаза.
      – Вы сделали то, что я просил? – Аркадий Семенович глядел на нее сверху вниз.
      Танька подумала и кивнула.
      – Ну и?…
      Надо было что-то соврать, но в голову, как назло, ничего не приходило.
      – Он срочно уехал к тетке, – неожиданно выпалила Танька.
      – В глушь… – схохмил Артем Сергеев.
      – В Саратов! – подхватил сидящий рядом Вася Сталин.
      Класс заржал. Танька сурово посмотрела на Сталина.
      – Вы не волнуйтесь, Аркадий Семенович. Лешка не подведет! Он надежный.
      Аркадий Семенович вздохнул и направился к столу.
      – Что ж, будем надеяться.
      «Надежный» Лешка битый час дежурил у цирка. Он уже начал нервничать, когда его кто-то окликнул:
      – Эй, парень!
      Лешка обернулся. Перед ним стояла Лиля. Она была одета в серое, приталенное платье, плечи прикрывала голубая вязаная кофточка. Несмотря на свой маленький рост, была она очень привлекательна, и Лешка на минутку даже растерялся.
      – Ну что, так и будем стоять?
      Сегодня Лилька не выглядела испуганной и забитой. Наоборот, была готова к нападению и любой провокации со стороны незнакомого паренька.
      – Можно и пройтись. – Сказав это, Лешка широко улыбнулся, и Лилька не смогла устоять под натиском его больших голубых глаз.
      Она лишь хмыкнула в ответ:
      – Ну, пошли, кавалер.
      Они вышли на бульвар и медленно побрели в сторону Петровки.
      – Ладно, задавай свои вопросы. Но учти: я тебе ничего не говорила и в милицию с тобой не пойду. Годится?
      Лешка почесал затылок и нерешительно предложил:
      – Годится… Тогда рассказывай с самого начала.
      То, что ему рассказала Лиля, он совершенно не ожидал услышать. Главным потрясением оказалась Лилина история жизни.
      Она вовсе не была цыганкой, родилась в обычной еврейской семье, но отца, активного участника белого движения, в начале двадцатых расстреляли. Та же участь со дня на день ожидала и ее мать.
      В те дни в их городе стоял шапито. Мать успела за день до ареста подкинуть Лилю в цирк, а сама отравилась. Шапито вскоре покинул город.
      Отныне Лиля считалась цыганкой и воспитывалась так же, как и многие другие босоногие детишки актерского табора. А вскоре ее детство закончилось,– Лилю начали готовить к выходу на арену, и очень быстро она столкнулась с жестоким нравом циркачей.
      Унижения и избиения за любые промашки сыпались на ее маленькие плечи почти каждый день. А два года назад старый клоун дядя Коля открыл ей тайну ее происхождения.
      С тех пор у нее была только одна мечта – сбежать! Сбежать любой ценой. Но куда она могла пойти без денег и документов?
      Наконец Лилька заговорила о том роковом грабеже.
      – Чего рассказывать-то? Аким дал мне факел, спички и сказал: «Свистну – поджигай. А когда загорится – тикай».
      – А кто такой Аким? Тот, что тебя на арене ударил? Лилька машинально дотронулась до больного плеча, и глаза ее стали злыми и колючими.
      – Ну, говори же, – нетерпеливо подгонял ее Лешка.
      – А ты не «нукай», не запряг еще! – огрызнулась Лилька. – И вообще, чего это я с тобой тут разоткровенничалась?
      Лешка присел рядом.
      – Лилька, дорогая! Прости. Если ты не поможешь – погибнет хороший человек.
      – А мне-то что с того? – Лилька не сдавалась, но по всему было видно, что слово «дорогая» не прошло мимо ее ушей.
      – Ладно, черт с тобой! Аким загнал меня поджигать портрет… Только не его мозгов эта афера. Чтоб я провалилась.
      – Чья же?
      Лилька в ответ только пожала плечиками.
      Таня вошла в мастерскую Варфоломеева, где, как обычно, царили сумрак и тишина.
      – Здравствуйте, Герман Степанович.
      Но старик никак не среагировал. Он озабоченно бродил по комнате из утла в угол, бормоча что-то несвязное под нос:
      – Ой-ей-ей… Вот ведь как! А?
      – Герман Степанович, здравствуйте! – повторила свое приветствие Шапилина.
      Варфоломеев уставился на нее ничего не видящим взором. Он за эти дни еще больше постарел и даже как будто съежился.
      – Как ваше здоровье? – спросила Танька, демонстрируя свою воспитанность и деликатность.
      Старик неожиданно остановился и вдруг закричал, да так, что на полках зазвенели золотые кубки:
      – Здоровье?! Мое здоровье?!! Да оно просто великолепно!! Чу-дес-но!… Коллекция разграблена, друг в тюрьме, а я скоро в лагере буду стенгазеты рисовать.
      Варфоломеев подскочил к Таньке и закричал с новой силой:
      – А в чем я виноват?!! В том, что полжизни отдал этому сырому подвалу?
      – Герман Степанович, почему вы на меня кричите? – опешила Таня.
      Старик замолчал на полуслове. В его взгляде появилась осмысленность.
      – Ой, Танечка, что ж это я…
      Она продолжала удивленно смотреть на любимого наставника, которого никогда таким прежде не видела.
      – Вы уж простите старика. Вас же совсем иной кавалер интересует.
      Шапилина смутилась, вспомнив, зачем, собственно, пришла.
      – Герман Степанович, он уже два дня не появляется в школе.
      – Дела, наверное, – машинально пробормотал Варфоломеев и вдруг, что-то сообразив, спросил: – А вы что, поссорились?
      – Да нет, – непонятно зачем соврала Танька. Варфоломеев все понял и, пожав плечами, занялся переборкой икон.
      – Герман Степанович, я, наверное, сделала главную ошибку своей жизни.
      Старик отложил складень в сторону и внимательно посмотрел на Таньку.
      – Поищи его в цирке, – небрежно обронил он.
      – Где?! – не поняла Шапилина.
      – В цирке. На Цветном бульваре. Что-то он туда зачастил.
      – Зачем? – Шапилина была сбита с толку.
      – Это вы у него сами выясните, а заодно и мне расскажете. •
      Танька опрометью бросилась из мастерской, да так быстро, что на пороге у нее с ноги слетела туфелька.
      – Не убейся, – крикнул ей вслед старик.
      Через полчаса она уже была на Цветном. Начало темнеть, и на бульваре зажглись фонари.
      Она прошлась вдоль скамеек, заглянула за стеклянную витрину цирка, но Лешку не обнаружила..
      Таньку уже начали мучить угрызения совести за то, что повела себя как последняя дура, как вдруг она увидела Ка-зарина и обалдела: Алексей был не один.
      Несчастная, она не верила своим глазам: «верный» Лешечка разговаривал с чернявой симпатичной девчонкой. И не просто разговаривал. Они о чем-то шептались и при этом – Танька могла поклясться! – Лешка даже держал за руку свою новую знакомую.
      И совсем уж ей стало плохо, когда она увидела взгляд этой паршивки, устремленный вслед уходящему Казарину…

Глава 25
      Лешка пришел домой и, не раздеваясь, лег на кровать. Спать не хотелось, и он долго смотрел в потолок, пытаясь собраться с мыслями. Неожиданно в дверь постучали.
      Казарин вскочил с кровати. Но надежда быстро сменилась на его лице досадой. Вместо отца на пороге стоял Шапилин. Вид у него был встревоженный.
      – Таня у тебя?
      Лешка не сразу понял, о чем разговор. Петр Саввич вошел в комнату, огляделся и сел на стул.
      – Танька пропала.
      – Как пропала?
      – «Как-как», не пришла ночевать и все! Ты-то должен знать, где она.
      Лешка опустился на кровать. До него только сейчас дошел смысл слов Шапилина.
      – Ну… – Казарин замялся.
      – Говори!
      – Да я не знаю… Мы, как это сказать-то правильней, того…
      – Что «того»? Да не мычи ты, а говори нормально!
      – Я и говорю: поссорились мы… Петр Саввич обхватил голову руками.
      – Хорошие дела…
      – Да вы не волнуйтесь– она, наверно, у подруги какой ночевать осталась. Здесь, в Кремле.
      Шапилин вскочил и зашагал по комнате.
      – Да то-то и оно, что ее в Кремле нет… И вообще она всегда дома ночует!
      Лешка долго думать не стал.
      – Надо в милицию звонить. Шапилин махнул рукой.
      – Да я уже весь МУР на уши поставил… Петр Саввич сел рядом с Лешкой на кровать.
      – Ты мне вот что скажи: куда она могла пойти? Какие у нее там дела?
      Лешка пожал плечами.
      – Да никаких… А вещи все на месте? Шапилин недоуменно посмотрел на Казарина.
      – Ты это о чем? Лешка уточнил:
      – Ее вещи – на месте? Петр Саввич задумался.
      – А черт его знает. Я и не смотрел. А ты думаешь?…
      – Я ничего не думаю. Пошли.
      Лешка решительно встал и набросил на себя отцовский пиджак…
      В конце Цветного бульвара остановилась легковая машина. Три тени отделились от нее и направились к зданию цирка.
      Обойдя его с тыльной стороны, они ловко перебрались через забор. Просунутая в щель финка скинула внутреннюю щеколду ворот, и все трое проскользнули внутрь цирковых конюшен.
      Через несколько минут тайные визитеры оказались в тускло освещенном коридоре, упирающемся в те самые комнаты, что занимали цыгане.
      Пока один из них тихо открывал отмычкой дверь, двое взялись в безопасных местах за клетку с тигром и резко катнули ее в сторону открывшейся комнаты.
      Зверь вскочил и зарычал. Когда до двери оставалось не больше метра, тот, кто работал отмычкой, резко потянул вверх дверцу клетки. Через секунду клетка с грохотом ударилась о стену и остановилась.
      Обезумевший тигр оскалился и прыгнул через открытую дверцу внутрь комнаты, в которой спали безмятежным сном цыгане…
      В Танькиной комнате был идеальный порядок. Лешка прошелся от двери до окна, внимательно осматривая каждую мелочь.
      Петр Саввич тем временем рылся в шкафу с вещами.
      – Вроде все на месте… Нет только синего платья, а так…
      – А что на посту сказали: как она была одета, что было в руках?
      Шапилина, который и так был на взводе, вдруг прорвало:
      – Слушай, ты, Шерлок Холмс, не задавай дурацких вопросов. Что надо – я муровцам уже рассказал!
      Лешка пропустил грубость мимо ушей.
      – Петр Саввич, вы поймите, тут любая мелочь важна.
      Казарин натужно улыбнулся и повторил вопрос:
      – Как Таня была одета?
      – Да «как-как»? Мне сказали – как обычно! Платье синее… видимо, как раз это… туфли белые… фотоаппарат, что я ей недавно подарил.
      Эта информация сразу же заинтересовала Лешку.
      – Фотоаппарат? – переспросил Казарин.
      – Фотоаппарат, – удивленно повторил Петр Саввич.
      Лешка ринулся в кладовку7, в которой Танька организовала свою фотолабораторию.
      Фотоувеличитель, ванночки с проявителем, банки с реактивами – все стояло на своих местах.
      И тут Лешкин взгляд привлекли фотографии, которые Танька повесила сушиться накануне. Он сорвал с веревки одну из них и… его тут же прошиб холодный пот.
      На этом снимке, как и на всех остальных, был портрет циркачки Лили, которая оживленно беседовала с каким-то парнем. И чем больше Казарин смотрел на эти фотографии, тем отчетливее понимал, что этим парнем являлся он сам.
      – Ну, чего ты там нашел?
      Шапилин тоже вошел в кладовку и тут же выхватил у Лешки фотографии.
      – Кто это? Ты ее знаешь?
      В этот момент Лешке предстояло принять решение: либо признаться, что парень на фотографии – это он и есть, и тем самым обрубить надежду спасти отца. Либо промолчать и разобраться во всем самому.
      Он не был уверен, что Петр Саввич сделает все как нужно и не наломает при этом дров. Конечно, Лешка понимал, что с Таней произошло что-то неладное. Но и судьба отца висела на волоске.
      – Ты знаешь ее? – настойчиво повторил свой вопрос Шапилин.
      Казарин медлил с ответом. В это время в гостиной зазвонил телефон, и Петр Саввич бросился к аппарату…
      Лешка остался один. Немного подумал, взял с полки первый попавшийся школьный снимок Тани и вышел в коридор.
      – Из МУРа звонили. – Шапилин метался по квартире, взволнованно бормоча себе под нос. – Я сейчас прямо туда…
      Затем он вспомнил про фотографии:
      – А фотографии очень важны в этом деле. Очень важны. Ты просто молодец, что вспомнил про фотоаппарат.
      Хлопнула дверь, и Лешка остался один в пустой квартире…

Глава 27
      Потом была больница. Каждый день на Танином столике появлялись цветы. А когда она наконец полностью пришла в себя, то первое, что увидела, – счастливое лицо Казарина, сидевшего напротив. Он тут же попытался взять ее за руку, но Таня не дала ему этого сделать и отвернулась.
      – Как ты мог? – еле слышно прошептала она.
      – Что «мог»? – не понял Лешка.
      – То самое. Я тебя видела с ней. Казарин явно не понял, о ком речь.
      – С кем?
      – С артисточкой!
      Лешка вздохнул и улыбнулся.
      – Ой, глупая! Да ты же ничего не знаешь!
      И он рассказал ей все, что произошло за то время, пока они не виделись: и про цыган, и про алмаз, из-за которого все и началось, и, конечно, про Лилю.
      – Жалко ее, хороший она была человечек… Из-за меня она погибла, понимаешь?
      Танька ничего не ответила. В ее глазах стояли слезы. Этого Лешка перенести не смог, он отвернулся к окну и сделал вид, что старательно рассматривает деревья, людей в парке и даже скамейки вдоль главной аллеи.
      Постепенно его взгляд сфокусировался на человеке в шляпе, который кормил голубей хлебными крошками.
      В Лешкиной голове, как вспышка, возникла картина: ипподром… Барон говорит с человеком, который тоже сидит спиной… Человек поворачивается… Это Коган.
      – Что ты сказала? – переспросил Лешка, неотрывно глядя в окно.
      – Жалко как ее, а я-то, дура…
      Но Лешка не дал ей договорить и бросился к двери.
      – Ты куда? – только и успела прошептать Таня. Казарин остановился на пороге.
      – Коган это! – И пулей вылетел из палаты.
      Лешка выскочил в сквер и бросился к скамейке. Но она была уже пуста, и лишь шелестящая на ветру газета говорила о том, что кто-то только что здесь был…
      Через час Лешка стоял напротив ювелирного магазина Когана. Улучив момент, Казарин подошел к двери и бросил письмо в почтовый ящик. После этого зашел в телефонную будку, положил носовой платок на мембрану и набрал номер.
      – Алло, антикварный магазин, – ответил на другом конце знакомый голос.
      Лешка вытер вспотевший лоб и дрожащим от волнения голосом проговорил:
      – Здравствуйте, можно поговорить с Зиновием Ефимовичем?
      – Можно. Зиновий Ефимович это я! С кем имею честь говорить?
      – Зиновий Ефимович, вы сегодня почту проверяли?
      – Нет, а что? Кто вы? Лешка выждал паузу.
      – Будьте любезны, загляните в почтовый ящик. Затем он повесил трубку, вышел из телефонной будки и стал наблюдать за магазином.
      Через минуту появился Коган. Оглядевшись по сторонам, он извлек почту из ящика. Лешкино письмо лежало сверху. Ювелир еще раз огляделся и вернулся в магазин…
      Время шло, но Коган не появлялся. Начало вечереть, а вскоре и вовсе стемнело. Казарин уже стал волноваться: не ошибся ли он? Ведь если Зиновий Ефимович был замешан в преступлении, то должен был обязательно что-то предпринять.
      Скамейка была жутко неудобной. Лешка пытался внимательно следить за дверью магазина, но затекшая спина давала о себе знать: ему то и дело приходилось разминать поясницу.
      Последние трамваи оглашали город прощальным перезвоном, в переулке не было ни души. В какой-то момент Казарин провалился в глубокий сон, и вдруг чья-то рука легла на его плечо.
      Лешка вздрогнул и вскочил со скамейки. Перед ним стоял милиционер.
      – Здесь спать не положено, – пробасил постовой.
      – А я и не спал.
      Милиционер сдвинул фуражку на затылок и рассмеялся.
      – Ну да? А что же ты делал?
      Лешка мучительно соображал что ответить.
– Я… это… стихи сочиняю. Девушка тут моя живет… Милиционер заулыбался.
      – Да ну?!
      В его глазах появился живой интерес.
      – Сочинил? Лешка кивнул.
      – Сочинил.
      Постовой сел рядом на скамейку.
      – Слушай, ты даже не знаешь, как тебе повезло. Я ведь тоже, того…
      Милиционер сделал замысловатый жест рукой. Лешка удивленно посмотрел на него.
      – Что «того»?
      «Тьфу ты, черт, ненормальный!» – мелькнуло в голове.
      Милиционер как будто прочитал его мысли.
      – Да нет! Все в порядке. Я в том смысле, что тоже вроде как поэт.
      Лешка присвистнул, а про себя подумал: «Ну вот, теперь не отвяжется!»
      Он понимающе кивнул, а сам снова вперил взгляд в магазинную дверь. Но постовой не унимался. Он толкнул Лешку в бок и неожиданно заявил:
      – Читай.
      Казарин не понял: -Что?
      – Стихи, – как само собой разумеющееся пояснил служивый. – А потом я тебе свои прочту.
      Лешка посмотрел в сторону магазина. Свет за витриной погас.
      – Ну, чего же ты? Читай, – не унимался блюститель порядка.
      Лешка задумался.
      – Прямо здесь?
      – Прямо здесь.
      Лешка уж было приготовился поразить милиционера чем-нибудь из школьной программы, как вдруг заметил, что дверь антикварного магазина открылась и Коган вышел на улицу.
      Ювелир запер двери и быстро зашагал в сторону Ленивки.
      – Ладно, – торопясь, сказал Лешка и задекламировал первое, что вспомнил из позднего Маяковского:
      На земле огней до неба… В синем море звезд до черта. Если б я поэтом не был – Я бы стал бы звездочетом.
      Милиционер рассмеялся:
      – Это ж разве стихи? Вот послушай, какие бывают стихи. – Он подсобрался и с чувством прочел:

      В этот момент Лешку совершенно не волновало, что будет после того, как «враг прорвется». Правда, он одобрительно закивал головой.
      – Глубоко. – Казарин вскочил со скамейки. – Товарищ милиционер, побегу я, а? Мне и так от отца влетит.
      Эти слова он произносил уже заворачивая за угол. Обиженный милиционер тяжело вздохнул, тоже поднялся со скамейки, поправил форму и направился в другую сторону, продолжая бормотать стихи себе под нос.
      Лешка пробежал проходным двором и вылетел на Волхонку. Он успел заметить, как ювелир запрыгнул на подножку трамвая, и устремился за ним…
      Коган вышел у метро «Дворец Советов», зашел в новенький вестибюль, купил билетик и спустился на перрон. Выждав время, Лешка последовал за ним, еле-еле успев заскочить в соседний вагон. За ним протиснулся внушительного вида мужчина. Здоровяк отдышался, подмигнул Лешке как старому знакомому, достал газету и встал напротив.
      Так они доехали до «Комсомольской». Здесь Коган вышел на улицу и купил в кассе билет на электричку. Лешка тоже направился к кассе, но неожиданно заметил, что здоровяк, с которым он ехал в одном вагоне, неотступно следует за ним. Казарин заподозрил неладное.
      «Следят, гады!» – пронеслось в его голове. Чтобы проверить свои опасения, Лешка свернул в сторону буфета. Детина повторил его маневр, но Казарин успел спрятаться за колонной. Через минуту он решил выглянуть из-за нее. Здоровяк, как ни в чем не бывало, пил чай и жевал бутерброд. Лешка облегченно вздохнул и пошел на перрон…
      Купив билет, Коган потоптался у расписания пригородных поездов и двинулся к платформе. Когда открылись двери электрички «Москва-Кратово», ювелир зашел в нее одним из первых и занял место у окошка. Казарин последовал за ним, но остался в тамбуре, стараясь не терять из виду Зиновия Ефимовича.
      В поздний субботний вечер электричка набилась полностью, так что Лешка легко затерялся за чужими спинами.
      Отмахав восемь станций, состав подкатил к Малаховке, где, наконец, Коган поднялся и направился к выходу.
      На перроне было совсем тихо и безлюдно. Сошедшие с поезда дачники быстро растворились в темноте привокзальных тропок. Коган постоял, медленно застегивая пуговицы своего старенького плащика, и, так же не торопясь, направился в сторону ближайшего поселка. Когда ювелир скрылся в темноте, Казарин последовал за ним.
      Фонари встречались все реже и реже, потом наступила кромешная тьма. Примерно километр Лешка шел, максимально напрягая слух и зрение, чтобы не потерять старика из виду. Постепенно он все лучше стал различать его сгорбленную фигуру на фоне изгородей и редких светящихся окошек дачного поселка.
      Неожиданно за его спиной что-то хрустнуло. Казарин остановился и прислушался. Вокруг не было ни души. Тишина ночи нарушалась только треском кузнечиков да редким лаем собак. Лешка еще раз осмотрелся, но ничего не заметил.
      Коган подошел к одной из дач, нашарил в кармане ключи, зашел в палисадник и прикрыл за собой калитку. Через минуту в доме зажегся свет и распахнулось окно.
      Казарин вышел на аллейку, пересек тропинку, ведущую к дому, и через незапертую калитку проник в сад. Чья-то тень вслед за ним скользнула мимо кустов сирени. Но Лешка ее не заметил, потому что все его внимание было приковано к окну, из которого лился свет.
      Через некоторое время свет в комнате погас и зажегся в другой. Лешка подобрался еще ближе. Окно оставалось открытым. Казарин огляделся и, подтянувшись на руках, прыгнул в комнату. В это же мгновение на его голову обрушился удар, и Лешка потерял сознание…
      Когда Казарин пришел в себя, в комнате горел свет. Окно было закрыто и плотно завешено шторой. Сам он лежал на полу у дивана со связанными руками и ногами. Конец веревки был обмотан вокруг диванной ножки. Голова нестерпимо болела. Коган расхаживал по комнате, собирая вещи в большой дорожный саквояж.
      – Ну что, сыщик, очухался?
      Лешка попытался подняться, но Коган остановился и вынул из пиджака наган.
      – Даже и не думай!
      Щелкнул затвор пистолета. Свободной рукой ювелир достал из кармана смятое письмо, которое Лешка утром положил в почтовый ящик.
      – Стало быть, «пять тысяч или милиция узнает о кремлевских камушках», понимаете ли вы меня?… Твоя малява? – угрожающе спросил Зиновий Ефимович.
      – Моя.
      Коган кивнул головой.
      – Я сразу смекнул, чья это работа…
      Ювелир смял записку и сунул ее Лешке под нос.
      – Еще кому-нибудь об этом звонил? Лешка отрицательно мотнул головой.
      – Подумай хорошенько!
      – Нет, никому.
      Коган бросил записку в сторону и продолжил собирать саквояж, ссыпая в него ювелирные украшения.
      – Впрочем, для тебя это уже не важно, – пробормотал Зиновий Ефимович.
      Лешка насупился:
      – Как знать… Ювелир усмехнулся.
      – Да никак! Пущу тебе, дураку, пулю в лоб – на том и сказке конец, понимаете ли вы меня.
      – Чего ж не пускаете? Коган обернулся.
      – А ты, я гляжу, торопишься? Лешка кивнул:
      – Тороплюсь, только не убьете вы меня! Шума побоитесь. А так бы уже давно застрелили, господин Барон.
      Коган сел на табурет. По его лицу Казарин понял, что попал в самую точку.
      – Умный, гаденыш… – Зиновий Ефимович пристально посмотрел на Лешку. – Да я-то умней.
      Лешка попытался выдержать взгляд, но Коган ушел на кухню и, чем-то громыхая, продолжил разговор оттуда:
      – Все продумал: выследил, значит, Барона? – В его голосе звучала издевка. – «Барон»!
      На кухне послышался звук льющейся на пол воды.
      Воспользовавшись случаем, Казарин тщетно пытался освободиться от пут, но веревка не поддавалась. И тут его осенило: Лешка головой уперся в выступ дивана и попытался приподнять его так, чтобы ножка оторвалась от пола. Старинный диван стоял как вкопанный.
      А Коган на кухне продолжал что-то плескать на пол.
      – Насчет коллекции – это ты точно сообразил. Моя работа, – донеслось из кухни.
      Наконец Лешка сумел упереться каблуком в выступ половой доски и спиной что есть силы надавил на диван. Небольшой щели хватило, чтобы веревка проскользнула под ножкой, и теперь оставалось только развязать руки…
      – А цыгане лихо сработали. Все, что большевички приготовили, мы и прибрали…
      Лешка лихорадочно пытался растянуть веревку суставами рук Но чтобы Коган не заподозрил неладное, он продолжил вести с ним диалог через стену:
      – Цыган-то зачем убивать надо было? На кухне что-то упало и разбилось.
      – Цыган? А как без этого: когда девчонка твоя к ним заявилась – стало ясно, что милиция у них уже на хвосте…
      За стенкой опять что-то полилось на пол, и Коган продолжил:
      – Да и поступили они некрасиво. Скрысятничали, понимаете ли вы меня, камушки. Эх, если б конюх Миша аккуратнее подрезал цыганочку…
      Лешка на секунду замер.
      «Так это конюх Лильку… Вот гадина!» – пронеслось в его голове.
      Теперь все было ясно. Но оставалась еще одна загадка.
      – А откуда вы узнали, что алмазы повезут именно в тот день? – спросил Казарин и еще яростнее начал растягивать веревку. Но чем больше он крутил суставами рук, тем крепче становился узел.
      Коган на секунду задумался над Лешкиным вопросом, а потом ответил:
      – Есть у нас свой человек в Кремле. Напоследок я тебе о нем расскажу. Очень удивишься…
      Коган вернулся в комнату с большим бидоном в руках и начал расплескивать содержимое на пол. Резкий запах ударил Казарину в нос.
      – Керосин? – удивился Лешка.
      – Первый сорт!
      Лешка понял все. Его руки за спиной судорожно заработали вновь, однако путы оставались крепкими. Наконец ювелир закончил расплескивать керосин, достал спички и приготовился чиркнуть. Правда, сразу делать этого он не стал. Зиновий Ефимович присел на корточки перед Лешкой и неожиданно спросил:
      – А хочешь, я тебе те самые камушки покажу? Хочешь?
      Чтобы выиграть время, Лешка кивнул:
      – Хочу.
      Коган засмеялся и распахнул саквояж. Он извлек из него большую жестяную коробку, в которой раньше хранилась черная икра. Затем, ломая ногти, Зиновий Ефимович содрал крышку.
      Пользуясь тем, что ювелир полностью поглощен коробкой, Казарин безостановочно продолжал растягивать веревку. Тем временем коробка раскрылась, и алчное лицо Когана озарилось яркими бликами света. Алмазы лежали на дне один к одному и переливались всеми цветами радуги. Зиновий Ефимович как завороженный смотрел на них, словно забыв обо всем на свете.
      – Вот они, хорошие!…
      Не сводя глаз с бриллиантов, он опустился на колени и сунул коробку Лешке под нос.
      – Все эти камни – мусор. Ерунда. А вот этот… – С этими словами Коган вынул бриллиант, который нашла Лилька, и стал рассматривать его на свет. – Эх ты, щенок! Ты даже не знаешь, что это за камень!
      Казарин глядел на Когана, на бриллиант, на содержимое коробки, и в его сердце начала закипать жгучая ненависть к этому человеку, к сокровищам, принесшим столько несчастья ему и его близким. Драгоценности лежали в сантиметре от Лешки, но он не мог до них даже дотронуться.
      – Ладно! Полюбовался и будет!
      Коган захлопнул крышку, бережно положил коробку в саквояж, перекрестился и чиркнул спичкой. Лешка, не мигая, смотрел за мерцающим огоньком.
      – Не понимаю я вас, Зиновий Ефимович. Если вы все про меня знали, чего ж в лесу не пристукнули? Бандиты-то ваши чего за мной через всю Москву тащились?
      – Какие бандиты? – нахмурился ювелир. – Ты чего городишь?
      – Да те самые. Я того, здорового, еще в метро приметил.
      Зиновий Ефимович потушил спичку. В его глазах появилась тревога, и в этот момент раздался стук в дверь, а на улице послышались голоса:
      – Откройте, Коган, вы окружены! Коган метнулся к окну.
      – Навел, гаденыш?
      Зиновий Ефимович дрожащими руками чиркнул еще одной спичкой, но она сломалась. Он попытался зажечь другую, однако руки не слушались. В дверь начали стучать сильнее. Сломанные спички летели на пол одна за другой. Наконец ему повезло: сера вспыхнула.
      Лешка понял, что промедление не в его пользу. Он согнул связанные ноги и со всей силы ударил ими в колени Когана. От неожиданности ювелир потерял равновесие и опрокинулся на спину. Однако горящая спичка выскользнула из его рук, упала на пол, и огонь моментально вспыхнул по всему дому.
      Пока Казарин распутывал веревки, Коган успел поднять пистолет и выстрелить. Дикая боль пронзила Леш-кино плечо, и он потерял сознание…
      Когда Лешка открыл глаза, он лежал на носилках возле кареты «скорой помощи». Рядом с ним курил тот самый здоровяк, которого Казарин видел в метро и на вокзале. Лешка приподнялся на локтях и тут же застонал от острой боли.
      – О, очухался хлопчик! – Здоровяк улыбнулся и бросил папиросу на землю. – А мы уж думали, усе, каюк.
      Лешка смотрел на горящий дом, на мечущихся в ночи дачников, милиционеров и пожарных. Постепенно он вспомнил все, что с ним произошло в последние часы.
      – А где Барон? – еле прошептал он.
      – Кто? – не понял здоровяк и тут же, сообразив, о ком спрашивал Лешка, махнул рукой в сторону. – А, этот!…
      Лешка посмотрел туда, куда указывал его «охранник». Там, на земле, сидел Коган. Возле него суетились несколько человек.
      – Дед-то оказался крепкий. На прорыв пошел, жариться вместе с тобой не захотел.
      Здоровяк решил пояснить Лешке, как прошла операция.
      – Мы когда дверь сломали, только тебя в комнате обнаружили. А он через террасу заднюю ушел. Достали его уже за забором.

Глава 29
      Каждый вечер Лешка безуспешно пытался дозвониться до Тани, но она не брала трубку.
      Он караулил ее перед школой на скамейке, но она не появлялась даже на консультациях перед экзаменами, не приходилаона больше и в комнату Варфоломеева. Ее не было нигде…
      Лешка не мог себя заставить сесть за учебники. Отец вздыхал, уходя на работу:
      – Ты бы позанимался. Скоро экзамены.
      – Успеется, – равнодушно отмахивался Лешка и зарывался в подушку с головой…
      Но однажды случилось чудо.
      – Алло, – прозвучал знакомый голос, от которого в Лешкином сердце все перевернулась.
      – Здравствуй, Тань.
      На другом конце повисла пауза.
      – Таня, ты меня узнала?
      – Узнала, – безразлично ответила трубка. Казарину было невыносимо слушать холодный голос любимой, но он справился с собой.
      – Что происходит? Я хочу тебя увидеть.
      – Это невозможно, – таким же безразличным тоном ответила Таня.
      – Почему?
      Таня не могла найти нужных слов.
      – Ты не ответила.
      – Леша, не мучай ни себя, ни меня.
      – Но что происходит? Я не могу понять.
      – Ничего не происходит. Просто мы расстались.
      – Это кто так решил: ты или твой отец?
      – Я.
      – Я тебе не верю.
      – Это твое дело. Таня повесила трубку.
      Лешка резко вышел из телефонной будки и чуть не зашиб дверью Ваську Сталина.
      – Тьфу ты, черт! Такие вот, как ты, и рушат человеческие судьбы.
      – Да ладно, чуть задел, а ты уже разнылся. Васька улыбнулся.
      – Дурак! У меня через неделю в летном медкомиссия. А вдруг ты мне руку сломал бы?!
      Казарин промолчал и хотел уж было уходить, но Васька окликнул:
      – Хочешь со мной?
      Лешка задумался. На него нахлынуло все, что случилось с ним в последние дни.
      – Мне все равно, – сказал он, наконец, и опустил глаза. – Я вообще-то в МГУ, на исторический, собирался…
      Васька понимающе кивнул. Всему классу было известно о размолвке между Казариным и Шапилиной.
      – Да плюнь ты на все. Впереди целая жизнь. Поехали со мной в Качу.
      Лешка смотрел на всегда веселого Ваську и не мог понять, шутит тот или говорит всерьез.
      – А как? Надо же справки, характеристики… Васька обнял друга и вкрадчиво произнес:
      – Не надо! Я все устрою. По рукам?
      И Василий протянул ему свою ладонь…
      …А ровно через неделю Лешка стоял у Кутафьей башни с вещмешком за плечами и в последний раз смотрел на Кремль. Это был его Кремль – Кремль, в котором он вырос, в котором встретил и потерял свою любовь и где теперь оставался единственный дорогой для него человек – отец…

Глава 2
      Утром следующего дня Лешка Казарин помогал отцу в правительственном гараже. Он и в детстве не один раз бывал в этих боксах. В такие дни, копаясь в моторах, помогая чистить детали или накачивать шины, Лешка чувствовал себя почти взрослым. Иногда ему попадало за нерасторопность от отцовских сослуживцев, но он не хныкал и жаловаться отцу не ходил. Знал, что в гараже его любили, а если гоняли, то это так, для порядка. Как же иначе? Доверяй, но проверяй. Лешке доверяли, в противном случае не узнал бы он, что в одном из боксов гаража особого назначения расстреляли в 18-м году Каплан – эту гадину, покушавшуюся на Ленина. Слышал Казарин и смачный рассказ старого водителя о том, как упал в обморок поэт Демьян Бедный, напросившийся посмотреть казнь. Все это происходило когда-то здесь, в небольшом дворе бывших царских конюшен, пристроенных к подножью Теремного дворца.
      Неожиданно кто-то из водителей произнес:
      – Ничего себе! Шапилин!
      Казарин-старший отложил инструмент и посмотрел в сторону арки, выходящей на Коммунистическую. К ним приближались несколько человек в военной форме. Впереди шел Петр Саввич.
      Все бросили работу, и только Алешка продолжал натирать и без того блестящий бампер «паккарда». Грозный и всемогущий Шапилин направился прямо к нему и остановился напротив, ожидая, что он, как и все в гараже, вытянется по стойке «смирно!». Однако Лешка, быстро отдав честь, продолжал работать как заведенный. Такого нарушения субординации в гараже давно не помнили. Наступила зловещая тишина. Ее нарушил вопрос Шапилина:
      – Что, офицер, повышаешь квалификацию? Сопровождающие подобострастно засмеялись, желая подчеркнуть остроумие своего начальника. А Шапилин продолжал измываться:
      – Ну что ж, объявляю благодарность.
      Алексей медленно отложил тряпку, вытер руки и тихо, с вызовом произнес:
      – Служу Советскому Союзу.
      Его взгляд был открыт и очень спокоен. И тут от шапи-линской выдержки не осталось и следа. Петр Саввич побагровел и закричал на весь гараж:
      – Твои ровесники кровь на фронтах проливают, а ты, значит, машинку трешь?
      Казарин-старший решил заступиться за сына:
      – Понимаете, Петр Саввич, у него ранение…
      – А тебя, товарищ Казарин, не спрашивают! – грозно рявкнул Шапилин, но вдруг улыбнулся и снисходительно добавил: – Мы с твоим сыном сами разберемся. Правда, Лешка?
      Эта улыбка и неожиданно потеплевший голос смутили Алексея. Слишком уж легко все обошлось. Шапилин его, мягко сказать, не любил, и Казарин об этом не забывал. На всякий случай он кивнул и строго по-военному ответил:
      – Так точно.
      Шапилин прищурился. Поняв, что Лешка явно предпочитает официальный язык общения, он скомандовал:
      – Тогда приказываю завтра явиться ко мне по вопросу дальнейшей службы!
      Не дожидаясь ответа, он махнул рукой своему окружению и двинулся к выходу. Но голос Лешки заставил его остановиться:
      – Я иду на фронт!
      Гараж, затаив дыхание, ждал, что будет дальше. Генерал, не оборачиваясь, произнес:
      – Завтра в 9.00 у меня в кабинете! Опоздаешь хоть на минуту – пойдешь под арест.
      Отец попытался дернуть сына за рукав, но тот отмахнулся.
      – Не имеете права!
      Петр Саввич медленно обернулся, осмотрел Казари-на с ног до головы, затем так же внимательно изучил фигуру его отца и, чеканя каждое слово, процедил:
      – Я все имею! – После чего стремительной походкой направился к воротам.
      Лешка был в ярости. Он хотел еще что-то сказать, но в этот момент в гараж зашла она – Таня. Красивая, высокая, одетая, как актриса кино, – она не шла, а летела по воздуху. Так, по крайней мере, в тот момент показалось Казарину. Его сердце сначала замерло, а потом забилось с неестественной силой. Старые чувства, воспоминания из прошлого, обиды и горести прошедших лет – все это разом нахлынуло на Лешку.
      Таня подошла к отцу, взяла его под руку и улыбнулась:
      – Ну здравствуй, Алеша.
      Выдержать ее взгляд Лешка оказался не в состоянии. Он опустил голову, зачем-то вытер грязной тряпкой руки и холодно ответил:
      – Здравствуй… те.
      Это уважительное «вы» прозвучало как пощечина. Таня побледнела.
      – С каких это пор мы на «вы»?
      Но Лешка ничего не ответил, отвернулся и начал сильнее прежнего натирать хромированные детали «паккарда». В глазах у Тани появились слезы. Она беспомощно, как-то по-детски посмотрела вначале на отца, затем на Владимира Константиновича и вдруг, развернувшись, быстро пошла к выходу. Казарин готов был провалиться на месте. Сколько раз он представлял себе эту встречу, сколько готовил для нее нужных и ненужных слов. А вышло все так глупо и нелепо. В какой-то момент он даже хотел повернуться и извиниться, но звук удаляющихся шагов перечеркнул все.
      Прежде чем отправиться вслед за дочерью, Петр Саввич сделал шаг в сторону Алексея:
      – Дурак…
      Шапилин хотел еще что-то сказать, но лишь махнул рукой и стремительно вышел из бокса.
      Когда он скрылся в арке, все вновь принялись за работу. А Владимир Константинович подошел к сыну и тихо сказал:
      – Себя не жалеете, мил-человек, подумали бы об отце. Лешка продолжал с усердием натирать капот. Отец наклонился и тихо прошептал:
      – Пойдешь?
      – Пойду, – кивнул Лешка.
      Владимир Константинович закурил и протянул пачку «Казбека». Лешка достал папиросу и добавил:
      – … в военкомат.
      Старший Казарин внимательно посмотрел на сына. Лешка положил тряпку на капот.
      – Папа, мне не нужна ничья забота…
      – Это не забота, сынок. Неужели не понял? Ты ему нужен.

Глава 4
      Через час Лешка сидел в отдельной комнате и заметно нервничал. Допрос он никогда в своей жизни не проводил, поэтому беспрерывно курил. Дверь открылась, в комнату зашел человек в военной форме, положил перед Ка-зариным объемистую канцелярскую папку с тесемками и так же молча вышел. В папке находились какие-то бумаги, стенограмма допроса и личная карточка офицера охраны Горюнова с его фотографией…
      А через пятнадцать минут дверь опять распахнулась, и в комнату ввели человека в наручниках.
      – Арестованный Горюнов доставлен, – отрапортовал конвоир, затем усадил арестованного на стул в углу и замер в ожидании дальнейших распоряжений.
      Перед Лешкой сидел молодой парень с сильно исхудавшим лицом. Форма на нем висела мешком: сказывалось отсутствие ремней. Глаза запали и выражали лишь апатию к происходящему. Распухшие губа и нос свидетельствовали о недавнем допросе с пристрастием.
      – Снимите, пожалуйста, наручники, – попросил вежливо Казарин. Он еще не привык раздавать команды и поэтому несколько робел. Конвоир повиновался.
      – Вы свободны.
      Сержант отдал честь и вышел.
      – Давайте знакомиться. Меня зовут Алексей… Вспомнив, что он теперь лицо официальное, Лешка добавил:
      – …Алексей Владимирович Казарин. Моя задача – разобраться в этом запутанном деле. Я ясно излагаю?
      Арестованный Горюнов испуганно заморгал слезящимися от яркого света лампы глазами.
      – Я во всем признаюсь. Только скажите, что подписать? Слезы покатились по его щекам. От неожиданности Алексей опустил глаза и тихо произнес:
      – Успокойтесь, успокойтесь, Горюнов. В чем вы признаетесь?
      – Во всем. Вам лучше знать.
      Лешка подошел к арестованному, заметил, как тот в испуге вжал голову в плечи, и протянул ему папиросы. Горюнов дрожащими руками взял одну, закурил, после чего немного успокоился.
      – Давайте обо всем по порядку. Что входило в ваши обязанности как помощника Панина?
      Горюнов испуганно глядел на молодого следователя.
      – Так сразу и не скажешь… Да, в общем, все. Бумаги, машину заказать, отвезти-привезти чего-нибудь. Все не упомнишь.
      – В тот день в 22.50 вы вышли с Паниным с совещания и направились в его кабинет. Так?
      Горюнов напрягся, вспоминая.
      – Так.
      – Примерно в 22.55 вы оказались в приемной. Что было дальше?
      – В том-то и дело, что ничего…
      Горюнов попытался пододвинуть табурет поближе к столу, но не смог этого сделать: он был намертво прикручен к полу.
      – Панин, Сергей Порфирьевич, встретился с товарищем Шапилиным, получил от него какую-то папку, и мы пошли к себе. Ну, вы понимаете?
      Лешка кивнул.
      – Потом Сергей Порфирьевич приказал распорядиться насчет машины. Он собирался работать на даче. Затем зашел в кабинет и… все.
      Казарин вновь кивнул.
      – Вот вы мне не верите, а так все и было, честное слово.
      Лешка улыбнулся.
      – Верю. Я даже знаю, почему вы ничего не слышали. Горюнов удивленно посмотрел на странного следователя.
      – Меня интересует другое: выходили ли вы из приемной с того момента, как вошли в нее с Паниным, до того момента, когда обнаружили тело?
      Горюнов заволновался.
      – А как надо ответить? Лешка опешил.
      – Что значит «как»? Правдиво. Горюнов опять заморгал глазами.
      – У вчерашнего следователя своя правда, у вас – своя. Казарин вздохнул и сел на стул.
      – Горюнов, я не собираюсь вас бить. Мне нужно знать, отходили ли вы, скажем, по нужде. Ведь могло такое быть?
      Арестованный отрицательно замотал головой.
      – Детьми клянусь: сидел, как пес на цепи, и ждал… Лешка устало затушил окурок.
      – Когда вошли, что-нибудь необычное заметили? Ну, кроме трупа, конечно.
      Горюнов замотал головой.
      – Нет, мертвая тишина… Одно скажу точно, – неожиданно зашептал арестованный, – как будто досками гнилыми пахло…
      – Досками? – переспросил Казарин.
      – Угу. Гнилыми…
      Перейдя ночную площадь, Казарин подошел к Арсеналу, где в уцелевшей после бомбежки части продолжал размещаться Кремлевский полк. Дорогу ему преградил дежурный офицер.
      – Что надо, лейтенант?
      Лешка показал удостоверение, которое выписал ему Шапилин. Изучив его, офицер коротко отдал честь. Лешка в ответ улыбнулся.
      – Послушай, некогда церемонится. Где у вас тут караульный журнал?
      – А чего ищешь-то, лейтенант Казарин?
      – Мне нужен развод, дежуривший на стене со стороны Никольских ворот в ночь с 10-го на 11-е.
      Офицер зевнул.
      – Чего их искать? Это мое дежурство и было. Иди в казарму. Третья койка у окна – рядовой Рясков. Койка сверху – рядовой Яновский. Да пойдем, я тебе их сам разбужу. Случилось чего? – уже на ходу спросил дежурный.
      – Да нет! Кое-что узнать у них надо.
      Они зашли в казарму, где в темноте раздавался молодецкий храп. Найдя положенные койки, дежурный растолкал спящих.
      Рядовые, увидев офицеров, вскочили и вытянулись по струнке.
      – Вольно, вольно, бойцы…
      Дежурный внимательно посмотрел на перепуганных солдат, затем перевел взгляд умных глаз на Казарина.
      – Ну чего, я пошел?
      Лешка кивнул и, сняв фуражку, приказал солдатам:
      – Садитесь.
      Оба парня опустились на нижнюю койку и сонными глазами уставились на Казарина. Он присел на подоконник.
      – Значит, так, орлы. Я буду вам задавать вопросы, а ваше дело вспоминать и отвечать ясно и прямо. Договорились?
      – Так точно, товарищ старший лейтенант. Лешка пригладил взъерошенный чуб.
      – Вы дежурили с десятого на одиннадцатое. Так?
      – Так…
      – Что-нибудь было необычного в ту ночь?
      Оба курсанта насторожились, но отрицательно замотали головами.
      – Ну же, братцы, напрягитесь.
      – Да нет… Ничего такого…
      – Точно? Ну же!
      Парни только сопели и молчали. Лешка вздохнул:
      – Ладно, мужики, ложитесь спать.
      Взяв фуражку, он поднялся и медленно направился к выходу. Курсанты переглянулись, и один из них шепотом окликнул Казарина:
      – Товарищ старший лейтенант, а вы смеяться не будете? Лешка тут же вернулся назад.
      – Слово офицера.
      – Ну, тогда, дело было так… Сидели мы, значит, на точке – рядом с зубцами. Ну и от нечего делать развлекали друг друга байками всякими, страшилками. А Саня возьми и вспомни ту самую легенду о монахе, которого Малюта Скуратов замуровал и который все бродит и не может успокоиться. В общем, довели друг друга… Ну а тут, как водится, шорохи какие-то донеслись и скрип двери железной… Глядим, а на стене Первого корпуса тень в капюшоне. Да так ясно – прямо как живая. Одно-то мгновение и видели. Но страху натерпелись. Жуть, одним словом. Ну, мы с Саней хоть и комсомольцы, но честно скажу – начали креститься истошно. Это уж потом друг над другом потешались, когда из караула возвращались. Лешка выслушал рассказ.
      – И это все?
      – Все, – парень с обидой посмотрел на Казарина. – Вот вы улыбаетесь, а мы такого натерпелись…
      Из казармы Лешка шел разочарованный. Уж кто-кто, а он легенду о замурованном Монахе знал наизусть…

Глава 6
      Лешка зашел в кабинет Шапилина и застал начальника за чтением какой-то бумаги.
      – Вот сволочи! – выругался Петр Саввич. Лешка уже хотел принять это на свой счет…
      – Гляди… Вот как о нас «за бугром» думают!
      Генерал сунул ему под нос вырезку из английской газеты. Сбоку аккуратно был наклеен перевод: «…по мнению английских консьержек, СССР сможет оказывать сопротивление немцам не более трех месяцев».
  – Как тебе?
      Казарин пожал плечами:
      – А вот все дворецкие считают, что четыре. Кому будем верить, Петр Саввич?
      – Все остришь?
      Шапилин пристально посмотрел на Лешку и только сейчас увидел, что весь китель Казарина покрыт пылью и известкой.
      – Где это тебя так?
      – Под бомбежку попал. Шапилин озабоченно нахмурился.
      – Новости есть?
      Казарин кивнул и начал свой доклад:
      – Я побывал в морге. Судмедэксперт говорит, что Панина ударили весьма странным предметом. Все! Насчет самого убийства… – Лешка выждал эффектную паузу и произнес: – Убийство произошло во время боя курантов, кабинет Панина совсем рядом, в приемной была открыта форточка, поэтому Горюнов ничего и не услышал. А уйти убийца мог только по черному ходу.
      Шапилин удивленно посмотрел на Лешку:
      – Про куранты мы как-то не подумали. А вот насчет черного хода – это ты пальцем в небо. Нет такого. Это мы точно проверили.
      – Значит, плохо проверяли. Шапилин взорвался:
      – Ты еще будешь учить: «плохо» – «не плохо»…
      – Тем не менее, – настойчиво продолжил Лешка, – Горюнов ни в чем не виноват. Он действительно ничего не слышал. Его можно лупить и дальше. И он признается во всем, о чем мы его попросим. Только план от этого вряд ли отыщется…
      Шапилин опустился в кресло и озабоченно забормотал:
      – Стоп-стоп-стоп! Бред какой-то. Черный ход есть – но его нет…
      – Кабинет Панина на первом этаже, – пояснил Каза-рин. – Убийцей мог быть только тот, кто знает расположение подвалов и имеет туда доступ. И еще: убийца не предполагал, что Панин вернется в кабинет ночью, а стало быть, не знал, что тот принесет с собой план эвакуации.
      Шапилин внимательно выслушал Лешку и в недоумении развел руками:
      – По-твоему, убийца не за планом приходил? Ты что несешь?!
      Он покрутил пальцем у виска.
      – Ерунда какая-то получается: хоть и одиннадцать ночи, в Кремле полно народу, идет эвакуация, а он прется через какие-то подвалы в панинский кабинет, в котором и брать-то нечего. Бред!
      Алексей почесал ухо:
      – Есть одно соображение… Шапилин вопросительно вскинул глаза.
      – Осмотр кабинета показал, что ничего, кроме документа, не пропало. Так?
      – Так, – кивнул Шапилин.
      – И это записано в отчете. Так?
      – Ну, так…
      Алексей вновь сделал многозначительную паузу:
      – А кто составлял этот отчет? Откуда такая уверенность, что ничего не пропало?
      Шапилин начал терять терпение:
      – Да что пропало-то? Что?! Алексей опять почесал ухо:
      – Вот то-то и оно – «что». Например, то самое, что стояло в шкафу.
      Шапилин приподнялся в кресле и сжал кулаки:
      – Ты что, сукин сын, издеваешься? Я тебе что приказал искать? Я приказал искать украденный документ! А ты мне что за хреновину несешь?! «Подземные ходы, привидения, подвалы». Начитался романов!
      – Про привидения я ничего не говорил, – начал оправдываться Лешка.
      В это время в приемную отца зашла Таня Шапилина. Комната оказалась пустой: отцовский помощник куда-то вышел. Она уже потянула на себя ручку первой двери кабинета, но в этот миг до нее донесся крик Таня прислушалась.
      Шапилин метался по кабинету:
      – С чего ты взял, что из шкафа что-то пропало? Ну с чего?!
      – Пыль там, Петр Саввич. А в одном месте чистый квадратик, островок без пыли. Что-то там стояло. Только вот что?…
      Лешка достал из папки протокол осмотра места происшествия.
      – В акте осмотра ничего не написано. Я понимаю, что все это выглядит очень зыбко, но что-то ведь надо делать.
      Надо опросить охрану, секретарей, уборщиц. Они обязательно скажут, что же стояло на полке.
      Шапилин стукнул кулаком по столу так, что подпрыгнул графин:
      – Я тебе «опрошу»! Я тебе так «опрошу», что мало не покажется. Да ты пойми: я жив еще только потому, что САМ, – Шапилин ткнул пальцем в потолок и понизил голос, – о пропаже этого чертового плана не знает!… Скоро, конечно, кто-нибудь доложит…
      Генерал налил в стакан воды и судорожно начал пить, проливая воду на воротник. Неожиданно раздался телефонный звонок. Шапилин и Лешка молча уставились на разрывающийся аппарат. Петр Саввич сник и обреченно произнес:
      – Ну вот, кто-то уже…
      Он взял трубку и, немного успокоив дыхание, браво поздоровался:
      – Здравия желаю, товарищ Поскребышев! Так точно… так точно… Есть! Уже иду!
      Шапилин аккуратно положил трубку на аппарат и тихо прошептал:
      – Пока пронесло.
      Дежурная улыбка сползла с его лица, и по дрожащим рукам Лешка понял, что Петр Саввич находится в двух шагах от инфаркта.
      – Можно идти, товарищ генерал? – тихо спросил Ка-зарин.
      Петр Саввич лишь махнул рукой…
      Шапилина еле успела отскочить от двери. Но встреча была неминуемой, и для отвода глаз она схватила телефонную трубку. Казарин вышел из кабинета и замер при виде Тани, стоявшей к нему спиной.
      – …Да… конечно… как обычно… ага… – Танька мастерски изображала диалог с невидимым собеседником.
      Лешка метнул взгляд сначала на нее, затем на телефон. И в этот момент в кабинет вошел помощник Петра Саввича в сопровождении телефонного мастера.
      – Понимаешь, я споткнулся о провод, а он и оборвался.
      Оборванный провод от аппарата, по которому «говорила» Танька, валялся тут же на полу.
      – Починим, – пробурчал телефонист и раскрыл свой чемоданчик.
      Лешка постарался скрыть улыбку, нагнул голову, медленно надел фуражку и вышел из приемной. А Танька со всей злости шваркнула трубку на аппарат под удивленным взглядом телефониста…

Глава 8
      Тетя Клава, как обычно, хлопотала по хозяйству, когда в дверь позвонили, и она, что-то напевая, отправилась открывать. На пороге стояли Лешка и Танька. Совсем как в школьные времена. Оглядев исподлобья мокрых молодых людей, тетя Клава сделала паузу и вдруг спросила:
      – Откуда это вы такие чумазые?
      Лицо ее при этом выражало крайнее удовольствие. В глазах у Таньки появились слезы. Она потянула Лешку за рукав вглубь квартиры. Но Тетя Клава, как всегда, была начеку.
      – Ноги вытри! – сказала она и уперлась Казарину в грудь.
      Все захохотали.
      – Отец дома?
      – Нет, звонил, сказал, что заночует на даче.
      Через час в диспетчерской гаража особого назначения раздался телефонный звонок.
      – Владимир Константинович, вас к телефону! – крикнул дневальный.
      Казарин-старший бросил что-то писать в журнале и подошел к аппарату.
      – Слушаю.
      Трубка голосом Лешки произнесла:
      – Пап, я сегодня, скорее всего, не приду ночевать… Ты там не волнуйся, у меня все в порядке. Не забудь поесть.
      Владимир Константинович улыбнулся и весело сказал:
      – Смотри, Лешка, чтобы все было нормально… Ты понял меня?
      – Понял, – буркнул сконфуженный Лешка.
      – И кстати, – добавил Владимир Константинович, – забеги завтра к Варфоломееву, он тут заходил, о тебе спрашивал.
      Лешка прошлепал босыми ногами по паркету и нырнул под одеяло, где его ждала счастливая Танька.
      – А ты не боишься, что отец вернется? – обняв ее, спросил Казарин.
      – А ты? – лукаво переспросила она.
      – Боюсь… – честно признался Лешка.
      – Фу, трус!
      Он провел руками по ее волосам.
      – …Боюсь, что заставит меня жениться на тебе. Танька прищурилась.
      – А ты – против?
      – Нет, но теперь он мой непосредственный начальник При этих словах Казарин посмотрел на купол собора за окном и смешно пожал плечами: он явно до конца еще не верил такому повороту в своей судьбе. Затем Лешка поднялся, подошел к фотографии их класса, стоящей на столе, зачем-то взял ее в руки и сказал:
      – Знаешь, есть такая притча про грешника, который вдруг почувствовал стыд за свои поступки. Тогда пришел он к мудрецу и говорит: «Что мне делать, чтобы заслужить прощение?» А мудрец и отвечает: «Возьми доску и за каждый свой плохой поступок забивай в нее гвоздь. Сделаешь хороший поступок – вытаскивай гвоздь. И вот когда не останется ни одного гвоздя – считай, что совесть твоя чиста». Прошло много лет. Приходит счастливый грешник к мудрецу и гордо протягивает доску без гвоздей. Мудрец взял ее, посмотрел на свет и грустно улыбнулся.
      – Ну и что? – не поняла Танька. – Исправился грешник?
      – Исправился, – кивнул Лешка. – Только дырки остались.
      Танька отвернулась к стене.
      – Ты прости его, – тихо сказала она. – Мне ведь он сделал намного больнее…
      Лешка сделал шаг к окну и холодно бросил:
      – Думаешь?
      Повисла пауза. Таня еще немного помолчала и вдруг, сладко потянувшись, произнесла:
      – Ну и ладно. Было и прошло. Кстати, не давай ему на себя кричать.
      Алексей удивленно обернулся.
      – С чего ты взяла, что он на меня кричит? Это он тебе сказал?
      Таня поняла, что проболталась.
      – Ничего он мне не сказал. Просто вчера… ну, когда ты ему докладывал про Панина, я зашла в приемную. А дверь была не заперта. Я и… услышала, как он на тебя кричал.
      Алексей сел на кровать.
      – А что ты еще слышала?
      – Да ничего! Ничего такого…
      Казарин сделал вид, что готов приступить к пыткам.
      – А ну, давай, говори, разведчица! Татьяна с визгом нырнула под одеяло.
      – Ну, – донесся оттуда голос Шапилиной, – про то, что ты предлагал опросить обслугу, чтобы выяснить, что же пропало в панинском кабинете.
      Казарин всплеснул руками.
      – Да ладно, чего такого? – искренне удивилась Танька, вновь высунув голову. Она быстро сбросила одеяло, вскочила и начала одеваться. – Я тут, между прочим, для тебя кое-что выяснила.
      Лешке оставалось только вновь всплеснуть руками.
      – Что?!
      – По дороге расскажу… "
      Когда они вышли из подъезда, уже вечерело. С наступлением темноты Кремль, как и вся Москва, должен был стать невидимым для самолетов противника. Нельзя было зажигать свет, если он мог проникнуть на улицу. Поэтому большинство окон, даже Первого корпуса, были завешаны одеялами. Когда Таня и Алексей проходили мимо Царь-колокола, со стороны Тайниц-кого сада появилась машина с маскировочной сеткой на фарах.
      – Давно они это придумали? – спросил Лешка. Татьяна пожала плечами.
      – Ты знаешь, не обращала внимания.
      – Может, ты наконец скажешь, куда мы идем? Татьяна на ходу хитро посмотрела на Казарина.
      – Знаешь, кто еще несколько дней назад работал секретарем у Панина? – спросила она, когда они свернули за угол Четырнадцатого корпуса.
      – Кто?
      – Вера Чугунова.
      Лешка присвистнул от удивления.
      – Не смотри ты на меня такими круглыми глазами, – рассмеялась Шапилина. – Ты мне напоминаешь Замурованного монаха.
      Она подхватила Лешку под руку и потащила дальше.
      – Так вот, она говорит, что в шкафу стояло старинное пресс-папье.
      Алексей наморщил лоб:
      – Пресс-папье?
      – Пресс-папье.
      – И больше ничего?
      – Что ты пристал? Вот сам у нее сейчас и спросишь. Пройдя между Четырнадцатым и Сенатским корпусом почти до Кремлевской стены, они свернули налево, вошли в шестой подъезд, затем поднялись на второй этаж и оказались в приемной.
      Не успели они открыть дверь, как вскочившая из-за своего стола Вера приложила палец к губам.
      – Т-с-с.
      – Чего расцыкалась? – осадила подругу Таня.
      – Совещание, давайте быстрее.
      Верка вытолкала друзей в коридор и прикрыла за собой дверь.
      – У меня всего пять минут. Они скоро закончат. Она с иронией оглядела фигуры ребят:
      – Я гляжу, вы наконец помирились?…
      Таня и Леша счастливо переглянулись, не заметив тоски, промелькнувшей на лице школьной подруги.
      – На свадьбу-то позовете? Таня бросилась ей на шею.
      – Ну что ты такое говоришь?!
      А Вера в этот момент, не отрываясь, смотрела на Алексея. И лишь когда Татьяна чмокнула ее в щеку и кивнула в сторону Казарина: «Расскажи ему про пресс-папье», – быстро отвела глаза.
      – Тебе это очень нужно? – медленно проговорила она. Лешка достал удостоверение.
      – Рассказывай. Нужно. Вера пожала плечиками.
      – А что рассказывать-то?
      Она наморщила лоб, вспоминая какие-то подробности.
      – Ну… писала я как-то для Панина служебную записку. Мне понадобился справочник, и я полезла в шкаф, где и наткнулась на это пресс-папье. Попыталась его отодвинуть, но не тут-то было: пресс-папье оказалось невероятно тяжелое – как будто железное внутри. Я потом еще заметила, что уборщицы из-за этого не всегда под ним пыль вытирали – ленились лишний раз брать в руки такую тяжесть…
      Вера открыла дверь в приемную, убедилась, что все тихо, и вернулась к друзьям.
      – Да! То пресс-папье было с гербом какого-то барона: то ли Шпуллера, то ли Шпиллера. Не помню. Кстати, Панин любил хвастать, что им в свое время пользовался сам Свердлов. Мол, революционная реликвия с дворянской историей.
      Лешка дослушал Чугунову до конца и тут же спросил:
      – А после убийства Панина ты это пресс-папье видела?
      Вера замялась.
      – Нет. Мне позвонили утром и говорят: «С сегодняшнего дня ты работаешь на другом этаже». И все.
      Верка кивнула на подругу.
      – Если бы Танька вчера про шкаф не спросила, в жизни бы не вспомнила…
      Слушая Веру, Лешка вдруг сообразил, что тень Свердлова опять, как и четыре года назад, неотступно следует за ним. Могло получиться так, что та далекая история с бриллиантами не закончилась. Как-то так сложилась жизнь, что Лешка и думать забыл о бриллиантах, Алмазном фонде, сейфах и таинственных монахах…
      На улице накрапывал дождь.
      – Странно, – задумчиво сказала Танька.
      – Чего тебе странно? – не понял Казарин.
      – Я сейчас поймала себя на мысли, что забыла про войну. Вот ты, я, Вера – как будто и не было ничего.
      У Лешки на этот счет было иное мнение, но он промолчал. К чему ворошить былое?
      – А давай погуляем по Москве? – неожиданно для себя предложил Казарин.
      Через несколько минут они вышли из Кремля и направились в сторону Парка культуры. В самом начале Волхонки какие-то люди копошились на развалинах дома, пострадавшего от бомбардировки и пожара. Эта картина привела Таньку в ужас.
      – Слушай, я так не хочу, – вдруг заупрямилась она. – Давай пройдем старыми двориками. Там так красиво.
      – Двориками, так двориками, – согласился Лешка. – Только туда тоже бомбы залетают.
      Но Танька пропустила подначку мимо ушей и свернула в переулок, за Пушкинский музей. Лешка последовал за ней. Не успели они пройти и нескольких шагов, как где-то за углом послышался звон разбитого стекла и женские крики. Лешка на мгновение замер и тут же бросился в сторону, откуда доносился шум.
      Он подоспел вовремя. Два мужика в телогрейках выносили через разбитую витрину лотки с хлебом, а продавщица в белом халате безуспешно пыталась их образумить:
      – Прекратите! Это мародерство! Я вызову милицию. Она даже попыталась схватить одного из грабителей за край телогрейки, но тот ударил ее ногой.
      – Заткнись, стерва!…
      Мародер выхватил нож и помахал им перед лицом продавщицы.
      – Кишки выпущу!
      Но сделать ничего не успел: женщина отшатнулась, а перед ним возник какой-то долговязый лейтенант в летной форме. Перехватив руку грабителя, лейтенант резко подался вперед и ударил его лбом в переносицу, после чего подсек преступника ногой. Тот упал и завыл, схватившись за переломанный нос. Но в этот момент второй мародер набросился на лейтенанта сзади и, накинув ему на шею веревку от мешка, принялся душить. Парень оказался ловким и здоровым – Казарин никак не мог освободиться от его железной хватки и уже начал терять сознание, но неожиданно удавка ослабла. Лешка вывернулся и наконец-то сумел ударить противника вначале каблуком по голени, а затем локтем – в солнечное сплетение. Но этого можно было и не делать. Обернувшись, Казарин увидел, что голова грабителя залита кровью, а рядом стоит Танька с увесистым булыжником в руке и размахивает им в воздухе:
      – Ну, кто еще хочет?! Кто еще хочет, гады?! Гады, гады, гады!
      – Ох, мама моя! – Лешка бросился к Татьяне, выхватил камень и прижал ее к себе. – Все, концерт окончен. Гадов больше нет.
      Танька никак не могла успокоиться. Она тяжело дышала ему в плечо и продолжала возбужденно вздрагивать. Продавщица тупо смотрела то на Лешку, то на преступников и только качала головой.
      – Эй, тетя! – крикнул Лешка. – Свисток есть? Женщина ошалело закивала головой, но не шелохнулась.
      – Ну так свистите!
      Но свистеть не пришлось – со стороны Гоголевского бульвара уже бежал патруль.
      Лешка продолжал гладить Таньку по волосам и вдруг повернул ее голову на уцелевшую витрину, за которой висел плакат: «Боевые подруги, на фронт!»
      – Во, это про тебя! – Лешка ткнул пальцем в плакат. Решив не дожидаться разбирательств, он незаметно увлек Таньку в соседний переулок, а через несколько минут они уже были на Метростроевской.
      – Ничего себе прогулочка получилась, – вымолвила Таня, когда они отошли на почтительное расстояние.
      – «Гады! Гады! Гады!» – засмеялся Лешка.
      – А ты-то? «Тетя! Свисток есть?» – заливалась в ответ Танька.
      Оба смеялись так, что еле стояли на ногах. Но в самый разгар веселья в небе завыли сирены. Казарин схватил любимую за руку, и они бросились в сторону метро. Забежав под своды станции «Парк культуры», молодые люди остановились, чтобы перевести дух. А когда отдышались, Лешка направился прямиком к эскалатору.
      – Э, куда! А билет? – остановила его Танька.
      – А разве теперь не бесплатно?
      – Нет, дорогой. Будьте любезны – три гривенничка… Они купили билеты и спустились вниз.
      Вся платформа была занята. Люди расположились прямо на полу и с испугом ждали налета. Ребята уже собирались присесть возле третьей колоны, но грозный окрик распорядителя остановил их:
      – Не положено. Тут только для стариков и детей. Спускайтесь в туннель.
      Они протиснулись к туннелю, который был заставлен деревянными щитами. Лешка спрыгнул вниз, а затем помог спуститься Тане. Щиты лежали прямо на рельсах и пружинили под ногами.
      – А если включат ток? – испуганно спросила Ша-пилина.
      – А если поезда пойдут? – зловеще пошутил Лешка. Танька толкнула его в плечо.
      – Ну тебя!
      Она уселась поудобней и закрыла глаза…